Великолепная постановка! С лучшими актерами, которые были в Советском Союзе! Это один из тех знаменитых спектаклей, которые десятилетиями остаются в репертуаре и собирают полные залы. Из всех моих театральных впечатлений это было самым сильным. Аплодисментам не было конца. А меня потянуло за кулисы. Мне хотелось поблагодарить за эту уникальную постановку. Сказать свое спасибо актеру, который произвел на меня наибольшее впечатление, хотя играл он эпизодическую роль. Это был Баталов, великолепно сыгравший китайского рабочего.

Мои хозяева охотно опекали бы меня и по воскресеньям, но я не хотела отнимать у них свободный день. Я повсюду ходила одна и не испытывала ни малейших трудностей. Люди на улице, которых я расспрашивала, охотно мне помогали. Они были иногда настолько любезны, что я не знала, куда деваться.

Однажды я спросила какого-то молодого человека, как пройти на такую-то улицу. Он проводил меня до квартиры людей, с которыми я сама еще не была знакома. Мне надо было отдать им подарок из Берлина. Молодой человек нажал на кнопку звонка и хотел со мной распрощаться, но открылась дверь, и нас обоих пригласили войти. Он тактично ушел, я осталась. Меня угостили чаем. Я призналась моим хозяевам, что тот, кто со мной пришел, был мне совершенно незнаком. «Ну и что же?»? спросили они.

Чужие люди провожали меня до трамвая, садились вместе со мной и объясняли кондукторше, куда мне надо ехать, потом спрыгивали на ходу и махали мне вслед. Иной раз целыми днями я пропадала у чужих людей.

У мастера советского киноискусства Григория Рошаля и его жены Веры Строевой мне пришлось провести два дня. Оба были известными кинематографистами. Он работал в художественном, она? в документальном кино. Григорий Рошаль был замечательным рассказчиком. От него я узнала в те дни столько о Советском Союзе, как будто я изъездила его вдоль и поперек. Вера Строева рассказывала о своих замыслах, о фильме, который она снимала. Название я забыла. Оба излучали такое человеческое тепло, что оно могло бы растопить даже снежного человека.

Куда бы я ни приходила, двери открывались и, как правило, сердца тоже. Это не было моей заслугой. Такие люди, такая атмосфера. Я словно грезила. Мне хотелось спеть, изречь, как Фауст: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Нет, мне хотелось просто сказать, какой прекрасной может быть жизнь, если мир вокруг тебя человечен.

В центре Москвы, на улице Горького, находился еврейский ресторан, где можно было хорошо и дешево поесть. Там я иногда обедала. Как-то я спросила молодого человека, усевшегося за мой стол, где здесь находится Дом литераторов. Оказалось, вблизи. Он проводил меня и пригласил в ресторан. Заказал он самое лучшее: икру, цыплят табака, вино. Много ел, пил. Мы отлично побеседовали. Он говорил на идиш, утверждал, что пишет стихи. Я никогда не слышала его имени. Но могу удостоверить, что фантазии у него было уйма. Когда мы поели и попили, причем главным образом он, молодой человек поднялся, извинился, вышел и? не вернулся. Платить пришлось мне. Денег у меня не хватило, я оставила залог.

На следующий день у меня было свидание с Сашей Косаревым. Посетила я его в Центральном Комитете комсомола. Несмотря на официальность обстановки, мы радовались нашей встрече, как дети. Вновь и вновь мы хлопали друг друга по плечу и спрашивали: «Ну как дела?» Больше я по-русски не понимала. Мы много смеялись. Я сидела и наблюдала, как он обходится с людьми. Это было одно удовольствие. Когда я уходила, Саша спросил меня: «Деньги нужны?» Сказать «нет» я не смогла. Лгать не умею. Он сунул мне в карман сторублевую бумажку. Так я смогла заплатить долг в ресторане да еще осталось на жизнь.

