Плакала я уже давно, но вдруг все резко изменилось. Слезы потекли еще быстрее, и я поспешно выскочила из ванны. Так же поспешно я собралась тогда на вечеринку к Египтии. Каким-то образом я уже все знала.
      Когда я снова услышала, как движется лифт, я вся похолодела. Дверь спросила у меня, открываться ли ей. Стоило прислушаться к голосу разума, но я распахнула ее не раздумывая. А там стоял Остин.
      – Где Кло? - спросил он.
      Я ждала кого угодно, только не его. Поэтому смотрела на него, онемев.
      – Да, я знаю, что я красивый, - сказал он.
      – Я думала, у тебя есть ключ, - пробормотала я.
      – Бросил ему в лицо, - сказал Остин. - Этот дурацкий сеанс. Ты знала, что в столе магнит? Держу пари, что знала.
      – Кловиса нет, - сказала я.
      – Я подожду.
      – Он уехал на пляж. - Еще одна ложь. Остин поверил.
      – Надеюсь, кто-нибудь там засыплет ему лицо песком.
      Он повернулся, прошествовал обратно по коридору и нажал кнопку лифта. Я почувствовала и неловкость, и облегчение, когда лифт проглотил его и исчез.
      Был час дня, если верить говорящим часам Кловиса. Я причесалась в тридцатый раз. Оправила свое черное платье, подкрасила черные ногти и белое лицо. За окном над Нью-Ривер плыли похожие на синяки облака. Мог и дождь пойти. Свой дождь я прекратила, глаза высохли. Я сварила настоящий кофе им у Кловиса был забит весь буфет, но пить не смогла. Кофейный столик покрылся пылью. Очевидно, квартирный автоочиститель не включали целую неделю.
      Чего я ждала? Что позвонит Кловис и сообщит, что ничего не вышло? Что откроется дверь, войдет Кловис, пожмет плечами и скажет: тебе лучше забыть обо всем, Джейн? А все-таки не от того ли ты боишься мужчин, что у тебя нет отца?
      Вчера вечером какое-то время все казалось таким простым. Женщина не может любить робота. Ну, что для меня может значить эта заводная кукла? Но оказалось, я не способна держаться этой истины. Для меня он был живой. Человек, Кловис. Настоящий.
      Я услышала лифт.
      Нет ли в другом конце галереи еще одной маленькой квартирки? Может быть, это ее обитатели?
      Дверь затряслась, задрожала, как будто пробежала рябь по воде, наконец, открылась. Вошел Кловис и Сильвер.
      Сильвер был в голубой одежде и темно-красных ботинках. Я не могла оторвать от него взгляда. Потом посмотрела на Кловиса. Кловис был удивлен и, казалось, уже давно. Он подошел ко мне и сказал:
      – Ну что же ты, Джейн. - Потом протянул мне пластиковую папку. Документы, - кратко пояснил он. - Копии ордера сборочного цеха, права на владение и квитанции на денежный перевод с банковской печатью. Гарантия два года с отметкой об ограничении ее действия по вине покупателя, не давшего завершить контрольную проверку. Египтия подписала подтверждение твоего права на временное пользование. На шесть то ли месяцев, то ли лет. Кстати, она все-таки сумела продрать глаза и заподозрила какой-то подвох, так что пришлось накормить ее ленчем и купить ей серый плащ с меховой подстежкой. За который ты мне тоже должна.
      – Может так получиться, что я не смогу тебе отдать, - сказала я, еще не совсем выйдя из оцепенения. Сильвера теперь я видела только краем глаза, он стоял возле двери, но его голубой огонь озарял всю комнату подобно тлеющим уголькам.
      – Значит, увидимся в суде, - сказал Кловис. Зачем-то я сказала:
      – Остин приходил. Я его убедила, что ты на пляже.
      – Думаю, так оно и есть, - отозвался Кловис. - Явное ощущение, что под ногами песок. Перемена обстановки не повредит. - Его лицо продолжало выражать удивление. Он отвернулся от меня, снова приблизился к Сильверу, посмотрел на него, потом обошел и оказался у двери.
