4

В полночь город был разбужен зловещим заревом костров, мечущимися огнями факелов и тревожным боем колоколов Люди в черно-оранжевых ливреях Дворца Гроз мелькали во всех публичных местах Корамвиса, всадники галопом носились по улицам и переулкам, во всю мощь своих глоток выкрикивая воззвания, как будто наступил конец света.

Наступала ночь огня и террора.

Измена! Святотатство! Амнор, лорд-правитель Корамвиса, советник покойного Повелителя Гроз, навлек на себя немилость богов! Он привез в город степную ведьму, чьи злые чары погубили Редона, и сделал ее своей шлюхой. Это его ублюдок, а вовсе не законный наследник Повелителя Гроз, вырос в ее греховном теле.

Все было продумано безукоризненно. Нелепая гордыня дорфарианской черни, считающей себя, даже в пучине нищеты и бесправия, потомками богов, раздулась до болезненных размеров. На улицах не смолкали вопли, требующие убить Ашне'е, вогнав кол в ее лоно. Примерно то же самое происходило под воротами дворца Амнора, ибо толпа вообразила себя обманутой и получила право на отмщение.

Отряд солдат, шагавший во главе толпы, вломился во Дворец Мира, и топот тяжелых сапог грозно разносился по гулким коридорам. Двое из них подошли к комнате, где лежала девушка, и шагнули внутрь с некоторой нерешительностью — она же была колдуньей, она могла обратиться в анкиру, попробуй они прикоснуться к ней. Болтали, будто она сожрала собственного ребенка.

Но она лежала совершенно неподвижно. Казалось, что огонь факела просветил ее насквозь, словно она была сделана из алебастра.

Она их опередила.

Солдаты все же вынесли тело наружу и показали его народу. На площади Голубок неумело, но с воодушевлением сложили погребальный костер. Люди радостно тащили из дворца мебель и одежду, швыряя их в костер. Ухмыляющийся булочник приволок белое тело Ашне'е на самый верх и бросил его поверх кучи. Поднесли факелы. В светлеющее небо взметнулся темный столб дыма.

Неистовая толпа взломала винные лавки и надралась. Когда опорные бревна погребального костра обуглились и рухнули, она бросилась к дворцу Амнора и принялась швырять торящие головни через стены во двор обманщика.

— Мой господин, уже горят деревья у стены! — выкрикнул слуга. — Скоро займутся ворота. Как только они сгорят, этот сброд хлынет внутрь, и стража не сможет их удержать.

— Мою колесницу уже приготовили?

— Да, лорд Амнор.

Слуга поспешно бросился вперед господина, провожая его во двор. Рассветный воздух уже был пропитан едким дымом и запахом горелого дерева. Из-за стен доносился рев разъяренной толпы.

Амнор, никем не сопровождаемый, вспрыгнул на колесницу и схватил поводья. Его охватило угрюмое удовлетворение при мысли о том, что он может так решительно и бесповоротно отказаться от всей своей власти вместе с богатством, оставив его пламени и алчности дорфарианской черни.

— Хайя! — крикнул Амнор упряжке и погнал ее по аллее, между тлеющих деревьев, прямо к воротам. Его стража бросилась врассыпную, рабы распахнули перед ним тяжелые створки.

Огонь факелов, дым, тяжелый смрад — и толпа, словно единое существо с тысячей вопящих глоток и рвущих рук. Он нырнул в нее на своей бешено несущейся колеснице, передние ряды повалились и распростерлись перед ним, пронзительно крича. На миг показалось, что колесница вот-вот перевернется или хотя бы увязнет в месиве человеческой плоти, но быстроногие нервные животные, храпящие и напуганные пожаром, понеслись вперед, увлекая за собой экипаж, а Амнор заработал ножом, нанося удары во все стороны, куда придется.

