- Да, похоже, ничто уже не остановить.
      - А это, лорд-правитель, оттого, что были предприняты неверные шаги.
      - Но это чернь, и их так немного... В конце концов они должны отступить перед силой дорфарианского оружия, - жалобно заключил Матон.
      - Я рад, что вы тоже так думаете, мой лорд, - сказал Катаос. Потом небрежно добавил: - Слышали? Два дня назад висские отряды Сарита поехали на восток и разграбили Куму. Как я убежден, просто ради провизии и забавы.
      - Куму? Родной город королевы?
      - Вот именно. Небольшой, но процветающий городок, а принимая во внимание факт, что оттуда произошел член королевской семьи, - требующий возмездия. Но лорд Амрек все же полагает, что не стоит встречаться с армией Равнин в бою, - эти слова были произнесены бесцветным голосом, но Матон дернулся, чувствуя, что разговор свернул в скользкое русло.
      - Значит, они уже совсем рядом. Не исключена осада.
      - Подобный оборот кажется немыслимым. Но да, мой лорд, я считаю, что дело может дойти даже до этого. Я знаю, что несколько наших самых выдающихся горожан собираются в Таддру, а отребье из нижнего города уже сбежало. К тому же у нас есть солдаты, которых столь любезно одолжил нам Йил эм Закорис, околачивающиеся на каждом углу. Солдаты маются от безделья и затевают ссоры. И едят они тоже немало.
      - Я уверен, лорд-советник, что Амрек сделает свой ход, когда придет время, - с тревогой в голосе сказал Матон.
      - О да, - снова улыбнулся ему Катаос. - Кроме того, у нас есть собственный гарнизон, не так ли?
      Этот намек на Крина окончательно добил старого Матона. Отговорившись каким-то неотложным делом, он поднялся и вышел. "Я старый человек, - думал он. - Чего он от меня хочет? Да, он спас нас от пиратов, и вообще куда умнее Амрека. Могу я сделать его королем Дорфара? Он уже и так взбаламутил Совет. Ох, ну почему Амрек не может встряхнуться?"
      В тавернах, где они были размещены, наемники Йила бахвалились и бранились, ковыряли в зубах и плевались вином, которое было им не по вкусу. Время от времени они сцеплялись с солдатами Амрека, превращая переулки в боевые арены. Их командиры обивали пороги во дворце, пытаясь пробиться на аудиенцию к Повелителю Гроз. После наступления темноты на улицах становилось небезопасно. Одну двенадцатилетнюю девочку из благородного семейства изнасиловал на речном берегу в верхней части города закорианский капитан, но дело поспешно замяли. Дорфару не хотелось оскорблять своего благодетеля Йила, устраивая публичную порку.
      Медный зной теплых месяцев стал невыносим. Небо дрожало, как туго натянутая кожа; облака, будто нарисованные белой тушью, не двигались с места. Полноводный обычно Окрис пересох, превратившись в грязный стоячий ручей и обнажив на дне мусор и старую мебель, выброшенную владельцами. От мутной воды исходило зловоние, речные обитатели выползали из вонючего ила и умирали на мостовой. Рабам было приказано убрать обломки, пока гниющие деревянные тарелки и постельное белье не стали источником заразы.
      Жрецы в храмах вздымали руки к небу, проливая на алтарь кровь черных быков и белых птиц. Впадая в транс, они возвещали, что засуха - признак грядущей бури. Грозовые боги готовились поразить степняков.
      На полях горел на корню урожай. Рабы по ночам собирались стайками и убегали в Таддру, хотя время от времени среди них затесывались и их хозяева. Вдоль всей дороги, ведущей из Корамвиса, были распяты на столбах мужчины и женщины, повешенные умирать.
      Корамвис, мыслящая жемчужина, сердце-мозг, стал выгребной ямой для умирающих.
      В последний месяц Застис над дозорной башней на равнине взвился алый сигнал.
      По кричащим улицам проехал слуга в ливрее Катаоса.