Моя подруга Эмма

Но самое главное еще было впереди. Из Берлина в отпуск приехал советский журналист Хашин с супругой. Они провели в Москве только несколько дней, а затем отправились в отпуск на Кавказ. Но они познакомили меня с очаровательной молодой женщиной, которая должна была стать моей спутницей и переводчицей. Она стала моей самой близкой подругой. На всю жизнь.

«Познакомьтесь, пожалуйста, Эмма Вольф, журналистка „Известий“,? представил ее Хашин. Я не думала тогда, что эта маленькая, худенькая молодая женщина через несколько лет станет одной из легендарных женщин в Советском Союзе. В то время она была еще беспартийная. Была она и очень серьезной, и очень веселой. Ничто человеческое не было ей чуждо.

Эмма Вольф говорила на многих языках, на испанском тоже. Когда фашисты подняли мятеж в Испании, она отправилась туда. Добровольцем. У нее было чутье на то, где она больше всего нужна. За храбрость она одной из первых женщин получила орден Красной Звезды. Север Испании был уже занят фашистами, когда Эмма Вольф покинула его на подводной лодке. Не без осложнений. «Женщина на лодке? Ни за что,? сказали матросы.? Это приносит несчастье». Капитан, югослав, уговаривал их: «Ребята, это же советская женщина! Наоборот. Она принесет нам счастье». И вот два матроса подняли ее на руки и опустили в люк лодки. Эта лодка подверглась фашистской атаке, но осталась невредимой. После удачной высадки матросы действительно поверили, что Эмма принесла им счастье. В знак благодарности они подарили ей свои талисманы. И один, у которого ничего другого не оказалось, передал ей маленькое знамя Испанской республики. Она хранила это знамя как самый дорогой подарок. Вернувшись из Испании, она вступила в Коммунистическую партию Советского Союза.

Когда на ее родину напали фашисты, она поступила так, как должна поступать коммунистка. Встала на защиту. Годы войны она провела на фронте как политработник. Обычно в окопах, там, где особенно нужна чуткость. Она пролетала на бреющем полете над позициями врага. С помощью громкоговорителя призывала немецких солдат опомниться, понять, что они люди, и покончить с этой преступной войной.

Кто видел эту маленькую нежную женщину, едва ли мог себе все это представить. Несмотря на хорошо сшитую гимнастерку капитана Советской Армии и многие ордена. Такова моя подруга Эмма. Я очень ее люблю и горжусь ею. Когда мы познакомились, она уделяла мне много времени. У нее был продолжительный отпуск, чтобы побыть с трехлетним сынишкой. Устроить в садик тогда было делом нелегким. Она только что разошлась с мужем. Они просто не подходили друг другу. Оба оказались разумными людьми, расстались друзьями и сохранили дружбу до его смерти.

Раз в год?

Эмма водила меня по театрам и музеям, по оживленным улицам, переулкам и переулочкам. Все это было интересно, но мне непременно хотелось познакомиться с каким-нибудь социалистическим предприятием. Эмма выбрала такое, на котором работали по преимуществу женщины? шоколадную фабрику «Большевичка». Не по той, конечно, причине, что я была лакомкой.

И сегодня, почти через пятьдесят лет, я хорошо помню это посещение. Уже тогда было само собой разумеющимся, что на социалистическом предприятии проявляется забота о коллективе. В высоком качестве продукции этой фабрики я убедилась лично. В какой бы цех я ни заходила, всюду меня заставляли попробовать «Мишки», трюфели, торты, безе и много других сладких вещей. В конце концов мне стало не по себе.

Но больше всего мне понравилась свободная, непринужденная, дружественная атмосфера в цехах. Не было того противоречия между «теми, кто наверху», и «теми, кто внизу», которое я испытала в Берлине. Женщины занимали целый ряд руководящих постов. До сих пор помню черноволосую женщину-инженера, которая водила меня по цехам фабрики. Ей было около сорока. Держала себя просто, оживленно, немного самоуверенно и вместе с тем скромно. Я удивлялась: повсюду, куда мы приходили, женщины ей улыбались. Потом я поняла почему. Потому что она сама любила людей. Вот и женщины любили ее. Я чувствовала это по тому, как ее приветствовали, по улыбкам, по сердечным взглядам. Женщины подходили к ней со своими проблемами, к другим она подходила сама, чтобы расспросить их. Причем во всем этом не было ни малейшей рутины, ни малейшего самодовольства. Это была подлинная забота о человеке. И конечно, о производстве.

