Из трех сотен И.М.У. я потратила всего ничего. Питалась я сэндвичами, фруктами и той чудесной пищей, которую находила в уличных магазинчиках. Моя мать очень серьезно относилась к вопросам питания, она тщательно следила за приготовлением еды на кухне Чез-Стратоса, за правильным сочетанием качественных продуктов; она точно знала, в какое время, что нужно съесть, и не забывала о витаминах, к которым пыталась приучить и меня. Я обо всем этом помнила, но прыщи у меня на лице не вскакивали, голова не болела, и тошноты не наблюдалось. Наверное, она кормила меня так хорошо, что у меня выработался иммунитет. То, как я жила, питалась, спала, работала, занималась любовью - все это не позволяло мне просто позвонить ей, хотя фразу "Привет, мама, это Джейн" я прокручивала в голове по сто раз на дню.
      Однажды я сказала ему: "По-моему, я боюсь своей матери". В этот момент мы поднимались по лестнице, он держал меня за руку и ответил: "Судя по тому, как ты говоришь, это взаимно". Я была обескуражена и потребовала объяснений. Он с улыбкой отвлек меня от этой темы, не понимаю как...
      Что бы она сказала об этой квартире? Она бы не стала, как я, ахать от восхищения при каждом новом появлении в ней: "Как красиво!" Нет, такого бы она говорить не стала. Даже латунная кровать с передней спинкой в виде тяжелого древесного листа с прожилками вряд ли произвели на нее впечатление, впрочем, кровать появилась уже потом...
      Стены, замазанные, отчищенные, гладкие, выкрашены в кремово-белый цвет. Бумажный абажур лампочки, свисавшей с облаков, заменен металлическим, золотого цвета - если включить его ночью, по всем стенам рассыпаются золотые блики. Кроме того, изумительные искорки и отблески дает колеблющееся пламя разноцветных свечей, стоящих на полках, которые сколотил Сильвер. У каждой свечи свой цвет или даже цвета, и подставка у них тоже из цветного стекла. Собственно, эти подвески - не что иное, как набор бракованных блюдец, купленных за гроши и раскрашенных эмалью для стекла.
      Зеркало тоже украшено рисунками: зеленые холмы, листочки и дикие цветы. Каждый усик, каждый лепесток скрывает под собой пятнышко или трещину на зеркале. А еще у нас есть ковер от стены до стены. Он состоит буквально из сотен крошечных ковровых обрезков, полученных нами в качестве образцов. Целый день мы ходили из магазина в магазин, интересуясь коврами, и - "Так трудно решить" - уносили оттуда полные руки кусочков, чтобы "соотнести с обстановкой". А потом несколько часов склеивали клочки. Результат потрясающий - получилась мозаика не хуже радуги на потолке. Стульев нет, но сидеть можно на больших темно-зеленых меховых подушках или на тахте, задрапированной ковриками и платками. Занавески на чистых окнах цветом напоминали голубое солнечное небо. (Россыпь маленьких прорех на них замаскирована вышитыми значками, которые нужно нагреть и прижать к ткани и которые изображают маленьких мифических животных и сказочные дворцы). Дверь кремово-белая, она сливается со стеной. Безобразная кухонная плита (с миниатюрной духовкой и электрическим звонком за ней, которым вряд ли когда-нибудь пользовались) стала частью стенной росписи. Она голубая, на ней, как и на потолке, нарисованы облака и летящий на всех парусах крылатый корабль, у которого сбоку торчит позолоченная пушка. Все это мы рисовали вместе.
      Ванная выглядит еще сумасброднее. Там стены были из грубого цемента и разбитых плиток, когда мы их сняли, чтобы замазать, вид был просто безобразный. Тогда мы нашли на одном базарчике небесно-голубые непромокаемые комбинезоны (из такой ткани делают палатки), которые в четыре часа утра пошли за бесценок, потому что были никому не нужны, а хозяину до смерти хотелось домой. Разрезав их на полоски, мы оклеили ими стены. Непромокаемая ткань выглядит, как шелк, она превращает комнату в таинственную восточную сказку, особенно когда зажигается лампа с розовым абажуром, свисающая из розовых облаков. Мы обновили голубую эмаль на ванне, на раковинах для умывания и для питья, на унитазе. Эмаль дешевая и через шесть месяцев, возможно, потрескается. А пока чувствуешь себя, как в лагуне. На второй же день Сильвер отодрал от пола старые доски, настелил новые, отшлифовал и отполировал их. Пол в ванной покрыт фальшивой золотой сосной и выглядит так, будто стоит тысячу. Ну, по меньшей мере, пятьсот.