      У ворот его виллы собралась толпа просителей, умоляющих о помощи, выпрашивающих транспорт, чтобы покинуть город. Многочисленная стража стояла плечом к плечу, сдерживая толпу частоколом копий. В отчаянии люди били в стену кулаками. Всадник пробился сквозь толпу во двор, соскочил наземь и вбежал в дом.
      Катаос встретился с ним в полосатой тени колоннады, и его глаза вдруг стали свирепыми, как у леопарда. За полупрозрачным занавесом гонец заметил женщину, стоявшую, прижав руки ко рту.
      - Ну что?
      - Мой лорд, они в полудне пути от нас.
      - А Амрек?
      - Болен, мой лорд, не может встать с постели.
      Катаос кивнул, без единого слова развернулся и отдернул занавес. Лики подняла на него взгляд. Краска на ее глазах и губах казалась чересчур яркой, ибо она внезапно стала очень бледна.
      В маленькую комнатку, где он сидел, вползли сумерки, полные теней и неслышных звуков. Они растекались по углам и плескались вокруг его кресла, как море. За высоким окном вырисовывались лишь смутные горы - огромные далекие глыбы, почти сливающиеся с темнотой неба.
      - Ты наш, - шептали ему горы. - Сын нашего утра, зачатый в сени наших костей. Приходи к нам, приходи под покровом тьмы. Мы скроем тебя, мы убережем тебя.
      - Нет, - сказал Амрек вслух. Трепещущие и шелестящие сумерки всколыхнулись и вновь улеглись. - Нет. Я король. И плачу за это тем, что завтра мне придется сражаться с этими демонами, с первенцем равнинной ведьмы-змеи. Да, я послал ему весть, что мы будем сражаться, и я сам поведу на него свои войска. Но я боюсь, боюсь, боюсь. И не могу отделаться от мысли, что это мой рок, моя судьба. Я трус, да. Но что потом? Я последний в династии Рарнаммона, и у меня даже нет сына, который продолжит мой род. Подожди, Ральднор. Погоди, пока я не женюсь и не произведу на свет сына.
      Амрек негромко засмеялся и закрыл глаза. Комната внезапно превратилась в темный сад, напоенный ароматом деревьев. Голос у него за спиной произнес:
      - Однажды, повелитель, - немало времени спустя после того, как вы отправите меня на виселицу, - кто-нибудь может исподтишка вонзить нож вам в спину или подсыпать яд в ваш кубок, что удалось бы предотвратить, будь я рядом с вами. Я в состоянии справиться со своими врагами, повелитель, если останусь в живых. И с вашими тоже.
      - Давай, Ральднор, - вслух сказал Амрек. - Давай. Враги стоят у ворот, их много, и все они с ножами. И как же ты собираешься защитить меня?
      В сумерках армия Ральднора разбила лагерь на краю равнины под Корамвисом.
      В миле от них в неподвижном воздухе над дозорной башней все еще вились красноватые дымки. Дорога, начинавшаяся среди сгоревших дотла садов, петляя, уходила к низким холмам и далекой, смутно различимой короне башен, которая была городом. На равнине не было ни огонька, но они все же видели, что уходящая вдаль линия столбов увешана мертвыми рабами, гниющими в дневном зное.
      В лагере царило молчание. Степняки, как обычно, двигались в своей безразличной бесстрастной манере, а ланнцы, элирианцы, заравийцы и полукровки вдруг притихли. До сих пор этот поход был для них чем-то вроде приключения, приятно щекочущего душу, где можно надеяться на удачу - и на возвращение домой. Теперь, перед лицом этого последнего оплота неприятеля, воплощения его духа, Корамвиса, они поняли, что натворили, и, как и дорфарианцы, были поражены этим. Они достигли своей величайшей, немыслимой цели. И тем самым дали ей власть уничтожить их.
      Корамвис, прекрасный и неодолимый.
      Яннул, точа клинки длинных мечей в свете потрескивающего костра, представил, как завтра эти широкие ворота распахнутся, изливая дорфарианскую мощь.