      – Ты ведь знаешь, где что у меня, - проговорил он. - Если нет, то самое время разведать. Иисус же, возгласив громко, испустил дух, - добавил он. Дверь захлопнулась за ним, щелкнув своим механизмом. Я осталась одна. Одна с роботом Египтии.
      Я должна была заставить себя посмотреть на него. С ботинок на длинные ноги, потом - на руки, опущенные по бокам. Плечи с лежащими на них волосами поверх голубой рубашки. Шея. Лицо. Все нетронутое. Целое. Спокойные тигриные глаза. Да что это, в самом деле? Уж не выдумала ли я его? Какой-то призрак или как будто смотришь на лицо выздоровевшего больного... Да нет, воображение разыгралось.
      Известна ли ему официальная ситуация - кто им владеет постоянно, а кто временно? Должна ли я об этом ему сказать?
      Он медленно мигнул своими янтарными глазами. Слава Богу, действуют. Слава Богу, они не менее красивы, чем были тогда, когда я увидела их в первый раз. Он улыбнулся мне и сказал:
      – Привет.
      – Привет. - Я была так возбуждена, что едва это чувствовала. - Ты меня помнишь?
      – Да.
      – Не знаю, что и сказать тебе.
      – Говори, что хочешь.
      – Вот я сейчас скажу: "Садись, пожалуйста, будь как дома. Чашечку чаю?"
      Он засмеялся. Я полюбила его смех. Всегда любила. Но он разбил мое сердце. Я теперь страдала, глубоко страдала оттого, что он здесь со мной. Никогда в жизни со мной такого не было. Я не могла даже плакать.
      – Я вполне расслаблен, - сказал он. - Я всегда расслаблен. Можешь на этот счет не беспокоиться.
      Он меня обезоруживал, но я была готова к этому. Что бы еще ему сказать? Он заметил мои колебания и приподнял одну бровь.
      – Что? - сказал он. Человек. Ну, человек же!
      – Ты знаешь, что произошло? Что они с тобой сделали?
      – Кто они?
      – "Электроник Металз".
      – Да, - сказал он. И все.
      – Я видела тебя там, - произнесла я. Это прозвучала бестактно.
      – Я сожалею, - откликнулся он. - Вряд ли это было тебе приятно.
      – А тебе?
      – Мне?
      – Ты был без сознания?
      – Без сознания - это не те слова, которые можно применить ко мне. Отключен - если ты это имеешь в виду - был частично. Для контрольной проверки требуется, чтобы по крайней мере одна половина мозга функционировала.
      У меня в животе похолодело.
      – Ты хочешь сказать, что все сознавал?
      – Вроде того.
      – Это было... больно?
      – Нет. Я не чувствую боли. Мои нервные окончания реагируют скорее по принципу рефлекса тревоги, чем боли. Боль как предупреждающий сигнал не нужна моему телу так, как человеку. Поэтому никакой боли.
      – Значит, ты слышал, что он говорил. И что я говорила.
      – Думаю, что да.
      – Ты не способен к неприязни?
      – Нет.
      – К ненависти?
      – Нет.
      – К страху?
      – Трудно сказать. Я весь на виду.
      – Ты отдан в собственность, - сказала я. - Ты принадлежишь Египтии. Ты одолжен мне.
      – Ну и что?
      – Ты не сердишься?
      – Разве я выгляжу сердитым?
      – Ты употребляешь первое лицо: говоришь "я".
      – Было бы нелепо говорить как-то по-другому, я бы обязательно запутался.
      – Я тебя не раздражаю?
      – Нет, - снова мягко засмеялся он. - Спрашивай все, что хочешь.
      – Я тебе нравлюсь?
      – Я не знаю тебя.
      – Но ты как робот считаешь, что все же можешь узнать?
      – Лучше, чем других людей, если ты позволишь проводить-с собой больше времени.
      – Ты этого хочешь?
      – Конечно.
      – Ты хочешь заниматься со мной любовью? - В этот вопрос я вложила сердечную боль, раздражение, страдание, скорбь, страх - все, чего он был лишен.
      – Я хочу делать все, что ты ждешь от меня.
      – Без всякого чувства.
      – С чувством огромного удовольствия от твоего счастья.