      – Откуда ты знаешь, как это все делается? - постоянно спрашивала я его.
      – Я читаю инструкции, - невинно отвечал он.
      Конечно, робот может просто прочитать инструкции и точно им следовать, и делать все абсолютно правильно. Я все время говорила себе, что не стоит воспринимать его как исключительно талантливого человека, что так думать просто нельзя. Но это было сложно, и, к тому же, ведь я сама просила его притвориться человеком.
      В конце первой недели, пыхтя и ворча, к нам притащился за платой смотритель, очевидно предполагая, что он ее не получит.
      – Всего четверть месяца, - объявил он, когда я вышла к нему со сливой в одной руке и длинной рисовальной кистью в другой. - Всего одна неделя. И три следующих, до первого числа нового месяца я не появлюсь у вас. - Он думал, что я все равно сбегу раньше, поскольку нечем платить. - Это, знаете ли, вполне законно, - сказал он. Но глаза его уже не смотрели на меня, а вперились в комнату за моей спиной. - Ага, - произнес он. - А я-то ломал голову, для чего твоему дружку понадобилась лестница. - Он пытался протиснуться мимо меня внутрь, и я пропустила его. Он стоял и глазел, будто в знаменитом соборе. - Не каждому придется по вкусу, - сказал он, - но весело.
      Я ждала, что он продолжит: "Раз вы ухлопали арендные деньги на все это, вам придется съехать". Но он только бросил взгляд на большое вечнозеленое растение, которое мы с Сильвером накануне вечером выкопали на пустыре у развалин и посадили в надтреснутую пивную бутыль чудесного янтарного стекла.
      – Оно умрет, - сказал он.
      – Возможно, вы захотите придти на похороны, - отозвался Сильвер, сидя на подушке и читая со скоростью пятнадцать секунд страница. Как раз в это утро мы купили по случаю стопку самых разных книг.
      Смотритель нахмурился.
      – Эта квартира, - сказал он, - рассчитана только на одного человека.
      Меня мигом охватил ужас, но Сильвер ответил:
      – Я ей ничего не плачу. Я ее гость. Смотритель нехотя согласился, что ничего необычного в этом нет, и Сильвер улыбнулся ему.
      Я мяла в руках мелкие деньги - плату за квартиру и электричество, но тут Сильвер встал и любезно пригласил грозного посетителя пройти в ванную. Я слышала его ворчание оттуда, вроде: "не знаю, хотел ли бы я это сделать у себя" или "А что это белое на потолке, а?" И потом удивленно: "Очень похоже".
      Они вернулись, и Сильвер налил нам по кружке очень дешевого и кислого вина. Свою смотритель тут же опорожнил одним глотком. Когда мы наконец избавились от него и от денег, я вышла из себя. Ты пашешь, как лошадь, чтобы сделать квартиру красивой, а тут является гнусный старикашка и начинает придираться.
      – Он просто забыл, как надо разговаривать, - сказал Сильвер. - К тому же он болен. Вынужден принимать одно лекарство, которое дает временный для него побочный эффект.
      – Ты-то откуда это знаешь?
      – В ту ночь, когда я одолжил стремянку, мы немного посидели и он мне рассказал.
      – Ты все еще пытаешься каждого сделать счастливым, - сказала я.
      – Все еще. Тяжелая работа, признаться.
      Я посмотрела на него, и мы рассмеялись. Я подошла и обняла его. На ковре тоже приятно заниматься любовью.
      Вечнозеленое растение к концу месяца вымахало до потолка и разрослось веером.
      Вот я и добралась до конца месяца.

