1

Огромная чаша небес, опрокинутая над Равнинами, набухла закатной кровью. Солнце уже скрылось за Гранью Мира, но луна еще не взошла, и лишь одинокая алая звезда скалывала плащ сгущающихся сумерек.

По сухим склонам скакала группа примерно из двадцати человек — охотники, но не с Равнин. Они подгоняли своих чистокровных скакунов, часть которых была запряжена в легкие охотничьи колесницы, похожие на заравийские. Но они не были заравийцами. Их поведение дышало той особой исключительной самоуверенностью, которая выдавала в них чужаков куда вернее, чем даже их черные волосы и загар цвета темной бронзы. Но определеннее всего на опасность указывали насечки на их чешуйчатых латах — это были дорфарианцы, драконы, среди которых был и Верховный король.

Редон, король Дорфара, Повелитель Гроз. Сей богоданный титул означал владычество над целым континентом Виса, этой планеты, на которую сейчас опускались сумерки. Король, властелин королей. Даже его охотничий шлем был увенчан Драконьим гребнем, и два змеиных глаза взирали из-под него на пульсирующую алую звезду.

Застис. Замкнутые жители Элира, привыкшие говорить обиняками, звали так пору свадеб. Но все было намного примитивнее и прозаичнее. Это было время сильнейших плотских желаний, торжества плоти, чей голос силен в каждом, но среди знати Дорфара не терпел прекословия ни в чем, — и в особенности этим отличался весь род Рарнаммона.

Взошла луна, красная от света звезды.

Возничий Редона оглянулся на хозяина. Это был грациозный худощавый мужчина с бесстрастным, ничего не выражающим лицом — лишь в длинных и узких щелочках глаз светился холодный и расчетливый, как у машины, ум. Этого человека звали Амнором, он был советником короля, главой Высшего Совета Корамвиса и в определенном смысле вторым лицом в государстве.

— Амнор, мы сильно удалились от Зарара, — неожиданно сказал Редон. У него был истинно королевский голос — низкий и звучный. Вообще с виду он идеально подходил для роли короля, но это впечатление было поверхностным. Амнору это было известно как никому иному.

— Мой господин тревожится? Здесь поблизости есть деревушка. Крестьянин, которого мы допросили, упоминал о ней, если вы помните.

— Проклятое Междуземье. Почему мы охотимся так далеко от границ Зарависса?

— Я надеялся, что ваше величество немного развлечется здесь, в Степи. На границе Зарависса уже перебили почти всю дичь.

— Всему виной это место, — опять уронил Редон. Звезда, как обычно, делала его беспокойным и раздражительным. — Как ты называл его раньше?

— Его местным названием — Равнины-без-Теней.

Местность резко пошла вниз. Всадники очутились среди чахлых полей, красноватых от света луны. Среди колосьев мелькнул и исчез небольшой храм — скорее всего, полевой алтарь местной богини Анакир, полуженщины-полузмеи. Амнору приходилось слышать о подобных вещах. Он снова оглянулся назад — на этот раз не на Редона, а туда, где со своими людьми скакал принц Орн. Орна, двоюродного брата Редона, не слишком заботил Зарависс с его роскошью. Он был бы вполне счастлив остановиться на ночлег прямо здесь. Что же касается Зарара, то визит вежливости Редона в свои родовые владения уже близился к концу.

Через некоторое время Амнор различил огоньки.

Это и в самом деле была одна из степных деревушек: разбитая дорога, жмущиеся друг к другу убогие домишки, темный храм, окруженный рощицей красных деревьев.

Охотники натянули поводья.

Из рощицы показались три или четыре женщины. В отличие от господствующей расы висов, равнинные люди были бледными, светловолосыми и желтоглазыми. Детей не было видно, впрочем, и мужчин тоже. Возможно, их унесла какая-то болезнь. А может быть, они отправились на охоту за равнинными волками — теми самыми, которых дорфарианцы безуспешно преследовали весь день, — или за тиррами, обладателями ядовитых когтей, чьи пронзительные крики доносились из лесов за Гранью Мира.

— Где ваши мужчины? — окликнул их Амнор.

Женщины не сдвинулись с места, их лица остались такими же пустыми, как и были.

— Мы дорфарианцы, — раздался резкий голос. — Вы предоставите нам самый лучший ночлег и будете считать это огромной честью.

Обернувшись, Амнор увидел принца Орна. Его повелительная интонация позабавила лорда-советника, как и мощное массивное тело на угольно-черном скакуне, и чисто символическая, визгливая, ни к чему не приводящая агрессия. Амнор повторил более мягко:

— Нам нужна еда. Кроме того, нашу кровь волнует Красная Луна.

Женщины упорно не смотрели на них, но он полагал, что угроза должна была произвести на них впечатление. Говорили, что обитатели долин невосприимчивы к Застис.

За спиной у него нетерпеливо переминался Редон. Змеиные глаза перебегали с одной женщины на другую — уже голодные, уже ненасытные. Он в раздражении отвернулся.

На глаза королю попалась девушка, подобная изваянию в обрамлении колонн храма. Неподвижная, бесстрастная, она казалась высеченной из какого-то белого кристалла Прозрачные глаза, диски из желтого янтаря, были прикованы к нему, копна рыжеватых волос казалась облаком застывшего пара.

— Ты, девчонка, подойди сюда, — приказал он. Его голосу, и так обладавшему мощью грома, эхом отозвался громовой раскат где-то над темными склонами. Если это и стало для нее знаком его могущества, она ничем не выказала этого — но все же повиновалась.

— Сегодня ты разделишь со мной ложе, — произнес Редон. На краткий миг повисло молчание, и крошечная капля тишины была точно первая капля ливня.

— Да, — произнесла она. Странно — несмотря на то, что она и не могла дать иного ответа, это короткое слово вместило в себя весь смысл, все согласие в мире.

Они разбили лагерь на краю деревушки, поставив небольшие походные шатры из шкуры оваров. Слуги и возничие должны были спать под открытым небом. По пути они забрали всю еду и питье, какую пожелали, нимало не заботясь, что лишают жителей деревни большей части и без того скудного урожая. Слуги-висы забили в храмовом дворике корову и целиком зажарили ее над ямой с углями.

Но, в отличие от своего короля, они не притронулись к женщинам, хотя страсть уже снедала их. Даже самых неотесанных слуг пугала эта бесстрастная уступчивость и широко раскрытые глаза. Ходили слухи, будто женщины Равнин владеют странными искусствами и умеют заглянуть прямо в душу, обнаженную и беззащитную в момент наивысшего наслаждения плоти. Поэтому женщины беспрепятственно исчезли, и ни один огонек не мерцал в их хижинах, ни один звук не нарушал ночную тишину.

В шатре Редона закончили ужинать. Амнор склонился вперед, наполняя королевский кубок хмельным горьким вином из Степи. Место Орна пустовало — он сказал, что его скакун захромал и требует заботы. Но на самом деле ему было неприятно присутствие Амнора. Эта мысль вызвала у лорда-советника еле заметную улыбку. Вместо того, чтобы прислуживать деспотичному королю, который никак не умрет и не оставит королевство на растерзание многочисленным сыновьям, Орн эм Элисаар предпочел искать власти у своего двоюродного брата, а Амнор, пройдоха Амнор ловко вклинился между ними. И не только между двумя кузенами, ибо дело касалось и королевы Редона.

Показался часовой, выставленный для охраны шатра.

— Повелитель Гроз, прошу прощения, но там просят аудиенции деревенские жрецы. Выгнать их взашей, мой господин?

— До сих пор они прятались у себя в храме, — проронил Редон. — Зачем им понадобилось вылезти?

— Из-за девушки, которую ваше величество удостоило своим вниманием.

— Возможно, они позабавят ваше величество, — заметил Амнор.

Редон, не способный думать ни о чем, кроме своей неутоленной страсти, кивнул стражнику. Тот исчез за пологом.

Через миг появились жрецы. Их было трое, в длинных черных одеяниях с капюшонами, прячущими лица. Жрецы Дорфара одевались пышно, а их оракулы, чудеса и вошедшая в поговорки алчность лишь добавляли им колоритности. Этих же ночных гостей окружал ореол тайны, они казались бесплотными, словно были лишены чего-то, присущего людям.

— Мы думали, что сегодня в деревне нет мужчин, — вкрадчиво произнес Амнор.

— У нас жрецы не считаются мужчинами.

— Мы так и поняли. Что ж, вы здесь. Что заставило вас потревожить Повелителя Гроз?

Даже не видя их лиц, он почувствовал, как в него впились три пары глаз. Амнор не был столь высокомерным, каким казался, и знал, что даже эти простолюдины время от времени демонстрируют некие способности и владеют необычной магией. Он задумался, не совещаются ли они сейчас друг с другом мысленно, как обычно делали, если верить слухам.

— Ваш господин пожелал возлечь с Ашне'е. Мы просим его выбрать любую другую женщину деревни.

Значит, ее зовут Ашне'е. Вполне обычное имя среди женщин Равнин.

— Почему?

— Эта женщина из нашего храма. Она принадлежит нам. И Ей.

— Ей? Насколько я понимаю, вы имеете в виду вашу змеиную богиню.

— Ашне'е была отдана богине.

— И что с того? Повелитель Гроз простит вам, что она уже не девственна. Полагаю, именно на это вы и намекаете.

Он думал, что они заговорят снова, но они молчали.

— Убирайтесь обратно в свой храм! — внезапно прикрикнул на них Редон. И снова, вторя ему, в чаше неба громыхнул гром.

Не проронив ни слова, жрецы развернулись и один за другим беззвучно исчезли во тьме.

Костры уже почти догорели, растворившись в ночном мире, когда девушку привели в шатер Редона.

В полумраке она казалась кем-то, отличным от человека. Неровное пламя факела зажигало золотом один ее глаз, и казалось, что по ее щеке текут огненные слезы.

Слуги бочком выбрались из шатра и ушли.

Редон дрожал от страсти. Он кончиками пальцев коснулся края ее одежд, вспоминая то, что сказал ему Амнор.

— Ты из храма, Ашне'е?

— Да, — ее голос был совершенно бесцветным.

— Значит, ты знакома с постельной наукой храмовых женщин.

Он стащил с нее одежду, и она предстала перед ним, совершенно обнаженная. Его рука скользнула по ее телу, задержавшись на прохладных грудях. Он подвел ее к факелу, желая разглядеть получше. Мимолетная красота — как мало нужно, чтобы уничтожить ее! Высокая грудь, холодная, с сосками, покрытыми позолотой. Капелька желтой смолы в пупке. Эта смола, подобная ее третьему глазу, невероятно возбудила его. Он коснулся ее соблазнительных волос, похожих на путаницу металлической нити и, как нить, жестких.

— Ты боишься меня?

Она ничего не ответила, но ее глаза стали еще больше, будто налились слезами.

Не в силах противиться зову звезды, он увлек ее на ложе, но она как-то извернулась и оказалась сверху. Он понял, что на самом деле ее глаза не увеличились, а засветились — жуткие, словно глаза тирра или баналика, готового высосать из него душу.

Голова короля закружилась от страха, но еще через миг он обнаружил, что она знает все те хитрости, которые обещал ему Амнор. Он не мог уклониться от ее воли, беспомощно барахтаясь в змеиных кольцах, пока ночь не превратилась в жгучее море хмельного безумия, и меж двумя взлетами на гребне волны вдруг мелькнула сумасшедшая мысль оставить ее у себя — навсегда, чтобы каждую ночь она доводила его до сладкого и жуткого изнеможения, заставляя раз за разом погружаться в головокружительную бездну своего лона…

Птицы, перелетавшие с ветки на ветку, принесли с собой рассвет, упоительно прохладный, еще не иссушенный дневной жарой.

Амнор откинул полог королевского шатра и на миг остановился на пороге, глядя на спящую девушку, зарывшуюся лицом в подушки. Первые рассветные лучи солнца ласкали ее бледную, точно кость, спину.

Король лежал на боку, по-видимому, погруженный в глубокий сон, но Амнор заметил, что его черные глаза почему-то широко раскрыты. Лорд-советник наклонился и решительно тряхнул Повелителя Гроз за плечо, потом принялся хлопать его по бескровным щекам. Остекленевшие глаза равнодушно взирали куда-то мимо столь вопиющей непочтительности. Редон, Король Драконов, чей новый наследник вот уже два месяца как подрастал в чреве его королевы в Корамвисе, а десятки остальных, предыдущих наследников от младших королев, шныряли по дворцовым дворам, лежал мертвый, и похоже, что виной этому была случайная ночь застианской любви.

Амнор вышел из шатра. Его крик вспорол утренний воздух, разбудив людей, спящих вокруг костров. Два стражника с мутными глазами подбежали к нему.

— В шатре, — бросил Амнор. — Господин наш Редон мертв. Эта сучка-ведьма еще спит. Выведите ее сюда.

Глаза стражников затопил ужас. Они вбежали в шатер, полог которого так и остался бесстыдно задранным. Он увидел, как они замерли над телом Редона, потом наклонились и стащили с ложа Ашне'е. Она была похожа на безвольную куклу, но когда ее бросили на землю к ногам лорда-советника, ее глаза распахнулись и впились прямо в его зрачки. Она даже не сделала попытки подняться или прикрыться.

— Ах ты, дрянь, — прошипел Амнор. — Ты убила короля!

Один из стражников занес копье.

— Постой! — оборвал его Амнор. — Здесь все не так просто.

— Вне всякого сомнения. — Лорд-советник поднял глаза и заметил высокую фигуру Орна эм Элисаара, натянутого, точно струна, с ножом наизготовку. — Что за переполох?

— Повелитель Гроз мертв, — сообщил Амнор, сузив глаза так, что они снова превратились в еле заметные щелочки.

— Типун тебе на язык. Я должен увидеть все сам.

— Буду только рад, если досточтимый принц вынесет свое суждение.

Амнор отступил от разверстой пасти шатра, и Орн шагнул внутрь мимо него. Лорд-советник бесстрастно наблюдал, как принц тряс тело Редона, звал его, но в конце концов все же оставил в покое. Орн выпрямился, развернулся и вышел. Его сухие безжалостные глаза впервые пробуравили лежащую на земле Ашне'е.

— Кто такая?

— Шлюха из храма. Неужели ваша светлость забыли…

— Да. Я забыл.

Орн резко опустился на колени, ухватив ее за подбородок железной рукой, так что она была вынуждена взглянуть ему прямо в глаза.

— И что же ты сделала, ведьма из храма? Ты знала, кто такой этот мужчина, когда убивала его? Это Повелитель Гроз, Верховный король… Смотри на меня !

Ее взгляд скользнул к Амнору, потом желтые глаза неожиданно закатились, так что из-под век были видны лишь полоски белков, словно в припадке. Орн почувствовал, как похолодела ее кожа под его рукой, и отпустил ее, решив, что она потеряла сознание. Амнор так не думал, но тем не менее ничего не сказал.

Орн поднялся на ноги.

— Нам некогда с ней возиться. Я прикончу ее. — Он поднял глаза на бледное, только что вставшее солнце, уже погасившее воспаленную звезду. — Красная Луна была проклятием Редона. Он ведь был уже далеко не юношей. — Нож в его руке угрожающе блеснул.

— Однако, лорд принц, мы кое о чем забыли, — мягко возразил Амнор.

— Не думаю, — Орн взглянул прямо на него.

— Но это действительно так, мой господин. Возможно — только возможно, — что в этом презренном теле укоренилось дитя Редона.

Повисло более глубокое и напряженное молчание. Люди застыли в позах почти сверхъестественной тревоги.

— Она могла воспользоваться какой-нибудь из бабских хитростей, чтобы предотвратить это, — предположил Орн.

— Как мы можем быть уверены? Это никак не проверишь, лорд принц. И позвольте напомнить вам, мой господин, что последний ребенок, зачатый перед смертью короля, согласно законам Рарнаммона становится его окончательным наследником.

— Но уж никак не ублюдок от какой-то желтоглазой деревенщины с Равнин!

— Воистину, мой господин. Но разве вправе мы принять такое решение единолично?

В глазах Орна блеснула сталь. Высокомерное отвращение, которое он питал к Амнору, окрасило его лицо румянцем.

— Моей власти вполне хватает…

— Лорд Орн! — внезапно крикнул один из солдат.

На невысоком обрыве в нескольких шагах от них махал руками часовой, указывая куда-то на поля. Обернувшись, Орн увидел тучу пыли, клубящуюся над склонами.

— Ну что там еще?

— Кажется, возвращаются деревенские мужчины, — вкрадчиво предположил Амнор.

В несколько широких шагов Орн очутился на краю обрыва и встал рядом со стражником, Амнор последовал за ним, хотя и не так стремительно.

Бледные лучи солнца серебрили пыль, не давая различить что-либо в этой колышущейся и слепящей мути.

— Сколько человек могло поднять такую тучу пыли? — фыркнул Орн. — Пять десятков? Шесть?

— Но это всего лишь деревенское отребье, как вы справедливо заметили, лорд принц, — еще более проникновенно произнес Амнор.

Принц не обратил на него никакого внимания.

— Капитан, поднимайте отряд по боевой тревоге! — крикнул он с холма. Ответом на его приказ стало шевеление вокруг дымящихся костров.

— Здесь больше, чем население одной деревни, — нервно заметил Орн. — Почему так?

— Возможно, их созвали жрецы, — предположил Амнор.

— Созвали? Из-за девчонки?! — Орн изрыгнул проклятие. — Амнор, ты хвастался, что хорошо знаешь это равнинных скотов. Как ты думаешь, что они собираются делать?

— Они известны своей пассивностью, лорд принц. Возможно, ничего. Но в сложившихся обстоятельствах, полагаю, вы согласитесь, что вам не стоит пачкать нож об эту девку.

— На этот раз твой совет неглуп, — оскалился Орн, пряча клинок в ножны. — Видишь, я убрал свою игрушку. И что теперь?

Было ясно, что он с большой неохотой подчиняется мнению лорда-советника, но, похоже, Амнор, как ни странно, и в самом деле владел этой непредвиденной ситуацией.

— Предлагаю вот что: сообщить жителям деревни о смерти Редона, не возлагая вины на девчонку. Скажем, что ей на самом деле выпала честь носить королевского наследника.

— Наследника! — Орн сплюнул. — Думаешь, хоть одна партия в Дорфаре поддержит подобное притязание?

— А это уже не наше дело, лорд принц. Это невежественный народ, как ваша светлость сами упоминали. Вполне возможно, что они проглотят нашу сказку. В этом есть что-то мифологическое, что должно прийтись им по вкусу. Когда прибудем в Корамвис, пусть Высший Совет решает, как быть.

— Ты хочешь отвезти ее в Корамвис?

— В подобных обстоятельствах всегда лучше быть как можно предусмотрительнее. Кто знает, как Совет может истолковать любое поспешное действие?

Орн прищурился, глядя на облако пыли. Теперь он уже различал зеебов и скачущих на них людей.

— Правда, есть небольшая загвоздка, — добавил Амнор. — Девушка должна выглядеть согласной со всеми нашими действиями.

Орн взглянул на нее с высоты своего роста, и его темные черты исказило отвращение.

— Это будет нелегко, пока она валяется тут, как мертвая.

— Просто состояние транса, мой господин. Некоторые жители Равнин обладают способностями к подобной магии. Полагаю, если вы позволите мне остаться с ней наедине, я смогу привести ее в чувство.

— Я преклоняюсь перед твоей мудростью. Делай так, как сочтешь нужным.

В жаровне вспыхивал свет цвета опавших листьев. Амнор вытащил оттуда пылающую головню, стряхнул с нее ослепительно-белые хлопья огня, тут же закружившиеся в воздухе вокруг обнаженного девичьего тела. Она лежала на его ложе, куда два слуги опустили ее, точно белое изваяние в тускло освещенном шатре.

— Чувствуешь жар от огня, Ашне'е? — промурлыкал Амнор, склонившись к самому ее уху. — Позволь рассказать тебе, что я хочу сделать, — продолжая нашептывать ей на ухо, точно любовник, он опалил пушок вокруг ее пупка, но этим и ограничился. — Если я поднесу головню к твоему горлу, плоть обуглится до костей. Но ты осмелилась убить короля висов, Ашне'е, поэтому, возможно, мне стоит немного помучить тебя. Начать с твоей груди…

На лбу девушки выступили бисеринки пота. Жизнь внезапно хлынула в ее обмякшее тело. Ее глаза раскрылись и в один миг сосредоточились на его глазах.

Амнор улыбнулся. Он перехитрил искру ее сознания, слепо цепляющегося за жизнь, — стоило лишь пригрозить ее телу, как дух тут же вернулся, чтобы прийти ему на помощь.

— Думаешь, я действительно сделал бы это? Выжег бы эти восхитительные позолоченные соски с твоих белых грудей?

— Ты сделал бы все, что доставит тебе удовольствие, — заговорила она впервые за все время.

— Какая проницательность! Я именно так и поступил бы. Совсем недавно я получил удовольствие, спасая твою плоть от ножа принца Орна. Догадываешься, зачем? Нет, думаю, все-таки нет. Продлить твою жизнь будет куда сложнее. На самом деле это зависит от того, зачала ты от Редона или нет. По законам Дорфара последний ребенок мужского пола, зачатый перед смертью короля, становится его наследником.

— Да, — сказала она. — Я ношу дитя Повелителя Гроз.

— Твоя храбрая самоуверенность побуждает меня помочь тебе.

Шатер заливал тусклый красный свет.

Он протянул руку и погладил ее покорное тело. Когда она взглянула на него, ему показалось, что у нее три глаза: два золотых на лице и третий в пупке.

— Я уже сказала тебе. Я ношу дитя Повелителя Гроз.

— Если и нет, у нас еще достаточно времени.

Зов звезды неотступно звучал в его ушах, но он был нежен, как всегда. Однако его ласки, доводившие до исступления даже королеву Редона, с таким же успехом могли быть обращены к статуе. Девушка с Равнин лежала под ним, как мертвая, ее волосы, казалось, освещали подушку, на которой покоилась ее голова. Поэтому он просто взял ее, обнаружил, что это не доставило ему никакого удовольствия, и отстранился. Лишь его глаза выдавали, как все это могло бы произойти в другое время.

Облако пыли осело на поля, точно стая саранчи.

Мужчины с Равнин неподвижно сидели на своих скакунах-зеебах. От них до дорфарианского лагеря не доносилось ни звука. Королевская гвардия выстроилась правильными рядами — бесстрастная линия обороны, не слишком многочисленная по сравнению с противником, но абсолютно уверенная в превосходстве своей воинской выучки. В конце концов, с кем им предстояло столкнуться, кроме толпы сброда?

— Что-то лорд-советник не спешит, — нетерпеливо заметил Орн. Капитан развернулся, собираясь послать человека к шатру Амнора, но Орн перехватил его за руку. Амнор потребовал полного уединения, заявив, что его эзотерическая работа достаточно опасна, и Орну оставалось лишь полностью положиться на него.

В воздухе повисло гнетущее ожидание. Безжалостное солнце плавило воздух над Равнинами.

— У храма какое-то движение, лорд принц.

Орн бросил взгляд в ту сторону.

— Жрец.

Закутанная в покрывало черная фигура скользила по дороге, точно катясь по направлению к собравшимся мужчинам.

— Они замышляют что-то новое, — заметил Орн.

Он смотрел, как жрец с головой, скрытой капюшоном, вступил в безмолвный разговор с первыми рядами всадников. Почти сразу же из толпы вышел мужчина и встал рядом с ним. Мужчина и жрец пошли обратно, направившись прямо к лагерю висов. Орн внимательно следил за их приближением. Насколько он мог видеть, мужчина был молодым и ничем не примечательным: загорелый, худой, но жилистый, почти мальчишка, чье тело и дух с самого рождения были закалены суровой жизнью, — будь он рожден висом, ему была бы прямая дорога в солдаты. Жрец скользил за ним, черный и безмолвный, точно тень.

Когда они приблизились к лагерю, дорогу им заступил часовой.

Юноша остановился. Его янтарные глаза были прикованы к Орну.

— Повелитель Гроз, вчера вы взяли в свой лагерь женщину. Позвольте ей вернуться к своему народу.

Часовой с презрением слегка ткнул его в грудь:

— На колени, когда обращаешься к принцу, равнинная собака!

Юноша немедленно преклонил колени, не глядя на часового.

— Я еще раз прошу вас, Повелитель Гроз.

— Я не Повелитель, — огрызнулся Орн. — Повелитель мертв.

— Это очень печально. Но я еще раз спрашиваю об Ашне'е.

— Ашне'е, возможно, носит наследника короля. Ты понимаешь? Ей придется отправиться с нами в Корамвис.

Юноша уставился на него своими бледными немигающими глазами.

— Вы убьете ее там?

— Если она носит дитя, ее ожидает почет.

— Какое тебе дело до того, что мы сделаем с Ашне'е? — раздался требовательный голос. Голос Амнора. Значит, лорд-советник наконец-то покинул свое уединение, и, похоже, с успехом. — Она принадлежит этой вашей богине, а не тебе.

— Моя сестра, — медленно проговорил парень. — Она моя сестра.

Отлично. Иди за мной и захвати своего жреца. Ты будешь говорить с Ашне'е. Спроси ее, желает ли она большего счастья, чем вступить в город Повелителей Гроз.

Это заявление, резкое и повелительное, похоже, затронуло какую-то чувствительную и важную струну. Орн понял, что юноша сразу же признал и власть Амнора, и его слова. Амнор пошел вверх по склону, парень последовал за ним. На вершине Амнор впустил его в шатер из шкуры овара, но сам внутрь не вошел.

Орн ждал, а получать удовольствие от ожидания было вовсе не в его характере. Скажет ли девчонка то, что велел ей Амнор? Проклятие, лучше б ее прибили до всех этих разговоров о зачатии и до того, как Совет запутает это совершенно ясное дело! И кстати, какой у лорда-советника личный интерес во всем этом?

Юноша вышел из шатра. Орн мгновенно уловил произошедшую в нем перемену: он казался поразительно постаревшим и слепым, блуждающим во тьме — не физической, но духовной. Он побрел по склону сквозь ряды дорфарианцев, направляясь к пестреющему разноцветными заплатами полю, а жрец держался у него за спиной, точно огромный черный ворон.

В рядах местных произошло какое-то одновременное шевеление. Строй внезапно рассыпался, зеебы развернулись и поскакали прочь, снова подняв тучу пыли, прикрывшую их отступление. Капитан вполголоса выругался.

— Очень умно, лорд-советник, очень, — Орн взглянул на Амнора, и тот позволил себе миг ребячества, ответив на его невысказанную насмешку:

— Без сомнения, слишком умно для вас, лорд принц.

Соблюдая непреложные правила этикета, в Зарар послали гонца. Поэтому, когда они проехали под белыми Драконьими вратами и вступили в город, погруженный в глубокую поэтическую скорбь, Орн скрежетал зубами.

«Развели нытье», — думал он, проезжая мимо женщин, оплакивающих на улицах Редона, которого они, скорее всего, уже благополучно забыли.

Хозяин Зарара, король Тханн Рашек, которого в определенных кругах звали Тханном Лисом, выслал процессию бальзамировщиков — умастить и запеленать тело Редона. Многочисленные королевы Рашека, женщины из Зарависса, Кармисса и Корла, а также полчища его дочерей носили темно-лиловый траур, в то время как барды распевали баллады о выдуманных подвигах короля — полномасштабной войны, в которой их господин мог бы снискать или купить себе славу героя, не было со времен самого Рарнаммона. Этот балаган вызывал у Орна неукротимую ярость. Он с ожесточенной поспешностью принялся собирать вместе разобщенные группировки из окружения Редона. За четыре дня его уже начало тошнить от этого напыщенного драматизма и нескончаемых бледных лиц, постоянно готовых разразиться театральными рыданиями и поминальными песнями.

Он стремительно повел свой отряд прочь из Зарависса, прикрываясь мертвецом, и покинул его хрустальные города, окутанные дымками жертвенных курений.

Они вступили на узкую землю Оммоса, везя свой печальный груз в закрытых позолоченных заравийских носилках. Ашне'е (в Зараре ее держали в экзотическом заточении, точно дикого, но забавного зверька, и, вне всякого сомнения, подглядывали за ней в щелочки в занавесях) теперь жила в серой комнате без окон, являясь мишенью для плевков обитателей низеньких лачуг, жмущихся с обеих сторон к дорогам.

В сумерках, в белокаменной крепости у моря ее комендант собственноручно убил новорожденное дитя, произведенное на свет одной из его тусклоглазых жен всего за несколько часов до прибытия процессии. Он сделал это в знак своей скорби, объяснил он им, но все же это была девочка, а не мальчик, поэтому, в особенности для оммосца, потеря была не слишком велика. Вскоре после этого до Орна донеслись вопли ее матери, воющей где-то во тьме, и по какой-то необъяснимой причине его мысли перескочили на королеву Редона.

Вал-Мала, дорфарианская принцесса из захудалого дома в Куме, возвысилась до положения Великой вдовы Корамвиса благодаря своей красоте и слабости Редона.

Теперь она будет ненавидеть эту девчонку с Равнин.

Орн позволил себе хмурую усмешку при мысли о мучениях, которые придумает для нее Вал-Мала. В определенных местах имя Вал-Малы уже стало олицетворением жестокости. Ни одной из женщин, осмелившихся перейти ей дорогу в первые дни ее возвышения, теперь не было видно при дворе. Он вспомнил ее любимого зверя — белого калинкса, дикого и неимоверно злого кота с кисточками на ушах, который более или менее свободно бродил по ее покоям и был для всего Корамвиса символом ее чарующей и изобретательной злобы. Воистину, когда они возвратятся, за Вал-Малой будет любопытно понаблюдать.

А вдруг эта сучка с Равнин действительно понесла? Вдруг внебрачная страсть короля висов получит публичное доказательство? Орн со злорадством, которое было не вполне праздным, задумался, станут ли объятия лорда-советника достаточным утешением для королевы.

2

Дорфар, земля драконов. Дорфар — голова дракона, горы — его зубчатый гребень, озеро Иброн — его белый глаз, Корамвис — мыслящая жемчужина в центре, его сердце-мозг.

Город лежит у подножия высоких скал, точно гигантская девственно-белая птица в гнезде из огня. Старый город, разделенный надвое рекой, уходит корнями в самые дальние закоулки прошлого; как и Драконьи врата в Зарависсе, он отчасти является воспоминанием, материальным объектом, обремененным грузом легенд, древним пепелищем, куда сошли с небес боги Гроз, скрытые в утробах бледных драконов.

В полдень, в первый застианский месяц, над его сторожевыми башнями поднялись клубы жирного черного дыма, знака смерти, и Корамвис открыл ворота навстречу своему мертвому королю.

Покои Вал-Малы наполнял тусклый свет и дым от многочисленных курильниц. Треща, мерцали огоньки свечей, придворные дамы были одеты во все черное. По щекам девушки, проводившей их внутрь, струились нарисованные серебряные слезы.

Вал-Мала заставила их обоих — лорда-советника и Орна, принца Элисаара — довольно долго прождать ее. Когда Орн начал проявлять нетерпение, девушка бросила на него укоризненный взгляд и прошептала:

— Королева скорбит.

Орн насмешливо фыркнул, но в этот миг появилась сама скорбящая, и он поспешно проглотил все ругательства, вертевшиеся у него на языке.

Вал-Мала. Ее темная, как у всех висов, кожа была покрыта плотным слоем белил, дорфарианскую смоль волос скрывал парик из гиацинтово-синего шелка. На ней было траурное платье, но его скорбный дух никак не отражался ни на ее лице, ни в кошачьих глазах, хотя они были черны, словно озера в безлунную ночь. Она была намного моложе своего почившего супруга и никогда его не любила. Даже ее беременность все еще была незаметна. Казалось, она искоренила все следы Редона, и ритуальная фраза «королева скорбит» прозвучала как-то непристойно, словно ругательство из тех, что царапают на заборе. И все же ее красота ничуть не утратила своей знаменитой пронзительности, своего ошеломляющего очарования, несмотря даже на то, что было в ней нечто неуловимое, выдающее высококлассную шлюху, какой-то легчайший налет вульгарности и порока.

Она взглянула на Орна, потом отвела глаза.

— Где мой повелитель Редон?

— Двигается без всякого присмотра по закоулкам дворца, поскольку вы, мадам, приказали нам явиться сюда, — прорычал Орн.

— Лучше бы вы, принц Орн, более усердно присматривали за ним при жизни. Возможно, тогда сейчас он был бы среди нас.

— Сразу видно, мадам, как сильно потрясла вас эта утрата.

Его насмешка заставила ее вздрогнуть, точно от удара хлыста, и в ярости сжать унизанные кольцами тонкие пальцы.

— О, я действительно потрясена. Потрясена вашей злобой и бестактностью. Я слышала, вы привезли мне подарок.

— Подарок, мадам?

— Так мне сказали. То, что является подарком в вашем представлении, — она возвысила голос. — Его шлюху! Эту грязную храмовую подстилку! Одну из распутных змеепоклонниц, которой он воспользовался, потому что рядом не было меня.

Эм Элисаар ничего не сказал, но его лицо окаменело от гнева.

— И ни слова о младенце, которого она якобы носит! — выплюнула она ему в глаза. — Я не позволю ей остаться в живых! Мать королевского наследника — я, и никто другая!

— Вы — и еще множество других, мадам .

Ее глаза внезапно расширились и опустели, словно она в ужасе увидела других, менее знатных детей, заявляющих права своего рождения. Она подошла вплотную к Орну и взглянула прямо ему в лицо.

— Я, — сказала она. — Я одна. Ваш король здесь, Орн эм Элисаар. — Она схватила его за руку и положила его ладонь к себе на талию. Он почувствовал пальцами небольшую еще выпуклость ее живота, острые грани какого-то драгоценного камня, вставленного в пупок, под тяжелыми складками траурного платья. Кровь тяжело запульсировала у него в висках, прихлынула к паху. Вал-Мала услышала его участившееся дыхание и грубо оттолкнула его руку.

— Вот ваш король, которому вы будете присягать на верность, — сказала она, презрительно улыбаясь при виде того, как возбудили его она и алая звезда. — А теперь разрешаю вам удалиться. Полагаю, что Вдовствующая королева вправе отдать подобный приказ простому принцу Элисаару.

Орн замер, его губы угрюмо сжались. Он поклонился бесстрастно, как автомат, и зашагал прочь. Огромная дверь из циббового дерева с грохотом захлопнулась за ним.

Вал-Мала взглянула на Амнора, стоящего в тени.

— Так этому выскочке и надо.

— Воистину, моя богиня. Так и надо.

— Я не совсем поняла, что ты хотел сказать этим, Амнор. Возможно, тебе стоит поблагодарить меня, — рассмеялась она, сдергивая с головы синий парик. Черные волосы густой волной рассыпались по плечам. — Врач уже осмотрел ту девку?

— Осмотрит, как только она прибудет во Дворец Мира.

— И Редона тоже, — сказала она. — Когда он умер?

— Почти на рассвете, насколько я могу судить. Девчонка была с ним.

— Глупый Редон. Он так сильно нуждался в женщинах и столь же сильно их боялся. Всегда боялся. Даже в страсти. Никчемный и нелепый король.

— Больше он тебя не потревожит.

— Нет. — Она склонилась к нему, неправдоподобно белая рука сжала его плечо. — Как?

— Я подсыпал снадобье в терпкое вино, которое делают на Равнинах, — сказал он бесстрастно. — Красная Луна уже завладела его телом. Он не соображал, что пьет.

— Я хотела бы, чтоб он знал. Жаль, что я не видела, как он выпил это и издох.

— Это было бы неразумно, моя королева.

— И плата тебя устраивает? — прошипела она.

— Более чем, — прошептал он, протягивая руку и касаясь ее тела, которое уже прижималось к нему в пробуждающемся желании.

По широкой галерее Дворца Мира торопливо шагал человек в черном одеянии. Позади него, почти под самой чашеобразной крышей одной из башен, светились желтым окна комнаты, которую он только что покинул. На тихие сады уже опустились сумерки.

Он миновал двух часовых, проводивших его цепкими взглядами.

Из мрака, окружавшего широкие ворота, вынырнула сильная рука, ухватившая его за локоть.

— Что вам от меня нужно?

— Новости о храмовой девке с Равнин.

— От чьего имени вы спрашиваете меня?

— От имени лорда Амнора.

Врач поколебался, потом все же сказал:

— Еще слишком рано, чтобы можно было с уверенностью судить о ее состоянии.

— Ну же, доктор. У вас должно быть какое-то мнение, — настойчиво повторил голос из темноты.

— Я… Я склоняюсь к тому, что она понесла.

Рука выпустила его локоть, послышались удаляющиеся шаги. Врач дернулся, словно пытаясь унять дрожь, и направился в бескрайний город, чьи фонари горели, как звезды.

Ночь затопила Корамвис, его пышные дворцы и узкие опасные переулки. На темном небе запульсировала, померкла и скрылась звезда, сдавшись алому всплеску рассвета.

Где-то настойчиво затрезвонил колокол.

Покорным эхом отозвались другие колокола.

Над горизонтом показался краешек нового солнца, и от черного храма богов Грозы повалили клубы дыма, затянувшего пеленой реку Окрис. Этому едкому красному дню предстояло увидеть, как король наконец-то навсегда поселится в своем мавзолее.

Небесная синева сгустилась, превращаясь в непроницаемо-темное индиго.

Из Дворца Гроз, из храмов, из Воинской академии потянулись черные и сверкающие процессии, которые сливались и объединялись в одну на белой дороге, шедшей меж двумя рядами гигантских обсидиановых драконов, увенчанных зубчатыми гребнями, — на аллее Рарнаммона.

«Верховный король мертв, солнце угасло, луна закатилась, земля пошатнулась».

Сотня жриц шла впереди со скорбной песнью, она казалась воплем из ада — такая в ней была пустота, отчаяние, боль. Зловеще багровели их одеяния цвета драконьей крови, из их глаз ручьями текли слезы от лимонного сока, который они закапали туда, их тела были испещрены ранами, которые они сами себе нанесли. Следом за ними шагали жрецы в пурпурных одеждах, сопровождаемые тревожным гулом гонгов, с лицами, неестественно застывшими в масках скорби.

Драконья Гвардия Редона сопровождала набальзамированного мертвеца. В гуще их черных, грозно бряцающих рядов, в обрамлении знамен цвета ржавчины и развевающихся кистей, везли золоченую клетку, внутри которой сидел человек. На нем был полный боевой доспех. На его голове пламенел огромный острый гребень, глаза смотрели прямо перед собой. Он был как живой, однако все в нем источало смерть, издавало неощутимый запах тлена, а черные глаза сверкали и блестели, отражая солнце, поскольку теперь были сделаны не из живой плоти, но из оникса и хрусталя. За ним, точно рабы, шагали принцы и несколько королей, а за ними — их наложницы и жены. И королева Редона, в черном бархате, увешанная фантастическими драгоценностями. Ее юбка так же вздымала тучи пыли, как и все прочие. Ее глаза были столь же пусты, как бездушные камни в глазницах ее мертвого и ненавистного супруга. Он погиб по ее желанию, но она была вынуждена тащиться через весь город, словно рабыня, оплакивая его на глазах у всех горожан. Она вспомнила приветствия закорианских принцев: «Да будет благословен наследник в вашем чреве», — и по ее языку разлилась желчь ярости, горькая, как дорожная пыль.

В хвосте процессии маршировали бесчисленные ряды солдат. На улицах рокотали барабаны, а с одышливого неба глухим эхом вторил гром.

Толпы трепетали, внимая этому приглушенному гласу разгневанных богов. Женщины с рыданиями валились на колени, провожая проезжающую мимо них погребальную клетку Редона. Вскоре послышались призывы уничтожить ведьму, тварь из проклятых Степей, убийцу Повелителя Гроз — Ашне'е.

Усыпальница королей возвышалась на крутом берегу Окриса, а входом в нее была мраморная драконья пасть.

Шумная процессия, теперь расцвеченная огоньками факелов, исчезала между этими разверстыми челюстями. Небо за Рекой почернело, то и дело раскалываемое надвое копьями мертвенно-белого огня, потом прорвалось огромными каплями дождя. Вода в реке словно вскипела. То и дело слышались громовые раскаты.

Жрицы подняли к небу исхлестанные слезами и дождем лица, дрожа от ужаса и экзальтации.

В скорлупе гробницы дрожащий свет факелов высекал синие и алые искры из рубинов и сапфиров величественного мавзолея, из глаз резных чудищ и хиддраксов, струился серебристыми ручейками по доспехам его металлических стражей.

Цепочка жрецов растянулась, обозначая путь к самому последнему склепу. В сладковатой дымке курений тело Редона извлекли из клетки и внесли в его разверстое чрево. Эхо молитв взметнулось меж саркофагами и тут же заглохло.

Вал-Мала последовала за королями и принцами в безмолвие склепа. В былые времена ее замуровали бы в стену рядом с господином и повелителем — его собственность даже в вечности или тлении, — и при мысли об этом со дна ее души поднялся холодный и липкий страх.

Он лежал перед ней на своем последнем ложе, на спине. Ее страх мгновенно сменился торжествующим презрением, стоило ей вспомнить, что ему уже больше никогда в жизни не лежать перед ней вот так. Она склонилась, коснувшись его руки и прижавшись к ней губами в насмешливом ритуальном поцелуе скорби — и застыла, задохнувшись. Там была змея.

Она стояла прямо на груди ее мужа, ужасающе тонкая, золотисто-желтая, оплетенная кольцами замысловатого черного узора. Ее язычок, как крохотный язык черного пламени, плясал меж острых зубов.

Она была не в силах отдернуть ладонь. Она была не в силах закричать.

Она протянула змее руку, ожидая, когда острые иглы зубов вонзятся в нежную кожу и яд растечется по венам. Маленькая головка отдернулась, и она поняла, что настал последний миг ее жизни…

Молния! Казалось, молния ударила прямо сквозь крышу мавзолея в склеп. Но это был всего лишь отблеск факела на мече, причем не чьем-нибудь, а принца Орна, оказавшегося на долю секунды проворнее змеи и отрубившего ей голову.

Вал-Мала вытащила руку, точно из вязкой неподатливой глины, и потеряла сознание.

Могильная тишина взорвалась криками и руганью, быстро воспламенившими и толпу снаружи. Орн стер с меча кровавую слизь и невозмутимо вложил его обратно в ножны.

— Найдите главного каменщика, руководившего строительством склепа. Он у меня ответит на кое-какие вопросы.

Стражник бросился выполнять его приказание, а Орн махнул придворным дамам Вал-Малы, потом равнодушно перешагнул через ее обмякшее тело и вышел прочь.

То, что ей не пришлось пешком идти обратно по душным от назревающей грозы улицам, не стало для Вал-Малы утешением. Она лежала, точно посетившее ее мимолетное видение собственной смерти, а после обморока пришли боль, дурнота и страх. Вокруг нее засуетились врачи, и различным снадобьям и молитвам не было числа. Но выкидыша, которого так боялись, не произошло: она цеплялась за свое дитя с яростным и перепуганным упорством, и после того, как переполох немного улегся, не одному лекарю пришлось вопить под ударами хлыстов ее личной гвардии.

Она лежала в своей затемненной спальне под роскошным одеялом, расшитым рыжими солнцами и кремово-серебристыми лунами, и ее глаза пылали такой ненавистью, что, казалось, вот-вот выжгут весь мозг. Никогда прежде она не испытывала такого ужаса, и в будущем ей доведется испытать его всего лишь раз или два.

— Пришлите мне Ломандру, — велела она. Ломандра Заравийка, ее главная придворная дама, появилась в темной комнате подобно грациозному стройному призраку. — Я здесь, госпожа, — сказала она. — Я так рада, что вы теперь в безопасности.

— В безопасности, как же! Я чуть было не потеряла ребенка, будущего короля, дитя Редона. Мою единственную надежду на почести. Она хочет отнять ее у меня, она послала змею погубить моего сына.

— Кто, госпожа?

— Та тварь, которую Орн притащил сюда, чтобы меня позлить. В Степях поклоняются змее, анкире. Та ведьма, та дьяволица — я молилась, чтобы она сдохла. Клянусь, ей не жить.

— Мадам…

— Молчи. Это все, что тебе придется сделать. Ты отправишься во Дворец Мира.

— Мадам, я…

— Нет. Ты будешь делать то, что я говорю. Помни, я полностью доверяю тебе. Ты станешь прислуживать этой суке, а там посмотрим. Возьми-ка это.

Ломандра взглянула на протянутую руку королевы и увидела, что Вал-Мала предлагает ей кольцо с множеством драгоценных камней, очень красивое и дорогое. Казалось, она заколебалась, потом осторожно стянула его с пальца госпожи и надела на свой.

— Тебе идет, — шепнула Вал-Мала, тем самым обручая Ломандру со своими планами.

За окнами неистовствовали раскаты грома, носились по городу черные звери грозы, не утихавшей вот уже три дня.

После долгого дождя утренняя жара, обрушившаяся на сады Дворца Мира, была не столь яростной.

Глаза стражников метнулись в сторону. По аллее, обрамленной искусно подстриженными деревьями, шла женщина в золотых украшениях и черном придворном одеянии. Они узнали ее: то была главная дама королевы, Ломандра Заравийка. Она прошла мимо них, поднялась по ступеням из светлого мрамора, вступила на галерею.

Внутри ее ждала прохлада коридоров и мозаичные полы. В комнате сидела девушка с безжизненно висящими волосами, оттенок которых в точности повторял цвет самого редкого янтаря. Ее живот уже заметно увеличился, но остальное тело, казалось, ничуть не раздалось — наоборот, выглядело каким-то усохшим, точно вся ее плоть и вся ее суть сосредоточились в том месте, где росла новая жизнь, а остальное служило лишь оболочкой, простым обиталищем.

Ломандра остановилась. Она стояла совершенно неподвижно, и презрительная гордость Вал-Малы сквозила в каждой ее черточке, ибо сейчас она была точной копией своей госпожи.

— Меня послала к тебе моя госпожа, королева эм Дорфара и всего Виса, вдова лорда Редона, — сообщила она холодно, нанизывая титулы один за другим, как драгоценные жемчужины.

— Зачем?

Ее прямота ошеломила Ломандру, но лишь на миг.

— Чтобы служить тебе. Королева чтит дитя своего мужа.

Ашне'е повернулась и посмотрела на нее. «Что за жалкое существо!» — подумала Ломандра с безжалостным отвращением. Разве что глаза… Они тоже были янтарными и совершенно необыкновенными. Ломандра обнаружила, что смотрит в эту янтарную глубину, и быстро отвела взгляд, чувствуя себя до странности неловко.

— Сколько тебе осталось до родов?

— Не очень долго.

— Мне нужен точный срок. Насколько нам известно, женщины из Долины носят детей меньше, чем висы.

Ашне'е не ответила. Высокомерие Ломандры сгустилось в гнев. Она подошла к девушке вплотную, нависая над ней.

— Еще раз спрашиваю тебя: сколько времени осталось до рождения твоего ребенка?

Да, эти глаза были совершенно… Ломандра долго искала в памяти подходящее слово, но так и не нашла. Возможно, всего-навсего необычный цвет, не свойственный ее собственной расе, и заставлял их казаться столь… сверхъестественными. Тонкие сосуды на белках, словно тропки, вели к золотистым ободкам радужных оболочек, оканчиваясь в омутах зрачков. Эти зрачки начали расширяться, отвечая на ее взгляд. Казалось, они затягивают ее в бездонную кружащуюся тьму. И в этой бездне Ломандру охватил водоворот чужих эмоций — всеобъемлющий ужас, парализующий страх и нестерпимое страдание. Задыхаясь, она отпрянула и была вынуждена схватиться за кресло, чтобы не упасть.

Когда она вновь опустила взгляд, равнинная девушка сидела, низко опустив голову, и волосы падали ей на лицо.

Ломандра в смятении оглянулась вокруг. «Я заболела», — промелькнуло у нее в мозгу.

— Мой ребенок появится на свет через пять месяцев.

Ломандра вспомнила, что задавала девушке какой-то вопрос, — видимо, это был ответ на него. Она спрашивала ее о родах… Внезапно она пришла в себя. Ее охватило каменное спокойствие, а недавний короткий приступ истерической растерянности показался почти забавным. Пожалуй, стоит уделять себе больше внимания. Наверное, это все жара…

Она улыбнулась, вспомнив, что этой ночью будет с Крином — Четвертым Дракон-Лордом, командиром Речного гарнизона, чьи ласки никогда не оставляли ее равнодушной. Ашне'е сразу стала незначительной — словно пламя масляной лампы, у которой прикрутили фитиль.

Ломандра не помнила о ней ни за высоким столом в гарнизоне, ни позже, когда красноватая тьма ночи просочилась сквозь открытые окна и весь мир сузился до горячего мужского тела рядом с ней, осененного лучами алой звезды. Но когда она заснула, ей привиделось, будто она лежит с огромным животом, ожидая надвигающихся родов и чувствуя пугающие движения новой жизни в своем лоне. Вдруг что-то изменилось: теперь вокруг нее бушевала разъяренная толпа, а она сама, обнаженная, была распростерта на площади, под неумолимым небом. Ее пронзила невыносимая боль от клинка, сквозь врата желаний глубже и глубже входившего в ее лоно — самое древнее и страшное наказание висов. Она закричала, и ей ответил немой крик зародыша. Она увидела свое мертвое тело и поняла, что это не она. Это было тело Ашне'е…

Ее тряс Крин. Она уткнулась лицом ему в грудь и разрыдалась. Ломандра не плакала с тех самых пор, как еще почти ребенком покинула свою страну и отправилась в скалистый Дорфар. Сейчас же из ее глаз лились неукротимые потоки, и еще долго после этого она дрожала, испугавшись, что сходит с ума.

Сначала она хотела признаться королеве в своем страхе, попросив, чтобы вместо нее послали приглядывать за ведьмой какую-нибудь другую даму. Но когда она предстала перед Вал-Малой, принеся той ответ на ее вопрос, то мгновенно потеряла всякую надежду. После чудесного спасения от змеи красота Вал-Малы постепенно померкла под игом того, кто рос в ее лоне; она сама не знала, чего хотела, стала капризной и вспыльчивой.

Поэтому Ломандра вернулась во Дворец Мира, где нашла лишь исхудавшую и истаявшую, как свеча, девушку, прикованную к паразиту растущей в ней жизни.

Прошел месяц. Ломандра одевала девушку в дорогие ткани, висевшие на ней, как на вешалке, расчесывала ее тусклые безжизненные волосы и внимательно наблюдала за ней, никогда не глядя ей в глаза, которые теперь в ответ никогда не обращались на нее.

Ломандра недоумевала. Она успела изучить это хрупкое тело до мельчайших подробностей, но при этом не знала ровно ничего. Душа, обитавшая в этом теле, оставалась непостижима для нее.

Тощий врач, чье черное одеяние висело на нем, как лохмотья на скелете, приходил и уходил. В конце месяца Ломандра снова подкараулила его в сумрачной колоннаде.

— Как идут дела, господин врач?

— Неплохо, хотя, на мой взгляд, она не создана для деторождения. У нее очень узкие бедра, а таз как у птички.

— Уже недолго ждать? — спросила Ломандра, как велела ей Вал-Мала.

— Еще несколько месяцев, госпожа.

— Я думала, меньше, — солгала Ломандра, повторяя слова королевы. — Иногда у нее из груди капает молозиво. И еще она жаловалась на сильные боли внизу спины. Разве это не предвестники?

— Я ничего такого не заметил. Она ничего не говорила, — врач был ошеломлен.

— Все-таки я женщина. А она — невежественная крестьянка и, возможно, стесняется говорить с мужчиной о таких вещах.

— Тогда может быть, что и скорее.

Когда он, точно потрепанная тень, развернулся и исчез за колоннами, вид у него был встревоженный.

Ломандра положила руку на занавес, но внезапно остановилась. Она уже давно разгадала намерения королевы, однако лишь сейчас, впервые за все время, почувствовала отвращение при мысли о том, чему становится соучастницей.

В комнате девушка сидела перед овальным зеркалом, медленно проводя гребнем по своим неживым волосам. К горлу заравийки подступила неожиданная жалость. Она подошла к девушке, ласково взяла расческу из ее руки и продолжила движение.

— Ломандра.

Женщина вздрогнула. Еще ни разу этот голос не произносил ее имени. Он произвел странное воздействие: на миг бледное исхудавшее лицо в зеркале стало лицом королевы, которой она служила. Ее глаза встретились с глазами Ашне'е, отраженными в стекле.

— Ломандра, я не испытываю к тебе ненависти. Не бойся. — Эти слова так подходили образу царственного величия, явившемуся в зеркале, что унизанные кольцами пальцы Ломандры дрогнули, и она выронила гребень.

— Зарависс лежит рядом с Равнинами-без-Теней, Ломандра. Хотя ты вис, кровь наших народов давно перемешалась. Ты станешь моей подругой.

Внезапно сердце заравийки сжала невыносимая боль. Лишь страх перед Вал-Малой не позволил ей во весь голос закричать о том, что должно произойти.

Казалось, девушка услышала ее мысли, но никакого удивления не выказала.

— Повинуйся королеве, Ломандра. У тебя нет выбора. Но когда ее задание будет выполнено, ты выполнишь мое.

Луна повисла на деревьях дворцового сада переспелым красным плодом, когда Амнор, никем не остановленный, прошел мимо часовых, уклончиво бросив им: «По поручению королевы». Поднявшись по темной лестнице башни, он отдернул занавес, прикрывавший вход в покои Ашне'е. Комната была озарена лишь луной.

— Я всегда вижу тебя такой, как сейчас, Ашне'е. Лежащей на постели.

— Что тебе от меня нужно? — отозвалась она, не открывая глаз.

— Ты отлично знаешь, чего я хочу.

Он уселся рядом и положил ладонь ей на грудь. Даже в темноте он ясно видел, что ее красота безвозвратно ушла, но он жаждал не красоты.

— Я хочу, чтобы ты показала мне штучки, которым научила Редона. Те убийственные штучки. Вот увидишь, я схватываю на лету.

— Во мне ребенок, — произнесла она раздельно. — Наследник Повелителя Гроз.

— Да. Ребенок. Хотя сомневаюсь, что он от Редона. Его семя было не слишком живучим.

Ее глаза распахнулись и застыли на нем.

— Ты думаешь, что до сих пор осталась бы жива, не снабди я тебя оправданием? — спросил он.

— Какая тебе разница, жива я или нет?

— О, ты зришь в корень, Ашне'е. Мне нужны твои знания. Не только наслаждения, которые живут между твоими белыми бедрами, но и силы, с которыми твой народец играется на своих навозных кучах. Говорящий Разум — видишь, я даже выучил ваши названия. Научи меня читать мысли других людей. И Ее храм — где он находится? Поблизости?

— Храмов много.

— Я не о них. Я — о Месте Анакир. Мне известно, что его руины лежат где-то в холмах Дорфара.

— Откуда ты знаешь?

— Время от времени я встречался и с другими жителями Степей. У некоторых из них языки длиннее, чем у остальных. Но никто из них не был служителем Повелительницы Змей.

— Зачем тебе ее Место?

— Чтобы завладеть тамошними сокровищами. Как денежными, так и духовными. Это, без сомнения, расстроит тебя, но уверяю, у тебя нет другого выхода. Я знаю миллион изысканных способов расстроить тебя еще сильнее, если ты откажешься помогать мне во всем, чего я хочу. Устроить твою смерть будет легче легкого.

Он не ждал никакого ответа. Она и не дала его.

— А теперь я желаю получить то, за чем пришел.

Она не отказывалась, не протестовала — просто потянулась к нему и обвила руками, ногами и волосами, так что ему тоже представился клубок змей во тьме, пронизанной луной.

Королева вызвала Ломандру во дворец. Самые доверенные из людей Амнора сменили на посту разрозненных стражей, охраняющих Дворец Мира. Амнор посадил девушку с Равнин в свою колесницу и кружной дорогой направился вместе с нею к подножию гор.

Серебристая заря сменилась безжалостной эмалью голубого неба, городские башни остались далеко позади. Какие-то птицы с широкими крыльями парили в небесах, отбрасывая зловещие тени.

— Остановись вон там, — сказала она.

В указанном месте имелась расщелина в скале, а под ней — драконий глаз, озеро Иброн, поблескивающее белой водой.

— Тебе придется выйти из колесницы.

Он повиновался, задержавшись лишь для того, чтобы привязать беспокоящихся животных, и зашагал вслед за ней по костлявому хребту холма.

А потом она вдруг исчезла.

— Ашне'е! — закричал он. Им овладело яростное убеждение, что она обвела его вокруг пальца, скрывшись в каком-нибудь логове, точно дикий зверь. Затем, обернувшись, он увидел ее смутный силуэт, словно слабый огонек свечи, горящий в скале позади него. Это была пещера с входом не шире игольного ушка. Он протиснулся внутрь и мгновенно почувствовал влажность воздуха, холод и властную, почти ощутимую тьму.

— Не ищи никакого подвоха, Амнор, — сказала она. В том, как она разговаривала с ним сейчас, было некое, еле заметное отличие. — Здесь все, что осталось от храмовых ворот.

— Откуда ты знаешь, что это вход?

— Мне, как и тебе, рассказывали об этом месте.

Конец пещеры терялся в темном туннеле, в который она повернула, а он последовал за ней. Как только вокруг него сомкнулась тьма, ему тут же расхотелось идти дальше. Он высек искры из кремня, засветил сальную свечу и поставил ее на ладонь, но ее крошечный огонек, казалось, лишь сгустил непроницаемый мрак.

Коридор уперся в каменный тупик. Ашне'е протянула руку и пробежала пальцами по узору на стене. Он попытался запомнить ее движения, но темнота помешала ему. Камни задрожали, сдвинулись со своего места, обрушив вековую пыль, и что-то старое, что не тревожили уже много лет, отозвалось жалобным стоном. В стене неохотно показалось отверстие — невысокое и узкое, простая щель.

Она скользнула внутрь, как призрак, и ему показалось, будто она медленно летит в бездонную яму. Амнор втиснулся в щель следом за ней и обнаружил спуск, огромную кучу выщербленных ступеней, уходящих в непроглядную тьму, и Ашне'е погружалась в это чернильное море, точно какая-то немыслимая рыба.

Глядя на нее, он ощутил властный позыв повернуть назад. Это была ее стихия, она поглощала ее, принимая в свое сердце. От виса она отворачивалась, изумленная, но не приемлющая его алчности к материальному. И все-таки жажда храмовых сокровищ гнала его вперед.

Он последовал за ней.

Его слуха коснулись странные звуки. Они походили на тихий звон, на голоса неких невообразимых инструментов — нескончаемая капель синей воды, падающей на серебряный камень. Дрожащие щупальца сырого тумана, извиваясь, гладили ступени. Амнору почудился исходящий криком человек, который бесконечно падал, падал, падал в бездонную тьму.

Однако, дрожащий и замерзший, он достиг дна и обнаружил еще одну арку-вход и прошел туда следом за девушкой. Но все, что лепетали ему насмерть перепуганные, окровавленные пленники, ничуть не подготовило его к тому, что открылось его глазам. Из черноты вырвалось пламя — и ужас. Он почувствовал, как во рту у него пересохло, а руки и ноги внезапно стали мягкими, как подтаявший воск.

Анакир.

Она вздымалась. Она властвовала. Ее плоть была белой горой, змеящийся хвост — огненной рекой в половодье.

Ни один колосс Рарнаммона не мог бы похвастаться такими размерами. Даже обсидиановые драконы казались простыми ящерицами рядом с ее чешуйчатым змеиным хвостом И этот хвост был золотым, из чистого золота, усыпанного бесчисленными фиолетовыми камнями, а его кольца венчало белое женское тело — плоский живот без пупка, золотые минареты сосков на куполах белоснежных грудей. Восемь белых рук простирались в традиционных жестах, не раз виденных им на маленьких изваяниях в окрестных деревнях, отбрасывая чернильно-черные тени, глубокие, как ущелья. Рука освобождения и рука защиты, утешения и благословения, а также четыре ужасных руки возмездия, разрушения, мучения и неотвратимых бедствий.

Наконец он с огромным усилием вынудил себя взглянуть в лицо богине. Ее волосы были золотыми змеями, извивающимися, кусающими ее плечи. Но само лицо было узким и бледным, с тяжелыми веками, прикрывающими пронзительно-желтые глаза, которые могли быть высечены из топаза. Или янтаря.

Лицо Ашне'е.

Он обернулся и увидел, что они стоят в бескрайнем озере тени, падающей от анкиры. Неожиданно он осознал, что пещера залита ярким светом, хотя не было видно никакого его источника.

— Кто ее сделал?

— Амнор, говорят, что это сама Анакир.

Услышав ответ девушки, он не смог сдержать охватившей его дрожи. А потом он рывком пришел в себя, увидев резную дверцу в самом нижнем конце ее хвоста.

— Так вот из-за чего вся таинственность, — произнес он. — Сокровищница.

Он прошел мимо девушки и направился к двери, не обращая внимания на то, что нависало над ним. Там не было никакого секретного механизма, и дверь подалась от его толчка. Проржавевший металл со скрипом сдвинулся с места, и Амнор очутился перед оком огромного озера. Еще одна, более глубокая пещера, наполненная водой, возможно, какой-то выход в озеро Иброн. Он огляделся, высоко подняв свечу. Ни драгоценностей, ни священных амулетов с бриллиантами, обещанных в многочисленных историях, здесь не оказалось, равно как и древних фолиантов, хранящих тайные знания о магии духа и всех тех силах, которыми он может управлять. Просто пещера, пахнущая водой и полная воды. Гнев хлестнул его разум многохвостой плетью. Значит, его все-таки провели.

Он развернулся и уперся тяжелым взглядом в Ашне'е.

— Где еще мне искать то, чего я хочу?

— Нет никакого другого места.

— Ты знала, что здесь ничего нет? Что все ваши легенды — напрасная трата времени?

Его железные пальцы впились ей в локоть, оставляя синие следы, но на ее лице никак не отразилась причиняемая им боль.

— Возможно, мне стоит изгнать из тебя моего ребенка и отдать тебя на милость лорда Орна.

Как ни странно, на ее белом лице, словно заря, засветилась улыбка Он никогда не видел, чтобы она улыбалась, и никогда не видел подобной улыбки на устах какой-либо женщины. От нее кровь застыла у него в жилах. Рука, сжимавшая ее локоть, упала.

— Сделай это, Амнор. Иначе он станет моим проклятием тебе.

Его охватило странное ощущение, как будто он смотрит на нее не обычным взглядом, а третьим глазом, расположенным в центре его лба. И видел он не ее. На ее месте стоял молодой мужчина, призрачный и расплывчатый, однако Амнор различил, что у него бронзовая кожа виса, но глаза и волосы светлы, как вино, которым он отравил Редона в первую ночь Красной Луны.

Видение померкло, и Амнор отшатнулся от нее.

— Здесь для тебя ничего нет, — сказала Ашне'е, развернулась и зашагала по пещере к выходу. Он обнаружил, что вынужден следовать за ней, поскольку больше не имел сил выносить звенящую тишину и присутствие грозной богини.

Ему в самом деле следовало тогда избавиться от нее. Она больше не была нужна ему, живое напоминание об опасной затее, которая провалилась. Но его неумолимо влекло к ее раздавшемуся уродливому телу — раз за разом, долгое время после того, как звезда Застис побледнела и исчезла с ночных небес. Дело было и в ее ребенке, который вполне мог принадлежать ему. Интересно, если Ашне'е позволят произвести это дитя на свет, получит он какую-то выгоду от нити своего рода, вплетенной в правящую династию королей?

И храм тоже не давал ему покоя.

Через много месяцев после того, как он бежал оттуда, он обуздал свой ужас и вернулся обратно. К тому времени Высший совет, который он держал в кулаке, назначил его на должность лорда-правителя Корамвиса — титул, который на совершенно законных основаниях давал ему право на регентство. Он с кровью выдрал это право у Вал-Малы, и ее паутина, сотканная из взяток и угроз, не подвела его. Пока его общество развлекало ее, ему незачем было опасаться за будущее, а Орн, теперь нежеланный гость во дворце, лишившийся всякого уважения, а в немалой степени и денег, доставлял Амнору изысканное, почти эстетическое удовольствие. Но все же сейчас ему оставалось только ждать. А с ожиданием на него нахлынуло непреодолимое желание вернуться на Место.

Ночь уже затопила небо, когда он взял колесницу и через Речные врата выехал из Корамвиса. Горы, на вершинах которых еще лежали последние лучи заката, казались окровавленными. Бешеный ветер, предвестник грядущих холодов, тоскливо завывал в скалах. Доехав до расщелины, Амнор, как и в прошлый раз, вышел из колесницы и, держа в руке фонарь, пошел по тропинке, которую показала ему девушка. Он долго искал дорогу. На небе появилась луна, высыпали звезды. Узкая арка-вход ускользала от него. Все, что произошло тогда, теперь казалось фантазией, галлюцинацией или сном. Он вспомнил странный миг, когда увидел на месте Ашне'е мужчину.

Он повернул обратно к колеснице, но остановился, не дойдя до нее нескольких шагов. Его скакуны дрожали и были покрыты пеной. Амнор огляделся по сторонам. Возможно, ночь выгнала из логова на охоту какого-нибудь зверя.

А потом он увидел это — огромную тень, вдоль спины которой играл лунный отблеск. Она мелькнула над бортиком его колесницы и скользнула прочь. Скорее всего, это была скальная змея, юркнувшая в нору. Но Амнор, всегда относившийся к суевериям с болезненным любопытством, уже сам заразился ими, как смертельной болезнью. «Неужели ее послала Она, та женщина из-под земли?» — подумал он со странным цинизмом.

3

Ломандра услышала голос, произносящий ее имя.

Она вгляделась в слабо освещенный коридор, который был пуст, и голос послышался снова — изнутри ее черепа.

Ашне'е.

Ломандра торопливо взбежала по мраморной лестнице башни, отдернула занавес и застыла. Девушка лежала на постели с белым, как всегда, лишенным выражения лицом, но Ломандра увидела расплывающееся по тонкой рубашке пятно крови.

— Началось? — хрипло от подкатившего к горлу страха вскрикнула Ломандра. — Ребенку еще не время.

Но это были всего-навсего ритуальные слова. Ломандра очень хорошо знала, почему ребенок рвется наружу до срока, ничуть не была этим удивлена. Она уже три месяца подмешивала в еду и питье Ашне'е снадобье, которое дала ей королева.

«Проклятый ублюдок не удержится у нее в утробе и родится мертвым», — прошипела тогда Вал-Мала. «Роды убьют ее?» — шепотом спросила Ломандра. И Вал-Мала ответила — очень тихо: «Я буду молиться, чтобы именно так и случилось».

— У тебя схватки? — беспомощно спросила Ломандра.

— Да.

— Частые?

— Довольно частые. Уже скоро.

«О боги! — отчаянно пронеслось в голове у Ломандры. — Она умрет, умрет в мучениях, прямо передо мной. И это дело моих рук».

— Где врач? — без всякого выражения произнесла Ашне'е.

— Во Дворце Гроз. Вал-Мала вызвала его еще позавчера.

— Так пошли за ним.

Ломандра развернулась и почти выбежала из комнаты.

Дворец Мира окружали мягкие голубоватые сумерки, последний отсвет заката.

Ломандра с минуту постояла, опираясь на балюстраду, силясь унять дрожь. Она различила внизу девушку — словно бурый мотылек, та порхала от лампы к лампе, зажигая каждую от свечи. Когда ее окликнули, девушка замерла с расширенными глазами, а потом с криком кинулась прочь вдоль колоннады.

Ломандра медленно поднялась по ступеням, страшась возвращения в ту комнату. На пороге она остановилась. Было очень темно.

— Я послала за врачом, — сказала она белому пятну на кровати.

— У меня отошли воды — только что, пока тебя не было, — сказала Ашне'е. — Скоро он придет?

Ломандра содрогнулась. Слова хлынули с ее губ, прежде чем она успела подумать, как ей ответить.

— Королева задержит его. Мы с ней отравили тебя. Ты потеряешь ребенка и умрешь.

Она почти не видела девушку — лишь размытое белое пятно там, где она лежала. Она не проявляла никаких признаков боли или страха, зато Ломандру скручивало ужасом.

— Я все понимаю, Ломандра. Ты выполнила приказ королевы, теперь ты должна помочь мне.

— Я? Я же не повитуха…

— Ты сможешь.

— Я ничего не сумею. Я только наврежу тебе.

— Ты уже мне навредила. Это сын Повелителя Гроз. Он появится на свет живым.

Внезапно тело Ашне'е выгнулось в неудержимом спазме. Она испустила безумный, совершенно животный крик, такой протяжный, нечеловеческий и отчаянный, что Ломандра сначала даже не поняла, кто издал его. А потом, желая лишь убежать из этой комнаты куда глаза глядят, она вместо этого подбежала к девушке.

— Сними кольца, — выдавила Ашне'е. Ее губы, борющиеся за каждый вздох, свело трагической гримасой, а глаза над ней казались черными и пустыми, как стекло.

— Мои… кольца?

— Сними кольца. Тебе придется сунуть руку внутрь, нащупать головку ребенка и вытащить его наружу.

— Я не могу, — простонала Ломандра, но какая-то сила хлынула в ее душу, совершенно подавив волю. Кольца сверкающими искрами слетели с ее пальцев, включая те камни, которыми ее купила Вал-Мала. Она обнаружила, что нагнулась, принимаясь за работу, как последняя крестьянка, ощутила, как вся ее поза и существо изменились. Они принадлежали не ей, а кому-то бесцеремонному, умелому и безразличному, а придворная дама, объятая ужасом и отвращением, сжалась до скулящего крохотного комочка где-то глубоко внутри этого нового существа.

Под ее руками хлюпала горячая кровь. Девушка не кричала и не извивалась, лежала совершенно тихо, будто совсем ничего не чувствовала.

В узкие ладони Ломандры скользнула бронзовая головка, мелькнуло сморщенное страшненькое личико новорожденного, потом появилось тельце, соединенное с матерью пульсирующей пуповиной. В колышущихся сумерках Ломандра увидела, как девушка подтянулась, ухватилась за пуповину, перевязала ее и перегрызла, точно волчица Равнин.

Младенец немедленно разразился воплем. Он вопил так, словно злился на несправедливый и грубый мир, в который его вытащили, — еще недоразвитый, полузародыш, слепой и бессмысленный, но все же осознающий ту агонию и боль, через которую прошел и которая еще предстояла ему в жизни.

— Это мальчик. Сын, — выговорила Ломандра, закрыла глаза, и на ее окровавленные руки закапали слезы.

Врач поспешил во Дворец Мира с первым прохладным вздохом зарождающегося дня.

Из-за колонн, точно призрак в черных одеждах, возникла женщина. Он не сразу узнал в ней главную придворную даму королевы. Его брови сошлись на переносице в ожидании плохих новостей — какая-то безмозглая служанка не передала сообщение вовремя, и теперь он опасался самого худшего.

— Она мертва? — спросил он.

— Нет.

— Значит, роды еще не закончились? Может, мне удастся спасти ребенка. Быстрее!

— Ребенок уже появился на свет. Живой.

Врач осознал, что его рука, словно наделенная собственной волей, сделала древний охранительный жест, а сам он, не веря ушам, потрясенно смотрит в лицо заравийки.

Щелчком пальцев Вал-Мала отпустила служанок, и Ломандра осталась с ней наедине.

Тело королевы было огромным, раздувшимся, утратившим последние следы былой красоты, и это делало ее еще более невыносимой. Даже Ломандре, которая слишком устала, что бы бояться, стало страшно при взгляде на нее.

— Ты пришла с какими-то новостями, Ломандра. С какими?

— И мать и дитя живы, — хрипло сказала заравийка.

Отечное лицо Вал-Малы перекосило злобной гримасой.

— Ты являешься ко мне и смеешь заявить, что они живы. Ты имеешь наглость заявить, что была там, и они остались в живых, оба? После того как эта ведьма послала змею, чтобы я лишилась ребенка?! Да поглотят тебя черные преисподние Эарла, безмозглая сука!

У Ломандры отчаянно заколотилось сердце. Она встретила мечущий молнии взгляд Вал-Малы со всей твердостью, на какую была способна.

— А что я могла сделать, мадам?

— Сделать? Во имя богов Дорфара, ты что, совсем не соображаешь? Слушай меня, Ломандра, и слушай внимательно. Ты вернешься во Дворец Мира и дождешься, когда врач уйдет от нее. Да не трясись ты! Можешь не беспокоиться о девке, я беру ее на себя. Просто позаботься, чтобы ее щенок незаметно задохнулся в своих подушках. Там и делать-то нечего.

Ломандра молча смотрела на нее, и вся кровь отхлынула от ее лица.

— Я уже начинаю задумываться о том, можно ли доверять тебе, Ломандра. В таком случае я потребую от тебя доказательства, что поручение выполнено. — Королева откинулась на спинку кресла, ее лицо стало совершенно непроницаемым. Ломандра пришла в полное отчаяние, почувствовав, что в ее хозяйке не осталось абсолютно ничего человеческого и разумного и она говорит скорее с дьяволицей из ада.

— Принеси мне мизинец с его левой руки, — велела Вал-Мала. — Вижу, эта задача тебе еще менее по вкусу, чем первая. Считай ее наказанием за твою нерешительность. Полагаю, ты понимаешь, что с тобой будет в противном случае. Только попробуй не подчиниться мне — и проживешь остаток жизни с таким разнообразием шрамов на теле, какое только сможет изобрести мой палач. А теперь иди и делай то, что тебе приказано.

Ломандра развернулась и вышла, разом превратившись в дряхлую старуху, с трудом отдавая себе отчет в своих действиях. Она испытала вялое удивление, когда очутилась у занавеса, отгораживающего комнату Ашне'е, но не смогла вспомнить, как оказалась там.

Ребенок спал в колыбельке рядом с кроватью матери, она, казалось, тоже спала, а врач уже ушел. Ломандра подошла к колыбельке и остановилась, глядя в нее ничего не видящими красными глазами. Ее рука потянулась к краю подушки. Просто, это должно быть так просто. Подушка на полдюйма выскользнула из-под головы спящего ребенка.

— Ломандра. — Она мгновенно обернулась. Распахнутые глаза девушки смотрели прямо на нее. — Что ты делаешь, Ломандра?

Заравийка почувствовала, как что-то непреодолимое сковало ее волю, принуждая ответить.

— Королева… Королева приказала мне задушить твоего сына. И в доказательство того, что я исполнила ее желание, она хочет получить мизинец его левой руки.

— Дай мне ребенка, — велела Ашне'е. — Там, на столе, врач оставил снотворный сбор в черной склянке. Принеси мне его.

Ломандра повиновалась, двигаясь как бездушное создание. Ашне'е взяла младенца на руки, обнажила грудь и, прежде чем вложить сосок в ротик ребенка, капнула на него темной жидкостью.

— Теперь подай нож, — сказала она.

Никогда в жизни Ломандра не видела столь непоколебимой безжалостности. Рядом с этим злоба Вал-Малы была не более чем пригоршней пыли.

Заравийке казалось, что она — всего лишь кукла, выполняющая указания Ашне'е, и невидимый кукловод заставляет ее двигаться, дергая за серебряные ниточки.

Мужчина в ливрее королевы низко склонился перед своей госпожой.

— Мадам, леди Ломандра преподносит вам этот дар.

— Неужели? Какая милая шкатулка. Элирианская эмаль, если не ошибаюсь. — Королева слегка приподняла крышку шкатулки и заглянула внутрь. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Вид крови мог расстроить ее, лишь если это была ее собственная кровь. Принадлежность к правящей династии висов наложила на нее отпечаток, заставляя считать недолюдьми всех остальных, в особенности тех, кто рожден в низших слоях. Она захлопнула крышку.

— Можешь передать Ломандре, что ее подарок порадовал меня. Я запомню ее предупредительность.

Вал-Мала поднялась и уединилась в дальней комнате, где выбросила что-то из шкатулки в курильницу.

Буквально минуту спустя дикий вопль поднял на ноги ее придворных дам. У королевы начались роды — несколько преждевременно.

Были вызваны пять докторов и несчетное количество повивальных бабок.

Роды были не слишком трудными, но Вал-Мала, забыв про королевскую гордость, вопила, как уличная девка, проклиная всех и жалуясь богам на то, что ее мучения никак не кончаются. В конце концов ей дали какое-то снадобье, и ребенок появился на свет, пока его мать лежала без сознания.

На храмовых алтарях принесли в жертву белых птиц, дымки жертвенных костров, словно туман от воды, затянули реку Окрис, колокола звонили не умолкая, а на дозорных башнях загорелись голубые сигнальные огни.

Королева очнулась.

Первая ее мысль была о собственном теле, которое наконец-то избавилось от порабощавшего его уродства, вытолкнув маленького тирана наружу. Вторая — о короле, мужчине, которого она создала, от имени которого будет править, когда тот взойдет на трон своего ненавистного предшественника, Редона.

У кровати стояло несколько придворных дам. Косые вечерние лучи заставляли их украшения блестеть подобно каплям дождя — и высвечивали сильное беспокойство на смуглых лицах.

— Где мое дитя? — спросила королева. Дамы принялись нервно переглядываться.

К постели приблизилась толстая повитуха.

— Ваше величество, у вас сын.

— Я знаю. — Вал-Мала начала проявлять нетерпение. — Дайте взглянуть на него. Сейчас же.

Женщина попятилась, уступив место мужчине в одежде хирурга, который склонился над ней и выдохнул:

— Возможно, милостивая госпожа, вам стоит немного восстановить свои силы, прежде чем вам принесут ребенка.

— Я хочу увидеть его сейчас. Сейчас , болван, ты меня слышал?

Врач низко поклонился, сделал знак, и из дальнего конца комнаты подошла девушка с белым свертком на руках.

Вал-Мала смотрела на нее со своих подушек.

— Он мертв? — этот вопрос отдался у нее в душе внезапным приступом ужаса. Он был единственным ключом к Дорфару и власти над ним, и если он родился мертвым… о боги, что ей тогда делать? Она схватила ребенка, завернутого в расшитое драконами одеяльце. Он был теплым и слабо шевелился, но почему-то не кричал. Она развернула пеленки. Почему он не кричит? Это плохо? Он нездоров? Нет, он лежал, голенький, у нее на руках, и она видела, что он безупречен. Но все-таки в чем дело?

Вал-Мала закричала. Отброшенный ребенок полетел с кровати, и повитуха с нянькой едва успели подхватить его.