      – Ты красивый, - сказала я. - Знаешь, что ты красивый?
      – Да. Разумеется.
      – Ты притягиваешь людей, как магнит. Это ты тоже знаешь?
      – Это метафора? Да, знаю.
      – Ну, как все это называется? - бесцеремонно спросила я. Это прозвучало, как вопрос ребенка, что такое солнце. - Как это называется, Сильвер?
      – Знаешь, - сказал он, - самый простой способ обращаться со мной - это принимать меня таким, какой я есть. Ведь ты не можешь стать такой, как я, а я - как ты.
      – А ты бы хотел стать человеком?
      – Нет.
      Я подошла к окну, посмотрела на Нью-Ривер и на его слабое сапфирово-серебряное отражение в стекле.
      Я сказала ему одними губами: я люблю тебя. Я люблю тебя.
      А вслух проговорила:
      – Ты гораздо старше меня.
      – Сомневаюсь, - сказал он, - мне всего три года. Я обернулась и взглянула на него. Наверное, это правда. Он усмехнулся.
      – Ну хорошо. Когда я появился на свет, мне было уже примерно двадцать-двадцать три. Но если считать с того момента, как я был приведен в действие, то я еще ребенок.
      Я перевела разговор на другую тему:
      – Это квартира Кловиса. Ты чем так его ошеломил?
      – Просто он, как и ты, все не мог запомнить, что я робот.
      – А он... хотел заниматься с тобой любовью?
      – Да. Но он подавлял в себе эту мысль, она была ему отвратительна.
      – А тебе она была отвратительна?
      – Опять двадцать пять. Ты об этом уже спрашивала в другой форме, и я тебе ответил.
      – Ты бисексуален?
      – Я могу приспособиться к любому, с кем имею
      дело.
      Чтобы доставить ему удовольствие?
      – Да.
      – А это, в свою очередь, доставляет удовольствие тебе?
      – Да.
      – Ты запрограммирован на него?
      – Так же, как и люди в какой-то мере. Я вернулась в комнату.
      – Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?
      – Ты собираешься меня переименовать?
      – Сильвер - это сокращение, а не имя. Есть разница.
      – Но только, - сказал он, - не называй меня Разница. Я засмеялась от неожиданности. Это было похоже на каламбуры Кловиса.
      – Прекрасно, - сказал он. - Мне нравится твой смех. Я его раньше не слышал.
      Будто мечом пронзил. Я переживаю все так остро, неужели ничего не чувствует? Да нет, он чувствует гораздо тоньше меня.
      – Пожалуйста, - сказала я, - называй меня Джейн.
      – Джейн, - произнес он. - Джейн - грань кристалла, звук капель дождя, падающих на гладкую поверхность мрамора, стройная цепочка робких звуков.
      – Не надо, - проговорила я.
      – Почему не надо?
      – Это ничего не значит. Никто еще не находил в моем имени поэзии, а ты ее находишь буквально во всем. Это самое обыкновенное имя.
      – Но сам звук, - возразил он. - Чисто фонетически это так чисто, прозрачно и прекрасно. Подумай об этом, если не думала раньше.
      Пораженная, я подняла руку.
      – Джейн, - произнесла я, пробуя на вкус, вслушиваясь в свое имя. Джеен. Джеин.
      Он смотрел на меня тигриными глазами, которые лучились светом, притягивая к себе.
      – Я живу со своей матерью в двадцати милях от города, в заоблачном доме, - сказала я. Он висит прямо в воздухе. За окнами плывут облака. Мы пойдем туда.
      Он рассматривал меня с тем пристальным вниманием, которое я уже научилась распознавать.
      – Не знаю, чего я от тебя хочу, - неуверенно произнесла я. Неправда, неправда, но хотела я столь невозможного, что лучше было не говорить.
      – У меня нет... это у Египтии... а у меня нет... никакого опыта.
      – Не надо меня бояться, - сказал он.
      Но я боялась. Он водил серебряным ногтем по моему сердцу.