На него прыгнул какой-то человек, выкрикивая ругательства, но Амнор, стремительно полуобернувшись, перерезал его громогласное горло и отшвырнул его прочь. Отрубленная рука, зацепившись, повисла на бортике, пока неровная поступь скакунов не стряхнула ее. Женщины визгливо выкрикивали проклятия и вопили от боли.

В лицо ему ударил свежий ветер, и толпа осталась позади. Некоторые погнались за ним, тявкая, как собаки, но он нахлестывал своих скакунов, и скоро преследователи отстали. Колесница была забрызгана кровью, его руки тоже.

Внизу неслась белая дорога, сады и здания мелькали мимо, точно уносимые обжигающим ветром. Он оглянулся. Над горизонтом занималось зарево; должно быть, его уютные комнаты уже попали во власть жадного пламени.

Колесница прогрохотала по широкому южному мосту, под ним точно мутное вино, блеснули в первых лучах воды Окриса.

Он увидел, что его преследует одна из черных дворцовых колесниц. Возница, человек в ливрее королевы, поднес ладони к губам и закричал, приказывая остановиться. Амнор вытянул своих скакунов хлыстом поперек спин и увидел, как из-под их копыт полетели искры.

Из-за поворота прямо на него вылетела еще одна черная колесница.

«Достойная соперница», — мимолетно подумал он, наливаясь свинцовым гневом, но повернул свою упряжку и обошел колесницу противника справа. Ее ось застряла в спицах его колеса, черный экипаж накренился и вывалил свое содержимое на землю. «Но не вполне, моя госпожа, — пронеслось в его мозгу, — не вполне!»

Город стремительно уходил назад, а по обеим сторонам, точно соты, тянулись холмы. Одна черная колесница все еще преследовала его.

«Мне стоило быть готовым к этому дню», — упрекнул он себя.

Внезапно между растрескавшимися скалами жемчужиной блеснула вода — это озеро Иброн плескалось далеко внизу. Перед глазами Амнора мгновенно встала пещера. Сейчас ему ничего не оставалось, кроме как попытаться отыскать ее.

— Что я могу предложить тебе, Анак, дабы убедить тебя открыть свои тайные пути? — прошептал он с горькой иронией. — Свою душу виса?

Дорога резко вильнула. Их приближение спугнуло большую птицу, и хлопанье ее крыльев заставило скакунов шарахнуться в сторону. Колеса наткнулись на камни и взлетели в воздух. Амнор ощутил, как колесница под ним накренилась, небо и земля стремительно понеслись друг на друга, а потом осталось одно лишь небо.

Черная колесница затормозила. Оттуда выскочили двое и подбежали к краю дороги, глядя сверху на исковерканные останки разбитой колесницы и упряжных животных, повисших на острых зубцах обрыва.

— Где же лорд-правитель? — спросил один из них другого.

— Похоже, в озере. Сгинул вместе со всем остальным.

— Что ж, это более легкая смерть, чем та, которую уготовила бы ему она .

Пронзительно выл ветер. Его обжигающий хлыст ударил Амнора, чуть прояснив сознание. Он кувырком несся к огромному зеркалу, которое должно было вот-вот поглотить его.

В последний миг одна мысль пронзила его — это смерть.

Амнор из последних сил сражался с непослушной плотью, пытаясь подчинить тело до того, как оно расколет водную гладь, и силился набрать в легкие побольше воздуха.

Он точно влетел в раскаленную добела печь. Его кости мгновенно растеклись, словно расплавленное золото. Негнущиеся пальцы пытались пробраться в каждое отверстие. Не было слышно ни звука.

Глубоко под поверхностью воды Амнор замедлил свое падение — зародыш, запертый в чреве из чернильного сапфира.

Смерть.

«Бесполезно бороться, — подумал он. — Я больше не человек, я частица этой воды».

В груди вспыхнула боль. Легкие бессмысленно боролись — ни за что. Впусти внутрь воду и умри.

Но он не мог.