      "Они лениво ждали, позволяя нам приблизиться, - думал он. - Мы считали, что с нами будут корабли из Шансара и Ваткри, что тарабаннцы перейдут горы, чтобы напасть на драконов с тыла. Но нас предали, и больше никто не поможет нам. Утром всех нас ждет смерть. Всего через несколько часов. Смерть под копытами скакунов и колесами колесниц. Мы сгнием, превратившись в удобрение для их оскудевших полей, а их птицы будут рвать на клочки нашу мертвую плоть. Ох, золотогрудая Анак Равнин, зачем надо было так далеко заводить нас ради смерти?"
      Яннул огляделся по сторонам. За спиной у него стоял степняк.
      - Идем, - сказал он.
      - Куда и зачем идти?
      Степняк ткнул рукой. Люди покидали свои костры. Ланнцы и заравийцы, бросив своих женщин и добычу, награбленную в Куме, уходили за деревья, скрываясь из виду.
      - Да что там затевается? - спросил Яннул, ощутив непонятное покалывание в голове.
      - Мы идем молиться.
      - Молиться? Ну уж нет. Благодарю, но я предпочитаю провести последнюю ночь своей жизни за другими занятиями.
      Степняк больше ничего не сказал и зашагал вслед за остальными. Яннул вернулся обратно к куче оружия.
      Треск костра стал очень громким. Небо потемнело, и последний отблеск света во всех горах угас.
      У Яннула по спине пробежал холодок. Выругавшись, он бросил меч, поднялся на ноги и оглянулся. Теперь ушли даже женщины. Остался лишь безлюдный склон, испещренный черными точками кострищ.
      Он пошел вслед за ними к деревьям. Люди стояли во тьме, объединенные бескрайним безмолвием.
      "Кому они молятся? - подумал Яннул. - Анак?"
      И вдруг почувствовал странный шелест в своем мозгу.
      Он вздрогнул. Неужели теперь они могут проникать и в мысли висов тоже? Но нет, ощущение было другим_как будто все вокруг напряглось, точно ожидая чего-то.
      Воля. Зачем понадобилось называть это молитвой? Молитва была их инструментом, они использовали ее как ткань, чтобы создать наряд, как камень, которым он точил клинки.
      "Что ж, в таком случае я тоже могу высказать волю пережить завтрашний день".
      Ему показалась вполне естественной эта связь сознания с теми, кто окружал его, в слитном порыве самосохранения, хотя воздух шипел и гудел, как перед грозой.
      Из ворот Корамвиса выехал крытый экипаж, покатившийся по равнине.
      В его затхлой темноте, зажмурившись, сидела Лики. Она знала, что для Катаоса все это игра, затеянная скорее ради забавы, чем с надеждой на успех. Охваченная внезапным страхом, она закусила губу. Да проклянут его боги! Она чувствовала, как сердце у нее сжимается от страха и гнева.
      Открыв глаза, она увидела Раса на деревянном сиденье напротив. Его лицо казалось белой эмалью, и она задумалась, видит ли он ее темное лицо в этом мраке так же хорошо, как она его.
      - Зачем ты это делаешь? - она попыталась скрыть мольбу, но голос подвел ее. Сначала ей показалось, что тот не ответит, но потом он сказал совершенно спокойно:
      - Я ненавижу его. Ненавижу Ральднора.
      - Меня ты тоже ненавидишь?
      - Тебя? - он уставился на нее, как будто впервые увидел.
      - Если мы сделаем то, чего хочет Катаос, я умру. Они убьют меня.
      - Мне все равно, - сказал он, но в его голосе не было злости.
      - А ребенок? Ребенок ведь тоже умрет.
      - Это ребенок Ральднора.
      Точно обороняясь, Лики внезапно прижала ребенка к себе, прикрывая его руками. Она носила его в своем чреве и мучилась, производя его на свет, мучилась сильнее, чем за всю свою предыдущую жизнь, а теперь мужчина, ничего не знающий ни о беременности, ни о родах, одним мановением руки собирался поставить точку в его короткой жизни. Она взглянула на смуглое сонное личико, обрамленное спутанными черными кудряшками над широким и низким лобиком. Ему дали какого-то снадобья, чтобы усыпить его, закрыть эти странные осуждающие глаза и заставить замолчать требовательный ротик. Она склонилась над ним, снова погрузившись в свои горькие мысли.