4

      Я не хотела оставаться у Кловиса. Он мог в любое время вернуться, хотя, наверное, собирался задержаться. К тому же не хотелось давать ему повод воображать, как мы занимаемся любовью, разъезжая по этим черным атласным простыням. Де еще все осложнялось тем, как он сам воспринял Сильвера - я, не хотела так его называть, но не могла придумать ничего лучшего.
      Когда мы мчались в такси по загородному шоссе, я поняла, что не хочу держать его и у себя в Чез-Стратосе. Внезапно, но абсолютно четко, я осознала, что своего дома у меня нет. Я всегда окружена людьми. Рядом то Кловис, то Хлоя. То мать. Если мать вдруг сейчас дома, то я не смогу привести: это требует объяснений. "У нас три подвижных робота, дорогая. Еще один нам ни к чему. - Но это личностный робот, мама. - А что он делает, чего не могут остальные?" Да...
      В такси я просто окаменела от волнения. Когда мы шли по улице, все смотрели на него, и, как и раньше, девяносто девять из ста вовсе не подозревали, что он робот. На оживленном перекрестке он взял меня за руку, как любовник, как друг. Предупредительность. Мне потребовалось все мое мужество, чтобы повести его в парк такси, за три квартала. Поведение его было вполне естественным. Интерес, настороженность, несомненное знакомство с подземными переходами, уличными эскалаторами, как будто он всегда жил в городе. Но все же были некоторые моменты... Он не пустил меня под одну из арок. "Там из воздушного кондиционера капает вода". Я ее не видела и не увидела, но из-под арки вышли двое мужчин, отряхаясь и чертыхаясь. Он увел меня с неровной мостовой, а сквозь толпу мы проскальзывали без единого столкновения, чего я совершенно не умела.
      Водитель такси был робот. Ему было все равно. Интересно, если бы он был с головой, то как отреагировал бы на предмет, вышедший из той же мастерской, что и он сам?
      На улице я забрасывала его вопросами. Иногда повторяющимися, я этого не замечала. Некоторые, наверное, казались ему дикими. "Ты спишь в ящике?" "Я вообще не сплю." "А что делаешь?" "Кто-нибудь размыкает мою цепь и прислоняет меня к стене." Это показалось мне черным юмором, и я не поверила, хотя он и сказал, что не умеет лгать. Иногда до прохожих долетали обрывки нашего разговора, и они оборачивались. Меня даже удивляло, что почти никто не знает, в чем тут дело. Ни рекламная кампания, ни демонстрация не способствуют распространению этой новости. Хотя это тоже мысль - внедрить роботов в массы, показать, как легко они сходят за людей, а потом затрубить: вот они, наши товары!
      Пишу это, как чистая рационалистка. На самом деле ничего подобного.
      Когда мы сели в такси, я обрадовалась, но напрасно: ведь я опять осталась с ним наедине. Я казалась себе несуразной, толстой, некрасивой, инфантильной. Слишком много я взяла на себя. Но не могла же я оставить его в этой контрольной камере, раз Кловис дал мне возможность вызволить его оттуда. Если бы я хоть не знала, что он там безглазый, с обнаженным механизмом, полумертвый.
      Стыдясь самой себя, я спросила прямо:
      – Если бы они сделали полную проверку и разобрали тебя на части, это была бы твоя смерть?
      – Возможно, - ответил он.
      – Ты боишься ее?
      – Я об этом не думал.
      – Не думал о смерти?
      – А ты думаешь?
      – Не так уж часто. Но эта проверка - твои глаза, твои руки...
      – Мое сознание работало только частично.
      – Но ты.
      – Джейн, ты снова пытаешься наделить меня тем, к чему я не приспособлен - способностью к эмоциональному самоанализу.
      Я стала смотреть в окно на пролетающие мимо пейзажи, окутанные дорожной пылью, на розовато-лиловое небо. Где-то раздался гром, заставив содрогнуться отдаленные холмы. Он тоже глядел в окно. Нравится ли ему такой ландшафт, или он к нему равнодушен? Одинаково ли значимо для него, если человек красив и если не очень?
      Мы подъехали к дому, и я расплатилась. Ветер бился в бетонные стены и засыпал деревья розовой пылью. Стальные опоры дома в сполохах далеких молний были почти одного цвета с Сильвером.
      – Привет, Джейн, - сказал лифт.
