День за днем они ехали по Равнинам. Снег сильно затруднял передвижение, но все же не делал его полностью невозможным. Два степняка стоически переносили все трудности. Яннул Ланнец, доведенный до белого каления их молчаливостью, ругался и орал песни. В целом он чувствовал себя не так уж плохо, если бы не нервничал, как мальчишка, идущий к своей первой женщине, возвращаясь на родину со столь своеобразным поручением.
      Когда они проезжали маленькую страну Элир, снег валил густыми хлопьями. За несколько миль они миновали пять или шесть темных башен, наблюдательных пунктов астрологов, на вершине каждой из которых горел одинокий тусклый огонек.
      Путь через Элир занял не слишком много времени. Перед рассветом, на границе с Данном, Яннул увидел двух волков, терзающих свежую добычу. Почуяв путников, они подняли окровавленные морды, истекающие дымящейся слюной, и сверкнули красными угольками глаз. В сознании Яннула шевельнулась неприятная мысль о дурном знамении.
      Король оказался очень молоденьким, совсем мальчиком. Он держал на коленях детеныша калинкса, с серьезным видом слушая Яннула, а рядом с ним сидела его сестра-жена, слушавшая с таким же вниманием. На самом деле Яннул говорил не для них, а для королевских советников, стоявших за костяным креслом, поигрывая кусочками кварца.
      Тем не менее, когда он закончил, они дождались, пока выскажется мальчик.
      - Ты ланнец, - сказал юный монарх высоким мальчишеским голосом, - но сражаешься на стороне Равнин. Почему так вышло?
      - Человек, пославший меня, мой король, привлек меня на свою сторону.
      - Как? Посулив награду?
      Яннул криво улыбнулся, видя, что мальчишка умен не по годам.
      - Нет, мой король. На его стороне правда, как я уже объяснил вам. Кроме того, он был моим другом.
      - Был?
      - Теперь он король, как и вы. Это затрудняет дружбу.
      Мальчик кивнул. Что-что, а это он явно успел уяснить. Потом сдержанным, но заинтересованным тоном он попросил:
      - А та, другая страна... расскажи нам о ней, Яннул.
      Позже, когда его советники удалились, чтобы обсудить свою позицию, мальчик завел с Яннулом серьезный разговор, а маленькая королева безмятежно улыбалась. Сердце Яннула переполняла странная гордость за них обоих. Когда он будет стариком, да если даже и не доживет до старости, эта пара, повзрослев, будет мудро править Данном.
      - Пойми, Яннул, - сказал ему король. - Будь я постарше, я сам повел бы мой народ в сражение за Короля Равнин. Но я знаю, что будут говорить. Скажут, что народ Равнин ненавидят не одни дорфарианцы, но и закорианцы с элисаарцами, которые тоже будут сражаться против него. Скажут, что Дорфар наш сосед, которого отделяет от нас лишь узкая полоска воды. Он нападет на нас и уничтожит, а армии у нас нет.
      - У народа Равнин тоже нет армии, но он создает ее. У него нет другого выхода.
      - Да, - кивнул король. Глаза его сияли. - Многие ланнцы будут сражаться на их стороне. Я слышал, как двое или трое на лестнице обсуждали это. Амрека здесь любят не слишком сильно. Королева, та вообще считает, что он демон.
      Безмятежная девочка опустила ресницы и хихикнула.
      Позиция Ланна в этом вопросе должна была стать такой, как сказал король, но насаждаться не слишком ревностно. Что же до прохода иноземных кораблей мимо берегов Ланна, то им обещали не причинять никакого вреда. Кроме того - хотя прямо об этом никто не говорил, лишь намеками, - тем, кто отправится на равнины, не станут чинить никаких препятствий. За ужином, накрытом в парадном зале, к Яннулу подошли двое молодых аристократов с горящими глазами и принялись рассуждать о справедливости и борьбе - и ни один из советников даже ухом не повел. Двух его желтоволосых спутников также засыпали вопросами. До сих пор атмосфера была довольно сдержанной, но все же обитатели Равнин показались ланнцам странными и неразговорчивыми. Их расспрашивали не слишком долго.