      Много лет назад другая придворная дама, которую звали Ломандра, ехала из Корамвиса тем же путем, по этой бледной дороге, с ребенком на руках.
      Прошел почти час. Лишь тихонько поскрипывала повозка да грохотали колеса. Они свернули с дороги на холмистую тропу, петляющую среди циббовых рощиц и сожженных засухой фруктовых деревьев.
      Наконец повозка остановилась, и тишина, стоящая на равнине, точно сгустилась вокруг нее. Возница спрыгнул на траву, отдернул полог и остановился в ожидании. Он протянул руку, чтобы помочь Лики сойти, и его рот презрительно скривился. Ей страстно хотелось плюнуть ему в лицо, вложив в этот плевок всю свою злость. Она оттолкнула его руку и закуталась в плащ, укрывший и ее, и ребенка. За деревьями виднелись красные отблески костров. Внезапно ноги под ней подогнулись, и она почувствовала себя такой слабой, будто смерть дохнула ей в лицо, - но не только от страха.
      Степняк взял ее за руку - прикосновение было небрежным и неумолимым. Они зашагали вперед.
      На первый взгляд вражеский лагерь казался опустевшим. Ни движение, ни случайный звук не намекали на присутствие людей. Потом внезапно над склоном раздалось пение, хлопки в ладоши, отбивающие ритм заравийского танца, и смех.
      Она поразилась их самоуверенности накануне гибели.
      Неожиданно в ночной дымке перед ними вырисовался силуэт часового, который вырезал палку.
      - Кто здесь?
      - Спокойно, друг, - на желтую голову Раса упал луч света. Ланнец расслабился, оскалил зубы и отступил в сторону. Потом подмигнул в сторону отвернутого лица Лики.
      - Что ж, тоже способ убить время до боя. Ничем не хуже других.
      Как ни абсурдно, но Лики ощутила приступ ярости из-за того, что часовой мог вообразить, будто она отдалась этому щуплому рябому человечку.
      Они очутились в лагере. В воздухе висел запах почти готовой еды, над железными котлами, подвешенными над огнем, поднимался пар. Теперь в лагере происходили какие-то смутные копошения, слышались приглушенные голоса, тянуло дымком, животные щипали траву у своих колышков, и все это сливалось в одну большую темную массу в неверном свете костров.
      С ними никто не заговорил.
      В начале одного из проходов между палатками в каменном круге горел забытый костер. Вокруг него плотно росли циббы, отбрасывая густую тень. Рас подошел к огню и уселся. В траве белели кости и валялись хлебные корки. Лики на миг подумалось, что она могла бы ускользнуть от Раса, когда тот отведет от нее свои холодные глаза. Но она знала, что он ни за что не отведет от нее взгляда, никогда не позволит себе отвлечься.
      - Чего мы ждем? - спросила она в конце концов.
      - Сейчас у него в шатре люди - Яннул Ланнец и его друг заравиец, возможно, и еще кто-нибудь. Когда они уйдут, я провожу их.
      Она оглянулась вокруг в поисках шатра военачальника, но все палатки были совершенно одинаковыми.
      - Где его шатер? - прошептала она.
      - Вот он.
      Ее сердце сжалось, и, несмотря на духоту ночи, по ней пробежала дрожь.
      Когда полог откинулся, оттуда хлынул желтый свет, ослепив ее. Люди пошли прочь через лагерь. Двое из них чему-то смеялись.
      - Идем, - поднялся Рас.
      Лики лишь взглянула на него, вцепилась в ребенка и обнаружила, что не в силах сдвинуться с места. Он подошел к ней и взял за руку, медленно, без злобы и без сочувствия потянув ее за собой.
      - Там должен быть часовой, - негромко предупредил Рас. - Подойдешь к нему, а я схвачу его сзади.
      Она молча кивнула и, спотыкаясь, побрела между циббовыми деревьями. Теперь она увидела часового - степняка, бесстрастно опиравшегося на копье.
      Он сразу же заметил ее.
      - Чем могу помочь?