      Пока мы плыли вверх, он осматривался, прислонившись к стене. А я глядела на него. Зачем я это сделала? Дура. Я не могу его купить.
      Когда мы вышли из лифта в фойе, один из космонавтов как раз катился к своему люку. Но ни он, ни Сильвер будто не замечали друг друга.
      Мы вошли в клетку внутреннего лифта и поднялись в Перспективу. Как только мы там очутились, раздался оглушительный удар грома и комната сначала окрасилась в бледно-розовый, а потом в темно-багровый цвет. Хотя Чез-Стратос надежно укреплен и защищен, все же видеть грозу так близко довольно страшно. Когда я была маленькой, я всегда жутко пугалась, но мать обычно приводила меня сюда, показывала грозу - вот как природа могущественна, - и объясняла, что нам это ничем не грозит. Так что годам к десяти я перестала бояться грозу и сама приходила в Перспективу наблюдать за ней к большому удовольствию Деметры. Но в самый момент вспышки и грохота, когда будто взрывается комната, не скажу, что я чувствую себя в безопасности.
      Сильвер гулял по Перспективе, заходил в балконные выступы и в свете молний казался то белым, то ярко-голубым. Туча разбивалась, как волна, футах в ста от дома, из нее хлестал дождь, струи которого отражались на металлическом лице и шее Сильвера.
      – Как тебе вид? - громко спросила я.
      – Восхитительный.
      – Ты можешь делать такие оценки?
      – То есть художественные? Да.
      Он отошел от окна и положил руку на крышку пианино, на гладкой поверхности которой бурлили и пенились тучи, так что у меня кружилась голова. Сильвер открыл его и пробежал по клавишам. Звуки вылетали из-под его пальцев, как молнии.
      – Немного расстроено, - сказал он.
      – В самом деле?
      – Чуть-чуть.
      – Я скажу кому-нибудь из роботов, чтобы настроили.
      – Я могу сделать это сейчас.
      – На нем играет мать. Я должна спросить у нее.
      Он выкатил глаз. На этот раз я поняла, в чем дело. Его мыслительный процесс стал перестраиваться, потому что я отреагировала неадекватно. Ведь он тоже был роботом и мог отлично настроить пианино. Но я, вместо того, чтобы с радостью согласиться, отказалась, как будто он мог по-человечески запороть работу.
      – Мои комнаты наверху, - сказала я.
      Я повернулась и поднялась к себе в пристрой, ожидая, что он последует за мной.
      Едва войдя, я нажала кнопку на кронштейне, опустив на все окна зеленые шелковые шторы, и встала посреди персидских ковров, оглядываясь по сторонам. Горшки с вьющимися растениями. За одной дверью - искусно сконструированная механическая кровать. За другой - ванная, отделанная под древний Рим. Мне улыбались стереомагнитофон, видеоблок, интеллектуальные игры - все роскошное, дорогое. Словно впервые попав в комнату, я двигалась по ней, трогая вещи. Книги на полках, одежда в шкафу (к каждому предмету по два соответствующих набора белья). Я открыла даже шкафчик со своими старыми игрушками, с куклами, ждущими меня в аккуратных правильных позах, будто в приемной врача. Но здесь не было вещей, которые я покупала себе сама. Разве что всякая мелочь вроде лака для ногтей или сережек - они оказались здесь потому, что мать сказала: "Знаешь, это тебе пойдет", а может, это сказал Кловис. Или Египтия. Или Хлоя их подарила. Как я любила когда-то свои игрушки. А теперь я переросла их, и вот сидят они, бедняжки, и ждут доктора, который никогда не придет и не поиграет с ними. Мне стало так грустно, что из глаз снова хлынули слезы. Вы же знаете, как часто я плачу.
      Я уже поняла, что он за мной не пошел, поэтому сидела на тахте, продолжая лить слезы. Потом снизу послышались звуки пианино - мелодия, взрываемая синкопами. В нее удачно вписался очередной раскат грома.
      Я вытерла лицо ярко-зеленым платком из бронзового ящика и опять спустилась вниз. Пока он не кончил, я стояла в южной части Перспективы и смотрела на его атласные волосы, летавшие над клавишами, как будто погрузившись в музыку, он в ней нырял. Потом он встал, обошел пианино и улыбнулся мне.