Мне понравилось, что она не пыталась втереть мне очки, скрыть трудности. Она рассказала, что мест в детских садах не хватает, не хватает и путевок, а за квартирами длинная очередь. Я увидела жизнь, какой она была, со всеми ее огромными достижениями и с ее немалыми трудностями. В то время новый общественный строй едва ли насчитывал пять лет. Ведь социалистическое строительство началось только в 1922 году, после гражданской войны. Я спросила эту женщину, не очень ли трудно работать, когда на фабрике почти нет мужчин. Она рассмеялась. Нет, ей достаточно ее трех мужчин дома.

«Там, где работают женщины, мужчины предпочитают сидеть сложа руки. Раз в год, Восьмого марта, вот тогда они великодушны! Они приносят цветы, накрывают на стол. Вот тогда они нас балуют»,? шутила она.

Я могла бы рассказать еще о многих женщинах-бригадиршах, мягких или энергичных, приветливых и неприветливых, неизменно прилежных, старательных, готовых оказать помощь. Теперь все это будни и у нас. Но тогда это было для меня так поразительно, что я себя чувствовала новорожденным ребенком, открывающим мир. У меня было очень хорошо на душе, когда я покинула эту фабрику.

Эмма Вольф была многосторонним человеком: политически грамотная, тонко понимающая искусство, умная, с юмором и очень контактная. Она часто устраивала вечеринки в своей тридцатиметровой комнате неподалеку от Третьяковской галереи. Там я познакомилась с самыми различными людьми. Но какими бы ни были они различными, их роднили простота и сердечность. Контакты завязывались быстро. Мы общались друг с другом, как будто были знакомы вечность. Конечно, играл свою роль и большой политический интерес к Германии. Во мне видели коммунистку. Меня удивляло, что люди здесь так часто встречаются и веселятся, ибо будни были еще довольно тяжелыми. Я видела, что советские граждане работают прилежно, как пчелы, как одержимые учатся, но также страстно любят петь и танцевать. Одна вечерника сменяла другую. Сегодня здесь, завтра там. Людей не смущало, что жили они тесно, что обстановка была примитивная. Никому это не мешало. Можно было прийти в гости без предупреждения, даже поздно вечером. То, что было в доме, ставили на стол, даже если на завтрак ничего не оставалось. Повсюду сердечная теплота, чуткость друг к другу. Чем объяснялось это? Народным характером? И этим, конечно. Но главным образом новыми отношениями между людьми. Одно из самых прекрасных достижений социалистического общественного порядка. Много прекрасного я увидела.

Где бы я ни появлялась: в театрах, на предприятиях или в учреждениях, повсюду я чувствовала, что выше всего стоял человек, человек труда, все равно? коммунист или беспартийный, беспартийный большевик, как многие себя называли. Я вдыхала эту новую жизнь полной грудью. Это было время почина и атмосфера неповторимая. Никогда не изгладится она из памяти.

Было немало и забавного. Однажды мне позвонили глубокой ночью по телефону, чтобы научить меня, как сказать по-русски: «Я тебя люблю». Ох и чудак же, думала я про себя. Ты мог бы мне это сказать и днем.

На одной из вечеринок у Эммы Вольф, где встречались журналисты, писатели, люди театрального мира, мое внимание привлекли двое мужчин, очень элегантно одетых. Оба? один лет сорока, другой лет двадцати пяти? хорошо говорили по-немецки, были интересными и галантными соседями по столу. Они уделяли мне много внимания, один справа, другой слева. А я была вопреки своему обыкновению весьма сдержанной. Меня мучило любопытство, кем были эти мужчины. Уж не пережитком ли феодального общества? Я не выдержала и попросила мою подругу выйти на кухню.

