— Я глупо вел себя, — сказал отец. — Нельзя не уважать девичью безрассудность. Ты должна меня простить. — И с этими словами он надел на ее палец массивное золотое кольцо. — Не надо было заставлять тебя делать выбор. Я понял свою ошибку и решил за тебя. Вот обручальное кольцо от сына землевладельца. Через месяц ты предстанешь с ним перед старейшинами и выйдешь замуж.

Сказав это, отец выждал немного, глядя на дочь, словно ожидая вспышки гнева. Но девушка подняла свои бирюзовые глаза и открыто посмотрела ему в лицо, без упрека и слез.

— Ты хочешь поступить как лучше, — ответила она. — Мне жаль, но так не будет.

Она сказала это так уверенно и спокойно, что едва взявший себя в руки сборщик тростника снова не на шутку разозлился. Он замахнулся, чтобы ударить девушку по лицу, но жена поймала его руку и повисла на ней.

— Только подумай, как это будет выглядеть! — закричала она. — Наша дочь, снявшая вуаль во время обряда, с золотым кольцом на пальце и синяком на лице!

Красавица не знала тайны своего рождения. Да и откуда ей было знать? Никто не мог поведать ей об этом — ни в детстве, ни когда она уже достаточно выросла, чтобы понять. Даже звезды и солнце не говорили с ней, как говорили с ее настоящей матерью. Дочь кометы выросла и жила среди людей. Она никогда не жаловалась на судьбу, ожидая чего-то большего, чем размеренная деревенская жизнь.

До сих пор ей никогда не приходилось говорить раз за разом: «Нет, этого не будет».

Что же теперь направляло ее? О чем мечтает цветок, запертый внутри кристалла?

Вероятно, для изначального добра жизнь, человеческие поступки и само добро слишком просты. То, что другие принимали за утонченность, для девушки было просто способом существования. Она не стремилась стать хорошей. Она была сутью добра, его квинтэссенцией, и это казалось ей таким же естественным, как дыхание. Ненависть и жестокость, зависть и отчаяние — эти четыре ядовитые змеи, разъедающие душу человечества, не могли подобраться к ней. Но самой себе она не казалась особенной, принимая себя такой, какая есть. И все ее существо ожидало чего-то всеобъемлющего, абсолютного, со своей, неясной ей самой целью, и это было такой же частью ее, как и все остальное. Она не перечила сборщику тростника, но и не разделяла его чаяний. Девушка не перечила ни женщине, пришедшей сшить ей свадебное платье, ни соседям, которые принесли ей подарки. А когда молодые люди, которым отказал ее отец, приходили к ее дому, дико озираясь по сторонам, она выходила к ним и, как и прежде, могла, к удивлению родителей, успокоить их. Когда в их доме появился сын землевладельца, бледный от уксуса и романтических вожделений, она держалась с ним очень любезно и даже не отказала ему в братском поцелуе. Только после его чванливой фразы: «Надеюсь, ты не пожалеешь, что выбрала именно меня. Ты ведь тоже хочешь этого» — она тихо возразила: «Нет, не хочу».

Последовала немая сцена. Сборщик тростника как мог успокоил будущего мужа своей дочери. А надменный слуга молодого человека заявил, что землевладелец также против этой свадьбы и согласился на нее только под угрозой сына покончить жизнь самоубийством.

Когда гости ушли, сборщик тростника выскочил из дома, боясь, что поколотит дочь, если останется с ней наедине.

Наконец настал день свадьбы.

К дому сборщика тростника пришли женщины. Напевая и разбрасывая цветы, они проводили девушку в дом старейшин. Здесь красавица, одетая в расшитое платье, дала слово верности сыну землевладельца. После церемонии жених поднял вуаль невесты и разорвал ее пополам, что символизировало окончание ее девичества.

В экипаже, запряженном белыми, как голуби, лошадьми, жених и невеста отправились в имение землевладельца и здесь, вместе со всей деревней, отпраздновали свадьбу среди тамарисков, оливковых деревьев и ручных павлинов.

