После спектакля, несмотря на поздний час, зрители быстро убрали стулья и скамейки. Наш оркестр заиграл. Начались танцы. В немецких деревнях женщины сидят у стенки, в сторонке. Тем предприимчивее мужчины. Без долгих размышлений они пригласили наших актрис потанцевать.

В украинских деревнях тон задавали женщины. Наши встречи после спектаклей всегда оказывались очень оживленными. Мы расспрашивали колхозников, а они? нас. Нас часто спрашивали, почему мы не играем «Профессора Мамлока». Пьесы Фридриха Вольфа вообще пользовались большой популярностью. В каждой деревне были кружки художественной самодеятельности. В немецких деревнях? обычно театральные кружки, в украинских ? чаще хоровые и танцевальные. К сожалению, мы не смогли познакомиться с их выступлениями. На это не хватало времени. Но мы беседовали с руководителями кружков, обычно ими были учителя. Они подробно рассказывали о своих постановках. Репертуар театральных кружков обычно включал такие пьесы: «Племянник в роли дядюшки» Шиллера, «Молодой ученый» Лессинга, «Слуга двух господ» Гольдони. В одной украинской деревне под Никополем играли «Севильского цирюльника» как драматическую постановку. Не хватало музыкантов и певцов. А колхозники хотели во что бы то ни стало иметь «своего цирюльника». Учителя расспрашивали нас о пьесах про интеллигенцию, просили совета, как лучше поставить ту или иную пьесу. Максим Валентин беседовал с ними часами.

Он не танцевал. Зато много танцевали мы. Все то же самое: вальс и польку, польку и вальс. Было много шуток, смеха. Постепенно оттаивали даже деревенские скромницы, и тогда они становились очень веселыми. По крайней мере наши мужчины старались их развеселить. Расходились мы подчас уже утром. Колхозники бежали домой, переодевались, завтракали и отправлялись в поле. А мы укладывались где-нибудь поспать пару часов. Обычно в домах у крестьян. Иногда мы спали в клубе, в школе, в сарае или просто в поле, где так хорошо видны звезды. Однажды нас расквартировали даже в бане. Хотя это было летом, нас охватило желание попариться. Пришел старик истопник. Он истопил баню так, что мы чуть не изжарились. Ведро за ведром выливал он на раскаленную плиту. Как умирающие лебеди, мы, женщины, распластались на полу в соседнем помещении.

Нас повсюду отлично кормили. Я уж не знаю, сколько кур, уток и гусей должны были жертвовать нам свои жизни. «Немецкий театр? куриная смерть»,? шутили колхозные поварихи. Мы пожирали горы арбузов. Нигде не бывают они такими сладкими, как на Украине. По крайней мере нам так казалось. Мы работали до изнеможения, но испытали немало счастливых часов.

Директора-неудачники

С нашими администраторами нам не везло. Их приходилось часто менять. Нашим первым директором была женщина. Умница, но со скверным характером. Она напоминала мне горьковскую Вассу Железнову. Она нас просто терроризировала. Ей это, по-видимому, доставляло удовольствие. Она наслаждалась своей властью. Хуже всего приходилось тем, кто фактически работал на нее. Толку от нее было мало. Но как от нее избавиться? Ее муж? актер нашего театра. Его ведь нельзя было уволить. Когда мы отправлялись на гастроли, она оставалась в Днепропетровске в своей уютной квартире. Каждые две недели она появлялась в труппе, чтобы выплатить нам наше жалованье. Впрочем, и это случалось не всегда. Но скандалы она устраивала всегда. Они начинались уже рано утром.