Я сразу обрушилась на нее с упреками: «Неужели я приехала в Советский Союз, чтобы проводить здесь время с буржуями? Людей этого сорта мне предостаточно в Берлине».

Эмма чуть не лопнула со смеху. Ее ангорская кошка не выдержала, прыгнула ей на плечо и мурлыкала, пока Эмма не перестала смеяться. «Глупышка,? сказала Эмма,? знаешь, кто они? Чекисты. Коллеги моего бывшего мужа. Я хотела, чтобы ты познакомилась и с такими людьми, с учениками Дзержинского. А для них тоже было интересно познакомиться с немецкой коммунисткой и актрисой. Разве они тебе не понравились?»

«Конечно, понравились. Даже очень. Особенно тот, что постарше, блондин. Только зачем они так нарядились, будто шли на прием?» Я была так поражена, что у меня захватило дух.

Эмма, конечно, тут же им все рассказала. Мы все четверо от всей души смеялись над моим «заблуждением». Вечер получился интересный и приятный. Мы философствовали, спорили, шутили, смеялись и танцевали. До утра. Старший из чекистов был хорошим танцором. Он знал об этом. Он вообще знал себе цену. Во всем. Но это не мешало ему оставаться милым человеком.

Последние гости ушли часа в четыре утра. От усталости Эмма и я присели, перед тем как лечь спать. Мы молчали. Эмма прервала молчание: «О чем ты думаешь? »

«Об этих чекистах. Я себе их совершенно по-иному представляла».

«А как?»

«Да никак. Я же не ломала голову над тем, как выглядят чекисты. Но интересно вот что: если бы они были недоступными, молчунами, угрюмыми, были бы старомодно одеты, меня бы это не удивило. Получилось все наоборот. Вижу, они разговорчивы, образованны, даже разносторонне образованны, особенно в области литературы. У них много юмора, они веселы, хорошо одеты и даже хорошо танцуют. Ясно, что меня это занимает».

«Скажи-ка честно, уж не влюбилась ли ты?»

«Тот, что постарше, мог бы мне понравиться, но ведь он женат».

«Откуда ты знаешь это?»

«Он сам сказал».

«А что он еще сказал? Я видела, что он что-то долго рассказывал. Скажи честно: назначил свидание?»

«Отнюдь нет. Хотел только показать, что русские хорошо знают наших немецких классиков. Он декламировал мне стихи Гейне. Ты можешь спать спокойно».

У Эммы я познакомилась с худруком и режиссером Московского еврейского театра Михоэлсом. Он был и великим актером. Замечательная личность! Маленький, щуплый и до такой степени уродливый, что это уже граничило с гениальностью. Михоэлс принадлежал к самым крупным деятелям советского театра, всемирно известным. Он был мыслителем. Глубоко проникал внутрь своих образов, приводил зрителя в смятение, заставлял его думать, была ли это трагедия поздно прозревшего короля Лира или раздвоенность добродушного Тевье-молочника или других трагикомичных фигур Шолом-Алейхема. У Михоэлса всегда было много чего сказать зрителю. И говорил он это страстно. После спектакля с Михоэлсом у меня всегда была потребность пойти домой пешком и одной.

Билеты в этот театр, как, впрочем, и во все другие, достать было трудно. Чтобы посмотреть Михоэлса в «Короле Лире», театральные деятели из других стран специально ехали в Москву. Этот театр был своего рода шедевром. Нигде в мире нельзя было столь полно познакомиться с еврейским фольклором. Танцы, песни, костюмы, оформление сцены? все давало подлинное художественное наслаждение. Да и могло ли быть иначе, если режиссером и главным актером был Михоэлс, а декорации и костюмы создавали такие известные художники, как Марк Шагал и Роберт Фальк. Впрочем, им не уступал и штатный художник театра Александр Тышлер, очень талантливый и своеобразный. Правда, постановки этого театра по пьесам на современные темы, которые он оформлял, были значительно слабее.