Кончился день, и солнце неспешно скрылось за краем земли. Медленно, словно неохотно, подобрались сумерки. Однако пиршество и танцы продолжались до первых звезд. Но глаза ночи не увидели невесту: едва отгорела заря, ее увели слуги. Красавицу проводили в покои, освещенные светильниками с ароматным маслом, убранные богатыми шелками. Здесь прислужницы раздели ее, надушили, одели в шелковые одежды под цвет тонких простыней. И когда все приготовления были закончены, они по традиции вслух стали восхвалять ее красоту. Прислужницы так увлеклись этими занятием, что не заметили очевидного — все сказанное оказалось правдой. Невеста действительно была стройной и гибкой, как стебель лотоса, а ее груди напоминали медовые колокольчики. Ее бедра и ноги, несомненно, радовали не только взгляд, но составляли предмет вожделений самого искушенного мужчины. Волосы девушки напоминали поток звездного света, а глаза — священные озера Белшеведа. То, что сказали прислужницы, было и так очевидно, но женщины едва ли это заметили. Если бы их спросили, показалась ли им невеста красивой, они бы ответили: «Очень хорошенькая». На самом же деле девушка походила на молодую луну, сияющую над морем. Или на свет утренней зари.

Возможно, именно ее свет, мягко струящийся сквозь шелковые одежды, сдержал молодого человека, когда он вошел к ней. Он был разгорячен вином и желанием, но, возможно, испытывал некоторую неловкость.

— Мой отец тотчас согласился на свадьбу, когда узнал, что недостаток приданого щедро искупается твоей красотой, — провозгласил он.

Затем сын землевладельца подошел к своей невесте и обнял ее со всей показной страстностью, на какую был способен. Этот молодой человек уже преуспел в искусстве любви и, где надо, умел торговаться. Он ласкал и целовал свою невесту, ожидая от нее робкого ответа новичка на то, в чем сам мнил себя мастером. Но постепенно в нем зарождалось чувство, схожее скорее не со страстью, а с благоговением.

Нельзя сказать, что девушка проявила холодность по отношению к своему жениху, она, как и раньше, осталась нежной и любезной. Но в ответ на его прикосновения она не загорелась от страсти и не сжалась от стеснительности. Казалось, новобрачная была знакома со всем, что он делал, и в то же время проявляла к этому полное безразличие. Юноша, как прежде другие молодые люди, обнаружил перед собою цветок, заключенный в кристалл. Его страстный призыв разбивался об острые грани, цветок же продолжал пребывать в своем волшебном сне. Казалось, новобрачный должен был бы разозлиться и заставить девушку уступить своим требованиям. Но он не испытывал злости, а вскоре исчезла и его страсть. Желание угасло и заснуло в нем, не оставив после себя ни неудобства, ни разочарования. Сын землевладельца лишь удивился.

— Наверно, ты знаешь какие-то заклинания, — сказал он наконец. — И твои чары лишили меня мужества.

Это, конечно же, была шутка, хоть и немного неуклюжая, но девушка восприняла его слова всерьез.

— Твои мужские достоинства уже не раз подтверждались, — отозвалась она. — Просто я не для тебя.

При этих словах молодой человек побледнел и прошептал:

— Может быть, сами боги удерживают меня от этого?

— Я не знаю.

Сын землевладельца долгое время сидел на постели и пил вино. Наконец он рассмеялся и объявил, что боги дураки и он все равно когда-нибудь нарушит их запрет. Красавица не стала ему перечить и легла рядом. Но даже почувствовав рядом с собой ее гибкое, молодое тело, юноша не загорелся необузданной страстью. Его сердце охватила глубокая печаль.

Наконец бедолага заснул в ее объятиях, а красавица осталась девственницей. Так прошла их брачная ночь.

Наутро сын землевладельца устыдился своей несостоятельности, но девушка убеждала его в обратном снова и снова, постепенно распутывая узелки его беспокойства, пока он не убедил себя, что здесь, несомненно, вмешались боги, а значит, стыдиться нечего.

Наконец новобрачных навестил отец юноши, чтобы поздравить и поддразнить их, а вместе с ним пришли женщины, которым предстояло удостовериться в наличии крови на свадебных простынях (или, если необходимо, разлить ее, чтобы продемонстрировать всем желающим). Вошедшие так и застыли в дверях, увидев, что молодые спокойно сидят за игральной доской.

Отец немного смутился, но, обладая живым умом и острым языком, заметил, что, раз его сын выступает в роли учителя, а девушка — ученицы, игру следует рассматривать как прямое продолжение брачной ночи.