      – Я настроил.
      – Я же тебя об этом не просила. Я хотела, чтобы ты поднялся со мной.
      – Нужно еще кое-что прояснить, - сказал он. - Будучи человекоподобным, я вполне самостоятелен. Если ты хочешь, чтобы я сделал что-то конкретное, скажи об этом со всей определенностью.
      Я отвлеклась и прослушала.
      – Что ты сказал?
      – Нужно было просто сказать: пойдем со мной наверх. Я бы оставил пианино и последовал за тобой.
      – К черту все! - закричала я. Ничего я не хотела, ничего мне надо. Это значило только то, что мои переживания начали выхлестываться наружу.
      Его лицо застыло, глаза стали сатанинскими.
      – Не смотри на меня так, - сказала я. Лицо его прояснилось.
      – Я говорил тебе об этом.
      – Переключение мыслительного процесса? Я тебе не верю.
      – Об этом я тебе тоже говорил.
      – Да разве ты можешь об этом знать?! - закричала я.
      – Я все о себе знаю.
      – Да ну?
      – Иначе я не мог бы функционировать.
      – Тогда матери ты, должно быть, понравишься. Знать себя - это так важно. Из нас никто не знает. Я не знаю.
      Он терпеливо смотрел на меня.
      – Значит, чтобы ты выполнял мои желания, - сказала я, - нужно отдавать тебе приказы?
      – Не обязательно приказы. Скорее инструкции.
      – Какие же инструкции давала тебе Египтия в постели?
      – Все эти инструкции я уже знал.
      – Откуда?
      – А как ты думаешь?
      И это, скажете, не человек?
      – Египтия красива. Ты способен оценивать такую красоту?
      – Да.
      – Зачем ты навязался на мою голову?
      – Ты говоришь так, будто жалеешь об этом.
      – Завтра я отошлю тебя обратно к ней. К Кловису. - Что я такое говорю? Почему не могу остановиться? - Ты мне не нужен. Я ошиблась.
      – Мне очень жаль, - тихо произнес он.
      – Ты об этом сожалеешь? Что можешь меня осчастливить?
      – Да.
      – Ты хочешь всех сделать счастливым? - воскликнула я. За окном снова загрохотало. Дом задрожал - или это меня трясло? - Кто же ты, по-твоему? Иисус Христос?
      Молния. Сполох. Гром. Комната закачалась перед глазами, а когда выровнялась, он стоял передо мной и легонько придерживал за плечи.
      – У тебя какая-то психологическая травма, - сказал он. - Если ты скажешь какая, я постараюсь помочь.
      – Это ты, - проговорила я. - Это ты.
      – Меня учили предвидеть реакцию людей на мои поступки.
      – Египтия была твоей первой женщиной, - заявила я.
      – Египтия такая же юная девушка, как и ты. И уж, во всяком случае, не первая у меня.
      – Проверки? Контрольные проверки? Пианино, гитара, голос, постель?
      – Естественно.
      – Да что же тут естественного? - Я вырвалась из его рук.
      – Естественно с деловой точки зрения, - рассудительно сказал он.
      – Но что-то там не так. Тебя же снова хотели проверить.
      Он стоял и смотрел на меня сверху вниз. Ростом он был примерно пять футов одиннадцать дюймов. За его спиной кроваво-красное небо начинало темнеть; темнели и его волосы. Глаза были, как два бесцветных огонька.
      – Моя спальня наверху, - сказала я. - Иди за мной.
      Мы вошли в мои апартаменты. Я захлопнула дверь. Потом взяла самоохлаждающийся графин с белым вином, налила два стакана и, немного поколебавшись, протянула один ему.
      – Напрасные расходы, - сказал он.
      – Я хочу думать, что ты человек.
      – Я знаю, что ты этого хочешь. Но я не человек.
      – Сделай это, чтобы доставить мне удовольствие. Чтобы я стала счаст-ли-вой.
      Он выпил очень медленно. Я - быстро. И сразу поплыла. Отблески молний просвечивали сквозь штору.