Облако пузырей с шелестом устремилось наверх сквозь тьму; он смутно ощутил какое-то новое течение и позволил ему захватить себя. Он закрыл глаза, медленно увлекаемый вверх толщей воды. Через некоторое время его век коснулся тусклый свет, а его безвольное тело уткнулось в какой-то камень. Он забился, точно рыба в сетях, все его инстинкты сейчас были направлены на то, чтобы выбраться к этому свету. Его руки ухватились за камень, в лицо ударил воздух.

Он лежал на краю огромного озера, тяжело дыша, совершенно обессиленный. Ужасный приступ кашля и рвоты, раздирающих внутренности, уже прошел, оставив в теле безжизненную тяжесть, под которой еле трепыхались обрывки каких-то мыслей:

«Там дверь. Ржавая дверь. Она вокруг меня. Я в Ее внутренностях, как Ее яйцо, Ее дитя. Когда я доберусь до двери, пройду через нее и окажусь в пещере, я появлюсь на свет из чрева богини».

Некоторое время спустя он поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к каменной стене, окружавшей озеро, вдоль которой ковылял, пока не нащупал дверь. Он потянул за нее, дверь подалась, но он упал на колени, подкошенный этим последним усилием, и пополз, как и привиделось ему, из золотого хвоста Анакир.

Открыв глаза, он увидел узкую бледную маску богини, глядящей на него с высоты, обрамленную золотыми извивающимися змеями. И подумал: «Это лицо моей матери».

И ухмыльнулся при мысли об искайской потаскухе, зачавшей его в кабаке от одного из мелких дорфарианских принцев. Его незаконное происхождение оказалось весьма кстати, как понял Амнор, карабкаясь по первым ступеням общественной лестницы. Она вполне могла бы родить его в законном браке с каким-нибудь подручным каменщика.

Он поднялся на ноги. Мокрая одежда противно липла к телу, ледяная от пронизывающего холода пещеры.

— Значит, ты снизошла до того, чтобы спасти меня, Анак! — крикнул он статуе. — Теперь я твой первенец. Прими мою смиренную благодарность.

Ее глаза сверлили его.

— Чем ты одаришь меня теперь, матушка, когда я оказался выброшен в этот безжалостный мир без гроша?

Он подошел ближе и положил обе ладони на ее огненный хвост — миллионы чешуек из чеканного золота.

Решив попытать счастья, он попробовал выдернуть одну из них. Когда ее сделали? Слишком давно — она явно отчаянно нуждалась в ремонте. Золотая пластинка осталась в его руках, и Амнор разразился безумным смехом, дергая снова и нова. На него хлынул золотой дождь, и он начал выуживать из этого потока фиолетовые камни, как виноградины из вина.

Ободрав ее хвост так высоко, как смог дотянуться, он свалил кучу своих сокровищ на плащ и завязал в узел.

— Что ж, мне все-таки удалось обобрать тебя, мать моя. Неразумно пригревать такого вора у себя за пазухой.

Он вообразил бессильную ярость на белом лице и, стоя под аркой, обернулся и отсалютовал ей, обезумевший от водного плена и свалившегося на него золота.

Во тьме он двигался с недостаточной осторожностью. Его узел подпрыгивал и звякал. На этот раз у него не было ни кремня, ни проводницы. Ему не удалось найти ступени.

В конце концов он понял, что где-то во мраке ошибся поворотом.

Он принялся озираться по сторонам, но не смог различить почти ничего. В этот миг до его слуха донесся отдаленный высокий звук, похожий на пение, который он уже слышал раньше. Амнор вслепую двинулся на этот звук, и он вроде бы стал громче, точно к незримому певцу присоединилось еще несколько.

— Анакир расхныкалась, — насмешливо сказал он вслух, но на лбу и ладонях у него выступил холодный пот. Он ускорил шаги.

Он был уверен, что не сможет найти лестницу. И что тогда? Возвращаться обратно? Почему-то даже мысль о том, чтобы вернуться в пещеру, казалась ему невыносимой. И звук — он стал громче. Он долбил его череп, точно нож.