— И твоя жена, надо думать, не настаивает на чрезмерной защите своих бастионов, сын мой?

Молодой человек поднялся и со спокойным лицом печально ответил:

— Увы, она не моя жена. И никогда ею не будет.

Женщины, добравшись до постели, обнаружили, что там нет следов крови, и развели руками.

— Какие же этому могут быть препятствия, дети? — удивился отец, ведь глядя на девушку, он не мог придумать ничего другого, кроме какой-нибудь ужасной тайны.

Но сын опять не оправдал его ожиданий, мягко ответив:

— Препятствие одно — воля богов. Они хотят, чтобы эта девушка принадлежала им. И да будет так.

Легко представить, как быстро распространилась эта новость и какую бурю она вызвала в каждом сердце. Не только среди старейшин, но и в каждой деревенской семье, а в особенности в доме сборщика тростника начались перебранки. И они повторялись изо дня в день.

Но у сына землевладельца оказался твердый характер. Он выдержал все насмешки и грязные намеки с самым невозмутимым видом. После нескольких месяцев воздержания с одной стороны и спокойного отпора любому сплетнику он сумел вернуть себе доверие женщин и уважение окружающих.

Примерно каждые двадцать лет знатнейшие люди страны, богатые жители и старейшины самых больших деревень, тянули жребий. Избранные таким образом отправлялись через все земли, подвластные Белшеведу. Им, в свою очередь, предстояло отобрать среди детей и подростков тех, кого они сочтут достойными служения богам в городе белой луны. Юные соискатели препровождались в замок, одиноко стоящий недалеко от Белшеведа. Здесь детей подвергали всяческим испытаниям и проверкам, дабы определить истинных избранников богов. Иные впоследствии возвращались домой, ибо не были признаны достойными. Остальные же становились жрецами великого города.

Очередной отбор должен был произойти лет через шесть или семь. Но слова «девственница, предназначенная богам» звучали так часто, что на дочь сборщика тростника наконец взглянули другими глазами… И словно увидели ее в первый раз. Словно впервые была замечена ее удивительная бледность, ее серебристые волосы и немыслимо синие глаза… Да, эта девушка очень подходила для Белшеведа.

В деревню прибыли старейшины и аристократы. У местных жителей возник новый повод для гордости. Даже сборщик тростника опять заулыбался. Он снова чувствовал себя на высоте. Мало ли девушек удачно выходят замуж! А вот быть избранной самими богами… Разве не он всегда выражал сомнения по поводу ее замужества и даже запирал ее в доме, чтобы она уверилась, действительно ли хочет выйти замуж?

Завех принялись подвергать самым разнообразным проверкам. Ее долго расспрашивали. Женщины с холодными глазами проверяли ее тело, чтобы удостовериться в девственности претендентки, а потом целое судилище из хмурых старцев выясняли, чисты ли ее помыслы, мечтания и чаянья.

Но даже им она показалась цветком в кристалле. Раскрываясь внутри, снаружи она оставалась цельной, сосудом, наполненным чем-то, что было выше их понимания. Пристрастные судьи обнаружили, что не могут ни озлобить ее, ни задеть, ни вызвать гнев или слезы. Кристалл оставался цел, и в конце, концов экзаменаторы вынесли вердикт: эта оболочка имеет небесное происхождение, являясь некой священной формой, в которую боги поместили девушку, закрыв к ней доступ смертным своей божественной волей.

Жители деревни плакали, когда девушку увозили в пустыню, в замок, расположенный в миле от ворот Белшеведа, где ей предстояло пройти последний отбор. Но сквозь слезы они радовались за нее. Радовались и ее родители. И те, кто любил ее сначала ребенком, а потом прекрасной девушкой. Все, кроме сына землевладельца. Он не плакал и не радовался. Уединившись в кружевной тени оливковых деревьев, он занимался любовью с другой девушкой, смуглой и прекрасной, словно распускающаяся роза. И только достигнув вершины блаженства, он еще раз почувствовал, что пустота, оставленная Завех в его сердце, соизмерима разве что с каплей дождя или случайной слезой. С маленькой комнатой в огромном дворце его страстей и желаний. Такая маленькая пустота не принесет ему сильной печали. Но так никогда и не заполнится.