      Когда-то давно в этих голубоватых холмах Яннул с братьями похвалялись, что будут сидеть за одним столом с королем. В тот день воспоминания так и одолевали его. Окруженный множеством знакомых вещей, он еле удерживался, чтобы не остаться в этой стране на некоторое время, отправившись навестить родных. Но времени на это не было.
      Трое других отправились по снегу в Зарависс, в Зарар, где одиннадцать лет назад из земли вдруг забил горячий источник. Вокруг него возвели новый дворец - зимний дом, где король со своими женами мог обогреться в холода.
      Тханн Рашек, которого в определенных кругах до сих пор именовали Тханном Лисом, подремывал у роскошного камина, а две молоденьких красавицы играли на восьмиструнных лютнях и напевали нежные мелодии Тираи. Он был стариком, любившим окружать себя красивыми вещами, строил из себя праздного лентяя и казался обманчиво уступчивым. Когда слуга наклонился и прошептал ему на ухо новости, глаза Тханна Рашека расширились, и он начал проявлять признаки сверхъестественной бдительности.
      Три закутанных в плащи фигуры вошли в комнату и поклонились одновременно, словно марионетки.
      - Дети Равнин. Как интересно, - заметил Рашек.
      - Мы привезли письмо от нашего короля, - произнес один из них.
      Слуга Тханна Рашека принял бумагу и передал ему. На воске, скреплявшем ее, не было никакого оттиска. Сломав печать, Рашек начал читать, потом поднял глаза.
      - Ваш король подписался именем Ральднор эм Анакир. Он утверждает, что является потомком Повелительницы Змей?
      - Теперь мы все так называем себя. У нашей страны нет имени - поэтому мы заявляем, что произошли от Нее.
      - Неплохо придумано, - усмехнулся Рашек. - Поэтично, но вполне годится, - и тут же, не меняя тона, спросил: - Так ваш король считает, что я должен ради него рассориться с Дорфаром? Поставив под угрозу мою слабую и праздную страну?
      Он уже отправил Амреку примерно такое же послание относительно города на Равнинах: "Увы, у меня неважные войска: любители удовольствий и хвастуны. Они не выживут в снегах".
      Ответ Амрека не заставил себя ждать.
      "Ваше открытое нежелание помогать сердит нас. Мы не забыли ни ваших прошлых слов по поводу моего решения избавить Дорфар от равнинного сброда, ни того, что вы еще долго торговали с Равнинами после того, как мой эдикт запретил это. Вам придется привести свое хозяйство в порядок к весне, мой лорд".
      Казалось, посланец с Равнин прочитал мысли Тханна Рашека. А может, и в самом деле прочитал - умели же они читать мысли своих сородичей, разве не так?
      - Вас могут вынудить вступить в войну на стороне Дорфара, господин король.
      - Могут. Но исключительно силой, как мне кажется.
      - Значит, в этом случае вы выступите против Равнин?
      - Я? - Рашек улыбнулся. - Я никогда не был особенно воинственным, ваша честь. А моя страна - куртизанка, интересующаяся лишь роскошью и любовью.
      - После оттепели, господин король, - сообщил посланец, - мы сами выступим против Дорфара, и наш путь проляжет через Зарависс.
      - Я никому не отказываю в проходе. Мы - дружелюбный и гостеприимный народ. Вне всякого сомнения, вы не найдете здесь отказа ни в чем... особенно у наших свободомыслящих женщин.
      Посланец поклонился. За этими беспечными словами стояло очень многое.
      - Да, еще кое-что, - спохватился Рашек. - Я слышал, ваш король - тот самый Сарит, возлюбленный моей внучки Астарис. Но мне казалось, что его убили люди Вал-Малы.
      - Да, это он, лорд Рашек. Он не погиб в Корамвисе.
      - Какая насмешка судьбы, - сказал заравиец. - Тогда, может быть, ваш король отомстит за женщину с красными волосами, которую погубил Амрек.