Как секретарь партячейки, я пыталась урезонить ее. Я пробовала с ней потолковать с глазу на глаз. Но это было ошибкой, да и не помогло. У коллектива возникло чувство, что с нею не справиться. Но затем терпение лопнуло. Мне поручили пригласить на общее собрание секретаря районного комитета. Это было в Молочанске. Этот опытный товарищ хорошо нас знал. Он должен был посоветовать нам, что делать. Мы выложили все без обиняков. Он подтвердил? наше требование к директорше справедливое. Впрочем, это подтвердил даже ее собственный муж на нашем собрании. Он оказался на высоте. Он и раньше несколько раз пытался утихомирить жену. Теперь коллектив единодушно требовал ее ухода. И ей пришлось уйти. А меня раскритиковали за то, что я раньше ничего не предприняла.

Внешне одна немецкая деревня была похожа на другую. Длинная, широкая улица с побеленными маленькими кирпичными домиками, стоявшими по ранжиру. Да и жители были похожи друг на друга: спокойные, приветливые, старательные. Они производили впечатление людей развитых, прогрессивных. Говорили, что колхоз? хорошее дело: есть свободное время. Многие еще ходили в церковь. А вот председатели колхозов были самые различные. Одни радовались нашему приезду и сразу же подписывали с нами договор. Других приходилось долго уговаривать. В этом я была большим специалистом. Мне ничего другого и не оставалось. После того как мы распрощались с директоршей, у нас были еще двое других. Но и с ними нам не повезло. Один из них был хорошим коммунистом, отличным руководителем кружка марксизма-ленинизма, но совсем не обладал организаторскими способностями. Человек разумный, он сам понял это и распрощался с нами примерно через полгода.

Его сменил человек постарше, лет пятидесяти. Этот не выдержал и четырех недель. Впрочем, удовольствие было маленькое? пешком бродить из деревни в деревню. Все равно, жара ли стоит на дворе пли мороз, идет ли дождь, или поднялась снежная буря, или град. Четыре, пять, шесть, а иногда и десять километров на своих двоих. День за днем. Иначе ничего не выходило. Хочешь не хочешь, надо заключать договора, готовить следующие гастроли. Машины у нас для этого не было. В то время их и во всей области было немного. Нашей трехтонкой для этого воспользоваться было нельзя. Она должна была обеспечивать вечерние представления. На такой риск мы пойти не могли. Просить у колхоза повозку для одного человека во время уборки урожая? Это мы разрешали себе очень редко. Наш новый директор, его звали Штиллерман, заявил нам коротко и ясно: «Головой работать я для вас согласен, но ногами? нет. У меня ноги не казенные». Шапку в охапку? и ушел.

А спектакли должны были состояться, чего бы нам это ни стоило. В конце концов, мы приехали не для своего удовольствия. Да и сборы нам были нужны. Правда, мы получали дотацию, но часть расходов должны были отрабатывать. Что делать в таком положении секретарю партячейки? Браться за дело. Вот я и отправлялась в путь. От деревни к деревне, день за днем. Я была молодой, здоровой. Ходьба меня не утомляла. В колхозную контору я являлась в отличном настроении. Не отставала от председателя до тех пор, пока у меня в кармане не оказывался подписанный договор. В нем было точно определено, кто за что отвечает. За еду и ночлег? колхозное правление. С едой все обстояло великолепно, а с ночлегом? в зависимости от организационных способностей ответственных лиц. В любом случае радости было много, когда мы приезжали. Я должна была еще инспектировать сценические площадки, а затем снова в путь? иногда за день больше десяти километров? к следующей деревне, где мы выступали.

Там я встречалась с труппой. Я рассказывала о достигнутых результатах. Художественный руководитель бывал обычно мною доволен. Труппа тоже. Только мне это дело мало нравилось. Вечером я должна была играть в спектакле. Но нередко так уставала, что забывала свой текст. Однажды пришлось даже дать занавес. Я играла разумную женщину, старающуюся помирить поссорившихся влюбленных. Как заезженная пластинка, я повторяла все время одну и ту же фразу. В мыслях я все еще была у того председателя колхоза, которого мне пришлось долго агитировать.