Место испытания и подготовки соискателей находилось в лиге от Белшеведа. Это была старинная башня Шева, та самая, в которой когда-то Язрет играла костью своего ребенка, та самая, куда Чузар, Владыка Иллюзий, мастер недобрых шуток и страха, явился на ее зов. Но с тех пор пролетели столетия.

Старую башню укрепили новой каменной кладкой и дополнили множеством пристроек и дворов. Пруд, в котором некогда горел факел, теперь был облицован камнем и окружен тенистыми деревьями. Пальмы стали еще выше, а одна из них засохла. Ее громадный ствол превратили в деревянную колонну, возвышавшуюся теперь в центре помещения для опроса.

Эта колонна стала немым свидетелем того, как, сидя или стоя на коленях, в одиночестве или с такими же соискателями, она, деревенская девушка, которую снова называли Завех, выдержала немало трудных испытаний.

Иной раз ее оставляли в одиночестве на много часов или даже дней. Или запирали в келье, где ползали ядовитые змеи, золотые и зеленые, или в комнате с зеркальными стенами, где она видела только себя, или в темной комнате, где она вообще ничего не видела. Таким испытаниям подвергались все соискатели. Тому, чьи нервы не выдерживали, достаточно было трижды громко крикнуть, и его тут же освобождали. Но за освобождением следовало окончательное исключение из числа соискателей. Дух жреца должен был закалиться сильнее, чем его тело. Поэтому ни одно из этих испытаний не проверяло физическую силу или выносливость, а лишь надежность внутреннего источника силы и веры, гибкость ума и духовную стойкость. По существу, они выявляли тех, кто давно обрел душевное равновесие в вере и неуязвим для соблазнов и мороков извне. Ритуал насчитывал много столетий и был разумен, как все, что проверено временем.

Завех выдержала все испытания с уже привычной отрешенностью. Она не знала, что значит «необычное», ведь она сама была необычной. И потому все ухищрения проверяющих ее воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Она ничего не боялась. Даже многодневного поста, казавшегося многим почти невыносимым. Она шла навстречу каждому новому испытанию настороженно, но без колебаний, с широко раскрытыми глазами и открытым сердцем.

Последние этапы этого бесконечного экзамена проверяли интуицию и гибкость ума. Например, перед испытуемым могли положить яблоко. «Что ты видишь?» — спрашивали у кандидата. Некоторые, изучив яблоко, отвечали: «Это — жизнь. Пища в его теле и будущая пища в косточках, которые можно посадить в землю». А другие отвечали иначе: «Это символ человека — кожа и тело; а семена — в человеке являются семенами его души». Девушка взяла яблоко в руки и улыбнулась. Она подбросила его в воздух и поймала. Приведя экзаменаторов чуть ли не в ужас, она легкомысленно заявила: «Оно похоже на мяч, с которым играют дети». И добавила, окончательно лишив дара речи изумленных судей: «Круглое, как, возможно, когда-нибудь будет мир, который сейчас плоский».

Позднее, в тот же день, ее вывели на крышу башни и оставили у парапета, велев: «Наблюдай, пока не наступит темнота».

В ту эпоху жар пустыни был уже не так обжигающ, как в прежние времена. День угас за листьями и ветками деревьев, а воздух превратился в синее море. Появились звезды. В сумерках девушка услышала тихую музыку и шепчущий женский голос: «Скоро он вернется ко мне». Это звучал живущий в веках голос Язрет.

Девушка не испугалась. Всю жизнь она была уверена в своем сверхъестественном происхождении. Красавица поняла, что теперь замечает больше, чем раньше, слышит намного четче, а ее удивительные способности растут с каждым днем.

Повернувшись, она увидела на фоне блестящего синего неба темную женщину, стройную и прекрасную, а рядом с ней женщину с белой кожей и желтыми волосами. Девушка могла бы узнать из преданий, что это две королевы Шева, две жены Нейура. Но она узнала их по-иному, увидев их неземную суть своим обострившимся магическим зрением. Обе женщины спокойно беседовали друг с другом, прогуливаясь вдоль парапета. Девушка не расслышала их слов (а может, язык за прошедшее время сильно изменился). Они поравнялись с ней и прошли сквозь нее. Словно легкий летний бриз дохнул ей в лицо и просочился сквозь клетку ее костей и птицу ее сердца.