Чудовище, она родила чудовище. Волны безумной ярости и страха сотрясали ее тело, словно бушующее море.

Белая птица, заколотая на алтаре во дворце Амнора, никак не желала умирать. Она исходила криком и трепыхалась, разбрызгивая по жертвенному камню кровь из рассеченной груди, пока все остальные птицы в птичнике не обезумели, подняв невообразимый гомон и бросаясь на прутья своих клеток. Похоже, боги отказывались принимать жертву.

В полдень стайка белых голубей, промелькнувшая за окнами Дворца Гроз, с пугающей отчетливостью возродила эту сцену в его памяти. Знамение. Но разве могут какие-то знамения нарушить планы главы Совета?

Через миг в комнате появилась Вал-Мала.

Ее красота сияла с прежней силой. На это ушел месяц и объединенные усилия сотен придворных дам и рабынь, массажистов из Закориса, косметологов из Зарависса и Кармисса и ведьмы-астролога из Элира. Она была облачена в платье из аметистового бархата, тонкую, как прежде, талию стягивал пояс из белого золота, а в волосах и на руках переливались, вспыхивая, драгоценные камни.

— Приветствую вас, лорд-правитель.

— Я блуждал во тьме без светоча вашей прелести, — сказал он.

— Красивые слова, Амнор. Вы купили их у какого-нибудь менестреля?

Амнор напрягся, ощутив холод, внезапно разлившийся внизу живота и вокруг сердца. Ее отношение к нему, похоже, изменилось. Сейчас надо было действовать осторожно, очень осторожно. Он вспомнил кое-какие слышанные им толки, касавшиеся рождения принца. И другие толки насчет того, что определенных людей, присутствовавших при этом рождении, с тех пор будто бы никто больше не видел.

— Я ищу вашего совета, лорд-правитель. В одном очень деликатном деле.

— Я всегда к вашим услугам, мадам, и вам это известно.

— Вот как, Амнор? Тем лучше.

В открытую дверь вплыла низкая белая тень. Это калинкс последовал в комнату за хозяйкой. Холодная рука сжала внутренности Амнора, как будто это существо предвещало какую-то беду. Оно потерлось мордой о ее ногу и опустилось на пол рядом с ней, а она, усевшись в низкое кресло, принялась поглаживать его голову. Ее хранитель.

— Я обеспокоена, — начала она. — Очень обеспокоена. Я получила очень любопытные сообщения о той девке с Равнин. Уже много дней никто не видел ее ребенка, а она ничего не говорит. Думаю, что она убила его, а тело спрятала.

Его сузившиеся глаза бесстрастно изучали ее.

— Зачем же ей понадобилось это делать, моя несравненная королева?

— Мне говорили, что она сильно страдала в родах. Возможно, ее разум помутился.

— Может быть, ее ненавидит какая-нибудь прекрасная женщина, — рискнул Амнор — и мгновенно понял, что этот ход был ошибочным. Она взглянула на него черными глазами, в которых плескался яд, и сказала без всякого выражения:

— Не будьте так уверены во мне.

— Мадам, я говорю лишь как ваш слуга, который будет защищать вас, пока возможно.

— Неужели? Ты готов защищать меня, не так ли? Но разве ты не знал, что равнинная ведьма пыталась погубить меня своим черным колдовством?

— Блистательная королева…

— Она колдунья и должна быть казнена за это! — внезапно взъярившись, сорвалась на крик Вал-Мала. Калинкс поднял голову, словно выточенную из льда, и зарычал.

Овладев собой, Амнор попытался применить другую тактику.

— То, что вы делаете, опасно, — сказал он. — Любой, кто занимает высокое положение, наживает себе врагов. Берегитесь тех, кто воспользуется любой возможностью, чтобы уничтожить вас.

— И кто же это? — спросила она почти ласково. — Расскажи мне.

— Вам самой должно быть известно это…

— Мне известно куда больше, чем ты думаешь, Амнор. Почему ты так заинтересован, чтобы равнинная сука осталась в живых? Разве тебе было недостаточно тела королевы?

«Неужели корень ее злобы кроется в банальной ревности? — подумал он. — Но это опасная ревность».

— Есть одна причина, по которой она нужна мне живой. Она владеет древним знанием. Оно обеспечит вам полную и неоспоримую власть. Никто не сможет оспаривать трон Дорфара у вас и вашего сына.

— Меня не интересуют твои причины, — бросила она.

От входа донесся шелест шелка.

— Ваше величество, лорд Орн все еще дожидается вас в передней, — доложила придворная дама.

— Можешь сказать ему, что я уже скоро.

Амнор затаил дыхание, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. Вал-Мала поднялась.

— Иди, — сказала она, улыбнувшись ему. — Иди, наслаждайся своей тощей маленькой шлюшкой с Равнин, пока еще можешь.

— Вы несправедливы ко мне, мадам.

— Не думаю. Я слышала, что ты частенько наведываешься во Дворец Мира по ночам.

У него похолодело во рту, он поежился. Но, зная, что уже проиграл, он все же решил бросить последнюю кость и произнес, старательно сдерживая голос:

— Вал-Мала, вы забываете услугу, которую я оказал вам на Равнинах-без-Теней.

— Я ничего не забываю.

У него пересохло во рту — точно так же, как перед бело-золотым кошмарным изваянием в пещере. Он поклонился, молча повернулся и вышел, отлично понимая, что именно она посулила ему. Проходя через переднюю, он миновал высокую фигуру принца Орна эм Элисаара, но даже не заметил его.

Орн же отметил уход лорда-правителя и не стал больше ждать. Он вошел в комнату, и калинкс, подняв голову, задрал верхнюю губу и оскалил грозные клыки.

— Лежи, где лежишь, грязный урод, — приказал он, и калинкс прижался к полу, молотя хвостом и злобно сверкая глазами.

— Я не позволяла вам войти, — обернулась Вал-Мала.

— Думаю, мы вполне обойдемся без церемоний, мадам. Я вошел, и я здесь, с вашего позволения или без него.

— Я слышала, Орн, что скоро мы наконец-то будем иметь удовольствие проститься с вами?

Он неожиданно усмехнулся, но это была волчья, угрожающая усмешка.

— Проститесь, мадам, всему свое время. Но если мне не изменяет память, мадам, я оказал вам одну маленькую любезность, которая так и осталась неоплаченной.

— Ах, да. Принц спас меня от змеи. И чего же вы хотите? Обычной платы наемника?

— Мне кажется, вы не растрачиваете то, о чем я думаю, на наемных солдат.

Глаза Вал-Малы расширились. Она сделала шаг назад, а он — несколько шагов вперед. Протянув огромные руки, он стиснул ее бархатные запястья.

— Прежде чем уехать, я кое-что себе пообещал. И смею думать, вы в точности знаете, чего я хочу.

— Ваша наглость омерзительна.

— Я всегда вызывал у вас омерзение, однако вы милостиво даровали мне эту аудиенцию. И так роскошно и элегантно оделись ради нее. Или я заблуждаюсь? Вы прихорашивались не для меня, а для Амнора?

— Отпусти меня.

Он притянул ее к себе и запустил руку в вырез платья. Его пальцы сомкнулись на ее правой груди, точно пять когтей из раскаленного металла. Она протянула руку и острой гранью камня в кольце распорола ему щеку. Это заставило его отпрянуть на миг, но потом он перехватил оба ее запястья одной рукой, другой же без колебаний наотмашь ударил ее по лицу. Пощечина чуть не сбила ее с ног, и лишь его железная хватка не дала ей упасть. На щеке у нее мгновенно вспухла багровая полоса, похожая на ожог.

— Да поглотит тебя ад за это! — завизжала она.

Он без усилий оторвал ее от пола, не обращая никакого внимания на попытки вырваться.

— До чего же нежный голос у моей госпожи, — сказал он насмешливо и понес ее. Она кричала и отбивалась, но он крепко держал ее руки, внимательно следя за тем, чтобы они не оказались в опасной близости от его глаз. Ее злоба оказалась совершенно бессильной.

Небольшая колоннада вела к двери ее спальни. Он пинком распахнул дверь и так же захлопнул ее за собой, швырнув королеву на покрывало, с которого потрясенно уставились на него вышитые луны и солнца.

— Только попробуй хоть пальцем меня тронуть, и я убью тебя, — прошипела она.

— Давай, попытайся. Я шестьдесят раз убивал в поединке, и каждый раз это были опытные бойцы, вооруженные до зубов. Не думаю, чтобы ты оказалась более удачливой.

Склонившись над ней, он начал расшнуровывать лиф ее платья, но она набросилась на него с когтями, точно дикая кошка. Он отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи, и без малейших усилий разорвал плотный бархат и кружевное белье разом. Фальшивая бледность ее набеленных лица и шеи оказалась еще более неестественной рядом с темной бронзой грудей. Его ладони скользнули к торчащим алым бутонам в центре упругих полушарий и ощутили, как они затвердели под его пальцами, превратившись в теплые камешки.

— Сейчас уже не Застис, мадам. Вам не удастся списать вот это на звезду. А ведь я так вам отвратителен. Позвольте, я сделаю вам еще неприятнее.

Он отбросил в сторону тяжелые складки ее юбки.

Когда он вошел в нее, она издала низкий горловой звук, который вряд ли можно было назвать гневным. Ее руки сомкнулись на его спине, но он оттолкнул ее и прижал к кровати, не давая ей двинуться под своим напором. Атака была непродолжительной, но яростной. Как только она закричала в исступленном экстазе, он перестал сдерживаться и отдался пьянящим судорогам наслаждения, сотрясавшим его в такт содроганиям ее бронзового тела.

— Ты делаешь мне больно, — прошептала она. Ее нежная рука скользнула по нему, исследуя крепкое мускулистое тело, его равнины и впадины, и нащупала средоточие его мужественности, которое даже сейчас слабо шевельнулось под ее прикосновением. — О, да ты неплохо оснащен для этого занятия.

— А ты шлюха, — лениво отозвался он.

Она только рассмеялась, и вскоре он бросил ее на спину и вновь овладел ею.

Голубоватая пыль сумерек осела в углах комнаты.

Орн выбрался из постели и встал перед открытым окном, безупречный в своей мужественности, точно изваянная статуя. Вал-Мала, приподнявшись на локте, разглядывала его.

— Ты соблазнил меня, Орн, а теперь уезжаешь. В Элисаар?

Он ничего не ответил.

— Окажи мне услугу, прежде чем уедешь, — сказала она и заметила искорку в глазах, обернувшихся к ней. — Помоги избавиться от лорда-правителя Корамвиса. — Не видя его губ, она предположила, что тот улыбается. — И от ведьмы, которая колдовала против меня.

Орн вернулся к постели и сел рядом с ней. Теперь она и в самом деле видела его улыбку. Но он все так же молчал.

— Орн, может ли так оказаться, что ребенок этой девки — не от Редона? Возможно, от какого-нибудь жреца, еще до того, как он использовал ее…

Он потянулся и накрыл ладонями ее груди.

— Вал-Мала, когда мы обнаружили Редона мертвым, девчонка впала в какой-то транс, и Амнор заявил, что сумеет вывести ее из него. Поэтому некоторое время он провел наедине с ней в своем шатре.

— Вот как! — она даже присвистнула.

— Да. Думаю, что ответил на оба твоих вопроса. А щенок, который так беспокоит тебя, всего лишь гнилой плод.

— Амнора нужно убить.

Орн пожал плечами. Она поймала зубами мочку его уха и с силой прикусила. Выругавшись, он оттолкнул ее.

— Делай, как хочешь, только отвяжись. Ты отвечаешь лишь перед богами.

— А ты? Чего хочешь ты — регентства или меня?

— Регентства. Ты, киска, бесполезный придаток к нему.

Белые звезды облепили небо, колышась в зеркале реки, по берегам которой тянулись к луне черные хижины. Немного поодаль, на другом берегу, отблеск храмовых огней освещал узкие ступеньки, ведущие к воде.

Ломандра пробиралась по тесным проулкам, вымощенным булыжниками, между кишащими крысами остатками стен. Время от времени она нервно оглядывалась по сторонам. И так уже из-за одной прогнившей двери вышел какой-то мужчина, решив, вероятно, что она шлюха, ищущая себе клиента. «Пропусти. Меня вызвали в гарнизон», — задыхаясь от страха, выпалила она, и это обращение к имени закона отрезвило его.

На этот раз она пришла сюда своими ногами, перепачкав край плаща грязью из сточных канав, — она, которая всегда приезжала в занавешенных носилках. Огромное здание казалось бесформенным, темные стены пятнала грязь и ночь.

— Чего тебе здесь нужно? — часовой у ворот преградил ей путь копьем.

У Ломандры уже совсем не осталось ни малейшего присутствия духа.

— Я пришла повидаться с Дракон-Лордом, Крином.

— Да неужели, красотка? Дракон занят, ему сейчас не до таких, как ты.

Она поникла, потеряв последние остатки надежды, но вдруг из мрака за воротами раздался голос другого мужчины:

— Эй, часовой! Пропусти даму.

Стражник обернулся, отсалютовал и отступил в сторону. Ломандра вошла в грязный и слякотный дворик. Она не видела лица мужчины, но голос показался ей знакомым. Он осторожно тронул ее за локоть.

— Леди Ломандра, если не ошибаюсь?

Он подвел ее к факелу, брызжущему каплями жира, и она узнала его. Его звали Лиун из Кармисса, он был одним из капитанов Крина.

— Да, теперь я вижу, что не ошибся, — его губы скривила насмешка. — Должно быть, вы невыносимо по нему скучали, если осмелились прийти сюда в одиночестве. Придворной даме не место на этих улицах, особенно после заката.

— Я… мне нужно его видеть… — Она запнулась, не зная, как он поступит, поверит ли ей. Если он сочтет ее навязчивой дурочкой, влюбленной в Крина, то сделает все, чтобы не допустить ее до Дракон-Лорда. Но когда он снова заговорил, в его голосе прозвучала неожиданная теплота.

— С вашего позволения, у вас нездоровый вид. Пойдемте под крышу. Там довольно неприглядно, но зато туда не проникает речная сырость.

Они миновали шеренгу стоящих навытяжку часовых и вошли в массивную дверь из циббового дерева.

— Он что, наградил вас ребенком? — спросил он у нее как бы между делом.

— Нет, — ответила она. Глаза у нее слезились от усталости. — Нет.

И все же, подумала она, я здесь из-за ребенка. Из-за ребенка Ашне'е, под милосердным покровом тьмы унесенного из дворца и теперь спрятанного в одном из убогих домишек у реки. Старуха, снимавшая эту лачугу, едва бросила взгляд на покалеченную ручку малыша — вне всякого сомнения, на своем веку она повидала среди бедноты немало искалеченных сорванцов и их обезумевших матерей. Ломандра подавила внезапное, неизвестно откуда взявшееся желание расплакаться. Ей казалось, что она не спала уже год. Она и сама не знала, почему делает то, что велела ей девушка с Равнин, и не позволяла себе доискиваться ответа на этот вопрос, страшась узнать его.

Она почувствовала, как пальцы молодого лейтенанта сильнее сжались на ее локте.

— Вы нездоровы. Посидите здесь, я сам схожу за Крином.

Она осознала, что сидит в крошечной комнатушке, освещенной лампой и тусклым отблеском огня, чадящего в камине.

Ожидание показалось ей бесконечным, но наконец он все-таки пришел — высокий широкоплечий мужчина, одетый по форме в коричневую кожу и темно-красный плащ гарнизона. У него было суровое проницательное лицо, покрытое шрамами, как и тело — еще с молодости, проведенной в приграничных стычках в Таддрикских горах и морских боях с закорианскими пиратами. Но главными на этом лице были наблюдательные и на редкость спокойные глаза. Его улыбка была сочувственной и дружеской, но не более, поскольку в их отношениях никогда не было места лишним чувствам. Они были любовниками лишь в постели.

— Чем могу служить, Ломандра?

Она раскрыла рот, но не смогла произнести ни слова. Он мгновенно заметил, как резко постарело ее лицо. Глаза были покрасневшими и ненакрашенными, всегда ухоженные волосы висели сосульками.

— Лиун, похоже, решил, что ты забеременела от меня.

— Нет. К тому же это все равно ничего бы не изменило.

Она снова умолкла. Он подошел к столу и налил вина в два бокала.

Ломандра взяла кубок, и лишь после того, как она сделала несколько глотков, к ней вернулся дар речи.

— Мне нужна твоя помощь. Я должна бежать из Корамвиса. Если я останусь, королева, скорее всего, убьет меня.

Он внимательно посмотрел на нее, потом отпил из кубка.

— Я рассказывала тебе о той равнинной девушке. Об Ашне'е.

— О колдунье, которая отравляет твои ночи дурными снами, — сказал он спокойно.

— Да, наверное… Ее ребенок появился на свет месяц назад.

— Я слышал об этом.

— Вал-Мала подмешивала в ее еду снадобье, надеясь, что ребенок родится мертвым. Но он выжил, и тогда она приказала мне убить его — задушить, а в доказательство принести мизинец с его левой руки.

Лицо Крина помрачнело. Он в три глотка допил кубок и выплеснул осадок в огонь.

— Совсем спятила сука. Она что, решила, что ты ее мясник?

— Я и не делала этого, Крин. Ашне'е… это она отрезала палец… я никогда не видела такой свирепой решимости. Я лишь принесла требуемое Вал-Мале. Но ребенок жив. — Она поникла, сжавшись на узком солдатском топчане. Он отставил свой кубок и уселся рядом, ласково обняв ее.

— И ты где-то спрятала этого ребенка.

— Да. — Она была очень рада, что не пришлось ничего объяснять.

— Ты очень храбрая женщина, если решилась пойти против Вал-Малы.

— Нет. Я схожу с ума от страха. Но Ашне'е попросила, чтобы я увезла младенца из Корамвиса и отдала его кому-нибудь на Равнинах. Королева убьет ее, как только придумает способ покрасивее, и ребенка тоже, если сможет его отыскать.

— Тогда она должна быть уверена, что он в самом деле зачат Редоном.

— У него кожа виса, — тихо сказала Ломандра, — но глаза… глаза ее.

— Я помогу тебе благополучно добраться до Равнин, — сказал он. — Дам колесницу и двух солдат — большее количество вызовет подозрения. Я выберу самых надежных, так что можешь вполне им доверять.

— Спасибо тебе, Крин, — прошептала она.

— А ты? — спросил он — Что будет с тобой, Ломандра?

— Со мной? — удивленно взглянула она на него, поняв, что совершенно не думала о себе — только о ребенке. — Наверное, вернусь в Зарависс. Никого из моей родни уже нет в живых, но у меня остались кое-какие драгоценности, которые можно продать. Возможно, выйду замуж в какое-нибудь благородное семейство. Я хорошо знаю придворный этикет.

Он легко коснулся ее волос, снова поднялся на ноги и отошел, встав у дымного огня.

— Я позабочусь, чтобы ты смогла уехать уже утром. Сегодня переночуй здесь. Тут есть несколько отдельных комнат, можешь выбрать любую.

Она понимала, что с его стороны это был знак внимания — предложить ей провести эту ночь одной. А кроме того, он мог уже договориться с какой-то из гарнизонных женщин. Она слишком устала, чтобы не радоваться этому обстоятельству, но в то же время ее кольнуло сожаление, ибо она знала, что никогда больше не увидит его.

4

В полночь город был разбужен зловещим заревом костров, мечущимися огнями факелов и тревожным боем колоколов Люди в черно-оранжевых ливреях Дворца Гроз мелькали во всех публичных местах Корамвиса, всадники галопом носились по улицам и переулкам, во всю мощь своих глоток выкрикивая воззвания, как будто наступил конец света.

Наступала ночь огня и террора.

Измена! Святотатство! Амнор, лорд-правитель Корамвиса, советник покойного Повелителя Гроз, навлек на себя немилость богов! Он привез в город степную ведьму, чьи злые чары погубили Редона, и сделал ее своей шлюхой. Это его ублюдок, а вовсе не законный наследник Повелителя Гроз, вырос в ее греховном теле.

Все было продумано безукоризненно. Нелепая гордыня дорфарианской черни, считающей себя, даже в пучине нищеты и бесправия, потомками богов, раздулась до болезненных размеров. На улицах не смолкали вопли, требующие убить Ашне'е, вогнав кол в ее лоно. Примерно то же самое происходило под воротами дворца Амнора, ибо толпа вообразила себя обманутой и получила право на отмщение.

Отряд солдат, шагавший во главе толпы, вломился во Дворец Мира, и топот тяжелых сапог грозно разносился по гулким коридорам. Двое из них подошли к комнате, где лежала девушка, и шагнули внутрь с некоторой нерешительностью — она же была колдуньей, она могла обратиться в анкиру, попробуй они прикоснуться к ней. Болтали, будто она сожрала собственного ребенка.

Но она лежала совершенно неподвижно. Казалось, что огонь факела просветил ее насквозь, словно она была сделана из алебастра.

Она их опередила.

Солдаты все же вынесли тело наружу и показали его народу. На площади Голубок неумело, но с воодушевлением сложили погребальный костер. Люди радостно тащили из дворца мебель и одежду, швыряя их в костер. Ухмыляющийся булочник приволок белое тело Ашне'е на самый верх и бросил его поверх кучи. Поднесли факелы. В светлеющее небо взметнулся темный столб дыма.

Неистовая толпа взломала винные лавки и надралась. Когда опорные бревна погребального костра обуглились и рухнули, она бросилась к дворцу Амнора и принялась швырять торящие головни через стены во двор обманщика.

— Мой господин, уже горят деревья у стены! — выкрикнул слуга. — Скоро займутся ворота. Как только они сгорят, этот сброд хлынет внутрь, и стража не сможет их удержать.

— Мою колесницу уже приготовили?

— Да, лорд Амнор.

Слуга поспешно бросился вперед господина, провожая его во двор. Рассветный воздух уже был пропитан едким дымом и запахом горелого дерева. Из-за стен доносился рев разъяренной толпы.

Амнор, никем не сопровождаемый, вспрыгнул на колесницу и схватил поводья. Его охватило угрюмое удовлетворение при мысли о том, что он может так решительно и бесповоротно отказаться от всей своей власти вместе с богатством, оставив его пламени и алчности дорфарианской черни.

— Хайя! — крикнул Амнор упряжке и погнал ее по аллее, между тлеющих деревьев, прямо к воротам. Его стража бросилась врассыпную, рабы распахнули перед ним тяжелые створки.

Огонь факелов, дым, тяжелый смрад — и толпа, словно единое существо с тысячей вопящих глоток и рвущих рук. Он нырнул в нее на своей бешено несущейся колеснице, передние ряды повалились и распростерлись перед ним, пронзительно крича. На миг показалось, что колесница вот-вот перевернется или хотя бы увязнет в месиве человеческой плоти, но быстроногие нервные животные, храпящие и напуганные пожаром, понеслись вперед, увлекая за собой экипаж, а Амнор заработал ножом, нанося удары во все стороны, куда придется.

На него прыгнул какой-то человек, выкрикивая ругательства, но Амнор, стремительно полуобернувшись, перерезал его громогласное горло и отшвырнул его прочь. Отрубленная рука, зацепившись, повисла на бортике, пока неровная поступь скакунов не стряхнула ее. Женщины визгливо выкрикивали проклятия и вопили от боли.

В лицо ему ударил свежий ветер, и толпа осталась позади. Некоторые погнались за ним, тявкая, как собаки, но он нахлестывал своих скакунов, и скоро преследователи отстали. Колесница была забрызгана кровью, его руки тоже.

Внизу неслась белая дорога, сады и здания мелькали мимо, точно уносимые обжигающим ветром. Он оглянулся. Над горизонтом занималось зарево; должно быть, его уютные комнаты уже попали во власть жадного пламени.

Колесница прогрохотала по широкому южному мосту, под ним точно мутное вино, блеснули в первых лучах воды Окриса.

Он увидел, что его преследует одна из черных дворцовых колесниц. Возница, человек в ливрее королевы, поднес ладони к губам и закричал, приказывая остановиться. Амнор вытянул своих скакунов хлыстом поперек спин и увидел, как из-под их копыт полетели искры.

Из-за поворота прямо на него вылетела еще одна черная колесница.

«Достойная соперница», — мимолетно подумал он, наливаясь свинцовым гневом, но повернул свою упряжку и обошел колесницу противника справа. Ее ось застряла в спицах его колеса, черный экипаж накренился и вывалил свое содержимое на землю. «Но не вполне, моя госпожа, — пронеслось в его мозгу, — не вполне!»

Город стремительно уходил назад, а по обеим сторонам, точно соты, тянулись холмы. Одна черная колесница все еще преследовала его.

«Мне стоило быть готовым к этому дню», — упрекнул он себя.

Внезапно между растрескавшимися скалами жемчужиной блеснула вода — это озеро Иброн плескалось далеко внизу. Перед глазами Амнора мгновенно встала пещера. Сейчас ему ничего не оставалось, кроме как попытаться отыскать ее.

— Что я могу предложить тебе, Анак, дабы убедить тебя открыть свои тайные пути? — прошептал он с горькой иронией. — Свою душу виса?

Дорога резко вильнула. Их приближение спугнуло большую птицу, и хлопанье ее крыльев заставило скакунов шарахнуться в сторону. Колеса наткнулись на камни и взлетели в воздух. Амнор ощутил, как колесница под ним накренилась, небо и земля стремительно понеслись друг на друга, а потом осталось одно лишь небо.

Черная колесница затормозила. Оттуда выскочили двое и подбежали к краю дороги, глядя сверху на исковерканные останки разбитой колесницы и упряжных животных, повисших на острых зубцах обрыва.

— Где же лорд-правитель? — спросил один из них другого.

— Похоже, в озере. Сгинул вместе со всем остальным.

— Что ж, это более легкая смерть, чем та, которую уготовила бы ему она .

Пронзительно выл ветер. Его обжигающий хлыст ударил Амнора, чуть прояснив сознание. Он кувырком несся к огромному зеркалу, которое должно было вот-вот поглотить его.

В последний миг одна мысль пронзила его — это смерть.

Амнор из последних сил сражался с непослушной плотью, пытаясь подчинить тело до того, как оно расколет водную гладь, и силился набрать в легкие побольше воздуха.

Он точно влетел в раскаленную добела печь. Его кости мгновенно растеклись, словно расплавленное золото. Негнущиеся пальцы пытались пробраться в каждое отверстие. Не было слышно ни звука.

Глубоко под поверхностью воды Амнор замедлил свое падение — зародыш, запертый в чреве из чернильного сапфира.

Смерть.

«Бесполезно бороться, — подумал он. — Я больше не человек, я частица этой воды».

В груди вспыхнула боль. Легкие бессмысленно боролись — ни за что. Впусти внутрь воду и умри.

Но он не мог.

Облако пузырей с шелестом устремилось наверх сквозь тьму; он смутно ощутил какое-то новое течение и позволил ему захватить себя. Он закрыл глаза, медленно увлекаемый вверх толщей воды. Через некоторое время его век коснулся тусклый свет, а его безвольное тело уткнулось в какой-то камень. Он забился, точно рыба в сетях, все его инстинкты сейчас были направлены на то, чтобы выбраться к этому свету. Его руки ухватились за камень, в лицо ударил воздух.

Он лежал на краю огромного озера, тяжело дыша, совершенно обессиленный. Ужасный приступ кашля и рвоты, раздирающих внутренности, уже прошел, оставив в теле безжизненную тяжесть, под которой еле трепыхались обрывки каких-то мыслей:

«Там дверь. Ржавая дверь. Она вокруг меня. Я в Ее внутренностях, как Ее яйцо, Ее дитя. Когда я доберусь до двери, пройду через нее и окажусь в пещере, я появлюсь на свет из чрева богини».

Некоторое время спустя он поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к каменной стене, окружавшей озеро, вдоль которой ковылял, пока не нащупал дверь. Он потянул за нее, дверь подалась, но он упал на колени, подкошенный этим последним усилием, и пополз, как и привиделось ему, из золотого хвоста Анакир.

Открыв глаза, он увидел узкую бледную маску богини, глядящей на него с высоты, обрамленную золотыми извивающимися змеями. И подумал: «Это лицо моей матери».

И ухмыльнулся при мысли об искайской потаскухе, зачавшей его в кабаке от одного из мелких дорфарианских принцев. Его незаконное происхождение оказалось весьма кстати, как понял Амнор, карабкаясь по первым ступеням общественной лестницы. Она вполне могла бы родить его в законном браке с каким-нибудь подручным каменщика.

Он поднялся на ноги. Мокрая одежда противно липла к телу, ледяная от пронизывающего холода пещеры.

— Значит, ты снизошла до того, чтобы спасти меня, Анак! — крикнул он статуе. — Теперь я твой первенец. Прими мою смиренную благодарность.

Ее глаза сверлили его.

— Чем ты одаришь меня теперь, матушка, когда я оказался выброшен в этот безжалостный мир без гроша?

Он подошел ближе и положил обе ладони на ее огненный хвост — миллионы чешуек из чеканного золота.

Решив попытать счастья, он попробовал выдернуть одну из них. Когда ее сделали? Слишком давно — она явно отчаянно нуждалась в ремонте. Золотая пластинка осталась в его руках, и Амнор разразился безумным смехом, дергая снова и нова. На него хлынул золотой дождь, и он начал выуживать из этого потока фиолетовые камни, как виноградины из вина.

Ободрав ее хвост так высоко, как смог дотянуться, он свалил кучу своих сокровищ на плащ и завязал в узел.

— Что ж, мне все-таки удалось обобрать тебя, мать моя. Неразумно пригревать такого вора у себя за пазухой.

Он вообразил бессильную ярость на белом лице и, стоя под аркой, обернулся и отсалютовал ей, обезумевший от водного плена и свалившегося на него золота.

Во тьме он двигался с недостаточной осторожностью. Его узел подпрыгивал и звякал. На этот раз у него не было ни кремня, ни проводницы. Ему не удалось найти ступени.

В конце концов он понял, что где-то во мраке ошибся поворотом.

Он принялся озираться по сторонам, но не смог различить почти ничего. В этот миг до его слуха донесся отдаленный высокий звук, похожий на пение, который он уже слышал раньше. Амнор вслепую двинулся на этот звук, и он вроде бы стал громче, точно к незримому певцу присоединилось еще несколько.

— Анакир расхныкалась, — насмешливо сказал он вслух, но на лбу и ладонях у него выступил холодный пот. Он ускорил шаги.

Он был уверен, что не сможет найти лестницу. И что тогда? Возвращаться обратно? Почему-то даже мысль о том, чтобы вернуться в пещеру, казалась ему невыносимой. И звук — он стал громче. Он долбил его череп, точно нож.

Амнор обернулся, оглядываясь назад.

В узком проходе стоял человек, ясно различимый в темноте. Человек с кожей, как темная бронза, и при этом со светлыми глазами и волосами. Прямо на глазах у Амнора эти глаза и волосы начали расплываться и таять, как пламя; лицо померкло, став лицом Ашне'е. Ее губы раскрылись, и из их безмятежной бледности вырвался звенящий крик пещеры.

Безумным эхом отозвался ему крик Амнора. Он побежал. Узел в руках казался вдвойне, втройне потяжелевшим — он чуть было не швырнул его на землю и не оставил там, но почему-то не смог это сделать, хотя и хотел. Он бился о стены, получая синяки, а перед глазами у него мелькали разноцветные искры.

Внезапно откуда-то плеснуло светом дня. Он бросился туда, ослепший и стонущий, земля ушла у него из-под ног, и он упал.

— Очнись, — коснулся его сознания настойчивый женский голос несколько (как ему показалось) секунд спустя.

Амнор повернул голову и увидел девушку, стоявшую рядом с ним на коленях. У нее было по-крестьянски загорелое лицо и большие простодушные глаза.

— Я уж подумала, что ты дьявол из горы, — затараторила она. — Как-то раз я зашла туда, увидела свет и убежала. Но ты всего-навсего мужчина, — она бросила на него призывный взгляд.

Он сел. Жаркое солнце уже высушило его одежду. Сколько он провалялся здесь под взглядом этой низкородной шлюхи? Он опасливо взглянул на свой узел, но его, судя по всему, никто не трогал.

— Ты что, идешь через горы в Таддру?

— Да, — ответил он коротко.

— Тут скоро пойдут через перевал люди. Наша ферма совсем рядом, чуть ниже по склону. Если ты подождешь, то можешь пойти с ними.

Амнор бросил на нее взгляд. Путешествовать в компании было бы вполне разумно. У него не было никакой провизии, а ранние снегопады могли сковать горы льдом уже в самое ближайшее время. Кроме того, на этих склонах легко было наткнуться на разбойников.

Ферма почти ничем не отличалась от сарая. Тощая корова щипала жухлую траву, а у стены, точно засушенное насекомое, сидел старик без глаз.

Пока девушка ходила по своим делам, Амнор ждал в тени дома. Торговцы еще не проходили. Он задумался, не сочинила ли она их, чтобы задержать его здесь с какими-то коварными намерениями. Но для этого она казалась слишком безмозглой. Он попытался подступиться с вопросами к старику, но тот оказался не только безглазым, но еще и глухим.

Когда на ферму опустилась вечерняя прохлада, девушка дала ему хлеба с сыром и кружку молока, разведенного водой. После того как он расправился с едой, она уселась рядом и положила руку ему на бедро.

— Я буду ласкова с тобой, если ты хочешь. Если дашь что-нибудь, я сделаю все, что ты пожелаешь.

Так значит, она продавала себя, чтобы хоть как-то подработать на свое скудное житье. Он грубо схватил ее за плечо:

— Ты врала мне о путешественниках?

— Нет-нет, они придут завтра…

— Если ты сказала неправду, то пожалеешь об этом.

Он оттолкнул ее и улегся спать, кое-как примостив жесткий узел вместо подушки.

Спал он долго и глубоко, уставший до мозга костей. Перед рассветом ему приснился сон: Повелительница Змей вышла из горы и сползла по склону в хижину. Она обвила его своим хвостом, восемью руками, шипящими и поблескивающими змеями волос, и он играл с ней в игру страсти, которой обучила его Ашне'е.

Острые иглы солнечных лучей кольнули глаза, разбудив его. Путешественники уже пришли.

— В городе волнения и пожары, — сообщил ему один из них.

Амнор оглянулся на Корамвис — игрушечные белые башенки между вздымающимся и опадающим морем холмов. Он отвернулся, и впервые за все время в его сердце забрезжила мучительная досада и горькое отчаяние. Лорд-правитель действительно покоился под водами Иброна.

«Все погибло, — подумал он. — Остался лишь я сам. Да и меня больше не существует».

Гарнизонная колесница, снабженная сиденьем, с грохотом выкатилась из Степных врат Корамвиса в самый темный предрассветный час. Амун, возница, который некогда был победителем скачек на аренах Закориса, объехал мятежные кварталы, но до них все же донесся вой ветра и запах гари. Лицо Лиуна было суровым и непроницаемым, однако он пробормотал: «Иногда жалеешь, что боги создали тебя не кроликом или быком — да кем угодно, только бы не человеком».

Ломандра прижимала ребенка к себе, но он даже не пискнул. Она чувствовала, что над городом сгустилась какая-то смутная, но грозная сила. «Им еще придется расплатиться за это деяние», — подумала она и взмолилась, чтобы девушка действительно была мертва, когда толпа придет за ней. Ашне'е обещала ей, что будет так.

Они проехали через весь Дорфар, уже тронутый золотистым увяданием близкой осени, пересекли широкую реку, очутившись в Оммосе, где хорошенькие надушенные мальчики визжали при виде их колесницы, а статуи Зарока время от времени принимали в свои горны плоть нежеланных новорожденных девочек. У небольшой придорожной харчевни они увидели танцовщицу с огнем, за деньги полоса за полосой снимавшую со своего тела скудную одежду при помощи горящей головни.

«Это символ, — подумалось Ломандре. — Символ всей моей жизни».

И все же, когда они въехали в Зарависс, напряжение и горечь отпустили ее. Она чувствовала себя освобожденной, почти умиротворенной. Как и до поездки, она часто наблюдала за ребенком, но впервые смотрела на него без страха. «Кем он станет?» — раздумывала она. Скорее всего, каким-нибудь простым тружеником — охотником или фермером, в поте лица зарабатывающим на жизнь и ведать не ведающим о своем происхождении и драматических событиях, сопровождавших первые дни его жизни. А может быть, он умрет еще ребенком. Стоит ли ей оставить его себе, вырастить и дать ему то положение и благосостояние, какого она сможет добиться? — задалась она вопросом. Но этот план вызвал у нее немедленное внутреннее противодействие. Несмотря на сострадание, которое она испытывала, это было давление чужой воли, что-то вроде обязательства, наложенного на нее. Ребенок был не заравийцем, инородцем. В ее жизни, какой бы она ни стала, не было места для этого странного и пугающего незнакомца. И Ашне'е, казалось, знала об этом факте и одобряла его.

На закате, когда они отъехали от границы миль на десять и уже были в Тираи, их настиг первый в этом году холодный дождь.

Она покормила ребенка молоком под шум грозы, бившейся в закрытые ставни ее комнатки на постоялом дворе. Когда непогода наконец утихла, в окно пробились косые алые лучи заходящего солнца. Послышался стук в дверь. Открыв ее, она увидела стоящего на пороге Лиуна. Впервые за это время один из попутчиков-мужчин заглянул к ней после дневного путешествия. Она решила, что что-нибудь случилось, и кровь тревожно запульсировала у нее в висках.

— Что-то не так?

— Нет, все в порядке. Прошу прощения, если потревожил вас. — Он вошел в комнату уверенно и в то же время робко, направившись к колыбельке, как будто именно за этим и пришел. — Какой тихий малыш, благодарение богам.

— Да, он всегда был тихий. Как и она.

— А вы? — спросил он вдруг точно так же, как Крин в ту ночь. — Что будет с вами?

— Поселюсь у себя на родине, когда исполню то, о чем она просила меня.

— В Зарависсе. Да. Вам вообще не стоило уезжать оттуда.

— Может быть, и так.

Он открыл ставни, впустив в комнату свежий красный воздух. Потом ни с того ни с сего спросил:

— Вы никогда не задумывались, почему я стал вторым вашим спутником?

— Крин обещал дать мне провожатых, которым я смогу доверять.

— Я сам напросился ехать с вами.

— Зачем вам это понадобилось? — она изумленно взглянула на него.

— Наверное, я совсем глупец, если решил, что вы догадаетесь. В Корамвисе я даже не решался заговорить с вами.

— О чем?

Он слегка покраснел и печально улыбнулся, все так же не поднимая глаз.

— О том, что мечтаю о главной придворной даме королевы. Все равно без толку. Ведь я был простым капитаном, еле сводящим концы с концами на армейском жалованье.

Ее охватило неожиданное ощущение теплоты. Нечто такое, о чем она никогда раньше не думала, словно приподняло ее над землей. Она почувствовала себя юной девушкой, призраком той себя, которая навсегда осталась в Зарависсе. Руки ее задрожали, и она издала легкий смешок.

— Но теперь у меня ничего нет, — сказала она.

Он взглянул на нее с изумлением на лице.

— Крин отпустит меня, — выпалил он. — Я отложил достаточно, чтобы купить небольшое поместье и нанять людей. Мы могли бы неплохо жить, здесь или в Кармиссе. Но для вас была бы невыносима такая жизнь.

— Невыносим для меня был Дорфар и тамошние обычаи. О да, Лиун, я могла бы жить той жизнью, которую ты мне предлагаешь. И я могу достать денег, чтобы помочь тебе.

Оба вдруг рассмеялись глупо и счастливо. Он подошел к ней, и его глаза засияли очень ярко.

«Что я делаю?» — спросила она себя, но в один миг ей перестало казаться важным все, кроме этого сильного молодого мужчины с сиянием в глазах и надеждой, которую он дал ей. Он был моложе ее, но и это вдруг стало неважно. «Ты же не тринадцатилетняя девственница, чтобы так дергаться!» — подумала она, когда он немного неловко, но очень нежно убрал за ухо ее густые волосы и поцеловал ее в щеку. Как она могла так мечтать об этом и сама того не понимать?

— Ломандра, — произнес он, целуя ее губы, и в этом поцелуе уже не было никакой неловкости.

На следующий день они ехали через Зарар под металлическим небом. К полудню ветер стал густым от пыли.

— Будет буря, — сказал Амун. Он вообще был немногословен; а если и говорил, то в основном о погоде, о состоянии их колесницы или скакунов.

— Сделаем остановку? — спросил Лиун.

— Здесь есть заравийское поселение, небольшой городок всего в нескольких милях к западу от Драконьих врат. Думаю, мы успеем добраться туда до непогоды.

Они продолжили свой путь. Две белые колонны Драконьих врат остались позади, и перед ними под пурпурным пологом облаков раскинулись сухие янтарные равнины Степей.

Скоро стало совсем темно, словно мир завесили куском черной ткани. Налетевший ветер, яростно воя, неистовствовал в холмах. Ломандра прижала ребенка к себе, чтобы защитить от колючего песка, летевшего им в лицо. Казалось, они мчатся прямо в пасть к ненасытному, бушующему и ревущему зверю.

Небо расколола шипящая бледно-голубая вспышка. В ту же секунду ударил гром. Скакуны вскинули головы и заплясали от страха. Она слышала, как Амун бранит их:

— Проклятые полукровки! Вам только шлюх на прогулку возить!

Еще одна молния копьем полетела в степь. Колесница раскачивалась и дребезжала, перепуганные скакуны неслись во весь опор, ветер трепал их черные гривы. Лицо Амуна, пытающегося сдержать их, свело гневом; вся его поза вопила, что в дни своего прошлого он привык совсем не к такому.

Внезапно прямо перед ними из сизого марева, окутывавшего горизонт, возникла рощица побитых непогодой темных деревьев.

— Сворачивай! — закричал Лиун.

— Думаешь, я сплю, щенок?

В этот миг мир с оглушительным треском раскололся пополам, превратившись в ослепительно-белую пустоту.

Ломандра ощутила приступ леденящего холода, накатившего на нее, как дыхание демона. Она не понимала, кто она такая и где находится, она казалась себе пушинкой, летящей по воле ветра, пока в спину ей не ударила острая боль.

Она обнаружила, что лежит на земле, засыпанная опавшими листьями, с ребенком на груди. Ее тело смягчило ему падение, но маленькое личико все равно сморщилось в плаче. Белое зарево ослепило ее и померкло, заслоненное силуэтом склонившегося к ней Лиуна.

— Ты цела?

Она кивнула, даже не задумавшись, так это или нет, и он потянул ее, поднимая на ноги. Она безумно огляделась по сторонам.

— Молния, — отрывисто бросил Лиун. — Ударила в деревья и в упряжку. Нас с тобой отбросило, мальчишку тоже.

— А Амуна?

Лицо Лиуна стало угрюмым:

— Его боги дремали.

Ломандра отвела взгляд, не в силах вынести его сурового горя. Невыносимое чувство вины придавило ее со всей тяжестью ледяного дождя, который обрушился на них. Она обернулась и различила очертания колесницы, застрявшей в черно-белой мозаике, в которую превратились горящие деревья.

— Не смотри туда. — Он положил ладонь ей на руку. — Остаток пути до города нам придется пройти пешком.

В непроницаемой сизой тьме один склон ничем не отличался от другого. Тут и там попадались островки грязи с чахлой влажной растительностью, хотя дождь уже прекратился. Лиун забрал у нее ребенка, но ее пригибал к земле иной груз. Груз ее вины.

Возможно, именно ее вина и стала причиной того сверхъестественного чувства опасности, которое охватило ее. Долгое время она шла, дрожа от этого ощущения, но не говоря ни слова, пока наконец оно не стало невыносимым и неуправляемым.

— Лиун, — сказала она тихо, — позади нас кто-то есть, — и ощутила изумление и странный болезненный укол, когда он ответил:

— Мне тоже так кажется. За нами уже примерно милю кто-то идет.

— Что это такое, Лиун?

— Кто знает? Возможно, просто парочка степных крыс.

Подлесок стал гуще, над ним курились влажные испарения. Сквозь тонкие стволы она уловила внезапную призрачную вспышку — пару злобных глаз, сначала алых, потом золотых. Он слышал, как она ахнула, но лишь бросил на нее короткий взгляд и очень буднично сказал:

— Бери ребенка, Ломандра. И приготовься бежать.

— Зачем? — Она послушно приняла сверток из его рук.

— Наши тайные поклонники опасны.

— Что…

— Тирры, — сказал он без всякого выражения.

Она почувствовала, как застыла кровь в ее жилах, и замерла, словно парализованная.

— Значит, нам конец.

— Не обязательно. Я могу попытаться задержать их, а ты попробуешь спастись бегством. Геройская смерть. Никогда не думал, что боги выбрали меня для этого.

— Лиун… Лиун…

— Нет, моя дорогая Ломандра. Они не оставили нам времени.

Он подтолкнул ее. Послышался шорох листвы, и с деревьев посыпались какие-то тени. Тьму разорвал ужасный вопль, ноздри наполнились омерзительной вонью. Она увидела безволосые бока, выступающую морду и ядовитые когти. Прозвучал второй крик, потом третий. Еще двое, боящиеся упустить добычу. И хотя она знала, что мужчина, которого она так легко могла бы полюбить, неминуемо погибнет, пожертвовав жизнью ради ее спасения, она побежала.

Она бежала, как в кошмаре, чувствуя смерть, преследующую по пятам, и слыша где-то вдали голос, полный муки, с каждым разом все более слабеющий и уже неузнаваемый.

В конце концов она поняла, что больше не может бежать.

Она упала и лежала, ожидая запаха разложения и треска своей раздираемой плоти, но ничего не произошло. Ребенок захныкал у ее груди, требуя молока, которого у нее не было.

Плечо саднило. Постепенно всю спину и предплечье охватила тупая парализующая боль. По ее боку стекал тоненький ручеек крови. Она не помнила ни удара лапой, ни царапающего когтя, но поняла, что вся ее борьба все равно была напрасна.

Заравийка поднялась на ноги, сжимая дитя в немеющих руках, в колыбели уже гибнущей плоти. «Ты, — подумала она. — Все ты». Но как ни странно, она не испытывала особой ненависти к ребенку.

«Где я умру? В каком месте упаду и уроню тебя? И насколько ты переживешь меня на этих мерзких безлюдных Равнинах?»

Она снова подумала: «Он умрет ребенком». И зашагала к безлунному горизонту .

5

Жара уже схлынула до следующего года, небо отливало тусклой бронзой, когда с десяток селян отправились провожать Эраз в храм. Она лежала на погребальных носилках, очень белая и неподвижная, во всем похожая на любого другого покойника, за тем лишь исключением, что ее волосы все еще отливали желтым, ибо она была женщиной средних лет.

Спереди носилки держал охотник. Как и все они, за исключением одного, он казался совершенно бесстрастным. Ни один житель Степей не мог рассчитывать на долголетие, ведь здешняя жизнь была суровой и по большей части тщетной. Но молодой мужчина, сжимавший задние ручки носилок, неотрывно смотрел в мертвый лик, и его собственное лицо мучительно кривилось в попытках не заплакать.

Это все кусочки янтаря в ее ушах. Он так часто видел, как они поблескивают среди ее волос, — пожалуй, это было самое первое из его детских воспоминаний. Сейчас они невыносимо бередили его душу, а он не хотел проливать слезы на глазах у этих людей. Они редко плакали по своим мертвым — если вообще плакали, ибо лично он никогда этого не видел. Они не выказывали никаких эмоций: ни боли, ни горя, ни радости. Они. Он ощутил во рту застарелую горечь, поскольку, несмотря на то, что отчасти был одним из них, он все равно оставался для них посторонним, чужаком. Она понимала это, Эраз, его приемная мать, и дарила ему свою любовь, настолько демонстративную, насколько могла, и тщательно скрываемую от других нежность.

Они вошли в рощицу красных деревьев и направились к темному прямоугольнику храмовой двери. Появились два жреца. Они подплыли к носилкам, точно сотканные из тьмы призраки, и забрали их у охотника и молодого мужчины. Без единого ритуального слова жрецы понесли Эраз в темноту. Селяне немного постояли, не двигаясь с места, потом повернулись и медленно разошлись.

— Теперь она у Нее, Ральднор, — бросил один из охотников, проходя мимо.

Ральднор не смог выдавить ни слова в ответ. Он обнаружил, что его глаза мокры от жгучих слез, отвернулся, и охотник пошел прочь.

Скоро она превратится в пепел, который смешают с жирной черной землей за храмом. Или ее истинная суть действительно покоится в объятиях Анакир? Горячие слезы бежали по его лицу, и когда они иссякли, он почувствовал себя странно облегченным и опустошенным. Он развернулся и пошел обратно в Хамос, прилепившуюся к холму деревушку, где он вырос.

Добравшись до крошечной двухкомнатной хижины, он захлопнул дверь и сидел в одиночестве, глядя в сгущающиеся вечерние сумерки. Раньше это место было его домом. Несмотря на все свои отличия и душевный разлад, он никогда не сомневался в этом — но теперь усомнился. Естественно, он мог оставаться среди них, работать на их полях, как все предыдущие годы, охотиться вместе с ними в неурожайную пору, в конце концов, связать себя женой и наплодить детишек. Пока ему везло, и от нескольких случайных совокуплений на свет не появился никто. Тем лучше. Зачем им еще один урод в своих рядах?

Он резко поднялся и подошел к диску из полированного металла, который Эраз использовала вместо зеркала, вгляделся в свое отражение.

Вис.

Вис, несмотря на светло-золотые глаза и добела выгоревшие на солнце желтые волосы. Об этом просто кричал темно-бронзовый отлив кожи, загар, который не сходил даже в холодные месяцы, и поразительно мужественное лицо, надменные губы и челюсть, которые уж никак нельзя было назвать крестьянскими. К тому же он был выше, чем большинство степных мужчин, очень широк в плечах, узкобедр и длинноног. Все это безошибочно выдавало в нем по меньшей мере полукровку, в чьих жилах текла кровь сильных предков, которым никогда не доводилось голодать на бесплодных землях Равнин-без-Теней.

— Почему я так расстроен смертью женщины, которая даже не мать мне? — внезапно спросил он вслух у себя.

Его матерью была заравийка, он знал это. Один из жителей Хамоса нашел ее перед рассветом в нескольких милях от Сара, городка висов, куда, скорее всего, она и направлялась. Очень красивая женщина — так он сказал. Она лежала на спине, и истончившийся серпик ущербной луны висел над ней, словно капля молока. На плече у нее обнаружили кровоточащую царапину от когтя тирра, а в мертвых руках она сжимала плачущего младенца.

В память о ней ему дали сарское имя. Но она и так оставила на нем свою неизгладимую печать. Это ее кровь так отличала его от всех остальных. Но все же у него был отец с Равнин — глаза и волосы ясно свидетельствовали об этом. Он думал о той женщине со смешанными чувствами. Должно быть, он появился от случайной ночи любви, что было большой редкостью для висов, потому что обычно темнокожие расы сторонились степных жителей. И она оставила ему неприятное наследство. Свою висскую чувственность, к примеру. Как и они, с восходом Алой звезды он чувствовал неодолимое возбуждение. Это было постыдным проклятием его детства, пока Эраз не разъяснила ему все. Позднее оно заставляло его рыскать по-волчьи бессонными ночами — подгоняемого неутолимым слепым желанием, сходящего с ума от навязчивых лихорадочных снов. Деревенские девушки, бесчувственные в любое время года и совершенно невосприимчивые к звезде, доставались ему лишь ценой неимоверных усилий, и каждой близости непременно предшествовало нескончаемое и невыносимое обольщение. Он понимал, что доставил им наслаждение, лишь по их почти ненавидящим приглушенным вскрикам, случайно слетавшим с губ. Он чувствовал, что они отдаются ему лишь из жалости, и поражался тому действию, которое оказывал на них. После каждой такой близости он ощущал ужасную горечь, потому что его страсть по большому счету так и оставалась неразделенной, и он сам казался себе скотом, как только звезда меркла.

И все-таки это было не самое худшее из ее наследства. Труднее всего было перенести свою ущербность. Даже сейчас, вспомнив об этом во мраке убогой хижины, он в ярости ударил кулаком по металлическому зеркалу.

Он был глух и нем. Разумеется, не физически, а мысленно.

Эти бледнокожие люди, окружавшие его, могли слышать мысли друг друга и передавать свои. Вокруг них всегда раздавался безмолвный шепот, точно гудение незримого пчелиного роя. А он, не слышащий и безгласный, был отброшен на обочину их общества, идиот, которого лишь терпели, отверженный — не ими, но своей собственной ущербностью.

Снаружи белый кувшин луны разливал по небу ночную тьму. Где-то вдали раздался еле слышный волчий вой.

Скоро станет совсем холодно. Выпадет снег. Деревню огородят крепким частоколом, и они окажутся взаперти до второй оттепели.

Решение пришло неожиданно. Он вытащил из сундука теплый плащ из волчьей шкуры, снял с крюков на стене свой охотничий нож и мешочек с медяками, который был единственным достоянием Эраз, — и тут же почувствовал себя вором.

Ночь была совершенно безлюдной. Он зашагал по дороге, петляющей вверх по склону, миновал храм и направился к югу.

«Куда ты идешь?» — спросил он себя. Явно ведь не в Зарависс. Казалось, он сам собой обиженно повернулся спиной к северу.

Что-то забрезжило у него в мозгу.

Где-то впереди лежал разрушенный город — их, степной город, как говорила Эраз, след давно минувшего прошлого. Почему бы не отправиться туда?

Он чувствовал, как опасения и чувство свободы причудливо смешиваются в его душе, ибо, как бы то ни было, он был свободен. Ему больше не придется снова и снова терпеть одни и те же запертые от него лица — по крайней мере, теперь они будут иными.

Он усмехнулся этой невеселой шутке.

Там, где удавалось, он шел безлюдными местами, старательно избегая попадавшихся ему время от времени следов убогого жилья. Он двигался на юг. Путешествие настраивало его на бездумный лад, ведь теперь он не был обязан отвечать перед кем-то, и город в его представлениях разросся до необъятных метафизических размеров.

Примерно через девять или десять дней он набрел на хижину, где жила старая женщина. Она штопала одежду, ее длинные бесцветные волосы почти совсем закрывали лицо. Он попросил у нее разрешения напиться из колодца, а потом спросил о городе. Она без слов указала ему на юг. Он продолжил свой путь.

«Мираж, — думал он, — призрак, которого я даже не вижу».

Дул пронзительный ветер.

Никогда еще он не был наедине с собой так долго.

Ранние сумерки опускались на неживые голые ветки деревьев. Он вышел из рощи и, взглянув вниз, увидел в склоне неглубокую впадину, в которой уже плескалась темнота. А в этой темноте тянулась вереница силуэтов — канавы, каналы, остатки фундаментов, точно построенные каким-то ребенком из влажного песка. Город.

Сначала Ральднор не поверил своим глазам. Он начал спускаться в долину, ожидая, что город в любой миг исчезнет, оказавшись лишь игрой угасающего света. Но с каждым шагом тот становился все вещественнее и реальнее. Черный камень, точно такой же, из какого были сделаны все храмы на Равнинах.

Примерно в полумиле от этого места до него дошло, что в городе не слышно ни звука, не видно ни огонька, ни единой струйки дыма. Значит, он заброшен. Вполне вероятно, учитывая, как тот обветшал. Но он продолжил идти. Вскоре перед ним предстала длинная полуосыпавшаяся стена и арка беззащитно распахнутых ворот. Он вошел внутрь, и его сразу же охватило ощущение немыслимой древности и тайны — атмосфера города.

За аркой каменная терраса широкими ступенями спускалась к смутно видимой площади, на которой танцевали темные тени. Его башмаки гулко стучали по камням. Из-под ног у него вдруг вспорхнула в ночное небо лиловая стайка птиц, заставив его вздрогнуть.

Когда он переходил площадь, из-под арки внезапно мелькнул огонек. Женщина с коптилкой в руке и волосами, как пламя, набирала воду из колодца. На него она не смотрела. Значит, здесь все-таки были обитатели, живущие в развалинах, подобно диким зверям. Что ж, он тоже может устроить здесь логово.

Он зашагал по холодным гнетущим улицам, глядя на проявляющиеся в небе угольки звезд. Больше никого живого на глаза ему не попадалось, хотя иногда с крыш древних домов доносилось хлопанье птичьих крыльев, а время от времени он замечал бледный дрожащий огонек за завешенными окнами.

Всходила луна, когда он поднялся по ступеням темного дворца.

Усевшись спиной к колонне и разглядывая осколки лунного света на выщербленном мозаичном полу, он доел остаток своей дорожной еды — запеченного на костре мяса. Крыши над залом не было, в углах шептались черные тени. Они казались обманчиво безопасными, и прошло немало времени, прежде чем он заметил, что одна из них является человеком.

— Не пугайся, — произнес тот, выходя на освещенное луной место. — Твой нож тебе не понадобится.

Он был средних лет, закутанный в истрепанный, но еще вполне прочный плащ, а по пятам за ним неслышно ступал бархатисто-черный зверь с горящими глазами.

— Сидеть, May, — приказал мужчина, и зверь сел. — Да, это действительно волчица, но она со мной с самого рождения и не причинит тебе вреда.

— Значит, ты можешь не бояться, что я причиню вред ей, — отозвался Ральднор. — Мне частенько доводилось убивать волков.

— Да, это видно. — Мужчина присел на корточки рядом со своей волчицей и вгляделся в лицо Ральднора. Хотя он явно был обитателем равнин, выражение его лица было необычайно открытым, а мимика обещала быть выразительной.

— Твой разум закрыт для меня, и у тебя темная кожа, — заметил он через миг. — Наверное, поэтому ты и здесь. В городе много полукровок. Мужчины со светлыми глазами и темными волосами, светловолосые и черноглазые женщины.

— Так вы даете прибежище выродкам? — саркастически осведомился Ральднор.

— «Вы», — повторил мужчина, смакуя это слово. — В этом месте нет никаких «вы». Никакой власти. В храмовых деревушках есть жрецы, но здесь — здесь есть только город. Здесь все разные, все чужие друг другу. Зачем ты зашел сюда?

— Чтобы поесть, — коротко ответил Ральднор.

— Это дворец Ашнезеа, княгини, правившей так давно, что никто и не помнит, когда это было. Глянь на мозаику на полу. Видишь, ее кусочки до сих пор беседуют с богиней?

Ральднор ничего не ответил. Этот человек вызывал у него тревогу. Кроме того, долгие дни одиночества сделали его еще более необщительным.

— В холодные месяцы по ночам в развалинах рыщут дикие звери, — внезапно заговорил мужчина. — Будет лучше, если ты найдешь себе какое-то место, где можно отсидеться.

— Благодарю за совет.

— Я не просил благодарности, а ты, думаю, на самом деле и не испытываешь ее, — мужчина поднялся, и черная волчица вместе с ним. — Меня зовут Орван, и я приглашаю тебя к моему очагу — то есть к очагу моей маленькой семьи, моей родни по выбору, а не по крови.

Ральднор колебался между смущением и нежеланием. И все-таки казалось разумнее провести ночь в приличных условиях, чем блуждать по городу в поисках какой-нибудь промозглой щели. Он мгновенно почувствовал, что полностью выбился из сил, как будто вся усталость его неожиданного бегства разом обрушилась на него.

— Идем, — сказал Орван.

— У меня есть немного денег. Я заплачу за все, что вы дадите мне.

— Деньги? Они не интересуют никого в этом городе. Здесь процветает мена.

Ральднор поднялся на ноги и позволил новому знакомому вести его вниз по дворцовой лестнице вслед за скачущей впереди волчицей.

Проснулся он, когда ясное небо уже сияло холодной гиацинтовой синевой позднего утра, от странного нагромождения причудливых снов. Он лежал на жестком тюфяке, набитом соломой, положив голову на выцветшую парчовую подушку, под щедрой грудой мехов и одеял. Далеко не сразу он вспомнил, что находится в доме Орвана — по крайней мере, в доме, который Орван присвоил. Какое древнее семейство некогда обитало в этих величественных сумрачных комнатах и сновало вверх-вниз по широкой лестнице, ведала лишь Она.

Ральднор выбрался из постели и принялся одеваться. В комнате было морозно — сквозь сломанные ставни и трещины в потолке проникал холодный воздух. Он вспомнил, что прошлой ночью в камине большого круглого зала внизу пылал огонь, и его покормили горячим супом с ячменным хлебом. Парень с узким худым лицом и глубоко посаженными глазами сидел перед огнем, плетя корзины. В стороне на скамеечке стояла изящная, но еще не отполированная статуэтка стройной и гибкой девушки. Орван взял ее в руки, похвалив за красоту, и юноша покачал головой с отрицательной полуулыбкой.

— Это Рас, который не понимает собственного таланта. А это атрибут той жизни, которую мы ведем. Все мы здесь время от времени плетем корзины, чтобы обменять их на еду и прочую роскошь.

Позже, когда они ели, откуда-то сверху донесся шорох, похожий на трепет большого мотылька.

— Йахейль, — пояснил Орван. — Его отец был элирианцем, и он унаследовал от него их тягу к астрологии. Целыми днями торчит на чердаке, — добавил он с нарочитой грубостью.

Он отвел Ральднору эту маленькую комнатку и дал тюфяк с покрывалами и подушку — из Зарависса, как сообщил Орван. Ральднор удивился, как она здесь очутилась.

В темноте лестницы мимо него мелькнула какая-то тень. Йахейль? Он воспринял лишь впечатление какого-то призрачного шелестящего существа, но мельком увиденные темные волосы над черной мантией странным образом успокоили его. Возможно, астролог тоже мог разговаривать лишь при помощи губ…

Одевшись, Ральднор спустился по лестнице и очутился в зале. Небольшая змейка-альбинос из тех, что живут в каменных стенах домов, грациозно скользнула под дверь, чтобы понежиться на солнышке. Больше никого не было — ни Раса, ни Орвана, и Ральднор заметил, что вместе с ними исчезла куча корзин. На щербатом столе под салфеткой были оставлены несколько ломтей хлеба и кувшинчик с молоком. Ральднору было мало этого, чтобы наесться, но он съел и выпил все из уважения к бедности этих людей, которая казалась еще глубже, чем бедность деревенских жителей, хотя, как ни странно, не столь гнетущей. Возможно, причина была в том, что они сами выбрали такую жизнь, предпочтя ее крестьянскому труду.

В камине все еще горел огонь, и он подбросил в него несколько хворостин. И вдруг остро ощутил чье-то присутствие. Он выпрямился, медленно обернулся и обнаружил девушку, зашедшую с улицы. Она держала одну из корзин, наполненную яйцами, a May, черная волчица, стояла у ее ног.

Он был поражен, охвачен нелепым трепетом, ибо она показалась ему совершенно нереальной — что-то вроде видения, сотканного из света, или статуэтки из молочного хрусталя. Она была сама белизна — даже поношенное платье, казалось, сияло отраженным светом, и все это обрамляли волосы, похожие на развевающуюся блестящую мишуру.

Но и она тоже казалась изумленной, почти испуганно прижимая к себе корзину.

— Орван дал мне приют, — сказал он, чтобы успокоить ее, раздумывая, не принадлежит ли и она тоже к здешней «семье по выбору».

Она опустила глаза, ничего не сказав, и вошла в комнату. Когда она проходила мимо, он ощутил властный прилив желания — но его влекла скорее ее необычность, чем ее плоть.

— Меня зовут Ральднор. Могу я узнать твое имя?

Она произнесла что-то, чего он не разобрал, и опустила корзину на край стола, не решаясь выпустить ее. Он подошел, отобрал у нее корзину и почти силой усадил.

— Повтори еще раз, я не расслышал.

— Аниси.

— Чудесное имя и очень тебе подходит.

— Это искаженное «Ашнезеа», — прошептала она с видом взволнованной, но знающей ученицы. — Как и Ашне'е.

— В самом деле? Что ж, твое имя нравится мне больше остальных.

Она мгновенно залилась краской, и этот румянец странно взволновал его. Он протянул руку и благоговейно тронул кончиками пальцев прядь белых волос.

— Сначала я решил, что ты призрак. Или какая-нибудь богиня.

— Мне уже пора, — отозвалась она смущенно.

Он заметил, что она дрожит, и обнаружил, что застенчивая робость, которую он вызвал у нее, необычайно его возбуждает — возможно, просто потому, что это было хоть какое-то ответное чувство. Он приобнял ее за шею и склонился к ее губам, но в самый последний миг сентиментальное уважение к ее явной невинности остановило его, и он, прежде чем отпустить, запечатлел на ее губах лишь быстрый целомудренный поцелуй. Но все равно он заметил слезы в ее глазах. Его тело за него вполне внятно сообщило ей о его намерениях.

— Прошу прощения. Ты произвела на меня слишком большое впечатление, — произнес он лениво-снисходительно.

Она бросилась к двери, вызвав у него странное насмешливое изумление. А потом без всякого предупреждения у него вдруг закружилась голова, и он пошатнулся, как пьяный. Череп его пронзила столь острая и невыносимая боль, что он даже вскрикнул. Она застыла на пороге, глядя на него огромными глазами, и в этот миг он ощутил прикосновение ее разума.

Потрясенный, он привалился к каменному камину, почти с мольбой глядя в ее лицо, но маленькая щелочка в ее разуме тут же захлопнулась, и она исчезла за дверью.

Орван и Рас вернулись в полдень, обменяв все корзины, кроме трех, на припасы и шерстяную рубаху.

— О, Аниси приходила и принесла нам яиц, — заметил Орван. — А как дела у моего гостя? Ты видел девушку с белыми волосами?

— Да, — коротко отозвался Ральднор. Еще долго после ее ухода он сидел перед огнем, пребывая в состоянии какой-то оцепенелой досады.

— Полагаю, никого больше не было? Ну и отлично. Будет лучше, если я сам поговорю с оммосцем, когда он появится.

Они принялись за еду, которую принес Орван. Волчица у ног Раса деликатно грызла кость.

— Вот так мы и живем, — нарушил молчание Орван. — Иногда мы носим свои товары через границу в Зарависс, Зарар или Лин-Абиссу. Резьба Раса приносит хорошую прибыль, несмотря на его скромность, а Аниси — превосходная ткачиха. В холодные месяцы выручка дает нам хорошее подспорье. А теперь вдруг мы узнаем, что появился новый закон — ни один степной житель не может покинуть Равнины без пропуска, подписанного кем-то из висов. — Лицо Орвана, как и его речь, потихоньку выполняло свое обещание выразительности — он нахмурился. — Здесь, в городе, есть один купец-вис из Оммоса со своим домочадцами. Невероятно, но факт! Но, как ты, к несчастью, скоро убедишься, за так он ни с кем даже разговаривать не станет. А кому захочется быть слишком гордым, когда умираешь с голоду? Теперь нам придется просить у него разрешение, и за это он возьмет процент с нашей выручки — насколько я его знаю, больше половины. Сегодня я жду его управляющего.

Ральднор ощутил, как где-то внутри него разгорается искорка гнева, и этот первый намек на расовую гордость удивил его самого.

— Почему вы позволяете ему наживаться на вас? Разве нельзя объединиться и выступить против него?

— У нас так не делается, Ральднор. Мы, жители Равнин, — пассивное племя. Возможно, тебе будет не очень легко это понять.

— Из-за крови моей матери? Возможно. Не стану оспаривать тот факт, что если кто-нибудь даст мне в челюсть, я с радостью отвечу ему тем же.

— Здесь тебе представится не один такой случай, — сказал Орван.

— Возможно, именно это твое мировосприятие и отпугнуло Аниси. Обычно она дожидается нас, — это были первые слова, произнесенные Расом, хотя с тех пор, как они вошли, он время от времени бросал на гостя внимательные взгляды. Ральднор заглянул в его глубоко посаженные мрачные глаза. Ему показалось, что на дне их затаилась сводящая с ума любовь.

— Похоже, она робкая девочка, — презрительно сказал Ральднор. — И наверняка уже наученная горьким опытом.

— Аниси еще ребенок, — спокойно ответил Рас.

— И тебе очень хочется, чтобы она продолжала им оставаться.

— Тише, друзья, — протянул к ним руки Орван. — Не устраивайте раздор в моем доме.

— Приношу свои извинения, — натянутым голосом выговорил Ральднор.

— Не за что, не за что, — сказал Орван, но в сердце у него болезненно кольнуло.

Ты — вис, подумал он. Как хамелеон, ты принял некоторые цвета своих обстоятельств, но под этой личиной ты — темнокожий мужчина с черными волосами и грузом вожделения, гнева и высокомерия в душе. А потом пришло сострадательное: «Бедный мальчик, он разрывается надвое. По нему все видно — это боль слепого и немого».

— Эти пропуска выдумал Повелитель Гроз, — произнес он вслух, намеренно не замечая короткой заминки в разговоре. — Он не питает любви к народу Равнин. Боюсь, мы еще наплачемся из-за этого.

— Повелитель Гроз, — уронил Ральднор. — Верховный король висов.

— Йахейль говорит, — проворчал Рас, — что у короля на руке чешуя, потому что змея напугала его мать, когда та носила его. — Его непроницаемые глаза сузились. — И еще у него, по словам Йахейля, лишний палец на левой руке. Думаю, ты оценишь иронию, Ральднор.

Ральднор ощутил укол злости. Но прежде чем он успел что-нибудь ответить, во входную дверь громко постучали.

— Орклос, — негромко сказал Орван, поднимаясь на ноги. Дверь раскрылась, обнаружив двух худеньких степных мальчиков в костюмах пажей, а за ними — высокую фигуру непрошеного гостя. Он шагнул в комнату и, казалось, моментально занял ее всю резким ароматом своих духов, раскормленным телом и кричаще пестрой одеждой.

— День добрый, Орван, — его речь была до смешного невнятной, с густым оммосским акцентом. В верхнем клыке поблескивал рубин. Черные глаза без интереса обратились на незнакомое лицо. — Кто ты такой?

— Меня зовут Ральднор.

— В самом деле? У меня весть для этого дома. От моего хозяина, Йир-Дакана. — Он зевнул и снова взглянул на Ральднора. Увидев обрубленный мизинец на левой руке, он немедленно ткнул в него. — Ты пожертвовал его богу?

— Нет.

— Нет? Ну и ладно. В моей земле мужчина, по обычаю, посвящает что-нибудь ценное своим богам. Часто это бывает кое-что куда более дорогое, нежели палец. Хм-м… — Орклос обернулся, точно вспомнив об Орване. — Да, вот послание. Передай Орвану-корзинщику, что завтра вечером он приглашен на обед в дом Йир-Дакана.

— Благодарю вас, добрый господин. Но я просил о пропуске.

— Я в курсе. Однако не отказывайся от обеда. Возможно, пропуск будет выдан после еды. Вы все приглашены. В том числе та бледная девчушка и этот молодой человек. Сразу после заката.

Не дожидаясь ответа, Орклос развернулся и поплыл к входной двери, а двое пажей побежали следом.

Весь день Ральднор бродил по улицам, охваченный унылой и тревожной тоской. Сначала он мог думать лишь об Аниси и том ошеломляющем миге, когда его разум, казалось, раскрылся ей навстречу. Если бы только… о, богиня, если бы только… А вдруг эта Аниси — его ключ? И все же, глядя на то, как свинцовый закат сжимает в тисках вечернее небо, он снова обратился мыслями к приемной матери, Эраз, и от этих мыслей ему делалось все больнее и больнее. Как ни абсурдно, но он чувствовал, что покинул ее. «Я должен найти ее», — подумал он, толком не зная, кого представляет себе — Аниси или Эраз.

Он дал себе слово оставить свои медяки на столе Орвана и уйти, но тут же взял это слово обратно.

Ночью он без сна лежал на своем тюфяке, слушая унылый волчий вой, который временами, казалось, подходил к самому дому. Он вспомнил предостережение Орвана о том, что в холода дикие звери приходят в город.

«Может быть, она снова придет утром, как сегодня. Может быть. Может быть», — не переставал он надеяться.

В конце концов он поднялся с тюфяка и спустился в зал. May, лежавшая перед камином, приоткрыла щелки опаловых глаз, и он почесал ее между ушей, все еще не в силах подавить невольной реакции на ее род. Они относились друг к другу с вежливой опаской.

Прошло еще какое-то время, прежде чем он осознал, что не один в комнате. Как и прежде, это было слабое, похожее на шелест крыльев мотылька движение, которое выдавало присутствие Йахейля Элирианского. Он сидел на скамье Раса, темные волосы почти скрывали восковое лицо.

— Ральднор, — еле слышно произнес он, и от этого шепота по спине Ральднора прошел холодок.

— Йахейль, — отозвался он.

— Сегодня ночью пути звезд странны. Человек, которому ведом страх, — кто сможет успокоить его?

Ральднор дернулся, услышав эти невыразительные слова, но внезапно на него навалилась страшная сонливость.

— В предсказаниях бывают ошибки, — пробормотал он, но Йахейль не обратил на него никакого внимания.

— Это ее рук дело. Ашне'е. Она протягивает руку сквозь время и будоражит мир.

«Он чудак или попросту безумец», — подумал Ральднор, впрочем, без всякой убежденности. Йахейль продолжал что-то бормотать — сонно, успокаивающе. В мозгу Ральднора точно кружил настойчивый мохнатый шмель.

— Иногда рождаются светловолосые девочки с лицом Анакир, и судьба их всегда предрешена заранее. Повелитель Гроз взял ее из храма, провел с ней ночь и умер. Драконы забрали ее в свой город, который зовется Корамвис. Она произвела на свет дитя. Чье дитя? Короля? Или лорда-советника? Толпа растерзала ее, а о ребенке до сих пор ничего не известно…

Йахейль сложил бледные ладони и затих. Он видел, что гость заснул. О чем он говорил? Он не мог этого вспомнить. В Элире хотели, чтобы он постиг тайны оккультных наук, хотели разрисовывать ему глаза, заставлять поститься и вдыхать благовония, чтобы он падал и в бессознательном состоянии рассказывал им о царствах духа. Но Йахейль оказался проворнее и однажды ночью сбежал из Элира в страну Змеи, откуда происходила его мать.

Припомнив это, он собрал со стола какие-то чертежи и, неслышно выйдя из зала, поднялся на башню, к своим звездам, оставив пришельца мирно спать внизу.

Дом Йир-Дакана располагался в верхнем квартале города — такое же нагромождение потемневших от непогоды каменных глыб, как и прочие, но, в отличие от них, ярко освещенный. Над портиком висел алебастровый фонарь, отблескивавший на позаимствованных откуда-то медных стойках ворот — бесформенных столбах высотой в восемь футов, увенчанных капителью в виде жутко искаженного лица Зарока, оммосского бога огня.

— Вот этой мерзости они приносят в жертву своих детей, — пробормотал Орван.

Все они послушно приняли вызов Орклоса — даже Ральднор. Он и сам не знал, зачем здесь находится — разве что для того, чтобы еще раз увидеться с вчерашней девушкой. Когда они проходили между этих столбов в залитую светом переднюю, он смотрел, как она идет совсем рядом с Расом. Эта близость разозлила его точно так же, как и то, что она закрыла от него свой разум, ибо он чувствовал его, остро ощущал ее близость, но лишь так, как ощущают что-то надежно запертое — например, закрытую на засов дверь.

Его мучил вопрос, кем эти двое приходятся друг другу. Определенно не любовниками, хотя Рас явно обожал ее — или более уместным было бы слово «боготворил»? В мозгу у него промелькнул образ Раса, смиренно преклоняющего колени перед алтарем и даже не помышляющего о том, чтобы прикоснуться к своему идеалу, — и другого мужчины с темной кожей виса, стаскивающего белую богиню с пьедестала и превращающего ее в женщину.

В передней ковырял в зубах привратник-оммосец. Древние камни стен оскверняла непристойная фреска, изображающая людоедство и половые излишества оммосцев.

Вошел Орклос со своей обычной усмешкой и глазами, полускрытыми тяжестью век.

— А, гости с Равнин. Мы ждем вас.

Он провел их в круглый зал, залитый винно-красным светом ламп в рубиновых абажурах. В центре комнаты возвышалась статуя Зарока, в ее разверстом чреве пылал огонь.

— Ты смотришь на бога пламени, — Орклос незаметно коснулся локтя Ральднора. — Наш обычай велит приносить жертвы Зароку, иначе он может разгневаться. Обычно мы отдаем ему юную девушку, поскольку в моей стране, как ты, наверное, знаешь, они не имеют особой ценности. Но теперь мы живем здесь и не практикуем подобных вещей. Народ Равнин может счесть этот ритуал оскорбительным.

Ральднор обнаружил, что бледен от гнева, и лишь признательность, которую он испытывал к Орвану, удержала его от того, чтобы наброситься на этого человека. Он уставился в пустоту и не произнес ни слова.

— А ваша Анакир разве не требует приношений?

— Анакир не просит ничего, потому что ни в чем не нуждается, ибо она — все, — натянуто ответил Ральднор расхожей храмовой сентенцией.

— Что за неприхотливая богиня! — деликатно усмехнулся оммосец, покачав головой.

За низеньким столом сидел тучный мужчина в алом одеянии, уже вовсю евший и пивший. По щелчку его пальцев Орклос подвел к нему Ральднора и Аниси.

«Как рабов на рынке», — подумалось Ральднору, и его ярость стала совсем нестерпимой. Но в этот миг он почувствовал еле уловимый трепет страха, исходивший от ее не защищенного разума теперь, когда наконец она стояла так близко от него. Страха не перед ним — перед Даканом. Толстяк негромко рыгнул и ухмыльнулся. Он был почти лыс, а его лицо и тело свидетельствовали о нескончаемых кутежах и излишествах. Его похожие на осколки льда глазки впились в Аниси, и Ральднор почти пожелал, чтобы тот протянул руку и попытался тронуть девушку, потому что тогда его самообладание с треском лопнет и он, скорее всего, прикончит этого мерзавца. Но жирные руки так и остались у тарелки.

— Добро пожаловать, Ральнар. И малышка Анси, — оммосский акцент превратил их имена в какую-то кашу. — Вы будете сидеть со мной. Молодой человек справа, а ты — слева.

Они сели. Орвана и Раса усадили напротив, после чего принесли еду. Орклос, распорядитель, кошачьей поступью расхаживал между слугами, покрикивая и раздавая оплеухи, если ему казалось, что они плохо работают. Их лица были непроницаемы, но Ральднор гадал, в какой же угол загнали их обстоятельства, если они вынуждены продать свои души этому человеку.