Директор

«Эти гастроли ты еще как-нибудь выдержишь. Потом мы найдем выход»,? утешал меня Максим Валентин. По откуда взять ему директора? Как только гастроли подошли к концу, я отправилась в областной комитет партии и попросила совета. Где нам взять подходящего директора. «А ты сама?»? спросил руководитель отдела культуры товарищ Гантман. Он долго беседовал со мной о всех наших проблемах. Потом он на несколько дней отправился с памп на гастроли. Ему хотелось посмотреть, как выглядят будни театра на колесах. Какие у нас заботы. А может, он решил таким образом на меня повлиять. Я не хотела быть директором. Он понимал меня. Ведь мне пришлось бы на это время расстаться с моей любимой профессией. Совмещать и то и другое было невозможно. В таких трудных условиях невозможно. Но слова «ты нужна» для коммуниста закон. И во имя партийного долга мы готовы на многое!

Так я стала директором. Назначение мое произошло весьма забавно. Меня позвал руководитель театрального треста. Пришлось какое-то время ждать в приемной. Что поделаешь? начальник. Инструктор, который должен был нас опекать, но никогда не оказывался на месте, вышел из противоположной комнаты и приветствовал меня очень любезно. Мы обменялись несколькими словами. Когда он узнал, зачем я пришла, он пробормотал: «Извините, пожалуйста, мне срочно нужно к начальнику». Он исчез в святая святых. «Что вы делаете! Либерман как директор? Это на нашу шею! Она не даст нам покоя!» Он говорил это так громко, что мне в приемной было слышно каждое слово.

Я встала, не постучав, открыла дверь к начальнику и сказала совершенно спокойно: «Тише, не так громко! В приемной все слышно!» Мужчины громко рассмеялись. Я хотела снова притворить дверь и уйти, но начальник пошел мне навстречу и усадил в кресло. Инструктор извинился. Я сразу же выложила: «Послушайте-ка, товарищи мужчины! Может, у вас есть другой директор? Я была бы вам очень благодарна. Честное слово!»

«Да нет, товарищ Либерман!.. Не обижайтесь, товарищ Либерман!» Они сказали мне еще несколько любезных слов, а я им несколько правдивых. Не игра в кошки-мышки, а полезный разговор. Начальник попросил прийти машинистку? личных секретарей тогда не имело даже начальство. Продиктовал ей приказ о моем назначении. В это время я разглядывала обоих мужчин. Удастся ли мне найти с ними общий язык? Удалось.

В полях

С «Эмилией» мы выезжали обычно в поле к бригадам, которые работали далеко от деревни. В дни жатвы они даже ночевали там. Сколько было радости, когда мы приезжали! Сначала мы какое-то время беседовали с колхозниками. Затем начинался спектакль. Иногда еще до спектакля мы устраивали танцы. Танцевать на траве трудновато. Не раз я падала и увлекала за собой партнера, или он меня?

Зрителей и сцену разделяли лишь несколько шагов. Впереди на траве усаживались детишки. Все остальные за ними? на скамьях и столах. Машина наша служила нам гардеробной и опорой для шатких кулис. Был у нас и красиво раскрашенный занавес. Даже в поле мы хотели пока зать нашей публике настоящий спектакль. И когда толстая колхозная повариха Мишкет Либерман пыталась соблазнить репортера Эрвина Гешонека хорошо зажаренным поросенком, это производило впечатление даже на собак и кошек. Они бегали по сцене. Мы были им очень благодарны. Если они это делали без особого шума. В одном из наших летних турне у нас появился очаровательный помощник, цыганский паренек, 14-летний красавчик. Жил он со своими родителями в таборе. В летние месяцы таких таборов было несколько в лесах Хортицкого района. Мы ни о чем не просили этого парня. Но как только мы приезжали в какую-нибудь деревню, он уже был там. И ждал нас. Сначала он помогал при разгрузке. Ужинать с нами не хотел. Вообще ничего от нас не брал. Он просто был счастлив, что может каждый вечер смотреть спектакль. Даже один и тот же. Он сидел перед сценой с горящими глазами и открытым ртом. После спектакля сразу же исчезал. Он обещал своим родителям возвращаться вовремя, объяснил он нам. Они не такие отсталые, как другие, говорил он с гордостью. Он посещал школу. Позже намерен был поступить на трансформаторный завод в Запорожье. Хотелось бы ему стать актером, отправиться в Москву в студию цыганского театра, но этого не разрешат родители.