      Лики открыла рот, но в голове у нее было пусто. Она знала, что ужас, овладевший ею, должен ясно читаться в каждой черточке ее лица. Пока она беспомощно стояла на месте, Рас выступил из темноты и ударил часового камнем по голове.
      - Теперь больше никто тебя не остановит, - прошипела она Расу. - Войди в шатер и убей его, а меня отпусти.
      Он поднял на нее глаза - глаза баналика, опалившие ее ненавистью, и она мгновенно поняла, что умолять его бесполезно.
      - Убить его придется тебе, - сказал он. Он улыбался, но ничуть не весело, возможно, даже сам не сознавая, что улыбается. - Он никогда не позволит мне убить его. Он войдет в мой разум и остановит меня. Это придется сделать тебе.
      - Но он же колдун, - с презрением огрызнулась она. - Разве он не сможет прочитать и мои мысли тоже?
      - Ты вис. Ваши мысли заперты даже для Ральднора.
      Она отвернулась, взялась за полог, и ее поразила материальность этой кожи в ее пальцах. Чуть приоткрыв его, она скользнула внутрь. Полог с хлопком опустился за ней.
      В шатре был только один человек, читающий при свете лампы. Он медленно поднял голову, ничему не удивившись, и свет лампы упал ему на лицо.
      Она не знала, сможет ли взглянуть на него, но обнаружила, что не в силах отвести от него глаз. Она не знала, покажется ли он ей другим, но обнаружила, что он абсолютно изменился и при этом остался неуловимо тем же. Его разящую физическую красоту она помнила очень хорошо, но все-таки, похоже, недостаточно хорошо, ибо сейчас она ошеломила ее. Она не могла поверить, что когда-то делила ложе с этим человеком, оставляя на его широких плечах следы поцелуев - и зубов и ногтей тоже. Эти воспоминания о страсти, мучившие ее все застианские месяцы, стали в этом тусклом коричневом шатре ужасными, совершенно невыносимыми, словно она осмелилась хвастаться тем, что делила страсть с богом.
      - Лики, - только и сказал он.
      - Да, - прошептала она. - Я Лики, - она откинула капюшон и сбросила плащ с плеч. На ней было простое черное платье, а ребенка, завернутого в шаль, она крепко прижимала к себе. Теперь она подняла свою ношу и механически протянула ее Ральднору. - Я принесла тебе твоего сына.
      Несмотря на уверения Раса, Ральднор, казалось, видел, что творится в ее душе, безжалостно пронзая ее мозг. Наконец он подошел к ней, и его близость испугала ее - и его глаза тоже. Он легко принял ребенка из ее рук.
      - Твой сын, - повторила она. - Я так и не дала ему никакого имени, но мои служанки зовут его Рарнаммоном. Не сомневаюсь, что ты оценишь эту шутку.
      Очутившись у него на руках, ребенок проснулся, но не заплакал, и ее вдруг охватила нестерпимая ревность. Ей захотелось отобрать его и снова спрятать под плащом.
      - Разверни шаль, - сказала она. - Он принес тебе подарок.
      На груди младенца лежала крошечная позолоченная коробочка, привязанная лентой.
      - Это? - он поднял крышку. Она заметила, как внутри сверкнула золотая цепь. Кровь запульсировала у нее в черепе.
      Ральднор повернулся, протягивая ей коробочку.
      - Окажите мне честь, мадам. Возьмите цепь и наденьте ее мне на шею.
      - Я? - она отшатнулась. - Я не могу...
      - Старый элисаарский трюк, - бросил он. - Лезвие бритвы, покрытое ядом. От Катаоса? - он захлопнул коробочку и отставил в сторону. - Ты уже дважды предала меня, Лики.
      - Не убивай меня! - крикнула она. - У меня не было выбора... Катаос заставил меня повиноваться... Оставь мне жизнь, ради своего сына!
      - Если бы я сказал тебе, Лики, что сохраню твою жизнь при одном условии - я возьму твоего ребенка и разрублю его этим мечом, - ты позволила бы мне сделать это, ибо такова твоя сущность.
      Она шарахнулась от него. Когда он вернул ей ребенка, она схватила его и уткнулась лицом в шаль.