3

      Вечером накануне первого дня нового месяца мы сидели у развалин на одной из балок, и смотрели на звезды, которые виднелись за последними уцепившимися за ветки листьями, и на город, расцветший огнями. Мы теперь частенько сюда выходили, причем первым предложил это он. Иногда он тихонько играл на гитаре и пел для меня. У развалин это было так красиво... В сумерках они становились таинственными и дикими, будто чаща леса, правда, окруженная цивилизацией по краям. Время от времени появлялась белая кошка, мы покупали тарелку конины, приносили и оставляли здесь для нее. Она была, очевидно, бездомная, но Сильвер своим безошибочным зрением разглядел у нее сзади крошечную отметинку - это означало, что прививку против бешенства ей сделали совсем недавно. Мне захотелось заманить кошку в квартиру. Но в этот вечер ее не было, только звезды. И сидя рядом с ним под одним плащом, я сказала:
      – Самое счастливое время в моей жизни. Он повернулся и поцеловал меня:
      – Спасибо.
      Я была внезапно тронута теплотой, присущей даже поддельному чувству. Он был мой. Прохлада, исходящая от его тела, никогда не беспокоила меня, а теперь от близости ко мне он казался теплым.
      – Мне даже все равно, что ты меня не любишь, - сказала я. - Это такое счастье.
      – Но ведь я люблю тебя.
      – Потому что можешь сделать меня счастливой.
      – Да.
      – А это значит, что я ничем не отличаюсь от любого другого, кого ты делаешь счастливым, ты можешь любить нас всех, но я не это понимаю под любовью. - По крайней мере, это не задевало его: я говорила беспечно и лукаво, и он улыбнулся.
      Я никогда не устану восхищаться, никогда не смогу насытиться его красотой.
      – Я тебя люблю, - сказала я. - Пойдем пообедаем. Ты как? Будешь притворяться?
      – Если ты уверена, что хочешь потратить на это деньги.
      – Да, да, я хочу. Ведь завтра я получу свою тысячу.
      – Признаться, - сказал он, - мне очень нравится вкус еды.
      – В самом деле?
      – Наверное, мне следует этого стыдиться.
      – О, да, - сказала я. - Весьма предосудительно.
      Мы будто на минуту обменялись ролями, репликами, манерой говорить. Он делал это играючи, а я еще только училась.
      – Ты меня изменил, - сказала я. - И я благодарю Бога за это.
      Мы пришли домой, и я вымыла голову. С тех пор, как мы начали работать, я почти не обращала на волосы внимания. Они слипались в комья, когда я красила и клеила, и становились очень густыми от сухих шампуней, потому что без сушилки сохли очень долго. Но в этот вечер я расщедрилась на радиатор. И когда волосы начали подсыхать, я увидела в разрисованном зеркале, среди зеленых холмов и тигровой листвы, сияющую гриву цвета белого пепла.
      Мать что-то сделала не так. Или ошиблась машина, составлявшая схему цветосущности? Или естественный цвет с возрастом изменился сам? Должно быть так оно и есть, потому что...
      – О-о, - произнесла я, гладя свои волосы, - они стали красивыми. Они никогда такими не были.
      – А они ведь твои собственные, - добавил он.
      Я надела одно из самых старых своих платьев, которое подарила мне Египтия, раньше его носила она. Деметра и я считали, что оно мне не идет, но я оставила его из-за ткани, которая становится то белой, то голубой, то бирюзовой, в зависимости от того, как падает свет. А сегодня оно отлично сидело, и я отважилась надеть куртку с павлинами, и она тоже прекрасно выглядела на мне. Я была стройной и высокой. А волосы излучали лунный свет. И я заплакала.
      – Извини, я не знаю, с чего это вдруг...
      – Знаешь, - сказал он и прижал меня к себе, так что я начала смеяться. - Бедная Деметра.
      – Не понимаю.
      – Если я скажу, что очень голоден, ты мне не поверишь?
      – Нет. Говори, почему ты считаешь, что она бедная.
      – Да ты и сама понимаешь. Посмотри на свои волосы и подумай, в чем тут дело.