Однажды он привел с собой старшую сестру, лет двадцати пяти. Какая красавица! А как она двигалась! Из нее вышла бы отличная балерина. Это было видно с первого взгляда. Наши мужчины не спускали с нее глаз. Она была очень разговорчивой. «Если мой муж узнает, что я была здесь, он меня убьет. Он страшно ревнив. А что делать? Должна же я побывать в вашем театре. Хоть разок. Брат так много рассказывал о вас».

Еще сегодня я задаю себе вопрос: может, нам надо было вмешаться? Не только из-за мальчика или этой пары. Вообще в дела табора. Впрочем, этим занимались более компетентные люди. Постепенно жизнь цыган изменилась. Не сама собой. Этому предшествовала упорная разъяснительная работа. И помощь. Постепенно цыгане включались в нормальную творческую и общественную жизнь. Тем не менее много лет спустя еще встречались отдельные бродячие цыганские семьи. Они не могли оставить кочевую жизнь. А мы охотно оставили бы ее.

Летний сон в ручье

С одним спектаклем мы чуть не пошли ко дну. Со всем нашим имуществом, с людьми, машиной, декорациями, реквизитом. Спектакль? «Разбитый кувшин». Только я одна сидела на сухом месте. Потому что находилась в районном центре Хальбштадт и ждала приезда театра. Я выехала раньше поездом, чтобы подготовить наше участие в праздновании десятилетия основания этого районного центра. Без нас не обходился ни один праздник, ни один юбилей. Культурная жизнь в районах с немецким населением была немыслима без нас. Конечно, выступали и в украинских, и в еврейских деревнях. Имелся там целый еврейский район.

На этот раз ансамбль должен был прибыть накануне праздника, разместиться на квартирах, выспаться, а в праздничный день дать несколько представлений. Детский праздник начался еще накануне, ранним утром. Но театра все не было. Не было его и вечером, не было и утром праздничного дня. Что случилось? Мы всегда были очень дисциплинированны. На нас можно было положиться. Трудности никогда не мешали нам выполнять нашу задачу. Что же могло произойти?

В десять часов мы отправились на поиски. К нам подключились все посты милиции и регулировщики уличного движения. На отрезке между Днепропетровском и Хальбштадтом. Проходил час за часом. Приближался полдень. О театре ни слуху ни духу. Дети обошлись и без нас: у них были дела повеселей. Но торжественное заседание! Оно должно было начаться в шестнадцать часов. Несколько часов уйдет на речи. Нельзя же без этого. А дальше? «Если бы случилось несчастье, мы об этом давно уже узнали»,? утешали меня товарищи из Хальбштадта.

Что-то около двенадцати зазвонил телефон в юбилейном комитете. Это был милиционер из соседнего района. Он рассказал: возвращаясь с рыбалки, он увидел на лугу у ручья спавших людей, так человек двадцать. Вокруг них лежала масса вещей. Может, цыгане? Он подошел к ним поближе. Оказалось, актеры. Они сегодня должны выступать в Хальбштадте. Попросили позвонить сюда и сообщить, что скоро приедут.

Он едва мог удержать смех. «Что с ним?»? удивляюсь я. Может, он как следует «заложил» на рыбалке? И это бывает, тем более в воскресенье. Он пространно объяснил, как найти театр. На всякий случай я попросила его проводить меня. Через минуту один из членов юбилейного комитета и я уже сидели в машине. Милиционер ждал нас у своего отделения. Влезая в машину, он с любопытством разглядывал меня. А может, я тоже принадлежу к той сумасшедшей компании? Через сорок минут гонки по полю мы оказались на месте.