Михоэлс был широко образованным человеком. Был он и увлекательным оратором. Говорил он без шпаргалки, с большим подъемом. Его можно было слушать часами. В годы Отечественной войны он вместе с Ильей Эренбургом совершил агитационную поездку по США. Своими зажигательными, убедительными речами и беседами они пробудили большую симпатию к Советской стране и ее борьбе против фашизма. Они пополнили фонд обороны взносами прогрессивных людей. Эренбург своими блестящими корреспонденциями с фронта, а Михоэлс своими не менее блестящими выступлениями в тылу внесли существенный вклад в победу над фашизмом. Михоэлс погиб в 1947 году в ужасной автомобильной катастрофе в Белорусской республике. Гражданская панихида состоялась в Еврейском театре. На ней побывало чуть ли не пол-Москвы. Люди прощались с этим крупным художником и человеком.

На третью неделю моего пребывания в Москве я совсем переехала к Эмме. Все равно мы с ней не расставались. Да и не хотелось мне злоупотреблять гостеприимством Синельниковых, которых я почти не видела.

Однажды в воскресенье мы вместе с сынишкой Эммы посетили детский спектакль в Театре Красной Армии. Мы сидели в ложе дирекции, почти на сцене. Это была эстрадная программа для детей от трех до шести лет. Наш трехлетний мальчишка оказался в театре впервые, и все, что происходило на сцене, производило на него огромное впечатление. Когда выступал артист в форме красноармейца, малыш закричал изо всех сил: «Да здравствует Красная Армия! Ура!» В зале раздался смех, танцор повернулся к нам спиной, чтобы не видели, как он хохочет. Наш Володя почувствовал себя в центре внимания и не мог успокоиться. Нам стоило немалого труда урезонить его.

Может, и он станет актером, думали мы. Он стал журналистом. В пятнадцать лет он писал стихи. Считалось, что у него есть талант. Володя мог бы служить примером того, как можно растратить на мелочи свои способности, даже в условиях социализма. Драгоценное время он расходовал на всякую чепуху. Многие годы работал он в редакции маленького журнальчика, отнюдь не его профиля. Не хочу называть его, а то журналисты эти обидятся. Совсем неплохо, если работу свою ты считаешь самой важной и самой интересной. Лишь в зрелом возрасте Володя стал посерьезнее. Талант его пробудился снова, и теперь он пытается наверстать упущенное. Но ему уже за пятьдесят. Годы прошли не быстро. Для нас всех не быстро. Чего только не пережили мы в то время!

Тогда, в 1927 году, когда я впервые посетила Страну Советов, она только что приступила к строительству нового общества. Господи боже мой, какими прекрасными были отношения между людьми!

У беспризорных

Навсегда запомнилась мне поездка в колонию для малолетних преступников. Это была та самая колония имени Горького, о которой у нас знают по книге Макаренко и по. фильму «Путевка в жизнь». После гражданской войны таких колоний появилось немало. Их основывал соратник Ленина Феликс Дзержинский. Тот Дзержинский, который руководил ЧК. Он очень заботился об этих беспризорниках, этих осиротевших, заброшенных ребятах, оставленных в наследство империалистической и гражданской войнами. Он делал для них все, что было в человеческих силах. Его не зря называли «рыцарем революции».

Мои симпатичные «кавалеры»-чекисты помогли устроить эту поездку. Один из их коллег отвез туда Эмму и меня после работы в своем автомобиле. Мы приехали без предупреждения. Попали на заседание самоуправления. Молодые хлопцы разбирались с молодыми хлопцами. Или лучше сказать: бывшие преступники с новоиспеченными. Руководитель колонии, педагог лет сорока, сидел и только слушал. Он не вмешивался, не читал нравоучений. Суть дела была в том, что кое-кто из ребят, получив увольнительную в воскресенье, не очень деликатно обошелся с деревенскими красавицами. Им было шестнадцать лет, правилам галантного обхождения с прекрасным полом их никто не учил. Правда, в колонии они уже научились многому другому, но этому еще нет. Им намылили голову и на четыре недели лишили права на увольнительную. Им предстояло поучиться в четырех стенах колонии, как ухаживают за девушками.