      Но посланцы Короля Равнин ничего ему не ответили.
      Когда они ушли, он подумал об Астарис. Из всех прекрасных вещей, окружавших его, она была самой прекрасной. Странная, редкостная женщина. А за высокими окнами снег падал в отверстия обледенелых фонтанов, и он чувствовал, как этот леденящий холод пробирается в его кости.
      Еще до окончания третьего месяца снегов разрушенный город снова заполнили Висы.
      Они прибывали в колесницах, повозках, телегах, верхом на зеебах и пешком - не для того, чтобы поселиться здесь, но из вдруг вспыхнувшей преданности едва знакомому делу и еще менее знакомому народу. Спокойные ланнцы, красивые заравийцы, элирианцы, оказавшиеся замкнутыми и по большей части неразговорчивыми. Страна превратилась в бурное море, по которому катились волны на север и восток. Приходили даже солдаты-наемники из Зарара и Тираи вместе со своими офицерами, по ночам аккуратно спарывая с формы знаки различия, чтобы не компрометировать Тханна Рашека. В эту пору на улицах можно было услышать даже неразборчивый акцент Корла, а в лагере, разбитом у стен, среди прочих обитали два странствующих элисаарца, которые не испытывали горячей любви к своей родине. Кроме того, по каким-то причинам вернулись многие из тех, в чьих жилах текла смешанная кровь - мужчины со светлыми глазами и темными волосами, белокурые и черноглазые женщины. Возможно, они чувствовали себя еще более одиноко, глядя на этого короля, который когда-то ничем не отличался от них, а теперь взлетел столь высоко. Но давно подавляемая гордость и яростное недовольство уже кипели в них. Они были столь же готовы к борьбе, как любой из чистокровных заравийских наемников или мечтательных звездочетов-элирианцев.
      Пришельцы принесли с собой собственные распри и раздоры. Они воровали друг у друга скот, зеебов и снаряжение. Они слагали каждый свои баллады и ностальгически тосковали по дому, который теперь перестал быть для них безопасным и скучным.
      Это было странное время, ибо разрушительные силы уже пробудились, и люди чувствовали, как они все сильнее овладевают их родными краями и их душами. Даже сейчас, в самом начале, ничто больше не могло оставаться таким, каким было. Вскоре всему предстояло измениться, исчезнуть с лица земли, и единственной возможностью остаться были либо невиданные перемены, либо полное перерождение.
      Третий месяц Корамвис выдерживал осаду неумолимых снегов.
      В эту жгучую стужу придворная дама королевы, Дафнат, не обращая внимания на собственное саднящее от холода и стянутое в деревянную маску лицо, еще усерднее трудилась над королевским телом, умащая его кремами. Вал-Мала, чувствуя в снеге серьезного противника, почти не выходила из своих покоев. Теперь она больше не пользовалась белилами. В беспощадном бледном свете зимнего дня ее золотистая кожа казалась хрупкой, как старый пергамент. Ничто не радовало ее.
      "Я начинаю жить воспоминаниями, как старуха, - думала она. - Это я-то..."
      Она думала о Редоне - не как о человеке, а как о воплощении ее разочарования. Воспоминания о том, как он впервые приехал во дворец ее отца в Куме, оставляли у нее во рту кислый привкус.
      Ее отец был правителем этого городка, небольшого и не слишком важного купеческого поселения с приземистыми башнями, больше всего похожими на раздавленные пирожные. В каком-то из путешествий он оказался на пути у Редона - в противном случае ему, вне всякого сомнения, никогда бы не пришло в голову побывать там. Вал-Мала ненавидела Куму, как ненавидела свою ревностно оберегаемую девственность. Ее бесчисленные любовники, как могли, старались ублажить ее, и после каждого месяца Застис няньки с умелыми пальцами приходили ощупывать ее, дабы убедиться, что она не зашла чересчур далеко. Таковы были обычаи ее дома.