Теперь мне уже не вспомнить, где находился тот ручеек, в русле которого наша труппа расположилась сладко поспать. Но картина, которая представилась мне, до сих пор стоит перед моими глазами. Весь наш театр распростерся на лугу у ручья. Все перемешано, люди, костюмы, декорации, реквизит, короче говоря, все, что у нас было.

Случилось следующее. Ансамблю удалось лишь поздно ночью отправиться в путь из Днепропетровска. Ждали одного музыканта. А он не приехал. Задержался на семейном торжестве за городом. Когда наконец можно было отправиться в путь, наступила темная ночь. Наш замотавшийся шофер сбился с дороги и угодил в ручей. Счастье еще, что этот ручей был таким мелким. Наша телега перевернулась, но так аккуратно, что пассажиры это почувствовали лишь после того, как оказались в воде. Они крепко спали. Хотя шофер и сидевший рядом с ним рабочий сцены за считанные секунды открыли двери и вытащили всех, одного за другим, все промокли до нитки. И все вещи промокли.

Из соседнего колхоза пригнали двух быков. С их помощью поставили автомобиль на колеса. Но мотор завести не удалось. Глупых быков отправили обратно в деревню. Вместо них пришел умный человек. Автомеханик колхоза. Шустрый украинец. Он сразу разобрался, что к чему. Все же ремонт продолжался долго. Хотя механик только дважды устраивал перекур и ни разу не выматерился. Большое достижение. Наш шофер стоял около него и повторял: «Сейчас будет. Сейчас, товарищи». Он был славным парнем, наш Коля, приятным в обращении, всегда готовым помочь, но как шофер он доставлял нам немало хлопот. Так бывает, когда избираешь не ту профессию.

Как мы обрадовались, когда паша трехтонка снова затарахтела. Все по очереди расцеловали механика: «Спасибо, товарищ, большое спасибо!» В Хальбштадт приехали мы около двух часов дня. Устроители праздника были очень довольны. Праздничный обед, который ждал нас, пришелся всем по вкусу. Затем прилегли на лугу, чтобы хоть немного отдохнуть. Времени на поездку в деревню, где нам приготовили квартиры, не оставалось. Точно в назначенный час поднялся занавес, и мы показали спектакль «Разбитый кувшин». Юбилейный комитет гордился, что может предложить гостям классический спектакль. Всем чертовски надоели одни и те же смешанные программы госэстрады.

Оказалось, что в этом районе классиков любят. На библиотечных полках я увидела Гете, Шиллера, Гейне, Шекспира, Лессинга, Уланда, Байрона. Из антифашистских авторов? Бехера, Бределя, Вайнерта. Двадцать тысяч томов, в большинстве русские и украинские классики. Правда, современные авторы были представлены слабо. «Пока я доберусь до Днепропетровска, их там уже нет»,? объяснила мне библиотекарша. Многие книги современных авторов находятся в передвижных библиотеках, обслуживающих колхозы, и в полевых библиотеках, выезжающих на полевые станы. Там их больше читают, там они больше нужны, чем здесь. Она показала мне читательские формуляры, в которых было по пятьдесят записей за год. Рассказала она мне о читательских конференциях с детьми, которые проводились дважды в месяц. Клуб всегда переполнен, когда обсуждаются интересные книги.