Молодые ребята из самоуправления колонии хорошо и много говорили. Поэтому головомойка длилась до поздней ночи. Нас не отпустили домой. Мы должны были еще осматривать и то и это. Наш молчаливый спутник уехал. Ему ведь надо было на следующее утро на работу, а мы переночевали в колонии у одной из учительниц. Ничего не поделаешь, так многое хотелось узнать.

Следующим утром, совсем спозаранку, мы осмотрели мастерские, конечно только технику. Ее было слишком много, а я ничего в этом не понимала. Но какие ребята! Их увлеченность работой, их радостное состояние! Они излучали столько жизнерадостности, что было наслаждением заглядывать в их сияющие глаза! «Хорошо? »? спросила я по-русски. И услышала в ответ: «Гут, гут».

К полудню моя любознательность была удовлетворена. Нас отвели в столовую. Огромный зал. Самообслуживание. Руководитель колонии сел с нами за стол. Он подозвал рыжебородого молодого парня, сидевшего через несколько столов от нас. Представил его: «Наш кассир. Скоро женится. Чтобы нравиться невесте, он отращивает бороду. Думаю, она прикажет сбрить ее. Без бороды он выглядит! лучше. Но это его дело».

Он обратился к рыжебородому: «Отвезешь вечером наших гостей на вокзал?»

«Еще бы! Две такие хорошенькие девочки!»

«Из бывших,? объяснил нам руководитель, когда рыжебородый ушел.? В годы гражданской войны он очутился в банде и даже совершил убийство. Был одним из первых в этой колонии. Помогал ее строить. После того, как он сначала здесь „малость“ побуянил и все разбил в пуx и прах. Теперь он заведует кассой. Почти каждый день отправляется в Москву и сдает деньги в банк, и немалые деньги».

«А кто он по профессии?»? спросила я.

«Хочет учиться, стать учителем. Но ему предстоит еще здорово попотеть. Пять лет назад он не умел ни читать, ни писать».

Обед нам очень понравился. Хотя никто не желал нам приятного аппетита. Такие церемонии здесь не очень были в ходу. Вечером колонисты устроили для нас представление. Программа была невероятно интересной. Колонисты играли с таким удовольствием, с таким задором, что наши нежные девичьи сердца чуть не лопнули от восторга. Зал ходил ходуном. Никогда больше мне не приходилось встречать такого жизнерадостного, чудесного настроения и на сцене, и в зрительном зале. Мы провели в этой колонии поистине редкие в жизни счастливые часы. На Кавказе мне как-то пришлось увидеть, как растет бамбук, то есть он рос на моих глазах. А об этой колонии я могла сказать: «Я видела, как растут люди».

После спектакля к нам подошел рыжебородый: «Я жду вас». Ему долго пришлось ждать. Мы долго прощались с исполнителями, трясли им руки, обняли их, расцеловали. Руководителю колонии мы сказали «сердечное спасибо» за чудесные впечатления.

Перед дверью стояла повозка. На козлах сидел наш рыжебородый красавец, бывший убийца. Он отвез нас на вокзал. Десять километров. Прежде чем сказать лошади: «Давай, давай», он подразнил нас: не боимся ли мы ехать с ним по темному лесу ночью в туман. Все трое мы захохотали от чистого сердца. На вокзал мы приехали в час ночи. Мы еще успели обнять нашего провожатого и сели в поезд. Я не знаю, скольких мужчин я в то время обняла и расцеловала! Но и женщин не меньше.

О да, советские женщины мне очень нравились. Я видела, что они по-матерински заботливы, добросердечны и очень работоспособны. Они все делали для своего развития, стремились продвинуться в жизни. А ведь им приходилось нести такую нагрузку! В то время мужчины еще не были такими, как теперь. Теперь-то они все-таки немного помогают женщинам, берут на себя хотя бы часть их хлопот.