Амнор обернулся, оглядываясь назад.

В узком проходе стоял человек, ясно различимый в темноте. Человек с кожей, как темная бронза, и при этом со светлыми глазами и волосами. Прямо на глазах у Амнора эти глаза и волосы начали расплываться и таять, как пламя; лицо померкло, став лицом Ашне'е. Ее губы раскрылись, и из их безмятежной бледности вырвался звенящий крик пещеры.

Безумным эхом отозвался ему крик Амнора. Он побежал. Узел в руках казался вдвойне, втройне потяжелевшим — он чуть было не швырнул его на землю и не оставил там, но почему-то не смог это сделать, хотя и хотел. Он бился о стены, получая синяки, а перед глазами у него мелькали разноцветные искры.

Внезапно откуда-то плеснуло светом дня. Он бросился туда, ослепший и стонущий, земля ушла у него из-под ног, и он упал.

— Очнись, — коснулся его сознания настойчивый женский голос несколько (как ему показалось) секунд спустя.

Амнор повернул голову и увидел девушку, стоявшую рядом с ним на коленях. У нее было по-крестьянски загорелое лицо и большие простодушные глаза.

— Я уж подумала, что ты дьявол из горы, — затараторила она. — Как-то раз я зашла туда, увидела свет и убежала. Но ты всего-навсего мужчина, — она бросила на него призывный взгляд.

Он сел. Жаркое солнце уже высушило его одежду. Сколько он провалялся здесь под взглядом этой низкородной шлюхи? Он опасливо взглянул на свой узел, но его, судя по всему, никто не трогал.

— Ты что, идешь через горы в Таддру?

— Да, — ответил он коротко.

— Тут скоро пойдут через перевал люди. Наша ферма совсем рядом, чуть ниже по склону. Если ты подождешь, то можешь пойти с ними.

Амнор бросил на нее взгляд. Путешествовать в компании было бы вполне разумно. У него не было никакой провизии, а ранние снегопады могли сковать горы льдом уже в самое ближайшее время. Кроме того, на этих склонах легко было наткнуться на разбойников.

Ферма почти ничем не отличалась от сарая. Тощая корова щипала жухлую траву, а у стены, точно засушенное насекомое, сидел старик без глаз.

Пока девушка ходила по своим делам, Амнор ждал в тени дома. Торговцы еще не проходили. Он задумался, не сочинила ли она их, чтобы задержать его здесь с какими-то коварными намерениями. Но для этого она казалась слишком безмозглой. Он попытался подступиться с вопросами к старику, но тот оказался не только безглазым, но еще и глухим.

Когда на ферму опустилась вечерняя прохлада, девушка дала ему хлеба с сыром и кружку молока, разведенного водой. После того как он расправился с едой, она уселась рядом и положила руку ему на бедро.

— Я буду ласкова с тобой, если ты хочешь. Если дашь что-нибудь, я сделаю все, что ты пожелаешь.

Так значит, она продавала себя, чтобы хоть как-то подработать на свое скудное житье. Он грубо схватил ее за плечо:

— Ты врала мне о путешественниках?

— Нет-нет, они придут завтра…

— Если ты сказала неправду, то пожалеешь об этом.

Он оттолкнул ее и улегся спать, кое-как примостив жесткий узел вместо подушки.

Спал он долго и глубоко, уставший до мозга костей. Перед рассветом ему приснился сон: Повелительница Змей вышла из горы и сползла по склону в хижину. Она обвила его своим хвостом, восемью руками, шипящими и поблескивающими змеями волос, и он играл с ней в игру страсти, которой обучила его Ашне'е.

Острые иглы солнечных лучей кольнули глаза, разбудив его. Путешественники уже пришли.

— В городе волнения и пожары, — сообщил ему один из них.

Амнор оглянулся на Корамвис — игрушечные белые башенки между вздымающимся и опадающим морем холмов. Он отвернулся, и впервые за все время в его сердце забрезжила мучительная досада и горькое отчаяние. Лорд-правитель действительно покоился под водами Иброна.