В этом районе неплохо шло дело и в хозяйстве. Преимущественно здесь занимались животноводством. Здешняя телятница Суза Винд была известна далеко за пределами района. Конечно, были районы и похуже, и получше. Были украинские, русские, немецкие районы и один еврейский. Было и немало смешанных. Люди разных национальностей хорошо уживались друг с другом. Они встречались, советовались, помогали друг другу. А иногда и праздновали вместе. Мужчины чаще, женщины пореже. Каждый сохранял свой жизненный уклад, свои традиции, привычки. Это не мешало уважать традиции и привычки других. Немецкие крестьяне праздновали рождество, как и в Германии, 24 декабря. Украинцы и русские ставили елку к Новому году. И все вместе отмечали праздник Октябрьской революции. В этот день даже наш грузовик становился нарядным. Будку мы обивали по периметру широкой кумачовой лептой. На одной стороне большими белыми буквами написали «Да здравствует Октябрьская революция!», на другой стороне? «Да здравствует Тельман!». Может, это было и не очень оригинально, но все понимали, что имелось в виду. Русские, украинцы, немцы, евреи и, кто знает, какие еще национальности жили в согласии и дружбе. Об этом я теперь часто думаю, когда слышу, что люди снова убивают друг друга. Причина всегда найдется: расовая ненависть, религиозный фанатизм, а по сути дела? классовая борьба. Я не забываю, с какой сердечностью принимали нас, немецких антифашистов, в украинских, еврейских деревнях. Если нас в пути настигала авария, нас трогало до глубины души, как о нас заботились. Нас не пускали в путь, пока все не оказывалось снова в порядке.

«Болотные солдаты» на украинской колхозной сцене

Однажды холодным дождливым ноябрьским днем мы застряли на сельской дороге неподалеку от украинской деревни. Нам не раз приходилось попадать в подобные ситуации. Мы уже были научены горьким опытом. Но иа этот раз почва оказалась глинистой и вязкой как смола. Наш метод «раз-два, взялись» не помогал. Что же было делать? Поискать быков? А может, сразу трактор? Наш «домашний фотограф», Курт Тренте, вытащил свою фотокамеру и запечатлел инцидент навеки. Час был ранний, улицы пусты. Вдруг перед нами «вырос» председатель колхоза. Пожилой украинец, рослый, худой, светловолосый, с серыми глазами. И очень добрый. Он смеялся: «Не очень-то вы на артистов похожи. Но я сразу понял, это вы, когда увидел вас из окошка».

«Что же лам делать?»? спросил Гешонек в отчаянии. Он страшно мерз, был тощ как палка.

«Идите-ка в клуб, о машине мы позаботимся. Согреетесь там, высушите вещи. Я уже приказал печку затопить. Вскоре и обед подоспеет,? успокаивал нас председатель колхоза.? Если можете, устройте нам концерт. Колхозники будут вам благодарны».

Весть о предстоящем концерте со скоростью ветра облетела деревню. В считанные минуты зал был полон. В это время мы поглощали вкусный суп, который нам принесли прямо в клуб. Тепло и сытный обед оказали на нас свое воздействие. Нас клонило ко сну, но, когда мы увидели сияющие лица крестьян, к нам вернулась бодрость.

Курт Трепте вышел на сцену и рассказал собравшимся, что нацисты сделали из нашей прекрасной Родины. Я переводила на русский, Максим Валентин этим временем подготовил программу. У украинских крестьян оказалось много вопросов к нам, немецким антифашистам. Они хотели знать подробности о нелегальной борьбе, о тех, кто мужественно вел ее, о брошенных в тюрьмы, о казненных. Они разделяли наши чувства, советские друзья наши.

Мы показали инсценировку «Болотные солдаты». Она произвела такое большое впечатление, что в зале никто не решился хлопать. Вместе мы пели песни борьбы, пели народные песни, наши. Местный учитель поблагодарил нас немногословно, но очень взволнованно.

На этот раз мы не стали устраивать танцы. Нас не просили об этом. Это было бы некстати, сказал учитель. После такой волнующей встречи.

Наша машина стояла готовая двинуться в путь перед клубом. Дождь лил как из ведра. Председатель колхоза отсоветовал нам трогаться в путь. Он напомнил нам русскую поговорку: в такую погоду хороший хозяин и собаку на улицу не выгонит. Мы должны переночевать в деревне, или у крестьян, или в общежитии трактористов. Нам не хотелось месить грязь по улицам деревни. Мы устроились в маленьком общежитии. Кроватей всем не хватило. Но и на соломенных матрацах на полу можно было неплохо устроиться.