Новые слова, новые ценности

Однажды вечером к нам в гости пришел художественный руководитель Белорусского еврейского государственного театра Рафальский. Он узнал обо мне от Михоэлса. Хотел со мной познакомиться. Рафальский был коммунистом, тонким художником. Он нам рассказывал много интересного о своем театре. Пригласил меня непременно приехать в Минск и посмотреть спектакли. Вечером следующего дня я поехала с ним в Минск. Приехали мы в понедельник, театр не работал. На вокзале нас встретили двое молодых мужчин? режиссер и актер театра. Меня обрадовало, что мы прокатились на извозчике.

Жена Рафальского пригласила нас всех на ужин. Вместо десерта? мое чтение. Все трое мужчин попросили меня показать какую-нибудь роль. Я по была к этому подготовлена и отказалась. Зато я прочитала им наизусть короткий рассказ Переца «Если не выше еще». Я ведь не знала, что у Рафальского были на меня виды.

Утром он взял меня на репетицию. Мы познакомились с ансамблем. Я коротко приветствовала всех. Репетировали «Гирша Леккерта» Кушнерова, пьесу о революционных событиях 1905 года. Героиней пьесы была молодая революционерка, учительница. Наивность ее погубила. Она поддалась демагогии начальника полиции Зубатова. Тот приказал расстрелять спровоцированную им демонстрацию. Прекрасная роль: молодая девушка, идеалистка, полная противоречий, влюблена в коммуниста Гирша Леккерта, героя пьесы, который спасет ее от пуль. Да, это была бы роль для тебя, подумала я, сидя в зрительном зале и захлебываясь от зависти.

Вечером я посмотрела спектакль «Овечий источник» Лопе де Вега. Хороший современный театр. Лауренсию играла совсем молоденькая актриса. Поруганная командором, она произносила монолог, который никого не оставлял равнодушным. Молодыми были и другие актеры.

Позднее я узнала, что все они вышли из одной студии. Этот спектакль мне очень понравился. Чувствовалось, что ансамбль хорошо сыгран, а исполнители главных ролей отличаются незаурядным талантом.

Я пошла за кулисы, поблагодарила Рафальского, режиссера спектакля и исполнителей главных ролей, и вот тут-то мне был уготован сюрприз. Рафальский пригласил меня в свой кабинет. Там уже сидели два молодых режиссера Б. Норд и А. Айзенберг. Рафальский спросил меня без особых церемоний, нет ли у меня желания поступить к ним в труппу. Я получила бы хорошие роли, хотя иногда пришлось бы играть и в эпизодах. Таков метод работы этого театра. Ему нужна исполнительница характерных ролей. Я могла бы постепенно войти в репертуар.

Это было полной неожиданностью. Я не могла вымолвить ни слова. Потом я начала, как всегда в подобном положении, перечислять, чего я не умею делать. Рафальский рассмеялся. Об этом лучше судить ему самому. Те двое тоже стали меня уговаривать. И тут я заметила, что дело серьезное. Я стояла перед большим решением. Конечно, меня очень обрадовало их приглашение. Но оно было слишком неожиданным. Мне надо было еще обмозговать это дело. С другой стороны, чего тут долго раздумывать? Ведь мне привалило счастье, и надо им воспользоваться. На следующее утро я сказала Рафальскому, что принимаю его предложение. Но договора пока заключать не могу, и о каком-либо сроке говорить рано.

Я сердечно распрощалась с Рафальским и его женой. Оба режиссера отвезли меня на вокзал.

Итак, в Москву я приехала уже актрисой Белорусского еврейского государственного театра. Но мне хотелось еще раз съездить в Берлин, хотелось узнать, что скажут об этом товарищи по партии. Дирекции театра Рейнгардта я написала письмо, отказываясь от договора. Я написала, что они наверняка и без меня обойдутся. Безработных актрис достаточно, и мою «большую роль» поручить кому-нибудь тоже будет несложно. Прошло много дней, пока мое волнение улеглось, я перестала раздумывать о том, правильно ли поступила. В Берлине терять мне было нечего. Кто мог сказать, получу ли я какую-нибудь значительную роль в театре Рейнгардта? А может быть, в один прекрасный день я окажусь на улице, как много других безработных актеров. Неуверенность была нашим постоянным спутником.