Обед был очень хорош — вдвойне хорош для того, кто вечно недоедает и вечно голоден, и теперь, приглашенные туда, где можно было наесться досыта, они набивали животы до отказа. Но Ральднора непрерывно мучил вопрос, какова будет расплата за это.

За едой не разговаривали. Наконец Дакан еще раз щелкнул пальцами, и последние блюда унесли. Вошли двое мужчин с полупрозрачной трехногой чашей, которую поставили рядом с Даканом. В ней плескалась какая-то смутно различимая мелкая водная живность.

Дакан поднялся и протянул руку. Орклос вложил в нее длинный узкий нож.

Ральднор напрягся, ощутив новый приступ бессильного гнева. На Равнинах животных убивали лишь для еды или в порядке защиты. Эта жертва, приносимая у них на глазах, была способом не только запугать, но и унизить их, ибо кто отважится протестовать?

Оммосец ткнул ножом в чашу и вытащил его. Из воды показалось извивающееся на лезвии существо, кричащее так, как мог бы кричать раненый ребенок.

Дакан рассмеялся. Он подошел к чреву бога пламени и бросил свое подношение в огонь. Крики стали громче, но через некоторое время утихли.

— Моя дань тебе, всемогущий Зарок, — сказал Дакан, вытирая нож о пояс.

Орван, Рас и Аниси смотрели в пол. Лицо у Аниси было серое. Ральднор поднялся.

— Господин Дакан, вы обещали нам пропуск, чтобы пройти в Зарависс, — сказал он твердо и очень холодно, мимолетно отметив, что включил в это «нам» и себя самого.

Дакан обернулся и глянул на него. Улыбка на лунообразном лице слегка померкла.

— Ты забегаешь вперед, молодой человек.

— Ваш слуга сказал, что нам будет дано разрешение. Так это он лгун — или вы?

Лицо Дакана совершенно изменилось. Его глаза сузились, но Ральднор уловил в них проблеск беспокойства.

— Вы получите свой пропуск. Это не срочно.

— Очень даже срочно. Ночью в городе будут волки. Чем скорее мы уйдем, тем лучше.

Дакан махнул рукой.

— Принесите то, что он просит.

Ральднор ощутил, как заколотилось у него сердце. Он лишил этого толстяка самообладания — похоже, еще ни один обитатель Равнин никогда не настаивал здесь на чем-то.

Орклос приблизился к Дакану и передал ему полоску тростниковой бумаги. Положив ее на стол, Дакан украсил ее закорючками своей подписи и оттиском печатки на перстне.

— Вот. Все готово. Можешь умерить свое нетерпение. Говори, Орклос.

Управляющий улыбнулся Ральднору.

— Мой хозяин предлагает вам остаться на ночь под его гостеприимным кровом.

Так вот оно что! Надежно запертая в доме оммосца бродящими по улицам волками, девушка будет беззащитна перед домогательствами купца. Его вожделение было совершенно неприкрытым. И если уж на то пошло, его слуга, похоже, положил глаз на самого Ральднора.

— Мы очень признательны вам, Дакан, — едко ответил Ральднор. — Но мы и так слишком долго злоупотребляем вашим гостеприимством. — Он взял пропуск.

— Но там же волки… Орван, ты с ним заодно?

Побледневший Орван поднялся со своего места.

— Думаю, да, Дакан. Пожалуй, мы поблагодарим вас и пойдем.

Лицо Дакана сделалось очень уродливым.

— Будьте так добры. И не забывайте условия этого контракта, если доберетесь до Зарависса. Я верю, что вы не наткнетесь на волков.

Они прошли через переднюю в холодную ночную тьму. И тут чья-то рука коснулась локтя Ральднора.

— Зачем тебе идти с ними? — прошипел с порога Орклос. — Ты пытаешься вести себя, как один из степного отребья, на которое висы плевать хотели, но у тебя манеры виса и лицо, которое я видел у статуй Рарнаммона. Что могут дать тебе эти людишки? Вонючие развалины, грязь, нищету? Уверяю тебя, мой хозяин может быть очень щедр с моими друзьями.

— Я тебе не друг, оммосец, — стряхнул его руку Ральднор. Дверь со стуком захлопнулась.

Сначала они шагали по темным улицам в молчании. Маленький фонарь, который нес Орван, отбрасывал колышущийся бледный свет.

Ральднор, шедший чуть позади, не мог оторвать глаз от серебристого водопада волос Аниси. Оммосское вино и победа слегка опьянили его.

— Возможно, ты чересчур поспешил, Ральднор, — наконец сказал Рас, не оглядываясь на него. — Не стоит ссориться с Йир-Даканом.

— А ты предпочел бы остаться там и позволить этому слизняку затащить твою девушку в постель?

Рас обернулся и бросил на него странный взгляд: непроницаемый, но явно полный каких-то непонятных эмоций.

Вдруг где-то, не более чем в полусотне шагов от них, завыл волк. Звук показался странно гулким, слишком громким для ночной тишины.

Они застыли.

— Это белый. Я знаю его голос, — негромко произнес Орван. — Прошлой зимой он убил на улицах пятерых человек.

Рука Ральднора потянулась к охотничьему ножу и вытащила его из-за пояса. Его наполнило жгучее презрение к этим троим, замершим перед ним в пассивном отчаянии. Он обошел их и встал между ними и белой тенью, неожиданно возникшей откуда-то из-за осыпавшихся стен и остановившейся, не сводя с него глаз.

Значит, он охотится в одиночку. Ральднора поразила его неожиданная красота и небывалый размер, ибо этот один был как двое волков сразу. Он слышал охотничьи рассказы о подобных чудищах, но никогда еще не видел ни одного своими глазами. Массивная голова зверя достигала его солнечного сплетения. Но до чего же он был грациозен! Ральднор уловил тусклую расчетливую вспышку его глаз, а его оскаленная пасть уже казалась полной крови.

А потом он, казалось, вломился в его черный примитивный мозг. Темный, древний, неукротимый, темная чаща, полная безжалостных тварей, бездонных трясин и дремлющих потоков, где метались, вспыхивая, неожиданные побуждения и желания.

Чудище прыгнуло на него, но он уловил хищную вспышку его замысла. Его рука не дрогнула, когда роскошное звериное тело обрушилось на него, а от резкого волчьего духа перехватило горло, и он по самую рукоять погрузил нож в горящее око зверя-демона, которое мгновенно погасло.

Он лежал неподвижно, придавленный белой тушей и разрываемый внезапно накатившим на него невыносимым горем. Ему оставалось лишь скорбеть. Это было предчувствие. В голове у него металось эхо чьих-то далеких голосов. Он открыл глаза и увидел Аниси, стоящую перед ним на коленях прямо на мостовой, с лицом, перекошенным от страха — страха за него. Он улыбнулся ей, столкнул с себя волчью тушу, сел и взял ее за руку.

«Значит, я все-таки не безразличен тебе?» — подумал он, и она повесила голову, ибо между ними больше не было запертой на засов двери. Ее разум был открыт для него, для всех тех мыслей и желаний, которые бродили в его душе и были готовы хлынуть наружу. У него было ощущение, что он вошел в расколотый кристалл, и на него накатила волна покровительственной нежности.

Он поднялся на ноги и, не выпуская ее руки, помог ей встать. Потом поднял убитого волка и взглянул на Орвана и Раса.

— Вот и еще кое-что для продажи в Зарависсе. За этот мех дадут хорошую цену.

Лицо Раса было совершенно пустым. Орван взглянул на него и устало кивнул. Они чувствовали, что он завладел ими.

6

Свое путешествие он начал с того, что повернулся спиной к Зарависсу. Теперь его снедало нетерпеливое желание пересечь границу страны висов, найти города, кипящие жизнью, и темноволосых женщин, похожих на его погибшую мать. Оно охватило его внезапно, он даже сам не понимал, почему — на следующий день после того, как он убил волка и освежевал его, лишив всей красоты.

Орвану понадобилось два дня, чтобы взять напрокат в городских предместьях повозку и двух зеебов. Рас с Ральднором принесли свертки пестрой ткани из дома Аниси — развалин дворца, где жила ее бабка. Там они оставили May, которая тут же начала вынюхивать крыс среди рухнувших колонн.

Старая женщина, похоже, отнеслась к Ральднору с подозрительностью. Она ухватила Раса за рукав и принялась о чем-то шептаться с ним. Лицо Ральднора запылало от гнева. Он пошел за Аниси в запущенный садик и поймал ее за руку.

— Поехали с нами в Зарависс.

— Нет. Я не могу оставить ее одну.

— Но ведь есть же здесь кто-нибудь, кто сможет приглядеть за ней. A May будет вполне надежной защитой.

Она заколебалась, опустив глаза. Он почувствовал, что она готова уступить, и сказал:

— Я очень хочу, чтобы ты поехала со мной.

Она взглянула прямо ему в лицо, и от ее красоты и невинности у него перехватило дух. Она была очень ему дорога. Способность проникать в ее разум, раскрытый ему навстречу, любовь, сияющая в ее взгляде, были бальзамом на его раны. Она была звеном, связывающим его со своим народом. Он не желал терять, ее даже на месяц.

— Там, в третьем доме, живет одна женщина, — нерешительно проговорила она.

Потом, когда они с Расом шли обратно по пустым улицам, тот прервал свое молчание, чтобы сказать:

— Мы плохо разговаривали друг с другом, ты и я. Я видел, как она смотрит на тебя, и ревновал. Признаю свою вину, Ральднор. Я прошу, чтобы теперь между нами был мир, и желаю вам обоим счастья.

Неожиданная теплота в его голосе тронула Ральднора. Он тоже принес Расу свои извинения, и после этого они общались вполне дружески, хотя дружелюбие Раса было отстраненным и сдержанным, в духе всех обитателей Равнин.

Они путешествовали под нахмуренным куполом небес, по ночам окружая свою повозку кострами. Однажды они увидели тирра, крадущегося по плато под ними, и Ральднор ощутил, как в нем всколыхнулась былая неугасимая ненависть, вспомнив о погибшей заравийской женщине и своем недостающем пальце, который, как он подозревал, мог быть откушен тирром.

Большую часть дня они ехали, по очереди сменяя друг друга на козлах, а в сумерках собирались вокруг костра, чтобы поесть. В ночной тьме он лежал без сна, прислушиваясь к дыханию Аниси за занавеской, которой она перегородила повозку. Они все жили слишком тесно, чтобы он мог пойти к ней. Он хотел, чтобы между ними было больше чисто плотского притяжения — тогда он бы попытался все устроить. Его висская часть жаждала ее, и этот голод разгорался сильнее и сильнее с каждым днем, проведенным около нее, с каждым ее взглядом, полным неприкрытой любви к нему. Даже шелест ее легкого дыхания возбуждал его, отзываясь сладкой судорогой в паху. И все же он так и не получил от нее ничего, кроме нескольких нежных поцелуев, которых ему было совершенно недостаточно — она была очень робкой и пугливой, и ему приходилось обуздывать свои желания.

Они переехали границу и добрались до Сара, того самого заравийского городка, поблизости от которого охотник из Хамоса нашел погибшую женщину с ребенком.

У ворот они показали свой пропуск, но часовым, казалось, было все равно, а по улицам ходило множество желтоволосых людей. В центре городка терраса поднималась к небольшому храму, посвященному богам ветра, который неумолчно свистел в холмах. Неподалеку оттуда они нашли себе дешевую гостиницу.

Ральднор лежал на спине в мужской спальне, где поселили их с Орваном и Расом, а две или три продажные женщины переходили от тюфяка к тюфяку, предлагая свои нехитрые услуги. Животные звуки и стоны, издаваемые окружающими висами, одновременно злили и возбуждали его. В конце концов, видя, что его спутники заснули, он поднялся и выскользнул из длинной комнаты, пройдя по узкому коридорчику в крошечную каморку, где разместилась Аниси.

Он думал, что она наверняка заперла дверь, но она забыла.

Войдя внутрь, он долго стоял, глядя на спящую девушку. В лунном свете ее тело и разметавшиеся волосы казались сияющими. Он пробудил ее легчайшим прикосновением губ, но она уставилась на него со страхом.

— Что случилось?

— Ничего, милая Аниси. Ничего.

— Тогда что ты здесь делаешь?

Ее наивность только подхлестнула его желание. Он сел рядом с ней и погладил ее по щеке, потом взял ее лицо в ладони и поцеловал — уже не тем детским поцелуем, которым был вынужден довольствоваться до сих пор. Она не сопротивлялась, но ее начала бить дрожь, и когда он отпустил ее, она тихонько заплакала.

— Мне страшно…

— Я не обижу тебя, Аниси. Я просто хочу сделать тебе приятное. Я хочу, чтобы ты ощутила то же, что ощущаю я. — Но слова, все те же избитые слова его тщетных ухаживаний в Хамосе, глупые, бессодержательные фразы, прикрывающие похоть, всегда слишком торопливые, сейчас застревали у него в горле. Он не мог снова произносить эти ритуальные слова — только не с этой девушкой, которая делила с ним мысли. Он придвинулся к ней и начал ласкать ее дрожащее тело — она лежала, словно каменная, покорно терпя его ласки. Внезапно им овладела неуправляемая ярость. Он схватил ее за плечи.

— Ты вечно говоришь, что любишь меня, — прорычал он. — Думаю, ты меня обманываешь.

— О, Ральднор, ты ведь знаешь мои мысли… как ты можешь говорить такое…

— Значит, ты ребенок. Тебя вырастили сущим ребенком среди этих призраков и руин!

Слезы бежали у нее по щекам, и его терпение лопнуло. Он почувствовал, что презирает ее, ненавидит эту пассивную покорность. Нахлынувшая страсть превратилась почти в наваждение — его висская часть жаждала вырваться на свободу, и он ничего не мог с ней поделать.

Когда ее кулачки в ужасе ткнули его в грудь, он только сжал ее еще сильнее, и его мозг затопили ее безумные от страха мысленные вопли. Но теперь она была для него лишь предметом, который каким-то непостижимым образом воплотил в себе все разочарования, все мучения его жизни. Он почти не помнил, что она девственница, и поэтому, хотя он взял ее не вполне силой, это все-таки было изнасилование, жестокое и кровавое. И ни единого раза она не вскрикнула вслух — лишь внутри своего разума, и именно эти крики в конце концов привели его в чувство. Его ужас перед содеянным стал еще сильнее оттого, что он сам совершил это. Казалось, то был другой человек, которого ему хотелось отловить в закоулках постоялого двора и избить до полусмерти. Он обнял ее, пытаясь утешить, ошеломленный ее страданием и кровью. И чем сильнее он впадал в панику, тем больше она уходила в кокон опустошенного и подавленного спокойствия.

— Что ты со мной сделал? — в конце концов спросила она. Трогательная печать ее простодушного неведения была сорвана.

Он стер с нее кровь и закутал в одеяла, и в конце концов она забылась глухим сном.

Он не отходил от нее почти до рассвета, а потом ушел бродить по улицам Сара, глядя на восходящее солнце и чувствуя себя так, словно в темноте убили человека, который был его другом.

Она почему-то скрыла от остальных, что он с нею сделал, но как-то отдалилась от него. А он обнаружил, что в ее присутствии чувствует себя, как пристыженный ребенок.

В Зарар они прибыли в полдень, показали пропуск и были вынуждены укрыться от шквала бешеного града в мрачной таверне. Город казался странно замершим и опустелым.

Они сидели на скамье над своим дрянным дешевеньким вином, когда в дверь вошел молодой мужчина, стряхивая с плаща градины и в цветистых, хотя и не лишенных остроумия выражениях браня непогоду. Он уселся со своим стаканом в уголке, у огня, но Ральднор ощущал его спокойный, темный, заравийский взгляд. Через некоторое время заравиец поднялся и, прихватив кувшин с вином, подошел и сел рядом с ними.

— Прошу прощения за вторжение, но я вижу, что наш друг продал вам самое скверное вино в таверне. Позвольте. — С этими словами он взял со стола стакан Ральднора, выплеснул на землю его содержимое и наполнил из своего кувшина. После этого то же самое по очереди повторилось со стаканами его товарищей.

— Я вынужден возразить, — подал голос пораженный Орван.

— Ну, если вынуждены, то возражайте.

— Нам нечем заплатить вам, — просто сказал Орван.

— Мне уже уплачено, причем вдвое, — сказал незнакомец, целуя руку Аниси.

Казалось, они в один миг попали во власть пришельца. Он оказался совершенно очаровательным человеком с неистощимым чувством юмора.

Он заплатил за их обед и сообщил, что его зовут Зарос. Он был агентом одного ростовщика из Лин-Абиссы, по крайней мере, так он им сказал. Похоже, он откуда-то знал, что они приехали сюда не из праздного любопытства, а продать кое-какие товары, и позже Орван захватил его с собой, чтобы тот взглянул на цветные ткани, резьбу и несколько покрытых глазурью посудин, которые они привезли на продажу.

— В Зараре вы ничего не продадите, — вынес приговор Зарос. — Надо ехать в Лин-Абиссу.

— Мы уже вели здесь торговлю.

— Разве вы не заметили, мой друг, как опустели улицы? Вижу, до Степи почти не доходят новости. Повелитель Гроз гостит у Тханна Рашека в Абиссе, и весь Зарависс отправился туда вслед за ним, поглазеть. Поэтому в Абиссе сейчас уйма покупателей. Вдобавок ко всему мой презренный хозяин даст вам лучшую цену, если вы будете торговать через него.

— Значит, вы высматриваете здесь торговцев из Степей, — заметил Ральднор.

— Буду честен, — сказал Зарос. — Я приехал в Зарар навестить одну даму, с которой немного знаком, в то время как мне следовало бы выполнять утомительные и весьма прозаические поручения моего хозяина. Если вы решите заключить с ним сделку, я воспользуюсь этим, чтобы оправдать свое отсутствие. В противном случае мне остается лишь пойти на все четыре стороны. Только не думайте, что я пытаюсь как-то повлиять на ваше решение.

— Какую цену ваш хозяин может дать за нашу работу?

— А какую цену вы хотели бы получить?

Орван и Рас, посовещавшись, назвали сумму. Зарос издал презрительный смешок.

— Без сомнения, вы славитесь своей благотворительностью, но на что вы живете? Вы получите втрое больше, даже после того, как старый сквалыга заберет свою долю. Подозреваю, что ваш пропуск подписал какой-нибудь грязный висский мерзавец, обирающий вас до нитки — отрыжка Сара или, того хуже, Оммоса. Подумайте, как замечательно будет отдать этой скотине всего лишь половину вашей предполагаемой выручки, оставив себе все, что сверху! Да не бойтесь! Я вам такую липовую купчую состряпаю, что не подкопаешься.

Путь в Лин-Абиссу занял два дня. Зарос ехал вместе с ними, на их повозке. В Зарар он прискакал на угольно-черном зеебе, но потом продал его, чтоб купить подарок своей «даме».

Его общество развеяло атмосферу сдержанности и угрюмости, висевшую над их маленькой компанией. Он прямо-таки лучился легкомысленной радостью, оказавшейся на редкость заразительной. Ральднор даже обнаружил, что может общаться с Аниси без всякой неловкости, а она, купаясь в безыскусных комплиментах Зароса, вновь начала робко улыбаться и снова превратилась в милое и простодушное дитя. Ральднор испытывал к Заросу теплую благодарность, но все же где-то в глубине души у него шевелился червячок встревоженной совести, понимание, которое он отказывался принять. Заравийская свобода передалась и ему. Теперь он задавался вопросом: а не было ли его место действительно здесь, в Зарависсе, среди людей, бывших его корнями, людей с теми же наклонностями и устремлениями духа и плоти? И именно Зарос первый заговорил с ним об этом на вторую ночь, когда они сидели у костра.

— Похоже, та часть тебя, которую ты унаследовал от матушки, чувствует себя здесь как дома.

— До сих пор я не знал иной жизни, кроме той, какую ведут в Долинах, — отозвался Ральднор, глядя в языки пламени.

— Так живет в коконе личинка — до тех пор, пока солнце не раскроет его. И тогда оттуда вылетает восхитительная бабочка, изумляясь и говоря себе: «Надо же, оказывается, все это время я жила в коконе!»

— Не так-то просто отбросить наследие своего отца, Зарос.

— Проще, чем ты думаешь. Равнины взращивают благородных и достойных людей. Отдадим им должное, но будем честны — ты не принадлежишь к народу Равнин. Во-первых, как я вижу, ты не используешь их мысленный язык.

Ральднор невольно дернулся — новый знакомый вновь разбередил старую рану, которая и без того не думала заживать. Кроме того, он всегда слышал, что жители Степей пытаются хранить свои способности к телепатии в тайне от висов. Он ничего не сказал, а Зарос не стал допытываться. Но его разум вцепился в этот разговор и принялся терзаться.

Когда они въехали в широкие красные ворота Абиссы, с небес уже слетали первые бесплотные снежинки. Стражники с женщиной-драконом на груди — эмблемой Тханна Рашека — долго разглядывали их пропуск, передавая его по всей иерархии, пока наконец тот не оказался у капитана, который даже вышел на улицу, под снег, чтобы разглядеть их лица. В конце концов он спросил Зароса:

— Ты берешь на себя ответственность за этих людей?

— Беру. Но разве в этом есть какая-то необходимость? Как вы можете видеть, они совершенно взрослые и давно выросли из пеленок.

Капитан хмыкнул и с каменным лицом махнул рукой, пропуская повозку.

— Вот идиот, — сказал Зарос. — Он боится Короля Драконов.

— Повелителя Гроз?

— Его самого. Всем известно, что Амрек терпеть не может обитателей Равнин. Говорят, что некая ведьма из Степей наложила на него проклятие, притом еще до рождения.

— Ведьма из Степей?

— Девушка из храма, которая, как считают, убила его отца Редона постельными играми, а потом обратила гнев Анакир на нерожденного принца. Вот уж воистину женщина многих талантов. Я не отказался бы с ней познакомиться.

В мозгу Ральднора шевельнулась тревога. Девушка из храма. В городе кто-то говорил нечто подобное. Или это ему приснилось?

— И что это было за проклятие? — спросил он отчасти для того, чтобы заглушить свое беспокойство. — Рас говорил о змеиной чешуе.

— Не исключено, но доказательств нет. Кто знает? Зато у матерей есть, чем пугать непослушных детишек.

Повалил плотный снег, скрывая башни и мраморные просторы города, укутывая все неподвижные предметы глухим белым покрывалом. Зарос сказал, что поблизости имеется одна сносная гостиница, но когда они добрались до нее, мест не оказалось.

Было уже довольно поздно. Наверху, коптя, потрескивали масляные фонари, какими были освещены все города висов. Они побывали еще в трех гостиницах, но у двери каждой висел малиновый флаг, свидетельствующий о том, что все занято. Во дворе последней из них расположились солдаты. Там горели большие жаровни, озарявшие пятерых или шестерых из них, хохотавших у крыльца над какой-то шуткой. Все они были как на подбор высокими и широкоплечими, закованными в причудливые латы — одна черная мерцающая чешуйка поверх другой, и в каждой тускло отражается огонь костра. Драконья кольчуга эм Дорфара. Плащи цвета ржавчины, осененные черными драконами, бились на ветру, точно воздушные змеи. Гребни и забрала шлемов придавали им какой-то сказочный облик. Люди-ящерицы.

Повозка продребезжала мимо, и один из драконов бросил взгляд в их сторону. Улыбка еще играла у него на губах, но он аккуратно и старательно сплюнул.

Ральднор ощутил, как им овладел ужас. Внезапно его заставили ощутить всю меру его бессилия и бесправия — не только перед доспехами и копьями, но и перед вот этой нерассуждающей ненавистью. За что тот человек мог так ненавидеть их? Просто потому, что ненавидел его господин? Или это был какой-то первобытный страх, так легко всплывающий у любого виса просто в силу различия в цвете кожи и волос, а также из-за историй, которые ходят вокруг этого?

Ральднор бросил взгляд на Зароса. Тот, похоже, и не заметил этого маленького инцидента. Вправду ли? Или Зарос тоже был их потенциальным врагом?

В конце концов им все же удалось отыскать грязноватую гостиницу в узком переулке, носившем название Галечная улица. У камина в общем зале сидело несколько людей с Равнин. Драконы сюда не заходили — это место было слишком далеко от дворца и их короля.

Зарос ушел в снегопад, пообещав вернуться утром с ценой, которую предложит его хозяин-ростовщик, и они, проглотив невкусный ужин — большая часть провизии в Лин-Абиссе уходила на прокорм дорфарианцев, — поднялись по скрипучим ступеням в тесные спаленки. Ральднор, на которого опять напало былое стеснение, мимолетно коснулся в темноте руки Аниси и отошел, не имея сил разговаривать. Ночью он лежал, думая лишь о девушке и о том, что он с ней сделал. Раскаяние причудливо мешалось в его душе с желанием, а желание было гранитной стеной, разделявшей их.

Со своей стороны, Аниси видела обрывочные и пугающие сны о безликом мужчине с изуродованной рукой. Болтовня об Амреке и его проклятии вновь оживила древний страх, уходящий корнями в ее раннее детство, когда от одной старухи, болтавшей с ее бабкой в развалинах дворца, она услышала о его имени, его характере и его увечье.

А за окнами снег покрывал мир сахарной глазурью, уравнивая все вокруг в цвете.

Зарос вернулся утром, как и обещал.

— Мой хозяин вне себя от радости. Вы можете к полудню пригнать повозку на Косую улицу? Там есть дыра в стене галереи.

— Я бы сказал, в том районе нечасто встретишь дыры в стенах. — Орван, похоже, хорошо знал это место. Зарос отмахнулся, пожав плечами.

— Да, вот еще что — придержите пока волчью шкуру. Она слишком хороша, чтобы продавать ее за бесценок. Потом попробуем сбыть ее меховщику.

Они уже почти договорились, что, пока Аниси ждет в гостинице, Орван и Рас, жители Равнин, поедут на повозке, а Зарос со своим наполовину заравийским братом, Ральднором, пойдут вместе пешком, как граждане. Ральднор ощутил смутную тревогу, но трястись в повозке ему уже порядком надоело, поэтому он не стал спорить.

— Нашим бедным друзьям придется тащиться в лучшем случае вдвое дольше, — заметил Зарос, когда они дошли до широких заснеженных улиц верхних кварталов. — Половина дорог перекрыта, вторая половина запружена зеваками. Из храма Ясмис во дворец движется процессия — Повелитель Гроз намерен сегодня помолиться богине любви и брака. Похоже, дело пахнет помолвкой Амрека и этой кармианки, Астарис. Ты, конечно же, ничего о ней не слыхал.

— Ничего.

— Так я и думал. В один прекрасный день земля расколется надвое, а на Равнинах так ничего об этом и не узнают. Так уж и быть, невежда, я просвещу тебя. Астарис — дочь последнего короля Кармисса, ныне покойного, а ее мать была заравийской принцессой из выводка Тханна Рашека. Говорят — заметь себе, говорят, — что она самая прекрасная женщина в мире. Она уже год живет в Зарависсе, в доме своего деда в Тираи. Однажды она приезжала в Абиссу, и с тех пор я, как и половина города, потерял покой души и чресл.

— Так значит, она красавица?

— Ослепительная. Ты когда-нибудь видел женщину висов с красными волосами? Ах, ты же у нас с Равнин, значит, не видел. Так вот, это огромная редкость. А у этой — грива цвета рубинов… Входим на Ламповую улицу, — перебил он сам себя. — Здешний закон — закон волчьей стаи. Устало улыбайся шлюхам и следи за своими карманами.

Когда Зароса заметили, на Ламповой улице поднялся невообразимый шум. Его здесь явно хорошо знали. Злодейского вида бородатые типы, грабители или разбойники с холмов, хлопали его по спине и, скабрезно посмеиваясь, нашептывали ему на ухо непристойные анекдоты; хозяйки домов терпимости посылали воздушные поцелуи и наперебой зазывали его к себе вместе с симпатичным другом, чтобы привить недавно привезенным новеньким девственницам вкус к ремеслу. В конце улицы танцовщица из Зора извивалась гибким бронзовым телом в кольцах обвившего ее янтарного питона.

— Я вижу, кое-кто здесь здорово оголодал, — заметил Зарос. — Думаю, сегодня вечерком мы навестим Город наслаждений.

Ральднор слегка покраснел.

— Мой бедный мальчик, нескрываемое вожделение — клеймо всех висов, — с усмешкой сказал Зарос. — Соглашайся. Твоя матушка взяла тебя за горло и поджаривает на медленном огне.

— У меня нет денег — всего несколько медяков.

— Ну так я одолжу тебе. Волчья шкура должна принести тебе хорошие деньги, или я буду не я. Тогда и отдашь.

— Аниси… — начал Ральднор и запнулся.

— Аниси — восхитительное дитя и, как любая женщина, будет снисходительна к твоей маленькой слабости. Завтра купишь ей новое платье и какую-нибудь побрякушку, чтобы облегчить совесть и получить ее прощение.

— А Рас с Орваном?

— Мой хозяин пригласит их к себе сегодня вечером. Он любит хвастаться широтой своих взглядов и обстановкой, и их ждет отличный обед — несмотря на массу иных недостатков, повар у него превосходный.

До лавки они добрались чуть позже полудня, и она оказалась одной из самых крупных и изысканных в Галерее Золотой птицы. Сам хозяин был дородным, очень живым и столь же шутливо капризным, как и его отпрыск. Ибо вскоре по нескольким намекам, подколам и тонкой привязанности между этими двумя Ральднор сделал вывод, что Зарос — его сын.

Похоже, изделия с Равнин нынче пользовались спросом — они неплохо заработали. Последовало приглашение на обед, однако Зарос быстренько избавил от него Ральднора, заявив, что не позволит отравить всех своих друзей в один присест.

Зарос остался в лавке, а Ральднор проулками повез остальных обратно в гостиницу. Несмотря на это, на душе у него было легче, чем все последние дни.

Однако по пути произошло неприятное событие, испортившее ему все предвкушение.

Пытаясь обойти прибывающую толпу и в то же время исполнить указания Зароса, он в конце концов свернул не туда и оказался на большом перекрестке Проспекта Королей. Даже совершенно не зная Лин-Абиссы, он мгновенно понял, что зацепил край маршрута, по которому будет двигаться процессия Повелителя Гроз.

Широкая улица, обрамленная рядами скульптур, величественными колоннадами зданий и башнями, сверкающими алмазным блеском на фоне неба, была расчищена от снега. С карнизов свисали сотни знамен. Повсюду толкались зрители, и повозка немедленно увязла в толпе. Где-то впереди слышались отдаленные гулкие удары барабанов и рев труб.

Внезапно из толпы — но не от толпы — раздался голос, грубый, повелительный, презрительный:

— А ну-ка убери с дороги свою колымагу, сожри тебя ад!

Ральднор взглянул вниз, чувствуя, как сводит живот от знакомого страха.

Перед ним стоял гигант в бронзовых чешуйчатых латах, чье иссеченное шрамами медное лицо казалось сделанным из того же материала, что и забрало шлема. Древком копья он с силой ткнул в бок ближайшего к нему зееба.

С пересохшими губами, не в силах что-либо ответить, Ральднор изо всех сил натянул поводья. Повозку повело назад.

— Живей! Пошевеливайся, безмозглая равнинная падаль!

Позади толпа бросилась врассыпную, поливая их бранью. Солдат махнул рукой, делая знак остановиться:

— Достаточно. А теперь давай сюда твой пропуск.

— У меня его нет, — начал Ральднор. Прежде чем он успел объяснить, что пропуск у Орвана, солдат протянул руку и стащил его с облучка. Ральднор мешком упал на землю, ухватился за колесо, чтобы подняться — и тут же солдатский кулак в латной перчатке устремился ему прямо в лицо.

Где-то закричали, и в следующий миг он обнаружил, что уклонился от удара и стоит перед дорфарианцем со своим охотничьим ножом в руке, полный решимости убить его, несмотря на тяжелую броню. Потом произошло что-то непонятное. Между ними вклинились какие-то люди, и нож вырвали у Ральднора из пальцев. Солдат грубо раздвинул толпу, но на его губах играла улыбка.

— Вытащил ножик, деревенщина? Ну-ну, посмотрим. Думаешь, тебе удастся проткнуть меня прежде, чем я сломаю тебе шею? Кроме того, за сопротивление эм Дорфару можно отправиться на виселицу.

— Нет у него никакого ножа! — выкрикнул чей-то голос.

— Мы бы увидели, — поддержал его другой. — Тебе померещилось, дорфарианец.

Лицо солдата потемнело. Он бросился вперед, зарычав от ярости, но в этот миг другой солдат что-то крикнул ему с проезжей части. Грязно выругавшись, дорфарианец обернулся и испепелил Ральднора злым взглядом.

— Мы еще встретимся с тобой, жук навозный!

И зашагал прочь, расшвыривая толпу.

Чья-то рука сунула нож в ладонь Ральднору. Мимо проходило несколько человек, он не разобрал, кто именно сделал это. Он забрался обратно на облучок, дрожа от безумной ярости, и увидел за пологом повозки белое, без кровинки, лицо Орвана.

Взревели трубы. Как во сне, Ральднор увидел приближающуюся процессию. С облучка открывался неплохой обзор, но эта возможность пропала даром. Он уловил лишь расплывчатое темное пятно солдатских рядов, цвета Дорфара и Тханна Рашека да жриц Ясмис в их карминово-красных одеяниях, а в ушах у него стоял оглушительный звон литавр. Но потом он увидел колесницу.

По какой-то непонятной причине все его чувства вдруг обострились и сосредоточились на этом экипаже — колеснице Повелителя Гроз, угольно-черной, металлической, увлекаемой такой же угольно-черной упряжкой скакунов. Возможно, его внимание сначала привлекли именно эти животные, ибо он никогда еще не видел такой породы.

У мужчины в колеснице была дорфарианская кожа цвета черной меди и черные волосы. Его лицо было необычным — странно искаженным, словно за ним скрывалась какая-то тщательно подавляемая, грозящая вот-вот вырваться наружу жестокость, — но внешне красивым, с большими темными глазами, унаследованными от его матери, Вал-Малы. Он был весь в черном, с золотой цепью, ниспадающей на грудь. Поводья он держал в правой руке, а в левой сжимал кнут с позолоченной рукоятью. И на этой левой руке была перчатка, а на мизинце тускло поблескивал дымчатый сапфир.

Это был Верховный король. Этот смуглый страннолицый человек был его царственным врагом.

До этого мига он был всего лишь призраком, теперь же, точно по неумолимой воле судьбы, вся ненависть Ральднора сосредоточилась на нем.

В розовом сердце Лин-Абиссы расположился Город наслаждений — место, посвященное плотской стороне культа Ясмис, богини любви. Когда на город снизошли голубоватые сумерки, Зарос пришел за ним, и вскоре они покинули почти опустевшую гостиницу и бледную девушку, сидящую у огня. Она не захотела идти в знатный заравийский дом. Этот обед почему-то связался у нее с тем страхом, который она испытала в доме оммосца Йир-Дакана. Но оставаться одна в этой скрипучей сумрачной комнате с дымным огнем в камине она тоже не хотела. На лестнице она нерешительно тронула Ральднора за руку.

— Тебе очень нужно уйти с Заросом? — с трудом выговорила она.

— Ты же знаешь, что да. Я уже объяснял тебе — мы идем к меховщику по поводу волчьей шкуры.

— Но разве обязательно идти к нему именно сегодня?

— А почему бы и нет?

Она не могла объяснить ему этого. Вскоре он начал терять терпение. Она попыталась сдержать слезы, зная, что он не выносит ее плача. В его глазах появилось то выражение, которое всегда пугало ее. Она не доставляла ему удовольствия — да и разве могла она сделать это, если даже не знала, как? Поэтому ему не остается ничего другого, кроме как искать это в другом месте. Она уже поняла, что он собрался в публичный дом.

Теперь слезы беспрепятственно текли по ее лицу, и она не утирала их.

Узкие улочки зазывно сияли огнями в окнах. Принаряженные женщины выставляли свои прелести на высоких помостах — огненные танцовщицы из Оммоса и Закориса, заклинательницы змей из Ланна и Элира. Сутенеры во все горло расписывали достоинства своих самых дорогих шлюх.

— А груди… ммм… а бедра какие!

— Ну да, по три того и другого, — съязвил в пространство Зарос.

Они подошли к украшенной мишурой двери и зашли внутрь.

В центре комнаты возвышалась статуя обнаженной Ясмис, вокруг которой извивалась девушка-акробатка с маленькими радужными призмами, наклеенными на соски, и зеркальцем меж бедер. Тут и там сидели многочисленные клиенты, потягивая напитки и наблюдая за ней.

Они уселись в нише, и разносчик без приглашения подал им вина, заломив за него совершенно немереную цену. Ральднору стало не по себе. Через некоторое время в комнате появились еще две девушки.

Они могли бы сойти за двойняшек — обе хорошенькие, меднокожие, с круто вьющимися иссиня-черными волосами и золотыми блестками в уголках глаз. Их наряды были из просвечивающего газа, искусно задрапированные так, что на груди и бедрах становились непрозрачными, открывая при этом красный драгоценный камень, сверкающий в пупке, и отходящие от него золотые лучи на животе у каждой.

Разом защебетав, они весело приветствовали Зароса, но одна послушно уселась рядом с Ральднором и подлила ему вина.

— Ты очень красивый, — прошептала она ему поверх кубка, но это явно была наигранная любезность. — Меня зовут Яйни. А ты с Равнин.

— Да.

— В этом вине любовь, — шепнула она. Он понял, что она имеет в виду добавленный в питье афродизиак, и отставил свой бокал, даже не пригубив.

Она заинтересованно взглянула на него, потом улыбнулась.

— Наверху есть комнатка.

Он поднялся, смущенный постельным этикетом, о котором не имел никакого понятия, и пошел вслед за ней в комнату, в которой помещалась лишь одна кровать.

В приглушенном свете лампы она обняла его с нежной, искусно разыгранной страстью. Ее губы и легкие пальцы творили чудеса, а когда он принялся ласкать ее податливое, льнущее к нему тело, она, похоже, тоже возбудилась, хотя, возможно, это было всего лишь ее ремесло — казаться возбужденной.

Много позже, когда они лежали рядом в золотистой мгле, ему вдруг пришло в голову, что его мать тоже могла быть вот такой шлюхой с солнечными лучами, нарисованными золотом на животе, и он недобро усмехнулся при этой мысли.

— Ты улыбаешься, — сказала она, приподнимаясь на локте и глядя на него. — Почему? Тебе было приятно со мной?

— Ну конечно же. Ты очень хорошенькая и очень умелая.

— Довольно жестоко говорить мне такие вещи после любви.

— Должно быть, ты считаешь меня очень наивным, — сказал он. — Я что, первый крестьянин с Равнин, которого ты развлекала?

— По тебе вообще не скажешь, что ты с Равнин. И на крестьянина ты не слишком похож. Ты презираешь меня за то, что я шлюха, и считаешь, что походя купил мое удовольствие.

Он взглянул на нее и понял, что она рассержена. Ее ответная пылкость, похоже, действительно была неподдельной. Он притянул ее к себе, целуя коралловые губы и окрашенные кармином соски.

— Снова и снова, — прошептала она, задохнувшись. — Ты неутомим, мой Повелитель Гроз. — Однако он словно не услышал ненавистного имени. — Если я так нравлюсь тебе, может быть, как-нибудь заглянешь ко мне еще разок?

Но он ничего не ответил ей, если не считать ответа, который дало его тело.

Ураган разметал тьму в его сознании. Он мгновенно проснулся с криком, и заравийская девушка схватила его за плечо.

— Что случилось? Плохой сон? Это был просто сон, а теперь ты проснулся.

— Нет, — сказал он. Его глаза были широко раскрыты. — Не сон.

В его разуме бушевал чуждый, вторгшийся извне ужас, вызывая головокружение, дурноту и страх. Он выскочил из кровати, схватил свои вещи и поспешно оделся.

— Да что же это такое? — в отчаянии вздохнула она. — Позволь мне помочь тебе.

Но он уже скрылся за порогом. Опечаленная, Яйни сжалась в комочек на постели. Он стал первым мужчиной, который когда-либо доставил ей удовольствие. Она не ожидала такого напора, такой страстности и столь утонченной искусности от одного из спокойных и нетребовательных обитателей Равнин. А теперь он покинул ее — она не понимала, почему, — как будто в него вдруг вселился какой-то демон.

Выскочив за дверь, он кинулся к выходу, расталкивая шлюх и их праздных клиентов. Зароса нигде не было. В голове у него бушевала буря. Он выбежал из публичного дома.

Ночь была черным бархатом, башни — золотой вышивкой на нем. Снег расчерчивали яркие полосы света из окон. Он мчался, задевая людей, которые смеялись или осыпали его бранью. Заплутав, он очутился в каком-то темном переулке, всхлипывая и хватаясь за голову, точно пьяный.

— Аниси, — стонал он. — Аниси, Аниси…

Он увидел высокий портик из сплетенного белого золота и силуэты людей и закричал, чтобы они отпустили ее. Словно слепой, он метался по переулку, потом по двору, так крича, что в окнах показались встревоженные лица.

7

Металлические колонны изгибались, словно причудливые леденцы, из распахнутых железных ворот бил свет факелов. За ними темнела улица, окаймленная голыми деревьями, на которых диковинными цветами расцветал снег.

Взвизгнули колеса экипажа. Один из драконов протянул руку и сжал ее правую грудь.

— Как тебе нравится дворец Тханна Рашека, а, степная крошка?

Второй захохотал, повернув колесницу к временным казармам дорфарианцев. Копье с красным подсыхающим наконечником было прислонено к ограде. Ночь обещала быть очень забавной. Внезапно на дороге загорелись новые факелы, и прозвучал повелительный приказ остановиться. Солдат натянул поводья, его товарищ вполголоса выругался. Гвардия Драконов. Их черные плащи были украшены белой молнией — личной эмблемой Амрека.

Капитан гвардии отделился от своих подчиненных и подъехал к колеснице. Взглянул на двух явно встревоженных солдат, на светлокожую девушку, чье лицо сейчас казалось серым, как пепел.

— У вас здесь девчонка с Равнин, солдат.

— Да, ваша честь.

— Как вы ее заполучили? Только честно.

Солдат нахмурился.

— Сегодня на пути процессии застряла повозка недоумков с Равнин. Один из них был непочтителен со мной, но эти проклятые заравийские бараны толкались вокруг и не дали мне разобраться с ним. Я пришел сюда, чтобы поучить его хорошим манерам. Найти было нетрудно. В городе всего несколько гостиниц осмелилось принимать этих желтых крыс, когда здесь король Амрек.

— И ты нашел его, солдат?

— Нет, ваша честь. Не повезло. Но, как видите, я нашел его подружку.

Капитан усмехнулся одними губами.

— Что ж, солдат, у меня для тебя хорошая новость. Все это время ты, сам того не зная, исполнял поручение Повелителя Гроз. Кто-то прослышал о твоих планах, проследил за тобой и доложил Верховному королю. Он сам хочет видеть девчонку.

Лицо солдата вытянулось в мстительной досаде, смешанной с беспокойством.

— Ладно, солдат, давай ее сюда. И не переживай — он вернет ее вам, когда закончит.

Спорить с ним было бы опасно и бесполезно. Солдаты вдвоем вытолкали девушку из колесницы, капитан гвардии поймал ее и поставил на ноги.

— Повезло же тебе, красавица, — ухмыльнулся он. — Такая честь выпала.

Повесив голову, она покорно пошла за одетыми в черное стражниками по дворцовым залам. Они оставили ее в ярко освещенной комнате, самодовольно прошествовав мимо нее. На какое-то время она оказалась в одиночестве, если не считать двоих гигантов, охранявших вход. Потом появилась высокая женщина в полупрозрачных одеждах. Ее дорфарианское лицо походило на маску — черные впадины глазниц, кроваво-красный, как у вампира, рот. Она больно ухватила Аниси за плечо цепкими, словно орлиные когти, пальцами и куда-то повела ее по длинным коридорам и передним. Перед резной дверью из циббового дерева она остановилась.

— Повелитель Гроз ждет тебя. Ты сделаешь все, что он велит.

Орлиные когти побарабанили по деревянной створке, и та распахнулась. Женщина втолкнула Аниси внутрь.

Девушка стояла, словно статуя, ослепшая, оглохшая и немая, чувствуя, как кружатся стены и пол уходит у нее из-под ног, но это землетрясение было вызвано ее страхом.

Из света материализовалась огромная тень. Аниси почувствовала, что задыхается в ядовитом тумане ужаса, и протянула руки, силясь удержаться от падения в эту драконью западню, но они схватили лишь воздух.

— Так это и есть женщина с Равнин? — произнес голос. Она не могла понять, откуда он идет, казалось, отовсюду сразу. — Сними свои жалкие обноски и покажи мне, какая ты.

Но она все так же стояла, беспомощно хватаясь за воздух и задыхаясь. Теперь она видела его, по крайней мере, видела закованную в перчатку левую руку, которая тянулась к ней, отмеченная проклятием. Проклятием Анакир. В миг, когда эта рука коснется ее, она умрет. Так всегда было в ее ночных кошмарах.

— О боги, неужели вот это и погубило моего отца? Разве ты не осознаешь, какая тебе оказана честь? Ты, родившаяся от безвестных недоумков с Равнин? Чего ты боишься? Этого? Что ж, тут есть некая справедливость. Порча, наведенная женщинами вашего проклятого желтого племени, вернулась обратно, к твоей, без сомнения, невинной и девственной плоти.

Он притянул ее к себе, и рука, таившая ее смерть, легла ей на сердце. Огненный нож пронзил Аниси, как то водяное существо в доме Йир-Дакана.

Амрек оторвал губы от ее кожи, чтобы взглянуть на нее. Но стоило ему отпустить ее, как она упала. В тускло рдеющем свете жаровен она лежала, словно белая тень, тянущаяся через пол поверх его черноты. Он склонился над ней и обнаружил, что она мертва.

Ральднор открыл глаза. Он не знал, ни где находится, ни как очутился здесь.

Через некоторое время он слабо пошевелился, испуганный, что какая-то рана лишила его возможности двигаться. Но оказалось, что он цел и невредим. Вскоре он уже сидел. В хмуром небе что-то слабо сияло. Вокруг петляли темные замусоренные переулки. «Я что, совсем сошел с ума в этом Зарависсе?» — подумал он. Похоже, всю ночь он провалялся в тени полусгнившей хижины.

Голова отозвалась тупой болью, и внезапно он вспомнил страшный удар, после которого наступила тьма. Значит, кто-то оглушил его — скорее всего, какой-то вор. Но его нож был на своем месте, за поясом, как и то, что осталось от ссуженных ему Заросом денег после расчета с девицей. Он поднялся и зашагал по ближайшему переулку. Грязная старуха, высунувшаяся из окна с ведром помоев, обругала его без всякой причины.

Переулок снова повернул, и за поворотом на дороге лежала на спине сломанная кукла с широко раскинутыми руками. В тот же миг, как он увидел ее, память внезапно вернулась к нему, и горло свело болезненной судорогой. Он прислонился к стене, дрожа и бормоча ее имя. Что случилось с ней и с отчаянными бессознательными призывами ее разума? И что, что погрузило во мрак его?

По переулку, шаркая, брел какой-то человек. Ральднор схватил его за руку, и прежде чем тот успел вырваться, спросил, как дойти до Галечной улицы. Прохожий сердито заворчал. Ральднор сунул ему под нос монетку. Тот буркнул что-то невнятное, схватил монетку и поспешил убраться. Ральднор пустился бегом.

Взошло солнце, тускло-красный пузырь, а он все еще кружил и кружил по путаным лабиринтам Лин-Абиссы, то и дело обращаясь за помощью к прохожим. В конце концов он все-таки выбрался на знакомые улицы и ввалился на двор гостиницы.

И сразу стало ясно, что произошло непоправимое.

Две глубокие борозды — следы колесницы — четко отпечатались на снегу, а рядом с ними были другие следы, словно кого-то тащили в колесницу, и какие-то коричневые пятна.

Ральднор как во сне побрел через двор в гостиницу. Огни погасли, в зале никого не было. Он усилием воли заставил себя пройти через зал и подняться по ступеням, остановившись перед дверью крошечной комнатушки, в которой она жила. Из-за двери не доносилось ни звука, но все же он ощутил чье-то присутствие. Он толкнул дверь, и та беззвучно распахнулась.

Было очень темно, потому что ставни так никто и не поднял. Но он различил тело девушки, лежащее на узкой кровати, и мужчину, сидящего рядом с ней. Мужчина поднял глаза и уперся взглядом прямо ему в лицо. Это был Рас.

— Она мертва.

— Нет, — не поверил Ральднор.

— Она мертва. Если бы ты пошел вместе с нами на обед к заравийцу, она бы тоже пошла. Если бы ты попросил ее, она пошла бы с тобой. Но ты ушел в публичный дом и оставил ее здесь одну, и они пришли за ней, пока ты развлекался со своей шлюхой, — его голос был тусклым и невыразительным. — Мы с Орваном пришли слишком поздно. Его солдаты уже принесли ее обратно. Это он велел им, Амрек. Она должна была развлекать Амрека, но умерла, прежде чем он успел что-то с ней сделать. В детстве она всегда его боялась, я хорошо помню. Ты отнял ее у меня, а я позволил тебе сделать это. Я не смог помешать тебе. Но зачем ты сделал это, Ральднор, если она была тебе не нужна? Она была совсем ребенком, Ральднор. Почему ты не оставил ее в покое?

Ральднор был не в силах оторвать глаз от Аниси. Ему хотелось подойти к ней, коснуться ее, но она была такой ужасно неподвижной. Ее белое лицо было совершенно пустым, точно маска, которую никто ни разу не надевал. Он развернулся, спустился по лестнице, пересек пустой зал и снова вышел во двор. Кто пытался защитить ее? Наверное, эту кровь пролил кто-то из народа Равнин.

Он вышел через ворота и направился сам не зная куда. В конце концов он пришел в себя, сидя на невысокой каменной стене, и какой-то человек что-то настойчиво говорил ему, пытаясь заставить его подняться и куда-то идти. Некоторое время он тупо смотрел на него, пока наконец не понял, что это Зарос.

— Это я виновен в ее смерти, — сказал Ральднор. — Это моя кровь должна быть на снегу.

Но Зарос поймал его руку и поднял на ноги, и они зашагали куда-то через толпу. Ральднор решил, что Зарос ведет его обратно в публичный дом, и начал кричать на него. Тогда Зарос подозвал какого-то мордоворота, привалившегося к дверному косяку:

— Сварл, мой приятель не в себе. Помоги мне с ним управиться.

Верзила коротко кивнул, и они вдвоем потащили его по лестнице в какое-то незнакомое здание. Открылась дверь в чье-то экзотическое жилище, и его толкнули на кушетку. В комнату вошла худощавая темноволосая женщина.

— О, Зарос, ты же обещал, что будешь обращаться с ним ласково.

Ральднор не мог понять причину такой заботы, поскольку она не была ему знакома, но когда прохладная рука легко скользнула по его лицу, ее прикосновение, казалось, выпустило наружу всю горечь. Она обнимала его, когда он плакал, и гладила по голове, как сестра.

Он не знал, кого оплакивает — Аниси или Эраз. Призрачный образ матери, которая, несмотря ни на что, была очень ему дорога, — или возлюбленную, с которой делил мысли и к которой, по сути, ничего не чувствовал? Ибо даже одурманенный этой болью, он понимал это и также понимал, что беловолосая девушка станет его вечной карой.

Аниси склонилась над ним, коснулась его плеча. Он поднялся в темноте, и она стояла в ожидании, а ветер развевал ее серебристые волосы. Белая луна светила ей в спину, и он видел очертания хрупких косточек под прозрачной кожей. Когда он приблизился к ней, она подняла руки, и по ее телу побежали трещины, точно чернильная паутина на алебастре. В один миг она рассыпалась в золотистый прах, а ветер раздул его, унося к луне и оставив ему одну лишь тьму.

Вечера, ночи, рассветы, новые сумерки и восходы сменяли друг друга бесконечной чередой. Он уже освоился в роскошном жилище Зароса, где сидел, заживо пожираемый бездумной ползучей апатией.

Через три или четыре дня заглянул Орван. Сейчас на его выразительном лице читалась лишь нерешительная печаль.

— Ральднор… Скоро начнется оттепель. Завтра вечером или, возможно, послезавтра. Тогда мы отправимся на Равнины.

Ральднор ничего не ответил, но Орван все так же безмолвно смотрел на него, и в конце концов он спросил:

— Зачем ты мне это говоришь?

— Потому что нам нужно уезжать, пока снова не пошел снег. Ты же понимаешь, что после этого путешествие станет невозможным.

— Зачем ты говоришь это мне? — повторил Ральднор. — Я не поеду с вами.

— Тебе придется поехать, Ральднор, у тебя нет выбора. Неужели ты не видишь, что здесь начинается стараниями Амрека? Даже заравийцы уже начали бояться и ненавидеть нас. Мы каждый день встречаем на площадях и на рынке людей, толкующих об извращениях и колдовстве, которые якобы процветают на Равнинах. Тебе придется уехать…

— Нет, Орван. Ты всегда считал меня висом, и я и есть вис. Она… она могла бы изменить меня, сделать из меня жителя Равнин, такого, как ты, — будь она немного сильнее. И не надо укорять меня за эти слова. Я сознаю каждую каплю своей вины.

Он почувствовал легчайшее, еле уловимое прикосновение к своим мыслям, словно разум Орвана, как ее когда-то, коснулся его разума сквозь какую-то искажающую пелену.

— Возвращайся на Равнины, когда сможешь, — сказал Орван. — Когда тебе станет легче. Ты знаешь, что мы всегда будем рады тебе…

Ральднор покачал головой.

— Не стоит второй раз звать к себе в дом вора и убийцу, Орван. Он может украсть и погубить еще что-нибудь, — сказал он, чувствуя, как разрывается от боли его сердце.

Орван опустил голову и вышел из комнаты.

После его ухода к Ральднору являлись всего двое. Первой была заравийская женщина, на чьей незнакомой груди он плакал в тот день. Когда он увидел ее в следующий раз после своего срыва, то ожидал, что смутится и почувствует себя неловко в ее присутствии, но своим ласковым и вежливым обращением она как-то ухитрилась сделать так, что он принял свои действия. Похоже, она была любовницей Зароса, хотя и жила в другом помещении где-то в этом же доме. Она всегда была очень молчаливой, но ее присутствие становилось для Ральднора невыразимым утешением. Она приносила ему поесть и время от времени читала что-нибудь неторопливым звонким голосом. Ее звали Хелида, и ее интерес к нему был скорее материнским, чем присущим любовнице, поскольку она явно очень любила Зароса на свой сдержанный и довольно сложный лад.

Вторая посетительница была куда менее приятной. Она являлась по ночам и проникала в его сны в пожирающем погребальном пламени. Он начал бояться сна. В свой последний приход Орван оставил ему волчью шкуру, и иногда в лунном свете белый мех казался ее волосами, разметавшимися по его кровати. Она так измучила его, что даже ее невинность стала ненавистна ему, как порождение извращенного зла.

Запертый в покоях Зароса, он не слышал никаких новостей извне. Даже пугающая безнадежность, охватившая Орвана, не подействовала на него. К тому же, по обыкновению чувствуя себя не таким, как его народ, и впервые подружившись с висом, он ощущал себя настоящим заравийцем, единым целым с толпой в Лин-Абиссе.

Однако на восьмой день его добровольного заточения какой-то мальчишка опрометью взлетел по лестнице и заколотил в дверь Зароса.

— Безобразничаешь, маленький хулиган? — осведомился Зарос, и Ральднору показалось, что он узнал в маленьком посетителе сына хозяина дома, живущего со своей семьей этажом ниже.

— Зарос, там солдаты… Дорфарианцы…

— Разумеется. Только сначала отдышись.

Мальчишка слегка восстановил дыхание, сглотнул и продолжил:

— Сварл видел на Косой улице дорфарианских солдат, которые спрашивали про мужчину с Равнин без одного пальца на левой руке. Он велел сказать тебе, что кто-то направил их сюда.

Зарос кинул мальчишке монетку и выпроводил его за дверь, потом, обернувшись к Хелиде, попросил:

— Сердце мое, сходи-ка к старой Сольфине за краской для волос.

Хелида без единого слова исчезла.

— Я сейчас уйду, — сказал Ральднор, впавший в какое-то лихорадочное возбуждение.

— И угодишь прямо в лапы к драконам? Не стоит, мой порывистый друг. С этого момента ты будешь в точности делать то, что я тебе скажу. О, Хелида, ты чудо — так быстро обернулась! Теперь будем красить эти желтые лохмы в пристойный цвет.

Пока Зарос наносил на его волосы угольно-черную пасту, а Хелида лила на них теплую воду из кувшина, Ральднор не прекращал протестовать.

— Не вертись, ты не угорь, — одернул его Зарос. — Сиди спокойно, пока я занимаюсь твоими бровями.

— А она смоется? — осведомился Ральднор, от ошеломления став почти послушным.

— Смоется? Боги и богини! Неужели ты думаешь, что черноволосые дамы почтенного возраста, которых ты в изобилии видишь на улицах, станут выкладывать денежки, если первый же дождь раскроет их маленькую хитрость?

Они усадили его перед камином и начали усердно растирать его голову полотенцем.

— Так себе работенка, — прокомментировал Зарос. — А теперь давай под одеяло и закрой глазищи. Правда, иногда у дорфарианцев бывают желтые глаза — например, у их знаменитого короля Рарнаммона, но мне вряд ли удастся выдать тебя за него. И молчи, как рыба, хотя, пожалуй, можешь изредка постанывать.

В этот момент на лестнице снова послышались шаги, на этот раз более тяжелые, и характерный звон кольчуг. Через несколько секунд раздался повелительный стук в дверь.

Зарос открыл, очень убедительно изобразив изумление.

— Чем обязан подобной чести?

— Это никакая не честь, заравиец. У тебя здесь один человек…

— Ну да. Какая необычайная догадливость.

— С Равнин.

— Вот уж никогда, солдат, — приподнял брови Зарос. — Я не вожусь с разным отребьем.

— В самом деле? И кто же тогда этот человек?

— Мой брат, ваша честь. Жертва неизвестного недуга. Врач в полном недоумении.

Два дорфарианца протиснулись мимо него и распахнули дверь в другую комнату. Они увидели черноволосого мужчину, спящего на кровати, и заравийскую женщину, пристроившуюся на краешке его постели в позе усталого отчаяния.

— Ваша честь, я вынужден попросить вас не тревожить беднягу. К тому же, — драматическим шепотом добавил Зарос, — боюсь, что эта лихорадка заразна.

Солдат, подошедший было к кровати, шарахнулся.

— Ты доложил об этой болезни властям?

— Разумеется, ваша честь, — пробормотал Зарос.

— Проклятье! — ругнулся дорфарианец, оставшийся у порога. Ты происходишь из расы неисправимых лгунов, заравиец. Увижу этих крыс с Косой улицы — шкуры сдеру!

— Да уж, лгунов здесь хватает, — глубокомысленно заметил Зарос.

Солдаты вернулись обратно к входной двери.

— А что такого натворил этот парень с Равнин, ваша честь, чтобы вызвать ваше неудовольствие?

— Это мое дело. Я кое-что задолжал ему.

Зарос проводил их, заботливо крикнув вслед, чтоб были осторожнее на нижних ступенях, затем захлопнул дверь — и прислонился к ней, самодовольно аплодируя самому себе.

— Я обязан тебе жизнью, — сказал Ральднор. Как легко оказалось притворяться больным в этой комнате, где смерть стояла столь близко от него!

— Есть немного. Но если по существу, разве тебе не кажется, Хелида, что из него получился отличный вис?

После, когда Ральднор разглядывал себя в зеркальце Хелиды, оттуда на него взглянул совершенно другой человек. Произошло что-то необратимое, и это была далеко не случайность. Ему казалось, что он перестал быть Ральднором — по крайней мере, тем Ральднором, которого знал. Новое лицо было своим, комфортным, а его высокомерие выглядело очень естественно. Казалось, он попросту наконец-то обрел самого себя.

«Мне очень легко с этим незнакомцем, — подумал он. — Он никогда не знал ни ущербности глухого разума, ни несговорчивости степных девушек, ни даже белой хрустальной девочки из моего сна. Теперь я вис, настоящий вис. Неужели это и есть наследие, которое оставила мне мать? И всего лишь из пузырька краски, купленной у старой шлюхи?»

Утром он взял волчью шкуру и отправился продавать ее. Началась обещанная оттепель, шел дождь, на улицах стояла вода, но он не думал ни о повозке Орвана, продирающейся через враждебную слякоть, ни о разрушенном городе. В каком-то смысле он отрекся от них. Он шел самоуверенно, никого не боясь. С тех пор как он увидел дорфарианского солдата, плюнувшего им вслед, какая-то тайная часть его души жаждала вот так свободно пройти по этим улицам, хотя он и не признавал этого.

Но все-таки, уже почти дойдя до лавки меховщика, которого порекомендовал ему Зарос, он проходил по Красному рынку и увидел пятерых женщин, выставленных на продажу в публичные дома.

У четверых из них были нахальные и вполне безмятежные лица, и они вовсю кокетничали с толпой, так что по одному виду можно было сразу безошибочно определить их занятие. Но пятой была женщина с Равнин, одетая в грубую рубаху.

Ральднор взглянул на такое знакомое и непроницаемое лицо, какие он в изобилии видел в деревнях. И тогда, как ни невероятно, их разумы соприкоснулись, и она вскинула голову, оглядывая толпу. Но у него не хватило ни силы, ни навыка, чтобы удержать случайный контакт — он не умел этого. А она, видя вокруг лишь смуглых черноволосых людей, снова впала в угрюмую неподвижность.

И все же толпа, в основном простолюдины, среди которых было несколько оммосцев и дорфарианцев, начала осыпать ее насмешками: «Не меня выглядываешь, желтая кобылка? Ух, я бы тебя объездил!»

На Ральднора внезапно навалился холодный страх. Его затрясло. Поддавшись приступу мучительного малодушия, он развернулся и пошел через площадь.

Когда он подошел к меховой лавке, холодная лапа страха все еще не отпустила его.

Лавка была просторной и сумрачной, пропахшей мехами. Ральднор позвонил в колокольчик, и тут же, словно призрак из какой-то трещины в стене, появился купец.

— Мой господин? — произнес он приторно-любезным голосом. Ральднор страшно изумился, поняв, что это к нему обращаются таким тоном.

— Вот, — уронил он, развернув ткань и разложив шкуру на прилавке, где она тут же заиграла льдистым блеском. Торговец выдал себя, ахнув от неожиданности.

— Первоклассная шкура, да, — наконец сказал он, взяв себя в руки. — Вы ее выбелили?

— И пальцем к ней не прикоснулся. Это был белый волк.

Купец тихонько рассмеялся, словно услышал что-то донельзя забавное.

— Ах, мой господин . Волчья шкура такого размера, и такая белая?

— Если вам не по вкусу мой товар, я пойду в другое место.

— Погодите, мой господин, погодите. Не спешите так. Возможно, все именно так, как вы сказали. Но на моей памяти уже долгие годы никому не удавалось поймать такого зверя в ловушку.

— Это была не ловушка. Я заколол его в глаз. Шкура не испорчена.

Торговец торопливо оглядел шкуру, потом, покачав головой, затараторил:

— Конечно, такую большую вещь продать будет ох как нелегко, все-таки времена сейчас пошли тяжелые. Могу предложить вам пятнадцать анкаров золотом.

— Тридцать, и ни анкаром меньше, — уперся Ральднор, хорошо проинструктированный Заросом и раздраженный тем, что ему приходится прикидываться.

— Он заслуживает большего хотя бы за свою наглость, — раздался чей-то голос.

Ральднор обернулся и увидел мужчину, появившегося из дыры в стене. Дорфарианец, в этом не было никакого сомнения, однако без обычной драконьей кольчуги. Он облокотился на прилавок, глядя на Ральднора.

— Тебе следовало позвать меня раньше, купец.

Тот начал было что-то говорить, но незнакомец перебил его:

— Расскажи-ка, где ты убил своего волка?

— На Равнинах, — осторожно подбирая слова, ответил Ральднор.

— На Равнинах? Что-то далековато от дома. Ты ведь из городов Дорфара, разве нет?

От этой наводящей ужас иронии в ушах Ральднора запульсировала кровь.

— Я не дорфарианец.

— Как быстро ты открещиваешься от верховной расы виса! И откуда же ты?

— Из Сара, — ответил Ральднор. — Это недалеко от Драконьих врат.

Именно туда направлялась его мать, как думали жители деревни, принявшей его, так что в этих словах было какое-то зерно правды.

— Из Сара, вот как? А волк, он откуда пришел?

— Из темноты — прямо на мой нож.

Дорфарианец расхохотался.

— Пятьдесят золотых анкаров за этот мех, купец, — торговец судорожно сглотнул. — Но ты все равно опоздал. Его купит мой хозяин. Он лучше, чем все, что ты мне показывал. Отойдем в сторонку, — он отвел Ральднора в полумрак, расползавшийся по углам лавки. Торговец, почему-то страшно перепуганный, не пошел за ними.

— Значит, охотник, ты умеешь убивать волков. А человека когда-нибудь убивать приходилось?

Ральднор уставился на него, потеряв дар речи.

— Ремесло солдата очень почетно. Твоя мать была заравийкой, верно? А отца знаешь?

— Ты оскорбляешь меня, — холодно произнес Ральднор, ощутив подкатившую к горлу едкую тошноту еще прежде, чем уловил ее причину.

— Я? Даже не думал. Бьюсь об заклад, твой отец был дорфарианцем, а это, парень, комплимент. Ну что, хочешь стать солдатом у одного исключительно щедрого лорда, который занимает высокое место в Корамвисе?

— А почему я должен этого хотеть?

— А почему бы и нет? Что, лучше всю жизнь сводить концы с концами в твоем Саре?

— Что это за лорд?

— Не так быстро. Возьми эти деньги, потрать их и подумай о том, что в Дорфаре ты сможешь тратить такие суммы куда чаще. И приходи сюда завтра в полдень — поговорим.

Ральднор взял тугой мешочек с деньгами, открыл его и увидел блеск золотых монет. Перед ним открылся еще один поворот его жизни.

— Ты очень уверен во мне, дорфарианец.

— Этим я зарабатываю на жизнь себе . Безошибочным чутьем на тех, кто может быть полезен.

Ральднор повернулся и двинулся меж грудами мехов, оставив волчью шкуру купившему ее незнакомцу. У самой двери его настигли слова дорфарианца:

— В полдень, охотник. Я буду ждать.

На улице все еще шел дождь, наполняя и без того уже вздувшиеся канавы, но темная тень перемен уже накрыла пейзаж. Ральднор принялся размышлять: «Я уже знаю, что вернусь. Но почему? Солдат их гнилой армии — я, самозванец, равнинное отребье. И Дорфар — зловонный склеп мертвых королей. Неужели мне найдется место среди драконов?»

8

Она въехала в Лин-Абиссу, столицу ее деда, на спине ржаво-красного чудовища.

Они с ним составляли отличную огненную пару в этот белый полдень, шествуя в процессии, которую замыкали ярко одетые акробаты, фантастические танцоры и немыслимые существа, одетые персонажами заравийских легенд. Нареченная Амрека под песни, рев труб и приветственные крики ехала по улицам, точно какая-то богиня из незапамятных времен.

Монстр, везший ее, был гигантским палюторвом из туманных болот Закориса. Она восседала в золотом приспособлении с крышей из перьев. На ней было отороченное каштановым мехом тускло-красное платье с глубоким вырезом, а в ложбинке меж грудей сиял оранжевый камень. С высокой прически, украшенной золотыми цветами, ниспадала дымка алой вуали. Ее волосы своим цветом в точности напоминали кровь.

Толпа переговаривалась и вытягивала шеи, чтобы получше разглядеть ее. Как всегда бывает со всеми безукоризненными явлениями, она казалась нереальной. Они инстинктивно искали в ней что-то человеческое, какой-нибудь крошечный изъян, но в ее красоте было что-то от саламандры — жгучее, мифическое, рвущее рамки любых канонов.

Она ехала, не глядя по сторонам. Она была точно изваяние самой себя.

Процессия остановилась у входа во дворец, и красное чудище согнуло передние ноги. Какой-то мужчина с низким поклоном подал руку Астарис, помогая ей спуститься по позолоченным ступенькам.

— Мадам, я приветствую вашу светлость при дворе Повелителя Гроз в Лин-Абиссе. Я советник лорда Амрека, Катаос. Считайте меня своим рабом, — в его голосе звучал легкий акцент, выдававший оммосца или закорианца, однако его плащ украшал треххвостый дракон Элисаара.

Она не ответила на его любезное приветствие, и, встретившись с ней глазами, он утонул в их затуманенной бездне.

Амрек уже ждал ее на ступенях дворца, чтобы собравшаяся у ворот толпа могла хоть краешком глаза увидеть их встречу. Катаос подвел ее к королю и отступил в сторону. Женщина очутилась лицом к лицу с человеком, которому с этого момента предстояло быть ее господином.

Его облик был мрачным и жестоким, как его эмблема и его репутация. Он склонился к ней и запечатлел на ее губах ритуальный приветственный поцелуй, означавший одобрение.

Ее губы были очень холодны, и похоже, что она не пользовалась духами, несмотря на всю пышность своего наряда, словно была просто куклой, позволившей нарядить себя. В ней было нечто, пробуждающее его гнев. Он часто был подвержен таким приступам гнева. Демонстративно не замечая советника, которого ненавидел в силу множества разнообразных причин, он грубо схватил ее за руку и потащил за собой во дворец. Она ничем не выказала, что ей больно или неприятно.

— Мадам, я не привык разгуливать под руку с женщинами. Думаю, что иду чересчур быстро для вас.

— Если вы так думаете, то вам стоило бы идти чуть помедленнее, — отозвалась она. Ее замечание было остроумным и дерзким, но почему-то произвело на него впечатление случайности. Она просто сказала первое, что пришло ей в голову.

— Значит, у вас все же есть язык. Я уже решил, что его отъела эта болотная тварь.

Они вступили в огромную комнату, оставив свиту за дверями, и он принялся показывать ей обстановку.

— Вы знаете, что случилось в этой комнате, Астарис эм Кармисс? Одна женщина умерла здесь от страха передо мной.

— Вас это огорчило?

— Огорчило? Нет, она была всего лишь шлюхой с Равнин. Никем. Не хотите узнать, почему она боялась меня? Вот из-за чего — из-за этой перчатки. Но вам, Астарис, не нужно ее бояться. Я ношу ее, чтобы скрыть шрам от ножа — он не слишком красив с виду.

— Что такое красота? — спросила она в ответ.

Ее странные реплики сбивали его с толку, и сама она тоже — немыслимая жемчужина, вставленная в оправу его угрюмой жизни, чтобы сверкать там, подобно комете.

— Вы прекрасны, Астарис, — сказал он.

— Да, но я не образец.

Он отпустил ее руку.

— Вам не было страшно на спине вашего монстра? Если так, то вините в этом Катаоса. Его идеи способны прийти в голову разве что владельцу деревенского цирка.

— Чего же я должна бояться?

— Возможно, несмотря на то, что я сказал, вам стоит немного побаиваться меня.

— Почему?

— Почему? Я же Верховный король, более того, я ее сын — суки-королевы Корамвиса. Я унаследовал всю ее низость и жестокость. А теперь мне предстоит стать вашим повелителем. Пока я буду доволен вами, можете считать себя в полной безопасности. Но только не тогда, когда я утрачу интерес — непревзойденная красота через некоторое время может наскучить, даже ваша. В особенности ваша. Ваша совершенная симметрия будет раздражать меня, мадам.

Она лишь улыбнулась. Ее улыбка была загадочной. Было ли все дело в ее надменности, в ее самоуверенности или лишь в том, что она была не в состоянии понять смысл его слов? Она или немногословна, или просто слегка ненормальная. Возможно, вот он, ее недостаток — слабоумная королева, которой предстоит вместе с ним править Дорфаром.

Двигаясь с непостижимой грацией, она начала разглядывать фрески. На него накатило мимолетное ощущение нереальности всего происходящего.

— Астарис, вы будете меня слушать! — заорал он.

Она обернулась и испытующе глянула на него, хотя ее глаза, как уже заметил Катаос, были двумя стеклянными озерами бездонного темного янтаря.

— Я слушаю вас, — произнесла она с невыразимым спокойствием и легким укором.

Когда над Лин-Абиссой начали сгущаться светлые сумерки, Катаос эм Элисаар отправился из главного дворца Тханна Рашека в примыкающий к нему особняк для гостей. Положение советника Повелителя Гроз было столь высоким, что ему и его челяди предоставили в пользование целый дом.

Что, принимая во внимание нескромный, но при этом секретный характер его хозяйства, было совсем не лишним.

Во-первых, у него была личная гвардия. Не то чтобы это само по себе было такой уж редкостью — большая часть знати также держала собственную гвардию. Однако численность и боеспособность гвардии Катаоса, стань они достоянием общественности, непременно вызвали бы удивление. Собранные агентами эм Элисаара на улицах нескольких городов — метод, который позволил успешно избежать прямого внимания Амрека, — его люди происходили из рядов искателей приключений, воров, мятежников. Однако, встав под знамена с желтым гербом Катаоса, они превращались в сплоченную армию, проходя особое обучение боевым искусствам в Имперской академии в Корамвисе и вливаясь в коллектив, ведущий ничуть не менее опасный образ жизни. Немногие возмущались или злоупотребляли своей подготовкой. Те глупцы, что все-таки отважились на это, загадочным образом исчезали. Те же, кто удерживался в новом ремесле, достигали в нем очень многого, почти незаметно для себя становясь частью сложной, хорошо смазанной машины. Ибо конечной целью Катаоса было создать защиту столь же согласованную, сильную, элитную и смертоносную, какой была Драконья гвардия Повелителя Гроз.

У Катаоса были наследственные причины для подобного желания.

Его отцом был Орн, последний король Элисаара. Хотя вообще-то поговаривали, что к тому времени, когда Орн получил власть над Элисааром из рук умирающего отца, он успел утратить к ней всякий интерес, ибо к тому моменту уже крепко держал в своих руках весь Дорфар. Он заимел Катаоса от одной из младших закорианских королев, с которой провел ночь в какой-то из своих коротких наездов в Саардос, но никогда не оставлял надолго свои обязанности регента и свою любовницу Вал-Малу. Лишь смерть положила конец его бесконечным поездкам туда и обратно. А теперь, по иронии судьбы, именно Катаос был любовником Вал-Малы — что вряд ли было неприятным, ибо королева прилагала все усилия, дабы оставаться молодой как можно дольше, и благоволила к тем, кто ей нравился.

Он задумался, понравится ли ей Астарис, и пришел к твердому убеждению, что нет.

Галерея, соединявшая дворец с особняком для гостей, походила на лес колонн из малинового рифленого стекла, на котором сейчас рдели багровые угли заходящего солнца и метались тени цвета запекшейся крови.

— Похоже, у архитектора Рашека есть определенный талант, хотя и несколько вульгарный, — заметил Катаос.

— Как скажете, мой господин, — начальник гвардии Катаоса, Ригон, державшийся на полшага позади своего хозяина, обычно не был склонен к многословию.

Огромный закорианец, чьей истинной страстью была властная жестокость, выказывал ее каждой черточкой своего тела и лица. Его массивный нос был перебит так, что теперь было совершенно невозможно судить о его первоначальной форме, а челюсть рассекал длинный белый шрам, тянущийся до бычьей шеи. Страшный предводитель личной гвардии Катаоса, которому невозможно перечить. В его непомерно развитой правой руке, превосходно владевшей мечом, явно хватило бы силы на шестерых. Катаос считал его непревзойденным.

— Еще двадцать новобранцев из Абиссы, как мне сказали, — уронил Катаос. — Ты, разумеется, усмиришь их, как должно.

— Можешь не сомневаться, — Ригон устрашающе улыбнулся.

На галерее закорианец нырнул во вторую, неприметную дверь и прошел по коридору особняка в просторный зал, где его уже ждали новобранцы. Тусклый свет, сочившийся сквозь витражи окон, отбрасывал за ним огромную тень. При его приближении гул голосов утих, а на лицах собравшихся застыли самые разные эмоции, от нервозности до напускной храбрости. Это был один из тех немногих случаев, когда Ригону приходилось произносить сколько-нибудь длинную речь, и речь эта была отлично ему известна. Он уже произносил ее перед несколькими подразделениями еще не испытанных авантюристов вроде этих, и на его рассеченных губах заранее застыла неприятная улыбка.

— А вот и те слизняки, которых мне предстоит перековать в мужчин. Я сказал «перековать». Это слово выбрано не случайно. Видите эту руку? Именно ее я использую как молот для ковки, если у меня возникает такая необходимость. — Он подошел к столу и налил себе вина. Вокруг стояла звенящая тишина. — С сегодняшнего дня вашей профессией становится охрана дома принца Катаоса эм Элисаара. Думаю, даже самый безмозглый из вас уже догадался, что все далеко не так просто. Но вы будете держать рот на замке, иначе вам помогут это сделать. Надеюсь, вы меня понимаете. Если вам хочется маленьких золотых кружочков, вы получите их в изобилии. Если вам понадобится перепихнуться, вы прекрасно можете делать это с теми шлюхами, которые здесь водятся. Если у вас другие постельные пристрастия — с ними куда-нибудь в другое место, и молитесь, чтобы я не застукал вас за этим. Что до остального, вы обнаружите, что дисциплина здесь беспощадная, а я отнюдь не мягкий учитель. Делайте то, что я прикажу, и работайте до одури, тогда доживете до Корамвиса. — Он одним глотком осушил свой кубок и грохнул им по столу. — Если кому-нибудь из вас захочется устроить драку — отыщите меня. Я с удовольствием окажу вам эту услугу.

Ригон легонько щелкнул по рукоятке короткого меча, заткнутого за пояс, потом развернулся и вышел из зала.

— Закорианский помоечник, — очень тихо сказал парень, стоявший сбоку от Ральднора.

Вечером над Лин-Абиссой замелькали первые белые мухи. Оттепель закончилась. Вскоре трехмесячные снега должны были надежно запереть своей неумолимой печатью всю восточную часть Виса.

Новобранцы лорда Катаоса ели свой ужин за длинным столом, отдельно от закаленных воинов. Те не обращали на них внимания, ибо их неписаный закон велел не выказывать к новичкам никакого интереса, пока те не пройдут подготовку и испытания. За длинным столом тоже царило угрюмое молчание, лишь изредка нарушаемое чьим-то тихим шепотом. Ригон уже поставил себя так, как хотел — объектом всеобщей ненависти и страха.