      Но я была опьянена и взбудоражена. Поэтому отбросила все мысли и заторопила его из дому, мы прошли по хорошо знакомым теперь улицам и на единственном в Южном Арборе частично действующем эскалаторе поднялись к платформе флаера.
      Мы полетели в центр. Я не боялась, что кого-нибудь встречу. Может быть, даже хотела этого. В конце концов, кто меня знает? (И я забыла, что он сказал).
      Когда мы сидели в Ханчер-Энд-Ансере и ели бифштексы и жареный картофель, нарезанный крошечными кусочками в виде звезд, я подумала: теперь мне можно позвонить им всем. Египтии, Кловису. Матери. Вино было красным. Оно подходило к его волосам, но это мало интересовало его, как и собственное обаяние.
      Мы отправились домой пешком через весь город.
      Ветер срывал с листьев последние листья, и они хрустели у нас под ногами. Улицы, прилегавшие к Олд-Ривер, опять были перекрыты, туда не пустят, пока не купишь пахучую кислородную маску - совершенно бесполезную возле контрольных ворот. Мы неторопливо прошли через Пэйшенс Мэйдель Бридж, хотя там висело объявление "Идите быстрее" и уличных артистов не было. Без всякой причины мы с ним вдруг начали петь дурацкие песни, которые сочиняли на ходу про зубастых рыб в багровой воде. Поймать одну для кошки - беда! рыба съела мою кошку - да! - достать для рыбы шкур - научить ее говорить "мур-мур" - ну, разве это не кошка, чего смеетесь? - Кошкорыба - важная персона.
      Когда сошли мы с моста и двинулись по Восточному Арбору, я увидела двух уличных артистов. Они не работали, а сидели на коврике, парень и девушка, и жевали чипсы, которые доставали из фунтика, лежащего на гитаре с тремя порванными струнами.
      Несмотря на свою недавнюю готовность встретить прежних знакомых, я колебалась. Потому что это были Джейсон и Медея.
      Однажды, год назад, они уже этим занимались. Идея была такова. Джейсон пел, причем довольно плохо, а Медея обходила толпу с тарелкой, если набиралось хоть несколько человек без всякого слуха, а чаще просто стояла среди прохожих. И между делом залезала в карманы. Наконец, ее на этом поймали. Оба были несовершеннолетними, но отцу пришлось заплатить солидный штраф.
      – Что случилось? - спросил Сильвер, почувствовав, как я замедлила шаг.
      – Я их знаю и не люблю.
      Когда мы заговорили, Джейсон поднял глаза и посмотрел прямо на меня. На лице было написано изумление. Он легонько пихнул локтем Медею. Теперь две пары глаз уставились на меня почти с одинаковым выражением. Обойти их было никак нельзя. Знали ли они про Сильвера? Про нас с Сильвером? Или нет?
      – Привет, Джейн, - сказала Медея.
      – Привет, Джейн, - сказал Джейсон.
      Я взглянула на них и промедлила с ответом, держась за руку Сильвера эта сильная рука была мне поддержкой в любой ситуации.
      – Привет, - ответила я. И сразу невозмутимо: - Разве мы знакомы?
      Джейсон засмеялся.
      – По-моему, да.
      – По-моему, тоже, - проговорила Медея. - Тебя зовут Джейн, не так ли?
      – Выбеленные волосы тебе весьма идут, - сказал Джейсон. - И диета пошла на пользу. Мать знает?
      Значит, им не сказали, что я ушла из Чез-Стратоса. Или они...
      – Хорошо провели вечер? - задала я вежливый вопрос.
      – Лохов хватало, - отозвалась Медея.
      Джейсон ухмыльнулся. Эта ухмылка относилась не к Сильверу. Вдруг его губы дрогнули.
      Я взглянула на Сильвера. Таким я его еще не видела: лицо, как металлическая маска, глаза горят, непроницаемые, грозные. Опять переключение схем.
      – Кто этот шикарный дружок-актер? - спросил Джейсон, и его голос прозвучал далеко не так уверенно, как обычно. - Или просто записной остряк?