      – А теперь, - сказала я, - пойдем в спальню. Мать оформила ее по моей цветосущности. И будем заниматься любовью.
      – Нет, - сказал он.
      Я остановилась и взглянула на него.
      – Нет? Ты же не умеешь говорить "нет".
      – Мой словарь богаче, чем ты думаешь.
      – Но...
      – Нет, потому что ты не хочешь меня, вернее, твое тело не хочет, это еще важнее.
      – Ведь ты должен мня осчастливить, - возразила я.
      – Насилие тебя счастливой не сделает. Даже если ты о нем просишь.
      Он поставил стакан, отвесил мне поклон, будто дворянин в старинных фильмах, и вышел.
      Я осталась стоять с разинутым ртом посреди комнаты. За шторами сверкало и гремело. Он снова стал играть на пианино. Ситуация была чудовищная. В таком тягостном положении я еще ни разу не оказывалась. Что ж, я это заслужила.
      Слегка опьяневшая, я сидела у себя, слушая его музыку. Временами, когда я остаюсь одна, я пытаюсь играть на пианино, но у меня так плохо получается. А он играл виртуозно, играл целый час. Знакомые вещи, незнакомые. Классические, модернистские. Как будто в Перспективе горел свет, хотя я и не могла этого видеть. Послезавтра вернется мать. Объяснение будет тяжелым. Тяжелым, как тучи за окном. У меня есть только сегодняшний и завтрашний день, а я все испортила.
      Я приняла душ, вымыла волосы и подставила голову под автосушилку. Потом стала примерять одно платье за другим, но ни одно меня не устраивало. Наконец я влезла в черные джинсы, слишком тесные (хотя теперь я этого не чувствовала, ведь я почти ничего не ела сегодня, а завтра мне как раз надо было принимать капсулы Венеры Медийской), и надела шелковую рубашку, подаренную Хлоей и которую я еще не надевала, так как не понравилась Деметре.
      Пианино надолго замолчало. Было около шести, гроза ушла. Голубой закат залил небо и Перспективу, но его там не было. Он куда-то исчез.
      Я говорила, что владеет им Египтия и что я отошлю его обратно. Мог ли он уйти? Может ли робот принять такое решение? Я вышла из Перспективы, лифт был на антресолях, а не в фойе. Кровь во мне заволновалась, я не могла вынести неведения. Я вернула лифт и спустилась. Он был в библиотеке, в кресле с высокой спинкой рядом с балконом. Горела лампа. Он читал. Свет ему, значит, все-таки нужен, хотя на каждую страницу он тратил не больше пятнадцати секунд.
      Я робко вошла в библиотеку, приблизилась к нему, спустилась на пол перед креслом и прислонилась головой к его колену. Оно казалось совсем настоящим. И рука, которая начала поглаживать мои волосы, тоже была настоящая.
      – Привет, - сказал он.
      Никакого недовольства, само собой. Меня же раздражала его невозмутимость.
      – Послушай, - тихо сказала я. - Я хочу все объяснить. Я на тебя смотреть не буду, а вот так прислонюсь и буду говорить. Я немного опьянела и поэтому так размякла. Это ничего?
      – Все хорошо, Джейн, - сказал он. Я закрыла глаза.
      – Я очень глупая, - снова заговорила я. - И жуткая эгоистка. Это потому, что я богатая и не знаю настоящей жизни. Я спрятана от нее. Поэтому всегда делаю кучу ошибок.
      Он тихонько засмеялся.
      – Не надо меня перебивать, - еле слышно произнесла я. - Я хочу извиниться. Я знаю, тебе безразличны мои... мои заскоки. Но я должна извиниться для собственного спокойствия. Прости меня. Тут вот в чем дело. У меня никогда не было сексуальных отношений с мужчиной. Так, свидания, но ничего серьезного. Я девственница.
      – Тебе всего шестнадцать.