— Да, этот сюсюкаться не станет.

— Отродье закорианской шлюхи!

— Придержи язык. У этих стен есть уши.

— Ты видал, какая у него правая рука? А шрам на лице? Боги мои!

После ужина они отправились на свои узкие койки в холодной спальне. Ральднор долго лежал без сна на жесткой постели, прислушиваясь к шепоткам и к собственным мыслям.

За окнами серебристыми искорками падал снег. Затяжной снег.

«Значит, я связался с чужаками и неизвестностью вместо того, чтобы остаться в знакомой деревне с ее знакомой безнадежностью», — думал Ральднор. Он вспомнил утопающий в снегу Хамос, пурпурные снежные ночи и волчий вой, и подумал об Эраз, лежащей под этим пушистым белым покрывалом, вернувшейся обратно в бесплодную землю Равнин.

Он расплатился со своими долгами. Он вернул Заросу все, что задолжал ему, хотя тот пытался многословно протестовать, но не рассказал ни Заросу, ни Хелиде о человеке, встреченном у меховщика, и, уже позднее, о том, куда уходит. Они отнеслись к его скрытности с уважением, вероятно, решив, что он надумал вернуться вслед за Орваном в разрушенный город, на Равнины. Где-то на задворках Абиссы он отыскал занюханную лавчонку и купил там запас черной краски, которой выкрасил потом все волосы на теле. После свершения этого странного действа его душа и жизнь, казалось, пребывали в каком-то непонятном подвешенном состоянии между прошлым и будущим, в неизвестности. Он сотворил над собой колдовское превращение и, словно маги былых времен, выпустил на свободу необузданные силы стихий. Теперь могло произойти все, что угодно.

Но все же остатки древних чар рассеялись не до конца. Она пришла, впервые за много ночей, сюда, во тьму заравийского дворца. Белая луна светила ей в спину, по разбитой вазе молочно-белого тела разбежалась паутина трещин, и она рассыпалась, разлетевшись в стороны, как пепел или снег.

Кровать была овалом из чеканного серебра, выполненным в виде раскрытого цветка, ибо, как и процессии, которая доставила ее сюда, всем вещам, окружавшим невесту Амрека, полагалось быть сказочными.

И в сердце этого цветка Астарис в полночь открыла глаза.

Ей приснился сон. Непонятный сон — женщина, рассыпающаяся в пепел на фоне полной, пугающе белой луны.

Астарис выбралась из постели, подойдя к окну, раздвинула все занавески, раскрыла ставни и ступила на заснеженный балкон. Она почти не чувствовала зимнего холода — он был лишь каким-то намеком на задворках ее мыслей. Все ее существо сосредоточилось вокруг ее разума, как никогда прежде. Она прислушивалась, но не к звуку.

А потом она увидела перед собой мужчину, лежащего в темноте. И все же нельзя было сказать, что она в самом деле увидела или хотя бы ощутила его. Она знала о его присутствии, но это было не чувственное, а скорее некое интуитивное постижение. Она не спрашивала себя, кто это такой — в этом не было необходимости. В этот миг она сама была им.

Она инстинктивно отстранилась, прервала контакт, и расплывчатый образ мужчины померк.

Разгадка тайны Астарис крылась вот в чем: она жила внутри себя, и никакая ее часть не пыталась выбраться наружу ради общения с другими. Причиной тому была не гордость и не страх, а лишь чистейшая, совершенно нечеловеческая самоуглубленность. Она не верила, или почти не верила, во внешний мир и его действующих лиц; она не верила даже в самое себя — в физическом смысле. Она была разумом, запертым в восхитительной клетке из плоти, существом в раковине. Сейчас ее случайно разбудил звук, но раздавшийся не снаружи, а внутри нее.

Подобно осажденной крепости, она немедленно забила тревогу, но одновременно покорилась. Она не поняла ничего из того, что произошло, но ей это было и не нужно. Астарис не задавала себе вопросов. Она поняла лишь, что свернувшееся морское существо, живущее в оболочке ее тела и бывшее ею, на миг отыскало чье-то чужое лунатическое сознание.

«Кто-то подошел ко мне, — подумала она в странном высокопарном удивлении. — Кто-то отыскал меня».

9

Запертые в белой утробе холода, восточные земли ждали в своем трехмесячном коконе. Практичная зима изменила их очертания на рельефы снежного мрамора, выглаженного ветром льда, и суровую тишину пустыни. Но в конце концов солнце все же заявило свои права на эти обледенелые просторы. Внезапные яркие и шумные первые дожди висской весны обрушились и взломали алебастровые печати, как всегда обрушивались и взламывали их.

По сточным канавам Лин-Абиссы бежали пенистые потоки, а в нарядных садиках уже расцветала новая жизнь.

Сумерки омывали башни гостевого дворца Тханна Рашека, вызывая застарелую ностальгию у Яннула Ланнца, занятого чисткой снаряжения в прозаических и безликих казармах. Безликих, даже невзирая на тот факт, что за три месяца новобранцы эм Элисаара наполнили их личными вещами — тупыми, но дорогими сердцу ножами, подарками от своих девушек, трофеями, безделушками, милыми пустячками, оставшимися от прошлой жизни. Однако Яннулу казалось, что все они странным образом перевоплотились в этих солдат, вставших под желтые знамена Катаоса, стали новыми людьми, отказавшимися от прошлого, о котором большинство из них предпочитало умалчивать. Взять хоть Ральднора Сарита. Они с Яннулом вроде бы считались друзьями, но что они рассказывали друг другу о своей былой жизни? Оба вышли из крестьян — Ральднор, по его словам, из окрестностей Сара, Яннул — с вздымающейся голубой груди Ланнских холмов. Потом оба оказались в городах Зарависса: Яннул был ярмарочным фокусником и акробатом, а Ральднор занимался какими-то темными делами, о которых ничего не говорил — пока вербовщики Катаоса не приметили и не завлекли обоих под желтое знамя.

Яннул озабоченно потер затылок. Солдатская служба лишила его по-ланнски длинных, до лопаток волос. «На этой службе не место варварам», — проскрипел цирюльник. Пришлось расстаться также с метательными ножами, а вместе с ними и с частью своей предполагаемой варварской гордости.

Он увидел Ральднора, глядящего на него из темноты, поэтому подавил приступ ностальгии и сказал:

— Скоро Корамвис.

— Да, — отозвался Ральднор. — Город Рарнаммона, хранимый Грозовыми богами эм Дорфара.

Яннула часто озадачивало то явное усердие, которое прилагал Ральднор, по крохам и крупицам овладевая дорфарианской религией и мифологией, ибо под любопытством и напускным рвением крылось нечто иное — неприязнь. Кроме того, как-то раз произошел неприятный инцидент — за столом пошли глухие разговоры о том, что Катаос намерен свергнуть Амрека, Повелителя Гроз. Тогда они сидели с каменными лицами, держа свои мысли при себе из опаски перед шпионами Ригона. Но Яннул видел, как Ральднор сжал кружку с такой силой, что побелели костяшки, а на его губах, прежде чем Сарит взял себя в руки, мелькнула едва заметная, но самая мрачная и жуткая усмешка, которую когда-либо видел Яннул — почти оскал безумца.

— Им нравится так говорить, — беспечно сказал Яннул. — Думаю, Катаоса не страшат небесные силы.

— Значит, он храбрец.

— О, люди сами творят своих богов, — отозвался Яннул. — У моего бога толстое брюхо и дом, полный дорогих женщин, готовых тут же исполнить любую его прихоть, и я зову его Яннул-через-пять-лет. Ну вот, готово, — он отложил начищенные до нестерпимого блеска ножи. — Что будем делать? Сегодня ни мне, ни тебе не надо в дозор. Можно прогуляться по винным лавкам Лин-Абиссы.

— Почему бы и нет? — Ральднор убрал свое снаряжение и кивнул. Как и большинство людей, заключенных в строгие рамки, они при любой возможности и под любым предлогом старались ускользнуть из них — Но нам понадобится увольнительная.

— Не понадобится. На воротах стоит Ленивец Бреон. Не забывай, сегодня Ригон ужинает у Катаоса. За что последнему — моя глубокая благодарность.

Ни у кого из них не было особых причин любить начальника гвардии. Он оказался в точности таким, каким заявил себя три месяца назад. Правда, выучил он их на совесть. Сейчас, по прошествии трех месяцев, в них намертво въелась мудрость боевых академий Дорфара, Элисаара и Закориса, ибо Ригон вколачивал ее в них, кормил их ею вместо хлеба. Кроме того, здесь имелся свой, весьма существенный плюс: любая его отлучка, даже самая краткая, превращалась для них в праздник.

Но все же, несмотря на это, оттепельные сумерки странно завладели ими обоими, и они лениво и медленно зашагали к внешнему дворику.

Катаос взглянул на Ригона, сидевшего на другом конце ярко освещенной комнаты, и сказал с иронией, слишком тонкой, чтобы она могла обидеть гостя.

— Полагаю, ужин снискал ваше расположение.

— У вашей светлости великолепный стол, — хмыкнул Ригон.

— Моя удача позволяет мне это.

— Ваша светлость не верит в удачу.

— Может, и так, но в этом мире иносказаний ты уж прости мне мое.

— Как будет угодно вашей светлости.

— Вот и отлично. У тебя есть какие-нибудь новости о моей гвардии?

У Ригона уже вошло в привычку делать доклад после этих превосходных ужинов. Повинуясь сигналу, он выложил свою опись. Все шло очень неплохо. Последние новобранцы из Абиссы показали сносные способности и были распределены между первой и второй ротами. К тому времени, когда они прибудут в Корамвис, он доведет их до ума.

— Смотри, осторожнее, — бросил Катаос.

— Ваша светлость сомневается в моих способностях?

Катаос улыбнулся.

— Ты суровый учитель, Ригон.

— А разве я когда-то говорил, что это не так? Не беспокойтесь, господин, я в состоянии отличать зерна от плевел, и достается как раз плевелам.

— Среди них был парень со светлыми глазами — я вчера видел его на строевых учениях, — неожиданно сказал Катаос. — Что ты можешь сказать о нем?

— Сарит? — переспросил Ригон с коротким нехорошим смешком. — У него ненасытность дракона. Женщины, которых поставляет ваша светлость, без дела не сидят. И похоже, что им это нравится не меньше.

— А какую оценку ты дашь ему как бойцу?

— Вполне приличный, — в терминологии Ригона это была высшая похвала. Катаос так это и воспринял.

— Интересно. Я хочу, чтобы ты приглядывал за ним. Он обладает пугающим сходством с правящим родом эм Дорфара.

— Я этого не замечал.

— А я и не ожидал, что ты заметишь. Однако я все-таки лучше знаком с этими лицами. Тебе не кажется странным, как дорфарианское семечко могло вырасти в Саре?

— Незаконнорожденный. От какого-нибудь проезжего корамвисца.

— Тогда этот корамвисец должен быть принцем.

— Маловероятно.

— Вот именно. И это наводит меня на мысль, что, возможно, твой Сарит был зачат в какой-нибудь более знатной постели, в самом Корамвисе.

Глаза Ригона расширились.

— Утроба земли!

— Разумеется, я могу и ошибаться, — сухо ответил Катаос.

— Но тогда он обязан знать, куда ваша светлость засылает своих вербовщиков.

— Возможно, он действительно знает. Между Амреком и мною существует осторожная вражда, но я полезен ему и не выставляю свои дела на всеобщее обозрение. Но если этот Сарит — один из единокровных братцев Амрека, засланный к нам как королевский шпион… Думаю, ты понимаешь меня, Ригон.

Невесомые, еле различимые во тьме белые снежные мотыльки порхали на ветру и бесцветной слякотью расползались на городских мостовых.

Все еще завороженные печальными сумерками, Ральднор с ланнцем шагали по слабо освещенным переулкам Абиссы. Первый винный погребок, попавшийся им на пути, был незнакомым, но они зашли туда, попав из снежной темноты в коптящий свет сальных свечей. Внутри никого не было.

Яннул тряхнул колокольчик, висевший у камина, и в ответ из безмолвной глубины заведения донесся шелест женской юбки. Но эта юбка оказалась сильно поношенной, а ее хозяйка — маленькой и худенькой, да к тому же совсем юной. Когда она вынырнула из полумрака, Ральднор увидел, что у нее желтые волосы.

Она ничего не сказала. Яннул попросил вина, она кивнула и вышла.

— Она с Равнин! — выдохнул он, как только она скрылась, и в его голосе слышалось изумление. — Она хоть знает, в какой близости от гнезда Амрека находится? Как ей удалось избежать гонений? Должно быть, она рабыня. — И добавил неожиданно ласково: — Бедная малютка, судя по ее виду, ей даже не пришло время ложиться в постель с мужчиной!

Ральднор промолчал. Как уже случалось однажды, его охватил страх разоблачения. Тогда это была та женщина на рынке в Абиссе, но в тот раз это казалось не столь неожиданно и куда менее мучительно — изменение облика, которое он произвел над собой, было ему еще внове. Теперь он понял, что за три зимних месяца уже начал считать себя заравийцем и висом, несмотря на свою маленькую хитрость с краской для волос. Верно, он питал застарелую ненависть к Амреку, но она стала почти абстрактной, самодостаточной эмоцией и перестала быть важной причиной его действий. Даже когда она приходила к нему во снах, и он просыпался в постелях бесчисленных шлюх в холодном поту, с мыслью, что снова оказался в Городе наслаждений, и его череп пронзала острая боль отчаяния — даже тогда смерть Аниси как-то не связывалась у него с его расой. Ведь заравиец тоже мог любить девушку с Равнин и потерять ее по вине этого извращенного чудовища, короля. Ему доставляло горькое удовольствие изучать обычаи эм Дорфара, читать их легенды, и где-то в трясине их верований он утратил чистый монотеизм Равнин. В конце концов, было так легко клясться богами, а не Ею, Повелительницей Змей, которая не просила ничего, сама будучи всем.

А теперь вдруг явилась эта девочка в своих обносках, призрак из его утраченного несчастливого прошлого, чтобы мучить непрошеными воспоминаниями.

Она вернулась с чашами и каменным кувшином, которые поставила на стол, и приняла у них деньги загрубевшими пальцами. Ральднор отвернулся, но даже когда она ушла, в комнате повсюду чувствовалось ее присутствие.

Яннул протянул ему чашу, налитую до краев, и они принялись глотать жгучий крепкий напиток. Он заметил, что ланнец не спускает с него глаз.

— Допивай свое вино. Это мрачное место, зато неподалеку есть один домишко простых радостей, — сказал Яннул.

Снаружи послышался внезапный шум, который почему-то показался неуместным на этих улицах. Дверь с треском распахнулась, ворвавшийся ветер взметнул пламя в камине.

Вошли шестеро в черных мундирах и черных плащах с капюшонами — обычных одеяниях Драконьей гвардии Повелителя Гроз, а на груди и спине у каждого сверкала серебряная молния Амрека. Они скользнули взглядами по предыдущим посетителям, видимо, сочтя их не слишком важными. Никто не обратил внимания на эмблему Катаоса. Один из них что-то сказал вполголоса, остальные захохотали.

— Странное местечко для Избранных Амрека, — негромко заметил Яннул. — Почему именно здесь?

Драконы расселись по лавкам и, проигнорировав колокольчик, замолотили по столешнице кулаками в латных перчатках.

— Пойдем-ка отсюда, — озабоченно сказал Яннул.

Но Ральднор обнаружил, что не может сдвинуться с места. Он сидел, как каменный, глядя на внутреннюю дверь, откуда через миг появилась все та же девушка. Она спокойно подошла к сидевшей за столом шумной компании, точно ведать не ведала о том, что в мире существует какая-то враждебность.

Крикуны мгновенно умолкли. Все глаза были устремлены на нее. Один из драконов, самый высокий, сбросил капюшон.

— Вина, крошка. И, сделай милость, принеси его сама.

Девушка бесстрастно развернулась и ушла прочь.

— Отродье змеиной богини, — расхохотался Дракон. — Значит, слухи не обманули.

— Пора делать ноги, — Ральднор почувствовал, как Яннул сжал его плечо.

— Погоди, — отозвался он, опуская свою чашу. Кровь грохотала у него в ушах, во рту пересохло.

Девушка быстро вернулась, одной рукой прижимая к груди пузатый кувшин, а другой зажав бокалы за ножки между пальцами. Она разлила вино и застыла, ожидая платы.

Через некоторое время дракон развернулся, уставившись на нее.

— Чего тебе, красотка?

Один из его товарищей наклонился вперед.

— Она ждет денег.

— Каких еще денег? За вино? — Он осушил свой бокал и протянул ей, совершенно пустой. — Видишь, ты мне ничего не наливала.

Все сидящие за столом лениво засмеялись. Девушка развернулась — наверное, чтобы идти за хозяином, но дракон проворно схватил ее, дернул к себе и толкнул на лавку.

— Если хочешь денег, крошка, тебе придется их заработать. Пожалуйста, брыкайся сколько хочешь. Все равно ни куда не денешься. Кроме того, ты так мило сопротивляешься. Без малейшего труда удерживая ее одной рукой, второй он расстегнул лиф ее платья, обнажив красивую, но еще почти совсем не развитую грудь. — Я слыхал, все ваши девки с Равнин — девственницы. У меня еще никогда не было девственницы. Как думаешь, это возместит мне то вино, которого ты так мне и не налила, сучка?

Вдруг что-то словно клещами сжало его плечо и оттащило от девушки с такой силой, которая изумила его до крайности. Следующим и последним, что он запомнил, был удар в горло, от которого мир на время перестал кружиться и померк. Дракон рухнул поперек стола и затих.

Оставшиеся пятеро уставились на высокого светлоглазого гвардейца Катаоса эм Элисаара, который, по всей вероятности, просто спятил.

— Как глупо, — пожал плечами один, растягивая губы в усмешке.

Они начали окружать его — двое зашли сзади, трое ждали спереди. Ральднор отлично понимал, что дал им право убить себя, но сейчас он в каком-то смысле и вправду был безумен. Как и их, его тоже охватила странная радость от перспективы драки, и в таком настроении эти великаны показались ему крошечными. Он разделается с ними, как с мухами. Откуда-то сзади послышался воинственный клич — видимо, Яннул тоже решился вступить в бой.

Ральднор схватил со стола кувшин и выплеснул вино в лицо ближайшему дракону, предоставив ланнцу разбираться с теми двумя, что надвигались на него со спины. Солдат выругался и схватился за лицо, а Ральднор бросился на него, сбил с ног и толкнул на соседа. Откатившись от барахтающейся кучи, он с треском опустил кулак на отвисшую челюсть одного и ловко пнул другого с небрежной, но практически смертельной точностью — прямо в сердце. Сзади раздавались удары железных кулаков ланнца, и под эту непрекращающуюся музыку третий гвардеец бросился на Ральднора с коротким кинжалом, хищно сверкнувшим у него в руках. Но еще прежде, чем он успел добраться до противника, дорогу ему преградила нога Ральднора, а вслед за тем он получил сильнейший удар под ребра, от которого, корчась и хватая ртом воздух, повалился на землю. Последней точкой стал приземлившийся аккурат на его голову каменный кувшин — кинжал, не причинив никакого вреда, упал на плиты пола.

Ральднор, залившись неудержимым кровожадным хохотом, развернулся.

— Ригон отлично обучил нас нашему ремеслу! — крикнул он Яннулу. — Учитель он злой, но превосходный.

Потом он пристальнее пригляделся ко второму гвардейцу, уложенному ланнцем, и увидел, что его шея вывернута под неестественным углом.

Яннул растерянно стоял над телом, белый как мел.

— Он мертв, Ральднор. Мне не удалось сработать так же чисто, как тебе.

— Это я виноват, — резко сказал Ральднор. — Я ввязался в драку, а ты всего лишь пришел мне на помощь. — Однако над местом побоища уже повисла мрачная и гнетущая тишина. Кто лучше него знал, что любого, кто осмелится убить одного из Избранных Повелителя Гроз, ждет смерть? Таков был дорфарианский закон вот уже более тысячи лет. Но он взял Яннула за руку. — Уходим. Кто нас видел?

— Она.

Ральднор обернулся и увидел девушку, стоявшую у камина, точно изваяние.

— Она никому ничего не скажет. — И грубо крикнул ей: — Возвращайся обратно на свои Равнины, прежде чем тебя сожрут заживо в этом вонючем городе!

Но ее золотистые глаза слепо смотрели в его глаза, и он чувствовал в голове слабый трепет, словно там билась какая-то птица. Он развернулся, положил руку на плечо Яннулу и вытащил его на пустую и холодную улицу.

— Ну, Ригон, что у тебя за срочность?

— Прошу прощения, мой господин. В Лин-Абиссе произошла драка. Гвардейцы Повелителя Гроз — и двое моих парней. Один из драконов убит.

— Ты знаешь это из надежных источников? — лицо Катаоса было непроницаемым.

— А как бы иначе я поверил в это? Хозяин винного погребка доложил о происшествии. Трусливый пьяница, до смерти трясущийся за свою шкуру. Он подглядывал за занавеской и описал ваших гвардейцев. Одним был ланнский акробат. Вторым — светлоглазый мужчина без пальца на левой руке.

— Сарит. Это… он убил?

— Пока не знаю, мой господин.

— Так узнай. Из-за чего началась драка?

— У того заравийского дурака, который держит погребок, в рабстве девка с Равнин. Драконы полезли к ней, а ланнец и Сарит решили помешать им изнасиловать ее.

— Тебе, конечно, такое не укладывается в голову, — заметил Катаос.

— Вы знаете мои взгляды на баб, мой господин, — отозвался Ригон.

— Сейчас ее раса интересует меня больше, чем пол. Сколько висов отважится заступиться за степняка, когда здесь Амрек?

— Заравийцы и ланнцы питают слабость к равнинным.

— Но наш охотник, скорее всего, не заравиец, как мы уже установили раньше. Куда ты поместил этих двоих?

— В подвал под дворцом.

— Пускай посидят там ночку. Завтра в полдень приведешь ко мне охотника. До этого вытянешь из него все, что сможешь, но руки особенно не распускай. От Амрека слышно что-нибудь?

— Ничего.

— Тем лучше. Но ничего удивительного. Без сомнения, ему не захочется, чтобы это происшествие получило широкую огласку. Ведь, кроме всего прочего, королевская гвардия считается непобедимой, а мифы развенчивать не следует.

После подвального мрака полуденный свет верхних комнат особняка резал ему глаза. Стражники оставили его в небольшом светлом помещении, развязав руки. Через некоторое время появился Катаос.

Это был первый раз, когда Ральднор находился так близко от него — человека, бывшего его хозяином все три месяца суровой жизни. Ригон был грубым символом; сейчас же перед ним стояла реальность. Сдержанное лицо, явная смесь разных кровей, так что за привлекательной аристократической внешностью можно угадать царственное происхождение.

Он уселся и принялся рассматривать Ральднора с непонятным выражением на лице, за которым могло скрываться что угодно и, бесспорно, скрывалось что-то.

— Ну, Сарит, что ты мне скажешь?

— Все, что вы захотите услышать, мой господин, чтобы извинить мой проступок.

— Красивые слова ничего не исправят, уверяю тебя, Сарит. Ты знаешь, что ты натворил? Ты оскорбил короля. Драконья гвардия Повелителя Гроз может делать все, что ей заблагорассудится. Их права уступают только его правам. А ты, охотник, перешел им дорогу. Не слишком разумно.

— Ваша светлость, полагаю, осведомлены о моих причинах.

— Какая-то девчонка из кабака…

— Совсем дитя, мой господин. Они убили бы ее.

— Она была с Равнин. Король не считает, что они чего-то стоят.

— Это ребенок! — вспыхнул Ральднор.

— Скажи-ка мне лучше, — голос Катаоса заледенел, — кто из вас свернул шею дракону?

— Это удовольствие имел я.

— Удовольствие, значит? А почему убил только одного, а остальных оставил в живых?

— Он был их главарем.

— Не был, — Катаос нарочито затянул паузу. — Хозяин погребка видел, как ланнец сжал руками шею стражника и свернул, словно имел дело с цыпленком.

Ральднор ничего не ответил. В конце концов Катаос сказал:

— Твоя самоотверженность заходит чересчур далеко, а то, что заходит чересчур далеко, теряет свою ценность. Тем не менее, я не собираюсь отдавать тебя на растерзание Амреку. Для этого вполне сойдет Яннул Ланнец. Ригон проследит, чтобы его наказали за преступление. Ты же получишь помилование.

Ральднор остолбенело уставился на него.

— Накажите и меня тоже. Это я начал драку.

Катаос позвонил в небольшой колокольчик, стоявший у его локтя. Двери распахнулись, и в комнату снова вошли стражники.

Опустошенное презрение лишило Ральднора последних остатков надежды. Придавленный грузом своей вины перед Яннулом, он не обратил внимания на то, что предлагал ему Катаос, сочтя это ничего не стоящим.

— Благодарю вашу светлость за беспристрастный и справедливый суд, — сказал он спокойно. Этого с лихвой хватило бы для того, чтобы отправиться на виселицу, но ничего не произошло. Стражники просто отвели его обратно в темницу, в которой уже не было Яннула.

Однако Катаос еще сидел в комнате некоторое время. Весь эпизод показался ему забавным, но кто знает, что за ним крылось? С самого начала он решил, что не стоит бросать этого человека в горнило королевской ярости. Это значило подтолкнуть Амрека к действиям, а если Сарит действительно шпион, тогда со временем его просто заменят кем-то другим, кого будет уже труднее вычислить. На данном этапе он стал чем-то вроде пешки в игре между королем и его советником, и эту пешку вполне можно будет разыграть чуть позже.

«Я не ошибся, — сказал себе Катаос. — Этот наивный петушок действительно один из принцев Корамвиса».

Именно неожиданный ледяной порыв имперского высокомерия убедил его в этом. Возможно, этот задира и мог быть настолько глуп, чтобы плевать в глаза своему господину, как сделал Ральднор, но только не с такой невероятной самоуверенностью и презрением. Катаос очень хорошо знал это выражение. Он терпел его с самых первых своих сознательных часов. Отчасти оно было фундаментом, на котором стояла его жизнь. И сейчас, когда оно неожиданно мелькнуло в глазах человека, который по справедливости должен был ползать перед ним на брюхе и умолять, чтобы ему оставили жизнь, все барьеры, которые он так тщательно возводил, рухнули. Он, Катаос эм Элисаар, внутренне съежился, но этот факт скорее заинтересовал, чем расстроил его.

Ночь прошла как в черном бреду. Ральднор мерил шагами свою камеру, полуобезумев от гнева. Еще одна вина. Ему что, и без того мало? Черные крысы мыслей хватали друг друга за хвост, глодали его.

Утром он стряхнул с себя остатки сонного дурмана и увидел, что железная дверь его тюрьмы открыта.

Он поднялся по лестнице в нестерпимый свет. Прошел мимо стражников и слуг с непроницаемыми лицами. В верхнем коридоре он наткнулся на одну из казарменных девиц, хорошенькую растрепу, которая обычно относилась к нему с теплотой. Но когда он поймал ее за руку и спросил, не знает ли она, где Яннул, она покачала головой и поспешила прочь.

В спальне, где жили они с Яннулом, он увидел парня, небрежно царапавшего какое-то письмо. При его приближении тот немедленно оторвался от своего занятия и спросил:

— Ты слышал, как наказали Яннула?

— Нет. Расскажи.

— Зря он напал на Избранного. Да и тебе не стоило делать этого вслед за ним. Дружба дружбой, а голову на плечах тоже надо иметь.

Значит, вот как Катаос переиначил эту историю… Ральднор пропустил мимо ушей дурацкий непрошеный совет.

— Ты говорил о наказании Яннула, — грубо напомнил он.

Парень покачал головой.

— Этот ублюдок Ригон велел притащить его в зал и приложить его правую руку к каминной трубе. Потом взял циббовую дубину и ударил по ней. Все кости до единой, должно быть, переломал. Вот тебе и все закорианское правосудие.

— Ригон, — еле слышно сказал Ральднор — и только. Потом, помолчав, спросил: — Где сейчас Яннул?

— Да боги его знают. Не здесь, это уж точно. А что ты будешь делать? — полюбопытствовал солдат. Но Ральднор слишком хорошо знал его, чтобы болтать.

— Я? А что я могу сделать?

Весь день его крутил гнев. Причина этого гнева — Яннул — отошла на второй план. Хотя он и не разбирался в этом, какая-то его часть знала, почему он больше не ищет Ланнца и не спрашивает, где тот находится. Но все-таки гнев не давал ему думать. Он был совершенно поглощен этим чувством.

Наступил вечер, и на длинных столах накрыли ужин.

— Берегись, Ральднор, — прошептал ему один заравиец. — Мои боги подсказывают мне, что Ригон еще не закончил с тобой.

— Мои боги тоже кое-что мне говорят, — мрачно отозвался Ральднор.

Еще один взглянул в его сторону и сказал:

— Сломать человеку правую руку, чтобы он не мог зарабатывать себе на жизнь, — это называется как угодно, только не правосудием. Он ведь был жонглером, да? Теперь уж он вряд ли сможет чем-то жонглировать.

Повисла внезапная тишина. Задержавшийся Ригон только что вошел в зал, окруженный своими офицерами. Он не стал садиться, а ударил в колокол, висевший рядом с его местом, и последние шепотки и шорохи замерли.

— Я хочу сказать вам кое-что. Не сомневаюсь, всем вам известно, что двое наших сочли подходящим перейти дорогу Драконьей гвардии Амрека. За то, что они до сих пор живы, им следует благодарить лорда Катаоса и хорошее расположение духа, в котором сейчас пребывает король. Ланнца наказали. Сарит, как вы видите, получил прощение. Лорд принц считает допустимым снисхождение к глупцам, но вы все получили примерное предупреждение о том, что я глупости не люблю. Можешь благодарить своих богов, Ральднор из Сара, что я сейчас тоже в хорошем настроении. Впредь изволь работать вдвое усерднее и следить за своим поведением вдвое внимательнее, чем все здесь присутствующие. Понятно?

Тишина казалась нестерпимой. Мало-помалу всех охватило ощущение неминуемой трагедии, и все глаза обратились на Ральднора, сидящего в конце скамьи. Не поворачиваясь, он поднялся на ноги. Его лицо было совершенно непроницаемым, но он протянул руку и взял со стола большой нож для мяса — по залу пронеслось шипение, словно на раскаленные кирпичи плеснули ледяной водой. После этого он прошел через весь зал к столу Ригона.

— Положи это, Сарит, — бросил тот.

— Тогда верни мне мой нож, закорианец.

— Ты получишь свой нож, когда сочтет нужным принц Катаос.

— Значит, обойдусь этим. Или ты будешь чувствовать себя в большей безопасности, если сначала перебьешь руку и мне тоже?

На лице Ригона заиграла жутковатая ухмылка.

— Похоже, ты обиделся на наказание, которое я назначил Ланнцу. Интересно, вас связывала одна лишь дружба или нечто большее? — Начальник гвардии обернулся, безмолвно приказывая сидящим на скамьях смеяться. Послышалось несколько смешков, но веселье было фальшивым, и его мало кто поддержал.

— Слова, закорианец, — сказал Ральднор и, держась в паре шагов от противника, нацелился в грудь Ригону зазубренным острием мясного ножа. — Ты собираешься кормить меня одними словами? Когда-то ты обещал угомонить тех, кому захочется драки. Мне ее захотелось. Угомони меня, господин начальник стражи.

Чудовищная, непомерно развитая правая рука Ригона медленно легла на рукоятку меча. Этого должно было хватить.

— Я угомоню тебя, Сарит. Брось свою игрушку, и я дам тебе попробовать плети. Думаю, она понравится тебе больше, чем то, что у меня здесь.

Он уловил какое-то движение и качнулся, уходя от него, но не ожидал этого и поэтому опоздал. Кромка мясного ножа Ральднора задела щеку закорианца — ту, на которой до сих пор не было шрама, и из нее алой струйкой хлынула кровь. Ральднор знал, что смерть подобралась к нему так же близко, как и сам Ригон, но им овладело такое безумие, что он жаждал ее приближения, ибо был уверен, что сможет перехитрить ее так же ловко, как только что перехитрил виса. Он казался легким, как воздух, тогда как Ригон был силой стихии, громыхающей вокруг него. Драконий меч в руке великана жаждал его крови. Ральднор отскочил в сторону, пригибаясь, и массивный клинок просвистел мимо, со звоном поразив одну из каменных колонн. У Ригона не было щита. Он крутанул меч как топор, стремительные удары, посыпавшиеся один за другим, были гипнотическими и парализующими. Он сражался с презрением, как машина, знающая, что непобедима и может не думать. «Учителю имело бы смысл поостеречься своего ученика», — отчетливо пронеслось в голове у Ральднора. Но в своей ослепительной ярости он видел лишь ореол репутации, окружающий этот меч, нечто, чему должно быть пугающим, но что почему-то было недостаточно страшным.

«Взгляни на меня, Ригон, — думал он, — я умираю от страха», — и упал перед великаном навзничь, словно испугавшись. На него обрушилась буря, а зубы Ригона сверкали не хуже молний. Огромная рука подняла меч, и смерть Ральднора висела на его острие, болтаясь, как тряпичная кукла.

Ральднор ударил снизу вверх, навстречу этой грозно летящей руке. Этот стремительный, почти случайный удар перерубил запястье начальника гвардии. Хлынул поток крови, бычьи мускулы конвульсивно сжались, и меч вывалился из разжавшихся пальцев Ригона.

Тот рухнул на колени, прижимая к себе отрубленную руку и заходясь в крике. Ни один человек не пришел ему на помощь. Все безошибочно ощутили, что его власти пришел конец, но причина была не в том. Зрелище этого чудовища — коленопреклоненного, просто и бесповоротно низведенного до суммы животных частей тела, лишившегося, точно разбитый кувшин, всей своей силы — привело их в смятение.

Но холодно сверкающий гнев Ральднора не утих. Он понял, что через миг они накинутся на него и ему вновь придется испытать на себе правосудие Катаоса. И он понесся по залу, перепрыгивая через скамьи, к входной двери. Никто не преградил ему дорогу. Казалось, он двигается в другом времени, и в коридорах тоже оказалось пусто.

Он бежал в дымном свете ламп по мозаичному полу, ища выход. Он уже был не в силах рассуждать здраво — у него остались одни инстинкты. Наконец он увидел окно, даже не дверь — окно, от которого вниз тянулся сухой плющ, почти убитый морозом. Он ухватился за его сморщенные коричневые плети и спустился по ним во двор, окутанный мраком и поросший лесом колонн из маково-алого стекла.

«И что теперь?» — спросил он себя, и ответом ему была черная всепоглощающая пустота. Ничего. Но что-то все-таки было.

Свет. Он мелькнул где-то впереди, и там, где он просачивался сквозь стволы колонн, вспыхивал бледный сердоликовый огонь. Ральднор отпрянул, но пламя нашло его лицо. Это была девушка, несущая светильник. За три месяца, проведенных в этом дворце, он уже навидался таких девушек в аллеях парка, окружавшего главный дворец, — величаво прогуливающихся в отдалении, всегда в сопровождении слуг, всегда замысловато причесанных, с унизанными кольцами пальчиками. Но эта была одна. Она чуть склонила головку набок и улыбнулась ему опасной, любопытной улыбкой.

— Что ты здесь делаешь, эм Катаос? Запретная связь с женой какого-нибудь Дракон-Лорда? Ты даже сбился с дыхания, спеша к своей возлюбленной?

Резкий переход от гнева, крови и бегства к этому кокетству оглушил его. Безумный план привел в движение его губы еще прежде, чем успел полностью оформиться в мозгу:

— Я ищу аудиенции у Повелителя Гроз.

— В самом деле? — Ее глаза расширились, но она издала короткий, наигранный и изящный смешок. — А ты честолюбив.

— Где я смогу его найти?

— О, ты не сможешь, — надменно отрезала она. — Твое прошение должно пройти по надлежащим каналам, это займет несколько дней. После этого, если повезет, тебе позволят минутный разговор с какой-нибудь мелкой сошкой. А я сомневаюсь, солдат, что тебе повезет.

Ральднор чувствовал, как его голова идет кругом от утомления. Он задумался, не прорваться ли ему в главный дворец, прикрываясь этим кукольным созданием, но куда он может пойти? Кроме того, в ее глазах он заметил выражение, которое уже привык видеть на лицах висских женщин, когда те смотрели на него. Он решил попытать удачи с ней, поскольку иного выбора у него все равно не было.

— Я убил человека. Если стражники Катаоса найдут меня, мне конец.

— Если ты преступник, то, несомненно, заслужил кару, — сказала она, но перспектива увидеть, как его потащат на виселицу, не взволновала и не испугала ее.

— Это была самозащита, — сказал он.

— Все так говорят. И что мне с тобой делать?

— Спрячь меня.

— Да неужели? А почему я должна это делать? Я главная придворная дама принцессы Астарис эм Кармисс, а ты кто такой, хотела бы я знать? Какой-то безродный оборванец с заравийских улиц, вставший под знамена лорда-советника?

Позади него внезапно донеслись крики из гостевого особняка, в колоннаде замелькали красные огни факелов.

— Решай, дама принцессы, — бросил он. — Твое милосердие или их правосудие. Если меня схватят, к завтрашнему утру я буду годен лишь на корм червям.

Ее ресницы задрожали, щеки побледнели от волнения.

— Иди за мной, — велела она, придя наконец к решению. Повернувшись, она вместе со своим светильником проскользнула меж колонн и нырнула в темные садовые аллеи дворца Тханна Рашека.

Наверху кремовой кляксой расплывалась луна, в саду били фонтаны, сходясь арками над кустами, искусно остриженными виде скульптур. После нескольких последних минут схлынувшего безумия и гнева эта сцена показалась ему настолько нелепой, что его охватило бешеное желание расхохотаться. Он обвил рукой тонкую талию девушки, но она оттолкнула ее, хотя и не сразу.

— Я не потерплю от тебя дерзости, солдат.

— Твоя красота делает бессмысленными все запреты, — сказал он.

Она уловила в его голосе смешинку и бросила на него любопытный взгляд.

— Дразнишь меня? Это так ты боишься смерти? Дальше не иди. Вот это место.

— Место для чего? Неужели я буду удостоен такой чести…

На этот раз она не оттолкнула его, но строго сказала:

— Видишь ту аллею? Он пойдет по ней, когда будет возвращаться из покоев Астарис, а потом пройдет мимо тебя.

— Кто?

— Тот, кого, по твоим словам, ты ищешь. Амрек, Повелитель Гроз. Этот путь известен немногим. Рассказав тебе о нем, я рискую жизнью.

— Я сражен твоим безупречным мужеством, — сказал он, целуя ее. Когда он наконец отпустил ее, она дрожала, но все же выговорила спокойным и негромким голосом:

— У нас еще будет время, если ты переживешь эту ночь. И помни, ты никогда меня не видел.

И, унеся с собой светильник, она ускользнула, оставив его в одиночестве среди темного бархата сада, с запахом ее дорогих духов на руках.

Амрек сидел, не сводя глаз с женщины, которой предстояло стать его женой.

«Я зачарован, — подумал он внезапно, — я пялюсь на нее, как рыба на холодную сковороду». Но, как ни странно, ни эта мысль, ни аналогия, пришедшая ему на ум, не обеспокоила его. Что ж, на таких, как она, не просто смотрят — их пожирают глазами. Нескончаемый пир. Он не мог представить, что она утратит хоть какую-то часть красоты — даже с возрастом. Она должна умереть в тридцать или уж быть бессмертной, чем-то вроде богини, по ошибке вырвавшейся на свободу. Эти красочные фантазии плавали у него в голове, не вызывая никаких особых эмоций. В целом все это было очень странно. С самого детства он был подвержен яростным приступам неистовства — подарочек от мамаши, как он с горечью предполагал. Они накатывали на него раскаленными волнами, точно возвращающаяся раз за разом болезнь. Не раз его охватывал страх, боязнь того, что он сумасшедший, пока безмерная гордыня его положения не загнала этот страх на самое дно сознания. Но вместе с этой женщиной в его жизнь вошел покой. Простая возможность вот так сидеть совершенно неподвижно, как и она в своем резном кресле, оказалась чем-то вроде долгожданного мира, снизошедшего на его душу. Что удерживало его в таком покое? Это торжество красоты? Или просто какая-то часть ее неподвижности передалась окружающему? Уж точно она не привезла ему этот подарок намеренно. Что бы она ни делала, все было на редкость безличным, как будто она совсем не обращала внимания на то, что ее окружает. Его вдруг кольнула неожиданная ревность: а что, если она точно так же не обращает внимания на него, как и на все остальное?

— Астарис, — позвал он. Внутренние веки ее янтарных глаз, так похожих на кошачьи, приподнялись, но не полностью. Она смотрела на него, но видела ли? — О чем вы думаете?

— Мои мысли очень отвлеченные, мой господин. Как я могу выразить их вам?

— Вы очень уклончивы, Астарис. Когда я спрашиваю женщину, что она думала или делала, и она дает мне такой ответ, я неизменно заключаю, что она что-то скрывает.

— Мы все рождаемся в броне, — отозвалась она.

— Вы говорите загадками.

Она снова повернула голову, продемонстрировав ему профиль статуи. Казалось, он всегда видел ее такой — нереальной, произведением искусства.

— Ладно, я не стану вас упрекать. Лучше расскажу, о чем думал сам, глядя на вас. Видите, я куда откровеннее. Я думал, что каждый день свободнорожденные мужчины и женщины делают из себя рабов, дабы угодить мне. А вы одним своим присутствием, отказываясь открыть мне свои мысли, доставляете мне больше удовольствия, чем все вещи в мире.

Она снова взглянула на него, потом сказала:

— Когда вы так говорите, я задумываюсь, что же вам от меня нужно.

Ее слова выбили почву у него из-под ног. Он так не привык к ее прямоте и ее логике.

— Мне нужна королева, Астарис, женщина, которая подарит мне сыновей.

— Возможно, я не смогу выполнить ни одно из этих требований.

Ее спокойствие уязвило его. Он поднялся и подошел к ней, потом протянул руки и, приподняв ее, прижал ее тело к своему.

— Тогда, должно быть, мне нужны вы, не так ли? Вот эта кармианская плоть.

Но все-таки он еще ни разу не делил с ней ложа, несмотря на то право, которое дала ему помолвка. Он не пытался анализировать свою сдержанность, но определенно его удерживал не страх, а какая-то безмятежная нереальность, которой она дышала. Сейчас, даже возбужденный ее близостью и еле уловимым чистым запахом ее кожи, как всегда, не смешанным с ароматом духов, он тем не менее не чувствовал ни малейшего желания удовлетворить с ней свою страсть. Возможно, она разочаровала бы его, но он почему-то так не думал. Пожалуй, она была для него скорее чем-то вроде бесценного дара, о котором мечтаешь, но при этом оттягиваешь обладание им до последнего момента. Он поцеловал ее, и его возбуждение еще усилилось, но он лишь отстранился от нее и заглянул ей в лицо. Она улыбнулась — необыкновенно нежной улыбкой.

— Ты вызываешь у меня нежность, — сказала она так, словно ей было не менее удивительно, чем ему, слышать эти слова из собственных уст. Но, как ни странно, они не только удивили, но и ранили его. Его желание переплавилось в неожиданную злость. Бешено и слепо, чувствуя собственную беспомощность, он очертя голову бросился в бездну.

Отпустив ее, он помахал у нее перед глазами левой рукой, затянутой в перчатку:

— А это ? Это тоже вызывает нежность?

— Рука из легенд, — сказала она.

— Да. Ты поверила, когда я сказал, что ношу перчатку, желая скрыть шрам от ножа?

— Нет, — ответила она просто.

Он повернулся к ней спиной, его лицо исказилось от внезапной боли. Все это время он неумолимо приближался к мгновению ужаса и стыда, ибо знал, что она прочла ложь у него на лице в тот самый миг, когда он произнес ее, — его невеста, эта немыслимая провидица.

— Шрамы, — пробормотал он. — И шрамы тоже. Восьми лет от роду, ранним утром праздничного дня в Корамвисе, я молил богов снять это проклятие и в клочья полосовал свою плоть. Потом приперся Орн. О, я очень хорошо помню Орна. Он схватил меня и швырнул на кушетку в ее покоях. «У твоего нюни-щенка течет кровь», — сказал он ей. Она возненавидела меня за это. Я плакал, но помню, как она сначала послала за служанкой, чтобы отмыть кровь с бархатной обивки, и лишь потом за врачом. — Амрек обернулся и взглянул на женщину, которой предстояло стать его женой. — Она обольстила моего отца в Куме, это известно каждому. Ей было всего тринадцать, но она была очень развитой для своего возраста.

— Вал-Мала, — произнесла Астарис. Сейчас она была лишь золотистым силуэтом, выхваченным из тьмы светом ламп.

Дрожа от гнева и боли, он снова развернулся, на этот раз направляясь к двери.

— Я покидаю вас, Астарис, — сказал он сухо. — Забудьте то, что я вам рассказал. Порочить короля очень опасно.

Для нее это было лишь пустое сотрясение воздуха. И все же прежде чем уйти, он уловил отблеск в ее глазах — этих бездонных глазах — и увидел в них какой-то мимолетный трепет, словно его боль затронула нечто в ее глубине.

Он вышел в ночной сад, преследуемый по пятам своим безумием — чудовище, темная тень из своих же детских кошмаров, ибо это он сам являлся себе в своих снах.

А она осталась у него за спиной, охваченная неким слабым подобием отчаяния, ибо увидела в его глазах загнанного зверя, корчащегося в муках, но не умела даже поговорить с ним.

Сад был темным, как смерть, луна спряталась за облака. Два стража-дракона шли следом, но он едва замечал их, а они держались на обычном почтительном расстоянии от него.

В конце аллеи дорогу ему вдруг преградила темная фигура. Сначала он не обратил на нее внимания, но один из стражей пробежал мимо него с мечом наголо.

— Ни с места, кем бы ты ни был!

Вспыхнул свет. Сперва Амрек увидел лишь желтую эмблему гвардии Катаоса, а потом из тьмы выплыло лицо дорфарианского принца. Немыслимое видение подействовало на него, точно ведро ледяной воды. Первая его мысль была: «Еще один ублюдок моего отца».

Потом человек заговорил.

— Я взываю к милосердию Повелителя Гроз.

— Тогда взывай к нему на коленях! — рявкнул гвардеец.

Незнакомец не шевельнулся. Глядя Амреку в лицо, он сказал:

— Король знает, что я чту его. Ему не нужно доказательств.

Амрек ощутил, что реагирует на это явление не гневом, а странным волнением. Тени покинули его разум, и он снова стал человеком — и королем.

— Значит, ты чтишь меня. И взываешь к милосердию. Почему? Что ты натворил, если нуждаешься в защите?

— Оскорбил вашего лорда-советника.

— И как же?

Человек на тропинке хищно и торжествующе усмехнулся. Он походил на пьяного, но не от вина.

— С этой ночи Ригон Закорианец будет одноруким.

Ближайший к королю страж пораженно присвистнул, дальний издал какое-то восклицание. В Драконьей гвардии Ригон пользовался вполне определенной репутацией.

— Что заставило тебя прийти ко мне? — резко осведомился Амрек.

— Откровенно говоря, то, что ваше величество обладает большей властью, чем Катаос эм Элисаар.

Луна бесшумно выскользнула из-за тучи, и меж деревьев легли смутные тени, похожие на сероватых призраков. Человек на тропинке замигал и потряс головой, будто свет был неприятен ему, и Амрек заметил глубокие морщины страшной усталости, прочертившие это необыкновенное лицо. И тут же на него накатила неожиданная осведомленность об этом человеке. Как и тогда, когда он впервые увидел Астарис, он почувствовал, что столкнулся с личностью, с одушевленным существом — в отличие от шелковых кукол, которые обычно окружали его, кланяясь и дергаясь, или были поглощены своими собственными тайнами, вроде Катаоса. Он ощутил странное смещение реальности как внутри себя, так и снаружи, и почувствовал, что стоит лицом к лицу с частью своей судьбы. Это озарение было поразительным. Король пригляделся к этому страннику в обличье простого солдата эм Элисаара, но странная убежденность не проходила.

Он сделал гвардейцам знак отойти на несколько шагов и указал незнакомцу на каменную скамью. Они уселись рядом, и Амрек с изумлением отметил, что это его не возмущает. Если это один из отпрысков его отца, наверное, он имел право находиться рядом с ним. Неужели то, что он чувствовал, было ощущением смутного братства?

— Ладно, солдат, — произнес он вслух. — Как тебя зовут?

— Ральднор, мой повелитель. Ральднор из Сара.

— Вот как? Значит, я знаю тебя лучше, чем предполагал.

— Тот случай с вашими гвардейцами, мой лорд. Приношу свои смиренные извинения за то, что доказал свое превосходство над Избранными.

— Ты играешь в опасные игры, Сарит.

— А что мне еще остается, повелитель? Либо меня повесит ваш лорд-советник, либо это сделаете вы. Я только хочу обратить ваше внимание на одну вещь, которую упустил Катаос Элисаарский.

— Что это за вещь?

— Я доказал свое непревзойденное мастерство как боевой машины. Я вполне могу заменить Ригона, и не только в гвардии Катаоса, что кажется мне маловероятным, но и в гвардии вашей светлости.

— Это предложение пьяницы или глупца.

— И отмахнуться от него — значит, выставить себя именно в таком свете, повелитель.

— Выбирай слова, когда говоришь со мной, Сарит.

— Однажды, повелитель — немало времени спустя после того, как вы отправите меня на виселицу, — кто-то может исподтишка вонзить нож вам в спину или подсыпать яд в ваш кубок, что удалось бы предотвратить, будь я рядом с вами.

— Так ты предлагаешь себя в мои телохранители?

Ральднор ничего не ответил. Вокруг него плыли ароматы ночного сада.

— Как ты нашел это место? — спросил Амрек.

— Я пошел следом за одной из дам леди Астарис. Думаю, она возвращалась со свидания и не заметила меня.

— Ты слишком хитер, солдат. И у тебя чересчур много врагов.

— Я в состоянии справиться со своими врагами, повелитель, если останусь в живых. И с вашими тоже.

— Мне кажется, — медленно произнес Амрек, — что у нас с тобой, Сарит, общий отец.

Лицо сидящего рядом с ним молодого мужчины застыло на еле уловимый миг, но потом расслабилось.

— Вижу, тебе нечего на это ответить.

— Все мои предки — заравийцы, повелитель.

— Твои глаза говорят об ином. На них печать Рарнаммона.

— Возможно, повелитель, что мы, сами того не ведая, имели эту честь в одном из прошлых поколений.

Амрек поднялся. Ральднор последовал его примеру.

— С этого момента началось твое испытание. Нет, не виселица. Я дам тебе то, на что ты заявляешь права, и прослежу, чтобы ты отработал эту честь. Обещаю, что тебе придется сражаться за свою жизнь каждый дюйм этого пути.

— Доброе утро, Катаос.

Советник обернулся и поклонился. Ничто в его поведении не выдавало злости или беспокойства.

— Я вызвал тебя, чтобы сообщить о местонахождении одного человека — Сарита. Думаю, ты понимаешь, о ком я.

— Несомненно, мой лорд.

— Несомненно, Катаос. Он здесь. Разумеется, ты так и предполагал. Охотник, которому под силу одержать победу над твоими людьми, и над моими тоже. Ты можешь представить, какая судьба его ждет?

— У меня слабое воображение, мой лорд, — ровно сказал Катаос.

— О да, ты уже вполне убедительно это доказал. Что ж, я расскажу тебе. Я простил твоего Сарита, чтобы избавить тебя от лишних проблем. Последи за ним некоторое время, и увидишь, что он станет Дракон-Лордом.

— Ваши надежды, мой лорд, в немалой степени основаны на удаче этого человека, которая однажды может отвернуться от него.

— Любой удаче, Катаос, свойственно когда-нибудь кончиться, — усмехнулся Амрек. — Вспоминай иногда об этом, когда будешь ложиться в постель моей матери.

10

Ясным заравийским утром одного из теплых месяцев свита Повелителя Гроз и его невеста покинули Лин-Абиссу.

Путешествие обещало стать долгим — то был миниатюрный город на колесах, оборудованный не только всем необходимым, но и всевозможными предметами роскоши. Сумерки застигли их между Илахом и Мигшей на пустынных склонах, и расставленные шатры казались стайкой пестрых птиц, опустившихся отдохнуть. Когда взошла луна, табуны зеебов, скачущих под безмолвными звездами, далеко обегали красные мерцающие огни их костров.

Гонец, который гнал своего скакуна всю дорогу из Корамвиса и привез новости, вызвавшие неудовольствие Амрека, принялся расспрашивать за едой:

— А тот светлоглазый в шатре Повелителя Гроз — кто он?

— Да какой-то выскочка из Сара. Он искалечил человека и стал Дракон-Лордом. Вот как делаются дела в нынешние времена.

— Судя по его виду, он королевской крови, — заметил гонец.

— Возможно. Он отлично управляется со своими людьми — мне говорили, что он собрал в свой отряд самых отчаянных головорезов. И назвал их, как в былые времена, Волками. Его учил Ригон, пес Катаоса, пока ученик не пошел против него. Но Драконья гвардия плюет на его тень. Он как-то задал им трепку в Лин-Абиссе.

А Ральднор, о котором шла речь, чувствовал себя вполне привольно в королевском шатре из шкуры овара.

Первоначальное опьянение властью давно уже схлынуло. Эти полтора месяца в Лин-Абиссе он был слишком занят, плетя паутину взяток, угроз и посулов, которые обеспечивают безопасность тому, кто достиг его нового ранга. И он обнаружил в себе задатки командира, которыми, как он хвастался, обладал. Та ночь в саду стала ночью его второго рождения. Он вошел в доверие к человеку, которого ненавидел, разговаривал с этим человеком так, словно чтил его, словно сам был висом. И это было так. В том темном саду он стал висом.

Сидя в шатре короля, он вновь прокручивал в памяти эту сцену — всего лишь во второй раз. Первый был в угаре пьянящего успеха, сразу же после того разговора, когда его охватило радостное возбуждение пополам с паникой. Теперь он спокойно вспоминал обвинение Амрека: «У нас с тобой один отец», и то, как бешено подпрыгнуло и заколотилось его сердце в этот безумный момент полного смятения. Ибо, мгновенно забыв о своем равнинном происхождении, он подумал, что его безвестный отец тоже мог быть висом, любым висом — даже королем.

Теперь его забавляли размышления о том, кого следует благодарить за его внешность — возможно, какую-нибудь связь одного из прародителей, ставшую явной, как иногда случается, несколько поколений спустя. Значит, та заравийка все же оставила ему кое-какое наследство — королевскую кровь.

Тем временем Амрек, его король и покровитель, сидел в глубокой задумчивости. Новости из Корамвиса раздосадовали его. Совет потребовал, чтобы он оставил свою невесту путешествовать в одиночестве, а сам без промедления отправился на границу Дорфара с Таддрой — диким горным краем, источником постоянных раздоров и набегов. Там снова назревали беспорядки, и Повелителю Гроз следовало отправиться туда, явив свою недреманную власть, а не ворковать с возлюбленной в Зарависсе. Так обстояли дела. Он был верховным правителем континента, но все же был обязан подчиняться Совету. А ему не хотелось покидать свою красноволосую невесту, и Ральднор видел это. Значит, он действительно любил ее? Ральднор, наблюдая за ней издалека, признавал, что ее красота поразительна, но она казалась статуей, куклой, двигающейся на шелковых ниточках, пусть и очень грациозно. Ему ни разу не доводилось приблизиться к ней настолько, чтобы услышать, как она говорит, но он мог представить себе ее голос — безукоризненный и полностью лишенный выражения.

Внезапно, глядя на непроницаемое темное лицо короля, Ральднор задался вопросом: «Я позволил этому человеку дать мне все, до последней малости, чем я владею. Испытываю ли я к нему столь же непримиримую ненависть, как прежде?» Белый призрак немедленно возник под сводом шатра, но не смог материализоваться до конца. Ральднор утратил половину своей крови, половину души. Спор двух рас наконец-то разрешился, и выходца с Равнин полностью затмил тот черноволосый человек, что сидел сейчас рядом с королем. Теперь ненавидеть было трудно, и бледная девушка, все так же являвшаяся ему по ночам, даже когда он проводил их на шелковых простынях Лики, стала лишь тягостным сном, утратив свой изначальный смысл.

«Если сюда ворвется убийца, желающий лишить Амрека жизни, я прикончу его», — с внезапным изумлением подумал он.

— Что ж, Ральднор эм Сар, — нарушил молчание Амрек, — я оставляю это шествие на тебя.

— Огромная честь для меня, повелитель.

— Честь? Да ты со своими Волками умрешь в пути со скуки. Но береги для меня мою кармианку. Помни, я не беспристрастен. Если она попросит луну, достань ее с небес для моей Астарис.

Он поднялся и положил руку на плечо Ральднору. Это был жест понимания, не собственничества. Королю было легко с ним, а ему — с королем. И эта странная непринужденность возникла меж ними с самого начала, с самой их первой встречи.

— Можете доверять мне, — сказал Ральднор, зная, что каждое его слово — правда. — Когда отправляется ваше величество?

— Завтра, как рассветет.

Один из светильников замигал и погас. Глядя на него, Амрек подумал: «Вот в таком же шатре умер на равнинах мой отец. Светлокожая женщина с желтыми волосами убила его и оставила мету на моем теле еще до моего рождения. Это всегда казалось мне важным — а сейчас не кажется. Интересно, почему? Это дело ее рук, моей кармианской колдуньи? Я как будто вижу все сквозь прохладное темное стекло. Я поклялся стереть эту желтую мразь с лица Виса, но теперь вижу одни лишь тени, а не демонов…»

Он перевел взгляд на Ральднора.

— Передаю все в твои руки. И будь счастлив, что не отсылаю тебя от твоей женщины.

Тело Лики лежало перед ним на черных простынях, распластанное звездой. Тонкая полоска лунного света проникла сквозь дырочку в шатре, высветлила ее кожу до сияющей белизны, а волосы вообще лишила цвета.

— Похоже, ты никогда не спишь, — прошептала она.

— Мне больше нравится лежать и смотреть на тебя.

— Амрек до сих пор позволяет тебе держаться с ним так же непочтительно?

— Думаю, Амрек догадывается, кто помог мне найти его в саду Тханна Рашека. От какого любовника ты тогда возвращалась?

— От мужчины, которого бросила ради тебя. — Некоторое время она лежала молча, потом сказала: — Значит, Амрек едет в Таддру. И моя госпожа наверняка станет еще более капризной. Я уверена, что она не в себе. Иногда она ведет себя, как безумная, и говорит такие странные вещи… — Лики всегда отзывалась об Астарис в таком духе.

— Ты слишком строга к женщине, которая дает тебе кусок хлеба.

— Ах, до чего банальное заявление! Какое предательство твоих крестьянских корней! — колко уронила Лики.

Но через некоторое время, когда он принялся ласкать ее в темноте, она говорила ему уже совсем другие вещи.

Перед рассветом над холмами пронеслась гроза. Он проснулся, вынырнув из затягивающей бездны сна, и какой-то миг не мог вспомнить, где находится. Перед ним сидела темнокожая девушка, расчесывая волосы. Когда она обернулась к нему, глаза ее сверкнули в тусклом предутреннем свете, как холодные драгоценные камни.

— Астарис тоже видит сны, — произнесла она резко. В ее характере было время от времени говорить ему резкости, в особенности когда он был уязвим, как сейчас. Она знала о преследующем его ночном кошмаре, но не о его содержании.

— Значит, принцесса обсуждает с тобой свои сны?

— Нет, конечно. Но как-то раз она забыла у кровати листок бумаги, где был очень подробно изложен ее сон.

— И ты, разумеется, все прочитала.

— А почему бы и нет? Там было написано: «Мне снова снилась белая женщина, рассыпавшаяся в прах». Вот и все. Я очень хорошо это помню.

Ральднор почувствовал, как по спине у него пробежал холодок, а волоски на шее встали дыбом. Он резко сел.

— Когда это было?

— Отпусти плечо, ты делаешь мне больно! День или два назад. Не помню. Так теперь ты хочешь не меня, а Астарис?

— Сейчас я покажу тебе, кого хочу, маловерная сучка! — Он стряхнул с себя ледяные мурашки, толкнул ее на кровать и попытался избавиться от запредельного страха в ее золотых объятиях.

Прощание состоялось на рассвете — интимное между королем и его невестой, и публичное перед шатрами. Войска стояли навытяжку, Волки держались молодцами.

Ральднор был в некотором роде пьян, когда просил разрешения набирать отряд среди Драконьей гвардии, своих противников — но зато после этого достаточно трезв. Он подбирал своих людей со всей серьезностью — а капитанов даже более чем с серьезностью, и не из гвардии. Пребывание в дружине Катаоса научило его не только приемам боя. Он выискивал рекрутов в обычной армии — зеленых новичков, молодых и неопытных. Им очень льстило быть выделенными из общей массы, и было несложно подогнать этих новобранцев под его требования и произвести на них впечатление. Он, как и Ригон, пользовался определенной репутацией, но, в отличие от учителя, использовал ее с большим толком. Они видели, как он управляется с мечом, топором и копьем, а когда Котон, попавший в отряд из Колесничных войск, обучил его обращению с этим хрупким дорфарианским средством передвижения, они увидели, что он, ко всему прочему, еще и прекрасный возничий. Своих ветеранов он отбирал очень умело. Как и Котон, они были солдатами, достигшими высот в определенном ремесле, но лишь в нем одном — ограниченными людьми, которые вполне довольствовались сытной едой и высоким жалованьем из его рук и не обращали внимания на то, что их накрывает его тень, все более и более длинная. Ибо за достаточно краткое пребывание в Лин-Абиссе он провел с Амреком немало часов и сумел добиться поразительно много. Когда-то его жизнь была неторопливой, теперь же он наверстывал все бесполезно потерянные годы.

Повелитель Гроз в сопровождении своей гвардии и слуг проскакал по холмам, миновав Мигшу, и скрылся из виду. Было еще слишком раннее время года для того, чтобы их путь отмечал шлейф густой пыли, но на пути процессии Астарис попадалось немало грязи.

Принцесса вновь обрела свое одиночество и наслаждалась им. Она ощутила, как в ответ на боль Амрека в ее душе, удивив ее самое, шевельнулось какое-то материнское чувство, но даже это слабое переживание стало для нее утомительным. Он так сильно зависел от нее. Она ощутила его тоску, но все же непроницаемые барьеры отгораживали ее от него точно так же, как и от всех остальных. Она испытывала странное чувство близости без интимности, понимания без знания — слепое соприкосновение сквозь множество слоев газа. Когда он уехал, она почувствовала себя лишенной даже той малости, которой достигла с ним. Совершенно внезапно он снова стал для нее незнакомцем. Но этот незнакомец утомил ее.

Они миновали Мигшу, продолжая двигаться на север. На всех празднествах она сидела, точно кукла, и рано уходила к себе. В коконе собственных ощущений она не замечала, что порой новый Дракон-Лорд Амрека очень внимательно наблюдает за ней, ибо, как всегда, вряд ли вообще замечала хоть что-нибудь.

На улицах прекрасных городов Зарависса девушки кидали им первые цветы, дождем осыпавшие процессию и сминавшиеся ногами солдат, копытами вьючных животных и колесами повозок. Запах этих смятых, раздавленных цветов стал для Ральднора, ехавшего во главе своих Волков, символом всего путешествия через Зарависс — он да еще взгляды женщин, останавливающиеся на его лице.

Теплыми влажными вечерами женщины приходили к воротам гарнизона, облаченные в самые роскошные наряды, требуя удовольствия развлекать его. Часовые дразнили их, спрашивая, не устроят ли посетительниц они сами, и в конце концов утешали отвергнутых. Что-то из прошлого Ральднора восставало против этого, вызывая у него омерзение. Все висские женщины были распутными дочерьми Красной Луны. Легкие победы, которыми он поначалу упивался после годов безразличия женщин Равнин, уже начали приедаться. А эти темнокожие дамы к тому же были ревнивицами, что он частенько замечал и за Лики.

Они ступили на землю Оммоса, и здесь в нем опять властно заговорило прошлое.

Тесная земля с тесными городами, которой правили жестокие и извращенные законы. Невеста Амрека не дождалась здесь почестей, ибо была всего лишь женщиной, сосудом для еще не рожденных мужчин. Процессия жила в своем собственном метрополисе, каждый раз разбивая лагерь. Они остановились лишь однажды, в Хетта-Паре, столице, подчинившись требованиям этикета. Король Угар чем-то неуловимо напомнил Ральднору Йир-Дакана; это было неизбежно. Ральднор смотрел на пышные пиры, на танцоров с огнем, на бесчисленных Зароков с огненными чревами, на хорошеньких жеманных мальчиков с хмурыми лицами. Здесь его осаждали не женщины, а мужчины. Его передергивало от отвращения, но в числе прочего он научился сардоническому такту.

В Хетта-Паре он спал особенно скверно.

На вторую и третью столичные ночи он поднялся и отправился бродить по сумрачным верхним галереям дворца, открытым в небеса, усыпанные небывало огромными звездами. Он думал об Орклосе — и об Аниси. На несколько коротких мучительных секунд он снова стал сыном степей. Наконец-то здесь, среди камней Оммоса, он понял, какими жалкими должны были казаться Аниси ее жизнь и красота.

А потом он увидел нечто, показавшееся знамением, непонятным, но могущественным.

Отделенная от него многими стенами и пропастями, женщина с кроваво-красными волосами стояла на своем балконе, окутанная ослепительной снежной белизной. Астарис, одетая в плащ из цельной шкуры безупречно белоснежного волка, преподнесенной ей лордом Катаосом, который купил этот мех через посредника на рынке Абиссы.

Ральднор содрогнулся.

Отвернувшись, он пошел по коридорам обратно. Она казалась ему призраком. И он не мог забыть, что им снился один и тот же сон. Аниси стала странным мостом между ними.

В его отсутствие к нему в постель пришла Лики и лежала, ожидая его в своей полной надежды чувственности. Он пожелал ее лишь потому, что она была под рукой.

— Мне кажется, во мне твой ребенок, — сказала она потом, лежа рядом с ним во тьме.

Банальность ее заявления вывела его из себя.

— С чего ты взяла, что он мой?

— Он не может быть ничьим другим, любовь моя. С другими я принимала меры, чтобы не зачать. Кроме того, я была верна тебе. А ты? Ты можешь сказать то же самое?

— Между нами не было никаких клятв. Ты вправе делать все, что тебе нравится.

— Так я и делаю. Захотела — и понесла от твоего семени. Но неужели тебя это совершенно не волнует?!

Он ничего не ответил. Многие висские женщины рожали детей без поддержки мужа, однако он чувствовал в ней желание привязать его к себе материнством, показать другим женщинам, что он заронил в нее частицу себя, будто специально выбрал ее для этой цели.

— Ты злишься, — упрекнула она его. — Что ж, теперь что сделано, то сделано. Я сказала ей , — по ее тону он понял, что она говорит об Астарис. — Она посмотрела на меня очень странным взглядом, но, в общем-то, она всегда странная.

Через три дня караван переправился через реку и вошел в Дорфар.

В тот день солнца сияли ослепительно. Под добела раскаленным металлическим небом перед ним предстала земля, похожая на темные женские волосы, расчесанные гребнем голубых гор. К его удивлению, сердце у него неожиданно забилось быстрее. Странно, но у него было ощущение, что когда-то прежде он уже видел Дорфар.

Корамвис глубоко взволновал его. Какая-то его часть противилась этому впечатлению. Но все же из прочитанного он знал, что на всем Висе не было города красивее. Не было города, который сравнился бы с ним по архитектуре, по изяществу и блеску, по количеству легенд, окружавших его.

На дороге их встретил гонец.

— Вал-Мала, мать Повелителя Гроз, приветствует свою дочь Астарис эм Кармисс.

И это были все приветствия, которые ей было суждено получить, пока Амрек был в Таддре.

Как и с городом, Ральднор ожидал и хотел чего-то иного. Он рисовал себе Вал-Малу в свете того, что о ней говорили: женщина средних лет, подверженная приступам ярости и склонная к невероятной жестокости, шлюха и злодейка. Он представлял себе дракона в женском обличье с лицом, исчерченным возрастом и злобой.

Его Волки проводили Астарис и ее свиту во Дворец Гроз. Так он впервые увидел Вал-Малу.

Она была вдвое старше него, но ее богатство и тщеславие продлили молодость. Она сияла роскошной, ослепительной красотой. В сравнении с Астарис ее красота могла бы показаться несколько вульгарной, но, напротив, рядом с Вал-Малой кармианка сильнее, чем когда-либо, напоминала восковую статуэтку. На королеве Дорфара было ярко-алое переливчатое платье, а по обеим сторонам от ее трона были прикованы алые птицы с длинными шеями и пышными хвостами. Но особенно поразила Ральднора одна деталь, несмотря даже на то, что он слышал об этом: бледность ее покрытой белилами кожи.

— Астарис, с этого момента тебе предстоит стать моей дочерью, — Вал-Мала не потрудилась скрыть свою неприязнь, и ритуальные слова только подчеркнули ее. Она обняла кармианку с брезгливостью, будто заразную. — Мы отвели тебе покои во Дворце Мира.

Это было оскорбление. По залу мгновенно пополз шепоток. Домом будущей супруги короля должен был стать этот дворец, а не какой-то захудалый Дворец Мира. Но король отсутствовал.

Астарис ничего не сказала. Ральднор лишь сейчас осознал, насколько может выводить из себя ее неподвижность. Он просто диву давался, глядя, как эти две поразительные женщины сошлись в смертельной схватке, которая одной из них была совершенно неинтересна.

Дворецкий попытался разрядить ситуацию, прошептав что-то на ухо королеве. Та тихонько ответила ему что-то, и он побледнел.

В этот день Ральднора преследовали странности. Когда они проходили через ворота Дворца Мира, он почувствовал, будто какая-то черная птица пролетела над его разумом. Котон, его возничий, ткнул большим пальцем в застарелые черные полосы на стенах.

— Видите, командир? Это часть дорфарианской истории. Вы слышали о женщине с Равнин, Ашне'е, желтоволосой ведьме, которая убила Редона?

— Слышал.

— Солдаты пришли, чтобы схватить ее, и обнаружили ее мертвой. Вслед за ними во дворец ворвалась толпа, они вытащили тело на улицу и сожгли его на площади Голубок. Эти черные отметины оставили горящие головни, которые они несли.

«И такую же участь этот человек, которому я продал душу, готовит для всех жителей Равнин», — подумал Ральднор. К горлу его подступила тошнота, однако Котон ничего не заметил.

Между деревьями мелькнула прохладная чаша дворца.

И он узнал его. Узнал светлый оттенок камня, проникающий за окна шелест листьев. А что внутри? Он в леденящем безумии рылся в своей памяти. Мозаичный пол, картина с танцующими женщинами, и на самом верху башни — комнатка… Нет, откуда он может все это знать?

Но стоило ему войти внутрь, и он увидел перед собой мозаичный пол. Комнату на вершине башни он искать не стал, ибо одна мысль о ней наполнила его зловещим страхом.

— А как раз над нами, — сказал Котон меж двух глотков вина, исчезнувших в его медвежьей пасти, — та комната, где лежала она, женщина с Равнин. Там ее и нашли мертвой.

В покоях принцессы появилась незнакомая женщина. Она была высокой, с кислым выражением лица, ее волосы безжизненного оттенка черного дерева были упрятаны на затылке в золотую сетку.

— Я Дафнат, главная придворная дама королевы, — с сухой улыбкой ответила она на вопрос Лики. — Я пришла посмотреть, в чем нуждается ваша госпожа.

Без лишних слов она принялась за работу, и взгляд ее был таким же пустым, как и ее слова. Как только она ушла, Лики передразнила ее, сморщив лицо и сжав груди руками.

Дафнат была закорианкой, странной хранительницей красоты королевы. Лики предположила, что Вал-Мала держит ее не столько за таланты камеристки, сколько за острый слух и неприятный характер.

В спальне королевы приглушенным светом горела ароматическая лампа.

Вал-Мала рано удалилась к себе. Две служанки, по одной с каждой стороны ложа, полировали и разрисовывали ногти на ее руках и ногах, а закорианка Дафнат начала массировать тело. Она была искусной массажисткой, и крошечные предательские морщинки словно по волшебству расправлялись под ее железными пальцами.

Вал-Мала вздохнула.

— Кто этот мужчина, от которого посходили с ума все мои придворные дамы?

— Дракон, которого нанял мой лорд и ваш сын, госпожа.

— У тебя прекрасный слух, Дафнат. Это тот самый человек из Сара, фаворит Амрека? И что же они говорят?

— Болтают о его теле и лице. Они рассказывают, что у него светлые глаза и ревнивая любовница, которая стережет его, как кошка, хотя из ее слов они поняли, что он, — Дафнат с отвращением помолчала, — великолепен в постели.

Вал-Мала сонно засмеялась.

— Я видела его, Дафнат. Я бы не усомнилась в оценке его дамы.

Когда служанки закончили свое дело, она долго сидела у зеркала. Она гордилась тем, что до сих пор может делать это без страха. Да, она была достойной соперницей этой кармианке, пусть даже и вдвое ее старше. Она задумалась о новом Дракон-Лорде, этом выскочке — что-то в его лице напоминало ей Орна. Она все еще сожалела об этой утрате. При мысли о нем она даже испытывала что-то близкое к печали. Когда слуги привезли с охоты его переломанное, израненное тело, она приказала содрать с них шкуру и пытать раскаленными докрасна щипцами, но так ничего и не вытянула. Как могло случиться такое, что он упал со своей колесницы, тащившей его по земле до тех пор, пока он не испустил дух? Он, который овладел искусством управления колесницами в десятилетнем возрасте — тогда же, когда и своей первой женщиной!

Как ни странно, в ту ночь она вспомнила и об Амноре тоже, впервые за долгие годы — об Амноре-слишком-умном, чье тело покоилось на дне Иброна. Она не сожалела о нем. Тогда, много лет назад, сообщение о его гибели позабавило ее.

Дафнат склонилась над сундуком с одеждой, перекладывая платья ароматическими мешочками. Неожиданно перед глазами Вал-Малы появилось странное видение: ее придворная дама вдруг растаяла, уступив место фигуре другой женщины — молодой, изящной. Ломандра. Ломандра, которая сбежала из Корамвиса после того, как выполнила поручение королевы и прикончила ублюдка желтоволосой ведьмы с Равнин. Ломандра, мягкотелая заравийская дурочка.

— Дафнат, тебе следовало бы завести себе любовника, — сказала Вал-Мала. Ей доставляло удовольствие дразнить придворную даму таким образом. Как она и ожидала, полуотвернувшееся костистое лицо залилось жгучим румянцем. — Кого-нибудь вроде Крина из Речного гарнизона, например. Мужчину с плечами, как у овара.

В темном коридоре его ухватила за запястье женская рука. Ральднор обеспокоенно обернулся и увидел Лики, без кровинки в лице.

— Ральднор…

— Ну что тебе еще?

— Раньше ты не был со мной таким грубым, — ее глаза опасно сверкнули.

— Раньше в этом не было необходимости. Что тебе нужно?

Она прислонилась к стене.

— Мне передали, что у ворот ждет какой-то человек…

— Не он ли растрепал тебе волосы? Если тебе хотелось провести ночь спокойно, то не стоило ходить туда.

— Ах ты! — вскипела она внезапно. — Тебе плевать, что со мной происходит. Ты сделал мне ребенка, а теперь и знать ничего о нем не хочешь!

— Судя по твоим словам, Лики, ты тоже приложила к этому усилия.

Она не смотрела на него, но и не уходила — стояла неподвижно, уставившись в пол. Когда она подняла глаза, в них сверкнула неожиданная злость.

— Значит, я больше не нужна, Дракон-Лорд ? Ты предпочитаешь проводить ночи в одиночестве, мечтая о той девчонке из Сара, которой не был нужен ты?

Она уколола его больнее, чем могла представить. Увидев выражение его лица, она отступила на шаг.

— Ты задержала меня, чтобы что-то мне сказать, Лики. Так говори.

— Хорошо же. Тот человек у ворот поймал меня за руку и сказал: «Ты Лики, подстилка Ральднора из Сара». У него такое страшное лицо, все в шрамах, и на правой руке нет кисти, так что, думаю, нет никакой нужды называть тебе его имя. Он сказал: «Передай своему любовнику, что я не расплатился с ним за руку. Из-за того, что он сделал, у меня теперь нет в жизни иного занятия, кроме как следить за ним и ждать, когда боги отвернутся от него. Когда это случится, я буду неподалеку. Передай ему это», — Лики безжизненно улыбнулась. — Потом он плюнул на землю. И отпустил меня.

С этими словами она повернулась и пошла прочь.

Больше она не приходила к нему в постель — но он не испытывал недостатка в любовницах, когда ему того хотелось.

11

Светская жизнь в Корамвисе была крайне насыщенной. Ральднор обнаружил, что он в моде, и богатые мужчины и красивые женщины наперебой пытаются заполучить его к себе на ужин. Его сарское происхождение восхищало их. Он сделался опытным лжецом. Ему было известно, что большинство считает его бастардом правящей династии — отпрыском Редона или кого-то из его младших братьев. Они, с их кивками и заигрываниями, забавляли Ральднора, но тем не менее он назначил Котона своим телохранителем. Как и прочие люди его ранга, он считал, что теперь у него есть в этом необходимость.

Его популярность вызывала непонятные выверты.

За обедом во Дворце Гроз он познакомился с офицером личной гвардии королевы по имени Клорис — смазливым, но неумным хвастуном. Тот ясно дал понять, что ненавидит Ральднора за его головокружительное возвышение и жаждет заполучить все, что ему принадлежит — от его положения до его женщины. Весь месяц, проведенный в городе, он увивался за Лики в исключительно пошлой и избитой манере — но лишь потому, что она принадлежала Ральднору. Ральднор гадал, не утратила ли она теперь, когда они расстались, всю свою прелесть для Клориса.

После обеда ненадолго появилась королева. На ней было складчатое льняное платье и парик из золотого шелка. Издали она казалась белокожей и золотоволосой. Он был наслышан о вражде между Вал-Малой и ее сыном — была ли то скрытая насмешка над ним, на которую она не отважилась бы в его присутствии, но которая непременно должна была дойти к нему в Таддру?