      В вечер перед приездом Редона ее дамы невыносимо раскудахтались, сходя с ума от нетерпения. Каких только историй о нем они не рассказывали! Истории о его власти и о его красоте, о его жгучих глазах, которые могли буквально раздеть женщину - они были абсолютно уверены, что как-то раз он на самом деле совершил такое волшебство. По случаю его визита Вал-Мале сшили платье из прозрачной ткани, затканной золотыми цветами, а волосы убрали в двадцать тугих косичек, густо вплетя в них жемчужины.
      Встало солнце. Пробудившийся раньше обычного дворец просто обезумел от ожидания. Сопровождаемая тринадцатью дамами в платьях из розово-красного шелка, Вал-Мала от правилась на городскую стену. Оттуда, как ей сказали, она могла смотреть вниз и осыпать колесницу Редона цветами, как требовали приличия. Ей дали все указания, но она ждала на стене, затаив дыхание в ожидании того, что он поднимет на нее взгляд.
      Длинная бронзовая людская река нескончаемо лилась сквозь ворота Кумы. Наконец она разглядела его колесницу, украшенную орнаментом, который нельзя было спутать ни с каким другим. Она склонилась и осыпала его цветами, назвав по имени - и этого, как выяснилось, было достаточно.
      Перекрыв гул толпы, ее звонкий и чистый девичий голосок достиг его ушей, он поднял голову и взглянул ей в глаза. В те дни Редон, хотя и много старше ее, был настоящим великаном - прекрасным, почти богоподобным, великолепным представителем своего рода. Его вид ошеломил ее. Ее мгновенно потянуло к нему всем существом. Такого дикого желания она не испытывала еще никогда.
      Потом, лежа в темноте и глядя, как дрожат на потолке отблески факелов проходящих мимо часовых, она с неукротимой страстью представляла то наслаждение, которое она испытывала бы в объятиях Редона, возьми он ее себе в жены. Она поклялась себе, что если только удастся заставить его пожелать ее, он женится на ней и увезет ее из унылой провинциальной Кумы в блистательный Корамвис, к сладостной пытке своего ложа.
      Вскоре стало очевидно, что Редон очарован ею. Он часами не сводил с нее глаз, а она притворялась, будто не замечает его внимания. В конце концов она ухитрилась как-то остаться с ним наедине в мраморном зале, уставленном грубыми изваяниями ее предков, куда не смели войти слуги, уже успевшие разобраться в ситуации.
      - Ах, мой лорд, - вздохнула она. - Как, должно быть, прекрасно жить в Корамвисе! Вы, наверное, жаждете вернуться туда.
      Его глаза, как обычно, ласкали ее лицо и тело, и когда она приблизилась к нему, он поймал ее за руки.
      - Ты хотела бы увидеть Корамвис, Вал-Мала?
      - О да, - шепнула она. - Всем сердцем, мой лорд.
      - Ты совсем еще ребенок, Вал-Мала, - он обвил ее руками. Она прижалась к нему.
      - Я умоляю вас научить меня быть женщиной, мой лорд.
      Он мог бы взять ее прямо там и тогда. У него хватило бы денег, чтобы расплатиться за ее поруганную девственность. Но его сводила с ума ее необыкновенная красота и ее доверчивость, которая на самом деле была лишь бездумной глупостью. В каком-то смысле он был чувствительным, к тому же не слишком хорошо понимал женщин и их реакцию на него.
      Она настолько свела его с ума, что он женился на ней и поставил выше всех предыдущих супруг. В чудесном белом дворце у подножия Драконьего гребня Дорфара он осыпал ее миллионом подарков, но замужество обмануло все ее ожидания.
      В своей огромной раззолоченной постели он набросился на нее, как зверь, но Вал-Мала была такова, что причиненная им боль доставила ей куда больше удовольствия, чем все остальное, что он мог бы сделать. Ее так долго терзали утонченными ласками, не давая достигнуть кульминации, что эта боль сама по себе стала для нее наслаждением. Когда все было кончено, она еще не насытилась, и эта жадность напугала Редона. Он не был особенно искусен и предпочитал быть соблазненным, а не соблазнителем, что и стало главной причиной ее легкой победы над ним. И теперь он навязал своей ученице эту роль, которую она вынуждена была играть, тем самым внушив ей ненависть и презрение к себе. Однако, несмотря на все это, она была опытной и искусной, и скоро он уже не мог обходиться без нее. Через некоторое время она стала его главной королевой.