А в Минске мне говорили: «Ты нужна нам!» Новые слова, новые вехи. Эти слова звучали в моих ушах музыкой. Да и позднее я всегда в них нуждалась, чтобы быть счастливой.

До отъезда оставалось еще несколько дней. Мне хотелось еще раз насладиться Москвой. Дни превратились в недели. Моя подруга этому посодействовала. Она не отпускала меня. Говорила мне, что у нее есть для меня еще сюрприз. Но о нем я узнала лишь через неделю. А пока что я посмотрела «Синюю птицу» Метерлинка в Московском Художественном театре. Великолепный спектакль, полный поэзии. Его ставили для детей, но и взрослым он доставлял не меньше радости. Вот уже пятьдесят лет этот спектакль держится в репертуаре и билеты на него достать все еще трудно. Это кое-что значит.

Я посетила и театр Революции, чтобы посмотреть на прекрасную актрису Бабанову. Ее талант, ее обаяние напомнили мне Элизабет Бергнер. Но Бабанова была ярче, естественней. В одной из запомнившихся мне пьес она играла колхозного бригадира.

Два дня у Эйзенштейна

Сюрпризом, который мне приготовила подруга, была встреча с Сергеем Эйзенштейном, всемирно известным режиссером, создавшим киношедевр «Броненосец Потемкин». Эмма и он знали друг друга еще с Риги, где они родились. Эйзенштейн хорошо говорил по-немецки, с латышским акцентом. Мы встретились в театре Мейерхольда, где репетировали «Мистерию-буфф». Эйзенштейн хотел посмотреть репетиции и пригласил меня. Он преклонялся перед Мейерхольдом, называл его своим учителем.

Репетиции всех нас восхитили. Играли одновременно и на сцене, и в зрительном зале, даже на галерке. Вот это был театр! Меня не покидало изумление. Понимать я, конечно, ничего не понимала, но встречи с Эйзенштейном никогда не забуду. Он извинился, что не может пригласить меня домой. Он проводит теперь не только дни, но часто и ночи в ателье, ибо полным ходом идут съемки его фильма «Генеральная линия». Не хочу ли я посетить его там и посмотреть съемки, спросил он.

В ателье я провела два дня с утра до вечера. Там царила чудесная атмосфера. Эйзенштейн работал, по крайней мере над этим фильмом, как математик или, лучше сказать, как шахматист, который заранее хорошо обдумывает каждый ход, а потом ставит каждую фигуру с большой легкостью. Все эти два дня я видела его веселым и уравновешенным, с маленькими морщинками у сияющих глаз. Он много шутил с исполнительницей главной роли, чтобы помочь ей преодолеть смущение. Ведь она не была профессиональной актрисой. Простая колхозница, она играла саму себя. Ее ребеночек был при ней. Она еще кормила его грудью. Он лежал в коляске, в раздевалке, под присмотром няни. Няня то и дело везла коляску в ателье, чтобы посмотреть, как делают фильм. Малыш каждый раз поднимал крик. Ему, наверное, мешали юпитеры. Впрочем, они мешали и его матери.

Снимать фильм? дело чертовски сложное. Но наблюдать за Эйзенштейном во время работы было чистейшим удовольствием. Как терпеливо, как внимательно, как вдумчиво он вел себя, хотя работа требовала от него огромного напряжения. Ничего похожего на выходки «звезды», на капризы, никакой «творческой» нервозности. Описывать этого гениального художника дело биографов и киноведов. Я могу только сказать, что ради знакомства с ним, даже если оно длится всего лишь два дня, стоило совершить путешествие. Всю жизнь живешь под впечатлением встречи с такими людьми.