Она грациозно прошлась среди важных гостей. Стайка ее придворных дам тянулась за нею, как пестрый шлейф. Он увидел, что закорианки среди них нет, но она была не из тех, кого стоило показывать публике.

Котон за спиной у него вытянулся в струнку. Ральднор с некоторым удивлением понял, что Вал-Мала удостоила его своим вниманием, и торопливо поклонился.

— Добрый вечер, Дракон-Лорд. Хорошо ли вы охраняете принцессу?

Он встретился с ней взглядом, и ответ застрял у него в горле. На ее лице было написано совершенно ясное и недвусмысленное приглашение. Чувственность так и била от нее горячей волной, и по спине у него пробежали жгучие мурашки.

— Корамвис — безопасный город, мадам, — выговорил он, когда к нему наконец вернулся дар речи.

— Не слишком безопасный, полагаю. Мне говорили, что вы что-то вроде героя. Молодой герой не должен скучать.

Очутившись с ней лицом к лицу, многие мужчины, как он слышал, испытывали страх. Возможно, она была слишком могущественной. Но не для него. Он уже отреагировал на нее и на обещание в ее глазах. Кроме того, она обладала властью в этой стране, такой же, как и Амрек. Он принял решение в один миг, и холодная честолюбивая логика победила бездумное честолюбие его чресл.

— Одно слово королевы Дорфара способно навеки развеять любую скуку.

Она рассмеялась притворным кокетливым смехом заинтересованной женщины. Интересно, сколько же ей лет? Она казалась лишь на самую малость старше его, даже с такого близкого расстояния.

— Вы мне льстите. — Она легонько коснулась его руки. — Одна женщина в сравнении с таким множеством, Дракон. Я слышала, вы можете позволить себе выбор.

— Увы, нет. Боги подарили бы мне огромное счастье, если б я мог.

— И кто же та, кого вы желаете? Та недоступная?

— Мадам, я не осмеливаюсь произнести ее имя.

— Вот как? — Она улыбнулась ему, довольная этой маленькой игрой. — Не стоит отчаиваться, мой лорд из Сара, боги могут оказаться милостивей, чем вы считаете.

На прощание она протянула ему руку для поцелуя. Он коснулся губами ее гладкой, надушенной, разрисованной кожи. Кольца охолодили ему губы.

В ту ночь он очень плохо спал в отведенной ему комнатке гостевого дворца. Ложе с ним делила какая-то девица в красном парике — половина из них носила красные парики с тех пор, как приехала Астарис. Он больше не хотел ее. Он хотел эту стервозную белокожую королеву. Близилась Застис, до нее оставалось меньше месяца. Как долго она заставит его дожидаться? Или вообще передумает? Эта неопределенность заставила его чувствовать себя как в первые тревожные дни возвышения, а дворец, который, как болтали женщины, был полон призраков — точнее, одного призрака хватало с лихвой, — подавлял его.

Но Вал-Мала, лежавшая в этот миг под умелыми ладонями закорианки, не собиралась откладывать.

Сама Дафнат могла бы рассказать Ральднору, сколь недолгим будет его ожидание. Она уже знала эту мягкость, эту предвкушающую тревожность своей госпожи. Она была ученицей Вал-Малы, и училась на совесть.

— Скажи, Дафнат, — произнес хрипловатый сонный голос, — что ты думаешь о Ральдноре эм Саре?

— Ваше величество знает, что у меня недостаточно опыта, чтобы судить.

Вал-Мала рассмеялась. Ее злобность тоже всегда достигала апогея перед новым романом, а Катаос так долго был далеко — сначала в Зарависсе, теперь в Таддре.

Дафнат ненавидела королеву, но ее наследие закалило ее и сделало очень терпеливой.

Она подумала о любимце королевы, калинксе. Некогда это существо было таким прекрасным и таким опасным. Оно рыскало по ее покоям — второе «я» Вал-Малы, которое в городе приравнивали к ее имени. Его боялись все ее бесчисленные любовники. Теперь ледяная синева его глаз помутнела и слезилась, мех свалялся, зубы крошились от старости. От него неприятно пахло. Вал-Мала не могла вынести его присутствия, но не позволяла и убить его. Дафнат понимала, даже если королева сама не осознавала этого, что для Вал-Малы одряхлевший кот олицетворял ее саму — старость, которую она обманула, и уродство, которое неминуемо должно было когда-нибудь обезобразить ее тело.

В глубине своей каменной души Дафнат улыбнулась. Богам, не давшим ей ничего, нечего было и отобрать у нее. Она была моложе своей хозяйки, и ей предстояло стать свидетельницей ее заката.

Она усердно трудилась над кожей королевы, стараясь отогнать неумолимую старость своими железными пальцами, но ее глаза жадно высматривали первые признаки возмездия, которое неминуемо должно было настигнуть ее хозяйку.

К нему подошел человек с эмблемой королевы.

— Дракон-Лорд, Вал-Мала, царственная мать Повелителя Гроз, приказывает вам явиться к ней в полдень, — произнес он. Его глаза договорили остальное.

День выдался очень жарким. Казалось, Дворец Гроз поджаривается на сухом белом огне. Девушка с маской на лице, сквозь прорези которой поблескивали глаза, провела его в комнаты и покинула там.

Дымчатые занавеси пропускали солнечный свет, из чаш, покрытых орнаментом, поднимались кудрявые дымки благовоний. Когда она вышла из-за тяжелых занавесей, на ней было очень простое платье, распущенные черные волосы рассыпались по плечам и груди. Она казалась невероятно юной и невероятно знающей, уверенной в том, что может с ним сделать, и на миг у него в глазах потемнело от нахлынувшего необузданного желания.

— Садитесь, прошу вас, — пригласила она. — Нет, рядом со мной. Как вы напряжены! Я оторвала вас от выполнения какой-нибудь важной обязанности? Может быть, от какого-нибудь нового геройства?

— Ваше величество не может не знать, какое действие производит ее красота.

— Значит, я волную вас? — Она налила вина в кубок и передала ему. Но он не мог пить и отставил кубок в сторону. Услужливость ее жеста стала достаточным намеком. Он поднес ее руку к губам, поцеловав несколько смелее, чем прежде, и ощутил, как сильно забилась жилка на ее запястье.

— Вы осмеливаетесь оскорблять меня? — спросила она.

Свою славу непревзойденного любовника он заслужил отчасти благодаря тому, что всегда, с любой женщиной — за исключением одной — мгновенно понимал ее нужды, ее желания и бессознательно откликался на них. Здесь он тоже почувствовал, о чем она просит, и жадно завладел ее губами, прежде чем она договорила, а когда она дернулась, удержал ее.

Но все же она была королевой. Через некоторое время он отпустил ее. Он не сомневался, что она даст ему то, чего они оба желают, но все-таки принять решение было ее привилегией.

Она поднялась и протянула ему руку.

— Пройдемся немного, — сказала она очень тихо.

В тени колоннады она пробежала губами по его руке.

— Как ты потерял палец, мой герой? В каком-нибудь бою?

Он лгал не только о месте своего рождения, но и об обстоятельствах. Они уже обросли самыми невероятными слухами. Но все же он старался как можно больше приближать свою ложь к правде — так было проще. Он ничего не знал о своем утраченном пальце, поэтому сказал так, как уже неоднократно повторял знати Корамвиса:

— Я потерял его в раннем детстве, мадам. Совершенно не помню, как это было.

Резная дверь бесшумно распахнулась, и за ней оказалась спальня. Этот символ потряс его — то, что ему предстояло овладеть ею не на какой-нибудь простой кушетке, показалось ему залогом будущего постоянства. Но она застыла на пороге, и ее лицо, все еще улыбающееся, внезапно изменилось — улыбка на нем теперь казалась чем-то вроде гирлянды, забытой после праздника. У нее был такой вид, словно (он не был вполне в этом уверен) она неожиданно увидела совсем другого человека, стоящего на его месте.

— В раннем детстве, — эхом повторила она, и ее голос стал странно бесцветным. — Я слышала болтовню, что в тебе кровь моего мужа. Ты думаешь, это возможно?

Ее внезапная холодность передалась и ему. Желание пропало, ладони покрылись липким потом. Он ощутил , что находится на краю такого страха, какого не мог даже вообразить.

— Вряд ли, мадам.

— У тебя желтые глаза, — выговорила она так, будто речь шла о чем-то совершенно ином, ужасном и непристойном — например, об убийстве. В один миг она, казалось, как-то усохла, сморщилась. Он увидел на ее лице всю вереницу долгих лет, которые в конце концов настигли ее. Он больше не желал ее, она пугала его — он сам не мог бы наверняка сказать, почему. Но он был так близко к власти, которую она предлагала, все еще хотел этого…

— Мадам, чем я обидел вас?

— У тебя глаза жителя Равнин! — прошипела она.

Кровь застыла у него в жилах. Он очутился в ловушке, каким-то образом оказавшись лицом к лицу с перепуганной старой женщиной, — а рядом распахивало призывные серебряно-золотые объятия ложе любви.

— Что тебе от меня нужно? — завизжала она. — Что ? Ты не можешь ни на что надеяться — ни на что, слышишь? Только выдай себя, и он тебя убьет!

Он невольно отпрянул.

— Да, да, уходи! Убирайся с глаз моих!

Он повернулся и почти сбежал от нее, гонимый силой ненависти и страха, которых не понимал.

Вал-Мала бросилась в спальню и захлопнула за собой дверь. Комната полнилась тенями.

— Ломандра? — спросила она их. Ничто не шевельнулось в ответ. Нет, не призраков ей нужно бояться. Не призраков — живых.

Живых.

Странно, но она никогда не сомневалась, ни на минуту не допускала сомнений. Она считала, что заравийка выполнила свое обещание и задушила ребенка Ашне'е. И ей даже присниться не могло, что мизинец, который она швырнула в жаровню, был отрезан от руки живого ребенка. Когда Ломандра исчезла, она ничуть не удивилась — глупая баба перепугалась и удрала в Зарависс. Это уже не имело никакого значения, ибо она сделала свое дело.

Но все же сейчас, ни разу за все эти годы не усомнившись ни на миг, она непоколебимо знала — знала! — что этот ребенок остался жив и превратился в мужчину. Мужчину с лицом, телом и всеми повадками короля.

Она считала, что отделалась от Редона.

Но это Редона она внезапно обнаружила рядом с собой — Редона в молодости, в расцвете красоты и величия, того, каким он был в Куме, когда ослепил ее, точно солнце. Она всегда верила, несмотря на все свои обвинения, что дитя Ашне'е было от ее мужа, — теперь же боги сочли нужным доказать ей это. И одновременно он дал ей ключ к загадке своего происхождения.

Умерла Ломандра прежде, чем успела поведать ему его историю, или осталась в живых и раскрыла тайну? Похоже, все-таки нет. Неужели у него хватило бы глупости пойти напролом и объявиться перед ней, знай он о своем происхождении? Если, разумеется, в его намерения не входило напугать ее.

Его необходимо убить. Но как? Говорили, что Амрек любит его. До странности быстрое возвышение Ральднора, судя по всему, подтверждало это. Она не осмелится так сразу подослать к нему убийцу. Тогда, может быть, стоит сообщить Амреку, что его фаворит — один из желтоглазых степняков? Но это раскроет ее участие во всем, то, что она пыталась сделать. Она ненавидела своего сына — и боялась его. Кто знает, чего захочет его левая нога? Как бы ей не пострадать еще больше, чем этому ублюдку.

Ледяной ужас сковал ее сердце. Что он затевает? Казалось, земля разверзлась у нее под ногами. В черном зеркале у кровати она уловила отражение своего лица, в этот миг лишенного всей своей красоты и старого — бесконечно старого, как пыль с древних могил.

Застис рдела на небе — красная рана на боку луны. В нижних кварталах гуляла шутка по поводу Астарис, звезды и цвета, который, несомненно, должны иметь волосы меж ее бедер.

Имя Амрека тоже было на устах у всех. Теперь, когда волнения варваров Таддры были подавлены, его ждали домой совсем скоро. Без пары стычек все же не обошлось. Нескольким женщинам предстояло оплакивать своих не вернувшихся мужчин, но больше ничто не угрожало престижу Дорфара. Худшее было позади. Катаос уже приехал в город, занявшись различными обязанностями в совете, которые необходимо было исполнить до королевской свадьбы. Ритуалам полагалось свершиться в традиционное время — на пике Застис.

Катаос также выражал свое почтение невесте. Он всегда был очень внимателен в этом отношении и при этом ни капли не вульгарен — два-три дорогих и, как подобает, уникальных подарка. Теперь он занимался подготовкой к королевской охоте в лесистых холмах, поросших циббами, дубами и терновником, к северо-западу от Корамвиса. Катаос питал определенные мысли касательно Астарис. Он был ценителем всего красивого и редкого. Детство, проведенное при дворе в Саардосе, научило его восхищаться подобными вещами и ценить их, но в то же время он постоянно был их лишен. Теперь он щедро платил за эмали из Элира и был готов хоть целый год терпеливо ждать, пока какой-нибудь ювелир достигнет требуемого совершенства в работе над каким-нибудь канделябром или сервизом. Ему приходилось дожидаться очень многого в жизни, терпением и упорством добиваться того, чего хотелось, и он достиг в этом совершенства. Поэтому, видя в кармианке произведение искусства, он точно так же был готов ждать, чтобы заполучить ее. Он уже побывал в нескольких высоких постелях, и постель Вал-Малы была среди них не худшей. И он наслаждался этим ожиданием ничуть не меньше, чем долгожданной наградой — а в некоторых случаях даже больше.

Сегодняшняя королевская охота была частью осуществления его намерений. Он не думал, что Астарис получит от нее какое-то удовольствие, если вообще ее заметит. Но будут и перерывы, когда он сможет осторожно завладеть ее вниманием.

Амрек был чересчур требователен к ней. По его наблюдениям, глухую стену ее отстраненности можно было пробить лишь нежностью и утонченностью. Это была одна из тех игр, в которые ему нравилось играть и в которых он знал толк. Она казалась некой восхитительной богиней-охотницей, выехавшей на прогулку. Он задумался, кто же так изысканно одевает ее, ибо не мог представить, что она сама интересуется такими вещами. Возможно, гардероб ей подбирала Лики, бывшая любовница Сарита.

Кстати, Сарит тоже был неподалеку. Сегодня его возничий Котон почему-то отсутствовал, и он сам правил своей упряжкой. Этот человек до сих пор был занозой в боку Катаоса. Он установил за ним периодическую слежку, но Ральднор, вероятно, подозревал, что такое возможно, и поэтому был осторожен. Похоже, он не причинял особого вреда. Как не раз прежде, Катаос задумался о его происхождении и намерениях и опять не получил никакого твердого ответа. Вдобавок была какая-то темная история с Ральднором и королевой. Но если связь между ними и имела место, то была довольно мимолетной. Теперь Вал-Мала заперлась, не принимая никаких посетителей, включая самого лорда-советника. Он слышал, что она заболела. Катаос ощущал, как множество нитей сплетается в очень насыщенный, но скрытый от его глаз узор.

Он увидел, как Ральднор вскинул руку, отдавая ему формальный салют. Повинуясь какому-то импульсу, Катаос нагнал колесницу Сарита.

— Надеюсь, вы наслаждаетесь охотой, Дракон-Лорд.

— Лорд-советник, я здесь для того, чтобы сопровождать принцессу, а не развлекаться.

— Очень похвально, что вы с таким вниманием относитесь к своим обязанностям. Но заверяю вас, что принцессе нечего опасаться в этом обществе.

Светлые глаза, так напоминающие древних королей, были озерами ироничного презрения на бесстрастном лице.

— Ваш ранг подходит вам как нельзя лучше, — заметил Катаос. — Пожалуй, я, сам того не желая, оказал вам услугу. А как поживает королева?

Выражение желтых глаз изменилось, и лорд-советник понял, что задел за живое. С вежливо-дружелюбным кивком, который использовался для всяких полезных мелких сошек и купцов, Катаос развернул свою колесницу прочь.

Полдень обрушил на тихий безветренный день неожиданную жару. Облака уже собирались в ватные башни, предвещая грозу.

Егеря выкурили оринксов из их неглубоких нор, спустили свору калинксов, и колесницы загромыхали следом.

Охота была, прямо скажем, не во вкусе Ральднора. Ему снова не давали покоя глубоко въевшиеся в него обычаи жителей Равнин: человек охотится лишь ради еды, одежды или самозащиты. Отнимать жизнь забавы ради считалось зазорным. Он назначил трех своих капитанов следовать за колесницей Астарис. В лесах он искал уединения. Когда-то одиночества было слишком много. Теперь он чувствовал, что ему некуда деться от толпы. От постоянно стоящего у дверей дежурного, от верного Котона за спиной, от злословящего двора, от солдатских сплетен. Даже от женщин в его постели с их разговорами, неизменно следующими за близостью.

Как и все, кто вынужден постоянно лгать, он чувствовал, что его постепенно поглощает та выдуманная личность, в которую он превратил себя.

Сквозь лесной купол пробивались палящие солнечные лучи. Он подумал о Вал-Мале и о том, что она вытянула из него. Желание в его душе странно перемешалось со страхом, став его частью. Ибо он боялся ее, боялся ее слов, обращенных к нему. По сто раз на дню он опровергал их — за вином, на тренировках, лежа без сил в объятиях очередной женщины после бурной любви. Однако она не сделала ничего, эта белолицая дорфарианка. Неужели она безумна? А в худшем случае, даже если она заговорит, Амрек все равно ненавидит ее и не доверяет ей… Думая об Амреке, он ощутил, что его раздирают противоречия. За время отсутствия король снова стал для него чужим, и между ними встали все легенды, все истории о призраках. Прилив пылкой верности, пережитый в королевском шатре между Илахом и Мигшей, вспоминался теперь с какой-то неловкостью, почти со стыдом.

Внезапно небеса потемнели. Его упряжку била крупная дрожь, и в конце концов она остановилась. Весь пейзаж, казалось, замер в беззвучной неподвижности. Это вывело Ральднора из глубокой задумчивости. Он взглянул сквозь корявые сучья наверх, в неподвижное бурое море туч. Ни дуновения ветерка, ни шелеста листьев. Ему вдруг пришло в голову, что нигде не видно птиц. Потом померкли последние лучи света, и стало совершенно темно — солнце точно бежало, изгнанное с неба чьей-то злой волей. В этой сверхъестественной тьме его охватил первобытный ужас. Он не имел ничего общего с обычным страхом. Это было нечто куда более древнее и непривычное.

В ушах у него зазвенело от тишины, он соскочил с колесницы и несколькими ударами ножа освободил свою упряжку от сбруи. Скакуны тут же бесшумно умчались прочь.

И тут грянул гром. Не с небес — из-под его ног.

Трава расступилась, хотя ветра не было. Деревья заскрипели, дрожа свинцовыми листьями. Земля застонала. Его швырнуло на железные сучья, но лесной пол содрогался и уходил у нег из-под ног. Он беспомощно покатился по опрокинувшейся набок местности. Вековая цибба с оглушительным скрипом подалась и, подпрыгивая, понеслась по образовавшемуся склону. Деревья ложились рядами, точно подкошенные какой-то гигантской незримой косой. Он не мог подняться и лежал, цепляясь за дерн, как смертельно испуганное животное. Было некуда бежать, негде спрятаться.

Последний спазм, сотрясший землю, был почти неощутим. Подобно морской волне, он неспешно прокатился по земле и стих.

Ральднор лежал, вцепившись руками в неподвижную землю. Через некоторое время он все же поднялся на ноги и выплюнул песок, набившийся в рот. Лес был неузнаваем. Драконьи дубы клонились во все стороны, иные лежали, как мосты, над огромными ямами, где совсем недавно находились их корни. Один из них сплющил заднюю часть его колесницы.

Он зашагал через выкорчеванный лес. Небеса просветлели, став светло-коричневыми. По пути ему приходилось перебираться через рухнувшие деревья и обходить места, где скалы раскололись и выплюнули наружу лежащую под ними почву.

Перед ним открылась прогалина, которой раньше здесь не было. Он мельком взглянул на то, что осталось от чьей-то колесницы и упряжки. Рядом лежал на боку мужчина — мертвый. Неподалеку от него стояла женщина. Было так темно, что он не мог различить цвет ее волос до тех пор, пока не подошел к ней вплотную.

Ее лицо было пергаментным, широко распахнутые глаза выглядели совершенно пустыми. Казалось, она тоже умерла, но каким-то чудом держится на ногах, как воины в древних висских могилах. В миг разъяренного просветления он выругал капитанов, которых послал за ней следом.

— Принцесса? — позвал он, остановившись в нескольких шагах. Она не ответила и не взглянула на него. — Вы не ранены?

Никогда еще она не была так физически близка к нему, и никогда еще он не видел ее такой опустошенной. Прежде она казалась лишь отсутствующей, спрятавшейся, замкнутой в себе, но сейчас от нее осталась одна оболочка. Должно быть, ее выжгло до самой души. С ней больше нельзя было обращаться, как с царственной и неприкосновенной особой, хотя любой мужчина, дотронувшийся до нее пальцем без согласия Повелителя Гроз, неминуемо рисковал остаться без руки. Таков был закон. Но сейчас она была просто женщиной, живым существом, которое нуждалось в помощи. Он положил руки ей на плечи, но ничто даже не дрогнуло у нее в глазах.

Тогда, тщательно рассчитав силу, он отвесил ей пощечину. От удара она чуть не упала, Ральднор еле успел подхватить ее. Он почувствовал, что ее мышцы расслабились, но продолжал ее держать. Наконец ее ресницы затрепетали. Глаза очистились от тумана и внезапно наполнились жизнью.

— Я никогда прежде не видела смерть, — сказала она спокойным и вполне разумным голосом. — Они отвели ее от меня.

— Вы не ранены? — снова спросил он ее.

— Нет. Я жива.

По ее тону он понял, что она имела в виду что-то совсем иное.

Раскат грома вздыбил разорванные в клочья облака. Небо нахмурилось и залилось длинной серой лавиной холодных слез.

— Кто вы? — неожиданно спросила она.

— Командир личной охраны вашего высочества, — ответил он с немалой долей иронии.

Струи дождя хлестали их по лицам. В ее изумительных красных волосах, казалось, вспыхивают искры.

Прежде ему никогда и в голову не приходило желать ее. Она была слишком прекрасной, слишком неживой. Но сейчас, держа ее за плечи под проливным дождем, он впервые погрузился в немыслимые колодцы ее глаз. И хотя ее лицо все еще излучало отстраненное безразличие, его «я» вдруг властно отозвалось на ее присутствие. Внезапно он пронизал всю глубину ее глаз и оказался на их дне, и теперь она была в его сознании, как опаляющее пламя, а он — в ее.

На миг обоих охватило потрясение и парализующий страх, но за этот миг они узнали друг о друге абсолютно все.

— Как…? — произнесла она.

— Ты знаешь.

— Подожди! — воскликнула она, но ее лицо уже озаряла безудержная радость, а разум был охвачен пожаром. Он знал, что она не должна этого делать, и она знала, и знала, что он тоже не должен.

Он привлек ее к себе, и она прильнула к нему с не меньшим пылом. Желание пронзило обоих, как удар молнии, и взмыло вверх пламенем могучего костра.

На черных развалинах леса, под бешено кружащимся небом, они отчаянно сошлись друг с другом, изгоняя призрак пережитого ужаса, словно оба ждали этого всю жизнь, словно были последним мужчиной и последней женщиной мироздания.

Напор дождя ослаб.

— Это было безумие, — негромко сказал он, глядя ей в лицо. — Кто угодно мог прийти сюда и увидеть нас. Мне не стоило подвергать тебя такому риску.

Она улыбнулась.

— Ты не думал об этом. И я тоже.

Слова были лишними — их связывало единение сознаний. Он поцеловал ее в губы и помог подняться. Казалось, они знали друг друга всегда. Видения из ее прежней жизни были туманными, замкнутыми; она не испытывала ни сильных страстей, ни сомнений. Его собственные амбиции, страхи, желания отступили прочь. В этот миг она была всем, чего он желал. Она затмевала все остальное.

— Можно поискать в этих холмах какую-нибудь повозку и пересечь горы, как крестьяне. В Таддре мы были бы в безопасности, — сказал он.

— Они найдут нас, — возразила она.

— И как же быть? Как? Амрек заберет тебя, а я попусту растрачу жизнь в его армии.

— Пока мне достаточно и этого, — тихо сказала она. — Для меня нет богов, но, может быть, Она поможет тебе.

Зная о нем все, она знала и о его расе. Он не боялся ее знания и не стыдился этого. В известном смысле она возродила в нем того, кем он был, но это была лучшая его часть, а не худшая.

Откуда-то из-за деревьев, словно с другой планеты, донеслись крики. Сначала он даже не поверил своим ушам. Но она бросила на него долгий взгляд, полный грусти и сожаления. Они отодвинулись друг от друга, и она снова стала неподвижной, превратилась в икону, а тоска в ее глазах растаяла, растворившись в янтарной желтизне.

Их отыскали четверо людей Катаоса. Они искоса поглядывали на Ральднора, смущенные тем, что знали его еще до неожиданного возвышения. С ними был капитан Волков; два других погибли, раздавленные в глубинах земных трещин.

Выражение ее лица не изменилось, когда она взошла на колесницу и ее увезли прочь. Осталось лишь эхо ее мыслей, точно обрывок мелодии, принесенный ветром.

Перед алтарем богов Грозы закололи семь молочно-белых коров. Укротился ли их гнев дымящейся кровью? Никто не мог знать наверняка, хотя гадание по еще не остывшим внутренностям утверждало, что это так.

Пол-леса было выдрано с корнем, огромные скалы сдвинулись с места. Иброн вскипел, точно котел.

Корамвис по большей части уцелел. В нижних кварталах обрушилось несколько зданий, в том числе публичный дом, чьи развалины погребли под собой десять лучших девушек. На много дней столица Висов стала весьма набожным городом.

Катаос, сидевший в резном кресле с открытой книгой на коленях, заставил их немного подождать, переминаясь с ноги на ногу, чтобы показать этим двоим солдатам-драконам, что не в его обычае тратить время на таких, как они. В углах украдкой сгущались сумерки.

— Вы просили у меня аудиенции, — сказал он наконец. — Вы ее получили. Насколько я понял, вас удручает какая-то проблема, касающаяся Ральднора эм Сара.

— Да, мой лорд, — отозвался один из них. Другой молчал, глядя в пол.

— Если это так, почему вы пришли ко мне? Разве вам не следовало обратиться к самому Дракон-Лорду?

— Дракон-Лорду! — солдат чуть было не сплюнул, но вовремя вспомнил, где находится. — Прошу прощения, мой господин, но я не желаю иметь с ним никаких дел.

— Если ты хочешь обвинить его в чем-то, солдат, тебе стоит обратиться к прокурору.

— Я решил, что лучше все-таки поговорить с вами, мой господин, поскольку лорд Амрек в отлучке.

Дело становилось любопытным. Этот болван видел какую-то личную выгоду в том, чтобы искать у Катаоса помощи перед Амреком.

— Что ж, я выслушаю тебя, — сказал Катаос.

— Мой лорд, я подвергаю свою жизнь опасности, говоря об этом.

— Раньше надо было думать. Ты уже сказал вполне достаточно, чтобы я приказал арестовать тебя. Продолжай.

— Землетрясение, — неожиданно сказал дракон. На его лице отразилась злость пополам с суеверным страхом. — Боги разгневались. Думаю… думаю, я знаю, почему. Я был с гарнизоном Повелителя Гроз в Абиссе, мой господин. Эта равнинная шваль все еще беспрепятственно въезжает и выезжает оттуда — Рашека больше заботит торговля, чем чистота города…

— Не отвлекайся от дела, солдат. Твое злословие неуместно.

— Прошу прощения, мой господин, я буду краток. Дежуря на улицах, я поймал одного мерзавца с Равнин, у которого не было пропуска. Он замахнулся на меня ножом, но проклятые заравийцы выхватили клинок из его руки и поклялись, что у него не было никакого ножа. Я вспомнил о нем чуть погодя и пошел искать его вместе с Игосом — ну, с ним. Мы забрали его девчонку, но король Амрек узнал об этом и отобрал ее у нас — и, похоже, оставил у себя, пока она ему не надоела. Нам никогда не было по вкусу…

— Ты собираешься плакаться мне на солдатские горести?

Солдат замялся и не сразу продолжил:

— После этого я еще раз пытался разыскать того парня с Равнин. Проследил за ним до одного заравийского дома, но заравиец сказал, что там никого нет, кроме его брата, у которого лихорадка. Тогда мне не удалось отыскать его, и я решил, что он убрался обратно на свои вонючие Равнины. Но я узнаю его, где бы ни встретил, мой господин. И Игос тоже.

— Очень славно. И какое же отношение все это имеет ко мне?

— Он здесь, мой лорд. В Корамвисе. Он называет себя Ральднором из Сара.

Лицо Катаоса не дрогнуло ни на миг.

— Подобные обвинения столь же глупы, сколь и абсурдны, — сказал он.

— О нет, мой господин. Я помню его. То же сложение, то же лицо — там не обошлось без висской крови. У того парня не было мизинца на левой руке. К тому же у этого Ральднора светлые глаза — для виса такое редкость. А волосы перекрасить и вовсе не трудно Сначала я был не вполне уверен, но он все время у меня перед глазами с тех пор, как король принял его на службу. В конце концов я окончательно уверился, и Игос тоже. Если Повелитель Гроз узнает об этом…

— И вы пришли ко мне.

— Ваша светлость приняли его в свою гвардию первым — не зная. И он искалечил вашего начальника гвардии…

— Кто-нибудь еще знает об этом?

— Нет, мой господин, клянусь!

— Тем лучше. Эти сведения могут оказаться очень полезны мне. Идите вниз, слуга проводит вас. Я прикажу, чтобы вас покормили. И заплатили вам за потраченное время.

Слуга Катаоса отвел ухмыляющегося дракона и его мрачного товарища вниз, распознав быстрый знак, сделанный хозяином. Этих двоих следовало опоить, а потом избавиться от них. Они были не первыми добровольными доносчиками, канувшими в неизвестность, и вряд ли их кто-то хватится, поскольку солдаты, даже драконы, постоянно дезертировали.

Катаос сидел, погруженный в раздумья. Он отнял жизни из предосторожности ради необыкновенной идеи, пришедшей ему в голову. Он помнил историю о желтоволосой женщине, Ашне'е, которая, как верила чернь, умертвила своего ребенка и сожрала его. В более просвещенных кругах в исчезновении младенца обвиняли много кого — лорда-правителя Амнора, Вал-Малу, даже Орна. И все-таки, если он остался в живых…

Желтоглазый мужчина, в чьих жилах текла кровь народа Равнин и кровь висов — царствующих висов, — кровь Редона… Как часто это сходство тревожило Катаоса! Неужели он наконец наткнулся на недостающую часть головоломки?

Ральднор. Ральднор, незаконнорожденный сын Редона от ведьмы с Равнин.

Знал ли об этом он сам? Нет. И его поступки, и его поведение свидетельствовали об обратном.

Катаос вспомнил о древнем законе — том, который гласил, что последнее дитя мужского пола, зачатое монархом перед смертью, становится его наследником. Он представил себе трон Дорфара. Он зачаровывал Катаоса, сияя в недостижимой дали всю его сознательную жизнь. А теперь ему в руки сама шла возможность претворить этот мираж в реальность — безумная, но вполне осуществимая, ключевым моментом которой будет Ральднор.

«Даже мой отец довольствовался лишь регентством», — подумал Катаос.

Ибо регентство было предпоследней ступенью перед самим троном. А под конец будет легче легкого избавиться от короля, в чьих жилах течет презренная равнинная кровь.

12

Долгий ласковый закат жарких месяцев опустился на горы и холмы, раскрасив их в нежные розовые, лавандовые и золотистые тона. Ральднор гнал свою колесницу по малоизвестным тропкам и окольным дорогам близ Корамвиса. Но он был слишком искусным возничим — управление колесницей не занимало его ум целиком. Он правил и думал о ней .

Амрека ожидали через три дня. С самого дня землетрясения Ральднор не приближался к Астарис. Он видел ее, как и прежде, лишь издали — движущуюся куклу на веревочках. Временами, хотя и не часто, он ощущал в своем мозгу движения ее разума, еле уловимые, как трепет крылышек мотылька. Она не доверяла ему среди чужаков — или же не доверяла себе самой. Иногда в темноте он чувствовал ее бесплотное присутствие, очень похожее на прикосновение. Но даже в эти краткие минуты контакта их мысленный разговор простирался далеко за пределы слов, в те отвлеченные, но вместе с тем доступные обоим области, которые составляют самую суть разума.

Он сходил с ума по ней, а она — по нему. Он знал это. Звезда терзала их обоих. Теперь он не звал в свою постель никаких женщин, потому что не желал никого, кроме нее. Он почти не спал, сгорая на своем внутреннем огне, как когда-то раньше. «Она снова сделала из меня жителя Равнин», — думал он. Она была девственницей. Это не удивило его — в тот короткий миг их мысленного единения он узнал всю ее жизнь. До него она никогда не желала мужчину. Теперь ее страсть была столь же всепоглощающей, как и его, но ни один из них не пытался искать другого. Они были связаны строгими правилами дворцового этикета — двое, подобных которым не было.

Как-то незаметно он очутился за озером. Тропы стали ненадежными, потом непроходимыми. Он спутал скакунов и пошел пешком. Странный инстинкт гнал его вверх. Солнце почти зашло, растекшись по вершинам гор лужицей ослепительного прощального света.

Неожиданно он наткнулся на хижину и чахлое поле. Дальше склон поднимался вверх, уходя в черноту пещеры. Он остановился, глядя туда. Ему приходилось слышать о людях, которых какая-то незримая сила приводила к краю обрыва и заставляла броситься в ущелье, на верную смерть. Что-то в черной пасти пещеры притягивало его с той же леденящей кровь неумолимостью.

Внезапно на пороге хижины показалась женщина. Похоже, она увидела его — помахала рукой и поспешила навстречу по склону. Женщина двигалась, кокетливо покачивая бедрами, но когда она приблизилась к нему, он мгновенно заметил, какая она грязная, старая, жалкая и вдобавок явно душевнобольная.

— Не хотите ли заглянуть ко мне в дом?

Не дождавшись его ответа, она в жуткой и отвратительной пародии на обольстительность приспустила платье с плеч, открыв висящее на шее ожерелье из сверкающих камней. Должно быть, она где-то украла его. Ничто ни в этой хижине, ни в ней самой не намекало на достаток, а эти фиолетовые камни… Она определенно не имела ни малейшего представления о том, какова их цена.

— Где ты нашла свое ожерелье? — спросил он. Она мгновенно прикрыла горло руками.

— У меня нет никакого ожерелья… нет-нет, никакого ожерелья!

Он приблизился к ней на полшага. Она завопила, и из хижины выскочил здоровенный верзила, лишь отдаленно напоминавший человека. Он взбежал по склону, женщина вцепилась в него, но он отшвырнул ее, и она упала лицом на иссохшую стерню.

Ральднор вытащил нож.

— Я — человек Повелителя Гроз. Берегись.

Человек-зверь остановился.

— Не стоило заставлять ее кричать, — сказал он с недоуменным упреком.

— Я ничего не сделал. Просто спросил о ее ожерелье. Это ты украл его для нее?

— Я? Нет, господин. Она дурочка, совершенно безобидная. Придется побить ее…

Услышав эти слова, женщина захныкала.

— Спроси ее, где она его взяла.

Верзила подскочил к ней и рывком поставил ее на ноги, потом взглянул на камни и ахнул от ужаса.

— Где ты взяла эти побрякушки, дрянь?

— Там… там, наверху… человек вышел, а я взяла, когда он спал.

Ральднор опять взглянул вверх, куда она тыкала, в чернильно-черную ноздрю скалы. И снова по спине у него пробежал холодок.

Была одна легенда — Эраз рассказывала ему, когда он был еще ребенком. Камень богини, Змеиное Око…

Он вынул из пояса монетку и бросил ее верзиле. А затем медленно зашагал по склону в пасть тьмы.

Почти в полночь любовники, все еще прогуливающиеся по саду, и запоздалые прохожие, идущие по своим делам, могли слышать шум проезжающей мимо колесницы. Женщины выглядывали из шафранно-желтых окошек и театрально вздыхали, ибо это Сарит проезжал по темным городским улицам.

На террасе Дворца Мира двое или трое часовых, что-то с громким хохотом обсуждавших, замерли и вытянулись в струнку. Когда он появился, у него был такой вид, что они не решились даже заговорить с ним. Впоследствии они обсудили это — наверное, какой-то наркотик наслаждения из Зарависса или женщина, оказавшаяся наконец не по зубам самому Ральднору эм Сару.

Во внутренней комнате скучал Клорис, офицер гвардии королевы. Ум Ральднора медленно шевельнулся. Он предположил, что Клорис снова волочится за Лики, но тот поклонился с вежливостью, доходящей до наглости, и сказал:

— Ее величество послало меня освободить вас от должности. Я имею в виду должность телохранителя принцессы Астарис. Вот бумага с печатью королевы. На закате мои люди проводили царственную кармианку — теперь она занимает покои во Дворце Гроз, — он улыбнулся с многозначительным видом. — Лорд Амрек, несомненно, ожидает найти ее там.

Внутри Ральднора что-то шевельнулось, оцепенение, владевшее им с самых гор, начало понемногу рассеиваться. Он ощутил, что ее здесь больше нет. Взяв узорчатый свиток, он бросил взгляд на печать Вал-Малы. (Котон уже давным-давно проверил бы ее.) Он почти ожидал такой внезапной смены тактики из страха перед возвращением Амрека.

Ральднор сказал какие-то обязательные слова, но Клорис не уходил.

— Есть еще одно дело — с час назад, ожидая вашего возвращения, я обнаружил оборванца, отирающегося вокруг ваших покоев. — Под взглядом Ральднора мерзкая усмешка Клориса слегка угасла. — В общем, я задержал его до вашего прихода. Он немой, но ваши… э-э, Волки… поняли по его жестам, что ему нужны вы. Сейчас он у них.

Ральднор отрывисто кивнул ему и отправился в караульное помещение. Клорис, которого вроде бы ничего больше здесь не держало, продолжил слоняться по комнате с видом полнейшего безразличия.

Немой таращился на него застывшими глазами, точно тень из страны мертвых. Он был нищим со стертыми до крови пыльными ногами, но сжимал в руках крошечный мешочек с прядкой кроваво-красного шелка — волосы, которые могли принадлежать лишь одной женщине.

Ральднор, еще не полностью стряхнувший дурман видения, посетившего его в пещере, действовал как во сне. Задержавшись лишь для того, чтобы набросить черный плащ, обеспечивающий анонимность, и не задумавшись ни на миг, он зашагал вслед за немым по улицам ночного города.

Они миновали Дворец Гроз и шли по широким белым бульварам, залитым цикламеновым светом луны. Вскоре улицы стали более узкими, а фонари начали попадаться куда реже. В конце концов его охватило беспокойство. Ленивый женский оклик из окна в деревянной раме на миг поставил эту женщину куда ближе к смерти, чем она могла представить.

От реки тянуло сыростью и плесенью. Проводник Ральднора свернул на улицу, застроенную особняками, высокие покосившиеся ворота которых были украшены гербами древних семейств, утратившими былой блеск. Теперь эти рассыпающиеся дворцы населяли водяные змеи и крысы, да еще, пожалуй, грабители, головорезы и сводники.

Немой поспешил по мостовой и нырнул в черную тень арки. «Идеальное место для убийства», — подумалось Ральднору, но он все-таки последовал за своим провожатым.

За высокой стеной буйствовал дикий сад. Он с изумлением смотрел на заросшие лужайки, на бледность давно упавших статуй. Немой резко остановился и протянул руку, указывая сквозь спутанные заросли на полуобрушенную громаду старинного особняка. Пустые глазницы выбитых окон слепо таращились на него, а за оплетенными плющом башнями серой сталью поблескивала река.

Проводник скользнул куда-то в темноту и немедленно исчез.

Ральднор вытащил из-за пояса нож. Это были ее волосы, он не спутал бы их ни с чьими другими, но все же эти развалины наполняли его свинцовым недоверием. Он пошел вперед, путаясь в траве, которую расчесывал ветер.

Сад был пуст. Единственные существа, которых можно было бы считать убийцами, охотились на более мелкую дичь, чем он.

Он прошел меж двух рухнувших колонн. Сквозь полуобвалившуюся крышу сочился бледный лунный свет. Впереди еле уловимым топазовым бликом блеснул луч от лампы.

Ральднор пошел через развалины в сторону этого отблеска и очутился в четырехугольной гостиной, выходящей на Окрис и наполненную шумом реки ночь. На другом берегу горели храмовые огни, здесь же мрак разгоняла лишь маленькая лампа, горевшая на подставке. В углу комнаты виднелась кровать с прозрачными занавесями. Он дотронулся до них, и мелкая пыль рассыпалась под его пальцами вместе с бесплотным от времени газом.

Он ощутил мягкое, спокойное, еле уловимое ищущее прикосновение к своему разуму и мгновенно обернулся. На пороге стояла женщина в плаще, с лицом, скрытым капюшоном. Он подошел к ней и, осторожно опустив капюшон, запустил руки в пламя ее волос.

— Как ты нашла это место?

— Я наконец-то стала прислушиваться к сплетням. Этот дворец многие годы служил местом любовных встреч. Его старый хранитель — слепой.

— Это он так говорит. Тебе не стоило подвергать себя такой опасности.

— У нас так мало времени, — ответила она спокойно. В этих словах звучало отчаяние, но при этом они не были грустными. Возразить ему было нечего, и он промолчал. Потом она прикоснулась к его лицу: — Твоя богиня говорила с тобой.

Он чуть отстранил ее от себя, и их окружила тишина, пронизанная шепотом реки.

— Нет, Астарис.

Очень медленно он приоткрыл для нее свой разум и позволил увидеть то, что видел сам. Шок, леденящий тело ужас; ради нее он смягчил охватившую его экзальтацию, забыв, что отчасти обязан силой впечатлений воспоминаниям, унаследованным от своей расы. Он провел ее по темной, предательски обрывающейся под ногами пещере, дал ей услышать звон капель, срывающихся с сырых каменных сводов, и поющую тишину, и увидеть внутреннюю полость, залитую неудержимым светом из какого-то немыслимого источника, становящимся ярче и ярче, а потом — ослепительную белизну великанши с извивающимся золотым хвостом. Анакир, Повелительница Змей. Казалось, его кости размягчились.

Но жуткий экстаз продлился недолго. Он постиг ее истинную суть — величественный символ, но не сама богиня. Даже ее змеиный хвост был ободран, часть золотых чешуи осыпалась и пропала. И все же Она стояла в Дорфаре, в самом сердце Виса, на протяжении бесчисленных веков, эта желтоволосая и белолицая богиня Равнин. Сколькие, подобно ему, нашли ее и бежали? Не многие. Кто-то ограбил ее, но в Дорфаре о ней не рассказывали даже страшных сказок — лишь легенды о горных баналиках и демонах, схожие во всех землях.

Он ощутил, как задрожала женщина в его объятиях, и обнял ее еще крепче.

— Я думала, что тебе было даровано видение, — сказала она. — Но Она тоже оказалась всего-навсего изваянием.

— Нет. Она подарила мне кое-что, пока слишком неуловимое для меня. Но со временем я пойму. Кроме того, мне нужна только ты. И мы найдем наш ответ. Я знаю это.

За террасой Застис заливала реку металлическим багрянцем. Она принесла им первое утешение страсти, а вслед за тем и ненасытное пламя, охватившее их. Особняк был тихим и укромным местом, он гасил в своих стенах шепоты и вскрики влюбленных — и мучительное счастье, перемежавшее каждую их близость этой нескончаемой ночью.

Клорис шагал по притихшим садам Дворца Мира. Он выпил изрядное количество вина, и было очень поздно — или, по его предположениям, рано. Близился рассвет. У маленького декоративного пруда сидела девушка в просторном светлом платье.

Он все еще волочился за Лики — просто потому, что все еще не получил ее. Сейчас, после четвертой чаши крепкого вина, ему пришло в голову, что теперь у него есть новость, которая может все изменить.

Он споткнулся о корень. В ветвях дерева, которому принадлежал этот корень, проснулась птица, издав серебристую трель. Лики обернулась.

— До чего же ты неуклюжий шпион, Клорис.

— Однажды ты порежешь рот о свой язычок, — он пьяно хихикнул. — С чего ты взяла, что я шпионю за тобой? Чтобы увидеть, как растет твой живот, в этом нет нужды, не так ли?

Он был очень доволен, когда та вздрогнула и отвела взгляд. Приблизившись к ней, он одной рукой обхватил ее за талию, а другой ущипнул за грудь. Она оттолкнула его.

— Все надеешься, что неутомимый Дракон-Лорд еще будет делать это с тобой, Лики?

Она ничего не ответила.

— Сарит нашел себе другое лакомство, — продолжил Клорис вкрадчиво. — Странную эксцентричную даму, которая посылает немых оборванцев, чтобы те провожали его к ней, — и тут же понял, что завладел ее вниманием.

— О чем это ты?

— Явился немой, и Ральднор куда-то пошел следом за ним. Куда еще они могли отправиться в ночь Застис?

— Немой… — протянула она, вроде бы недоумевая.

Он небрежно прислонился к дереву.

— Немой, бессловесный, безъязыкий оборванец.

Двигаясь, как он думал, с неожиданной быстротой, он прыгнул на нее и прижал к себе, но она вывернулась и, прежде чем он успел ее остановить, расцарапала ему щеку острыми, как иглы, ногтями. Он с криком отшатнулся, а она бросилась бежать по ровно подстриженным лужайкам.

Возвращаясь обратно через сад, Клорис прошел мимо ночных патрульных с фонарями. Стоило ему миновать их, как один с ухмылкой повернулся к другому:

— Гляди-ка, нынче ночью Клорис наткнулся в кустах на калинкса!

Занялся рассвет, холодный, точно прогоревший костер, и звезда подернулась пеплом.

С ледяными глазами Лики остановилась у ворот Дворца Мира.

Как она и думала, железная колесница стояла немного поодаль на белой дороге, ожидая ее. Все окутывала полупрозрачная пелена тумана, и колесница точно вырастала из него, тяжелая и черная, как застарелый гнев. Она положила руку на поручень и подняла глаза. Он научился править своей упряжкой одной левой рукой. Наверное, это было очень нелегко.

— Как видишь, твой малец-посыльный отыскал меня, — сказал он. — Похоже, теперь тебе, на свой женский лад, хочется навредить Ральднору из Сара так же сильно, как и мне. Я знал, что мой час придет.

— Тогда, Ригон, я могу сообщить кое-что, что тебя обрадует. Но после этого я выхожу из игры. — Она взглянула на свою руку, лежащую на поручне, потом снова подняла глаза. — Твой враг провел эту ночь с принцессой Астарис.

Шрам на щеке Ригона, казалось, сверкнул, подобно молнии. Его черты исказила гримаса не то боли, не то свирепой радости.

— Ты соображаешь, что сказала, женщина? Ты говоришь правду или то, что хочет твой гнусный язык?

— Правду. Неужели я осмелюсь произнести подобное обвинение, если это не так?

— Припоминаю, — протянул Ригон, — в Абиссе он не вылезал из постелей разных шлюх. Похоже, он и здесь не утратил этой привычки.

— Я уже давно начала подозревать, что между ними что-то есть, — продолжила Лики, и ее глаза зло сверкнули. — Вчера к нам пришел нищий, выпрашивая хлеба. Он был нем, и она случайно услышала об этом. После чего велела привести его, а потом отослала меня. Это было еще до того, как за ней пришел эскорт королевы, чтобы отвести ее во Дворец. Когда на закате она ушла с ними, то оставила всех придворных дам, чтобы они позаботились о ее нарядах и драгоценностях. Это показалось нам необычным, но она всегда странная. Я не задумывалась об этом, пока не узнала, что немой оборванец пришел сюда в полночь и увел с собой Ральднора — в какое-нибудь любовное гнездышко, как было решено.

— Какая же ты все-таки ревнивая сучка, Лики. Боги покарают тебя за это, — он ухмыльнулся. — А теперь ты отправишься со мной и повторишь все это для лорда Катаоса.

Перепуганная, она рванулась прочь от колесницы.

— Я же сказала, что с меня довольно.

— А я сказал, нет.

Она бросилась бежать, охваченная внезапной паникой, но он легко ухватил ее за руку и дернул к себе. Украшенный драгоценными камнями гребень вывалился из ее прически на дорогу. Колесница, качнувшись, пришла в движение, и пламенеющие небеса понеслись в противоположную сторону.

К рассвету они добрались до виллы Катаоса, каменно-неподвижной над еще сонным городом. Ригон дернул поводья, останавливая колесницу, и стреножил скакунов. За все это время он лишь раз оглянулся на нее.

— Жди здесь. Если убежишь, я разыщу тебя, а я умею быть очень настойчивым.

Он прошел сквозь узкую калитку в стене, и дверца захлопнулась.

Она не осмелилась убежать, хотя ждать ей пришлось довольно долго. Она слишком хорошо помнила воспаленный шрам, вспыхнувший собственной багровой жизнью. В конце концов она открыла вделанное в браслет круглое зеркальце и попыталась привести в порядок краску на лице. Потерянный гребень стоил немалых денег; без сомнения, какой-нибудь вор отыщет его и будет вне себя от радости.

Наконец слуга в желтой ливрее Катаоса открыл дверь и поманил ее. Она пошла вслед за ним по роскошным комнатам, пока не очутилась перед лордом-советником, от которого ее отделяло лишь несколько шагов по ледяному мрамору.

Он был совершенно бесстрастен, как обычно, но слева от него стоял Ригон, явно вне себя от нетерпения.

— Ну что, мадам? — холодность Катаоса была полной противоположностью безумному возбуждению человека, стоявшего рядом с ним. — Я услышал забавную историю. Полагаю, вы были любовницей Ральднора.

— Некоторое время назад, — ответила она резко.

— А теперь направо и налево рассказываете о бывшем любовнике?

— Я здесь не по собственной воле.

— Вот как? С Ригоном вы тоже говорили не по собственной воле? Что движет вами, мадам, — здравый смысл или злоба?

— Думаю, что боги Дорфара не пощадили бы меня, если бы я позволила осквернить ложе Повелителя Гроз, — проговорила она твердо и с едким достоинством.

— Что ж, я еще раз послушаю ваш рассказ. Однако советую быть осторожнее со словами, которые выбираете. Интересно, понимаете ли вы, на что обрекли Ральднора? Вижу, что понимаете. Тогда помните, что если солжете мне, то сами отправитесь следом за ним.

Вал-Мала покрутила жемчужину, висящую в ложбинке у ее бархатистого горла.

— Бедный Катаос, — промурлыкала она, — я совсем тебя забросила.

— Это ваша привилегия, мадам, и мое несчастье, — улыбнулся Катаос. — Но не причина, по которой я просил вашей аудиенции.

Она приподняла бровь. Утром вернулся Амрек, и все следы ее мнимого недуга как рукой сняло. Их встреча, насколько он слышал, вышла по обыкновению бурной. Разумеется, Вал-Мала не отправилась бы на нее, будь она в хоть сколько-нибудь уязвимом состоянии.

— До меня дошли некоторые странные сведения, которые, не сомневаюсь, причинят вам большое горе. — Он сделал секундную паузу. — Эти сведения касаются невесты вашего сына — Ага, она явно заинтересовалась! И даже не пыталась скрыть своего интереса. — Тем не менее обстоятельства дела неясны. Я обращаюсь к вам, мадам, чтобы вы рассудили, правда это или ложь.

— Расскажи мне, что она сделала.

— Я слышал, что она назначила свидание Ральднору из Сара, избранному военачальнику Повелителя Гроз.

Он оказался не готов к волнению, вызванному у нее его заявлением.

— Ты хочешь сказать, что она отдалась ему, стала его шлюхой? — осведомилась королева с горящими глазами.

Катаос подавил улыбку. Как ни забавно, он предполагал, что сама она тоже стала «шлюхой» Ральднора.

— Сарит никогда ничего не значил для меня, — отрезала она, похоже, догадавшись о его мыслях. — Он наглый выскочка. Я не стану жалеть, когда Амрек избавится от него.

По лицу Катаоса невозможно было догадаться о его мнении на этот счет. Он-то как раз горько сожалел о неизбежности смерти Ральднора — Ральднора, который мог дать ему в руки ключ к столь многому. Если б только у него было время продумать все как следует! Но некоторые обстоятельства и тем более их предательское разглашение оказались непредвиденными. Он был вынужден пойти на крайнюю меру — отдать Астарис на съедение Вал-Мале — из-за того, что человек, на которого он собирался поставить, оказался болваном. Он сожалел и о том, что восхитительное тело Астарис достанется лишь пламени.

— Ваше величество, если лорд Амрек поймет, что я действую против принцессы, он попытается остановить меня, возможно, даже найдет способ меня устранить. Но если предпринять расследование от вашего имени, я смогу безбоязненно установить факт измены.

Она кивнула головой в золотистом парике, выражая недвусмысленное согласие.

— Займись этим. Какие у тебя планы?

Он кратко перечислил ей их. Странно, но в этот миг он напомнил ей Амнора — Амнора, который пообещал ей устроить смерть Редона и в награду получил свою собственную смерть. Но, выслушав его, она улыбнулась, ибо уже видела всех своих врагов поверженными, как наяву представляла себе это падение ярких звезд и изгнание старых призраков.

Человек поклонился Ральднору, сидящему на террасе Дворца Мира, и вложил ему в руку драгоценный перстень.

— Вам знаком этот камень, мой лорд?

— Это кольцо принцессы Астарис. Как оно оказалось у тебя?

— Не стоит гневаться, мой лорд. Моя госпожа заверяет вас в этом. Она просит вас быть у нее сегодня вечером.

— Кто такая твоя госпожа?

— Вы хорошо знакомы с ней, Дракон-Лорд. Ее последний слуга передал вам послание без слов.

Ральднор взглянул на этого человека, и сердце у него сжалось от страха за нее. Слова были слишком дерзкими. На этот раз она выбрала не лучшего гонца.

— Ты чересчур болтлив. Будь осторожнее.

— Прошу прощения, мой лорд. Я делаю лишь то, что мне приказано. Вы придете туда, где виделись с ней в прошлый раз?

— Она знает, что да.

— Вы помните дорогу? На этот раз вам придется обойтись без проводника.

— Я помню.

— Тогда приходите через два часа после заката, когда она уйдет с пира. — Он снова поклонился и исчез.

Занимаясь определенным ремеслом на берегу реки, он сам отлично знал заброшенный особняк на Водной улице. Похоже, они расспросили придворных дам принцессы о том, где те назначают свои свидания, а потом выжали из старого дурака-хранителя все остальное — о женщине под капюшоном, о ее любовнике и о бесценных камнях, полученных в уплату. Потом главная придворная дама Астарис выкрала у нее перстень. Это было легче легкого, и, пробираясь по саду, злодей с презрением думал о глупости этих великих, у которых есть все и которые считают себя столь любимыми богами, что полагают, будто никогда не изведают горя. Что ж, туда этой парочке и дорога.

Ральднор почти догадывался о западне, устроенной для него. Не сознанием — это было какое-то покалывание в глубине его костей. Но он не стал ни анализировать его, ни колебаться, ибо все это время он, казалось, жил в пелене страсти. Кроме того, он уже опасался предательства прежде, но не столкнулся с ним.

Когда он вышел из ворот, вслед за ним от стены отделилась никем не замеченная фигура, закутанная в плащ с капюшоном, как и он сам.

В старых немощеных переулках города его интуиция обострилась до предела. Когда он добрался до улицы старых вилл, по его телу без явных причин бегали мурашки. Он нырнул под арку, выхватив нож из-за пояса, и пошел через полный шорохов сад к портику огромного дома. Где-то впереди снова горела лампа, но это не успокоило его натянутые нервы. Он остановился и потянулся к ней разумом через весь мрачный дворец, пропахший речной сыростью, но не уловил ответа. На миг его охватил цепкий леденящий страх, что ее больше нет в живых, но смерть Аниси подсказывала ему, что уж это-то он обязан почувствовать.

Через мрачные залы он прошел в гостиную. Лампа светила, как и в прошлый раз, но более приглушенно, за стеной плескалась река. На кровати лежала смутная темная тень. Внезапно она поднялась и высунула из-за полога ухмыляющееся лицо со страшным багровым шрамом.

— Сегодня тебе достался не столь лакомый кусочек, как ты предвкушал, Сарит.

Ригон. Он едва узнал его. Внезапно пришло понимание, что мрак соседнего зала скрывает в себе множество людей. Одним прыжком он пересек комнату и узкую полоску террасы. Взвившись в воздух, он увидел Окрис, раскрывший ему гостеприимные объятия.

Прежде он плавал в разгар лета в неглубоких ручьях Равнин, чтобы смыть с себя дневную пыль. Но сейчас, в Корамвисе, река была медлительной и очень холодной в своей глубине. Когда он поднял голову, чтобы глотнуть воздуха, то уперся взглядом в каменную стену, липкую от оплетающих ее склизких водорослей, где в грязной пене плавал старый кухонный горшок.

Терраса разрушенного дворца осталась позади — теперь ярко освещенная. Они знали, что он в воде, но он двигался слишком быстро для них, а они решили, что он поплыл в другую сторону, поскольку показывали именно туда. Их внимание привлекла полузатонувшая доска, и один из солдат метнул в нее дротик. Ральднор снова нырнул.

Свет красной луны проникал в глубину, и речные боги преследовали его по пятам.

Он поднялся к поверхности еще раз; теперь особняк остался далеко вниз по течению. Из воды вели разбитые ступени. Он вылез на заброшенную пристань, распугивая крыс. За пристанью начинались темные переулки. Он наугад выбрал один и двинулся по нему.

Вскоре до него донеслись мужские голоса и приглушенный звон чешуйчатых лат. Потом за рядами убогих лачуг слева от него показались факелы. Должно быть, они все же поняли, что под доской никто не скрывается, и разбились на две группы. Он взобрался по фонарному столбу и перелез с него на крышу какого-то домишки, вжавшись в грязную глину, еще не остывшую после дневной жары.

Они прошли под ним, тыча копьями в темные места — двери, переулки, — но не глядя вверх. «Наверное, он побежал к воротам!» — прокричал кто-то. По узкой улочке преследователи направились на север.

Охваченный волнением, он лежал на крыше. Кроме него и преследователей, все было неподвижно. Он все еще видел рыжеватые отблески их факелов, сместившиеся куда-то вправо, и на их фоне — хижины, точно вырезанные из черной бумаги. А за ними сквозь однообразие трущоб пробивался бледный отсвет сигнальных огней, отмечающий укрепления Речного гарнизона.

В голове Ральднора забрезжил полуоформившийся план, план безумца, как уже случилось с ним однажды. Если он доберется до Крина, возможно, ему удастся, воспользовавшись своим рангом, конфисковать колесницу и прорваться на ней сквозь патрули к Дворцу Гроз — кому придет в голову, что он отважится появиться там? Он должен найти какой-либо способ пробиться к Астарис. Теперь у него наконец-то, хотя и не при лучших обстоятельствах, появилась свободная минута, чтобы осмыслить произошедшее и представить, что будет с ней. Но он вытащит ее из любой темницы, куда бы ее ни бросили, пусть даже его шансы будут ничтожны, а ее тюрьма крепка. Если потребуется, он без раздумий отдаст за нее жизнь и свободу, ибо одна мысль о том, что он отдаст ее огню, была совершенно невыносимой, и собственная гибель казалась ему неизмеримо более предпочтительной, нежели ее мучения. Это были совершенно новые, неизведанные доселе чувства. Как тогда в саду, в Абиссе, какой-то импульс подчинил его себе и погнал вперед.

Он перемахнул через парапет и бесшумно приземлился на булыжники мостовой.

И увидел — слишком поздно — патруль, затаившийся, поджидая его. Они выскочили из укрытия, и звезда ярко раскрасила их обрадованные лица. Он метнулся назад и услышал громкий крик. Замелькали огни факелов.

Он бросился бежать по узкому переулку, во второй раз свернул на улицу Свиданий и очутился на открытой, просматриваемой со всех сторон площади перед высокими воротами гарнизона. Двое часовых в красных плащах, опираясь на копья, стояли на площадке перед воротами. Они явно скучали, до сей поры не ожидая от этой ночи ничего особенного. Крики преследователей Ральднора и огни факелов заставили их вскинуть головы. Они напряглись, крепко сжимая копья.

Внизу показалась бегущая фигура, а за ней — четырнадцать или пятнадцать гвардейцев королевы. Потом на миг движение прекратилось, и люди застыли, точно актеры в живой картине, залитые дрожащим огнем факелов.

Ральднор взглянул на часовых на площадке и, набрав полную грудь воздуха, приготовился заговорить со всей возможной властностью. Ему вновь предстояло бросить кости в игре со смертью, но перед глазами у него стояла лишь она .

— За спиной у него что-то со свистом разорвало воздух, и он ощутил сильный толчок в спину. Сначала он решил, что в него запустили камнем, но боли не было. Он обернулся, чтобы взглянуть на них — еще в самом начале подготовки его учили никогда не поворачиваться к противнику спиной, но он забыл об этом. И в тот же миг понял, что больше не может видеть. Это произошло внезапно, — слишком стремительно, чтобы он успел испугаться. Потом отключился слух, а после этого померкло все. Последнее, что промелькнуло у него в сознании, было женское имя, сияющее, точно алый камень, но он уже не мог вспомнить, кому оно принадлежит. Через миг он провалился в ничто.

Гвардеец, вонзивший нож в спину Ральднора, отошел в сторону, и его жертва мешком свалилась на землю. Он ухмыльнулся, глядя прямо в лица часовых, и наклонился, чтобы вытереть кровь с лезвия об одежду беглеца.

— У вас есть право убивать? — крикнул один из часовых.

— Вот мое право, — стражник тщательно обтер нож и ткнул в эмблему Вал-Малы.

Часовой обернулся и крикнул что-то во двор. Почти тотчас же ударил набат.

— Расскажете о своих правах Дракону Крину, когда он придет.

— И кто же нас здесь задержит? — выплюнул гвардеец. Но ворота уже широко распахнулись, и оттуда выдвинулась фаланга солдат, полностью вооруженных, вплоть до щитов. Одного из них быстро послали за Крином.

Вскоре на галерее показался Дракон-Лорд, не выказавший ни неудовольствия, ни удивления тем, что его вызвали из-за какой-то стычки. Он спокойно оглядел всю сцену и в конце концов спросил абсолютно ровным тоном:

— Кто этот человек?

— Он наш по приказу королевы, — огрызнулся гвардеец. — Не чините нам дальнейших препятствий, Дракон-Лорд.

— Я так и не услышал ответа на свой вопрос, — подчеркнуто вежливо напомнил Крин, но в его глазах блеснула сталь. — Я спросил вас, кто этот человек.

— Сарит, называющий себя Ральднором. Военачальник короля Амрека.

— И какое же преступление он совершил?

— Это дело королевы, Дракон.

Крин склонился над человеком по имени Ральднор и осторожно перевернул его. Тот явно недавно выбрался из реки и, судя по его виду, был одной ногой в могиле. Крин приподнял одно веко, коснулся безжизненного запястья. И со странным чувством неотвратимости заметил, что на левой руке не хватает мизинца. Он слышал россказни о фаворите Амрека, хотя и не придавал им значения. Но это лицо было лицом Редона. И его преследовали крысы Вал-Малы. Крин не питал особой любви к королеве, и, кроме всего прочего, этот район Корамвиса находился под его личной юрисдикцией. Он почувствовал, как слабо трепещет под его пальцами пульс Сарита — тот быстро терял кровь.

Крин выпрямился.

— Вы превосходно справились с заданием своей госпожи, — сказал он резко. — Этот человек мертв.

Еле уловимый знак — и фаланга сомкнулась вокруг него и Ральднора. Двое солдат подняли раненого на щит и быстро унесли за ворота.

— Вы не имеете права! — закричал гвардеец королевы.

— Я вынужден напомнить вам, господа, что вы находитесь на территории Речного гарнизона. Здесь я имею все права. Но если вам будет угодно дождаться нашего врача, он, без сомнения, подтвердит только что сказанное мной.

Им не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться.

Его радушие было безупречным. Он даже приказал принести им вина, пока они, бранясь, расхаживали по залу. В конце концов появился старик в одеянии, покрытом какими-то пятнами. Он бросил тревожный взгляд на Крина, потом буркнул:

— Мертв как падаль. Клинок пронзил легкое.

Гвардеец мгновенно вскинулся:

— Если бы я задел легкое, у него на губах выступила бы кровь. Думаешь, я ни разу не видел, как умирают? Ты не разбираешься в своем ремесле, Эарл тебя побери!

Врач вскипел. Ложь по приказу Крина далась ему нелегко, но нотация этого дилетанта вывела его из себя.

— Зато вы отлично разбираетесь в своем — уничтожать то, что создали боги! А мне приходится штопать, что могу, после ваших святотатств. Вы прикончили свою жертву, и если вам известен способ, как остаться в живых с остановившимся сердцем, буду очень рад узнать о нем. Что же до Эарла, ему об этом месте известно куда больше, чем нам с вами.

13

Амрек повертел в руках ожерелье из драгоценных камней. Прекрасная вещица, достойная быть принесенной ей в дар. Но доставит ли она ей хоть какое-то удовольствие? Похоже, она никогда не замечает, что носит. Он кивнул ювелиру и его помощнику, не отводя глаз от камней, поблескивающих в свете лампы. Ему было не по себе. Он виделся с ней на пиру, и она показалась ему такой же далекой, как и прежде — но при этом странно изменившейся. Он не мог четко обозначить эту перемену — просто ощущал ее. Когда он обнял ее в передней, то почувствовал нечто странно новое, словно какой-то исходящий от нее бесплотный аромат. Но не он вызвал эту перемену; она была не из-за него и не для него. Ему казалось, что он потерял все, чего успел достичь с ней. Проклятая Таддра! Он тосковал по этой женщине каждую одинокую ночь в горах. Откуда ему придется начинать снова?

Из-за приоткрытой двери донесся еле слышный шорох. Амрек поднял голову и увидел стоящую на пороге Вал-Малу.

— Моя царственная матушка. Какая неожиданная радость!

— Отошлите своих людей, — с ходу приказала она — То, что мне предстоит вам сообщить, не для их ушей.

Он отложил ожерелье и поднялся.

— В чем дело, мадам? Неужели сегодня Катаос оставил вас неудовлетворенной?

Она ничего не сказала. Ее лицо казалось маской бесстрастия, но она не умела носить эту маску. Под ней он различил еле сдерживаемое торжество. Он взглянул на нее пристальнее, и дурное предчувствие прошлось по его коже липкими и холодными пальцами. Амрек сделал знак ювелиру с помощником, все еще топтавшимся в углу, и они, кланяясь, попятились прочь. Он едва заметил это.

— Ну, мадам? Что у вас за новости?

— Сын мой, — начала она. — То, что я намерена рассказать вам, касается вашей невесты.

Он почувствовал, как в душе у него поднимаются волны черной ярости.

— Что с ней произошло? Что вы с ней сделали?

— С ней произошло многое, но я не сделала ничего, лишь раскрыла это.

Ненависть, клокотавшая в ней, искажала ее черты, делая их уродливыми. Он сжал ее плечо. Ему казалось невозможным, что когда-то он был заключен в ее теле, находился в ее полной власти — а теперь был свободен от нее, мог, если бы захотел, выдавить из нее жизнь, но все равно оставался перед ней беспомощным и хнычущим ребенком.

— Довольно игр, мадам. Рассказывайте, что хотели.

И увидел ее улыбку. Она не смогла удержать ее.

— Ваш Дракон-Лорд, Ральднор Сарит, взял на себя смелость учить вашу невесту постельным премудростям.

Он оттолкнул ее, словно она обожгла его.

— Не лги мне, — выдавил он, прекрасно зная, что даже она ни за что не осмелится солгать ему в подобном деле, и внезапно снова ощутив тот новый, безымянный, бесплотный запах, источаемый кожей Астарис.

Вал-Мала снова спряталась за ничего не выражающей маской и принялась излагать.

Пока она говорила, он не сводил глаз с ее губ. Казалось, он следит за тем, как с них слетают слова, как будто смотрел на крыс, выбирающихся из какой-то зловонной подземной щели. Когда она закончила, его лицо стало совершенно застывшим и пустым, словно дурацкая раскрашенная маска на карнавале.

Он отвернулся от нее, закрыв глаза, чтобы их не резал свет, ее монотонный голос преследовал его, проникая в самые отдаленные уголки сознания.

— Разумеется, Амрек, будет гораздо лучше, если ты узнаешь до свадьбы, а не после нее, какая дрянь твоя принцесса. Тебе что, нужна в постели шлюха, которая каждую ночь будет приходить к тебе из койки одного из твоих солдат?

Глаза ее блестели, но все же что-то внутри нее подрагивало, ожидая вспышки его гнева. Она отлично помнила, как однажды, еще ребенком, он набросился на нее, когда она отказала ему в чем-то, и убил бы, окажись у него под рукой оружие. Но ничего не последовало. Ее охватило злорадное торжество.

— Ты предпочитаешь, чтобы тебя обманывали, Амрек?

— Да, — отозвался он без всякого выражения.

— Похоже, другие беспокоятся о твоей чести и королевском достоинстве больше, чем ты сам. Возможно, Амрек, если бы ты воспользовался своим правом жениха, она удовлетворилась бы этим и не стала смотреть на сторону. Тебе дали женщину, а не кусок хрусталя.

Он вышел из круга света, отбрасываемого лампой. Она слышала, как растекается в темноте его молчание.

— Тряпка! — прошипела она. — Подумай о том, как посмеялась над тобой эта кармианка. И позаботься, чтобы она заплатила за это.

Он шел по дворцу, полуослепший от приглушенного света ламп. Придворные дамы в ее передней в ужасе разбежались, увидев его лицо. Он распахнул внутренние двери и очутился с ней лицом к лицу, словно она ожидала его.

Он с грохотом захлопнул за собой двери и остановился, глядя на нее.

— Меня обручили с вами в Лин-Абиссе, мадам. Я пришел осуществить свои права.

— Как вам будет угодно, мой лорд, — отозвалась она без отвращения и без охоты. Он понял, что она примет все, что бы он с ней ни сделал, ибо он был лишним в ее жизни. Ярость подступила к горлу, словно горькая желчь. Он ощутил себя бессильным, как плотски, так и во всех прочих смыслах, перед ее безумной безмятежностью.

— Он принудил тебя? — спросил он.

И в тот же миг уловил ее отклик. Как и однажды в прошлом, он увидел, как в бездонной глубине ее глаз что-то мелькнуло — но это был не страх. Это была жалость к нему. Она жалела его — она жалела! Знала ли она, что ее ожидает?

— Нет, мой лорд. Я этого хотела. Простите, что причинила вам боль.

— Боль? Думаю, стоит кое-что разъяснить тебе, Астарис. По законам Дорфара за это ты отправишься на костер.

— А Ральднор? — мгновенно спросила она, как будто собственная судьба совершенно ее не занимала.

— С ним сделают то, что я прикажу, — ком в горле чуть не задушил его. — Самое меньшее, что ему грозит — кастрация и виселица.

Она взглянула на него, но во взгляде не было мольбы. Лишь покорность — за них обоих. Он представил, как ее привяжут к деревянному столбу, как жадное пламя начнет лизать ее ступни, пожирая хрупкие кости, точно трут; увидел, как наяву, распадающиеся лепестки ее золотистой плоти, черный пепел, носящийся на утреннем ветру, и облако ее пламенеющих волос, которые сами были пламенем, — и издал нечеловеческий вопль, закрыв глаза руками, чтобы погасить миллион маленьких костров, в которые превратился свет ламп.

— Я ничего не могу сделать, — закричал он. — Ничего ! — и понял, что плачет. Он схватил ее, но прикосновение ее волос было невыносимым. — Нет, — прошептал он, — я не позволю тебе умереть только потому, что таков обычай. Я найду способ.

Смутно, точно откуда-то издалека, он ощутил легкое прикосновение ее руки, горький бальзам утешения этой женщины, которая предала его и могла ожидать в отплату лишь смерти. А следом пришла мысль о Ральдноре, за которым сейчас охотились по всему Корамвису, — о человеке, которому он доверил охранять ее. Умрет ли он от ножа нетерпеливого гвардейца или доживет до веревки, которой ему удалось избежать в абисском саду? Амрек немного помолчал, принимая ее сочувствие, потом отстранился.

— Я пришлю сюда кого-нибудь, — отрывисто сказал он. — Уйдешь с ними. Я не могу дать тебе ничего, кроме твоей жизни. Ничего с собой не бери.

— Мне придется уйти одной? — спросила она.

Он ощутил, как вокруг него смыкается броня всех этих долгих лет.

— Мадам, — раздраженно произнес он, — не просите у меня слишком многого. Толпа тоже должна получить развлечение. Кроме того, ваш любовник, скорее всего, уже мертв.

Амрек не знал, собиралась ли она сказать ему что-то еще. Он развернулся и вышел, оставив ее в комнате, залитой ослепительным светом ламп. Будет легко обмануть пламя и все же потерять ее. Он чувствовал, как непоправимо ужасна его правота. Астарис не была предназначена ему — он всегда об этом догадывался, и его тело в своем воздержании тоже знало это. Теперь он вернулся в то время, когда еще не знал ее. Он снова стал самим собой — облеченным властью безумцем, чудовищем, калекой. Он снова натянул на себя свой образ. Все, что ему теперь оставалось, — жить в этой яростной тьме.

«Я должен быть верен себе», — решил он.

Перед рассветом пришел человечек, нервный и суетливый, который провел ее по нижним коридорам дворца, предварительно закутав в старый залатанный плащ.

В садах было темно и пусто, а у ступеней, ведущих к реке, покачивалась лодочка. Она прошла между двумя каменными драконами и ступила в нее. Стражи не было. У ее двери тоже не было стражи…

Взошло солнце, затопив Окрис жидким золотом, и ее непрерывно потеющий провожатый повел лодку по течению, неумело работая веслами. По обеим сторонам реки проплывал белый утренний город. Она не спрашивала, куда они плывут. Это ее не волновало.

С тех пор, как они стали любовниками, она всегда чувствовала Ральднора в своем сознании. Пусть еле уловимо, но он всегда был где-то там — смутно, но весомо, ненавязчиво, как память. Но перед тем, как Амрек пришел к ней, она почувствовала, что этот негасимый огонек потух. Это была смерть — она уже знала это. Его Аниси научила и ее тоже.

Теперь она тоже вернулась к тому, чем была, к тому внутреннему стержню, вокруг которого крутились пустые пространства ее жизни. Она не плакала. Ее горе было не настолько отчетливым, чтобы она могла анализировать его или руководствоваться им. Горе стало ее плотью.

Пугливый человечек все греб и греб, увозя подальше свой опасный груз. По берегам люди резали тростник. Это был день, ничем не отличающийся от остальных.

Прошло пять дней.

На шестой в Речном гарнизоне тайком появился лорд Катаос, закутанный в плащ. Печать, которую он показал у ворот, принадлежала Вал-Мале, но, оказавшись внутри, он отбросил капюшон и спрятал печать. Королева определенно не имела ни малейшего понятия о том, что он находится здесь.

Вышедший Крин поклонился ему, не выказав особого удивления, — но, насколько слышал Катаос, подобное поведение вообще было очень в духе этого Дракон-Лорда. Он был военачальником еще в эпоху Редона и удерживался на своем посту все годы после его смерти, что, несомненно, требовало большого ума.

— Ваше посещение, лорд-советник, делает мне честь. Мой солдат не узнал вас.

— Да. Что ж, всем нам время от времени требуется принимать меры предосторожности. В городе неспокойно.

— Я слышал, — коротко уронил Крин.

— Полагают, что принцесса Астарис приняла яд, — пробормотал Катаос. — Публичной казни не будет, хотя, насколько я понял, вчера в нижнем городе сожгли чучело. Чернь всегда жаждет зрелищ. Сарита они тоже потеряли. У самых ваших ворот, как я слышал.

— Люди королевы проявили нетерпение и ударили его ножом в спину. Его осмотрел мой личный врач, но было уже слишком поздно.

— И вы погребли тело здесь? — Катаос позволил себе самую безобидную улыбку. — Разумеется, в такую жару это было разумно. Полагаю, что королева послала кого-нибудь осмотреть могилу, — Катаос помолчал — Видите ли, лорд Крин, ходят исключительно странные слухи о том, что Сарит может быть все еще жив.

Крин взглянул ему в лицо.

— Вашей светлости незачем утруждать себя, передавая мне эти беспочвенные россказни. Чернь способна верить всему, чему угодно, — сказал он с точно такой же любезностью.

Катаос оценил острый ум собеседника. Он понял, что придется выдать по меньшей мере часть правды, хотя ему очень этого не хотелось.

— Лорд Крин, незадолго до того, как Ральднора зарезали у ваших ворот, я получил определенную информацию. Будет ли вам интересно узнать, что в жилах Сарита текла кровь народа Равнин?

Он увидел, как лицо Крина на миг дрогнуло, хотя он тут же взял себя в руки; но это почти ничего ему не сказало.

— Лорд Крин, вы, вне всякого сомнения, должны помнить злополучную близость Редона с равнинной женщиной, Ашне'е. Их ребенок пропал, и его так и не обнаружили. Если он вдруг остался в живых, интересно было бы посмотреть, насколько твердо Совет Корамвиса станет придерживаться закона и поддержит ли его притязания на трон Дорфара.

Крин ничего не ответил. На лице у него застыло заученное выражение.

— Надеюсь, вы поняли, что я имею в виду, — произнес Катаос. — Потерять что-либо попусту всегда бывает очень огорчительно.

— Воистину так, мой лорд, но, как вы, несомненно, слышали, никому из нас не под силу спорить со смертью.