      - Твоя смерть ничего не даст, - сказал он. - Поэтому ты не умрешь.
      Ей хотелось разрыдаться, но глаза были сухими, как будто их тоже выжгло засухой. Она больше не могла смотреть на него.
      * * *
      За два часа до рассвета Яннул и Зарос, возвращаясь из палатки двух красоток, заметили нечто, медленно покачивающееся на высоком суку циббы.
      Подойдя поближе, они поняли, что это человек, повесившийся ночью.
      - Это тот чудак из дома Йир-Дакана, - вспомнил Яннул. - У него еще было такое странное имя, как будто шипение змеи - Рас. Но зачем ему понадобилось...
      - Возможно, это и есть тот, кто нас предал, - предположил Зарос.
      Они перерезали веревку и отнесли тело подальше, ибо после странной молитвы на холме настроение в лагере было слишком хорошим, чтобы позволить испортить его.
      За час до рассвета единственным прохладным местом были сожженные сады Дворца Гроз. Над обмелевшей рекой, где догнивали лилии, уже поднималась белая дымка, а по ведущим к воде ступеням перед дворцовым храмом из последних сил ползло гибнущее речное существо.
      Мужчина, облаченный в черные чешуйчатые латы, остановился взглянуть на него, прежде чем свернуть на галерею.
      В огромном пустом нефе все еще плавал дымок. Амрек стоял неподвижно, глядя на черных мраморных чудищ, маячащих в полумраке. Их удлиненные зрачки казались пятнами тусклого сияния, драконьи черты, подсвеченные чашами с огнем, несли на себе смутный отпечаток какого-то древнего неизреченного кошмара.
      - Не бойтесь, великие, - негромко сказал Амрек, - я здесь из уважения к обычаям, не более. Я ни о чем не прошу вас, ибо точно знаю, что вы ничего мне не дадите.
      Он думал о мальчике, в праздничное утро кромсавшем свою плоть ножом, неумело и остервенело. Боль, отвращение и ужас. Та рука, рука в ее слоистых серебряных чешуях, которую он полосовал снова и снова, умоляя черных богов принять его кровь, но снять с него проклятие змеиной богини. Его крики взлетали под крышу и отражались от нее эхом, превращавшим их в один долгий вопль. Потом явился Орн, любовник его матери, живой ужас и презрение, а потом чешуя отросла снова, даже не прикрыв рваные шрамы.
      Амрек коснулся своей руки, скрытой черной перчаткой, с темно-синим камнем в перстне, неумолимо охватывающем слишком толстый мизинец. Уже в восемь лет он знал, как могущественна Повелительница Змей и как мало любят его боги Дорфара.
      - Вы не любите слабых, - укорил он их.
      Даже их тень сокрушала его, давила на него, уничтожала его.
      Он раскрыл глаза и увидел фигуру женщины, стоявшей лицом к нему на той стороне широкого, вымощенного плитами двора. В луче света ее изящно накрашенное лицо было белым пятном, как и ее поблескивающая шея и руки. Он ощутил аромат духов, перебивающий запах храмовых благовоний.
      - Я же запретил вам пользоваться этим притиранием, - раздраженно сказал он.
      - Правда, Амрек? Я и забыла.
      Он взглянул на богов.
      - Вот так. В день битвы моя мать предстает передо мной с белым лицом моего врага. Чего вы хотите?
      - Мне нужен транспорт и свита. Я намерена покинуть Корамвис.
      Он повернулся к ней лицом. Она улыбалась, но в ее глазах плескался страх, хотя она очень старалась скрыть его.
      - Мне понадобятся услуги вашей гвардии, мадам. Для войны. Я не могу выделить вам опахальщиков.
      - Тогда я забираю своих придворных дам и еду одна.
      - Не смею задерживать. Желаю успешно пробиться сквозь давку у городских ворот.
      Теперь в ее глазах плескался яд - и в его тоже. Каждый видел в другом телесное сходство, но ни капли духовного.
      - Какой пример вы подадите армии Корамвиса, мадам! Королева бежит через задние ворота, когда военачальник выезжает из парадных!