      – А мать знает? - повторила Медея. Я не нашлась, что ответить, а Сильвер сказал им учтиво, но в то же время убийственным тоном:
      – Вы только что уронили кусок чипса в корпус вашей гитары: ни тому, ни другому это на пользу не пойдет.
      – О, спасибо за заботу, - проговорил Джейсон.
      – Лично мне не нравится серебряный грим, - сказала Медея. - Это для какой пьесы? Или вы сейчас без работы? Должно быть, вам приятно было повстречать Джейн.
      – Да, Джейн очень богата, не так ли? - снова заговорил Джейсон.
      – Да и мы, конечно, тоже. Но мы не водим дружбы с безработными актерами.
      – Но Джейн такая тряпка, - сказала Медея.
      – К счастью для вас, - это уже Джейсон.
      Они замолчали, высказав все, что думали по этому поводу.
      Мне было наплевать на них, но все же это было ужасно. Я не смотрела на Сильвера. На запястье я чувствовала жесткий вышитый обшлаг его рубашки, которую мы купили три дня назад. Нам следовало просто повернуться и уйти, но Сильвер считал иначе.
      Вдруг я увидела, что происходит с Джейсоном и Медеей, и была этим заворожена. Они корчились, буквально физически корчились, не сводя с него своих маленьких твердых глаз, скользя ими по нему. Лицо Медеи страшно пожелтело, а сожженные солнцем глаза Джейсона стали совсем красными. Я никогда их такими не видела, даже в детстве. Трясущиеся руки неловко тянулись к чипсам, а спины их затвердели, будто их схватил страшный паралич. К Сильверу я больше не оборачивалась. Я поняла, что это тот самый уничтожающий взгляд, о котором он говорил, как о чем-то незначительном. Теперь он был испробован на них и, будто радиоактивный луч, беспощадно заставлял их усыхать под ним.
      Наконец, Медея все-таки выдавила дрожащим голосом:
      – Почему он не перестанет смотреть? Он не знает, как это невыносимо! Заставь его остановиться!
      Но вдруг Джейсон вскочив на ноги и, забыв про гитару, украденный заработок, про чипсы и даже про Медею, проскользнул мимо меня и поспешно запрыгнул на эскалатор, ведущий вверх к мосту. Медея в безмолвном неистовстве схватила деньги и гитару и понеслась вдогонку. Я почувствовала, что Сильвер обернулся посмотреть на них, и сама повернула голову. Медея тоже разок обернулась, а Джейсон ни разу. Она была уже наверху эскалатора. Ее лицо стало жестким треугольником из костей, изо рта вылетели шипящие звуки, или это так казалось. Потом она бросилась за Джейсоном.
      Я была потрясена. Я стояла, не шевелясь, пока Сильвер не обхватил меня рукой.
      Я знала, что его лицо уже изменилась, поэтому подняла на него глаза.
      – Я думала, ты хочешь, чтобы все были счастливыми.
      – А разве нет? - удивился он.
      – Твои схемы сейчас переключились.
      – Не совсем так.
      – Ты хотел их напугать?
      – Я хотел, чтобы они придержали язык.
      – Но тебе-то какая разница?
      – Изменилась температура твоей души. Она стала очень холодной.
      – А поскольку я тебя купила, ты был на моей стороне. Будто робот Голдер в качестве личного телохранителя, - сказала я на удивление напыщенно.
      Он посмотрел на меня своими немигающими, похожими на драгоценные камни глазами. Возникла долгая пауза.
      – Джейн, - сказал он. Но больше ничего.
      А я была подавлена. Встречей с близнецами, жутким опытом, который он с ними произвел. Испугалась, что я с ними, испугалась и за него, и за себя.
      – Куда это мы? - прошептала я. - По-моему, мы идем вперед, - ответил он.
      Он отпустил меня, даже мою руку. И мы пошли вперед. Как два поссорившихся любовника. Вечер был холодный, как лезвие ножа.
      И постель в эту ночь была холодной, и мы не занимались любовью.
      Утром я проснулась, как только стало светать. Сильвер сидел по-турецки на радужном ковре. Он был одет, и волосы закрывали его лицо, потому что он склонил голову. Будто красивая реклама психостетической медитации. Почувствовав, что я проснулась, он поднял глаза и улыбнулся мне, но улыбка была не такой, как раньше.