«Все погибло, — подумал он. — Остался лишь я сам. Да и меня больше не существует».

Гарнизонная колесница, снабженная сиденьем, с грохотом выкатилась из Степных врат Корамвиса в самый темный предрассветный час. Амун, возница, который некогда был победителем скачек на аренах Закориса, объехал мятежные кварталы, но до них все же донесся вой ветра и запах гари. Лицо Лиуна было суровым и непроницаемым, однако он пробормотал: «Иногда жалеешь, что боги создали тебя не кроликом или быком — да кем угодно, только бы не человеком».

Ломандра прижимала ребенка к себе, но он даже не пискнул. Она чувствовала, что над городом сгустилась какая-то смутная, но грозная сила. «Им еще придется расплатиться за это деяние», — подумала она и взмолилась, чтобы девушка действительно была мертва, когда толпа придет за ней. Ашне'е обещала ей, что будет так.

Они проехали через весь Дорфар, уже тронутый золотистым увяданием близкой осени, пересекли широкую реку, очутившись в Оммосе, где хорошенькие надушенные мальчики визжали при виде их колесницы, а статуи Зарока время от времени принимали в свои горны плоть нежеланных новорожденных девочек. У небольшой придорожной харчевни они увидели танцовщицу с огнем, за деньги полоса за полосой снимавшую со своего тела скудную одежду при помощи горящей головни.

«Это символ, — подумалось Ломандре. — Символ всей моей жизни».

И все же, когда они въехали в Зарависс, напряжение и горечь отпустили ее. Она чувствовала себя освобожденной, почти умиротворенной. Как и до поездки, она часто наблюдала за ребенком, но впервые смотрела на него без страха. «Кем он станет?» — раздумывала она. Скорее всего, каким-нибудь простым тружеником — охотником или фермером, в поте лица зарабатывающим на жизнь и ведать не ведающим о своем происхождении и драматических событиях, сопровождавших первые дни его жизни. А может быть, он умрет еще ребенком. Стоит ли ей оставить его себе, вырастить и дать ему то положение и благосостояние, какого она сможет добиться? — задалась она вопросом. Но этот план вызвал у нее немедленное внутреннее противодействие. Несмотря на сострадание, которое она испытывала, это было давление чужой воли, что-то вроде обязательства, наложенного на нее. Ребенок был не заравийцем, инородцем. В ее жизни, какой бы она ни стала, не было места для этого странного и пугающего незнакомца. И Ашне'е, казалось, знала об этом факте и одобряла его.

На закате, когда они отъехали от границы миль на десять и уже были в Тираи, их настиг первый в этом году холодный дождь.

Она покормила ребенка молоком под шум грозы, бившейся в закрытые ставни ее комнатки на постоялом дворе. Когда непогода наконец утихла, в окно пробились косые алые лучи заходящего солнца. Послышался стук в дверь. Открыв ее, она увидела стоящего на пороге Лиуна. Впервые за это время один из попутчиков-мужчин заглянул к ней после дневного путешествия. Она решила, что что-нибудь случилось, и кровь тревожно запульсировала у нее в висках.

— Что-то не так?

— Нет, все в порядке. Прошу прощения, если потревожил вас. — Он вошел в комнату уверенно и в то же время робко, направившись к колыбельке, как будто именно за этим и пришел. — Какой тихий малыш, благодарение богам.

— Да, он всегда был тихий. Как и она.

— А вы? — спросил он вдруг точно так же, как Крин в ту ночь. — Что будет с вами?

— Поселюсь у себя на родине, когда исполню то, о чем она просила меня.

— В Зарависсе. Да. Вам вообще не стоило уезжать оттуда.

— Может быть, и так.

Он открыл ставни, впустив в комнату свежий красный воздух. Потом ни с того ни с сего спросил:

— Вы никогда не задумывались, почему я стал вторым вашим спутником?