      – Почти все мои друзья начали в тринадцать-четырнадцать. Все равно. Все равно я теперь никогда не пойду с мужчиной. Не хочу. - Я остановилась, не потому, что ждала ответа, просто нужно было удержат слезы. - Потому что я в тебя влюбилась. Пожалуйста, не надо смеяться или успокаивать. Или говорить, что это пройдет. Не пройдет. Я тебя люблю. - Мой голос был спокойным, приятно было это сознавать. - Я знаю, что ты не любишь. Не умеешь любить. Я знаю, что мы все, как ломтики пирога - не надо, взмолилась я, почувствовав, что он затрясся в беззвучном смехе. - Но у нас с тобой меньше двух дней, потом вернется мама, а Египтия захочет тебя обратно. Я не знаю, готова я или нет, но, пожалуйста, сделай меня женщиной. Я ведь не похвастаться этим хочу и не избавиться кое от чего, будто ногти обстричь, и не от скуки. А потому... потому... - я замолчала и потерлась о него щекой. Его длинные пальцы гладили меня по голове и прижимали к себе. Я знала, что на этот раз попала в точку. Он мог если не доставить мне телесное удовольствие, то хотя бы принести успокоение. Он мог мне помочь. Вспомнить свою функцию. Его ласка передалась мне, сила и ласка. Пусть я его не знала - он был непознаваем, - но я доверилась ему.
      Я медленно поднялась с пола и протянула ему руку, он взял ее, встал с кресла и посмотрел на меня. Глаза его были полны нежности и сатанинской радости. Именно сатанинской и именно радости.
      – Я люблю тебя, - сказала я, встретившись с ним взглядом.
      – Я знаю, - отозвался он. - Ты произнесла это в квартире Кловиса у окна.
      – Ты слышал? Ведь я даже не шептала...
      – Я видел твое отражение в стекле. Как и ты мое. Движение губ.
      – Ну... тогда ты знаешь. Я не хотела, я боялась это говорить. Случайно вырвалось.
      – "Я люблю тебя", сказала она случайно. - Не бойся говорить это. Насколько я знаю, ты первый человек, который меня полюбил.
      – Но ведь...
      – Да, ко мне тянулись. Отдавались. Но не любили.
      – Только не надо смеяться надо мной, ладно?
      – Что ты, Джейн?
      – А может быть, - сказала я, - ты сможешь обойтись без моих инструкций? А?
      – Хорошо, - согласился он.
      Он притянул меня в свои объятия. Так увлекает за собой откатывающаяся от берега волна. Неумолимо. Головокружительно. Упругость губ, их влажность - все как у человека... только ощущения при поцелуе совсем другие. Потом он поднял меня на руки, будто я ничего не весила, и понес в лифт.
      Я не Египтия. Я не хочу вдаваться в подробности. Я и боялась и нет: Я ликовала и была переполнена отчаянием. Его нагота ослепила меня, хотя когда-то давно Деметра выясняла, что знакомство с мужской наготой было заложено в зрительных нервах, которые она для меня выбрала. Но он был потрясающе красивый и серебряный, а в паху горел огонь. Почему считают мужской член безобразным? Сильвер был весь красивый. А я... я была неловкой, но его мягкость и бережность вскоре не оставили от этого и следа. У меня не было ни слезинки, ни кровинки. Я не была даже поранена. Его волосы скользили по мне, словно набегавшие волны. Металл совсем не чувствовался, если не смотреть. Наощупь - настоящая кожа, но кожа идеальная - ни шероховатости, ни царапин. А когда я, преодолевая смущение, сказала: "Извини, но по-моему, я не могу, ну, в смысле, кончить", почти сразу же напряжение внутри стало расти, накатили волны экстаза, я прильнула к нему и перевела дух только тогда, когда они схлынули.
      Он продолжал меня обнимать, и я сказала:
      – А как же ты?
      – А я - нет.
      – Но... ведь... ты же...
      – Мне это не нужно. - Улыбки не было видно в темноте, но она слышалась в голосе. - Я могу изобразить, если хочешь. Мне это часто приходится делать.
      – Нет. Со мной не изображай. Никогда. Пожалуйста.
      – Значит, не буду.
      Астероид проделал дырку в шторе. Я заснула. Потом проснулась, и он лежал рядом, обвив меня руками и закрыв глаза, как будто спал. Когда я шевельнулась, он открыл их, мы посмотрели друг на друга, и он сказал: - Ты красивая.