      Через десять месяцев после свадьбы она начала потихоньку лишать его своих милостей. Когда он хотел ее сильнее всего, она ускользала. Она заставила его вымаливать ее ласки, сделала его робким, получая от того злорадное удовольствие, и все это время ненавидела его еще сильнее за то, что он безропотно подчиняется ее прихоти. Она была четырнадцатилетней девчонкой, а он - мужчиной и королем. Ей хотелось, чтобы он заставил ее умолкнуть, взял силой и использовал, хотя она вряд ли отдавала себе отчет в своих желаниях.
      В конце концов она отвернулась от него, начав использовать преимущества своего положения, поддавшись искушению власти и меняя любовников как перчатки - любовников, самым изобретательным из которых был Амнор. Он оказался очень полезен ей, и не в последнюю очередь как убийца. Но больше всех она привязалась к Орну эм Элисаару, ибо он обращался с ней, как со шлюхой, и тем самым, как ни странно, полностью ее удовлетворял.
      На четвертый месяц снега отступили под натиском дождей. Через девять дней под набрякшими дождем желтыми тучами из Корамвиса выступила готовая к войне армия.
      Возглавлять ее выбрали Атулла Иллумского - Дракон-Лорда, который прежде командовал одной из горных крепостей на границе с Таддрой. Это был довольно опытный, закаленный и прямолинейный человек, привычный к сражениям, но обладавший несколько сомнительной репутацией. На роль усмирителя бунта равнинной черни его кандидатура подходила как нельзя лучше. Возможность того, что карательную операцию возглавит Амрек, всерьез не рассматривалась. Короли не размениваются на подобные мелочи. Возможно, причиной было еще и то, что Амрек часто бывал болен (о чем редко упоминали), а его власть была довольно шаткой. Некоторым даже казалось, что он боится возвращаться на Равнины. Был ли виной тому давний позор, рога обманутого жениха? Или он верил в россказни о равнинной магии и страшился проклятия давно мертвой ведьмы Ашне'е? Верил в то, что Король Равнин действительно был сыном его отца?
      Стоя на лестнице и глядя на уходящую армию, Амрек ощущал смутный ужас и отчаяние, шевелившиеся где-то в глубине его души. "Я бессилен перед этим призраком", - пронеслось у него в сознании. Он взглянул на женщину, стоящую у него за спиной.
      - Итак, матушка, наш бравый капитан отправляется в поход.
      - Мы будем молиться богам за его успех, - сказала она бесцветным голосом.
      - Ты считаешь, что Атулл будет разбит, - произнес он, подходя к ней почти вплотную. На лбу у нее прорезались тонкие, еле заметные морщинки, что встревожило и обрадовало его одновременно. - Не надейся, что равнинные крысы в конце концов убьют меня.
      Она помотала головой. Ей вспомнился Ральднор - и светловолосая женщина, наславшая на нее змею в склепе Редона.
      "Неужели я опять приняла живого за мертвого?" На ум ей пришла могила в Речном гарнизоне. Нет. Она не станет разрывать могилы, что бы там ни лежало. Она больше не хотела ничего знать, ибо если она снова упустила его...
      Всю ночь в ее спальне приглушенно горели лампы. Она начала бояться темноты.
      Войско Атулла двигалось через Оммос. Оммосцы повадились бросать в пылающие чрева своих Зароков тряпичных кукол с желтыми волосами. В небесах глухо ворчал гром.
      Когда они шли через Зарависс, неудачи преследовали их одна за другой. Колеса отваливались, деревья падали, преграждая путь. Между Абиссой и Тираи, во время переправы через реку, вздувшуюся и мутную от дождей, под ними разошлись бревна. Колесницы, люди и животные барахтались в бурном потоке и шли на дно, не имея сил бороться с ним. По ночам в лагере то и дело поднималась тревога, но темные силуэты, которые не удавалось задержать, удирали в холмы. Провиант разворовывали, скакунов отвязывали. Время от времени словно сама собой загоралась одна из палаток, и ветер разносил искры.