Возвращаясь обратно через город, Катаос раздумывал над разговором. Он остался недоволен и к тому же так и не разобрался, лжет ему Крин или нет. В любом случае, похоже, что Катаос вчистую проиграл игру в той ее части, которая была завязана на Ральднора. Каковы бы ни были намерения Крина, в гарнизоне, этом маленьком государстве внутри Корамвиса, ему вряд ли кто-то сможет помешать. Кроме того, он ясно дал понять, что не намерен оказывать помощь в других кварталах. Но все же он не разгласит открытые ему секреты, ибо столько лет держится на своем месте не благодаря дружбе с каким-то высоким лицом, а из-за своей силы и циничной целостности, столь очевидной в нем. Итак, с этим покончено. Катаос, привыкший ждать, снова приготовился к ожиданию. Его тоже отбросило в прошлое, но в его случае это прошлое не было недобрым. Он проиграл этот тур игры, вот и все. Будут и другие.

В тесной комнатке на вершине башни Крин стоял, глядя на бесчувственного человека, которого спас от смерти просто из чувства справедливости. Рядом позвякивал инструментами врач, а служанка убирала за ним. Он был очень компетентным, но неряшливым стариком, придирчиво беспощадным к загрязнению ран, — из порученных его заботам солдат лишь у единиц случались нагноения или воспаления, — но при этом чудовищно неопрятным в быту. Даже сейчас у него на воротнике красовалось пятно от супа.

— Ну, как сегодня дела у вашего пациента?

— Много лучше. Кризис миновал, и спина заживает очень неплохо.

Ни одна живая душа, за исключением этих троих в комнате, не знала, что Ральднор все еще жив. Гарнизон видел, как что-то хоронили в окровавленной простыне, и решил, что это было человеческое тело. Крин был здесь своего рода королем: солдаты, оружейники, повара, конюхи и их жены с детьми жили в этих стенах, как в миниатюрном городе, и он правил ими на свой лад, то есть насаждал дисциплину, приспособленную к человеческим нуждам. Они же платили ему горячей преданностью, так что он захоронил ворох старых тряпок и тушу козла не из опасения предательства, а лишь для того, чтобы защитить своих людей.

Что же до секретов, только что поведанных ему лордом-советником, то ими он не мог поделиться ни с кем — кроме разве что человека, лежащего на узенькой койке, ибо Крину было очевидно, что тот не может этого знать.

Его изувеченная рука весьма обеспокоила Крина, хотя он не мог понять, почему. Когда он наконец вспомнил женщину, которой помог бежать из Корамвиса, и ребенка, которого она увезла с собой, ему и в голову не пришло связать воедино двоих — этого мужчину и того младенца, которого он даже ни разу не видел. До того момента, пока Катаос эм Элисаар не перехитрил самого себя в своих интригах.

Теперь это бремя полностью лежало на Крине. И его тревожило, что скоро оно еще более тяжким грузом ляжет на плечи того, кого он спас. С безошибочной уверенностью он уже оценил внутреннюю хрупкость Ральднора, не имевшую никакого отношения к его физической силе. И этот груз действительно стал бы тяжким бременем для любого человека — знание о бесспорном прошлом и невыносимое разочарование в будущем. Ибо это был король, который не мог надеяться ни на что.

Ральднор очнулся в темноте и увидел встревоженное девичье лицо.

— Лежите тихо, — прошептала она быстро, хотя он даже не шелохнулся. — Вы в Речном гарнизоне, — добавила она, хотя он ни о чем ее не спросил.

Вскоре появился врач. Он что-то бормотал себе под нос, и вид у него был вполне самодовольный. В конце концов Ральднор начал задавать ему вопросы, ибо не помнил ничего после того момента, как выбрался из вод Окриса и спрятался на крыше хижины. Ему снились какие-то смутные крики и огни факелов. Теперь врач объяснил ему, почему.

— Однако вы отлично поправляетесь. Правда, у вас останется славный шрамик, чтобы пускать дамам пыль в глаза.

Самым трудным теперь было переждать власть отвратительной слабости. Поскольку девушка и старый врач, видимо, все знали, он спросил их, не слышно ли чего об Астарис.

— Ой, она же отравилась! — простодушно всплеснула руками девушка.

Врач тут же схватил ее за плечи и затряс, поливая всеми бранными словами, каких набрался от солдат в гарнизоне, и еще кое-какими. Он слышал, как молодой человек бормотал в бреду имя — имя алого кармианского цветка, и подозревал, что здесь замешаны более глубокие чувства, нежели простая похоть. Но Ральднор лишь промолвил:

— Все лучше, чем костер.

В его сознании поселилась странная ноющая боль, оно постоянно кружило в поисках, но он искал не мертвую. В каком-то странном предвидении он ощущал, что она все еще жива, но далека, подобно звезде. Когда они ушли, оставив его одного, он зарыдал, но скорее от вызванной болезнью слабости, чем от отчаяния. Он чувствовал какую-то странную смесь надежды и опустошения, ибо снова оказался в состоянии неопределенности.

Вскоре его стали отправлять на крышу башни, подышать свежим воздухом. Его объявили братом служанки врача, приехавшим повидаться с ней.

Он гадал, когда же увидит своего спасителя, Крина, и недоумевал, что заставило того сохранить ему жизнь. Ничто не дается задаром — он отлично усвоил это правило за время своей жизни среди висов. Поэтому он оказался не готов к визиту Крина.

Широкоплечий мужчина, далеко не молодой, но все еще крепкий умственно и физически, вышел на закате на вымощенную террасу и сдержанно кивнул ему. Ральднор увидел лицо, изборожденное шрамами и морщинами — и совершенно необыкновенные глаза. В них не было ни малейшей нерешительности и глупости, равно как и ни малейшей скрытности.

Ральднор попытался встать, но Крин знаком велел ему сидеть и сам уселся рядом.

— Что ж, ваша честь, очень рад видеть, что мой гость чувствует себя намного лучше.

— Я обязан вам жизнью, мой лорд. К своему огромному стыду, сейчас я ничем не могу отблагодарить вас.

— А вот здесь вы ошибаетесь. Есть несколько тем, на которые я хочу поговорить с вами. Это может занять какое-то время, поэтому наберитесь терпения и выслушайте меня — это будет мне лучшей благодарностью.

Крин налил себе и молодому человеку вина из кувшина, стоящего между ними. Он пытался говорить с ним по-дружески, но обнаружил, что Ральднор беспокоит его — слишком много призраков стояло у него за спиной. Крин внезапно вспомнил, как поникла перед ним с запавшими ненакрашенными глазами его бедная Ломандра, бегущая от злобы Вал-Малы. Затем взгляд его наткнулся на обрубок мизинца, и ему вдруг подумалось: «Отлично зажило. Никогда бы не подумал!»

— Ральднор, — начал он. — Кто была ваша мать?

Молодой человек недоуменно взглянул на него.

— Нет, я не сошел с ума. Я просил вас набраться терпения. Пожалуйста, выслушайте меня. Это будет трудный, но необходимый разговор, уверяю вас.

Ральднор отвел взгляд, и его запавшие больные глаза странно блеснули.

— Она была заравийкой… Вы не могли не слышать разговоров, Дракон-Лорд.

— Пожалуйста, ваша честь, будьте так любезны и обходитесь без моего титула. Вы ведь прокляты точно таким же званием. Да, я слышал о ваших первых днях — мать умерла в родах в Саре, отец скончался немногим позже, потом вас усыновила овдовевшая тетка. Это правда или просто удобное вам изменение фактов? Нет, позвольте, я не собирался вас оскорбить. Могу я предложить иную версию вашей истории? Возможно, вас нашли в Саре, но родились вы не там. Какой-то путник обнаружил вас в младенчестве на Равнинах… рядом с заравийской женщиной. Она была жива или мертва?

— Мертва, — хрипло ответил Ральднор. — Ваши догадки совершенно верны. Охотник нашел меня, завернутого в плащ моей матери.

— Это не просто догадки, Ральднор. Я знал твою… мать. Ее звали Ломандра. Она была придворной дамой и, довольно долгое время, моей возлюбленной, — Крин помолчал, уловив некоторую иронию в только что сказанном. — Но, разумеется, я тебе не отец. Один из твоих родителей, как ты знаешь, был с Равнин.

Горящие глаза перед ним, казалось, вспыхнули еще ярче из темных ям глазниц.

— Вы мой хозяин, лорд. Я могу лишь удивляться вашему чувству юмора. Ни один человек не может считать себя в безопасности, когда его причисляют к народу Равнин.

— Знаю. Но ты же видишь — нас никто не слышит. Позволь мне продолжить, и многое станет ясным. У Ломандры были причины увезти тебя из Корамвиса. Она отправлялась на Равнины, и ей требовалась моя помощь, поскольку ее задача была очень опасной. Я дал ей в провожатые двух своих капитанов. Один из них любил ее; я счел, что это может принести им удачу. Она должна была послать мне весточку, когда окажется в безопасности — мы так договорились. Но я ничего не получил и отправил человека проследить их путь через Зарависс до Равнин. Он нашел обломки колесницы и тело возничего на заравийской границе, а чуть дальше — то, что осталось от еще одного человека, хотя тирр обглодал его почти дочиста. Лишь по чистой случайности ему удалось обнаружить неподалеку неглубокую могилу, маленькую, но достаточную для женщины. Он раскопал ее по моей просьбе, чтобы знать наверняка, и не нашел ребенка. Я не знал, убил ли ее тот, кто унес тебя, или нашел уже мертвой. Что же до тебя, то я решил, что ты попал в руки какому-нибудь работорговцу. Их караваны ходят повсюду. Найти тебя надежды не было. Кроме того, я слишком горевал о ней.

— Вы знали мою мать, — выговорил Ральднор, наклонившись вперед. — А кто был мой отец? Вы это тоже знаете?

Спокойные глаза Крина потемнели. В них плескалась нескрываемая тревога.

— Боги иногда играют с нами странные шутки, Ральднор.

Небо над ними темнело, наливаясь предзакатным сумраком, над рекой носилась стайка птиц, ловя серебристыми крыльями последние отблески невидимого солнца. Ральднор отчетливо слышал, как они рассекают воздух.

— Ральднор, ты когда-нибудь слышал о девушке из степного храма, которую Редон взял в ночь своей смерти? В ту ночь он зачал с ней дитя, хотя ходили слухи, что это ублюдок тогдашнего лорда-советника, Амнора.

— Я слышал о ней. Ашне'е. Женщины вечно болтали, будто видят ее призрак во Дворце Мира.

— Ашне'е-то и была твоей матерью, Ральднор. А Редон, Повелитель Гроз, был твоим отцом. Вал-Мала боялась твоего рождения, потому что это грозило статусу ее сына, а через него — и ее собственному. Она велела Ломандре убить тебя и в доказательство потребовала мизинец с твоей левой руки. Ашне'е отрезала палец у тебя живого. Ломандра увезла тебя на заравийскую границу и погибла, так что ты ничего не знал о том, кто ты такой.

Крин вглядывался в лицо молодого человека, но не мог различить никаких эмоций. Он видел лишь пустоту в глазах, которая скрывала внутренний разлад — настолько неистовый, что он не мог даже выйти наружу, на физическую поверхность.

— По обычаю висов, последний ребенок, зачатый королем перед смертью, становится его наследником. Амрек был зачат раньше тебя. Ты — последний сын Редона. Ты Повелитель Гроз, Ральднор. Но если ты покинешь стены этого гарнизона, твоя собственная Драконья гвардия разорвет тебя на куски.

14

Закат превратил горы в запекшиеся корки пламени.

Затем он догорел, и сумерки медленно разлились по ущельям, словно чернила. Исполинские вершины скрылись во тьме, и ничего не было видно, кроме далеких красных пятен охотничьих костров да вспыхивающих время от времени глаз диких зверей.

Каждый раз, когда в горах наступала ночь, в ее сознании что-то слабо колыхалось. Однако большую часть времени она была мертва. Однажды ей в голову пришла мысль: «Я рабыня». Но вообще-то это почти ничего не значило.

Астарис никогда не задумывалась, не уготовил ли ей Амрек эту участь вместо сожжения на костре. Но на самом деле это была личная инициатива купца.

В серый предрассветный час на базаре появился незнакомец, закутанный в плащ.

— Ты купец Бандар?

— А если даже и я?

— Тогда вот, если ты, — и в его руки перекочевал увесистый мешочек с золотом.

— И за что же мне такое счастье?

— Ты ведь водишь караван через перевал в Таддру — теперь, когда беспорядки улеглись? У меня есть для тебя пассажирка — придворная дама, одна из дам принцессы Астарис. Тоже кармианка.

— К чему мне лишний рот в караване?

Человек поменял позу, его плащ каким-то образом чуть распахнулся, и под ним блеснула серебряная молния — эмблема Амрека. После этого Бандар прекратил пререкания.

Это было очень опасное поручение — пробираться по закоулкам дворца, сначала в одиночестве, потом с этой… придворной дамой . Да уж. Он сразу понял, кто она такая, стоило ему увидеть ее волосы. Сначала он сходил с ума от страха. Но как только они оказались на достаточном расстоянии от Корамвиса, его охватили иные чувства. К тому времени до него уже дошли слухи о ее неверности.

Запершись с принцессой в своем фургоне, Бандар и его жена перекрасили ей волосы в черный цвет. У глупой бабы, скорее всего, не хватило мозгов понять, в чем дело, но чтобы быть уверенным, он велел ей поклясться именем одного из десятка тысяч божков, в которых она верила, что она будет держать язык за зубами. Теперь Бандар точно знал, какое сокровище приплыло ему в руки — его ценность превышала стоимость мешка с золотом. Она безропотно покорилась судьбе, эта Астарис. Того, кто вывел ее из дворца — интересно, неужели это вправду был Амрек? — больше не интересовала ее участь, а она… она, похоже, жила в каком-то безразличном сне. Наверное, потрясение оказалось для нее чересчур сильным. В любом случае, на базаре в Таддре за такую красотку должны отвалить кучу денег. За недостатком воображения он переименовал ее в Силукис, в честь своей матери-искайки, сочтя такое имя огромной честью для этой девки. Как бы то ни было, она послушно откликалась на него, как будто собственное имя ничего для нее не значило.

Переход через горный кряж занял целый месяц, и ни разу они не наткнулись на разбойников. Видимо, люди Повелителя Гроз на какое-то время разогнали все их шайки. В общем, путешествие было благополучным.

В то утро, когда повозки спустились в Таддру, в горах было жарко и ясно.

Это была мрачная земля — влажные черные джунгли и душный зной почти без солнца. Когда-то Рарнаммон построил здесь город, но сейчас от него остались одни развалины. Теперь у каждой области был собственный правитель или королек, каждый из которых формально служил Дорфару и Закорису и грызся с соседями. Это была земля, где вполне можно было потеряться и больше никогда не найтись. Воистину мрачные края.

Они добрались до местности, называемой Тумеш, где вырос довольно крупный и уродливый город из темных приземистых домишек, до боли напоминающих своих обитателей. Тумеш был богатым по меркам Таддры городом, поэтому Бандар рассчитывал без труда продать здесь свои товары — в основном украшения и женщин, ибо драгоценные металлы, камни и красота были в Таддре большой редкостью.

Они остановились на рыночной площади, и в фургон, пыхтя, забралась тучная старуха. Она переодела Астарис в платье из розовато-лилового газа и медные браслеты, а в черные волосы воткнула бумажные орхидеи. Астарис подняла руку и коснулась волос, слабо улыбнувшись. Она подумала о Ральдноре и о краске, которая скрывала его тайну, как и ее. Решив, что девчонка совсем спятила, толстуха закудахтала на нее и вытолкнула на площадь.

Посередине красовался помост с навесом. Астарис загнали под него вместе с дюжиной других девушек, которые то плакали, то глупо улыбались. Ее окружение трогало ее не больше, чем мимолетный туман, ибо она думала только о нем . Это было ее горе и ее утешение. Она жила лишь прошлым.

— Смотри, Бандар, — предостерегла купца толстуха. — За эту не стоит слишком долго торговаться. Может, она и красотка, но явно не в себе, и люди это заметят. Да еще и ребенок у нее скоро будет.

Последнее утверждение вызвало у Бандара любопытство. Интересно, это ребенок Амрека или ублюдок Сарита? Ладно, какая теперь разница… Под ярким платьем ничего не было заметно, да и, скорее всего, она потеряет его, так или иначе. Она казалась слишком тощей, чтобы выносить дитя, а ела, хвала небесам, как птичка.

Торги начались около полудня.

Первой ушла парочка девчонок-иллумиток, шмыгающих носами, следующей купили красотку из Марсака. Бандар потихоньку начал тревожиться. Он вывел свою пленницу вперед и принялся расписывать толпе ее достоинства. У них что, глаз нет? Такое лицо, такие ноги, такая грудь… а скромница какая! Видали ли они когда-нибудь такую смирную и изящную женщину? Да она создана дарить блаженство!

Но покупатели, к его огромной досаде, все еще не решались. Ему никогда не приходило в голову, что она может быть слишком прекрасной, слишком совершенной, чтобы вызывать влечение.

В конце концов к помосту, растолкав толпу, пробился здоровый громила. Он был высок для таддрийца и крепко сбит, но под его спутанными волосами поблескивала золотая цепь, а плащ был сшит из добротной ткани.

— Эй, ваша честь, я вижу, вы знаете толк в красоте…

— Кончай надсаживаться, купец. Я беру ее. Вот тебе три бара.

— Э нет, господин мой, так не пойдет. Эта девушка стоит куда больше. Взгляните на эту прямую спину. Подумайте, каких крепких мальцов она сможет вам нарожать…

— Три серебряных бара — мое последнее слово. Больше тебе все равно никто не даст.

Цену действительно никто не надбавил. Бандар уже начал подозревать, что этот верзила — из бандитов, залегших на дно в Тумеше и живущих на то, что успели накопить до набега Амрека. Наконец, позорно сдавшись, он отдал свою невольницу и получил ничтожную цену.

— Как ее зовут?

— Силукис, — буркнул Бандар.

— Селухис, — повторил верзила, искажая имя на свой таддрийско-закорианский манер.

Бандар, теперь оскорбившийся еще и за мать, толкнул девушку к верзиле и, пряча три бара в карман, мысленно пожелал обоим подцепить друг от друга какую-нибудь заразу.

Его звали Слат, и он промышлял разбоем, как и подозревал Бандар, а также нанимался на службу к многочисленным лордам Таддры. Он купил девушку, потому что она напомнила ему старые фрески на стенах разрушенного города Рарнаммона, где он время от времени отсиживался, когда в других местах делалось слишком уж горячо. Он был романтическим злодеем, к тому же импульсивным, и понял, что эта покупка была ошибкой, как только привел ее к себе в дом.

Все же он не пожалел для нее вина и мяса, к которым она едва притронулась, а потом отвел в свою спальню. Но в этом деле она проявила себя столь же тускло, как и во всем остальном. Слат любил женщин с огоньком, чтобы отбивались и повизгивали, или хотя бы достаточно умных, чтобы притворяться.

— Хорошо же ты даришь блаженство, клянусь Зардуком! Что ж, я найду для тебя работу потяжелее!

Он понизил ее. Она чистила очаги и носила воду. Через три дня он выпорол ее за небрежность. Она оказалась дурочкой, а его ловко провели — она даже не кричала и не плакала, когда ее били. Он задумчиво оглядел ручейки крови, струившиеся по ее атласной спине. Она оказалась совершенно никчемной, годной лишь на то, чтобы на нее смотреть. Тогда, если уж учить ее хлыстом все равно без толку, стоило обдумать другую возможность — не исключено, что ее захочет купить какой-нибудь таддрийский лорд. Она будет неплохо смотреться у обеденного стола в каком-нибудь небольшом королевстве — красивая игрушка короля. Слат отложил хлыст и послал одного из подручных за целебной мазью.

В этих джунглях, во многих милях к северу, жил некий лорд. Слат был не прочь наняться к нему, если у того была нужда в людях. Он не любил долгого безделья, и потом, в своем кругу у него имелась определенная репутация, которая могла сослужить ему неплохую службу. Как он слышал, этот лорд был великим завоевателем, человеком сомнительного происхождения — как и, похоже, все лорды Таддры, — который построил свою власть на золоте, сместил своего королька и после этого завоевал еще пять соседних королевств. Подобная личность обещала неплохую поживу. Его влияние росло год от года.

Слат путешествовал не налегке, а со слугами, чтобы продемонстрировать свой высокий ранг. После четырехдневной скачки они добрались до одной из безымянных речушек Таддры и на плотах углубились в густой сумрак влажного леса.

На этот раз Слат устроил Селухис на своем собственном плоту, под навесом, и следил, чтобы ее хорошо кормили. Она сидела, точно статуя, не шелохнувшись, и почти ничего не ела. С того случая он и пальцем ее не тронул. Он холил и лелеял эту сучку, но тем не менее ожидал, что та, будь она проклята, все равно подурнеет. Но она как-то ухитрялась сохранять свою невероятную красоту. Она словно не ощущала влажной жары, а как-то раз он видел, как бабочка спокойно сидела у нее на запястье почти час. И вообще, она вызывала у него непонятную тревогу, и он не мог дождаться, когда же отделается от нее.

Они плыли по реке пять дней. На шестой им преградили путь. Слата, который как-то в разрушенном городе обменял свой нож на один пароль, проводили с оплетенной лианами пристани на вырубленную в джунглях дорогу.

К вечеру они добрались до стен большого таддрийского города, к которым жались грубые палатки из шкур и деревянные хижины. Вечерние сумерки разбавлял свет костров, на которых готовилась еда, по грязным улочкам носились собаки и толпились женщины. В дальнем конце города возвышался дворец правителя — величественное каменное здание с тремя башнями.

Астарис подняла голову, чтобы взглянуть на него. Казалось, оно что-то значило для нее, хотя она так и не смогла уловить этого в сумерках своего сознания, как ни силилась. Некоторое время назад она ощутила какое-то беспокойство, странный проблеск в своем разуме, словно он снова был с ней, снова был жив. Но этого не могло быть. Она почувствовала, как он ушел от нее, и поняла это. Ральднор. Поэтому иллюзия его возвращения мучила ее, как боль в давно зажившей ране, для которой нет причины и которую ничем не уймешь.

В заросшем саду у подножия дворца рубиновые цветы клонили к земле тяжелые бутоны, а рубиновые птицы спали, спрятав головы под крылья. Один из цветков раскрыл свои лепестки и упорхнул в лес.

Это был старый дворец, построенный без особых затей, зато на века. Потолок главного зала поддерживали массивные, но незатейливые, лишенные всяких украшений колонны, а в крыше зияло отверстие для дыма над очагом, поскольку никакого камина не было.

Слата радушно приняли, отвели ему и слугам пару каморок, где гуляли вечные сквозняки, и пообещали после обеда устроить аудиенцию у лорда Хмара. Слат не стал терять времени и весь предобеденный час прогуливался среди цветастых занавесок и рычащих собак, ненароком задавая вопрос то там, то тут. Когда подали еду, он очутился за одним из низших столов, а пища была простой, но обильной и добротной. Однако никто не притронулся к еде до тех пор, пока лорд не уселся за своим высоким столом.

Слат внимательно окинул его наметанным глазом. Хмар был худощавым, необыкновенно изысканным мужчиной средних лет. Он ел с изяществом, совершенно не свойственным лордам Таддры, и, похоже, ожидал от сидящих за высоким столом того же — впервые за последний десяток лет Слату пришлось очень аккуратно вести себя за едой. У Хмара было очень странное лицо. Оно казалось выточенным из коричневой полированной кости, слишком тонкое для таддрийца и ничего не выражающее — кроме узких глаз, в которых вспыхивали опасные искорки. Они ни на миг не прекращали искать что-то, словно лорд ожидал увидеть в этом зале некого гостя, который может появиться в любой момент. Слату они показались глазами человека, живущего в постоянном страхе или невыносимой тревоге.

О нем ходило много разговоров. Слат слышал, что Хмар несколько раз заявлял, будто он — сын богини.

В общем и целом Слату понравились два момента в лорде Хмаре. Если он чего-то опасается, то сильный и безжалостный человек, способный защитить его, придется ему очень кстати, а при его утонченности он не может не оценить рабыню этого человека.

Потом он заметил женщину, стоявшую за спиной у Хмара.

Смуглокожая таддрийка, невысокая и широкобедрая, с жесткими черными волосами, заплетенными в две косы ниже пояса. Ни одной женщине в Таддре и Закорисе не позволено сидеть в присутствии ее господина, за исключением Верховной королевы короля Ханассора. Но одно то, что она стояла рядом с ним, свидетельствовало о ее высоком ранге.

— Что это за девушка сбоку от лорда? — поинтересовался он у соседа.

— Не твоего поля ягода. Ее зовут Паньюма, она наложница лорда вот уже пять лет.

Слат хорошенько пригляделся к ней. Она была из породы тех женщин, что нравились самому Слату, несмотря на мрачный надменный взгляд. Но на ее сандалиях и в косах мерцали золотые монетки, и она наполняла кубок лорда с видом собственницы.

— Аппетитная крошка, — осторожно заметил Слат, зная, что все сказанное может дойти до ее ушей и что он может позволить себе дерзость, но не непочтительность. — Но разве лорд Хмар не может завести себе еще женщин? В этом нет ничего необычного.

— О, она у него не одна. Есть еще целый десяток, если не больше, насколько я слышал. Даже несколько этих тощих долговязых самок с юга. Но он очень хорошо прячет их. Паньюма — единственная женщина, которую видят рядом с ним.

Позже, когда Слата вызвали к лорду, он отправился к нему с легким сердцем. Разговор был кратким и по существу. Слат держался молодцом и предвидел, что в дальнейшем покажет себя еще лучше. В предстоящих походах его продвижение обещало стать быстрым, а Хмар, судя по всему, был именно таким, каким ему и представлялся. Слат подавил отрыжку из уважения к его изящным манерам и внутренне ухмыльнулся при виде этих нервно бегающих глаз. В конце концов он упомянул о своей головной боли — девушке знатного происхождения, которая могла помешать ему на службе.

— Разумеется, лорд Хмар, я без колебания вышвырнул бы ее, если бы не ее несравненная красота. Я увидел ее по чистой случайности на одних торгах… — и он принялся рассказывать, как сразу понял, что она сестра какого-нибудь аристократа из разорившейся семьи, и заплатил за нее пятьдесят баров.

Хмар глянул на него, и его беспокойные глаза на миг остановились.

— Мне уже рассказали о твоей девчонке. Если хочешь продать ее мне, веди ее сюда. Посмотрю, что смогу за нее предложить.

Потрясенный такой легковерностью, Слат позвал от двери своих слуг, и Селухис поспешно привели в зал. Ее уже вымыли и приодели в платье из тонкого алого шелка, а от ее кожи исходил пряный аромат циббы.

Ее глаза поднялись и застыли на лорде Хмаре.

Слат поразился. Впервые за все это время в ее лице промелькнуло что-то живое. На миг показалось, будто между Хмаром и девчонкой пробежала какая-то искра — разбойник уловил узнавание на обоих лицах.

— Да, — отрывисто сказал Хмар, но в его голосе звучала странная дрожь. — Можешь сказать моему человеку, чтобы отдал тебе пятьдесят баров.

Слат, которому уже было не по себе, ожидал, что придется торговаться; но столь безропотное согласие стало для него новым потрясением. Суетливо кланяясь, он попятился к двери, оставив свою рабыню ее новому хозяину.

У нее было такое чувство, что, проплыв много миль по безликому океану, она вдруг увидела в море какой-то ориентир. Не несущий ей ничего хорошего, ни радости, ни покоя — ибо все это осталось для нее в прошлом, — но нечто странно узнаваемое. Она не понимала, откуда знает его. Она и не знала его, как человека. Она узнала его так, как любая вещь узнает свою смерть, и с таким же отчаянием.

— Она здесь, — сказал он сдавленным голосом. — Я чувствую, что Она здесь. Как Она может быть здесь из-за тебя, висская женщина?

По этим его словам она поняла, что он тоже чувствует свою смерть — и его смертью была она. Они были смертью друг друга.

— Так тому и быть, — сказала она ему.

Он вздрогнул, но потом, казалось, снова овладел собой — за исключением бегающих глаз, которые теперь вместо того, чтобы рыскать по комнате, внимательно оглядывали ее.

— Ты вызываешь у меня страх. Это должно быть забавно. Ты никто. Рабыня. Падаль. Все, чем ты когда-то была, уничтожено. Так это происходит со всеми нами. Когда-то и я был не тем, кто сейчас. Теперь я Хмар, рожденный богиней, король-правитель шести муравейников Таддры. Паньюма! — внезапно выкрикнул он.

Почти мгновенно занавеси приоткрылись, и в зал скользнула маленькая смуглая женщина в сверкающих сандалиях. Она в упор взглянула на Астарис, и на ее ширококостном лице не отразилось ничего.

— Паньюма, — негромко велел Хмар, — уведи ее и приготовь.

— Да, господин, — сказала Паньюма. Вид у нее был, как у злобной няньки, потакающей избалованному ребенку. Но Астарис даже не думала противиться тому, что должно свершиться. Таддрийка взяла ее за локоть и повела прочь по длинной древней лестнице.

Последние металлические пятна заката истаяли на вечернем небе.

Женщина одела ее в черное платье, тяжелое от золотых нитей, вплела в волосы драгоценные камни. Ее шею, запястья, пальцы и уши тоже увешали золотом. Астарис ощутила странное холодное покалывание в тех местах, где золото касалось ее кожи.

В золотистых сумерках Паньюма провела ее по пустынным коридорам к гранитной стене. В полу скрывался механизм, с которым таддрийка явно была хорошо знакома. Камни расступились, открывая полутемную галерею. Паньюма быстро толкнула ее в отверстие, и двери со скрежетом сомкнулись между ними.

Это было место для мертвых.

Здесь хоронили почивших правителей — на тот же незапамятный манер, что и висских королей. В просторных резных ящиках хранились их кости, поверх которых кучами были навалены серебряные кубки и бронзовые мечи, а вокруг в застывших позах стояли их воины, ссохшиеся в своих латах в черные мощи со стеклянными кристаллами в пустых глазницах. В воздухе висела пыль и тяжелый запах древних смол для бальзамирования.

Но в дальнем конце галереи горел светильник, а на ложе сидел Хмар, поджидая ее. За спиной у него виднелась шеренга из десяти женщин с золотом на шеях и пальцах и фиолетовыми камнями в волосах. Астарис в один миг поняла три вещи: эти женщины живы, но не шевелились и уже никогда не шевельнутся — и ей предстояло стать одной из них.

— Вижу, ты понимаешь, — сказал ей Хмар. Он поднялся и подошел к ней, держа в руке золотую чашу. — Тебе предстоит стать даром моей матери. Я надел на тебя ее золото и камни, а теперь ты станешь такой же неподвижной, как она. Она преследует меня в темноте, ибо я разгневал ее. Но она все равно любит меня, моя матушка Анак. Любовь и страх. Вот, возьми чашу и выпей. Это яд из джунглей, он не причинит тебе боли. Живая смерть. И она принесет тебе бессмертие. У тебя нет выбора.

Когда она, улыбнувшись ему, протянула за чашей недрогнувшую руку, он побледнел. Она снова напомнила ему о другой женщине, которую он знал много лет назад и которую звали Ашне'е.

Астарис осушила чашу.

— Сколько мне ждать? — спросила она, все еще улыбаясь.

— Недолго, — ответил он, и это была правда. Она уже ощущала, как прохладная жидкость разливается по ее телу, а через некоторое время перестала моргать.

«Теперь я стану тем, чем всегда была на самом деле», — подумалось ей.

Потом он подхватил ее неподвижное тело и устроил его на ложе — оно все еще было вполне податливым для его целей. Она наблюдала за его исступленным экстазом откуда-то издалека. Он опоил ее не для того, и она ничего не чувствовала. Закончив, он поставил ее у ложа, как куклу, сложив ее руки точно так же, как у всех остальных. Похоже, он говорил еще что-то, но она больше его не слышала, а скоро и ее распахнутые глаза перестали видеть.

Она засыпала, уже почти погрузившись в черный сон, который он подарил ей. Она думала: «Теперь я — та икона, которой всегда была. Все совершенно верно: одна оболочка, внутри которой ничего нет». Потом что-то шевельнулось в ее чреве — испуганно, ищуще. «Тихо, — подумала она. — Ты был его и моим, но теперь нас обоих нет. Тихо».

Затем внезапно нахлынула волна черноты и унесла ее с собой.

Ночью, как бывало очень часто, за ним пришла Анак. Он слышал сухой шелест ее чешуи, похожий на шорох мертвых листьев на полу. Белая луна ее лица озаряла подножие кровати. На голове у нее шипели змеи, и он увидел, как ее змеиные зубы полыхнули неумолимым огнем.

Он закричал, призывая Паньюму, и проснулся.

Женщина держала его в своих смуглых объятиях, но сначала он даже не узнал мертвую шелуху того имени, которым она называла его.

«Я Амнор, лорд-правитель Корамвиса», — думал он недоуменно, пока она бормотала древние лесные заклятья, призванные отгонять злых духов, — но потом вспомнил, кто он такой и каким образом чары спасут его. Ибо теперь он и сам верил в эти вещи, став вечным заложником их ужаса.

15

Всю ночь напролет слышался негромкий плеск воды под веслами. Ему он казался звуком смерти.

Это была узкая плоскодонная баржа, везущая в Закорис масло и железо. Ральднор, как и все случайные пассажиры этого судна, спал под брезентовым навесом на палубе.

Из Дорфара до закорианской части Лота он добрался за сутки, и все эти сутки был полон лихорадочной надежды и не прекращал поиска, ибо тогда еще знал, что она жива, и слышал невероятные истории, гулявшие по Корамвису. Астарис не приняла яд. Могущественные друзья помогли ей бежать — а куда еще она могла отправиться, если не в Таддру, которая так часто скрывала людей и их прошлое? Да и сам Ральднор нуждался в убежище.

Крин дал денег на его путешествие по тайным тропам Дорфара, а оттуда — в относительную безопасность, на запад. Из Закориса ему предстояло перейти через горы в Таддру. Его долг перед Крином был неисчислим. Он собирался расплатиться с ним, когда сможет — и если только сможет. Но ему дали понять, что не ждут от него ни возврата долгов, ни каких-либо обязательств.

Что же до потерянного — мифической короны и власти, о которой он прежде не мог даже мечтать, — то после того, как схлынула первая волна смятения, все это показалось ничтожным рядом с мучительной, не дающей ему покоя потребностью найти Астарис.

Солнце нырнуло в воду, затуманенную сумерками. Примерно через час после заката он почувствовал, как почти неуловимое присутствие в его сознании вдруг колыхнулось и угасло. На этот раз он не ощутил насилия, как было с беловолосой девушкой; это была тихая, безмятежная смерть — черный сон принял ее в свои ласковые объятия, из которых уже не было пути назад. Но она оставила его опустошенным.

И именно это он и чувствовал — не боль, не горе и не желание плакать. Одну лишь пустоту. Казалось, что, покинув его, она забрала с собой его душу.

Наступил рассвет, который они встретили уже в Лоте. Он сошел с корабля, но ему было больше некуда идти.

За гаванью раскинулся вонючий рыбный базар и переплетение вымощенных булыжником улочек, скользких от масла; с другой стороны к городу подступали пышные джунгли и черная патока болота.

Все утро Ральднор просидел в душной таверне, где продавали вино и мясо. Повсюду шныряли сопливые ребятишки, а за соседним столом мрачно задумались над своими кружками два солдата-закорианца.

В полдень он присоединился к каравану оттского купца. Он шел в Ханассор, столицу, и там было так шумно, что на некоторое время пустота, образовавшаяся внутри него, стала не такой пронзительной. Он боялся отпустить их и снова остаться во влажной тишине города наедине со своей утратой.

Они шли по неровной лесной дороге, своим гомоном вспугивая тучи птиц, поднимавших оглушительный щебет. Через три дня они добрались до мостов и гатей, проложенных через болото. В воздухе висел омерзительный запах, от которого яркие краски джунглей меркли и расплывались у него перед глазами.

Болотная лихорадка вцепилась в него мертвой хваткой. К тому времени, когда они добрались до Йилы, ему стало так худо, что он уже не надеялся остаться в живых.

Он лежал в темной жаркой комнатушке на постоялом дворе. Кто-то из оттцев или йиланцев привел к нему врача, видимо, опасаясь чумы. Это был дурно пахнущий костлявый старик, одетый в звериную шкуру, — вероятно, какой-нибудь бродячий праведник, — но глаза и зубы у него были одинаково острыми и блестящими.

— Ты болел совсем недавно, — сказал он, оглядел Ральднора. — Говорю тебе, бог смерти сидит у тебя на плече, и ты должен стряхнуть его.

— Я рад ему, — сказал Ральднор, но все же проглотил отвратительное на вкус лекарство. Он думал, что все равно не переживет эту ночь, и радовался этому.

Ему снился пещерный храм в окрестностях Корамвиса, и стоявшая там статуя была не Анакир, но Астарис, из черной эмали и рубинов, с холодными неподвижными глазами.

Утром лихорадка ушла.

Оттский караван тоже ушел, не дожидаясь его выздоровления. Ральднор оказался заперт в клетке своего отчаяния.

Он бродил по городку, явно переживавшему не лучшие свои времена, заходил в омерзительные таверны со стенами цвета желтой блевотины и справлялся о торговцах, уезжающих в любом направлении. Но вся его деятельность была подобна ночным хождениям лунатика, а его беспрестанные поиски не имели никакого смысла.

В полдень, выбившись из сил, он, точно старик, присел на каменную скамью на площади и принялся наблюдать за йиланцами. Вскоре площадь опустела, и остались лишь белая жара, черные тени, да унылые крики птиц, доносящиеся из осаждающих город джунглей. Потом появилась высокая фигура, идущая легким неторопливым шагом и насвистывающая.

Ральднор окинул его взглядом — загорелый до черноты мужчина с длинными, до плеч, черными волосами — без всякого интереса. Еще несколько шагов, и тот резко остановился.

— Во имя всех богов и богинь…

Ральднор взглянул ему в лицо.

— Ральднор! — ухмыльнулся незнакомец, показав белые, как соль, зубы. — Ральднор из Сара!

— Прошу прощения, — осторожно сказал Ральднор. — Похоже, вы меня знаете, но я…

— Яннул Ланнец. Мы служили вместе, ты и я, у этого желтого лиса, Катаоса эм Элисаара. Ну вот, вижу, теперь ты меня узнал. А ты, должно быть, тот самый заболевший путешественник, который пришел сюда с оттским караваном. У тебя такой вид, как будто богини вытащили тебя из печи прежде, чем ты успел допечься. Все еще служишь Амреку?

— Пожалуй, нет, — Ральднор закрыл глаза и еле заметно улыбнулся.

— Ну, к нам сюда новости из Дорфара почти не доходят… Думаю, ты не откажешься от кружечки черного пива. Идем со мной, я знаю тут неподалеку одну неплохую таверну…

Ральднор открыл глаза и уперся в него тяжелым взглядом.

— Зачем тебе мое общество, Яннул из Ланна? Из-за меня Ригон сломал тебе руку в Абиссе.

— Как видишь, — ухмыльнулся Яннул, — ему это не слишком удалось. Я выздоровел. Кроме того, ты сполна отплатил ему за меня, как я слышал. В тавернах Абиссы только об этом и болтали.

— О том, что я перешел на службу к Амреку, ты тоже услышал в тавернах?

— А где же еще? Забавная вышла шутка, хотя сомневаюсь, чтобы Катаос оценил ее по достоинству.

— А теперь, — вздохнул Ральднор, — я слишком долго испытывал свою удачу и безвозвратно впал в немилость. Из-за меня умерла женщина. Это уже вторая женщина, которая погибла потому, что любила меня. А я, Яннул, теперь изгой, у которого нет ни дома, ни очага. Если меня узнают, то убьют на месте, без суда и следствия. Тебе стоит быть осмотрительнее в выборе собутыльников, друг мой.

— У нас в Ланне, Ральднор, судят о человеке по тому, каким его видят, а не по тому, что он сам рассказывает о своих делах. Я буду рад выпить с тобой, но если с тех пор, как мы в последний раз виделись, ты перестал считать меня своим другом, то так и скажи, и я оставлю тебя в покое, сарский упрямец!

На плоской крыше таверны, под черным навесом, было прохладнее и почти пусто.

Сначала они пили молча, но к концу первой кружки Яннул поведал Ральднору о том, что случилось с ним в Лин-Абиссе. Бродя по ночным улицам в лихорадке и полубреду, он в конце концов привалился к калитке, ведущей во внутренний дворик одного дома в торговом квартале. Там его обнаружили две женщины — жены хозяина дома, пришедшие с вечеринки, как выяснилось позже — и немедленно выразили желание оставить его у себя. Искусный врач, приглашенный хозяйками, вернул ему здоровье, сообщив ему потом, что вдобавок ко всему прочему его хозяин Катаос еще и отравил его.

— К счастью, мой железный организм избавился от этой дряни, хоть я и заблевал половину сточных канав в Абиссе, — заметил Яннул, — а снадобья старого лекаря помогли мне выздороветь окончательно. Пусть это тебя не тревожит. Ты же видишь, я жив и здоров.

Что же касается его руки, то врач безукоризненно сложил ее заново — за счет отсутствующего купца. Похоже, обе дамы что-то нашли в нем, и вскоре он очутился у них в постели, расплачиваясь за то, что те спасли ему жизнь. Однако, прослышав о скором возвращении своего невольного благодетеля, Яннул благоразумно покинул гостеприимный дом.

Он нашел место на корабле, отплывавшем в Закорис, а сойдя на сушу, брался за самую разную работу, пока не наткнулся на труппу акробатов. Они были не слишком умелыми и к тому же довольно вздорными, поэтому, проведя с ними в дороге несколько дней, Яннул решил дезертировать в первом же городке, которым и оказалась Йила. Здесь он нанялся на работу к одному торговцу лесом, зарабатывая на проезд в Элисаар. Закорис казался Яннулу слишком суровым краем, хотя возвращаться на родину он пока не намеревался. Но в Элисааре очень любили жонглеров и танцоров. Кроме того, когда-то он знавал одну хорошенькую элисаарскую женщину-змею…

Первая часть этого рассказа вызвала у Ральднора гнев и смятение. Но потом он, к своему удивлению, обнаружил, что даже смеется над некоторыми наиболее забавными местами. Он-то считал себя совершенно мертвым, если не физически, то эмоционально. Яннул, в свою очередь, не стал настаивать, чтобы Ральднор рассказал о своей жизни, и тот промолчал. Его горе и так было велико; распространяться о нем было все равно что без толку бередить рану. Но все же он понял, что нуждается в Яннуле — человеческое общество притупляло его боль.

После обеда Яннул уладил все дела, державшие его в Йиле. На следующее утро они уже были на пути в Ханассор, к морю, сопровождая двоих или троих торговцев, везущих клетку со скалящимися черными болотными тварями.

В одной придорожной гостинице они услышали новости из Дорфара.

Казалось, что Амрек умер вместе со своей вероломной невестой; теперь же он покинул ту эмоциональную могилу, в которой находился. Он был полон сил и решимости и приступил к исполнению главного плана своей взрослой жизни — очистить Вис от гнусной расы Равнин. Уже вышел указ — смерть всем до единого степнякам, находящимся в Дорфаре. Его драконы сбивались с ног, разыскивая их. Они прочесали все мелкие городки и деревеньки в поисках своих жертв. Остались лишь немногие, да и те старые, больные и ничего не соображающие. Но эти немногие были поголовно перебиты.

Неожиданным поворотом данной истории, интересовавшим закорианцев в гостинице куда больше, чем истребление жителей Равнин, была реакция на него короля Зарависса, старого Тханна Рашека, которого иногда звали Лисом. Ведь лис уж точно должен быть более хитрым?

Он известил Амрека, что не видит чести в этом деянии. «Значит, Амрек, сын Редона, ты собираешься прославить свое имя, проливая кровь? Начав со смерти дочери моей дочери, Астарис эм Кармисс, которую ты умертвил без суда и следствия, продолжишь убийством девственниц и младенцев?»

Ответ не заставил долго ждать себя. Грозовые боги Дорфара повелели Амреку начать эту священную войну — они больше не желают терпеть мерзких поклонников богини-змеи. Землетрясение, напугавшее Корамвис, было предупреждением богов. На самом деле Амрек отлично понимает, что Зарависс торгует с Равнинами в свое удовольствие, а его затея должна в одночасье положить этому конец. Что же касается обвинения Рашека в убийстве девственниц, то заравийцы могут не беспокоиться. Вряд ли отыщется хоть одна убитая девушка, которая могла бы с полным правом носить это звание после захвата солдатами-драконами.

В гостинице оценили остроумие Амрека, хотя в целом закорианцы считали его безумным королем, который гоняется за призраками, как капризный ребенок.

Ральднору, съежившемуся у огня в прохладе лесной ночи, все споры и веселье казались каким-то далеким отголоском, криком отчаяния, который принесло ветром из его прошлого. Новая боль пронзила его поверх еще не утихшей старой. «Мой народ, — думал он. — Мой народ». Полузабытые образы обступили его в холодной ночи: Эраз, его мать, люди из времен его юности, дракон, плюющий на снег, солдат, гнавшийся за ним по Лин-Абиссе, и, наконец, Аниси — белая, как зима, бескровная, как сама смерть. Он же был заодно с Амреком — Амреком, его братом, убийцей и безумцем. А потом нож в его ране провернулся еще один, последний раз. Он украл женщину у этого человека. Если бы он не сделал этого, мог бы Амрек под сенью ее безмятежности позабыть о том, что хотел обрушить свою месть на Равнины? Но все это пришло слишком поздно — вина, понимание и стыд.

Он увидел, что Яннул внимательно смотрит на него в красных пляшущих отблесках.

— Плохие новости для жителей Равнин, — сказал тот. — Может быть, их повелительница змей остановит Амрека.

— У нее есть зубы, но она, как и ее народ, никогда не пускает их в ход, — покачал головой Ральднор. — И они ржавеют от бездействия.

И, вспомнив, как утратил в Абиссе свою наивную веру, читая о дорфарианских богах, он усмехнулся про себя и подумал: «А сейчас я утратил все».

Ханассор. Черный улей Закориса, чьи пчелы славились не медом, но своими жалами.

Уходящий во чрево конических утесов, окруженный стенами, о которые разбивались волны, винно-красные в час заката, скрытный и скрытый город, похожий на мозг в черном гранитном черепе.

Айгур, старый король, был мертв, а короткий траур окончен. Старшие сыновья, как обычно, оспаривали друг у друга престол, ибо Закорис еще не расстался со своим военным наследием. Состязание выиграл Йил, перебив братьям спины. Вместе с ним на престол взошли три сотни его жен, а свою первую королеву он короновал за то, что та, будучи беременна ребенком, перерезала горло болотному леопарду.

Все это они узнали еще у ворот.

Под скалами Ханассора царила вечная ночь, вечное состязание теней и света факелов.

Они пообедали в каменной гостинице, где танцовщица развлекала публику, снимая с себя прозрачные одежды при помощи двух головешек, рассыпающих алые искры. На нежном бедре синел шрам — видимо, как-то раз она оказалась недостаточно осторожна.

Они расспросили хозяина, который сообщил им о корабле, готовящемся отплыть в Саардос, и предложил пригласить капитана за их стол. Через некоторое время загорелый дочерна мужчина с золотой серьгой в левой ноздре подошел и уселся рядом с ними.

— Я Дроклер, хозяин «Дочери Рорна». Слышал, что вы хотите отправиться в Саардос. Но, как правило, я не беру пассажиров — кроме рабов, сами понимаете.

Около получаса они торговались с ним по поводу платы за проезд. В конце концов согласие было достигнуто, и они позвали писца, чтобы составить договор, поскольку здесь, в Закорисе, жизнь и свобода обычно ценились довольно дешево. Дроклер мог написать лишь свое имя, но зато сделал это с агрессивным росчерком. Они сложили свои документы, расплатились с писцом и отправились спать.

На заре за ними пришел матрос, чтобы проводить в огромную пещеру, где стояли на якоре ханассорские корабли. Усадив их в лодку, он повел ее под сводами, между ледяными белесыми сталактитами и тускло поблескивающими лесами мачт, в утро и широкий зев океана.

«Дочь Рорна» покачивалась на волнах, оказавшись кораблем-башней западных морей с тремя рядами весел, уже спущенных в хрустальную воду, парусом, полным свежего ветра, и блестящим гербом Закориса — двойной луной и драконом.

— Какая красавица! — восхитился Яннул.

Матрос лишь хмыкнул: он не был чувствительным человеком и давно привык к своему кораблю. Проводив их на борт, он показал им тесную каюту в глубине надстройки, сообщил, что обедать они будут в каюте Дроклера, и вышел, бросив на них кислый подозрительный взгляд.

Спустя несколько минут палуба дрогнула и заколыхалась них под ногами, свидетельствуя об отплытии. Ряды весел дружно заработали, и корабль величественно выплыл из бухты точно гигантский деревянный зверь, вглядываясь в океанский простор красными глазами, намалеванными у него на носу.

Путь в Саардос занял четырнадцать дней — неспешное, небогатое событиями путешествие, единственными запоминающимися моментами которого были скрип шпангоута, хлопанье паруса, крики морских птиц да время от времени перебранки матросов, под небом, ясным, как на расписной эмали.

В команду входили и женщины — корабельные шлюхи, ибо торговля не прерывалась и на время Застис. Это были видавшие виды своенравные создания, дравшиеся, как болотные кошки. От постоянного едкого соленого ветра волосы у них были того же тусклого серо-черного цвета, что и у моряков.

Днем Яннул с Ральднором проводили время как любые пассажиры с незапамятных времен — за книгами, игрой в кости или вином, либо прогуливались по палубе. На закате они ужинали за столом Дроклера вместе с Джарлом, командиром гребцов, немногословным и грубым, и Элоном, палубным офицером, ничем не примечательным тихим человеком, который за едой изучал нескончаемые манускрипты, переплетенные в темную кожу и похожие один на другой, как близнецы.

По ночам в их каюту украдкой пробирались женщины. Яннул принимал то, что ему предлагали, а тех, которые, по его мнению, не были искусны, брался лично обучать ланнским способам. Ральднор же лежал в одиночестве, прислушиваясь к плеску воды и постанываниям, доносившимся со всех сторон. Он не хотел здешних женщин и не мог спать. Со временем он приобрел привычку бродить по кораблю ночами. В лунном свете вода казалась белой, как молоко. Он думал о разрушенном городе на Равнинах, о белом волке и беловолосой девушке. Его словно что-то вело.

«Где мой дом? Неужели все-таки там, после всего, что я сделал, дабы сбежать оттуда? Равнины и грозная тень Амрека. А почему бы и нет? Меня ненавидят, как и мою землю, считают мертвым и беззубым, как и мою землю. Ашне'е, моя мать, кладет призрачную руку на мое сознание, поворачивая его к югу. Тогда, возможно, моя цель — не Саардос, а Равнины. Может быть, я вернусь домой».

За день до гавани Саардоса Дроклер почтил медного Рорна на носу корабля фунтом ладана.

Равнодушная маска бога смотрела на них сквозь пелену сладкого синеватого дыма. Она была уродливой и грубой, лишенной как страсти и изящества заравийской Ясмис, так и жестокого величия драконоголовых идолов Дорфара. Все с той же близорукой неподвижностью бог взирал на длинные волны, не обращая внимания на их слова, на их присутствие, на их щедрую жертву.

Ослепительное пурпурное солнце опустилось в море, источая пар. С юга надвигались черные груды дождевых туч, порывы ветра гигантской рукой давили на трепещущий парус. Узкая скалистая полоска суши, которая была Элисааром, исчезла во тьме.

Во время обеда Джарл отсутствовал за столом.

— Скверная погода для входа в гавань, — заметил Яннул. Ветер снова налетел на корабль, тарелки с едой дернулись в углублениях на столе. Испуганно звякнули подвешенные на цепях люстры, роняя горячий воск.

— Рорн животом мается, — бросил Дроклер.

Клок неба, различимый сквозь высокое окошко надстройки, налился чернотой. Корабль, словно ощущая зреющие под его днищем незримые силы, метался, как обезумевшее от страха животное.

— Вы сможете дойти до Саардоса в такую непогоду?

— О, разумеется. Мы идем по ветру и к тому же используем весла. В этом месте нет подводных скал. Не стоит волноваться, ешьте спокойно. Или у вас пропал аппетит?

Элон встал и отложил книгу в сторону. Не говоря ни слова, вышел, и когда дверь на палубу открылась, каюту наполнил иловый мрак бушующих волн и белизна внезапно сверкнувшей молнии.

Дроклер поднялся на ноги.

— Продолжайте обед, господа…

В этот миг «Дочь Рорна» завалилась на бок жутким, но при этом почти игривым движением. По всему кораблю послышался грохот упавших вещей, которые не были закреплены. Одна из низко висящих массивных люстр стремительно качнулась и с ужасающей силой полетела прямо в висок Дроклеру. Раздался тошнотворный хруст. Без единого звука капитан рухнул на стол. Два младших офицера, поднявшихся вслед за ним, от души выругались. Один из них кинулся за корабельным врачом, и дверь, брошенная распахнутой в непроницаемую темноту, захлопала на порывистом ветру.

Яннул и оставшийся офицер уложили Дроклера на полу. Он хрипло дышал, но если не считать этого, казался мертвым. Офицер принялся делать неуклюжие религиозные жесты, призванные умилостивить одно из множества суровых и равнодушных закорианских божеств моря.

Яннул поднялся.

— Загляни ко мне попозже, — пробормотал он, проходя мимо Ральднора. — Сейчас весь мой обед достанется волнам.

Его тут же поглотила тьма на палубе, наполненная ревом неистовствующей воды. Ральднор двинулся следом за ним и столкнулся на пороге с врачом, на лице которого застыло плохо скрытое выражение ужаса. Потерять капитана, находясь в плавании, было очень скверно, ибо закорианцы не забывали о своих распрях и войнах даже на корабле.

Молния копьем ударила в палубу. Ральднор увидел жуткие синеватые силуэты, копошащиеся вокруг паруса, и хлопья желтой пены, летящие из-под весел.

Весла!

Джарл все еще заставлял подчиненных грести — даже в такую бурю. Но разве можно было надеяться на что-то, кроме как переждать этот шторм? Кроме того, с каждой новой волной в люки попадало все больше и больше морской воды, и вскоре рукояти весел, дергаясь под ударами волн, наградят гребцов сломанными ребрами, если не чем-нибудь похуже.

Ральднор свернул и протиснулся в узкое и низкое отверстие, ведущее на нижние палубы.

Зловещую затхлую тьму усугублял почти физически ощутимый запах страха и мерцающие дымные светильники. С шипением плескалась вода — нижние места уже заливало, — скрипели стальные лопасти весел и хрустели от напряжения мышцы гребцов. Джарл сидел на помосте, словно не замечая пены, лизавшей его ноги, и беспрестанно отбивал молотком ритм для гребцов. Его лицо было уродливой застывшей маской. Он был очень похож на Ригона, словно приходился тому братом. Ральднор глотнул ненависти из зловонного воздуха и прокричал:

— Бросайте весла! Нас заливает!

Не обернувшись и не сбившись с ритма, Джарл процедил сквозь зубы:

— Опорожняй свои поганые кишки в другом месте, дорфарианец! Мы идем в Саардос.

Ральднор ощутил, как люди напрягают слух, пытаясь расслышать его слова, несмотря на то, что их жилы трещат от запредельных усилий.

— Джарл, немедленно остановись и задрай люки, пока не утопил корабль и не погубил половину гребцов!

— Кто ты такой, чтобы я выслушивал твои приказы, сучье отродье?! Убирайся, или я перебью тебе спину!

Неожиданно «Дочь Рорна» закрутилась у них под ногами. Раздался оглушительный в своей какофонии гром, и потоки вспененной воды хлынули сквозь люки, расколов их, как стекло. Очутившись по горло в воде, люди с криками бросали весла, которые, выйдя из человеческой власти, разворачивались и били по тем, кому не удалось увернуться. Слаженный ритм распался.

Ральднор прыгнул на Джарла и с размаху воткнул кулак ему под ребра, затем, выхватив молоток из его рук, обрушил между его шеей и плечом удар, вполне достойный этой туши. Перекрывая вопли смятения, Ральднор велел втянуть весла и задраить люки. Почти тут же он спрыгнул в этот хаос и взялся за работу вместе со всеми. Эти гребцы были наемниками — только военные корабли да пираты сажали на весла рабов, — поэтому у них не было ни четкой дисциплины, ни беспрекословного послушания. Он чувствовал, что они находятся на грани вызванного паникой бунта, поэтому, пока они полностью не вышли из повиновения, быстро выстроил их в цепочку и велел вычерпывать воду.

— Ветер унесет нас за Саардос, в адские моря! — выкрикнул кто-то у него за спиной. — Мы упадем в Эарл!

— Россказни для баб и детей! — крикнул в ответ Ральднор. — Никак здесь появилась чья-то подружка, пытающаяся выдать себя за мужика?

Послышался грубый хохот, после чего никто больше не жаловался. Ральднор уже знал, чего больше всего боятся закорианцы, и это была не смерть.

Когда они вычерпали воду из трюма, он оставил их под командой Элона и, закинув Джарла к себе на спину, потащил его в каюту на корме.

Ярость бури вроде бы слегка приутихла. В тучах появились просветы, хотя море по-прежнему швыряло их вверх-вниз, как мяч. Оно слизнуло с палубы людей и припасы, а взамен оставило массу бьющихся и извивающихся морских тварей.

Яннула он обнаружил в надстройке, с белым, как мел, лицом.

— Похоже, моя жертва пошла нам на пользу, — пробормотал он. — Ох, оказаться бы в Ланне, где холмы синие и, самое главное, неподвижные!

Волны выбили оконце, осколки стекла и разбитых тарелок плавали на полу, по щиколотку залитом водой.

— Судовой хирург еще здесь? — спросил пришедший с палубы Элон. — У нескольких людей переломы.

Врач быстро вышел вслед за ним. Дроклер в нем больше не нуждался, ибо был мертв.

Волны улеглись, и казалось, что море дымится. Этот дым превращался в серый сумрак, который, извиваясь, расползался над палубой. Они вычерпывали воду и коптили на огне уснувшую рыбу, чтобы восполнить запасы провизии, унесенные морем.

— Вы очень помогли нам, ваша честь, — сказал Элон Ральднору. — Теперь, когда Дроклера нет в живых, нам не легко будет вернуться в Саардос.

— Джарл будет вставлять нам палки в колеса?

— О да. И вряд ли его обрадовало то, что вы уложили его на глазах у гребцов. Предупреждаю вас, ваша честь, будьте начеку, пока находитесь на борту «Дочери Рорна».

— Благодарю за предупреждение. Но нам остался всего день пути, разве не так?

— Теперь нет, — покачал головой Элон. — Шторм сбил нас с курса, а где кончается этот туман, ведомо одним богам.

Вскоре серая пелена сгустилась еще сильнее, превратившись в черный бархатный кокон вокруг корабля. Ни луна, ни звезды не пробивались сквозь эту завесу.

Одна из женщин принесла им копченой рыбы и графин вина. Яннул, уже почти совсем пришедший в себя, оставил ее на ночь в своей койке.

Весь следующий день они плыли сквозь туман. Это был безмолвный призрачный мир, который изменялся, превращаясь то в галеры, то в горы, то в стаю гигантских птиц, и все это расползалось и перетекало одно в другое.

В полированной металлической поверхности, служившей ему зеркалом, Ральднор видел, как быстро сереют его волосы. Какое-то время их еще нельзя будет отличить от волос команды — тускло-черного оттенка, обычного для всех моряков, — но потом… Это все соль в морском ветре. Скоро она выжжет последние остатки черной краски, а замену пузырьку, осколки которого он обнаружил в своих вещах после шторма, найти негде. Тогда он окажется беззащитным среди врагов — желтоволосый человек, равнинное отребье. Но, как ни странно, в таком тумане это казалось почти неважным. Его, как и корабль, несло по воле ветра, без компаса, вне видимости земли. Выхода не было, и поэтому он не слишком-то переживал.

Матросы опустили тело Дроклера в стальную воду. Отзвучала короткая и суровая закорианская молитва. Он камнем пошел ко дну, увлекаемый грузом, привязанным к ногам.

Примерно через полчаса после этих импровизированных похорон их призрачная тюрьма начала разрушаться. Через час над волнами не осталось ничего, кроме ночной тьмы.

Со всех сторон, насколько хватало глаз, не было видно ни малейшего признака суши. Все инструменты, при помощи которых определяется местоположение корабля, смыло за борт. На черном небе не было ни луны, ни звезд.

Легкий ветерок подталкивал по волнам «Дочь Рорна».

В полночь тишину разорвал рожок вахтенного. Впереди по левому борту на горизонте что-то красновато поблескивало.

— Слава Зардуку, это маяки Саардоса! — воскликнул один из офицеров. На палубе поднялся радостный шум. Все опасались какой-нибудь беды, беспомощные в этом призрачном мире.

Ветер был против них, задувая с востока, поэтому они решили оставаться на месте и ждать утра. Открыли и осушили бочонки с пивом. Ральднор видел, как Джарл пьет под мачтой, и понял, что тот находится в странном состоянии, когда пьют, не испытывая никакого удовольствия и не пьянея. Завтра его гребцы доставят их в Саардос, и он, вне всякого сомнения, спустит с них три шкуры.

Саардос. А за Саардосом — Равнины. Ральднор думал об этом во мраке своей каюты. И в этой тьме к нему пришло чувство незавершенности — такой конец был чересчур прозаическим. Это был намек судьбы, которого он не понял и на который не ответил.

Его разбудил рассвет цвета пепельной розы. И звук, которому явно не было места в его сне.

Яннул еще спал, в кои-то веки один. Над ними скрипели палубы корабля. Звук проникал сквозь дерево, плоть и кости, вызывая холодок на спине.

На палубе пепельно-алый свет, который проник в его каюту, оказался заревом, охватившим небо и море. Все остальное смутно чернело — огромная мачта с обвисшим парусом, слабо трепещущим на легком ветру, туша надстройки, широкий нос, группки жмущихся друг к другу мужчин и женщин, которые замерли, прислушиваясь и вглядываясь в алеющий горизонт. В воздухе висел негромкий зловещий гул, точно звук какой-то гигантской трубы, ревущей глубоко в сердце земли. Но определить, откуда доносился этот гул, было нельзя — он был повсюду вокруг, всеобъемлющий, как это утро.

Одна из женщин вдруг взвыла, крича о морских дьяволах. Здоровенный моряк, вразвалку проходивший мимо, ударил ее по лицу:

— Заткнись, потаскуха.

Это был Джарл. Не глядя по сторонам, он направился к люку, ведущему в трюм, и на его угрюмо-насмешливом лице не читалось никаких чувств. Откуда-то с палубы раздалась команда Элона. Мужчины тут же принялись за работу, женщины поспешили к канатам. Подняли якорь, поставили парус. Огромный корабль ожил как по волшебству, когда весла коснулись воды. Деревянный корпус, напрягшись, пришел в движение, подгоняемый легким теплым ветерком. Но это была лишь иллюзия жизни. Рассвет замер. Солнце не всходило, тьма не рассеивалась, и лишь розовато-серая дымка все так же висела над морем. И все так же звучал этот дьявольский гул, казавшийся ее звуковым выражением. Ральднор замер у поручня.

Внезапно где-то под поверхностью воды раздался оглушительный грохот, который ничуть не удивил его, хотя и оледенил все его внутренности непроизвольным страхом. Адские трубы умолкли. Море чудовищно вздыбилось, подхватив их беспомощный кораблик, и Ральднор кувырком покатился по палубе, успев заметить, как из воды вырвалась молния. Свечение ширилось, превращаясь из малинового в зловеще-белое. Его лицо, руки и шею опалил обжигающий черный дождь. Люди кричали. Ветер налетел на корабль трепещущими крыльями огненной птицы.

Вцепившись в поручень, Ральднор с трудом поднялся, глядя на вздымающееся и опадающее море.

Океан содрогался в родовых схватках, но дитя, выходящее из его чрева, было невообразимо чудовищным: тлеющий черный конус, рвущийся к небу. Трещины в его расплавленных боках источали белый пар. Зияющая пасть изрыгнула молнию и изверглась жидким пламенем.

— Огненная гора!

Обезумев от страха, моряки заметались по палубе. Все они знали легенду об Эарле, горящих горах, поднимающихся пря мо из моря — драконьих глотках, изрыгающих огонь. Закорианцы вопили от ужаса. Они попали в ад, и начались их вечные муки.

Ральднор попятился по палубе назад и распахнул дверь, ведущую в надстройку. Он попытался крикнуть, чтобы они укрылись внутри, но люди лишь повернули к нему побледневшие лица и невидящие глаза и тут же отвернулись, не переставая вопить. Внезапно в самую их гущу полетел град раскаленных углей. Люди бросились к люкам, и только теперь некоторые побежали к надстройке. Они сталкивались, дрались и ругались, пытаясь протиснуться внутрь. Но драка не помешала Ральднору увидеть, как небо раскололось пополам над чревом морского пика, и вода расцвела белыми цветами взрывов. «Дочь Рорна» встала на дыбы. Люди с дикими воплями катились по палубе и, вываливаясь за борт, оказывались в кипящих волнах. Парус, точно по волшебству, вдруг охватило пламенем.

Он почувствовал, как под палубой дрогнули и остановились весла.

Перед его глазами с ужасающей четкостью встала картина паники, снова охватившей гребцов в маленьком аду гребной палубы. Сквозь напирающую толпу он пробился к двери, добрался до люка и каким-то образом спустился в зловонную тьму. Там царило смятение, а возвышение, на котором Джарлу полагалось отбивать ритм, пустовало. Сейчас было не время спрашивать, куда он делся. Ральднор сел на его место, взял молоток, как уже сделал когда-то, и начал задавать ритм оглушительными ударами. Наступила относительная тишина; в каком-то смысле они все были рабами этого неумолимого боя.

— Гребите! — прикрикнул он на них.

— Корабль горит! — завопил кто-то. Остальные подхватили его крик.

Он с грохотом опустил молот.

— Мне что, испробовать эту дубину на ваших головах? По местам, сопливое дурачье!

Подчиняясь ему, они заняли свои места. Его тон и поведение сейчас почти в точности повторяли Джарла. Как один, гребцы схватились за весла.

Сверху донесся грохот и приглушенные крики, полыхнул огонь.

Он ускорил ритм. Это была скорость, которую использовали в бою — для тарана или для бегства. Он не оставлял им времени на панику.

Лишь инстинкт подсказал ему, когда они очутились в относительной безопасности. Сквозь люки океан казался залитым кровью и чернилами, но корабль перестал содрогаться. Он замедлил ритм, а потом и вовсе прекратил стучать. Гребцы обвисли на веслах, будто кто-то одним махом погасил в них жизнь.

Он поднялся по трапу наверх, но люк никак не хотел открываться. Когда Ральднору все же удалось приоткрыть его, оказалось, что его придавило мертвым телом.

Палуба тоже была усеяна мертвыми, а там, где не было тел, плотным слоем лежал трепещущий фиолетовый пепел. Кое-где еще виднелись бессильные язычки пламени, но выбравшиеся из укрытий люди уже боролись с ними. Парус пылал, и искры кружились на ветру, как стая светлячков. В воздухе висел удушливый дым.

Вулкан остался позади, полускрытый во мраке, подсвеченном белыми и красными зарницами. Время от времени по морю пробегал отдаленный рокот.

На многие мили вокруг на воде покачивались обгоревшие предметы. Они скинули туда же своих мертвых. На этот раз никаких молитв не было.

16

В заштопанных парусах пел ветер.

— Мы больше не держим курс, — сообщил Элон. — Инструменты испорчены. Звезды указывают, что мы далеко от Элисаара, но их очертания очень странны, и им абсолютно нельзя доверять. Таллат считает, что пыль от огненной горы исказила размеры и очертания всего, что в небе. Кто может в этом усомниться? Прошлой ночью луна была огромная, как поднос, и синяя, как слива. Нет, мы не можем определять путь по звездам.

— Нужно вернуться назад, — прорычал Джарл, сидевший напротив него за столом Дроклера.

— И опять пройти через Огненные врата? Буря и горящая гора унесли половину команды и десятерых гребцов. Если я прикажу снова пойти на такой риск, поднимется бунт.

— Ты слишком мягок и безволен, Элон. Они поднимут бунт, поскольку знают, что ты спустишь им это с рук. Уступи мне свое место. Вот увидишь, я все улажу.

— Вообще-то ты сам уступил свое место вулкану, — заметил Ральднор.

Джарл вихрем обернулся к нему.

— Почему эта сухопутная крыса сидит с нами на совете?

— Потому, Джарл, что он уже дважды показал себя лучшим командиром гребцов, чем ты, — парировал Элон.

— Где ты был, Джарл, когда мы уходили от огня? — выкрикнул Таллат, младший из двух офицеров.

— У меня были дела внизу.

— Ну да — спасение своей никчемной, вонючей и грязной шкуры!

Элон заколотил по столу, чтобы унять пререкающихся.

— Ветер несет нас на юго-восток, — сказал он серьезно и хладнокровно. — Вахтенные видели стаи птиц, что указывает на какую-то сушу поблизости.

— В этих морях нет суши.

— Возможно, это какой-нибудь островок, слишком маленький, чтобы наносить его на карту. Тем не менее, есть надежда найти там пресную воду и даже пищу. Да и люди немного отдохнут. А потом решим, что делать с нашим кораблем и нами самими.

Каждый вечер на закате они делали зарубку на притолоке двери, ведущей в надстройку. Море было невероятно, жгуче синим, время от времени на поверхности воды мелькали островки синего огня. Днем небеса принимали немыслимые цвета, а по ночам при взгляде на аметистовую луну и ядовито-желтые звезды люди делали суеверные знаки, отгоняющие зло.

Скудость пищи, которую после шторма выдавали строго по норме, уже начала сказываться на всех. Обедов за столом Дроклера больше не было — лишь копченая рыба и сухие галеты, одинаковые для всех.

Обожженные люди лежали на палубе под навесом, издавая стоны, бормоча, плача, умоляя дать им воды. Женщины с тусклыми глазами ухаживали за ними, как умели. На пятый день после извержения Ральднор очнулся от мертвецкого сна в серой предрассветной дымке и, выйдя на палубу, обратил внимание на странную, зловещую тишину. Не было слышно ни вскрика, ни даже шепота.

Яннул, вышедший вслед за ним, замер и шепотом спросил:

— Они что, все умерли?

— Ну да, — раздался насмешливый, почти веселый мужской голос. — Понадобилось лишь совсем немного помочь им.

Из-под навеса вышел Джарл, поигрывая ножом, с которого капала кровь. Вслед за ним выскользнула еще пара матросов, постаравшись сделать это как можно более незаметно.

— Ты прикончил их! — ахнул Яннул. Его рука потянулась к его собственному ножу, но потом бессильно упала.

— Они только зря переводили нашу еду, — выпалил один из приятелей Джарла. — Все равно завтра подохли бы, а не завтра, так послезавтра. Лучше уж сразу.

— Заткнись, — рявкнул Джарл. — Мы что, еще оправдываться должны перед этой сухопутной крысой? — он прошел мимо, и его приспешники прошмыгнули следом.

Рассвет уже тронул море своей кистью. Яннул зло выругался.

— Ты что, откажешься от лишней доли еды? — мягко спросил Ральднор, глядя на краешек солнца, всплывающего из воды. — Как сказал приятель Джарла, они все равно умерли бы, причем в мучениях. Теперь им не больно, а мы сможем поесть.

Яннул обернулся к нему, но в свете зари новое удивление перекрыло прежнее.

— Ральднор! — выдохнул он. — Твои волосы… они… они белые !

Ральднор даже не взглянул на него. Его глаза и лицо были совершенно пусты.

— Морская соль обесцвечивает лучшую краску, — сказал он спокойно. — Я с Равнин, Яннул.

Тот снова негромко выругался.

— То-то я удивлялся в Абиссе… Но, Ральднор, все это время в Корамвисе ты осмеливался обманывать самого Амрека ?

— Ирония, достойная войти в анналы старых мифов, которые я когда-то читал. Да, я был самым близким военачальником Амрека, его правой рукой. Я чуть не переспал с его матерью и отнял у него невесту. И потерял свое положение из-за собственной опрометчивости, а не из-за своей расы. Никто не знал о моем происхождении. Я был дорфарианцем, и все мои преступления были преступлениями дорфарианца. Я — брат Амрека.

— Брат?..

— Сын Редона. Не от Вал-Малы, как ты можешь догадаться. Меня выносила Ашне'е, ведьма с янтарными волосами. Я появился из того лона, которое убило моего отца, — слова неудержимо лились из него, но он не чувствовал ни облегчения, ни боли. На горизонте темные облака сливались с морем, скрывая невысокий еще солнечный диск.

— Значит, по закону Дорфара ты король, — сказал Яннул. В его голосе не было ни сомнения, ни вопроса. И ситуация, и странное, ничего не выражающее лицо рассказчика были очень убедительными. Кроме того, Яннул всегда чувствовал атмосферу тайны, окружавшую человека, которого он называл своим другом. — Король Дорфара.

Ральднор одними губами улыбнулся то ли морю, то ли своим мыслям.

— Вон там остров, который обещал нам Элон, — сказал он.

Яннул, вздрогнув, обернулся и увидел его. В тот же миг с мачты раздался крик вахтенного, и матросы гурьбой высыпали на палубу.

Это был крошечный клочок суши, со всех сторон атакуемый морем. Вид у него был неуютный. Но люди кричали и хлопали друг друга по плечам. Лишь мертвые под своим навесом хранили молчание, как будто были мудрее, или просто и так всем довольны.

Остров.

Он имел форму плоского блюда с крутыми скалами в центре, над которыми стояли облака белых брызг, обрушиваясь водопадами на широкое плато. От пляжа иссиня-черными рядами тянулись джунгли, звенящие от птичьего гомона. Пестрые стаи носились в облаках, оглушительно крича в страхе перед пришельцами.

«Дочь Рорна» встала на якорь в бухте, и вскоре с нее спустили шлюпки. Лишь женщины и горстка мужчин остались на борту вместе с офицерами, чтобы приглядывать за кораблем. Отвыкшие ноги неуверенно ступали по суше. Взрослые мужчины катались по перламутровому песку и играли им, точно ребятишки.

Элон разбил их на группы и отправил искать воду и еду. Таллат и Ильрад смастерили рогатки и вернулись с подстреленными тушками каких-то пестрых птиц. Остальные плескались в сапфировых озерцах, набирая полные пригоршни этих жидких сапфиров и тут же с радостными воплями разбрызгивая их. Это был воистину край изобилия, край, где можно было ничего не беречь.

Остров был необитаем — по крайней мере, они не заметили тут ни одной живой души.

Яннул сорвал орхидею и вставил в прореху на своей рубахе.

— Как ты думаешь, мне удастся заставить какую-нибудь из них прижиться на корабле? Дамы в Элисааре отдали бы полжизни за такой цветок.

Теперь очень многие упоминали в своих разговорах Элисаар и Закорис. Этот крошечный клочок земли вселил в них надежду. Даже жгучее, небывало синее море не так сильно занимало их мысли.

Сидя на берегу с жареным мясом и свежей водой, они увидели, как из леса выбежало несколько моряков, несущих какие-то желтые плоды. Все, кто сошел с корабля, были немного не в себе от радости, но эти люди казались совершенно безумными. На их шеях висели гирлянды цветов, они безудержно хохотали.

— Это что еще такое? — спросил у них Элон.

— Необыкновенный плод! Восхитительный! — воскликнул один из них. — Он ударяет в голову не хуже заравийского вина!

— Вы уже ели его? — неодобрительно прищелкнул языком Таллат. — Очень зря. Никто из нас не знает, что здесь растет. Он может оказаться ядовитым.

— Может, может! — моряки принялись кривляться, передразнивая его. Они были действительно пьяны, сок стекал по их щекам и подбородкам, капая на грудь. Они снова набросились на плоды.

Элон отвернулся. Матросы принялись веселиться на пляже.

Ральднор увидел, как из-за деревьев показался Джарл, а следом за ним — двое или трое его приспешников. Он подошел к куче плодов и принялся рыться в ней.

— Значит, это вкусно?

— Это еще не означает, что их можно есть, — заметил Элон. — Кстати, мне казалось, что ты должен оставаться на корабле и приглядывать за своими гребцами.

— В этом море дочурку Рорна осмелятся потревожить разве что властители Эарла. Я приплыл сюда на шлюпке, как и ты, палубный офицер. — Джарл откусил кусочек плода, прожевал, потом ухмыльнулся: — Твои матросы куда лучше разбираются в еде, чем ты, Элон!

Он прихватил пару плодов и отправился с ними к другому костру, вокруг которого плясали пьяные моряки.

Постепенно, один за другим, кто с самодовольным видом, кто нерешительно, люди переходили к его костру. Одни подпадали под воздействие его жестокой властности, других привлекала его непоколебимая самоуверенность. Раздалось даже несколько одобрительных криков по поводу убийства раненых.

Вскоре собравшиеся вокруг Джарла разошлись не на шутку. Они снова принялись спускать лодки на воду, приплясывая и оглушительно хохоча.

— Они собираются увезти вахтенных с корабля, — озабоченно заметил Таллат. — Палубный офицер, я считаю, что вахта необходима даже в этом пустынном море.

Элон взглянул на белую кромку прибоя.

— Могу ли я остановить их своей властью, Таллат? Вроде бы у того костра не так много народу.

— Они опьянели от этих плодов и стали слабее женщин…

Не говоря более ни слова, Элон поднялся. Напряженный, как струна, он двинулся по берегу к обезумевшим морякам и их лодкам. Ральднор пошел за ним; Таллат, Яннул и несколько остальных последовали его примеру. Пестрые птицы медленно кружили в небе.

Внезапно Джарл отделился от толпы. Плоды оказали свое действие и на него тоже, хотя на нем не было цветочной гирлянды, и он вел себя не так, как остальные. Поскольку он привык к вину, опьянение не смазало и не изменило черт его характера, а скорее обострило, усугубило их.

— Что ты делаешь, Джарл? — спросил Элон.

— Собираюсь перевезти на остров последних матросов, гребцов и шлюх. А ты что, не хочешь позволить им тоже побывать на острове?

— Везде они побывают. Скоро я пошлю им смену, когда люди отдохнут.

— На корабле не нужна вахта, Элон. Только не здесь.

— Я не отдавал тебе приказа распустить вахтенных.

— Ты! Ты вообще больше не можешь что-либо приказывать или не приказывать! Идите, жуйте хлеб с водичкой, леди, пока мужчины развлекаются!