Вечером нам принесли ужин. Пришел председатель, школьный учитель и еще двое крестьян. Они принесли с собой водки. Ну что ж, в такую погоду было грех не выпить. Проходил час за часом, а паша беседа с этими милыми, любознательными людьми все еще продолжалась. Мы узнали от них о вещах, о которых мы не имели ни малейшего представления. Сельское хозяйство было для нас книгой за семью печатями, а ведь это такое интересное дело.

На следующее утро перед нашим убежищем нас ждал грузовик. Рядом стоял председатель колхоза. Он охотно оставил бы нас у себя, но нам пора было отправляться в путь. Мы поблагодарили, пожали ему руку и заняли места в нашей «великолепной карете».

Прощание с театром

Вернемся в Хальбштадт. На следующий день после праздника мы устроили выходной. Мы остались в деревне, где нас расквартировали. В этих идиллических сельских условиях мы отлично отдохнули, оправились от пережитых нами мытарств, а кое-кто и от обильного возлияния накануне. Впрочем, в этот день был банкет. Пригласили всех. Я не могла пойти. Меня неожиданно навестил мой муж. Он устраивал мне часто такие сюрпризы. Причем я не могу сказать, что его толкало на это: тоска или ревность. Наверное, и то и другое.

Да, и это случилось в Днепропетровске. Я вышла замуж. За инженера-строителя. Он для нас сконструировал разборную сцену. Поскольку я ничего не понимаю в технике, его объяснения об этой сложной конструкции продолжались до тех пор, пока они не перешли в объяснение в любви.

Наши деловые встречи становились все более частыми и длительными. И я по уши влюбилась в этого энергичного, черноглазого, жизнерадостного, любознательного, вежливого, скромного, одним словом, очень симпатичного человека.

Нашу совместную жизнь нам удалось сконструировать лучше, чем сцену. Однажды воскресным утром я сказала мужу: «Иосиф, пора показать твою конструкцию Максиму. Этот вопрос он решает, а не я». Иосиф рассмеялся. Пришел Максим. Он одобрил и изобретение Иосифа, и наше решение пожениться.

Иосиф представил меня своим родителям. Они устроили праздничный обед. И наш союз на всю жизнь был заключен. Нам не потребовалось даже идти в загс. Так просто это было тогда. Брак считался законным и без штемпеля. Во время войны регистрация брака была, правда, введена снова. Пожалуйста! Со штемпелем или без штемпеля, неважно. Важно, что он и она счастливы. И мы были счастливы. Правда, мой муж был далек от театра, но он любил книги, кино и меня.

Да, театр он не любил, наш театр. В самом деле, дома я была урывками. «Ты за кого вышла замуж? За меня? Или за театр?»? спрашивал он опять и опять. Он настаивал на том, чтобы я ушла из театра. Но я не могла. Не могла оставить театр. Так паша совместная жизнь началась с конфликта. Но? что случается очень редко? конфликт разрешился сам собой. Примерно через год.

Максим Валентин и актеры нашего театра вернулись в Москву. Герман Грейд? в Швейцарию. Оставшаяся часть труппы была, как говорится, ни два ни полтора. В Одессе в то время тоже существовал Немецкий колхозный театр. Ему не хватало актеров. С удивительной энергией и самоотверженностью им руководила немецко-венгерский режиссер Ильза Берендт-Гроа, коммунистка. Кому-то пришла в голову умная мысль, вероятно тресту, объединить обе труппы. Меня хотели назначить директором. Мои коллеги просили об этом. Но в одесском театре уже был директор. Я решила, что мой муж прав. Если без меня, как актрисы и как директора, могут обойтись, к чему эта жертва? Я рассталась с театром. Труппу я отправила в Одессу. И попрощалась со всеми. Нелегко это мне далось.