      Атулл разослал гонцов. Скоро до Тханна Рашека дошел приказ: "Ваши люди препятствуют нашему продвижению. Остановите их".
      Ответ Рашека был исключительно учтивым: Зарависс пострадал от суровой зимы и предшествовавшего ей неурожая, и голод вынуждает бедных людей грабить на дорогах. Если бы Рашек знал способ повлиять на бандитов, он был бы счастливым человеком. Он сам умоляет Повелителя Гроз подсказать ему, как справиться с этой напастью.
      Войска Атулла добрались до Сара, страдая от проливных дождей, и обнаружили, что город охвачен беспорядками. За полчаса до того на сарских дозорных башнях зажглись алые сигнальные огни. На рассвете пастухи заметили войско, двигающееся по Равнинам на север.
      Население Сара было вне себя от страха - как перед солдатами Атулла, так и перед войском с Равнин. Толпы беженцев покидали город, уводя плачущих детей и блеющий домашний скот. Даже если все слухи были правдой, они были уверены в том, что Ральднор, сколько бы ни объявлял себя одним из сынов Сара, не пощадит город.
      Драконы двинулись к Равнинам и пересекли границу ранним вечером. Никаких следов передвижения армии они не заметили.
      - Те пастухи, должно быть, хлебнули лишку, или им приснилось, - заметил один из капитанов Атулла. - Думаю, эти крысы все еще прячутся в своих развалинах.
      С наступлением сумерек они разбили лагерь на берегу неширокой речушки, в леске, который хоть как-то защищал от дождя. Вскоре в темноте замелькали светлячки их костров. Часовые обходили лагерь. Они даже не тревожились, ибо не ожидали ничего необычного.
      Перед самым рассветом часовой на западной стороне лагеря услышал шорох мокрой листвы и пошел посмотреть, в чем дело. Обратно он не вернулся.
      - Пожар!
      Крик заметался по узеньким проходам между палатками. Люди вскакивали, кашляя и ругаясь, животные кричали и метались у привязей, срываясь и убегая прочь, взмыленные от ужаса. Ночью дождь ослабел, но почти ничего сухого, что могло бы гореть, уже не осталось. Тем не менее пропитанный водой подлесок тлел. Лагерь окутывал густой удушливый дым.
      Атулл ощупью выбрался из палатки, протирая слезящиеся глаза. Никакой надежды на упорядоченное отступление не было. Люди и животные врассыпную бросились из леса.
      За деревьями, подсвеченные первыми неяркими лучами солнца, неожиданно материализовались человеческие фигуры. Глухо лязгнули мечи, засвистели копья. Дорфарианцев, в своей гордыне и злополучной надменности не ожидавших ничего подобного, порубили на куски, пока они в панике выбирались из дымящейся западни. Враг вдвое уступал им в силе и численности, и по сравнению с ними был вооружен из рук вон плохо. Однако дым и внезапность сыграли ему на руку. Гибель дорфарианцев была быстрой и бесславной. Сам Атулл тяжело рухнул на землю с ругательством на устах и степной стрелой, засевшей в его кишках.
      Их выкурили из логова, точно оринксов, обитающих на холмах вокруг Корамвиса. Эту хитрость отлично помнил человек, однажды охотившийся вместе с корамвисцами в тот день, когда задрожала земля.
      Нескольким солдатам удалось уклониться от окровавленных клинков и бежать. Это было постыдное бегство, но им все равно не удалось обмануть смерть. Кое-кто бесследно исчез в Зарависсе. Тех же, кому удалось добраться до Дорфара, повесили - всех до единого.
      Так же неожиданно с севера появились корабли, похожие на черных лебедей.