      - Ты! - выплюнула она. - Военачальник! Командующий! Тебе не место ни на войне, ни на троне! Тебе следовало бы стать жрецом, сын мой, которые только и делают, что тянут руки к богам и умоляют их о пощаде, - она помолчала и потом выговорила с чем-то большим, чем простая злость: - Человек с Равнин убьет тебя, Амрек.
      Он почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от сердца - не от ужаса или удивления, но от безупречности предзнаменования, сорвавшегося с ее губ.
      - Да, матушка, - сказал он, - я давно знал, что он принесет мне смерть. Я избегал его. Теперь обстоятельства лишают меня возможности бежать. Да и вас, судя по всему, тоже.
      - Трус! Ты смирился со своей гибелью и стараешься увлечь за собой столько людей, сколько сможешь!
      - Похоже, день, когда вы разделили ложе с Редоном и зачали меня, все-таки оказался несчастливым.
      Он пошел прочь, но она окликнула его, и ее голос внезапно стал безумным и срывающимся от волнения:
      - Подожди!
      - Хорошо, мадам, - он остановился, не поворачиваясь к ней. - Я жду. Только зачем?
      - Чтобы услышать от меня всю правду, - выдохнула она.
      Когда он повернулся к ней, то увидел в ее глазах знакомое выражение. Именно оно стояло в них, когда она сказала ему, что единственная женщина и единственный мужчина, которые ему дороги, любят друг друга наперекор ему.
      - Так говорите же ее, - устало произнес он.
      В ее глазах мешались ликование и смятение. Слова потекли из нее, торопливые, обгоняя друг друга.
      - Ладно. Я скажу. Поговаривали, что Ральднор - не сын Редона, а ублюдок Амнора, его советника. Но кто из нас усомнится, что Ральднор принадлежит к роду Редона? Это ты, сын мой, ничем не напоминаешь прежнего короля.
      Его губы зашевелились.
      - Я вас не понимаю, мадам.
      - Неужели? Значит, придется объяснить понятнее. Редон боялся меня и не мог зачать ребенка, без которого я в конце концов утратила бы свое высокое положение, уступив место какой-нибудь более молодой и плодовитой девице. Ты всегда называл меня шлюхой. Можешь радоваться доказательству этого. Я делила ложе с Амнором, и, сам того не зная, он зачал со мной тебя, - ее глаза опустели при воспоминании о былой ненависти. - А потом мой царственный муженек, в чьих чреслах не горел огонь для меня, переспал с маленькой белой нетронутой сучкой с Равнин и отдал ей то, что по праву должно было принадлежать мне. Какова ирония, не правда ли, Амрек? Ты, недалекий калека, - отпрыск Амнора. Ральднор, а не ты, должен был стать моим сыном.
      Она взглянула на него, и в этот миг все ее годы ясно читались на ее лице. Обманом лишенная всего, как она считала, она должна была взамен получить власть уничтожить. Но его лицо ничего не выражало. Ничего. Его глаза смотрели в одну точку, как у слепца.
      С тем же успехом он мог быть мертв уже сейчас.
      24
      Медные глотки корамвисских труб взревели, исторгнув призыв к битве нечто неслыханное в этих местах вот уже несколько столетий. Казалось, что каждый камешек в городе отзывается на него. Он вспугнул белых птиц с их насиженных мест на Аллее Рарнаммона. Лишь облака остались недвижимы полупрозрачные, съежившиеся облака, сморщенные зародыши нерожденного дождя на небе цвета индиго, почти черном.
      По полупустым улицам ряд за рядом шагали солдаты с барабанами, трубами и трещотками. Солнце горело на их чешуйчатых латах, на начищенной конской сбруе, на металлических частях колесниц; пламенели алые флаги. Катапульты и прочие машины грохотали по выщербленной брусчатке мостовой. Из окон выглядывали мужчины и женщины, которых это зрелище немало приободряло. Магу с Равнин противостояла армия, намного превосходящая его численностью и умением. Печатала шаг личная гвардия Амрека, сверкая белыми молниями на плащах, а вслед за ними в своей колеснице ехал Верховный король, Повелитель Гроз. В черных с золотом кирасах с широкими воротниками, в шипастых драконьих шлемах, они будто напоминали самим себе о Рарнаммоне и своей истории, полной победоносных войн. Некоторые женщины бросали вниз венки, уже чуть пожухлые от жары. На лице Амрека не было никакого выражения, но большинство смотрело лишь на его латы. Следом за ним шагали закорианцы, которым уже простили неосмотрительный поступок одного из них, с восьмифутовыми палицами и в черненых доспехах.