— Ты ответишь за это в Ханассоре, — негромко пообещал Элон.

— Ханассор, — сплюнул Джарл. Он не разделял их уверенности. — Сначала доберись туда. У меня ведь тоже есть кого призвать к ответу. Эту сухопутную крысу у тебя за спиной, например. Во имя Зардука, дорфарианец, ты можешь не совать свой нос в чужие дела?

— Этот берег принадлежит мне ровно в той же степени, как и тебе, — отрезал Ральднор, — а твой голос слышно очень далеко.

Рука Джарла метнулась к поясу и выхватила нож. Повисло напряженное молчание.

— Убери нож, — потребовал Элон.

— Пускай подерутся! — возбужденно хихикнул кто-то из мужчин. — Ставлю десять дрэков на Джарла.

Поднялся одобрительный гомон.

— Ну, дорфарианец, выйдешь против меня? Ты уже видел, каков этот клинок в деле, — сказал Джарл и добавил с презрением: — Беловолосый !

Рука Ральднора словно сама по себе сделала привычное движение, и в ней сверкнул нож. Несколько человек заметили уверенную отточенность этого жеста, и веселье немного приутихло.

— Да, ты уже пускал в ход этот клинок — против полумертвых людей, — сказал Ральднор. — Я принимаю твой вызов.

Джарл бросился вперед, но Элон как-то ухитрился вклиниться между ними. Яростно зарычав, Джарл ударил палубного офицера ножом. Белый песок оросила красная влага. На ноже командира гребцов вспыхнула алая полоса. Джарл прыгнул в ближайшую лодку, его люди последовали примеру вожака. Они оттолкнулись от берега и оказались на воде в считанные секунды после того, как Элон рухнул на землю.

Таллат бросился вперед и положил голову друга к себе на колени, но глаза Элона уже затягивала непроницаемая пелена смерти. Его кровь уходила в песок.

Сначала они похоронили его на краю джунглей, присыпав песком и галькой, но могила вышла неглубокой. Их лопаты очень скоро звякнули о камень. Кроме того, здесь явно водились дикие звери, незамеченные прежде и не показывающиеся сейчас, чье присутствие выдавали лишь легкие шорохи в лесу да яркие огоньки глаз. В темнеющем небе, жадно крича, кружили птицы. Поэтому они отрыли его из песка, положили на кучу хвороста и лиан и подожгли ее. Так было лучше. Но запах горелой плоти преследовал их по всему берегу.

Таллат ушел от них и долго стоял в сумерках, глядя на тлеющие и дымящиеся угли, когда-то бывшие Элоном. Мужчине не пристало плакать, и если он все же не мог сдержать слез, то должен был горевать в одиночку. Ральднор с внезапно нахлынувшей болью вдруг вспомнил, как когда-то давно тоже еле сдерживал слезы, шагая за похоронными носилками Эраз в Хамосе.

Непомерно раздутая луна всплыла над деревьями.

На плато разгоралось красноватое зарево, слышались песни, шум дудок и громкие крики, заглушавшие шорох волн и приглушенный гул водопадов.

Пока они ходили за хворостом для погребального костра Элона, вернулись лодки. Хохочущие мужчины и визжащие женщины толпой бросились к деревьям, потрясая светильниками и бочонками пива из личных запасов Дроклера. Теперь они пили, поедали плоды и распевали песни вокруг своих костров на скалах.

Таллат медленным шагом вернулся к ним. Его лицо было мрачным.

— Таллат! — схватил его за руку один из матросов. — Давай возьмем шлюпку, поплывем на корабль и уйдем на нем. Должен же быть какой-то безопасный путь до дома. Оставим их на этом острове.

— Нет, — отрезал Таллат.

Прибой наползал все дальше на песок, тихо шепча что-то, словно мать ребенку.

— Клянусь Зардуком, — сказал матрос, — я не расстроюсь, если все они отравятся этими плодами, как ты боялся, Таллат. Это было бы справедливо. Я не стану плакать о них.

Море поглотило последние отблески солнечного света. На плато визгливый женский голос затянул какую-то песню.

Яннул беспокойно поерзал и еле слышно обратился к Ральднору:

— Они там те еще кошки — большинство из них — и могут за себя постоять. Но среди них есть одна девчушка — кажется, из Элисаара, закорианские пираты взяли ее в плен совсем крошкой. На палубе она кое-как держалась, но по ночам ей было страшно. Пожалуй, они там что-то чересчур развеселились. Ты не станешь возражать, если я пойду и заберу ее оттуда?

— Твоя галантность делает тебе честь, но эта задача может оказаться потруднее, чем тебе кажется. Пошли вместе. Двое, выученных Ригоном, стоят двадцати пьяных закорианцев.

Они отделились от кучки сидевших на пляже и исчезли в темной синеве леса.

Их путь сквозь джунгли начался в атмосфере какого-то мрачного веселья. Оно разрядило напряжение, охватившее обоих, и отчасти напомнило о той скрытности, которая связывала этих двоих в Лин-Абиссе. Но все же по мере неуклонного углубления в темные заросли аура леса начала потихоньку влиять на них, подавляя их своей безмолвной мрачной сутью.

В сердце джунглей царил мрак, и лишь луна окрашивала листья жутковатой призрачной синевой. Бесчисленные глаза, сверкавшие на опушке, здесь, в зарослях, мерцали как звезды. Трава шелестела, клонясь под неощутимым ветром.

— Повсюду шпионы, — прошептал Яннул.

Однако ни один из них не улыбнулся этой шутке. Ральднору казалось, будто лес подступает к ним вплотную — одушевленный, не сводящий с них глаз, враждебный. Впервые он ощутил, как холодны тени, но не в физическом смысле, как давит почти ощутимый запах какого-то древнего разложения, гниения. Остров, безмятежный в свете дня, с наступлением ночи ожил, наполнившись собственной темной жизнью, и обнаружил чужаков, без спросу ступивших на его землю и лишивших его девственности. Они потревожили его первобытную тьму, и он ненавидел их.

Внезапно за высокими зарослями папоротника открылось оранжевое плато.

На голых камнях кричали и пели моряки со своими женщинами, объедаясь и осушая вскрытые бочонки. Огромный костер пылал, облизывая трескучими языками небо. Две или три женщины танцевали обнаженными, держа в руках горящие головешки в подражание огненным танцовщицам Зардука.

— Видишь свою девчонку? — спросил Ральднор.

— Нет. Придется подойти поближе.

Через несколько шагов навстречу им бросилась женская фигура.

— Янал из Лана… и Ральнар, — заплетающимся языком выговорила она, мгновенно узнав обоих, в особенности Яннула. Но это была не та, кого искал ланнец. Однако она отвела их к огню и угостила пивом, попытавшись повиснуть на шее у Яннула. Увидев это, один из лежащих вокруг пьянчужек, шатаясь, поднялся с налитыми кровью глазами.

— Ты же со мной, Ханот. Не трать время на этих сухопутных крыс. Джарл хочет быть уверен, что ты присоединилась к нам, к владыкам , — ухмыльнулся он и рухнул, увлекая женщину за собой.

— А вот и она, крошка Релла… или Рилка, не помню, как ее там, — уронил Яннул. — Похоже, у нее неприятности.

Он бросился к нескольким фигурам, возившимся в темноте, а Ральднор последовал за ним. Они быстро растащили четырех матросов и справились с ними поодиночке. Яннул подхватил брыкающуюся и царапающуюся девчонку, еле убедив ее — и едва не лишившись при этом глаз, — что это не продолжение изнасилования, а Яннул, с которым она делилась в темноте своими тайными страхами. Она была маленькой и хрупкой, с четким прямым профилем, очень нетипичным для закорианцев. Скорее всего, она действительно была из Элисаара. Она робко улыбнулась ему, но ее надежда тут же сменилась ужасом.

— Так, значит, мы все-таки дождались этой неслыханной чести, — раздался у них за спиной голос Джарла. — Крысы пришли набить брюхо.

— Спина к спине, как на тренировочной площадке в Абиссе, — скомандовал Ральднор Яннулу и почувствовал, как его лицо расплывается в неудержимой хищной усмешке. — Но сначала закуска. Этот негодяй явно родня Ригону, а у нас обоих есть счет к нему.

Он не мог различить лицо Джарла, ослепленный огнем костра, но это ничего не меняло. Внезапно им овладела нестерпимая, жгучая ненависть. Он осознавал, что она не принадлежит ему, а просто наполняет его, как пустой сосуд. Ненависть — остров прямо-таки источал ее. Она проникала в его кровь, в его разум.

Ральднор почувствовал, как давно затянувшиеся раны в его душе вдруг открылись, затопив его мучительной болью. Но теперь там не было места Аниси или Астарис — ни нежной женщине с мыслями, похожими на искрящийся хрусталь, ни второй, которая вся была как теплый огонь. Не сейчас. Это было совершенно чуждое, жуткое и неодолимое ощущение. Одержимость. Он ощущал, как эта стихия собирается, фокусируясь в лиловом оке джунглей и желая излиться через него — человека. Что-то внутри него прорвалось, выпуская это наружу. Страх и ужас. Но они заставляли его скалиться и смеяться в безумном, невообразимом ликовании.

Внезапно Джарл содрогнулся и обеими руками схватился сначала за горло, потом за живот. Из его губ вырвался пронзительный крик. Он упал, крича и извиваясь, и начал кататься по земле, пока не угодил прямо в костер.

Повсюду вокруг гуляющих охватила паника. Они умолкли, подняв головы и прислушиваясь к какому-то ощущению внутри себя, как животные, принюхивающиеся к ветру.

Возмездие обрушилось на них стремительно и неумолимо. Они корчились и кричали, как демоны, объятые болью и ужасом.

— Ты ела плоды? — настойчиво спросил Яннул у девушки.

— Они дали мне пива и кусочек плода, — прошептала она с огромными от страха глазами, — но у меня во рту целых три дня не было ни крошки. Меня вырвало.

— Вот и хорошо, — сказал Яннул. Лицо у него было очень бледным.

— Мы больше ничем не можем им помочь, — произнес Ральднор. Он направился обратно в лес, трясясь, как старик после лихорадки, и они последовали за ним.

Когда они возвращались, лес был очень тих. Они ни разу не заметили ничьих глаз. Слышалось лишь пение водопада да шум прибоя.

На пляже жались вокруг костра люди Таллата.

— Все-таки эти плоды оказались ядовитыми, — поведал им Яннул. Маленькая элисаарианка заплакала, и он принялся утешать ее.

Ночью они спали у костра. На рассвете Таллат с двумя своими людьми отправился на плато, чтобы посмотреть, не осталось ли там тех, кто попробовал плоды и остался в живых, как подружка Яннула. Они вернулись назад меньше чем через час и никому не рассказали, что там видели. Более с ними не пришел никто.

Они забрали остатки жареной птицы и наполнили бочонки пресной водой, после чего отправились обратно на корабль. Дул ровный ветер — теплый и ласковый. Вскоре островок исчез из виду, и это их обрадовало. Десять мужчин и одна женщина — вот и все, что осталось от команды этого потрепанного, обугленного корабля, некогда прекрасного, гордо рассекающего воды западных морей. Их было недостаточно, чтобы сесть на весла; оставалось лишь положиться на волю ветра и волн. Все были изнурены, ошеломлены и опустошены тем, что с ними произошло.

Прошло много дней. Они перестали делать зарубки и потеряли им счет. С небес на них смотрели звезды, незнакомые и равнодушные. Настал штиль.

— Мне конец, Ральнар эм Дорфар, — произнес как-то Таллат, обращаясь к нему по имени, которое сам изобрел для него. — Вся еда вышла, ветер утих. Этому синему морю нет конца. Мы упокоились в аду. Наше путешествие было проклято с самого начала.

— Вы везли проклятие с собой, — сказал Ральднор. — Разве у вас не говорят, что брать на борт преступника, которого разыскивают, — к беде?

— О, это просто морские байки. Большинство наших людей были преступниками, Ральнар. Думаю, они заплатили за это. У нас принято заключать договор со смертью. Это наш способ добраться до богов.

— В этом путешествии было слишком уж много смертей, — заметил Ральднор.

— Я знаю, Ральнар. Элон был моим отцом. Он тебе не говорил? Он завел меня от одной девушки в Ханассоре — по неосторожности, в Застис, но позаботился о том, чтобы я получил образование, и купил мне должность на этом корабле. Проклятый корабль! Я слишком много унаследовал от него. Он был хорошим человеком, но мне досталась его слабость.

— Я догадывался о твоем горе, — мягко сказал Ральднор, — хотя ты очень хорошо скрывал его. Мне тоже однажды пришлось сдерживать свое горе, чтобы никто о нем не догадался. Мужчине не зазорно плакать.

— Да, Ральнар. Но у нас другие обычаи. Как вышло, что твои волосы побелели после огненной горы? Я слышал, что такое бывает от страха или потрясения, но ведь ты храбрый человек. Куда храбрее, чем этот ублюдок Джарл.

— Это след другого страха, — медленно произнес Ральднор. — Куда более старого. Страха признаться, кто я такой.

Таллат взглянул на него, но ничего не сказал, лишь дружески пожал его руку.

— Что ж, поступай, как пожелаешь, Ральнар. И Яннул тоже, а Реша поступит так же, как он, в этом нет никаких сомнений. У каждого из нас свой путь. Очень надеюсь, что удача повернется к вам лицом. Но очень в этом сомневаюсь.

Он спустился в трюм вместе с остальными закорианцами, и больше они наверх не поднимались.

Корабль смерти неподвижно покоился на волнах. На закате над его мачтой пролетели три птички.

— Земля близко! — воскликнул Яннул. — Может, она окажется лучше, чем предыдущая.

На небо всплыла холодная луна, принеся с собой холодный ветер. Он дул всю ночь, а в воде сверкали серебром большие рыбы.

Реша заснула под боком у Яннула. В конце концов остался бодрствовать один Ральднор — и увидел, как из океана, точно гигантский зверь, поднимается черная туша земли.

Когда взошло солнце, вершины окрасились кармином, а долины остались черными, точно не желая отпускать ночь.

Он подумал о Таллате.

«Ожидание не бывает слишком долгим, — пронеслось у него в голове. — Боги или судьба — всем им нужно время». И, со всех сторон окруженный смертью, он ощутил, как в его душе пробивается росток надежды. Он наклонился и разбудил Яннула.

17

Пригнав корабль почти к самой земле, ветер покинул их. Побережье, изрезанное узкими бухточками и окаймленное темными лесами, щерилось скалами. Пейзаж казался суровым и безлюдным.

Дневная жара упала с небес и поднялась с поверхности океана.

Ральднор, в одиночестве сидевший на палубе, заметил в воде какое-то движение, сперва решив, что это играют рыбы. Но эта рыба резвилась на поверхности, не уходя в глубину. Вскоре он понял, что это узкая лодка вроде рыбачьих челноков Закориса, сделанная из выдолбленного ствола какого-то черного дерева. В ней сидела одна фигура — мужчина, без усилия двигающий веслами. Когда он приблизился, явно направляясь к кораблю, Ральднор увидел его загорелое лицо, на котором не было ни удивления, ни любопытства, странно замкнутое, но при этом умиротворенное. У мужчины были очень длинные волосы, рассыпающиеся по плечам, груди и спине.

Они были пшенично-желтого цвета.

Кровь бешено застучала в жилах. Ральднор поднял руку, приветствуя гребца. Тот в ответ тоже поднял руку, но ничего не крикнул.

Узкая лодочка подошла вдоль борта корабля к трапу, волочащемуся по воде. Мужчина поднялся на палубу и встал, глядя на Ральднора. Они были одного роста, но тело незнакомца, хотя и мускулистое, было таким худым, что казалось почти костлявым. На нем была одна набедренная повязка, все остальное было обнажено и загорело, но тем бледным загаром очень светлокожих людей, который сходит с наступлением холодов.

— Ты с Равнин, — сказал Ральднор. Мужчина засмеялся. Он явно не понимал его речь и не пытался говорить сам. Указав на лодку, он дал понять, что Ральднор должен идти за ним. Ральднор покачал головой, махнул рукой в сторону надстройки и позвал Яннула и девушку.

Незнакомец не выказал никакого беспокойства. Лодка казалась недостаточно просторной, но каким-то образом он уместил в ней всех троих и взялся за весла, работая ими с той же легкостью, что и прежде. Перед ними, словно играя, плыли островки синего огня. Корабль остался позади — обглоданный скелет, чернеющий на фоне голубого неба. Суша все приближалась. Похоже, лодка направлялась к выдающемуся далеко в море скалистому мысу, поросшему густым лесом. Там не было видно никаких признаков жизни, но над лесистыми склонами наверху курились голубоватые дымки.

Мужчина так ни разу и не заговорил, даже не шевельнул губами. Его губы казались какими-то неуловимо странными, как будто не привыкли выговаривать слова. Возможно, он был немым. Немой мужчина с Равнин, удивленно раздумывал Ральднор.

Челнок пристал к берегу. Незнакомец направился к первой линии деревьев, где в тени стоял глиняный сосуд. Он напоил их водой, потом повел в лес.

Это был деревянный дом — высокое и просторное сооружение с каркасом из жердей, обмазанным глиной, и опорами, сделанными из стволов гигантских деревьев. Крышу покрывал толстый слой листьев и птичьи гнезда, обитатели которых то и дело роняли на пол помет, издавали нежные переливчатые трели и беспрестанно носились туда-сюда сквозь высокие окна. Лесной народ жил в этом доме, купаясь в чистых ручьях и греясь у бесчисленных костров на ближней поляне. Они не ели ни мяса, ни рыбы, в основном употребляя пищу, не нуждающуюся в готовке: фрукты и ягоды, корни и листья растений, а также молоко, которое давало небольшое стадо черных коз. Все они были желтоволосыми и светлоглазыми. И ни один из них не говорил. В конце концов, лежа перед закатом в тени дома, Ральднор осознал, что они не говорят, ибо не имеют в этом нужды. Как и обитатели Равнин, они общались мысленно, а поскольку их жизнь была более спокойной и больше удовлетворяла их, они не видели необходимости изъясняться друг с другом какими-либо иными способами. Его охватило яростное разочарование при мысли, что этот способ общения, который должен принадлежать ему по праву рождения, недоступен для него. Он снова ощутил себя калекой, глухонемым среди слышащих и говорящих.

Яннулу и девушке Реше, похоже, было еще более не по себе, чем ему, хотя обо всех них очень заботились. Молчание тоже беспокоило их, хотя и в силу других причин.

Ночь цвета индиго слетела, как стая птиц, на глиняный дом, поблескивая белыми глазками звезд. Ральднор поднялся и вышел в ночную прохладу. Светлячки порхали от куста к кусту, сплетая золотистый узор. Внизу глухо рокотало море.

Кто-то подошел сзади из-за деревьев, ступая неслышно, как лесной зверь.

Он скорее почувствовал, чем услышал его приближение. Кожа у него почему-то пошла мурашками.

На этот раз это оказалась старая женщина.

Она была одета, по обычаю этого лесного племени, в одну набедренную повязку, но, невзирая на возраст, в ее теле не было ничего уродливого, хотя она не могла бы похвастаться гладкой кожей и упругой грудью молодой женщины. Ее волосы поблекли и поседели, но все еще оставались густыми и очень длинными. У нее были очень странные глаза — большие и желтые, как у совы. Она уселась на траву, поджав ноги, с гибкостью, которая ошеломила его, потом сделала знак, что ему тоже следует сесть лицом к ней.

Она посмотрела прямо ему в глаза. Через миг в мозгу у него что-то пугающе забрезжило. Он вздрогнул, на лбу у него выступил пот. На этот раз контакт оказался очень трудным, хотя и без боли.

— Перестань сопротивляться, — неожиданно раздался голос у него в голове. Дрожа, он прислонился к стволу дерева.

— Не нужно бояться, — снова прозвучал тот же голос. Он удивился, почему понимает ее, ибо здешние жители не знали языка тех краев, откуда он был родом. За это он мог поручиться. Он попытался выразить эту мысль.

— Я не использую слова, только силу сознания, — произнес голос. — Ты толкуешь ее таким образом, который больше тебе подходит.

Голос был бесполым. Он слепо попытался задать ему вопрос. И услышал ответ:

— В этом краю много людей. Не все они живут так же, как мы, но все при необходимости могут мысленно говорить друг с другом. Некоторые из нас восприимчивее и сильнее остальных — мы исследователи. Мы ищем боль в страдающих разумах и исцеляем ее. Меня послали исцелить твою боль, чтобы ты обрел способность разговаривать, которая принадлежит тебе по праву. Теперь я вижу, что были и другие. Две женщины. Возлюбленные. Снежные волосы и огненные волосы. С ними ты мог разговаривать. Что ж, в этом есть своя логика. Не бойся меня — я вижу твое горе. Позволь мне увидеть все. Я помогу тебе стать собой.

Но его разум лишь взорвался криком ей в ответ, мучимый яростной болью.

— Значит, есть другая страна, — сказал голос, — и темные люди, которые правят ей. У нас есть легенды об этом месте. Не бойся своей смешанной крови. В этом твоя сила, а не слабость. Я вижу твою мать глубоко в коридорах твоей памяти. Смотри, вот она. Ты ее видишь? Такой ты запомнил ее новорожденным ребенком. Она исхудавшая и больная — твое рождение далось ей нелегко. Но до чего же она прекрасна! В ней сила, настоящая сила, неколебимая, как лесное дерево. Вспомни, каким было ее прошлое и будущее. Разве ты можешь назвать эту женщину слабой? Или думаешь, что в тебе не осталось ничего от нее? Да, плачь, бедное дитя. Плачь! Она — твой дух, а вторая твоя половина — король, — в ее голосе послышалась странная интонация, похожая на сожаление. — Ты кажешься себе таким незначительным, Ральднор, сын Ашне'е и Редона, Короля Драконов. Таким незначительным.

В его черепе словно засело пылающее копье, но боли не было. Тьма клубилась там, бескрайняя, будто море, но не было и страха. Теперь голос, ведший его по незнакомым комнатам его собственного сознания, обрел пол и имя. Он принадлежал Ашне'е.

Яннул насвистывал, прогуливаясь по поляне за лесным домом. Реша, по своему обыкновению, сидела под деревом, уныло глядя на мужчин и женщин, копошащихся в подлеске ниже по склону. Они прожили здесь уже десять дней и успели привыкнуть одеваться так же, как и этот народ. Реше это очень шло, к тому же на борту «Дочери Рорна» на ней вряд ли было намного больше одежды. Яннул легонько взъерошил ее волосы. Обычно он думал о ней примерно так же, как когда-то в далеком прошлом о своих сестренках — с ласковой снисходительностью, к которой изредка примешивалась нотка раздражения. Близость их тел нисколько не нарушала общей картины, поскольку в Ланне, где хутора отстояли далеко друг от друга, сестры зачастую не только спали со своими братьями, но и выходили замуж за них, а иногда и вообще за своих отцов.

— Эй, Реша из Элисаара, я обещал тебе, что найду способ поговорить с ними?

— Обещал, ланнец. Между прочим, у нас в Элисааре хвастунов порют.

— В самом деле? Ничего себе! Неудивительно, что ты прыгнула на закорианский пиратский корабль, а не осталась там… Эй, оставь в покое мое ухо и выслушай меня! Я немного пообщался кое с кем из мужчин. Самым простым способом — мы рисовали картинки на сланце и делали знаки. Я много чего узнал. Там, за холмами, есть города — большие города, с королями, дворцами, тавернами и превосходными публичными домами. Ай! Теперь ты еще и кусаться вздумала, да? Послушай, маленький баналик, когда Ральднор вернется оттуда, куда отправился с той старухой, мы с тобой и с ним отправимся искать удачи за холмами. Там разговаривают, как все люди, вслух. Мы быстро обучимся их языку. Вообрази себе город, которым управляет желтоволосый король.

— Мы будем там чужаками, которых все презирают, — пробормотала она. — Они сожгут нас или закидают камнями, как висы из Дорфара делают с народом Равнин.

— Нет, Реша. Сама подумай, разве здесь мы изгои? Я заметил, что желтоволосые люди более справедливы. Ты знала, что Ральднор тоже с Равнин?

— Он смелый, — сказала она. — Я изо всех сил старалась, чтобы он заметил меня, но он был воздержан. Он хороший человек.

— И при этом сын Редона, Верховного короля. Да, тут кто угодно удивился бы. Это еще больше тебя заводит, да, бесстыдница? Вставай, будешь учиться ходить на руках и кувыркаться. Нам понадобится ремесло, чтобы кормиться, когда мы уйдем отсюда.

Сгустились сумерки, и между деревьями принялись носиться крошечные летучие мыши.

Яннул и Реша лежали под деревом. Она послушно подчинялась всем его командам, и ее тело, сильное и гибкое после жизни на корабле, училось очень быстро, хотя и было чересчур соблазнительным. В косых красных лучах заходящего солнца он потянул ее на землю, чтобы преподать несколько другой урок.

И в этот час, когда тени удлинились, из леса к ним вышел человек.

— Ральнар, — произнесла Реша.

Яннул поднял глаза и вгляделся в фигуру. Да, она была ему знакома. Солнце до черноты обожгло его кожу загаром истинного виса, а выгоревшие добела волосы теперь были почти той же длины, как у ланнца. Но все же, когда человек подошел ближе, Яннул не стал торопиться приветствовать его и снова вгляделся в его фигуру и лицо, все еще не до конца уверенный. Всех их изменило пережитое в этом кошмарном плавании, а потом еще было это девятидневное отсутствие, когда Ральднор ушел куда-то с мудрой старухой. Но разве могло все это вызвать громадные, странно необъяснимые изменения, которые Яннул заметил в друге? Он прошел по полянке и остановился рядом с ними, глядя вниз. Выражение его лица было отстраненным, как будто он видел их после долгой отлучки, и спокойным, словно он совсем не знал их. Его глаза были широко раскрытыми, горящими, ясными. Яннул с тревожным изумлением подумал: «Похоже, эта старуха давала ему дышать ароматическими листьями. В лесу у него были видения». Но это как-то не вязалось с новым обликом его друга. И внезапно к Яннулу пришло понимание: раньше он был опустошен, выжжен дотла, отравлен, а сейчас его словно наполнили заново чем-то лучшим. Но вслух он только произнес:

— У тебя странный вид. Ты был болен?

— Нет, Яннул, — покачал головой Ральднор. Даже голос его стал каким-то другим. Теперь это был голос… да, короля. Лес, окружавший их, зловеще притих. — Впервые за всю свою жизнь я примирился с собой. Это редкий и чудесный дар.

— На нем печать богов, — прошептала Реша. Ее пальцы мелькнули, сделав быстрый охранительный жест.

— Не будь дурочкой, — выругал ее Яннул. — Он пережил много бед. Наверное, старуха помогла ему выстоять под их тяжестью.

— Нет. Я видела такой взгляд на лицах жрецов перед тем, как они прыгали со скал в море, желая почтить Рорна.

— Ты хочешь сказать, что он умрет? Молчи лучше, глупая девчонка!

Реша насмешливо глянула на него.

— С этого момента, ланнец, все люди будут для него как пыль на ветру или морские брызги. Никто из нас не сможет причинить ему зло. Он принадлежит богам, а боги защищают своих.

Утром в лесном доме появились новые люди. Они тоже принадлежали к лесному народу, почти не отличаясь от остальных цветом кожи и волос, а также манерой одеваться. Они привели с собой трех скакунов, молочно-белых зеебов необычного размера, и льняную одежду для двух мужчин и одной женщины.

— Они доставили нам все необходимое, — недоумевал Яннул. — Как ты сделал, чтобы они поняли тебя?

— Теперь я могу разговаривать с ними, — отозвался Ральднор.

Яннул ничего не ответил. Он слышал рассказы о телепатических способностях жителей Равнин, и теперь, лично убедившись в их правдивости в этих чужих лесах, с легкой дрожью воспринял известие о том, что Ральднор тоже обладает ими. Реша же раз и навсегда перестала удивляться чему бы то ни было, сделанному Ральднором. Он принадлежал своим богам, и это объясняло все.

Они покинули лесной дом еще до полудня, ведя белых зеебов по узкой лесной тропке вслед за одним из желтоволосых. Лесной полумрак сначала сгустился, потом рассеялся. Они дошли до скалистого пика, подле которого под кобальтовым небом тянулась охристая равнина, поросшая травой. Проводник показал вниз и вдаль. Ральднор кивнул. Проводник развернулся и исчез среди деревьев.

— Куда мы направляемся? — спросил Яннул, когда они миновали скалы и оседлали скакунов. — В какое-нибудь село? Или в тот город, о котором они говорили?

— Здесь, на Равнине, три города. Я направляюсь в первый, но у вас, разумеется, могут быть свои планы.

— Я собирался заняться своим старым ремеслом, — сказал Яннул, которого все сильнее снедала тревога. — Город подходит для этого как нельзя лучше. А ты?

— У меня есть дело к их королю, кто бы он ни был.

— К их королю! Хорошенькое же у тебя честолюбие!

— Я всегда был честолюбив, Яннул. У меня было положение, но не было направления. Теперь же я знаю, куда мне идти и что делать.

— Что ты имеешь в виду?

— Вернуть то, что принадлежит мне по праву рождения. По второму праву. Эта страна уже оделила меня первым.

— Верховный король Виса, — протянул Яннул. — Нелегкая задача.

— Нет, Яннул. Это важно, но не самое главное. Мое королевство — Равнины. В прошлом у них были свои правители. Теперь у них снова есть правитель.

Яннул взглянул на него. Ральднор казался спокойным и отстраненным, его пылкие слова не были тронуты никакими эмоциями. Неожиданно он обернулся в седле и встретился взглядом с Яннулом. Впервые за все время ланнец ощутил поток невероятной личной силы, исходящей от друга, точно свет, — силы, которая казалась живой, непостижимой, нерушимой. Она была совершенно немыслима в человеке, которого он знал лишь человеком, ибо сейчас Яннул видел, что, по прихоти богов или нет, Ральднор стал чем-то большим.

— Что сделала с тобой та мудрая старуха? — спросил Яннул, пытаясь усмехнуться.

— Исцелила мою слепоту, пробудила меня от сна. Указала мне цель, ради которой я был рожден.

Этот бесстрастный голос, как ни странно, был исполнен безграничной силы, как и лицо перед Яннулом.

— У тебя такой вид, словно ты готов съесть эти города, чтобы получить нужное тебе, и выпить море, чтобы добраться до равнин Виса.

— Своеобразная закуска. И все же, что бы ни пришлось мне сделать, я это сделаю, — спокойно произнес Ральднор.

Яннул чуть отпустил поводья. Зееб Ральднора трусил впереди него. Что ж, в этом была логика. Беловолосый, похоже, обошел их всех. Яннул набрал полную грудь чужого летнего воздуха. Пламя, которое бушевало в душе Ральднора, опалило и его. Он знал, что его товарищ больше не свободен — если вообще хоть один из них был теперь свободен. Даже в этот тихий полдень, напоенный жужжанием насекомых, он ощущал разрушительные силы возмездия, пробуждающиеся под землей. Надвигался какой-то катаклизм, который сравняет все, ветер из первозданного хаоса. И все они попадутся, точно рыбы в невод. А здесь, перед ним, ехал незнакомец, его товарищ, которого он когда-то звал другом и которому предстояло стать тем самым рыбаком.

18

Путь занял три дня. Сначала они миновали россыпь деревушек и два небольших поселка, платящих подати городу, который за это защищал их от разбойников. Внешне напоминая степных обитателей Виса, желтоволосые жители Равнины совершенно отличались от них нравом. Они были деятельными, общительными, а иногда и хитрыми. Здесь не существовало загадочного негласного кодекса чести — у них были свои грабители и мятежники, да и стычки тоже случались. Всего пять лет назад город воевал со своим ближайшим соседом. Кто знает, сколько мертвых тел, покоящихся в земле, помогало ныне питать ниву?

Ральднор, похоже, умел бегло говорить на их языке. Яннул начал усердно ему учиться. Они с Решей также приучились натягивать капюшон, приближаясь к населенным местам или встречаясь на дороге с другими путниками. Обитатели Равнины не проявляли никакой враждебности к обладателям невиданных черных волос, но их любопытство и удивление временами очень докучало. Мысленная речь, похоже, не была здесь в большом почете. Видимо, процветание и обилие земных благ понемногу приводило в упадок это искусство.

Они добрались до города вечером третьего дня. Крепость на насыпном холме, обнесенная прочными стенами с высокими башнями, словно парила в восьмидесяти футах над Равниной. Этот город не мог похвастаться красотой висских городов. Несмотря на башни, он казался каким-то съежившимся, приземистым. Он носил имя Ваткри. За его стенами на Равнину по склону холма стекали многочисленные дома и таверны. Повсюду расхаживали солдаты в синей форме, которую они уже видели в городках. Несмотря на это, никакой проверки у ворот не было. Вежливые ответы на несколько кратких вопросов — и они уже внутри. Был День правосудия, когда король давал публичную аудиенцию, разрешал споры и судил преступников на площади перед своим дворцом.

— У нас в Ланне тоже есть такой обычай, — заметил Яннул, — а в Дорфаре нас называют варварами.

Город ступенями поднимался к цитадели. Узкие извилистые улочки были полны прохожих, виноторговцев и карманников. В суматохе с головы Реши упал капюшон, и по толпе пробежал взволнованный шум. Девушка окинула зевак надменным взглядом и зашагала дальше. Толпа расступалась перед ней, глядя на нее с разинутыми ртами. Яннул тоже скинул капюшон, после чего они двигались по городу с несколько большей свободой. Но когда они добрались до площади перед дворцом, там уже была изрядная давка.

— Ох уж эти крестьяне, — с презрением протянула Реша. — Разве в Элисааре, Закорисе или Дорфаре король опустился бы до личного разговора с толпой всякого сброда?

Они спустились по ступеням и оказались на площади. Дворец, возвышавшийся за ней, вздымал к небу высокие шпили, на его красных стенах пестрели яркие расписные фризы. Раскидистые деревья осеняли своей густой тенью королевское возвышение. Сам король восседал на троне из слоновой кости, перед ним, преклонив колени, стояли двое просителей, а вокруг толпились придворные, советники, писцы и офицеры. Что-то привлекло взгляд Яннула — знамя, развевающееся за креслом короля.

— Ральднор, — выдохнул он, — ты только глянь…

На голубом фоне была вышита женщина с белоснежной кожей, золотыми волосами и восемью змеевидными руками, чье тело заканчивалось витками змеиного хвоста.

— Это их король? — спросила Реша, хотя это и так было очевидно.

— Похоже на то, — отозвался Яннул, не в силах оторвать глаз от знамени.

— А вон та женщина? Она что, его жена?

Яннул снова взглянул на возвышение и сразу понял, чем вызван ее интерес. Король оказался молод и очень красив. Справа и чуть позади от него, полускрытая тенью дерева, сидела женщина в белом одеянии. Уже собравшись ответить, что это не кто иная, как любимая и единственная жена короля, которой он поклялся хранить вечную верность, а за нарушение этой клятвы на него обрушится немедленное и ужасное божественное возмездие, Яннул прикусил язык, внезапно обнаружив, что Ральднор куда-то исчез. Ланнец огляделся по сторонам, потом взглянул вперед. Даже в этой белокурой толпе было очень легко заметить волосы, выбеленные морской солью.

— Во имя богов… Он просит аудиенции у их короля!

Взяв Решу за локоть, ланнец принялся пробираться сквозь толпу к возвышению, на котором сидел красавец-король. Просители уже удалились, один с неудержимо расплывающейся по лицу улыбкой, другой мрачнее тучи — как и следовало ожидать. Теперь писец поспешно подскочил к королю, что-то сказал ему и попятился обратно. Король нахмурился. Его глаза прочесали толпу и остановились на Ральдноре. Король что-то сказал. Писец обернулся и поманил Ральднора.

Тот вышел из толпы и двинулся вперед. Толпа зашумела, послышались выкрики; потом все стихло. Даже среди такого скопища своих братьев по расе Ральднор был очень заметен. Не видя его лица, Яннул снова ощутил ту невероятную, почти физически ощутимую волну силы и уверенности.

— На колени! — бросил писец. Его слова гулко разнеслись над притихшей толпой.

— В той стране, откуда я пришел, один король не преклоняет колени перед другим, — голос Ральднора был тихим и очень спокойным, но в толпе не осталось ни одного человека, который не расслышал бы эти слова.

Толпа сдержанно зашумела, потом утихла.

— Значит, ты заявляешь о своем царственном происхождении? — спросил король. — И в каком же городе ты правишь? Полагаю, что Вардат и Тарабанн оспорят твои права.

— За вашими морями есть другая земля, король. Мои владения там.

Юный правитель улыбнулся.

— Интересно, ты просто мечтатель? Или безумец?

Повисла звенящая тишина. Стоя позади Ральднора и не видя его глаз и лица, Яннул тем не менее видел, какое впечатление они произвели на короля, глаза которого расширились, а потом сузились.

— Ты осмелился пробовать на мне колдовские уловки! — процедил он сквозь зубы, не то потрясенно, не то разгневанно, и в ярости накинулся на писца: — Кто этот человек?

Писец что-то зашептал. Король снова поднял глаза. На этот раз его взгляд уперся в Яннула и Решу. Их вид явно лишил его мужества. Он взглянул на Ральднора.

— Ты говоришь, что прибыл из другой, далекой страны, где живут черноволосые люди. Эти мужчина и женщина — ты привел их сюда в доказательство твоих слов?

— Я сам доказательство своих слов, король. Прочти то, что скрывает мой разум. Я открываю его для тебя.

Глаза короля снова сузились.

— Это искусство ведомо жрецам Ашкар. Ты просишь, чтобы они выслушали тебя?

— Мой господин, — сказал Ральднор, — мое королевство очень мало. Его народ похож на народ Ваткри. Но там живет один черноволосый тиран, который ненавидит мой народ просто за его цвета. Каждый миг, потраченный нами здесь, продлевает гонения и страдания.

Король закричал и вскочил с трона. Стража бросилась к нему, но он оттолкнул ее. Даже одетая в белое женщина поднялась на ноги.

— Не пытайся лезть в мой разум со своими бредовыми снами! — завопил король. Стража бросилась к Ральднору; пробившись сквозь толпу, они также схватили Яннула и девушку.

Извиваясь в неумолимых руках солдат в синем, ланнец мельком заметил лицо короля Ваткри. На нем были написаны ярость и ужас. Вокруг гудела и волновалась толпа.

Над полом красного дворца плавал песок сумерек.

Джарред Ваткрианский плыл сквозь них, расхаживая туда-сюда перед огромным камином. Он был молодым королем, очень молодым. Его отец совершенно внезапно умер во цвете лет, оставив ему трон из слоновой кости прежде, чем он стал готов к нему. Он правил уже полгода; теперь, столкнувшись с этим чужеземцем, он понял, что этого было совсем недостаточно.

— Кто этот человек? — спросил он снова. — Откуда он?

— Может быть, он тот, кем себя объявляет, и пришел оттуда, откуда говорит, — ласково сказала светловолосая девушка в белом платье, сидевшая под одной из многочисленных ламп. — Разве не стоит принять во внимание эту возможность, брат мой?

— Это невозможно, — отрезал Джарред. Ее рассудительная, неторопливая мудрость сердила его.

— Почему? Всегда существовали легенды о других землях, о стране темноволосых людей. Неужели ты не помнишь карты старого Джорахана Просвещенного — морские пути, которые ведут из Шансара на север?

— Он ворвался в мои мысли. Во времена нашего отца ему стоила бы жизни одна попытка мысленно заговорить с королем, а он сделал даже больше. Я не смог закрыться от него. Он проломил все преграды и разговаривал со мной мысленно против моей воли. Скольким это под силу?

— Некоторым жрецам, — отозвалась она.

— Некоторые жрецы говорят, что им это под силу, — с усмешкой уточнил Джарред. — В способностях скольких из них ты убедилась лично?

— Говорят, что внутренний разговор — величайший из даров, данных нам Ашкар, — задумчиво сказала она. — Многие ли из нас пользуются им, или смогут воспользоваться, если захотят?

— Мы с тобой, Сульвиан, — сказал он, — с детства.

— О, мы с тобой! И в этот самый миг мы с тобой говорим при помощи рта. Нет. Мысленная речь стала преградой для процветания, поскольку трудно быть нечестным, когда все твои мысли как на ладони, трудно красть, убивать и наживаться. Сейчас только лесной народ пользуется мысленной речью, брат мой. Должно быть, Она жалеет нас.

— Ашкар каждый день чествуют в храмах этого и всех остальных городов. Сомневаюсь, чтобы Она возражала против этого или против даров, которые возлагают на Ее алтари.

— Кто знает, — проговорила Сульвиан, — что предпочла бы получать от нас богиня — наше золото или нашу честность…

Распахнулась дверь, и появился Верховный жрец ордена Ашкар Ваткрианской — очень худой и прямой человек в темном одеянии с фиолетовым Змеиным Оком на груди, какое носили все жрецы. Он не стал ни кланяться, ни падать ниц, поскольку его статус в известной степени был даже выше, чем королевский.

— Что ж, Мелаш, ты явился как раз вовремя, чтобы спасти меня от лекции моей мудрой сестрички. Она чересчур серьезно воспринимает свои обязанности жрицы.

— Это очень радует меня, король. В грядущие дни нам понадобится мудрая рука Ашкар.

— О чем это ты, Мелаш?

— Я только что допросил этого чужестранца и двух его спутников, как ты и приказал, король.

— И что?

— Мой король, он тот, за кого себя выдает. И даже больше.

— Ты ошибаешься, Мелаш, — лицо Джарреда побледнело.

— Нет, король, не ошибаюсь. Я прощаю оскорбление, которое ты нанес мне, усомнившись в моих духовных способностях. Я понимаю, что этот чужестранец вломился в твое сознание и напугал тебя.

— И вовсе не напугал! — разозлился Джарред.

— Напугал, мой король. В этом нет ничего постыдного — он напугал и меня тоже. Он был очень честен с нами. Он убедил меня, что до того, как он ступил на нашу землю, у него не было ни цели, ни направления, и его разум был закрыт. Теперь его разум обладает такими возможностями, каких я никогда не встречал и даже никогда не слышал о них. И может случиться так, что его цель нарушит равновесие нашего мира.

— Ладно, расскажи мне, в чем он тебя убедил. Все с самого начала. Посмотрим, можно ли верить его россказням.

И жрец принялся рассказывать.

— Что за глупости, Мелаш! — воскликнул Джарред, когда тот закончил. — Ты что, лишился рассудка? Он рассказывает разные небылицы, услышанные где-то на базаре!

— Нет, король, — покачал головой Мелаш. — Если ты сомневаешься, спроси его сам.

— Так приведи его, — приказал Джарред с каменным лицом.

Дверь за спиной жреца мгновенно распахнулась. Чужестранец вошел в комнату, но свет лег лишь на его белые волосы. Все остальное скрывала тень.

— Ты вызвал его мысленно? — скрипнул зубами Джарред.

— В этом не было необходимости, — спокойно сказал Мелаш. — Он может читать все наши мысли, хотим мы того или нет.

Джарреда охватила дрожь, но он подавил ее. Он вернулся в круг света и уселся на свой трон из слоновой кости рядом с Сульвиан.

— Как тебя зовут, чужеземец? — осведомился он холодным и неприветливым тоном.

— Ральднор, король.

— Подойди, Ральднор. Я хочу тебя видеть.

Жрец склонил голову и застыл, точно изваяние, безмолвно отрекаясь от слов своего повелителя.

Незнакомец сделал несколько шагов. Свет лампы упал на его лицо и необыкновенные глаза, которые тут же впились в лицо Джарреда.

— Мелаш, Верховный жрец Ашкар, пересказал нам все, что ты поведал ему, Ральднор. У тебя живое и богатое воображение, поздравляю. Ты ничего не упустил, даже приплел богиню Ашкар, которой, по твоим словам, поклоняются в этой твоей… другой стране, пусть и под иным именем. Будь добр, расскажи мне, чего ты надеешься достичь при помощи этой невероятной чепухи?

— Помочь моему народу, — ответил странный незнакомец. — Я узнал о других городах Равнины, их реках и их кораблях. И о Шансаре на севере.

— Не надейся, что тебе удастся одурачить нас! — выплюнул Джарред.

— Слушай, — рука Сульвиан внезапно сжала его локоть. Снаружи поднялся ветер; он стонал и выл в дворцовых башнях. Где-то вдали беспорядочно хлопали незапертые ставни. Жрец поднял голову. Это была пыльная буря Равнин, но сейчас ей было совсем не время. Комната внезапно наполнилась предчувствием чего-то нехорошего.

Джарред зажмурился, но он уже все увидел, и тьма в его мозгу вдруг ожила, наполнившись яркими образами. Он видел дымящиеся руины, рабов, которых гнали сквозь снега в цепях, и ветер, треплющий желтые волосы мертвецов. Видения нахлынули слишком быстро, и он не смог сдержать их. Из ниоткуда материализовался черноволосый мужчина с горящими глазами безумца — мужчина, состоящий из ненависти и движимый этой ненавистью.

За стенами дворца ветер мел пыль по извилистым улочкам Ваткри. Мужчины ворчали, проснувшиеся дети в страхе плакали, женщины спешили в храмы. В огромном, с колоннами, святилище Ашкар, выходящем на священные рощи, змеи с шипением метались в своей яме. Сильный порыв ветра захлопал ставнями, загасил лампы на алтаре. Послышались крики суеверного ужаса, перепуганные птицы, спавшие на крышах храма, тучами вились в воздухе.

Сульвиан поднялась с кресла.

Лампа, задымив, угасла, но и в темноте она смогла найти дорогу. Она различила Джарреда, скорчившегося на огромном троне из слоновой кости, и жреца с серым лицом. Но чужестранца она видела , так ясно, как будто лампа все еще светила, но только не снаружи, а внутри его тела, откуда-то из его глаз.

— Ты сковал наш город тисками страха, — сказала она. — Отпусти его.

— Вы сами себя сковали, — ответил он. — Тебе страшно, Сульвиан, жрица Ашкар-Анакир?

— Нет, — прошептала она, но потом, вздохнув, ответила иначе: — Да. В твоих мыслях я видела свою смерть. Черный король убил меня.

— Не тебя, — возразил он. — Хотя она очень походила на тебя.

Внезапно она оказалась в его сознании, и он показал ей — ее, как видел сам: бледную, как лунный свет, с такими же белыми, как у него, волосами, обледеневшими на ветру.

— Аниси… — произнесла она. — Но была еще и другая…

— Ее больше нет, — отрезал он. — И Амрек, Черный король, виноват в смерти обеих.

— Должно быть, ты очень ненавидишь его, — прошептала она.

— Мне его жаль.

Она почувствовала в его голосе невероятную силу, столь неодолимую, что она могла жалеть врага, которого собиралась уничтожить.

— Это ты вызвал ветер? — спросила она его.

— Нет. Я не маг из Шансара, чтобы делать такое.

— Но ветер поднялся.

— Да, Сульвиан. Он поднялся.

— Джарред… — выговорила она. — По законам городов ты оспорил его право на королевскую власть.

Он ничего не ответил.

Ветер за окнами внезапно утих. Сквозь спутанные клочья облаков пробился золотой серп луны.

В Тарабанн-на-Скале ветер прилетел с юго-запада. Стоя на высоких минаретах Ашкар, выстроенных в виде разящих змей, жрецы увидели длиннохвостое облако, походящее на питона, чьей плотью были пыль и буря.

Он свирепствовал над Тарабанном два дня и ночь. В ту ночь луна была темно-синей, как сапфир, а днем солнце приобрело цвет запекшейся крови. Вздымающиеся волны затопили солончаки, тянувшиеся на две мили от Скалы до моря. Корабли носило по бурным водам, точно щепки, с домов слетали крыши. Жрецы уже не знали, к каким молитвам прибегнуть. Они воскуряли благовония, обнажали свой разум и беспокоились все сильнее. На следующий день после того, как ветер улегся, Верховный жрец Ашкар-на-Скале пришел к Клару.

— Похоже, повелитель, в Ваткри теперь новый король.

Клар, король Тарабанна, который бок о бок со своим отцом сражался в последней войне с Ваткри, закончившейся пять лет назад, отложил раззолоченную книгу.

— Новый король, говоришь? А что случилось с тем сопливым щенком, Джарредом?

— Он жив, король. Не забывай, что мысль и все, связанное с разумом, покрыто пеленой, и это лишь наше понимание…

— Значит, эта задача оказалась вам не по зубам. Понимаю.

— На самом деле, король, ты не понимаешь. Там, в Ваткри… какая-то сила. Я не могу иначе объяснить то, что почувствовал. Безграничная сила. Больше, чем королевская. Я сказал бы, что такая сила не может принадлежать человеку. Она как-то связана с ветром, но при этом происходит не от ветра.

— Ты говоришь загадками, — отрывисто бросил король, хлопнув застежками книги.

— Когда-то боги ходили по земле, король. Так говорят нам легенды. Когда-то Она говорила с людьми, как любящая сестра.

— Ты хочешь сказать, что по Ваткри разгуливает бог ?

— Я не стал бы столь далеко заходить в своих суждениях, повелитель.

Клар остерегался магии жрецов. В нем соседствовало два человека: один был торговцем, другой солдатом; и ни у одного не было времени на мистику. Внутренняя речь умерла для него с тех пор, как его брат — единственный, с кем он мог раз говаривать таким образом, — пал при осаде одного из ваткрианских городков. Тем не менее он уважал жрецов, хотя и не любил, когда их дела пересекались с его простым и незамысловатым мирком.

— Хорошо, — сказал он. — Я пошлю кого-нибудь в Ваткри. Посмотрим, что там стряслось, не так ли, старик? Не волнуйся. Ты поступил правильно, рассказав мне об этом.

Но люди Клара отсутствовали всего два дня. На третий они вернулись вместе с шестью ваткрианцами, которых встретили по дороге. У этих ваткрианцев был очень странный вид. Клар не мог понять, в чем дело. Они принесли письмо, но, хотя его скрепляла королевская печать, оно было не от Джарреда. Клар прочитал его и поднял пораженные глаза.

— В этой бумаге некий человек смеет называть меня братом и приглашает на сбор на Площади Королей в Пеллеа.

— Король, — сказал главный среди ваткрианцев. — Это древнее место сбора, которое использовали наши предки.

— Вот именно, — сказал Клар. — Наши предки, и никто после них. Последний сбор состоялся сто или сто пятьдесят лет назад. Во имя Ашкар! И все остальное я тоже правильно понял? Мне вместе с остальными королями надлежит решить, прийти или нет на помощь этой стране Степей, о которой никто прежде не слышал и которую никто не видел?

— Да, король. Лорд Джарред также отправил людей в Вардат, и в Шансар тоже.

— Клянусь Ашкар! Я уже решил, что тебя послал этот Ральднор, а не Джарред.

— Они связаны, как братья. Ральднор тоже королевской крови, сын Верховного короля и жрицы, — сказал ваткрианец, и вид у него был не смущенный, а, напротив, очень гордый.

— Очень славно, — процедил Клар. — Просто замечательно.

Синеватые стены Вардата ветер штурмовал всего одну ночь, качая рыбачьи лодки на широкой реке. В саду у короля рухнуло дерево. Его посадили в час, когда он родился, и этот знак показался ему дурным. Его жена Эзлиан, Верховная жрица Ашкар Вардийской, лично отправилась к богине и вернулась на заре, бледная, но улыбающаяся своей особой улыбкой.

— Не тревожься, муж мой Сорм. Это знамение предвещало не твою смерть.

— А что же тогда, ради Ашкар?

— Грядут перемены. Ветер принес их. Мы не должны ни сопротивляться, ни горевать — и то, и другое излишне и совершенно тщетно.

— Перемены к худшему?

— Просто перемены, — сказала она, целуя его в лоб.

Сорм любил жену и безгранично доверял ей. Его нельзя было упрекнуть ни в недостатке мужества, ни в слабости, но все же в делах духовных он всецело полагался на нее. Еще с детских лет она обладала способностью мысленно разговаривать почти со всеми, кто хотел этого. В юности она на год ушла жить к лесному народу, после чего, вернувшись, ни разу не ела мяса и проявила необычайные способности к исцелению, как физическому, так и духовному. Он своими глазами видел, как она каким-то образом разговаривала со львом на желтых холмах за Вардатом, пока он с ножом в руке дрожал от ужаса за нее. Змей из ямы в храме она называла своими детьми, и они, точно живые браслеты, обвивали ее щиколотки и шею, отдыхали в ее волосах.

Ваткрианские гонцы прибыли через десять дней после того, как рухнуло дерево.

— Кто этот человек? — задал Сорм тот же вопрос, что и все остальные.

У Эзлиан, углубившейся в себя, сделался озадаченный вид.

— Есть одна вардийская легенда о человеке, рожденном змеей, герое, — через некоторое время сказала она. — Его звали Ральданашем. У него была темная кожа и светлые волосы. Легенда гласит, что у него были Ее глаза.

— Да, жрица, — сказал ваткрианец, именуя ее титулом, который считался выше титула королевы, — этот мужчина темнокожий и очень светловолосый. А его глаза опаляют.

— Так значит, он что-то вроде божества? — сказал Сорм, чувствуя, что во рту у него сухо, словно в пустыне.

— Мы должны отправиться в Пеллеа и выяснить это, — постановила Эзлиан. И, улыбнувшись своей обычной улыбкой, добавила: — Но, конечно, все будет так, как решит мой повелитель.

В Шансаре никакого ветра не было.

Горы отделяли его от плодородных равнин и лесов юга, и горы властвовали в нем. В Шансаре было много воды; это был край рек, озер и болот, из которых выдавались массивные каменистые выступы и пики, словно какой-то великан в незапамятные времена пытался устроить здесь переправу. У него было более сотни выходов к морю. Джорахан, ваткрианский ученый, доживавший свои дни в каком-то захудалом южном городке, оставил после себя карты, на которых были обозначены эти, большей частью никем не используемые пути. В Шансаре было множество корольков и множество племен. Корабли они строили по необходимости. Иногда они отправлялись вдоль берегов на юг, пиратствовать. Они обожествляли магию, но и у них тоже могли общаться мысленно лишь их священники, либо влюбленные или члены одной семьи. У них была своя богиня, ее звали Ашара. У нее был рыбий хвост, а восемь ее рук представляли собой белые реснички, какие обычно бывают у озерных тварей.

Три ваткрианца, один из которых был проводником, вошли в горы, пересекли древний перевал, спустились в Шансар и выменяли длинную узкую лодку. С ними был и четвертый, не ваткрианец — высокий мужчина с белыми волосами. Они подчинялись ему, как королю, но он пришел сюда своим собственным гонцом, чтобы известить о себе в этом краю, который не отвечал на призывы с юга. Кроме того, место сбора тоже было здесь, Джорахан пометил его на своих картах. Оно давно было заброшено и уцелело лишь благодаря силе обычаев да ходившим вокруг него суевериям.

Они поплыли по бескрайней глади жемчужной воды под небом, лиловым от зноя, и этот чужеземный король садился на весла наравне с ваткрианцами. Деревенские женщины, стирающие белье на берегах, глазели на их южные одеяния, мужчины задирались.

«Я направляюсь к Груди Ашары», — говорил им беловолосый. Так здесь называли древнее место сборов. Они беспрепятственно пропускали его. У них были какие-то непреложные древние законы, повелевающие отпускать с миром людей, идущих к Груди Ашары. Кроме того, стоило забиякам поговорить с беловолосым, как они тут же исполнялись убежденности, что у него есть смысл и цель. Караван длинных лодок тянулся примерно на милю позади той, на которой плыли ваткрианцы — не из враждебности, а из желания посмотреть, что намерен делать беловолосый иноземец.

Они добрались до цели вечером и поднялись по шероховатым, замшелым ступеням. Несмотря на свое имя, это место ничем не напоминало грудь, ни женскую, ни богини. Почти на самой вершине стояло ветхое жилище жрецов, где обитало пять или шесть стариков, которые с трудом передвигались, но откуда-то знали о прибытии гостей. Один из них встал на пути у беловолосого. Он поднял свой посох и швырнул его под ноги пришельцу. Посох содрогнулся и превратился в черную змею. Ваткрианцы с бранью шарахнулись, шансарцы, поднявшиеся на гору вслед за ними, принялись делать магические и религиозные знаки.

Ральднор взглянул дряхлому жрецу прямо в лицо и очень спокойно сказал:

— Разве дитя боится рук, носивших его?

Он поднял змею, которая в его руках мгновенно распрямилась, и подал жрецу его посох. Из глаз старца полились слезы.

— Чужестранец, ты объявляешь себя Ее сыном? — спросил он.

— Разве может человек судить о таких вещах? — вопросом на вопрос ответил Ральднор, глядя в выцветшие старые глаза. — Я предпочитаю говорить, что моя мать была Ее дочерью.

— Ты кощунствуешь, — дребезжащим голосом произнес жрец. Он задрожал, потом закрыл глаза и пошатнулся. Ральднор осторожно взял старика под руку, чтобы не дать ему упасть.

— Теперь ты знаешь, кто я, — сказал он.

— Я заглянул в его разум, — прошептал старый жрец. — Он должен получить то, что хочет, чего бы ни попросил.

Поднялся ропот, словно ветер, поющий в горах.

— Здесь есть маяк, который созывает королей Шансара, — сказал Ральднор. — Я пришел зажечь его.

Они проводили его на вершину холма. Там оказался глубокий кратер, со дна которого тянулось высокое мертвое дерево. Никто из них не знал, кто посадил его, и оно явно прожило долгую жизнь, прежде чем засохнуть. Его чахлыебелые ветви тянулись прямо в небесную высь. Ральднор высек огонь и поджег дерево. Языки пламени проворно разбежались по всему великану, охватив костлявые сучья. Казалось, будто мертвое дерево в один миг ожило, покрывшись чудесными алыми цветами. Люди сначала взволнованно забормотали, потом умолкли. В Шансаре была легенда о перемене, которая постигнет мир, когда на засохшем дереве распустится алый цветок.

Наступила ночь, и горящее дерево казалось красным копьем, рассекающим тьму. Потом поднялся ветер. Он дул порывами, унося огненные цветы во мрак. Небо наполнилось дымом и яркими переливчатыми искрами. Ярко горел маяк, видимый на бесчисленные мили окрест, и ветер разносил пахучий дым.

Это был слишком древний, слишком магический знак, чтобы страна, поклонявшаяся магии, оставила его без внимания. Племена приходили за советом друг к другу, забыв старую вражду и гордость. Короли встречались в бесплодных черных скалах или на берегах озер и шли к древнему месту, притянутые пылающим деревом, словно магнитом. Ибо ночь, в которую на Груди Ашары загорится дерево, сама по себе была мифом и пророчеством.

— Как он будет говорить с ними? Что скажет им?

Это была третья ночь, проведенная на Груди Ашары. Три ваткрианца сидели у своего отдельного костерка, чуть поодаль от дома жрецов. В ту ночь склоны озаряло множество костров, а под горой теплые искры сверкали миллионом рубиновых глаз, рассыпанных по всему темному плато. Дерево наверху все еще дымилось. Огню явно нравилась такая пища.

— Сколько уже пришло? — снова спросил ваткрианец.

— Только Ей ведомо, — отозвался другой. — По меньшей мере, половина королей Шансара, и еще многие находятся в пути, как говорит Урл. И не так важно, что именно он будет говорить — он король, и даже больше. Клянусь Ашкар, я пойду за ним. Мной овладела лихорадка, сам не знаю, почему. Вы тоже ее чувствуете, да и весь Ваткри чувствовал еще до того, как он уложил нас на обе лопатки. Это лихорадка, и все эти племена вокруг горы тоже подхватят ее.

— Я люблю его, — заявил один из них. Еще один расхохотался и отпустил грубую шутку, вороша угли в костре. — Нет, не той любовью, про которую ты подумал своими деревянными мозгами. Это как любовь к земле, к месту, где ты родился, нечто, к чему жаждешь вернуться, за что готов отдать жизнь, лишь бы только оно досталось и твоим детям тоже.

— Э, да ты романтик. Нет, я питаю к нему не любовь. Но ему нужна справедливость — только она одна. И он сын короля, но при этом в лодке или на подъеме работает наравне с нами — я очень ценю это в любом человеке. Он может помочь, но при этом ничуть не роняет королевского достоинства. Таковы были короли встарь. А кроме того… страна черноволосых людей очень богата и сама просится к нам в руки. Те пираты внизу тоже поймут это.

Потом они завернулись в свои одеяла и заснули.

На желтой заре жрецы принесли благовония. Появились короли — могущественные свирепые люди, каждый с двумя-тремя личными телохранителями, старшим сыном и магом. Они обступили кратер. Это место как нельзя лучше подходило для устройства какой-нибудь западни, но западни не было: в такое время законы строго-настрого запрещали подобное. Дерево уже почти перестало дымиться.

Ральднор обратился к ним. Его голос разносился до краев кратера, но этот голос звучал не только у них в ушах. Он говорил с каждым из них в его разуме. Они встревожились; маги принялись бормотать заклятия и делать сложные жесты. От их заклинаний в воздухе стоял гул, точно жужжал пчелиный рой.

Потом настала тишина — постепенно, не сразу. Их подхватил мощный вал, будто вода, вырвавшаяся из-под земли, вспучившая землю, заполнившая кратер, несущаяся вниз по склонам, увлекая за собой камни, на лежащее внизу плато. Сначала один человек, затем другой. У каждого была какая-то крошечная трещинка, какой-то разлом в непробиваемой броне, окружавшей разум. Каждый почувствовал, что сквозь эту трещинку, этот разлом проникает что-то чуждое, но это проникновение было слишком стремительным, чтобы они успели почувствовать страх. В тот миг они не ощущали ни жадности, ни сожалений, ибо он затмил их мысли своими. На этот краткий миг он превратил каждого из них в самого себя. Они видели его стремления и цели, его боль, его страсть и его силу — так, словно все это было их собственным. Они чувствовали его горе, гнев и решимость во что бы то ни стало добиться цели. Потом все померкло, истаяв, как закатные краски в небе, испарившись, точно влага в жару.

После этого было много пересудов. Они перекрикивались друг с другом, пока колдуны занимались своим делом. Но буря пролетела и улеглась. Что бы они ни сделали, это уже не имело значения.

— Как можно одновременно говорить со столь многими, просто используя свой разум? — поражался ваткрианец, который рассуждал о захвате земли висов. — Он что, бог? Только посмотрите, как они спорят.

— И пусть себе спорят. Решение уже принято. Он принял его. Звери, бегущие к морю топиться, могут обсуждать по пути, что и зачем они делают, но море все равно получит их.

В святилище старый жрец сидел, положив на колени свои змеиный посох. Он тоже, подобно остальным, ощутил, как его сознанием завладел чей-то чужой разум. Но внутренняя уверенность и суровая выучка многих лет жречества позволили ему заглянуть в глубины души Ральднора и увидеть его прошлое, его одиночество, вину и боль, теперь навсегда потерявшие значение, но все же оставившие неизгладимый след, подобный глубоким шрамам.

«Мы спрашиваем: он что, бог, этот человек? — думал жрец. — Но сейчас он — нечто, чему мы не ведаем имени. Он нашел свою душу, но утратил при этом себя самого. Ральднор — или Ральданаш из мифов. Он сказал, что его мать была Ее дочерью… Да, я видел ее. У нее было Ее лицо. И люди его народа — я так ясно вижу их перед глазами, когда он вызывает лица в своей памяти. За бескрайними морями — но они поклоняются Ей… Как такое возможно? Странная раса, ныне дремлющая — но он разбудит ее. И он принадлежит им, он дитя своего народа. Больше не человек, но обобщенное существо. Да, вот что он теперь. Не король и не бог, но их суть, их выражение».

Посох дрогнул у него в руках. Он улыбнулся, но его узкие губы остались неподвижными. Он так часто наводил эту иллюзию, что теперь она почти въелась в дерево. Посох верил в то, что он змея. Он сам именно так объяснял это явление.

За стенами домика сгущался и уходил день. Старик ощутил, что они изменили линию поведения и начали склонять друг друга в том направлении, которое уже выбрано за них.

«Но, кем бы он ни был, приходилось ли нам встречать другую такую силу? — подумал жрец. — Под силу ли нам сдержать ее? Когда-нибудь борьба будет окончена. Неужели тогда он просто сгорит, как это магическое дерево? Что сможет снова превратить его в человека?»

Лето уже потихоньку клонилось от своей золотой середины, когда три короля прибыли в Пеллеа вместе с домочадцами, лордами своих земель и городов. Они пришли каждый по своим причинам, каждый со своим любопытством, страхами и нетерпением. Они говорили с Джарредом и глазели на темноволосых мужчину и женщину, разгуливающих в изысканных ваткрианских нарядах. Чужак, Ральднор, повез свои требования в варварский Шансар и отсутствовал вот уже два месяца по ваткрианскому календарю.

— Ты потерял его, — сказал Клар. — Колдуны сожрали его, и это к лучшему.

Но Джарред уже не был тем юнцом, которого он помнил, — теперь к его внешней привлекательности добавилась спокойная уверенность в себе. Клар заметил и то, какой стала Сульвиан. «Она мечтает об этом чужеземном короле, кем бы он ни был, — удивился он. — Она будет горевать, если он не вернется».

Клар пробыл в Пеллеа два дня, когда с гор спустились дозорные. Они видели на верхних перевалах всадников в ваткрианской форме и с оружием, с белоголовым человеком во главе, следом за которыми тащились сотни две шансарцев на своих тощих болотных зверюгах. Клар сделал вывод, что чужак ведет вражескую армию, желая разбить цивилизованных людей юга. Он призвал к действию, но добился лишь одного: Эзлиан Вардатская посмеялась над ним — нет, не грубо, а ласково, и это было еще хуже. Он привел горстку своих людей в боевую готовность. Когда через четыре дня армия появилась на Пеллеанской равнине, он выехал ей навстречу. И тогда его череп, казалось, раскололся от впечатлений — ярких, бесформенных, восхитительных, будто вызванных каким-то наркотиком. Это неумолимо напомнило Клару о погибшем брате, с которым он мог говорить в мыслях, и в глазах у него защипало. Он отогнал от себя эмоции и оглядел незнакомца.

— Вижу, ты действительно таков, как о тебе говорят. Хорошо выбрал место для своего похода — край магов. И, клянусь Ашкар, ты привел сюда своих братьев.

Однако он въехал в Пеллеа бок о бок с Ральднором. Что-то задело его, глубоко задело, но непостижимым образом он успокоился.

Сбор назначили на утро.

Пятеро шансарских Королей, приехавших с Ральднором с озер, с угрюмыми лицами сидели за его спиной. Было ясно, что они уже приняли свое решение. Ваткрианцы рассказывали о неслыханном единении, слиянии разумов у того маяка в Шансаре, но если даже его кто-то ожидал или боялся, ничего не произошло. Ральднор говорил с ними как принц, умно и честно. Он показал, что они могут получить — но не утаил и того, что могут потерять в том случае, если их отыщут люди темных рас, куда сильнее, чем они, горящие желанием раз вязать войну.

— Ну что, леди Эзлиан, — спросил Клар, — никакой мистики, на которую вы надеялись?

— Мы уже видели свои знаки, — ответила она. Она долго беседовала с Ральднором во время их прогулки с Сульвиан по старым запущенным садам разрушающегося дворца Пеллеа. Повсюду рыскали хищники и ползали змеи, но как предположил Клар, они вряд ли беспокоили этих троих.

Когда наступили сумерки, в древнем зале запылали факелы. Свет озарил запавшие глаза и молчаливые лица.

— То, о чем ты просишь, Ральднор Висский, безмерно, — сказал Сорм Вардатский. — И не только в смысле битвы или власти. Я лишь спрошу тебя: что мы потеряем, когда полностью подчинимся тебе?

Эзлиан поднялась и легонько коснулась ладонью плеча Сорма:

— Если вам суждено потерять что-то, мой повелитель, то это уже потеряно.

Джарред тоже поднялся.

— Я передаю свою армию в твое полное распоряжение, король Ральднор. Клянусь тебе здесь и сейчас, что твоя битва станет моей битвой.

— Эта женщина сказала за меня, — подал голос Сорм. — Считай меня своим полководцем, король Ральднор.

Клар оглянулся по сторонам. Внезапно он встретился взглядом с черноволосым мужчиной по правую руку от Ральднора, которого называли Яннулом.

— Ты, — выкрикнул Клар, — что ты скажешь на призыв твоего товарища напасть на твоих же сородичей?

— Моя рука и мой меч принадлежат Ральднору, — ответил черноволосый, — как мечи и руки нескольких моих земляков. Никто из нас не родня дорфарианцам.

— Ладно, мне плевать, — махнул рукой Клар. — Я тоже с вами. Когда волк грызется с волком и называет его шакалом, это лучшее предзнаменование.

Сульвиан бродила по темному саду, глядя на отражения светлячков в стоячей воде пруда. Перед разбитой урной она приостановилась, ощутив в своих мыслях легкий трепет, потом обернулась и увидела Джарреда.

— Тебе не следует гулять без сопровождения, — нахмурился он.

— О, здесь я в безопасности. Все кажется таким древним и безмятежным. Я рада, что ты сначала заговорил со мной в мыслях.

— Я все перезабыл. Думаю, со временем у меня будет получаться лучше. Клар все еще обдумывает поход вместе с Ургилом Шансарским, обсуждая морские пути Джорахана. В нижних залах стоит такой шум, что вообще ничего не слышно. Похоже, они столковались. Нужно начать призыв. Странно, что наши люди с такой охотой идут на эту войну.

— Ты ведь понимаешь, почему, — проговорила она.

— А ты? — спросил он. — Ты счастлива, сестра?

— Счастлива? — в ее волосах поблескивали запутавшиеся светлячки. — Ты хочешь сказать, что я должна быть счастлива, потому что меня обручат с ним и выдадут замуж за него, дабы скрепить союз между его страной и нашей? Или, может быть, счастлива оттого, что напоминаю женщину, которую он когда-то любил? — но Джарред не произнес ни слова, и она продолжила: — О, я знаю, он будет добр ко мне. Знаю, что он будет дарить мне наслаждение, и я рожу ему ребенка. Странно, но я откуда-то знаю все это. Знаю и то, что он не способен любить меня. Это невозможно. Он выше любви. Я стану женой демона, как в сказке.

— Но ты все равно любишь его, — возразил Джарред.

— Да. А как же иначе? Теперь я не смогу полюбить никого другого. Он превратил меня в ту, другую женщину. В Аниси. Он возродил ее в моем теле. Не нарочно — просто так вышло, когда я очутилась в его сознании.

— Это нелепо, — проворчал Джарред. — Надо отказаться от этого брака. Пусть женится на какой-нибудь из дочерей Сорма.

— На девочке восьми лет? Нет. Он должен оставить свое семя здесь, в этой земле, когда покинет ее. Думаю, он никогда больше не вернется назад. Нет, Джарред. Я хочу выносить его дитя. Это хоть что-то, хотя и не слишком много. Ах, эта земля! — вздохнула она. — Она сделала нас последней остановкой на его пути — всего лишь обломком, средством…

Луна вынырнула из листвы деревьев и залила сад своим сиянием.

— Есть что-то жестокое в лунном свете, — заметила Сульвиан. — Он стирает все тени. О, Джарред, когда все будет кончено, останемся ли мы с тобой, или неумолимый свет сотрет и нас тоже?

Где-то на заросших развалинах террасы запела ночная птица. Когда она умолкла, над Пеллеа повисла тишина. Ночную неподвижность бескрайней страны нарушало только море, бьющееся о ее берега с юга и севера.

19

Приблизившись к городу, он увидел дымки, поднимающиеся над ним в красное марево раннего зимнего заката. Несмотря на дым, вокруг царили разруха и запустение; городом уже владела тьма. Яннул заметил над воротами обрывок знамени — черный дракон Дорфара. Значит, расплывчатые слухи, ходившие по Равнинам, оказались правдивыми, и город действительно занят. Развалины жили недоброй, чуждой жизнью. Яннул немедленно вспомнил о некоторых колдунах, горных шарлатанах, которые клялись, что могут оживлять мертвых, вселяя в их тела демонов, чтобы те ели, пили, плясали и занимались любовью.

Он негромко выругался, однако его спутник продолжал хранить молчание.

До последней деревушки каждый из них ехал на своем зеебе. После нее, вот уже примерно двадцать миль, Ральднор шагал пешком, а Яннул ехал верхом. Это было логичным выражением их предполагаемых взаимоотношений — хозяин-вис и слуга с Равнин. Однако «слуга» казался полностью поглощенным своими мыслями, тогда как Яннулу было не по себе, и он ни на миг не мог расслабиться. Такая роль не вполне подходила ему, а может быть, он просто слишком долго путешествовал с этим человеком с тех пор, как шансарский корабль высадил их на берегу темной серповидной бухты. Они добрались туда по другому пути, ведущему из далекой страны желтоволосых людей — пути, обозначенному на их древних картах, свободному от огненных гор и пылающей воды и усыпанному мелкими островками. Яннул играл в кости с пиратами, отпускал шутки, пил и рассказывал байки. В первобытной бухте на краю Равнин — почти не посещаемой, ибо она находилась слишком близко от входа в море Эарла, — он очутился один на один с человеком, который больше не был человеком в том смысле, который обычно вкладывают в это слово. Он чувствовал безмерную преданность этому существу, сочувствие, восхищение, даже желание служить ему — ту древнюю дань, которую, по легенде, собирали истинные короли. Но все же былой привязанности и дружбе пришел конец. Яннулу нелегко было путешествовать в этом безмолвии и трепете по холодным и одиноким Равнинам к городу отчаяния.

У ворот стояли солдаты.

Он снова выругался. Шакалы Амрека были здесь совершенно неуместными, и эта угрожающая неуместность действовала, как удар хлыста. Яннул сплюнул, чтобы избавиться от тошнотворного привкуса гнева во рту.

Они подошли к разрушенным стенам. Двое часовых выступили вперед и прищурились, разглядывая их сквозь тусклую багряную мглу.

— Въезжай, путник. Что тебе здесь нужно?

— Не мне, моему хозяину. У него дела с оммосцем, Йир-Даканом.

— Правда? Не повезло тебе, парень. И кто же твой хозяин?

— Киос из Зарависса, — Яннул вытащил из кармана фальшивое письмо с печатью.

— Разве он не слыхал о том, что Повелитель Гроз запретил торговлю с Равнинами?

— Я уже сказал вам, ваша честь, что он ведет дела с оммосской свиньей.

Солдат расхохотался.

— А это что еще за обезьяна с тобой?

— Мой раб, — сказал Яннул, снова сплюнув, но на этот раз под ноги Ральднору. — Дополнительное вьючное животное.

— Проходи, — солдат, все так же усмехаясь, отошел в сторону. — И не забывай держать ухо востро в свинском доме!

Ворота остались позади. На ланнца навалилась тяжесть лет и неизмеримого одиночества, но он тоже усмехнулся, довольный своей игрой.

Терраса и мостовая за воротами были склизкими и воняли гнилыми фруктами. Товары торговцев, посмевших нарушить новые законы Амрека, вываливали прямо у ворот. Драконы забирали все, что хотели, а остальное бросали разлагаться. Сквозь этот смрад пробивался холодный слабый запах тлена — аромат обреченного города.

На длинных неосвещенных улицах не было слышно ни звука, кроме цокота копыт его зееба. Яннул не заметил ни одного огня. Где-то в отдалении поднимались дымки — похоже, из одного и того же места. Он сделал вывод, что это место — дорфарианский гарнизон.

Словно нехотя, загудел колокол.

— Здесь мы с тобой расстанемся, Яннул, — впервые за все время подал голос Ральднор. — Не забыл, как добраться до оммосца?

— Я-то все помню. А ты? Что будет, если тебя поймают на улице после того, как отзвонит колокол?

— Здесь недалеко до дома Орвана, — ответил Ральднор, развернулся и пошел по улице, сделавшись одной из много численных теней. Яннул поехал влево по пустынному проезду, вымощенному камнем. Колокол умолк. Даже луна не спешила выйти, чтобы разогнать тьму.

Дом Орвана.

Светильники не горели. На ступенях темнели осколки разбитого глиняного сосуда.

Высокий человек постучал в дверь кулаком. Тишина, царившая повсюду, словно стала еще тише — кто-то прислушивался с бешено колотящимся от страха сердцем. Еще раз стучать он не стал, а вместо этого послал внутрь свой разум.

Наконец чья-то рука отодвинула засовы. Темный силуэт чуть приоткрыл дверь и поманил его внутрь. Дверь за ним тут же захлопнули и снова заперли на засовы, не пропустив ни единого.

Подавая гостю мысленные сигналы, силуэт в кромешной темноте пересек круглый зал и поднялся по лестнице на второй этаж. Там в подсвечнике мерцали две или три свечи, разбавляя тьму слабым, почти призрачным сиянием. Но гостю хватило этого, чтобы разглядеть лицо хозяина, превратившееся в лицо глубокого старика.

— Добро пожаловать, господин, — заговорил вслух старик. — У нас почти нечего предложить вам. Сами видите, мы прячемся здесь, как крысы, даже свет зажечь боимся. Но вам повезло, что вы постучали именно в этот дом. Наверное, это единственный обитаемый дом на всей улице.

Гость огляделся по сторонам. В темном углу сидела женщина. Ее пергаментное лицо внезапно стало призраком другого — юного, бледного, прекрасного.

— Орван, — произнес гость. Откинув капюшон, он прямо взглянул на старика и старуху. — Теперь вы узнали меня?

— Ты… ты… — залепетал старик. На глазах у него показались слезы волнения — или потрясения, Ральднор не разобрал.

— Ты — убийца Аниси, — прошипела старуха. Она напряглась, трепеща, как хрупкая моль; отрава ее мыслей, пульсируя, заполнила комнату. — Убийца дочери моей дочери. Я видела тебя лишь однажды, но запомнила на всю жизнь, — она была не в силах встретиться с ним взглядом. Ее ненависть к нему внезапно угасла.

— Значит, теперь ты можешь говорить в мыслях, — сказал Орван, словно не слыша ее. — Ох, Ральднор, как же это с тобой произошло?

— Меня хорошо выучили, хотя и далеко отсюда.

— До чего же радостно тебя видеть. — Орван сжал его руку, еле сдерживая стоящие в глазах слезы. — Но… зачем ты вернулся в такое время?

— А куда еще я должен прийти в такое время, как не к одному из нашей расы?