      Они покачивались на морских волнах - суда из Шансара и Ваткри, идущие в Оммос вдоль темных берегов Ланна, огромный шансарский и вардатский флот, проскользнувший мимо варварской Таддры, направляясь в Элисаар и Закорис. И. пока еще далекие, скрытые Драконьим гребнем, с тыла к Дорфару подбирались тарабаннские галеры с кроваво-красны ми парусами.
      Их постройка заняла долгое время. Ваткри лишила свои леса всех вековых деревьев и превратила сухопутную армию во флот, которым командовал Джарред. Шансарцы, жаждущие заполучить земли Висов, скакали вокруг своих черных парусов, осененных гербами бесчисленных королей, и распевали пиратские песни. Белокурые богини с чешуйчатыми хвостами склонялись к воде с задранных кверху корабельных носов рядом с загнутыми птичьими клювами и оскаленными пастями водяных змей.
      Воодушевление, покинувшее их вместе с беловолосым мужчиной, все еще двигало ими в разнообразных направлениях. Они остановились в нескольких милях от Виса, ожидая, точно тень вечернего солнца. Время еще не пришло. Они должны были получить сигнал, который узнают их жрецы - мысль, Послание. Оно могло прийти от посвященного с Равнин - магическое причастие, передаваемое от одной группы восприимчивых к другой. Многие верили, что он один отдаст этот приказ - человек, которого звали Ральднором. Особенным трепетом это имя наполняло пиратов. В некотором смысле они даже обожествляли его.
      Шли дни. Разразился шторм, и корабли Тарабанна с алыми парусами отошли чуть дальше от берега.
      - Он в Зарависсе, - сказал Мелаш, верховный жрец Ашкар Ваткрианской. Широкие палубы охватило безмолвное, тревожное веселье.
      Первое указание получили сорок шансарских пиратских кораблей.
      Жрецы выкрикивали приказы с побледневшими лицами. Паруса надулись, окованные железом весла вздыбили стеклянную поверхность моря и погнали корабли в бухту Саардоса, столицы элисаарских королей со времен Рарнаммона.
      На палубы выкатили орудия. Ложки катапульт, со звоном сорвавшись с кожаных ремней, обрушили шквал белого огня на прибрежные особняки и торговые кварталы. Пламя с треском лизало здания и рвалось к небу. Пираты, неистовствуя, соскочили на полыхающую пристань, разбежались по тлеющим рыбачьим лодкам и причалам и принялись убивать ничего не подозревающих солдат, высыпавших из стен гарнизона.
      В ту ночь Саардос сгорел дотла - жуткое предостережение всем темноволосым расам. От древних дворцов не осталось камня на камне; гарнизон сдался на рассвете. Воющая и рычащая толпа захватчиков бросилась терзать труп павшего города. Король через задние ворота бежал в крепость Шау, чтобы собрать там войско. В панике бегства и пылающей тьме его военачальники так и не поняли, кто был их противником. Они сочли, что на них напал Закорис или Таддра, и мир сошел с ума.
      Равнинная армия оставила Сар нетронутым, но тем не менее совершенно опустевшим.
      Над заравийскими степями стоял теплый, с легким оттенком зловония, запах лета. По пути им то и дело попадались маленькие городки - они проходили их чуть ли не через каждую милю. Зарар они обошли стороной, и над башнями его гарнизона не поднялся сигнальный дым, хотя дозорные заметили их. Время от времени к ним подъезжали люди, вливаясь в войско - по двое, по трое, реже в одиночку.
      Придорожные поля были пустынными, а фермы безмолвными, но полными встревоженных глаз. Степняки брали очень немного и совсем ничего не воровали. Близ Тираи луга алели цветами, а жители останавливали их, пригоняя подводы, груженные пивом и хлебом для войска Ральднора. Были там и женщины, бросавшие солдатам красные цветы. Степняки невозмутимо смотрели, ланнцы смеялись, заравийцы кланялись и втыкали цветки в петлицы. Цветы валялись под ногами животных, издавая пьянящий аромат. Для Ральднора это лето ничем не отличалось от прошлого.
      Темноглазые девушки все еще заглядывались на него. Но теперь он был другим, не искателем приключений из Сара, а божеством в теле героя. Их вздохи немного изменились, но меньше их не стало.