      – Ты не возражаешь, если я прогуляюсь немного? Ну, конечно. Я владела им, и он должен был спрашивать у меня разрешения.
      – Нет...
      Я не могла даже спросить, все ли с ним в порядке. Он был машиной. Очевидно, все было в порядке. И все же что-то было не так.
      – Я вернусь через час.
      – Возвращайся, когда захочешь.
      – А ты как?
      – Куплю чего-нибудь поесть и разменяю тысячу на карточке. Нужна мелочь платить за квартиру.
      – Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
      – О, нет, - произнесла я нарочито громко и самодовольно.
      Он встал, спружинив ногами, будто каждая мышца была эластичной, как резина.
      Он ушел, и я осталась одна - впервые с тех пор, как привела его от Египтии. У слова "одна" теперь появилось новое значение. Казалось, будто я разрезана на половинки. Одна из них сидит здесь, в квартире, а другая идет по улице, только я не знаю, где.
      Я встала, завернулась в изумрудный платок и заварила немного липового чаю. Потом села у окна и стала, прихлебывая горячий чай, смотреть на лоскутки листьев, падающих, как мертвые птицы.
      Я думала о том, как все было здорово, пока мы не встретили Джейсона и Медею. А потом... но что же случилось потом? В голову все время приходила, как землечерпалка у Дэвидида с одним и тем же илом, фраза Совэйсона: "Этот не прошел контрольную проверку". Не то чтобы я придавала какое-то значение этим словам, если не считать кошмарного видения - Сильвер, а вместо глаза у него колесики... Только теперь я начала замечать его странную неуравновешенность и непоследовательность. Я представила себе остальные усложненные образцы роботов: Копперов, Голдеров, двоих Сильверов, которых мне показывали в Электроник Металз, какие они были жизнеспособные по наружности и осанке; манерам, движениям, речи. Ничего не зная, вы бы, несомненно, приняли их за мужчин и женщин. И все же что-то выдавало их, не позволяло считать их мужчинами и женщинами, напоминало о том, что они машины. Или я это только вообразила, или действительно Сильвер, мой Сильвер - С.И.Л.В.Е.Р. - совсем не похож на остальных? Неужели Сильвер так похож на человека, так правдоподобен, что не можешь отрешиться от этого, даже точно зная, что он не человек? Не это ли заставило компьютеры тикать при контрольной проверке? Быть может, его независимость выходит за рамки той автономии, которая вложена в его программу?
      Но как это? И почему?
      Нет, не это меня тревожило. Просто я боялась, что могу его потерять, потерять даже при том, что я им владею. Он ведь не раб в Римской империи. И все же он был машиной. Внезапно вся чудовищность, все безумие моих эмоций всплыли перед моим перепуганным внутренним оком. Я любила машину. Любила ее, доверялась ей, основала на этом весь свой мир. И в игре, которую я вела, она была добра ко мне. Как будто я ходила во сне и вдруг проснулась посреди незнакомой пустынной равнины.
      Ошеломленная, я приняла душ, оделась, взяла сумочку с кредитной карточкой и побрела в город. Надо было удостовериться, что у меня есть деньги. И еще надо было уйти из квартиры. Может быть, когда я вернусь с покупками, Сильвер будет уже дома и все пойдет, как раньше. Да, пожалуй, это подходящий способ разрушить чары.
      В городе шел дождь. Когда я, спустившись с надземки, переходила улицу, за моей спиной с воем пронеслись машины скорой помощи, управляемые роботами. Перед булочной, где продавали горячий хлеб, кого-то задавили. Я ощутила смертельную депрессию и страх.