      На широкой площади перед Степными вратами Корамвиса на мраморном алтаре закололи трех быков.
      Катаос, закованный в тяжелую броню, стоял в своей колеснице рядом с колесницей Амрека. Лорда-советника донимало множество мыслей. Он не знал, преуспела ли Лики в своем поручении; все зависело лишь от того, как выпадут карты в этой игре, и она тоже, как все остальное, была картой в игре, картой, о потере которой он даже не станет особенно сожалеть. Его план был одобрен Советом, но не Амреком - от того скрыли все это. Если ничего не выйдет, невелика беда. Столкнувшись с настолько превосходящей армией, степнякам все равно не останется ничего, кроме гибели. Но если его план увенчался успехом, Катаос, несомненно, станет героем города. Корамвисцы до сих пор опасались нападения пиратов, но верили, что Дорфар, вступив в войну, сможет уничтожить этих разбойников; кроме того, в настоящий момент пираты были проблемой Закориса и Кармисса, которые, вполне возможно, избавят Дорфар от этих хлопот. Даже те, кто говорил о демонах из-за моря, отлично понимали, что их вызвал Ральднор, и если будет уничтожен он, то им тоже придет конец. Но все же именно Ральднора боялись больше всего, нерассуждающе: его неслыханной удачи, его репутации и его матери - всего, что превратило его в фигуру, овеянную зловещей славой.
      Последний бык истек кровью.
      Голубоватый дымок поднимался вверх, белый на темном небе.
      "А если в предстоящем бою Амрек падет, я возьму Совет в свои руки", подумал Катаос - и почувствовал на себе острый взгляд короля.
      - Где же Крин, мой повелитель? - быстро спросил он. - Вы рассчитываете, что войска Речного гарнизона присоединятся к нам здесь?
      - Я оставил Крина охранять город, - отозвался Амрек. Его голос был совершенно бесцветным, пустым.
      "Он уже простился с жизнью, - решил Катаос. - Он думает, что Ральднор убьет его".
      - Но, мой повелитель, Крин не свободен от подозрений. Если он откроет ворота неприятелю...
      В глазах Амрека сверкнула крохотная искорка жизни.
      - Ты такой же слепец, Катаос, как и я. Для меня большое утешение знать это.
      Они стояли под плавящимся солнцем, образуя строй, который казался неизмеримо маленьким на почерневшей от засухи равнине.
      Из ворот на холме хлынули дорфарианцы, усеяв склон своими сверкающими каре. Солдаты смеялись и злословили. Если это и была равнинная армия, как же ей удалось дойти так далеко?
      - Неужели для того, чтобы прихлопнуть муху, нужен жернов? - ярились закорианцы.
      Однако никаких новых команд не поступало. Бесчисленная масса солдат двинулась к равнине, а с высоты послышался голос первых дорфарианских катапульт, плюющихся огнем. Сухие деревья немедленно занялись. Долину затянул дым. С внезапным криком первые ряды дорфарианской кавалерии сломались и галопом поскакали вниз, в этот туман. Сомкнув копья, за ними устремилась пехота, а замыкали строй колесницы.
      Амрек ощутил, как чудовищная судорога движения подхватывает его, увлекая за собой. Вокруг колыхалось бескрайнее море сверкающих солдат, кричащих во всю мощь своих глоток и несущих его в пылающую тьму садов.
      - Хай-йя! Хай-йя! - подхлестывали скакунов возничие.
      Дым плотной вуалью окружал его лицо.
      Солдат слева от него, внезапно вскрикнув, рухнул замертво, хватаясь руками за стрелу, торчащую из шеи. Амрек не мог отвести от него глаз.