— Крин обещал дать мне провожатых, которым я смогу доверять.

— Я сам напросился ехать с вами.

— Зачем вам это понадобилось? — она изумленно взглянула на него.

— Наверное, я совсем глупец, если решил, что вы догадаетесь. В Корамвисе я даже не решался заговорить с вами.

— О чем?

Он слегка покраснел и печально улыбнулся, все так же не поднимая глаз.

— О том, что мечтаю о главной придворной даме королевы. Все равно без толку. Ведь я был простым капитаном, еле сводящим концы с концами на армейском жалованье.

Ее охватило неожиданное ощущение теплоты. Нечто такое, о чем она никогда раньше не думала, словно приподняло ее над землей. Она почувствовала себя юной девушкой, призраком той себя, которая навсегда осталась в Зарависсе. Руки ее задрожали, и она издала легкий смешок.

— Но теперь у меня ничего нет, — сказала она.

Он взглянул на нее с изумлением на лице.

— Крин отпустит меня, — выпалил он. — Я отложил достаточно, чтобы купить небольшое поместье и нанять людей. Мы могли бы неплохо жить, здесь или в Кармиссе. Но для вас была бы невыносима такая жизнь.

— Невыносим для меня был Дорфар и тамошние обычаи. О да, Лиун, я могла бы жить той жизнью, которую ты мне предлагаешь. И я могу достать денег, чтобы помочь тебе.

Оба вдруг рассмеялись глупо и счастливо. Он подошел к ней, и его глаза засияли очень ярко.

«Что я делаю?» — спросила она себя, но в один миг ей перестало казаться важным все, кроме этого сильного молодого мужчины с сиянием в глазах и надеждой, которую он дал ей. Он был моложе ее, но и это вдруг стало неважно. «Ты же не тринадцатилетняя девственница, чтобы так дергаться!» — подумала она, когда он немного неловко, но очень нежно убрал за ухо ее густые волосы и поцеловал ее в щеку. Как она могла так мечтать об этом и сама того не понимать?

— Ломандра, — произнес он, целуя ее губы, и в этом поцелуе уже не было никакой неловкости.

На следующий день они ехали через Зарар под металлическим небом. К полудню ветер стал густым от пыли.

— Будет буря, — сказал Амун. Он вообще был немногословен; а если и говорил, то в основном о погоде, о состоянии их колесницы или скакунов.

— Сделаем остановку? — спросил Лиун.

— Здесь есть заравийское поселение, небольшой городок всего в нескольких милях к западу от Драконьих врат. Думаю, мы успеем добраться туда до непогоды.

Они продолжили свой путь. Две белые колонны Драконьих врат остались позади, и перед ними под пурпурным пологом облаков раскинулись сухие янтарные равнины Степей.

Скоро стало совсем темно, словно мир завесили куском черной ткани. Налетевший ветер, яростно воя, неистовствовал в холмах. Ломандра прижала ребенка к себе, чтобы защитить от колючего песка, летевшего им в лицо. Казалось, они мчатся прямо в пасть к ненасытному, бушующему и ревущему зверю.

Небо расколола шипящая бледно-голубая вспышка. В ту же секунду ударил гром. Скакуны вскинули головы и заплясали от страха. Она слышала, как Амун бранит их:

— Проклятые полукровки! Вам только шлюх на прогулку возить!

Еще одна молния копьем полетела в степь. Колесница раскачивалась и дребезжала, перепуганные скакуны неслись во весь опор, ветер трепал их черные гривы. Лицо Амуна, пытающегося сдержать их, свело гневом; вся его поза вопила, что в дни своего прошлого он привык совсем не к такому.

Внезапно прямо перед ними из сизого марева, окутывавшего горизонт, возникла рощица побитых непогодой темных деревьев.

— Сворачивай! — закричал Лиун.

— Думаешь, я сплю, щенок?

В этот миг мир с оглушительным треском раскололся пополам, превратившись в ослепительно-белую пустоту.