      Я вошла в один из больших магазинов на бульваре, присмотрев там кувшин малинового стекла, который хотела купить для ванной. Теперь я понимаю, что действовала как богатый человек, - надеялась, что кувшин развеет мою тоску, и когда мне его вручили и я опустила его в проволочную корзину, где уже лежали крекеры и гладкие персики, тоска почти прошла. Еще я взяла несколько банных полотенец и нож для бумаги с комиссионного прилавка. Под окном проехала одна из скорых. Я вспомнила, как совсем недавно равнодушно взирала на убитого человека, которого показывали по видео, хотя где-то глубоко, будто в нижнем ящике сознания, очевидно, это взволновало меня, да еще как. Я встала в очередь в кассе. Мать научила меня самоанализу, так что я могла попытаться выяснить, почему вдруг у меня возник страх перед смертью или несправедливостью. Потом я решила: когда я вернусь, он будет там. Он будет сидеть на тахте, и играть на гитаре. Я представила себе зиму и падающие снежинки, все заснежено в нашей с ним квартире, а мы сами впали в чудесную спячку. А потом представила, что возвращаюсь, а его нет.
      Подошла моя очередь на контроле. В этом магазине он автоматический, но иногда он ломается, на этот случай рядом с ним скучала девушка-контролер, крася ногти.
      Выбранные мной товары были просмотрены, названа общая сумма, и я засунула карточку в щель. Но вместо того чтобы после щелчка получить с другого конца машины свои покупки, карточку и сдачу, я вдруг услышала резкий звонок. Над щелью загорелся красный сигнал, и карточка была выброшена обратно. Скучавшая девушка подняла голову, встала с табуретки и подошла ко мне.
      – Должно быть, ваша карточка просрочена.
      – Нет, она каждый месяц без ограничений. Девушка высунула ее из щели и взглянула.
      – Действительно, - сказала она.
      Тысяча И.М.У. без ограничения - возможно, это непривычно в здешнем районе, и я надеялась, что она не назовет цифру вслух. Она не назвала.
      – Попробуем еще раз, - сказала она и затолкнула карточку обратно в щель. И снова раздался звонок, а карточка была выброшена.
      Сзади столпился народ. Они недружелюбно переговаривались, и я вспыхнула, хотя сердце у меня похолодело. Я поняла, что произошло.
      – Знаете, - сказала девушка, - похоже, что ваш счет кто-то заблокировал. У кого-нибудь есть такая возможность?
      Я потянулась за карточкой, ослепнув от стыда и страха.
      – Будете платить наличными? - лениво спросила она. Казалось, она не хочет отдавать мне карточку. Я готова была бросить все и убежать.
      – У меня нет при себе столько денег.
      – Понятно, - сказала она и вернула мне карточку. Она решила, что меня уволили, ведь в этой части города только фирмы выдают своим служащим карточки, а я попыталась с ее помощью отовариться бесплатно.
      Вся дрожа, с печатью вины на лице, я вышла из магазина. На улице по-прежнему лил дождь. Я не знала, куда повернуть, пошла наугад налево, свернула на какую-то улицу, не заботясь о том, куда я иду.
      Конечно, Деметра остановила действие моей карточки так быстро, как только могла - с первого числа. Почему бы и нет? У нее немало причин для этого. Я сбежала из дома, не попрощавшись. С какой стати теперь пользоваться ее деньгами? Это было яснее ясного. Зачем я вообще брала ее с собой? Эта глупая детская игрушка мешала мне рассуждать самостоятельно. Во мне еще оставалась вера в буквальный смысл ее слов, что раз я ее дочь, то мне принадлежат и ее деньги. Глупости. Конечно же, нет.
      Я колебалась возле телефонной будки, ожидая под дождем, когда выйдет женщина, и я смогу войти туда и закрыть за собой дверь. Наличных у меня осталось не больше десятки. За квартиру заплатить не хватит. Но чтобы позвонить матери - более чем достаточно. Опуская монеты и нажимая на кнопки, я думала : ведь она так занята, ее там может не быть, а потом решила: она там. Она сидит и ждет этого звонка. Ждет моего голоса, неистовых рыданий и слов: "Мама, мама, помоги мне!"
      Я уже не чувствовала страха, только тоску и усталость. В конце концов, так ведь оно и есть, разве нет? Я звонила, чтобы просить у нее помощи, прощения, чтобы умолять, заклинать.
      Я прислонилась лбом к холодному влажному стеклу, которое потрескалось от брошенного снаружи камня.