Но не все присутствовавшие на крыше стали свидетелями появления темной и белой женщин. Только наиболее восприимчивые видели эту короткую сцену, по какой-то причине неизгладимо впечатанную в фундамент и венец древней башни — возможно, потому, что это был редкий миг гармонии в череде страданий и несправедливости, жестокости и плача. Воспоминание об одном счастливом дне, запечатленное среди уныния многих печальных лет.

Но после того как призрачные женщины ушли, девушка, дитя кометы, увидела третью фигуру, идущую по крыше.

Справедливости ради стоит отметить, что это существо она увидела нечетко, как будто контур его тени размазало ночным ветром. На светлом фоне сумерек он напоминал темное облако. Его пурпурная фигура клубилась, смешиваясь с темными испарениями ночи, а яркие блестки на капюшоне можно было спутать с далекими тусклыми звездами.

Этого незнакомца она не знала даже из легенд, потому что все легенды о таких, как он, были искажены — как выяснил это сам Азрарн. Но не узнавая, она все же чувствовала, кто он, и сразу же опустила голову и закрыла глаза.

— Значит, ты узнала меня? — спросил он самым музыкальным из своих голосов.

— Я даже не догадываюсь, кто ты такой, Владыка, — возразила девушка, — но воздух волнуется, словно море, перед тобой.

— Я скажу тебе, кто я. Я — твое безумие, — сказал Чузар, Владыка Обмана, он же Повелитель Безумия, один из Владык Тьмы. — Ты безумна, моя дорогая. Даже твое целомудрие не нормальное явление среди людей, верно? Но все блаженные — сумасшедшие, равно как и негодяи. По сути, не существует различия между святым и нечестивцем, кроме как в мыслях и делах. Они оба фанатики. Оба безжалостны. Завтра тебя отправят в храм. Не так уж долго осталось тебе ждать своей судьбы. Ты хочешь знать, что тебя ждет? Нет, — добавил Чузар внезапно. — Не смотри на меня. Ты и так много видела, дальнейшего не жди. Я понимаю, что соблазн велик, но я не покажусь тебе. Мое лицо останется скрыто от тебя — пока.

— Благодарю тебя за это, — произнесла девушка. — Я почувствовала твою силу и понимаю, насколько ты велик и могуществен.

— Нет, это не я. Другой придет к тебе в положенный срок. Я верю в то, что именно его безумство, а не мое, руководит всеми другими безумствами в мире. Ты хочешь знать его имя? Лучше не надо. Мой третий двоюродный брат, отдаленный тремя поколениями черных династий ночи. Скорее я назову родственницей ящерицу, чем его, но он ближе ко мне, чем одна песчинка к другой. И ты сразу узнаешь его. Я думаю, ты достаточно безумна, моя дорогая, чтобы немного пожалеть его. Интересно, как он это воспримет!

Край капюшона, темно-синий, словно сумеречное небо, взметнулся, словно огромное крыло, над пыльной крышей. Девушка увидела звезды, напоминавшие осколки стекла. И услышала стук игральных костяшек, когда он исчез.

Опрашивавшие ее после испытания судьи пришли в замешательство.

— Возможно, это был неудавшийся соблазн дьявола, — решили они. — Или неведомый знак, явление какого-то посланца богов.

Как бы то ни было, на следующий день ее привели в белый, как соль, Белшевед, провели мимо гибискусовых башен к озеру с синей, как ее глаза, зеркальной водой. Она стала жрицей и получила имя Данизэль, что означало Душа Луны.

В своем пузыре-кристалле она теперь плыла рядом с другими, находящимися в подобных, но все же совсем не в таких, пузырях. Каждый по-своему плыл по течениям священного города, этого Верхнего Мира на Земле.

Здесь редко встречалась дружба. В каждом посвященном горел собственный свет, постоянно поддерживая их божественность. Религия была для них цветком, а они для нее — пчелами, создающими духовный мед, которым услащали горечь внешнего мира. Белшевед был их ульем.

Так со своей красотой и радужной девственностью, которую она когда-то отстояла, Данизэль жила в течение трех лет. Пока в ночи не пришел к ней запах темного огня, злого и не дающего света черного пламени. И выйдя ему навстречу, она увидела Азрарна, того самого, которого Чузар назвал ее судьбой.