      Тханн Рашек был в Лин-Абиссе, в белом дворце с витыми золотыми колоннами. Он велел передать войскам, вошедшим в его страну, следующие слова: "Мой город безоружен перед вами. Мы открываем ворота и взываем к милосердию Ральднора, сына Анакир".
      В тот вечер в Городе наслаждений царило оживление, хотя и не из-за гостей с Равнин. Ланнцы и заравийцы правили бал, вкушая щедро предлагаемые этим городом плотские удовольствия.
      "На Равнинах не слишком любят женщин", - жаловались хорошенькие дочери Ясмис.
      "Мужчин тоже", - вторили им ее смазливые сыновья в Оммосском квартале. Воздержанность этой белокурой расы, хотя они всегда о ней подозревали, стала для них большим разочарованием.
      В тот вечер Ральднор ужинал у Рашека.
      - Итак, нас все-таки завоевали, - произнес заравиец. - Какая жалость, что мы не смогли оказать вам никакого сопротивления.
      Он был сам не свой от любопытства. Сейчас он с ироническим удовольствием наблюдал за манерами, достойными дорфарианского принца, но заметил и то, до какой степени сила, управлявшая этим человеком, опустошила его душу. Но кто смог бы усомниться в том, что он был плотью от плоти Редона? "Разумеется, он погибнет в Дорфаре, - думал Рашек. - Драконы Амрека намного превосходят численностью его армию, превосходят настолько, что невозможно даже оценить. Им не повторить сарской удачи. Скоро они будут разбиты. А этого необыкновенного человека проведут через весь Корамвис в золотых цепях и умертвят каким-нибудь изощренным способом, выдуманным Амреком, ибо кто не согласится с тем, что Амрек ненавидит и страшится моего удивительного гостя? Что ж, возможно, Ральднор отправится вслед за ней. Если только духи способны любить..."
      Когда на следующее утро войско Ральднора покинуло Абиссу, вслед за ними галопом поскакал всадник на черном зеебе. Заравийский полк с радостью принял его в свои ряды, но на закате, когда они снова устроились на ночлег под открытым небом, пришелец появился у тускло-коричневого шатра Ральднора, безликой потрепанной палатки, которая пристала бы скорее какому-нибудь младшему зарарскому офицеру.
      Ему во что бы то ни стало требовалось попасть внутрь. Ланнец, о котором он слышал, пил вино с двумя капитанами наемников. Ральднор стоял у лампы, читая свиток из тростниковой бумаги.
      - Ну, друг мой, - сказал заравиец, оглянувшись по сторонам, - кто бы мог подумать?
      Ральднор обернулся. Заравиец, увидев его лицо впервые за минувший год, осекся.
      - Зарос, - произнес Ральднор. - Ты очень кстати.
      Он протянул руку, раздвинув губы в том, что у обычных людей обозначало улыбку. Зарос тревожно засмеялся.
      - В общем, я пришел, чтобы увеличить твою армию на одного человека. Это необычайно громадный вклад.
      Позже, сидя у дымного костра в зябкой ночи, Зарос писал письмо Хелиде, которая и понятия не имела, что тот способен на нечто подобное.
      "О, клянусь богами, любовь моя, до чего же он изменился! Полагаю, чего-то в этом роде и следовало ожидать, но не до такой же степени! Я, как ты знаешь, испытывал к этому человеку теплые чувства. Но с тем же успехом я мог бы пожать руку бронзовому идолу. Нет, он обращался со мной как нельзя лучше, хотя меня бы вполне удовлетворило неприветливое ворчание, поскольку, как ты знаешь, я по большому счету не создан быть солдатом. Но он больше не тот, каким я его помню. Можешь ожидать меня обратно в любой день, хотя я постараюсь добить это дурацкое дело, если сумею. В тот самый миг, когда я пишу это письмо, проклятый зееб, которого я стащил у твоего дядюшки, уже сожрал половину моей еды. Я пообещал ему, что съем его самого, если мы когда-нибудь доберемся до Дорфара".