      В этой части города не было видео. Она не могла посмотреть на меня. Я не знала, это хорошо или плохо. Я начала считать звонки. Она заставила меня ждать двадцать гудков, прежде чем включила автоответчик, который, когда предоставлен самому себе, отзывается после двух.
      – Доброе утро. Простите, кто говорит?
      – Джейн, - сказала я. Капли дождя падали на мои губы, и я пробовала их на вкус, как тогда свое имя. Джейн. Грань кристалла, звук дождя, падающего на гладкую поверхность мрамора, стройная цепочка...
      – Подожди, пожалуйста, Джейн. Я соединю тебя со студией Деметры.
      Мое унижение достигло предела, я была опустошена. Наконец, я услышала ее голос. Он был вежливо-теплым, почти приветливым. Он сказал:
      – Привет, Джейн. - Как лифт.
      Я вцепилась в трубку так, что она, казалось, сейчас растает в руке, как воск.
      – Привет, мама, - сказала я. - Замечательная погода, правда? Пауза.
      – Я уверена, дорогая, - сказала она, - что ты позвонила мне не для того, чтобы поговорить о погоде.
      Я гордо улыбнулась своему тусклому отражению, разделенному трещиной напополам.
      – О, именно для этого. И еще поздороваться. Привет, мама.
      – Джейн, будь благоразумной. Твои недавние поступки носят довольно необычный характер, и это совсем не похоже на тебя. Надеюсь, с возрастом это пройдет.
      – Мама, - сказала я, - Мне шестнадцать лет. Не двадцать шесть. Не девяносто шесть. Шестнадцать.
      – В самом деле? Тогда почему ты ведешь себя, как шестилетний ребенок?
      Я вздрогнула. Все-таки я вытащила ее на разговор. Она вернула мне удар, ловко, спокойно и решительно. Моросил дождь. Я ощущала запах жареного лука, мокрого тротуара и... "Лаверте". Будка наполнилась ароматом "Лаверте".
      – Я действительно позвонила тебе только для этого, - проговорила я, чтобы сказать, как я счастлива.
      Мои глаза были полны слез, я пыталась удерживать их в себе, но они все равно просачивались.
      – Я уверена, что на самом деле ты, дорогая, позвонила мне, чтобы спросить, почему закрыт твой месячный кредит.
      На меня нахлынула волна дьявольского триумфа.
      – Как, - спросила я, - разве?
      Она мне не поверила. Она знала, что говорит правду, а я - обманщица. Но все же об этом пришлось сказать ей, а не мне.
      – Да, Джейн, - терпеливо сказала она. - Твой счет заморожен. Бессрочно. Или пока я его не разморожу.
      Я стояла и смотрела, как идет дождь. И рисовала кролика на треснутом стекле, покрытом паром.
      – Джейн? - твердо произнесла она.
      – Мама, а почему ты назвала меня Джейн? Я хочу сказать, а почему не Прозерпиной? Ведь по легенде это дочь Деметры, так? Ты не думала, что я буду очаровательной, как Прозерпина, а, мама?
      – Ты где? - спросила вдруг мать. Это была хитрость. Она думала, что я сболтну, где живу.
      – В телефонной будке.
      – А где будка? Слишком поздно, мама.
      – Будка на улице, а улица в городе.
      – Джейн, - проговорила она, - ты принимала какие-нибудь незаконные препараты?
      – Нет, мама.
      – По-моему, дорогая, ты не вполне ясно представляешь себе ситуацию. Твоя карточка отныне не действует. Больше нет законных способов, которыми ты могла бы добывать деньги. Думаю, стоит объяснить тебе, если ты намереваешься это сделать, что найти какую бы то ни было работу для тебя невозможно. Начать с того, что тебе понадобится трудовая книжка. Прежде, чем выдать ее, любое бюро по трудоустройству посмотрит отпечаток тела, проверит его и обнаружит, что ты - дочь богатой женщины. Естественно, меня спросят, согласна ли я тебя содержать, я отвечу, что, конечно, согласна: ты мой единственный ребенок. Тебе придется вернуться домой исключительно из-за отсутствия жизнеобеспечения.