Мы с мужем отправились в Москву. В моей комнате жила дочка соседей, которая успела выйти замуж и родить ребенка. Мать ее жила в том же доме. По решению райсовета ее оставили в моей комнате, а нам дали другую. Девять квадратных метров. Половина той, которая была у меня прежде. Меня это не очень обрадовало. Но я нашла решение райсовета правильным, человечным.

В то время в Москве не было немецкого театра. Мне пришла в голову мысль отправиться в Еврейский театр. И вот я сидела перед великим Михоэлсом. Он хорошо помнил меня. Посмотрел на меня своим философским взглядом и сказал: «Для массовок вы слишком хороши. Но ничего другого я вам пока что предложить не могу. У нас слишком много женщин и слишком мало женских ролей. Решайте сами».

Легко сказать. Изо дня в день я терзала свою душу. Всеми фибрами я стремилась в театр. Но участвовать только в массовках? Нет, это не дело для меня, решила я. Возвратиться в Минск? Не подходит моему мужу. Я была бы снова постоянно на колесах, а он оставался бы один.

В московской школе имени Карла Либкнехта

В Москве была тогда школа имени Карла Либкнехта. Немецкая средняя школа? настоящий интернационал. Директор? венгерка, секретарь парторганизации и преподавательница русского языка? русская, другие учителя? немцы, русские, французы, англичане, австрийцы. И все вместе? замечательный коллектив. Дети чувствовали себя очень хорошо в этой подлинно человечной атмосфере.

В этой школе не было кружков самодеятельности. Только по большим праздникам дети выступали с концертными программами. Я отправилась к директору товарищу Крамер. Она встретила меня с воодушевлением. «Хорошо, что ты пришла. Нам как раз не хватает кого-то, кто занялся бы этим делом. Мы всем поможем тебе!» Она сдержала слово.

Для самых маленьких я пригласила одну из лучших преподавательниц танца. Она подготовила с малышами совершенно очаровательные танцевальные утренники. Театральный кружок и кружок чтения я взяла на себя. В знак солидарности с испанским народом мы поставили «Тайну»? пьесу известного испанского поэта Рамона Зендера. Фашистского генерала играл известный и у нас в ГДР советский радиорепортер Сергей Клементьев. Я была убеждена в том, что однажды он станет актером. Но Великая Отечественная война распорядилась иначе. Он об этом пишет в автобиографии. Правда, любовь к театральным подмосткам он сохранил и по сей день.

Мои молодые энтузиасты хотели, конечно, поставить «Коварство и любовь». Я соглашалась лишь на отдельные сцены. Они настаивали на постановке всей пьесы. Я пошла к режиссеру Гансу Роденбергу. Попросила его помочь мне разработать режиссерский план. «Ты должна разработать его сама»,? сказал он. Но он долго и подробно объяснял мне, как поставить пьесу. Он согласился даже быть нашим консультантом. Только мы приступили к репетициям? немецкую школу закрыли. Почему? Никто не зная. Я стала снова искать работу.

Моя подруга Мирра

Из Испании вернулась Эмма Вольф. Как и раньше, в ее доме собиралось много гостей. Тем более что она интересно рассказывала о своих впечатлениях. Она жила теперь в центре Москвы, на Арбате, в маленькой двухкомнатной квартире. Муж мой часто выезжал в командировки. Я проводила у нее многие вечера. Очень для меня интересные вечера. Я встречала старых знакомых. Познакомилась с новыми людьми. Среди них? с милой изящной женщиной, к которой меня сразу потянуло: Мирра Лилина, редактор и публицист. Работала она на радио. Отличалась незаурядным интеллектом. Не забыть ее больших, полных любопытства глаз. У нее в голове словно запечатлелась целая литературная энциклопедия и справочник по марксизму. Она обладала феноменальной памятью. Все, что она когда-либо учила или прочитала, было разложено у нее по полочкам. Если кто-нибудь из ее друзей нуждался в справке, цитате, он звонил не в библиотеку, а ей. Было ей двадцать пять лет.