Ломандра ощутила приступ леденящего холода, накатившего на нее, как дыхание демона. Она не понимала, кто она такая и где находится, она казалась себе пушинкой, летящей по воле ветра, пока в спину ей не ударила острая боль.

Она обнаружила, что лежит на земле, засыпанная опавшими листьями, с ребенком на груди. Ее тело смягчило ему падение, но маленькое личико все равно сморщилось в плаче. Белое зарево ослепило ее и померкло, заслоненное силуэтом склонившегося к ней Лиуна.

— Ты цела?

Она кивнула, даже не задумавшись, так это или нет, и он потянул ее, поднимая на ноги. Она безумно огляделась по сторонам.

— Молния, — отрывисто бросил Лиун. — Ударила в деревья и в упряжку. Нас с тобой отбросило, мальчишку тоже.

— А Амуна?

Лицо Лиуна стало угрюмым:

— Его боги дремали.

Ломандра отвела взгляд, не в силах вынести его сурового горя. Невыносимое чувство вины придавило ее со всей тяжестью ледяного дождя, который обрушился на них. Она обернулась и различила очертания колесницы, застрявшей в черно-белой мозаике, в которую превратились горящие деревья.

— Не смотри туда. — Он положил ладонь ей на руку. — Остаток пути до города нам придется пройти пешком.

В непроницаемой сизой тьме один склон ничем не отличался от другого. Тут и там попадались островки грязи с чахлой влажной растительностью, хотя дождь уже прекратился. Лиун забрал у нее ребенка, но ее пригибал к земле иной груз. Груз ее вины.

Возможно, именно ее вина и стала причиной того сверхъестественного чувства опасности, которое охватило ее. Долгое время она шла, дрожа от этого ощущения, но не говоря ни слова, пока наконец оно не стало невыносимым и неуправляемым.

— Лиун, — сказала она тихо, — позади нас кто-то есть, — и ощутила изумление и странный болезненный укол, когда он ответил:

— Мне тоже так кажется. За нами уже примерно милю кто-то идет.

— Что это такое, Лиун?

— Кто знает? Возможно, просто парочка степных крыс.

Подлесок стал гуще, над ним курились влажные испарения. Сквозь тонкие стволы она уловила внезапную призрачную вспышку — пару злобных глаз, сначала алых, потом золотых. Он слышал, как она ахнула, но лишь бросил на нее короткий взгляд и очень буднично сказал:

— Бери ребенка, Ломандра. И приготовься бежать.

— Зачем? — Она послушно приняла сверток из его рук.

— Наши тайные поклонники опасны.

— Что…

— Тирры, — сказал он без всякого выражения.

Она почувствовала, как застыла кровь в ее жилах, и замерла, словно парализованная.

— Значит, нам конец.

— Не обязательно. Я могу попытаться задержать их, а ты попробуешь спастись бегством. Геройская смерть. Никогда не думал, что боги выбрали меня для этого.

— Лиун… Лиун…

— Нет, моя дорогая Ломандра. Они не оставили нам времени.

Он подтолкнул ее. Послышался шорох листвы, и с деревьев посыпались какие-то тени. Тьму разорвал ужасный вопль, ноздри наполнились омерзительной вонью. Она увидела безволосые бока, выступающую морду и ядовитые когти. Прозвучал второй крик, потом третий. Еще двое, боящиеся упустить добычу. И хотя она знала, что мужчина, которого она так легко могла бы полюбить, неминуемо погибнет, пожертвовав жизнью ради ее спасения, она побежала.

Она бежала, как в кошмаре, чувствуя смерть, преследующую по пятам, и слыша где-то вдали голос, полный муки, с каждым разом все более слабеющий и уже неузнаваемый.

В конце концов она поняла, что больше не может бежать.

Она упала и лежала, ожидая запаха разложения и треска своей раздираемой плоти, но ничего не произошло. Ребенок захныкал у ее груди, требуя молока, которого у нее не было.