— Ральднор, Ральднор… ну да, куда же еще. Куда? Ты видел драконов? — Орван выпустил его руку и уставился в черный угол комнаты. — Каждую ночь, когда отзвучит колокол, они разбиваются на отряды и тянут жребий, кто куда пойдет. Они кидают в окна горящие головни. Если они находят женщин, то выволакивают их на улицу и там насилуют. Каждый день кого-нибудь забивают насмерть. Причины всегда находятся. Как-то раз они поймали одного после комендантского часа. Ему отрубили руки и ноги и прибили их повыше, чтобы он мог видеть их, пока не истек кровью и не умер.

— Амрек Змеерукий! — прошептала, точно выругалась, из своего угла старуха.

— Нет, нет, — возразил Орван. — Амрек валяется больной в Саре. Говорят, ему мерещатся демоны. Это забавы корамвисских солдат. Их командир из Дорфара позволяет им делать все, что заблагорассудится. Абсолютно все. Мы — скот, безропотно ожидающий заклания. Еще до конца года все лачуги в городе опустеют. Стариков перебьют без сожаления, молодых и сильных отправят на рудники в Иллум, на галеры и в мусорные ямы. Это пообещал нам Амрек. Мы станем его изобретением — расой рабов.

Сквозь щели в разбитых ставнях просочился отблеск далекого красного зарева. Орван, поежившись, отвернулся от него, глядя на слабые мерцающие огоньки свечей.

— У нас есть немного еды… Тебе нужно поесть.

— Мне ничего не надо, — сказал Ральднор. — Вы одни в этом доме?

— Одни… да, Тира и я… Йахейль умер от простуды, как старик, — там, на башне, глядя на звезды. Мы здесь одни.

— Тогда вы будете первыми в этом городе, кто услышит меня. В прошлом я причинил вам обоим много зла. Я не забыл об этом.

— Ох, Ральднор, у нас слишком мало времени, чтобы винить друг друга. Мы оставили прошлое в прошлом, правда, Тира?

И тут он ощутил, как в мозгу у него что-то шевельнулось.

«Я больше не знаю тебя, — внезапно подумал он. — Я не ошибся. Больше нет истерзанного мальчишки, разрывающегося между двумя голосами его крови и злящегося на то, что его мозг закрыт для других. Теперь передо мной незнакомец, способный подчинить меня своей воле, человек, которого я никогда не встречал».

Старуха, уловившая что-то, прошелестела внутри своего сознания:

«Ты прошел долгий путь. Твоя вина где-то искупилась или исчезла. Значит, она обрела покой, моя беловолосая малышка, моя Аниси?»

Но пришелец уже начал говорить, и волна его мыслей смела их собственные, точно ветер палую листву.

Оммосец оказался высоким, крепко сбитым мужчиной, который уже начал заплывать жирком. Пухлые пальцы унизывали многочисленные кольца, в одном из верхних зубов рдел кровавый рубин.

— Ну, ланнский путешественник, чего ты хочешь? — голос его был ровным, не сдобренным даже каплей интереса.

Яннул, которому с большим трудом далась победа над привратником, не желавшим пускать его в этот расписанный гнусными фресками зал, ответил:

— Я уже сказал вашему человеку, что хочу поговорить с хозяином, Йир-Даканом.

— Господин Дакан обедает.

— Отлично. Я присоединюсь к нему. У меня с самого утра не было во рту ни крошки.

Оммосец улыбнулся, щелкнул пальцами, и в зале тут же возникли два крепких охранника.

— Предупреждаю, ланнский путешественник, наше угощение может прийтись тебе не по вкусу.

Откуда-то с улицы донесся грохот падающих бревен, далеко разнесшийся по притихшему городу. Равнодушные глаза оммосца невольно метнулись к двери, и Яннул, отдернув занавес, быстро шагнул в расположенный за ним зал.

Комнату заливал красный свет. В центре возвышалась массивная статуя Зарока с огнем, пылающим во чреве. У Яннула свело живот при воспоминании об омерзительных жертвенных ритуалах оммосцев.

Йир-Дакан, развалившийся за низеньким столиком, вздрогнув, оторвался от еды, рука с недоеденным куском застыла на полпути ко рту.

— Это еще кто? Что, уже поесть спокойно нельзя?

Яннул остановился перед ним, сдержанно поклонился и передал ему письмо от несуществующего купца, скрепленное фальшивой печатью. Йир-Дакан отставил блюдо и взял письмо жирными пальцами.

— Объяснись. Кто послал мне его?

— Мой хозяин, Киос эм Зарависс.

Дакан разломил печать в тот самый момент, когда из-за занавеса показался слуга. Прежде чем тот успел вымолвить хотя бы слово, Дакан повелительно махнул рукой, приказывая ему молчать. Пробежав письмо глазами, он хмыкнул и поднял голову.

— Ты знаешь, что задумал твой хозяин?

— Господин Киос обдумывал неминуемое прекращение всей торговли с Равнинами.

— Еще несколько месяцев, самое большее сезон, и Равнин не будет.

— Как скажете, — усмехнулся Яннул. — Эх, как много хороших вещей пропадет понапрасну, когда дорфарианцы доберутся до них…

— Весьма проницательно со стороны твоего хозяина. Вероятно, он имеет в виду деревенские храмы, да? Что ж, я кое-что знаю об этом. Если он готов обеспечить вывоз и вознаградить меня за хлопоты… Он упомянул приличную сумму, но я считаю, что мои услуги стоят большего. Посмотрим. Однако вы должны понимать, что я не желаю подвергать себя риску и связываться с дорфарианским сбродом.

— Лучше некуда, господин Дакан.

— Орклос, — Дакан полуобернулся к стоявшему за его спиной слуге, — прежде чем вышвыривать гостей из моей передней, будь добр, интересуйся, зачем они пришли.

Орклос дернул уголком рта и поклонился.

— Поешь, если голоден, — Дакан махнул рукой в сторону многочисленных блюд, а сам опять склонился над письмом и перечитал его еще раз.

Яннул налил себе вина. Напряжение и усталость перебили его голод. А впереди еще была долгая ночь, в течение которой предстояло обсуждать дела с жадным оммосцем, который потребует увеличения своей доли, и обещать ему, что он никоим образом не будет замешан в операции — ибо торговец отлично понимал, что дорфарианцы презирают его расу почти столь же глубоко, как и степняков. Он не собирался надолго задерживаться в городе после того, как его заняли драконы. Однажды ночью они вполне могут поджечь и его жилище.

Вино опалило горло Яннулу. Дакан со своей скользкой увертливостью, не осознающий, что шпион за его столом просто использует его, вовлекая в мясорубку, которая должна вскоре случиться, начал забавлять ланнца.

В полночь Дакан позволил ему удалиться в отведенную для него спальню на верхнем этаже. Слуга с лампой проводил его. Яннул уже заметил в этом месте нескольких слуг с Равнин, и этот человек тоже был одним из них. Яннул вглядывался в него с беспокойным любопытством. В мечущемся свете он казался почти бесплотным, в глубоко запавших глазах плескался мрак. Слуга вошел в одну из низких дверей и поставил лампу у кровати.

— Ты ведь служишь Йир-Дакану? — спросил Яннул. Было в этом человеке нечто странное, побудившее его задать этот вопрос.

— Как видите, господин из Ланна.

— Думаешь, если о твоей шкуре заботится висский хозяин, то она будет целее? Хотя, прямо скажем, что-то я не особенно вижу эту заботу. Вас что, морят голодом в этом доме?

— Йир-Дакан добрый хозяин для всех, кто верно ему служит, — без всякого выражения ответил слуга. Лампа внезапно осветила ямы его глаз, и Яннул, к своему удивлению, заметил в них явное смятение. Мысли мелькали там, словно рыбы, — неразличимые, но выдающие свое присутствие движением. Яннул ощутил боль и глубоко скрытую, но готовую вырваться наружу ненависть.

— Как тебя зовут?

— Рас.

Глухой присвист, с которым он произнес свое имя, почему-то встревожил Яннула.

— Ладно, спасибо за лампу, Рас. Спокойной ночи.

— Не стоит благодарности, господин из Ланна. Я всего лишь раб.

Странное выражение, какая-то мертворожденная недоразвитая сестра настоящей улыбки, мелькнуло на губах слуги и исчезло, когда он скрылся в галерее.

Непроницаемая темнота посерела, превратившись в безрадостный зимний рассвет. Над городом разнесся звон дорфарианского колокола — комендантский час закончился до следующей ночи. На Равнинах не было ни колоколов, ни чего-либо иного, пригодного для этих целей. Этот медноголосый колокол привезли из Марсака. Городские стены тоже отремонтировали для своих целей, чтобы сделать из города тюрьму. По ночам звери все так же рыскали по городу, но теперь они были двуногими. День, холодный и солнечный, выгнал городских обитателей из их логовищ. Маленькие домашние змейки-альбиносы, которых дорфарианцы при каждом удобном случае старались придавить ногой, ползали по руинам, залитым бледным солнцем. Светловолосые люди жались к стенам домов, отступая в тень, когда по улицам проходили солдаты. Торговля пока еще не замерла окончательно — обмен, и только самым необходимым, — но шла совершенно безмолвно. Весь город задыхался под ватной пеленой этого безмолвия. Лишь дорфарианцы позволяли себе шуметь.

Полукровки с Равнин, в чьих жилах текла элирианская, заравийская, ланнская кровь, частично вернулись в эти страны, которые открывало для них смешанное происхождение, и жили там в хрупкой безопасности, чужие их жителям и терзаемые ночными кошмарами. Другие залегли в норы по безвестным равнинным деревушкам или сидели в глубоких подземельях города, словно крысы. Некоторых под разными надуманными предлогами убили солдаты, ибо те были знаком величайшего бесчестия и не имели права оставаться таковым. Некоторые покинули мир без посторонней помощи, как Йахейль, элирианский астролог, умерший перед распахнутыми в звездное небо окнами в насквозь промерзшей башне. Его сгубило скорее отчаяние, чем лихорадка, — но это было безличное, духовное отчаяние, ибо небеса ясно предрекали террор, устроенный Амреком, и хаос, который неизбежно наступит вслед за ним.

С наступлением дня у старых колодцев потихоньку начали собираться женщины с кувшинами, привнеся в утро некоторый оттенок нормальной жизни.

Столпившись на ступенях у колодца в северной части города, они расступились, пропуская старую женщину. Они всегда позволяли ей набрать воды первой из уважения к ее возрасту и ее горю, ибо Тира пережила дочь и внучку — последняя погибла совершенно мистическим образом, — а также потеряла всех своих товарищей-ровесников, угасших от болезней жарких месяцев и недугов, причиной которых был страх. Ее двор, заросший сорной травой, больше не шелестел под их пугливыми шагами, похожими на трепет крыльев мотылька; сухие, надтреснутые голоса старух больше не оглашали его. Да и самого двора больше не существовало, поскольку драконы давным-давно спалили его.

Казалось, что тот пожар дотла выжег и ее душу, но этим утром Тира как-то неуловимо изменилась. Она двигалась по-другому, а ее разум испускал волны незнакомой и странной силы. Добравшись до колодца, она отвела готовые помочь ей руки более молодых женщин и набрала воды самостоятельно. Потом обернулась, придерживая на бедре вот-вот готовый пролиться кувшин исхудавшими до костей руками. Она обвела женщин взглядом, и внезапно сознание каждой оросила одна-единственная сияющая капля, точно слеза из жидкого золота, упавшая в темную воду колодца.

Послышался скрип колес. По узкой улочке промчалась легкая колесница с двумя дорфарианцами и остановилась у колодца. Солдаты набросились на женщин с грубой бранью, и те мгновенно разбежались врассыпную, словно все еще длилась ночь. Лишь старуха с полным до краев кувшином осталась стоять у колодца.

— Дай нам напиться, старая сука!

Солдат ухмыльнулся, когда она, спустившись по ступеням, протянула ему кувшин. Он небрежно схватил его, притворившись, что не может удержать, и уронил на дорогу, где тот разлетелся вдребезги. Вода вылилась на землю. Солдаты залились грубым хохотом. Щелкнул бронзовый хлыст, и колесница умчалась прочь.

Тира не двинулась с места. Они не заметили ее странной улыбки. Когда-то в прошлом она отлично разбиралась в символах, и теперь, измененная этим вынырнувшим из ночи человеком, видела вовсе не воду, а дорфарианскую кровь, ручейком бегущую по улице.

Четыре ветра, словно демоны, завывали на улицах Сара.

Чтобы умилостивить их, на вершине холма закололи черного быка. Жрицу из храма, пойманную на воровстве пожертвований, притащили на уходящую в небо вершину и выпороли. Ее кровь смешалась с кровью убитого быка, но ветры продолжали буйствовать. Так прошел день.

На закате правитель города отправился поклониться Повелителю Гроз в зал, где тот сидел — сидел с тех самых пор, как приехал сюда. Стены были задрапированы толстым тускло-малиновым бархатом. Ставни на окнах были закрыты, но ветер все равно проникал внутрь, и огоньки мраморных свечей пугливо трепетали. Глаза правителя робко оглядели царственного гостя. Лицо Амрека казалось восковым, застывшим в своей бледности, а во всем его облике сквозила пугающая, болезненная худоба. Он горбился в своем кресле, как сломанная кукла, но в глазах у него горел тот огонек, который теплится в глазах хищника, глядящего из своей клетки. Правитель в тысячный раз проклял судьбу, которая поразила Верховного короля недугом в Саре, разом положив конец такой мирной и спокойной жизни.

— Мой лорд, — отважился наконец правитель, — осмелюсь скромно спросить, как вы себя чувствуете? Мой лекарь говорит, что…

— Мозги твоего лекаря скисли, как молоко на солнце! — отрезал Амрек. — Хочешь поскорее выставить меня из этой помойки, которую вам нравится именовать Сэром, не так ли? В жизни не видел такой дрянной погоды, как здесь. Вой ваших мерзких ветров не дает мне спать.

— Мой лекарь готовит снадобье, которое поможет вам заснуть, мой лорд — редкие травы из Элира…

— Будь прокляты его зелья! Пусть сам примет их и не просыпается, пока я не уеду! Кроме того, бессонница все равно лучше, чем мои сны, — тени и отблески свечей метались по его лицу, точно призрачные птицы. — Боги мучают нас в наших снах. Тебе никогда не приходило это в голову, правитель?

— Мой лорд, я…

— Они потешаются над нами, правитель. Прошлой ночью мне удалось поспать достаточно долго, чтобы успеть увидеть небо, набухшее кровью. Кровавый дождь, падающий на башни твоего глупого дворца.

Правитель, онемев, потрясенно глядел на него.

— Может быть, послать за жрецом, чтобы он истолковал этот сон, мой лорд?

— Истолковал? Он не значит ничего, кроме очевидного. Люди видят в своих снах не то, что должно произойти, а то, что было и уже прошло, — его голова упала на грудь, словно была слишком тяжелой для него. — Боги насмехаются над нами. Они миллион раз показывают нам то, что нам больше всего хочется забыть, то, что мы всем сердцем хотели бы повернуть вспять, но уже бессильны изменить. Так они делают это, правитель.

Правитель Сара зашаркал прочь. Он понимал, что всему, творящемуся с его городом, обязан насмешке судьбы, по которой соблазнитель Астарис назвался выходцем из Сара, пусть даже это и был обман. В коридоре он поймал себя на том, что сделал древний жест, отгоняющий злые намерения, и его впалые щеки тут же покраснели от стыда и страха, что кто-то из подчиненных мог увидеть его.

Город затопили желтоватые зимние сумерки. Зловеще загудел колокол. Материализовавшись на рассвете, как и змейки, обитатели Равнин вместе со змейками растворились при первых признаках темноты — лишь кони и факелы дорфарианцев двигались по пустынным улицам. Теперь они играли в свои кровавые игры куда реже, ибо в этих развалинах уже почти не осталось добычи.

В гарнизоне дымили костры и звучали шумные голоса. Он расположился в старом дворце, чьи просторные залы как нельзя лучше подходили под казармы. Однако здесь на солдат давила древность — неумолимое присутствие времени, повсюду оставившего свои жестокие следы. Люди напивались до бесчувствия, а игра в кости служила постоянным поводом для драк. Скучающие, они становились легкой жертвой ночных кошмаров. Старые суеверия цвели пышным цветом. Как нужно бить степняка, чтобы он подал голос? А их бледные женщины, лежащие в лужах собственной крови с затянутыми пеленой смерти глазами, похожими на незрячие бельма слепцов? Во имя всех богов Дорфара, они были бы рады увезти рабов на рудники и галеры и сами уехать вместе с ними. Страх, прародитель любой ненависти, воскрешал в их памяти старые легенды о равнинном колдовстве. Все они помнили демонессу Ашне'е и проклятие рода Редона. Здесь, в этой черной тюрьме, слушая несмолкающий плач ветра в башнях и чувствуя ледяные пальцы сквозняков, ласкающие их, драконы метались и вскрикивали во сне, избивали шлюх, деливших с ними постель, заболевали и грызлись между собой.

Через три дня после того, как один из дорфарианцев разбил кувшин с водой у какой-то старухи из северного квартала, патруль восточного квартала заметил с десяток желтоволосых мужчин, которые собрались на ступенях дома с обвалившейся крышей. У этих оборванцев был прямо-таки дар стремительно и неожиданно исчезать, будто растворяясь в воздухе. В известной степени сами дорфарианцы научили их этому искусству. Лишь один мужчина остался на месте. Они сбили его с ног и отволокли в гарнизон к Рийулу, их командиру.

Рийул был марсакцем, вот уже четырнадцать лет продававшим свое воинское умение тому, кто дороже заплатит. Командование Равнинным гарнизоном свалилось на него совершенно неожиданно из-за болезни Амрека. Это сделало его одновременно деспотичным и неуверенным в себе. Он давил город террором отчасти из уважения к ненависти Амрека, отчасти потому, что это не представляло для него никакого затруднения.

Он допрашивал желтоволосую крысу примерно час, перемежая вопросы ударами хлыстом, а за окном мелькали первые снежинки. Собираться больше, чем по двое, было запрещено. До сих пор этот запрет представлял нечто само собой разумеющееся, что соблюдают и о чем нет нужды рассуждать. Степняк истекал кровью, но ничего не говорил. В конце концов Рийул велел бросить его в подземелье дворца, из которого вышла отличная тюрьма, и оставил там гнить. Больше никаких сборищ не было — по крайней мере, дорфарианцы не заметили ни одного. Похоже, не стоило беспокоиться. Народ Равнин был пассивной и покорной расой — все это знали! — чей дух был столь же бледным, как и кожа.

В ту ночь в зале появился ланнский циркач — предприимчивый малый, завязавший знакомство с солдатом, стоящим на часах у ворот гарнизона, и колесом вкатившийся внутрь. Рийул бросил ему серебряную монетку.

Вроде бы у него были какие-то вполне законные дела с оммосцем Даканом. Но Рийула заинтересовал разговор, который тот завел о шлюхах с Равнин. Они ни разу еще не видели ни одной, ни в городе, ни за его пределами, однако хитрый ланнец клялся, что переспал с уймой тощих белокурых сучек, которые за небольшую плату или ложное обещание безопасности учили его всевозможным забавным постельным фокусам.

Рийул был заинтригован. При одной мысли об этом в паху у него пробегала сладкая дрожь. Разве не ходили слухи о храмовых шлюхах?

Именины Рийула выпадали на унылую пору оттепели. Он собирался отметить их импровизированной пирушкой в дворцовом зале, как и положено завоевателю. В отсутствие Амрека он играл в опасную и глупую игру собственного величия. Захмелев и внезапно ощутив желание побаловать себя белым мясом, он велел передать циркачу, что если тот дорожит гарнизонными сборами, то ему лучше доказать, что его россказни — не пустое хвастовство, и праздничным вечером при вести во дворец несколько желтоволосых шлюх.

Всю ночь Яннул крепко проспал в душной казарме. Чем дольше он продолжал свое сумасшедшее актерство, тем сильнее им овладевало бесшабашное безумие. Смутные мысли об ужасе и неизбежной крови он задвинул куда-то в самый угол сознания. У него не было выбора. Он знал об этом, еще когда ехал за Ральднором по этой чужой, выжженной летним солнцем земле и чувствовал, как где-то глубоко зреет хаос.

С отяжелевшей от вина головой он тоже думал о женщинах, но в более умеренном ключе. К примеру, о Реше, его элисаарской подружке, уехавшей с одним ваткрианским аристократом в непривычную жизнь, полную порядка и роскошных нарядов. Она, когда-то боявшаяся расовой неприязни, удивила Яннула, прибегнув к маскировке. Ваткрианец начал ухаживать за ней в последний месяц в Вардате, когда по ночам над кузнями не угасало красное зарево, а земля гудела от колес повозок, везущих на верфи столетние деревья. Должно быть, она рано постигла науку выживания и привыкла не упускать ни единой возможности на борту у закорианских пиратов. И теперь, умело пользуясь обстоятельствами, она приняла ухаживания своего воздыхателя, несмотря на его достаточно зрелый возраст, который в ее глазах лишь делал его более надежной партией. Однако если его привлекла в ней необычность, то бедного аристократа ждало суровое испытание, поскольку едва их союз стал выглядеть реальностью, Реша изменилась, словно хамелеон. Она высветлила волосы и начала пользоваться краской для лица, очень похожей на знаменитые белила Вал-Малы. Яннул только диву давался, но надеялся, что ее шаткий замок устоит. Между ними не было никаких особых отношений, одна симпатия. Он лишь надеялся, что ее дородный любовник в темноте сумеет оказаться с ней на равных.

Как бы то ни было, он считал, что его бывшая подружка будет счастливее, чем светловолосая девушка, сестра Джарреда, которую вручили Ральднору перед алтарем Ашкар-Анакир. Она была похожа на женщину, которая полюбила безоглядно и навсегда, но так и не добилась взаимности. Без сомнения, Ральднор был ласков с ней, но это была безличная, механическая вежливость. Через какой-то месяц он покинул ее, скорее всего, не собираясь возвратиться никогда. А жаль, ибо на Сульвиан Ваткрианскую имело смысл взглянуть попристальнее.

Во сне Яннул видел свою ферму в Ланне. Холмы, укрытые пушистыми сугробами, искристые сосульки, щетинящиеся с крыш. Свою мать, с нетерпением ждущую очередного ребенка (похоже, что она пребывала в этом состоянии без всяких перерывов); сестренок, поющих и болтающих за прялкой или выхаживающих полумертвых от холода птиц, упавших у их двери. Во вторую оттепель три большеглазых девчушки выпускали с ладоней своих крылатых питомцев, и белоснежные птицы взмывали в небо без единого слова благодарности, становясь черными на фоне синего неба.

Яннулу, мирно спящему на узкой койке, снился дом. Духи дворца не тревожили его.

Снежная луна горела над городом, как светильник из слепящего льда. Часовые расхаживали вдоль стен гарнизона, ежась от холода и бормоча ругательства.

— Слышал? — спросил один другого.

— Что слышал? Я слышу только, как стучат друг о друга мои обледеневшие кишки.

Но он тоже ощущал напряжение воздуха, даже не звук, а вибрацию, глухой гул под их ногами, звон безмолвной арфы.

Где-то, разорвав тишину, завыл волк. Часовой усмехнулся:

— Помнишь ручную волчицу старика? Ту черную тварь, которую взял на копье Ганлик? Повезло ему, черту! Наверное, из ее шкуры вышло славное одеяло.

— Я слышал, что Ганлик захворал, — отозвался другой. Они разошлись в разные стороны. Луна запуталась в вате облаков.

А в Саре Амреку снилась Астарис на спине гигантского белого чудища. Ее волосы кровавой волной растекались по плечам, а лицо было золотой маской.

20

Снег пылал на ветру. Ветер пламенел снегом.

Когда снегопад прекратился, равнины в девственной белизне распростерлись под выдохшимся лиловым небом.

Отряд солдат черным шнурком вился по ослепительно белой земле. Свою задачу — сбор провианта для гарнизона — они кляли на все лады. Наспех сколоченные загоны, когда-то полные скота, отнятого в летние месяцы у обитателей Равнин, стремительно пустели по мере того, как затягивалась оккупация. Выпал снег, а Амрек все еще отсиживался в Саре, и уже не за горами был второй Долгий снег. Ходили слухи, что им, возможно, придется зазимовать здесь, в этой вшивой вонючей дыре.

Капитан орал сердитые приказы и растирал руки одна о другую. Промерзший до костей, он думал о женщине, которую оставил в Дорфаре, сучке, которая — он был в этом совершенно уверен — найдет себе развлечение на время его отсутствия и у которой теперь будут все холодные месяцы, чтобы подцепить какую-нибудь дрянь и по возвращении непременно наградить этой дрянью его. Вдобавок они встретили на пути одинокую ферму и деревушку, и обе оказались совершенно пустыми.

Вторая деревня показалась через два часа после полудня, когда небо уже начало безотрадно темнеть.

Ворота стояли нараспашку. Они въехали внутрь, двинувшись по главной улице. Солдаты разбежались веером, копьями распахивая двери и вглядываясь в мускусную тьму конюшен и амбаров.

Не было видно ни единого животного, ни единого человека. Ставни на окнах скрипели и хлопали. Копыта скакунов размесили дорогу в грязь, качающиеся жаровни плевались розовой слизью.

Внезапно меж домов промелькнула темная тень с горящими глазами. С хриплыми нервными криками люди ощетинились частоколом копий.

— Волк!

Но существо исчезло, точно призрак.

— Едем дальше! — прорычал капитан.

Они никого не заметили и не нашли никаких следов на снегу.

Следующая деревушка, уже третья, оказалась ближе — всего-то в миле. На дороге валялись битые тарелки, чуть припорошенные снегом. Навстречу им поднялась тяжелая волна тишины. Они быстро прочесали всю деревню, но так ничего и не нашли. Один раз послышался скрип колеса прялки, но оказалось, что им играл ветер.

— Сбежали, — буркнул капитан. — Но куда?

На этот раз некоторые солдаты разошлись по сторонам, решив взглянуть, нельзя ли чем-нибудь поживиться — люди, которые убегали в столь явной спешке, не могли не оставить каких-то ценностей. Но они не нашли ни единого металлического колечка. В мрачном здании храма не осталось ни одной золотой чешуйки.

Покинув брошенную деревеньку, они принялись до боли в глазах вглядываться в бескрайнюю белизну Равнин, выискивая хоть какое-то движение.

С неба сочилось сумеречное сияние.

Далеко-далеко, у самого горизонта капитан заметил на темном зеркале земли какой-то силуэт, который мог быть двумя людьми на зеебах, а мог — лишь игрой обманчивых сумерек. Снова повалил снег.

Капитан чихнул и шмыгнул носом. Он приказал колонне возвращаться обратно в брошенную деревню и разбивать лагерь, не обещавший ни тепла, ни удобного ночлега.

На краю обрыва два светловолосых человека неподвижно сидели на своих зеебах, глядя на дорфарианцев, проследовавших обратно за частокол. Вскоре над покинутой деревней начали подниматься розовато-лиловые дымки.

Снег не беспокоил их. Оба провели детство на Равнинах, а потом переселились в разрушенный город. За кусок хлеба они нанялись в слуги к Дакану Оммосцу. Они привыкли к лютому холоду и постоянному недоеданию, как и еще к сотне всевозможных лишений.

Они переглянулись, переговариваясь без слов. Потом развернули своих скакунов.

Оммосец считал, что они заняты работой, собирая золото для несуществующего купца из Зарависса вместе с Яннулом Ланнцем. Поэтому он снабдил их пропуском, который позволял покинуть город и свободно передвигаться по Равнинам. В их седельных сумках болтались крошечная бесценная статуэтка и пригоршня драгоценных камней — в доказательство их предполагаемых трудов. Но сейчас они выполняли совершенно иное задание.

Когда-то старая женщина уронила в темную воду одну-единственную сияющую мысль. От этой капли по черной стоячей воде города разошлась золотистая рябь. Лишь горожане знали, что значит для них эта золотая мысль, но она была столь безупречна, что могла быть передана другим во всей полноте. В каждой деревушке, на каждой ферме два гонца посредством незамутненного эфира мысленной речи передавали их обитателям свое видение — видение Ральднора, — неизменное, все такое же совершенное; передавали его, как искру от факела к факелу, пока всю поверхность Равнин не охватил пожар. Перемены там, где они происходили, — а вскоре они должны были произойти повсюду, — выглядели ошеломляющими. Спящая змея, свернувшаяся кольцами в сознании желтоволосых людей, всегда присутствовавшая там, но ни разу до того не пробуждавшаяся, очнулась от своего сна, как было предсказано. Выступ улегся в углубление, паз совпал с пазом, и головоломка судьбы внезапно сложилась, превратившись в единое целое.

Сквозь снегопад два желтоволосых человека безмолвно поскакали прочь от обрыва, унося с собой свой незримый огонь.

Древние городские ворота с рассвета до заката пропускали сквозь себя людской поток. Обитатели Равнин приезжали со своими повозками, скотом и всеми пожитками, нагруженными на подводы. Дорфарианцы даже удвоили число часовых. Те мерзли верхом на своих скакунах и срывали гнев, вызванный зимней стужей, на желтоволосых, сдирая с женских шей кусочки янтаря и тоненькие золотые цепочки.

Они решили, что виной такому внезапному наплыву снег и страх перед солдатами из отряда снабжения. Но этот сброд так или иначе должен привезти с собой достаточно припасов, чтобы их хватило гарнизону. Если здесь кто-то и будет голодать, то уж не эм Дорфар.

В тот день Яннул вернулся в дом Йир-Дакана. Два желтоволосых слуги ехали следом за ним с драгоценными камнями в сумках. Оммосец жадно осмотрел сокровища. Он пробежал жирными пальцами по грудям статуэтки Анакир, но их холод, похоже, вызвал у него отвращение.

— Камешков маловато, — подвел он итог, — но Она… Она — нечто стоящее.

— Киос тоже согласится с этим, — ответил ланнец.

— И когда же твой хозяин ждет тебя?

— Не раньше весенней оттепели, когда снега сойдут. Кроме того, на дне всех этих повозок, приехавших в город, могут оказаться еще кое-какие вещицы, на которые мне удастся наложить лапу.

— Не забудь, что это я помог тебе, ланнец.

— О, господин Дакан, вы можете быть абсолютно уверены в этом.

В городе, укрытом снегами, время замерло.

В развалинах, надевших белые шапки, повозки грудились вокруг костров, пылающих в каменных кругах. Дымков в городе стало больше, поскольку сейчас дорфарианцы редко тревожили ночную тьму. Стужа Равнин была слишком невыносима для них. Кроме того, они впали в уныние, закованные в этой тюрьме вместе со своими пленниками, и на некоторое время недовольство лишило их всего удовольствия от жестоких развлечений.

Настала ночь, и небо пронзили стальные звезды.

Уже давно был объявлен комендантский час, но неподвижность ночи вдруг нарушило какое-то движение. Это был сгусток тьмы, подобный призраку. Стараясь держаться подальше от маршрутов дорфарианских патрулей, он в конце концов скользнул на темное крыльцо дома Орвана, и его разум, как мерцающее лезвие, проник сквозь древние каменные стены.

Вскоре вышел Орван и проводил тень в верхнюю комнату, где теперь был разведен небольшой огонь. Беспокойные отблески пламени упали на костистые выступы рук, шарахнувшись от скрытого под капюшоном лица. Это был жрец.

— Ральднор, — позвал Орван.

Под черным капюшоном полыхнули искры — глаза жреца устремились к фигуре, сидевшей прямо перед ним, столь же темной и загадочной, как и он сам.

— Ты зовешь Ральднором этого человека, который объявил себя нашим королем, — негромко сказал жрец.

— Назови королем любого человека — это не изменит его, — раздался голос сидящего. — Назови короля любым другим именем — он все так же останется королем.

— Я говорю с тобой из уст в уста, — сказал жрец, — потому что твой разум слишком выразителен и передает чересчур много. Ты заронил мысль и пробудил змею в сознании нашего народа. Он никогда не видел тебя, но для него ты миф, полукороль-полубог. Я не собираюсь оспаривать ничего из этого. Равно как и образ другой страны, который дошел до меня по цепочке, что протянулась от твоего разума. Все эти века наша раса была пассивной, покорной, мы скорее подчинялись законам войны, нежели соблюдали их. Мы столетиями склонялись под пятой висов, попиравшей нас. Эта пята давила нас, но и научила терпению. Ты раскрыл наш секрет — в наших душах дремлет змея. Этой абстрактной, но совершенной мыслью ты внушил нам вот что: кто больше терпел, тот более закален, кто больше страдал, тот может достичь большего. Кто преодолел себя, может одолеть и других. Кто владеет говорящим разумом, не должен склоняться под игом глухих, слепых и немых. Ты подарил нам достоинство. Это оно было нерожденной змеей в наших сердцах. Ты разбил яйцо, где дремала эта змея, ты пробудил нас. Но это обоюдоострый меч. После того, как ты научил нас быть жестокими, сумеешь ли ты вовремя научить нас снова стать кроткими, вновь уместить нас в разбитой скорлупе и запечатать ее, прежде чем мы начнем грызть друг друга?

— Нужно жить настоящим, а не прошлым и не будущим, — сказал ему голос. — Если мы не пробудимся сейчас, то будем истреблены навеки. Те, кто спит, будут убиты во сне. Выживших не окажется — коса Амрека скосит всех без разбору.

— Ты — дитя обоих наших народов, в тебе две крови. Это очень заметно.

— Я — та амальгама, которая в конце концов должна была появиться, — отозвался голос. — Эпоха породила и меня, и Амрека, черного тирана. Каждый из нас всего лишь выдуман для воплощения судьбы своего народа.

— Те, кто назвали себя твоими глашатаями, вызвали нас сюда с Равнин-без-Теней. Они сказали, что сегодня ночью ты будешь говорить с нами, и твой разум войдет в сознание каждого из народа Равнин в этом городе. Ты действительно можешь это сделать? Я тоже почувствовал, что это так.

Уголь внезапно вспыхнул ярким пламенем, на миг выхватив из тьмы лицо, казавшееся отлитым из темного металла, и два горящих глаза из странно бесцветного ледяного золота. Казалось, за этими глазами нет души — одна лишь решимость, одна только сила.

«Воистину, — подумал жрец, — ты больше не человек».

«Я — перчатка на руке богини», — пришел ответ, и разум жреца затопила ужасающая насмешливость.

Он опустился перед огнем и стал ждать.

В полночь городом овладело странное напряжение, скрытое под внешне спокойной поверхностью, какой-то незримый трепет, предшествующий буре.

Дорфарианцы на улицах переговаривались громким сорванным шепотом. Солдаты в гарнизоне ругались и накачивались вином. В воздухе стоял гул. Яннул Ланнец, натянутый, точно струна, лежал на постели в доме оммосца, чувствуя, как город приходит в движение, словно захлестнутый неукротимым потоком.

Дождь хлынул преждевременно, как когда-то снег пошел слишком поздно. Но все же это была не настоящая, ненадежная оттепель, снежинки все еще кружились серебристыми спиралями, хотя по сточным канавам уже бежала грязная вода.

Эти яркие пружинки били в ставни покоев Йир-Дакана, по которым бесшумно скользил Рас, гася свечи в огромном колесе люстры. Эротическая роспись на полу, изображающая прекрасного юношу, в переливчатом свете фиолетовой лампы казалась живой, дышащей.

Йир-Дакан валялся в постели, поглощая сладости. Иногда рядом с ним лежала девушка, ожидая, когда он решит, чего хочет, иногда юноша, а временами и оба сразу. Сегодня место возле него пустовало.

Рас подошел к кровати и остановился, глядя в пол.

— Чего тебе? — раздраженно осведомился Дакан.

— Господин Дакан, — негромко начал Рас, — с тех пор, как я поступил к вам, я был вашим послушным слугой.

— Не будь это так, ты у меня быстро отведал бы плети, — лениво отозвался Дакан.

— Господин Дакан, — прошептал Рас, не поведя бровью, — завтра ночью один из ваших людей убьет вас.

Дакан вздрогнул, уронив недоеденное лакомство.

— Кто? — прохрипел он. Его глаза сверкали от потрясения. — Кто?

— Один из нас, господин Дакан. Может быть, Медаси, девушка, которая печет вам хлеб. Может быть, Аним, который приглядывает за вашей конюшней. Может быть, и я.

Желчная ярость бросилась в землистое лицо Дакана.

— Должно быть, Зарок прожег дыру в твоих мозгах. Ты спятил! Завтра же прикажу выпороть тебя!

— Хорошее решение, господин Дакан. Не жалейте плетей, забейте меня до бесчувствия. Отрубите мне руки, чтобы я не мог взять нож и зарезать вас.

Дакан отвесил Расу оплеуху.

— Завтра я прикажу Орклосу разобраться с тобой.

— Ходят слухи о короле, — сказал Рас без всякого выражения. — Помните Ральднора из Хамоса? Он велел нам убивать каждого виса в городе, господин Дакан. Завтра по его сигналу, в седьмом часу после захода солнца.

— Зарок опалил тебя, — повторил Дакан, но его одутловатое лицо уже исказил страх. В конце концов он спросил: — Откуда тебе известно все это?

Мертвая улыбка едва тронула губы Раса.

— Мое сознание. Разве вы никогда не слышали, что народ Равнин говорит друг с другом в мыслях? — он развернулся и двинулся к завешенным дверям, но снова оглянулся. — Перебейте всех своих слуг с Равнин, Йир-Дакан, — сказал он. — Перебейте нас прежде, чем в нас шевельнется змея. Потом заприте свою дверь на засов.

Все еще стоял страшный холод.

Два солдата, которых каждые пять дней отправляли в терзаемый ветрами Сар с донесением Рийула Повелителю Гроз, подгоняли взмыленных скакунов, кляня свои доспехи, липшие к ним, как вторая кожа изо льда. Те, кто остался в гарнизоне, в эту ночь спали очень скверно. Днем они повесили нескольких степняков на древней рыночной площади.

Утром в день именин Рийула облака покрывал тонкий золотой налет, словно на них пролилось вино из расколотого кувшина.

Йир-Дакан вышел к завтраку позже обычного.

— Надеюсь, вы в добром здравии, — заметил Яннул. Вид у Дакана и в самом деле был неважный.

— Скажи-ка, — пробормотал он, — тебе не кажется, что в моем доме что-то затевается… какой-то заговор против меня?

— Кто осмелится пойти на такое?

— Мои рабы… мои равнинные рабы.

Яннул расхохотался.

— Лорд Дакан, у меня просто нет слов. Эти трусливые недоумки не способны на насилие. И потом, как они могут надеяться избежать наказания, если вынашивают такой план? Солдаты Амрека будут безмерно счастливы вырезать полгорода на законных основаниях.

— Один из моих слуг сказал, что этой ночью будет покушение на мою жизнь, — возразил Дакан.

— Кто? — Яннул мгновенно понял, что задал вопрос слишком быстро, и поспешно добавил: — Тот, кто мог сказать вашей светлости такую глупость, просто безумен.

Почему-то в его мозгу мгновенно всплыл облик худого слуги со странными глазами, который провожал его до спальни его первой ночью в городе. «А, неважно, — подумал он. — Кто бы ни проболтался, теперь уже ничего не остановить».

Лицо Дакана расслабилось.

— Да, парень, который рассказал мне об этом, сумасшедший. Я давно уже это подозревал. Я запру дверь на засов, просто из предосторожности, — добавил он себе под нос. — Да, а где ты будешь сегодня после заката?

Яннул, никогда не рассказывавший хозяину о другой своей роли в гарнизоне, подмигнул с озорством:

— Тут кое-кто из Элира, — прошептал он, намеренно не упоминая пола своего вымышленного знакомого, — предложил мне поразвлечься сегодня ночью.

К полудню дорфарианцы уже заполонили улицы, отбирая желтоволосых девушек для праздника Рийула. Со времен своих бесчинств они перестали бояться хваленой постельной магии равнинных женщин. Да и чего там бояться — кожа да кости, безразличные вялые сучки. Но часть бочонков вина, которые Рийул выкатил в честь своих именин, уже разошлась по гарнизону, и это несколько воодушевило солдат.

Женщины тянулись к колесницам с неожиданной жалкой покорностью. Некоторые беззвучно плакали. Дорфарианцы не замечали, что их глаза блестят кристальной решимостью, как цирконы.

Хмельные солдаты задирали им юбки, шлепали и смеялись над ними, в конце концов отдав их на милость гарнизонных шлюх, которые плевали им в лицо, вплетая в их желтые волосы ленты, похожие на разноцветные водоросли.

В конце концов они сбились в кучку, точно безвольные тряпичные куклы, в своих пестрых ножных браслетах и стеклянных бусах, с пустыми лицами и дрожащими телами. И непреклонными, ледяными, мудрыми и страшными глазами, уставившимися в пол.

Сгустилась ночь. Улицы покрывал полупрозрачный слой снега. В пятом часу после заката он превратился в тонкое ледяное стекло.

Во дворце еще с вечера пылали факелы, а над огромными очагами поджаривались на вертелах сочащиеся жиром бычьи туши. Три четверти гарнизона развалились за столами и уже изрядно набрались вина и пива. В сумерках на улицах поймали труппу танцоров смешанной, полуэлирианской-полуравнинной крови. Приведенные сюда для развлечения гостей, они с испуганными глазами крутили сальто, а их девушки робко звонили в колокольчики. Они отлично понимали, что сегодня вечером могут заработать, а завтра утром превратиться в кровавое месиво под плетью палача. Амрек не знал жалости к таким, как они.

Рийул сидел на своем месте в наряде, выглядевшем довольно убого — пара мятых золотых браслетов, трофеев с давней войны в Таддре, и заляпанная жиром алая рубаха. Прошлой ночью умер один из солдат, и Рийул, присвоивший себе его пожитки, нашел среди них роскошную шкуру черного волка, которая сейчас красовалась на его спине. Он был сильно пьян — как и его солдаты. Когда он вспомнил о том, что на этом празднике имел намерение не только напиваться, было уже довольно поздно.

Рийул оглянулся по сторонам, выискивая циркача.

— Эй, ланнец! — крикнул он, заметив того за одним из столов. — Ты тут жрешь наше мясо, а обещание свое сдержал?

— Обещание, лорд Рийул?

— Те храмовые девки, которыми ты похвалялся — где они?

— За дверями, мой лорд, — усмехнулся ланнец.

Грянули нестройные крики радости. Солдаты заколотили кубками о столешницу.

Один из приспешников Рийула, шатаясь, направился к выходу из зала. Когда большая дверь распахнулась, в духоту зала ворвался холодный ночной воздух. Факелы затрепетали и задымили.

— Веди их сюда! — приказал Рийул. Пирующие любопытно примолкли.

Желтоволосые девочки, подносившие еду, повернулись к дверям. Гарнизонные шлюхи принялись обмениваться злобными замечаниями.

Три женщины, которых втолкнул в зал подвыпивший офицер, были облачены в шафраново-желтые платья, разрезанные по бокам от щиколоток до бедер. Их обнаженные руки и ноги блестели молочной белизной, обвитые золотистыми нарисованными змеями. Льняные волосы женщин кольцами ниспадали по спинам, губы и веки покрывала золотая краска. Они с усмешкой прошли через весь зал к Рийулу, выпятив грудь. Ни один из присутствующих в этом зале никогда еще не видел шлюхи с Равнин. Было что-то странно порочное в их бледных лицах, сладострастно изогнутых губах и мерцающей коже.

Ланнец подобрался к креслу Рийула.

— Служительницы храма, — прошептал он. — Я сказал им, что ваша светлость может спасти их от рудников, если они очень вам понравятся. Спасать или не спасать — дело ваше, но не сомневайтесь, сегодня ночью они покажут все, на что способны.

— Соблазнительные штучки, — пьяно хохотнул Рийул.

Первая девушка подошла к столу. Опершись о столешницу, она легко вскочила и уселась прямо между подносов, залитых жирной подливкой. Несмотря на полные груди, сама она была довольно худой. Яннул увидел, как под ее полупрозрачным платьем на миг обозначились острые кости бедер. Такой контраст странно взволновал его, и даже в этот жутковатый момент он ощутил, что жаждет получить ее. Всколыхнувшееся вожделение привело его в замешательство, поскольку он знал, что должно произойти в этом зале.

Она сидела на столе, улыбаясь и сверкая золотом на веках, а Рийул тем временем шарил у нее под юбкой. Внезапно она подняла вверх тонкие руки и начала соблазнительно извиваться всем телом, потягиваясь и изгибаясь, точно змея. Две другие девушки вытащили откуда-то из своих платьев тонкие дудочки. Бесформенная, блуждающая мелодия полилась из-под их пальцев, расползаясь по огромному залу.

В доме Дакана бог Зарок ждал, словно голодный зверь, требующий кормежки.

Йир-Дакан решил есть у себя в спальне, и в зале было темно, лишь тускло рдели угли в разверстом чреве Зарока. Озаренное их отблесками, изваяние светилось во мраке, а длинные острые зубы, казалось, сочатся кровью.

Вошел Орклос с едой на подносе, следом появилась Медаси с кувшином вина в узких ладонях. Отблески Зарока расцвечивали ее волосы ярким золотом, как витражи в окнах дворца. В их свете была хорошо заметна ссадина, багровевшая у ее губ, и сверкание глаз, буравящих спину Орклоса.

Орклос поворошил угли каменным совком и подождал, пока угасшее пламя не разгорелось вновь, весело потрескивая. Потом он швырнул в огонь остатки хозяйского ужина. Глядя, как огонь жадно набросился на них, Орклос повернулся и взял кувшин, сунув совок в руки Медаси.

Он принялся лить вино в огонь — неторопливо, не думая ни о чем, кроме своей задачи. Стоя к ней спиной, он не видел внезапной дрожи, пробежавшей по телу девушки.

Она подняла совок и с силой опустила его на темя Орклоса.

Оглушенный первым ударом, оммосец пошатнулся, и кувшин с вином упал ему под ноги, разлетевшись на куски. Привстав на цыпочки, Медаси опять со всех сил ударила его, потом еще раз и еще, пока не хлынула кровь. Тогда, видя, что управляющий вот-вот упадет, она отбросила совок и обеими руками толкнула его. Орклос упал лицом в горящие угли.

Со второго этажа доносился грохот и треск разлетающегося дерева.

Сидя на столе, равнинная девушка не отрывала золотистых глаз от Рийула. Капитан изо всех сил старался быть добродушным.

— Гляди, гляди на меня сколько влезет, сучка, — подбодрил он ее. — Попозже я покажу тебе еще кое-что.

Он поднял свой кубок и принялся жадно глотать вино, когда тонкая девичья рука с размаху вонзила кинжал ему в грудь по самую рукоятку. Рийул тупо хрюкнул, поперхнувшись вином, и упал на колени, забрызгав ее темно-красным.

Яннул попятился от стола. Он знал, что должно произойти, но это ему не помогло. Во рту у него стоял невыносимый привкус желчи, ибо у него на глазах разворачивался кошмар. Драконы привели на свой пир одних женщин, собираясь завершить его оргией на манер древних пиршеств Рарнаммона. И эти женщины ударили все разом — кинжалами, схваченными со стола ножами, тяжелыми каменными кубками. Густая кровь хлынула на плиты пола, брызнула на стены.

Те, кто еще оставался в живых, были слишком пьяны и слишком ошеломлены, чтобы дать отпор. Они смотрели, как люди Равнин бегут на них, и не делали ничего, чтобы остановить падающие ножи, рвущие их плоть, словно клювы кровожадных птиц. Все произошло слишком внезапно, слишком ужасно и слишком непредвиденно. Их лица были посмертными масками удивления. Те, кто, шатаясь, пытался добраться до единственной двери, спотыкались о валяющиеся на полу тела своих командиров и подчиненных. Те, кому удавалось вырваться в коридор, кричали от разочарования и страха.

Желтоволосые перебили часовых в тот самый миг, когда женщины атаковали гарнизон изнутри, и теперь метались по закоулкам зданий, выискивая себе новую добычу.

Все это время Яннул стоял, не в силах сдвинуться с места. Было невыразимо жутко глядеть на этих равнинных девушек с перекошенными от ярости лицами и перепачканными в крови волосами, убивающих виса за висом без раздумья, без тени сомнения, как машины со стальными глазами.

Но все же их ярость была избирательной. Они не тронули ни его, ни группу элирианцев в центре зала. Они обходили их, как будто те были чем-то вроде мебели, на которую важно лишь не наткнуться. На самом деле ни он, ни элирианцы вообще не шевелились. Он оцепенело следил за их оцепенением.

Ни разу в жизни он не прятался от драки, но этот бой был не его боем. Долго еще он помнил каждую мельчайшую подробность и, как казалось ему, все до единого залитые кровью мертвые лица.

Гарнизонные часовые, которые, в отличие от своих товарищей на пиру, были в доспехах, лежали с перерезанными глотками. Свежий мягкий снежок падал на неподвижные тела, залетая в широко раскрытые глаза и рты.

Наступила внезапная тишина.

В зале Рийула дорфарианские шлюхи были чересчур напуганы, чтобы оплакивать эту предсказанную знамениями гибель. Они сбились к очагам, совершенно обезумев от страха.

В паутине улиц, расходящейся от ворот, солдаты-драконы лежали лицом вниз, точно сломанные игрушки, а снег все падал и падал, укрывая их белым саваном.

Яннул в одиночестве возвращался в дом Йир-Дакана. Ему то и дело попадались мертвые с выпавшими из рук факелами, дымящимися на залитой кровью мостовой.

Время от времени, но не слишком часто, мимо него проходили люди Равнин, безмолвные, как волки в снегу. При виде Яннула глаза у них вспыхивали ледяным пламенем, но люди не трогали его.

Ему было тошно до безумия. Не только из-за того, что он видел в эту ночь, но и потому, что он участвовал во всем этом. Он ненавидел и презирал дорфарианцев. Но сейчас за конечной целью он внезапно увидел резню пьяных несмышленышей и вдруг вспомнил о цвете своих волос и кожи в этом царстве желтоволосых людей. И начал бояться обитателей Равнин, которых еще столь недавно жалел, — бояться их жуткой уверенности и деловитости, и единения их разумов.

Когда он пришел к дому Дакана, стражники валялись у крыльца. Двери стояли нараспашку, но лампы в передней не горели. Из покоев Дакана просачивался слабый свет, предположительно из чрева огненного бога.

Он вошел под арку и поднялся по лестнице на второй этаж. Там лежал еще один оммосец, злой мальчишка, в котором Яннул узнал одного из любимчиков Дакана.

Дверь спальни Дакана, запертая, как он и пообещал, на засов, была выломана, а железный засов вырван из гнезда. Сам Дакан лежал поперек кровати, и его мертвые глаза осуждающе смотрели в потолок.

Яннул развернулся, прихватив небольшой прикроватный светильник, отбрасывающий на стены мечущиеся тени. Если не считать мертвых, дом выглядел опустевшим.

Потом откуда-то из передней донесся шум — протяжные давящиеся рыдания, и Яннул внезапно почувствовал густую тошнотворную вонь, стоящую у входа в зал. Он вошел туда, отодвинув опущенный занавес, и поднял лампу, желая рассмотреть, в чем дело.

Что-то неописуемое висело на краю жаровни Зарока, частью внутри, частью снаружи, и все еще дымилось. Неподалеку, сжавшись в комочек у стола, сидела Медаси, кухонная прислуга. Ее руки сжимали живот, глаза были закрыты, пока в них не ударил свет лампы. Она уставилась на него безумным взглядом, потом вскочила на ноги и метнулась к двери, пытаясь убежать от него в переднюю. Когда он поймал ее за плечи, она завизжала, хотя он изо всех сил старался не делать ей больно. Через миг безумие покинуло ее глаза. Похоже, она вспомнила, кто он такой. Она прижалась к нему, уткнувшись лицом в грудь, но он еле чувствовал ее тело рядом с собой — такой худенькой она была.

— Зачем меня заставили убить его? Зачем Ральднор заставил меня убить его? Он вошел в мое сознание, и я все била и била каменным совком…

Яннул погладил ее по голове, и она разрыдалась, как ребенок, увидевший плохой сон и ищущий утешения.

— Так было надо, — сказал он. Слова сами пришли ему на язык, отвечая и на его вопрос тоже. — Все уже позади, ты в безопасности.

— Не оставляй меня, — сказала она, судорожно цепляясь за его руки.

Помнила ли она, как помнил он, о цвете его кожи и глаз? Или после бойни все это стало для нее несущественным?

Когда Яннул почувствовал, что она обмякла в его объятиях, он вывел ее на улицу, посадил на одного из зеебов Дакана и отвез в дом к Орвану.

Единственный в городе солдат-дракон, оставшийся в живых, до боли всматривался в светлеющее небо. Он провел ночь, привязанный к колонне в подземелье под зданием гарнизона, где единственное узкое окошко выглядывало из земляной насыпи на мощеный двор. Ночью сквозь щели немилосердно дуло, и его рвали на части окровавленные руки — он так и не смог бы поручиться, было ли то видение или реальность. Он видел, как гибли его товарищи в пиршественном зале, и в хмельном ужасе помчался по каменным коридорам, пытаясь убежать от преследующего его жуткого грохота. Он спрятался под койкой одного больного солдата, чье горло, как он успел заметить, было перерезано от уха до уха. Там его вырвало вином Рийула, и он лежал в луже собственной блевотины, не решаясь шевельнуться или поискать какое-нибудь оружие.

Примерно через час двое степных мужчин вошли в комнату и вытащили его из-под койки, заикающегося от потрясения. Похоже, все это время они знали, что он там прячется.

Он думал, что они без лишних слов ткнут его ножом, но вместо этого его оттащили в подземелье и привязали к колонне. У соседней колонны лежал желтоволосый мертвец.

Когда сквозь мутное окошко просочилась заря, он услышал за дверью шаги. Тусклый свет озарял их светлые волосы, их глаза казались горящими лучинами. Их лица были непроницаемы, но он понял, что они больше не рабы.

Один из них отвязал его.

— В такой день приятно быть повешенным, — заметил он, подавляя дурноту.

— Ты не умрешь, — сказал желтоволосый. — Повелитель Гроз призывает тебя.

— Амрек? — не веря своим ушам, солдат решил, что, видимо, тронулся умом от ночных потрясений.

— Ральднор, — ответил желтоволосый. — Сын Редона.

Они отвели его в темный дом и оставили в круглом зале. Он задумался было о побеге, но не мог изобрести, где скрыться в этом враждебном городе. Он видел, как они стаскивали окровавленные трупы на площадь и поджигали их. На Равнинах всегда жгли своих мертвых.

Когда в зал вошел высокий мужчина, солдат чуть не утратил дар речи. «Вис», — подумал он сперва, пока не увидел волос. Потом что-то вломилось в его сознание — имя, а за ним и лицо. Он впился взглядом в искалеченную руку.

— Дракон-Лорд! — воскликнул он.

— Ты меня знаешь.

— Ты — Ральднор из Сара, который был у Амрека… у Амрека… — солдат в ужасе запнулся. Перед ним стоял мертвец, ибо Амрек приказал убить этого человека, он не мог не убить его — соблазнителя Астарис эм Кармисс.

— Ты окажешь мне одну услугу, — сказал ему воскресший из мертвых.

Солдат задрожал и зашевелил губами, но с них не сошло ни единого слова.

— Ты передашь послание моему брату Амреку, — ледяные глаза остановились на солдате, пригвоздив его к полу и точно каленым железом выжигая слова в его мозгу. И солдат, против всякой логики и своих собственных намерений, вдруг неколебимо понял, что какое бы поручение ни дал ему этот человек, оно будет исполнено. Это было неизбежно. — Скажи Амреку, что его отец Редон был также и моим отцом, а моей матерью была Ашне'е, женщина с Равнин. Напомни ему о законах Дорфара, но которым, поскольку я был зачат на два месяца позже, чем зачала его Вал-Мала, Повелитель Гроз — я. Скажи ему, что я любезно даю ему месяцы вторых снегов на то, чтобы привести дела в порядок и освободить трон. Если он не отдаст мне престол к тому времени, как сойдет снег, я утоплю Корамвис в крови его народа.

Солдат содрогнулся и всхлипнул. Этот человек вовсе не был призраком, раз мог требовать такого от живых.

— Если я скажу ему то, что ты от меня требуешь, он… он убьет меня…

— Меня не волнует твоя смерть, дракон, — ответил ему этот человек.

Солдат сжался и прикрыл лицо ладонями, защищаясь от колдовских глаз. В них не было ненависти, не было и сострадания — ничего. Этот человек не искал мести. И испытывать жалость он тоже не мог.

Люди толкались на заснеженных башнях Сара, глядя вниз, на белые поля.

Ветры немного ослабли, но развлечений в городе не стало больше: половина театров была благопристойно закрыта, а винные лавки переполнены гвардейцами Амрека. Теперь еще начали ходить слухи, какая-то совершенно дикая история — видели, как одинокий дракон въехал на площадь перед дворцом правителя в сопровождении свиты примерно из двух десятков солдатских шлюх. Внезапно на крыльце появился Амрек — пугающая черная фигура на фоне слепящего снега.

— Какие новости, дракон?

Солдат бросился на колени.

— Повелитель Гроз… Равнинный гарнизон уничтожен, все, кроме меня, убиты.

— Что ? — холодный голос обжег неуверенной, фальшивой насмешкой. — Весь гарнизон перебит, и лишь одному червю удалось выползти из него? Кто же сотворил эту невероятную вещь? Баналики?

— Мой лорд, клянусь — это были люди Равнин. Они напали все сразу, в один и тот же миг… Откуда нам было знать, мой лорд, что у них появился вождь?

— Вождь, — кулаки Амрека судорожно сжались, рот искривился. Он медленно спустился по высокой лестнице на площадь.

— Они пощадили меня, чтобы я мог принести вам их послание, — выкрикнул солдат. Амрек замер. Тишина была такой, что, казалось, было слышно, как падают снежинки. — Они отвели меня к этому человеку. Он сказал… сказал, что у вас с ним один отец — Редон, Верховный король. Его мать — ведьма с Равнин. Он говорит… говорит, что был зачат после вашей светлости… и по старым законам это… это делает его Повелителем Гроз. Он требует трон Дорфара, а не то… — и дракон, точно бросившись в омут, одним духом выпалил ужасную угрозу, которая вдруг показалась такой непреложной, такой окончательной. — Мой лорд, он клянется, что утопит Корамвис в крови жителей, если его не признают Повелителем Гроз к концу второго снега.

Амрек расхохотался. Этот звук показался мелодраматически безумным в нависшей мертвой тишине.

— Этот человек… этот король , — хрипло проговорил Амрек, нехорошо усмехаясь. — Кто он, этот предводитель сброда?

— Ральднор из Сара, — выдавил солдат, зная, что ему уже ничто не поможет. — Ральднор из Сара, ваш Дракон-Лорд…

Оплеуха Амрека разбила ему губу. Рот наполнился кровью.

— Ты лжешь! — крикнул Амрек. — Кто заплатил тебе за эту ложь, грязная скотина?

Солдат лежал ничком. Амрек метнулся в одну сторону, потом в другую, крича высоким стенам:

— Лжецы! Все вы лжецы! Будьте вы прокляты! Будь прокляты ваши лживые душонки!

Он кружил по двору, крича на них и молотя воздух кулаками. Внезапно его глаза закатились, и он упал наземь, корчась в судорогах, извиваясь и дергаясь посередине пустого пространства. Никто не подошел к нему. Было слишком страшно пытаться ему помочь. Казалось, им овладел какой-то могущественный и непобедимый демон.

Потом припадок внезапно кончился. Он лежал совершенно неподвижно.

Тем, кто смотрел с башен, он казался черным крестом на белом снегу.

21

Во дворце на Аллее Рарнаммона спешно собрали Высший Совет. Многие не пришли, остались лежать в постелях в этот промозглый и зловещий день, сославшись на своих лекарей, которые якобы запретили им вставать. Матон, нынешний глава Совета, нервно растирал заледеневшие руки. Это был старик, выбранный на свою должность за удобную нерешительность и полное отсутствие честолюбия — и ситуация явно была ему не по зубам.

Осунувшийся, с совершенно больными глазами, Амрек сидел на троне с ножками в виде лап дракона. Он оправился от ужасного припадка, настигшего его в Саре, лишь для того, чтобы тут же с неистовством безумца кинуться в Дорфар. Предательская оттепель закончилась, и к тому времени, когда он добрался до Мигши, уже снова валил густой снег. Снегопад не испугал его. Он скакал через караванные пути Равнин и через холмы, останавливаясь на ночлег в отсыревшей палатке и упрямо прорываясь сквозь бураны, которые на два дня заперли его в оммосском городке под названием Гопарр, потому что его колесница увязла в снегу. Его гвардия осталась позади. Он опередил ее, бросил на произвол судьбы — сражаться с волками и лютым морозом. Он перешел границу Дорфара всего с десятком человек. Никем не узнанный, он проехал через весь Корамвис и немедленно отправился во Дворец Совета. Заляпанный грязью плащ валялся на полу за троном.

— Значит, мы все согласны, — подвел итог Амрек. — Ни одна армия не может выступить в поход из Дорфара, пока не сошел снег. Необходимо послать гонца в Зарависс. Они все страшные лентяи, но зато у них достаточно войск, чтобы усмирить этот сброд с Равнин.

— Мой лорд, боюсь, что Зарависс уклонится от этой задачи, — осторожно заметил Матон.

— Они — наши вассалы, — отрезал Амрек, — и подчинятся нам. Посылайте гонца.

Совет безмолвствовал. Слухи с Равнин уже дошли до них, опередив даже безумную гонку Амрека. Они не хотели еще больше раздражать его.

— Тут есть одна небольшая загвоздка, беспокоящая меня, — послышался из дальнего конца зала голос, который было совершенно невозможно не узнать благодаря сильному закорианскому акценту.

Собравшиеся беспокойно заерзали. Похоже, Катаос эм Элисаар бесцеремонно затронул больное место, которое до сих пор все так старательно обходили.

— Солдат вашей светлости клялся, что этот равнинный «король» не кто иной, как Ральднор Сарит.

— Этот болван ошибся! — черные глаза Амрека невидяще сверкнули.

— Это ошибка в корне меняет многое, — Катаос сделал паузу, давая понять Совету, что Амрек позволил руководить своими суждениями ревности и стыду. — Мой лорд, стоит обязательно принять во внимание, что если Сарит все еще жив, то подозрение падает на командующего теми самыми армиями, которым мы все доверяем защищать наш город. Если вы помните, о смерти Ральднора нас уведомил Крин, Дракон-Лорд Речного гарнизона.

— Я помню.

— Тогда, мой лорд, несомненно…

Амрек вскочил на ноги.

— Мы вызовем Крина сюда и потребуем ответить на твои обвинения.

Члены Совета точно примерзли к своим местам.

— Матон, шевелись, чтоб тебе провалиться! Прикажи гвардии Совета привести Крина сюда!

— Но, Повелитель Гроз, вы так и не отдохнули…

— Плевать мне на отдых. Делай, как я приказал.

— А если он откажется прийти? — вкрадчиво осведомился Катаос.

— Тогда я заставлю его силой.

Однако это Амреку не удалось. Гарнизон был выстроен как крепость для защиты от нападения с реки задолго до того, как вокруг него выросли хижины и причалы. Внутренние здания были окружены массивными зубчатыми стенами с бойницами; запасов еды и воды там хватало, чтобы пересидеть любую осаду, а подчиненные Крина, как мужчины, так и женщины, были всецело преданы ему. Одним словом, гарнизон вполне мог выдержать годичную осаду, а вот окружающие его улицы и дома — вряд ли.

На требование Амрека Крин ответил безукоризненно учтивым посланием, в котором говорилось, что он захворал и не может встать с постели, но Повелителю Гроз в гарнизоне всегда будут рады, в какое бы время он ни пожелал появиться у ворот.

Услышав такое, Матон побледнел, испугавшись, что город вот-вот охватит какая-нибудь бесконечная распря.

— Мы должны послать к Дракон-Лорду делегацию советников. Нужно попытаться убедить его одуматься.

Амрек прошагал мимо него к выходу и со своим импровизированным эскортом поскакал к воротам гарнизона.

Он стоял перед воротами в своей колеснице, точно проситель, лицо его пожелтело от усталости. Часовой в красном плаще отсалютовал ему и провел внутрь. Крин был на ногах и ждал его, даже не пытаясь прибегнуть к каким-либо уловкам.

— Мне кажется, что вы находитесь в добром здравии, Дракон-Лорд, — заметил Амрек.

Крин улыбнулся.

— Скажем так, мой лорд: вид столь блистательного посетителя пошел мне на пользу.

— Катаос полагает, что ваше нежелание предстать перед Советом полностью доказывает вашу вину.

— Мне кажется, любые предположения стоит тщательно обдумывать, мой лорд. Вы считаете, что Сарит жив?

Взгляд Амрека затрепетал, точно пламя свечи.

— Я жду ответа на этот вопрос от вас, Крин.

— В этих стенах есть могила, мой лорд.

— Да. Полагаю, моя мать посылала своих людей убедиться в этом. В то время она была очень озабочена вопросами моей чести. Так это могила Сарита?

Крин, не дрогнув, встретил его взгляд.

— Вне всякого сомнения, мой лорд. Какие доказательства я могу предоставить вам?

— Насколько я слышал, вашего слова будет вполне достаточно.

— Я его вам даю, мой лорд.

Он и в самом деле похоронил здесь Сарита — ту выдумку, что была маской человека, которому он открыл глаза и исцелил, одновременно уничтожив его.

Когда царственный гость удалился, Крин еще некоторое время одиноко стоял в полутемной комнате.

Ранние сумерки смягчали безжалостную белизну дворцовых двориков. Горы маячили на горизонте, как грозные тучи.

Снег слепил глаза Амрека. Сойдя с колесницы, он споткнулся и словно повис над зияющей чернотой, но один из гвардейцев вовремя подхватил его под локоть.

По комнате, где уже зажгли лампы, к нему направлялась женщина, шурша юбками из мерцающей парчи. Вздрогнув, он вышел из оцепенения и увидел свою мать, Вал-Малу.

Он оттолкнул поддерживающую руку и метнул сердитый взгляд на ее лицо, как всегда, покрытое слоем белой краски. Как же она все еще была красива, его мать! Стали бы ее объятия утешением для него, если бы, когда их покидали Катаос, Орн и прочие, она раскрыла их ему хотя бы на миг?

— А, мадам. Я вижу, вы уже слышали.

— Да, я все слышала. Я слышала, что равнинные крысы с позором выгнали вас со своих навозных куч. Я слышала, что вы, как простой крестьянин, скакали через всю страну, а после этого на брюхе поползли к Крину. Что за славного сына я произвела на свет! Наверное, во время родов повитухи повернули меня так, что я легла вам на голову и придавила ваши мозги!

Он смотрел на алмазы, полыхающие в ее волосах и ушах. От их нестерпимого блеска у него закружилась голова, к горлу подступила тошнота.

Вы утверждаете, что слышали все эти вещи, мадам, однако похоже, что вы ни разу не слышали, какой конец бывает у женщин с такими вот белыми равнинными лицами. Когда я увижу вас в следующий раз, мадам, будьте добры использовать другие притирания.

— Ты так убежден, что я послушаюсь, Амрек? Я же все-таки твоя мать, — произнесла она сочащимся ядовитым медом голосом.

— А я, мадам, ваш король, сколь бы сильно вас это ни печалило. Если мне взбредет в голову, я могу отправить вас на костер за распутство.

На миг на ее лице отразился страх. Горькое ликование разлилось по его венам, точно ядовитое, но бодрящее зелье. Но она все же оставила последнее слово за собой:

— Нет, Амрек. Это все твоя болезнь. Ты с кем-то меня путаешь.

В черных развалинах на Равнинах, не умолкая, звенели наковальни, и наспех сооруженные кузницы окрашивали багрянцем ночные облака. В переплавку шли чугунные котелки, медные чаши, любой металл, завалявшийся в деревнях, засовы с городских дверей; туда же отправились латы, снятые с убитых драконов — всех восьми сотен, погибших за один-единственный час. В пустых домах росли штабеля новых мечей, а также щитов и металлических пластин для защиты груди, спины и рук.

Все это время снег, их молчаливый союзник, падал и падал в чашу Равнин.

В первые снежные дни из города выехали шесть человек. Трое из них отправились на северо-восток, в Ланн.

День за днем они ехали по Равнинам. Снег сильно затруднял передвижение, но все же не делал его полностью невозможным. Два степняка стоически переносили все трудности. Яннул Ланнец, доведенный до белого каления их молчаливостью, ругался и орал песни. В целом он чувствовал себя не так уж плохо, если бы не нервничал, как мальчишка, идущий к своей первой женщине, возвращаясь на родину со столь своеобразным поручением.

Когда они проезжали маленькую страну Элир, снег валил густыми хлопьями. За несколько миль они миновали пять или шесть темных башен, наблюдательных пунктов астрологов, на вершине каждой из которых горел одинокий тусклый огонек.

Путь через Элир занял не слишком много времени. Перед рассветом, на границе с Данном, Яннул увидел двух волков, терзающих свежую добычу. Почуяв путников, они подняли окровавленные морды, истекающие дымящейся слюной, и сверкнули красными угольками глаз. В сознании Яннула шевельнулась неприятная мысль о дурном знамении.

Король оказался очень молоденьким, совсем мальчиком. Он держал на коленях детеныша калинкса, с серьезным видом слушая Яннула, а рядом с ним сидела его сестра-жена, слушавшая с таким же вниманием. На самом деле Яннул говорил не для них, а для королевских советников, стоявших за костяным креслом, поигрывая кусочками кварца.

Тем не менее, когда он закончил, они дождались, пока выскажется мальчик.

— Ты ланнец, — сказал юный монарх высоким мальчишеским голосом, — но сражаешься на стороне Равнин. Почему так вышло?

— Человек, пославший меня, мой король, привлек меня на свою сторону.

— Как? Посулив награду?

Яннул криво улыбнулся, видя, что мальчишка умен не по годам.

— Нет, мой король. На его стороне правда, как я уже объяснил вам. Кроме того, он был моим другом.

— Был?

— Теперь он король, как и вы. Это затрудняет дружбу.

Мальчик кивнул. Что-что, а это он явно успел уяснить. Потом сдержанным, но заинтересованным тоном он попросил:

— А та, другая страна… расскажи нам о ней, Яннул.

Позже, когда его советники удалились, чтобы обсудить свою позицию, мальчик завел с Яннулом серьезный разговор, а маленькая королева безмятежно улыбалась. Сердце Яннула переполняла странная гордость за них обоих. Когда он будет стариком, да если даже и не доживет до старости, эта пара, повзрослев, будет мудро править Данном.

— Пойми, Яннул, — сказал ему король. — Будь я постарше, я сам повел бы мой народ в сражение за Короля Равнин. Но я знаю, что будут говорить. Скажут, что народ Равнин ненавидят не одни дорфарианцы, но и закорианцы с элисаарцами, которые тоже будут сражаться против него. Скажут, что Дорфар — наш сосед, которого отделяет от нас лишь узкая полоска воды. Он нападет на нас и уничтожит, а армии у нас нет.

— У народа Равнин тоже нет армии, но он создает ее. У него нет другого выхода.

— Да, — кивнул король. Глаза его сияли. — Многие ланнцы будут сражаться на их стороне. Я слышал, как двое или трое на лестнице обсуждали это. Амрека здесь любят не слишком сильно. Королева, та вообще считает, что он демон.

Безмятежная девочка опустила ресницы и хихикнула.

Позиция Ланна в этом вопросе должна была стать такой, как сказал король, но насаждаться не слишком ревностно. Что же до прохода иноземных кораблей мимо берегов Ланна, то им обещали не причинять никакого вреда. Кроме того — хотя прямо об этом никто не говорил, лишь намеками, — тем, кто отправится на равнины, не станут чинить никаких препятствий. За ужином, накрытом в парадном зале, к Яннулу подошли двое молодых аристократов с горящими глазами и принялись рассуждать о справедливости и борьбе — и ни один из советников даже ухом не повел. Двух его желтоволосых спутников также засыпали вопросами. До сих пор атмосфера была довольно сдержанной, но все же обитатели Равнин показались ланнцам странными и неразговорчивыми. Их расспрашивали не слишком долго.

Когда-то давно в этих голубоватых холмах Яннул с братьями похвалялись, что будут сидеть за одним столом с королем. В тот день воспоминания так и одолевали его. Окруженный множеством знакомых вещей, он еле удерживался, чтобы не остаться в этой стране на некоторое время, отправившись навестить родных. Но времени на это не было.

Трое других отправились по снегу в Зарависс, в Зарар, где одиннадцать лет назад из земли вдруг забил горячий источник. Вокруг него возвели новый дворец — зимний дом, где король со своими женами мог обогреться в холода.

Тханн Рашек, которого в определенных кругах до сих пор именовали Тханном Лисом, подремывал у роскошного камина, а две молоденьких красавицы играли на восьмиструнных лютнях и напевали нежные мелодии Тираи. Он был стариком, любившим окружать себя красивыми вещами, строил из себя праздного лентяя и казался обманчиво уступчивым. Когда слуга наклонился и прошептал ему на ухо новости, глаза Тханна Рашека расширились, и он начал проявлять признаки сверхъестественной бдительности.

Три закутанных в плащи фигуры вошли в комнату и поклонились одновременно, словно марионетки.

— Дети Равнин. Как интересно, — заметил Рашек.

— Мы привезли письмо от нашего короля, — произнес один из них.

Слуга Тханна Рашека принял бумагу и передал ему. На воске, скреплявшем ее, не было никакого оттиска. Сломав печать, Рашек начал читать, потом поднял глаза.

— Ваш король подписался именем Ральднор эм Анакир. Он утверждает, что является потомком Повелительницы Змей?

— Теперь мы все так называем себя. У нашей страны нет имени — поэтому мы заявляем, что произошли от Нее.

— Неплохо придумано, — усмехнулся Рашек. — Поэтично, но вполне годится, — и тут же, не меняя тона, спросил: — Так ваш король считает, что я должен ради него рассориться с Дорфаром? Поставив под угрозу мою слабую и праздную страну?

Он уже отправил Амреку примерно такое же послание относительно города на Равнинах: «Увы, у меня неважные войска: любители удовольствий и хвастуны. Они не выживут в снегах».

Ответ Амрека не заставил себя ждать.

«Ваше открытое нежелание помогать сердит нас. Мы не забыли ни ваших прошлых слов по поводу моего решения избавить Дорфар от равнинного сброда, ни того, что вы еще долго торговали с Равнинами после того, как мой эдикт запретил это. Вам придется привести свое хозяйство в порядок к весне, мой лорд».

Казалось, посланец с Равнин прочитал мысли Тханна Рашека. А может, и в самом деле прочитал — умели же они читать мысли своих сородичей, разве не так?

— Вас могут вынудить вступить в войну на стороне Дорфара, господин король.

— Могут. Но исключительно силой, как мне кажется.

— Значит, в этом случае вы выступите против Равнин?

— Я? — Рашек улыбнулся. — Я никогда не был особенно воинственным, ваша честь. А моя страна — куртизанка, интересующаяся лишь роскошью и любовью.

— После оттепели, господин король, — сообщил посланец, — мы сами выступим против Дорфара, и наш путь проляжет через Зарависс.

— Я никому не отказываю в проходе. Мы — дружелюбный и гостеприимный народ. Вне всякого сомнения, вы не найдете здесь отказа ни в чем… особенно у наших свободомыслящих женщин.

Посланец поклонился. За этими беспечными словами стояло очень многое.

— Да, еще кое-что, — спохватился Рашек. — Я слышал, ваш король — тот самый Сарит, возлюбленный моей внучки Астарис. Но мне казалось, что его убили люди Вал-Малы.

— Да, это он, лорд Рашек. Он не погиб в Корамвисе.

— Какая насмешка судьбы, — сказал заравиец. — Тогда, может быть, ваш король отомстит за женщину с красными волосами, которую погубил Амрек.

Но посланцы Короля Равнин ничего ему не ответили.

Когда они ушли, он подумал об Астарис. Из всех прекрасных вещей, окружавших его, она была самой прекрасной. Странная, редкостная женщина. А за высокими окнами снег падал в отверстия обледенелых фонтанов, и он чувствовал, как этот леденящий холод пробирается в его кости.

Еще до окончания третьего месяца снегов разрушенный город снова заполнили Висы.

Они прибывали в колесницах, повозках, телегах, верхом на зеебах и пешком — не для того, чтобы поселиться здесь, но из вдруг вспыхнувшей преданности едва знакомому делу и еще менее знакомому народу. Спокойные ланнцы, красивые заравийцы, элирианцы, оказавшиеся замкнутыми и по большей части неразговорчивыми. Страна превратилась в бурное море, по которому катились волны на север и восток. Приходили даже солдаты-наемники из Зарара и Тираи вместе со своими офицерами, по ночам аккуратно спарывая с формы знаки различия, чтобы не компрометировать Тханна Рашека. В эту пору на улицах можно было услышать даже неразборчивый акцент Корла, а в лагере, разбитом у стен, среди прочих обитали два странствующих элисаарца, которые не испытывали горячей любви к своей родине. Кроме того, по каким-то причинам вернулись многие из тех, в чьих жилах текла смешанная кровь — мужчины со светлыми глазами и темными волосами, белокурые и черноглазые женщины. Возможно, они чувствовали себя еще более одиноко, глядя на этого короля, который когда-то ничем не отличался от них, а теперь взлетел столь высоко. Но давно подавляемая гордость и яростное недовольство уже кипели в них. Они были столь же готовы к борьбе, как любой из чистокровных заравийских наемников или мечтательных звездочетов-элирианцев.

Пришельцы принесли с собой собственные распри и раздоры. Они воровали друг у друга скот, зеебов и снаряжение. Они слагали каждый свои баллады и ностальгически тосковали по дому, который теперь перестал быть для них безопасным и скучным.

Это было странное время, ибо разрушительные силы уже пробудились, и люди чувствовали, как они все сильнее овладевают их родными краями и их душами. Даже сейчас, в самом начале, ничто больше не могло оставаться таким, каким было. Вскоре всему предстояло измениться, исчезнуть с лица земли, и единственной возможностью остаться были либо невиданные перемены, либо полное перерождение.

Третий месяц Корамвис выдерживал осаду неумолимых снегов.

В эту жгучую стужу придворная дама королевы, Дафнат, не обращая внимания на собственное саднящее от холода и стянутое в деревянную маску лицо, еще усерднее трудилась над королевским телом, умащая его кремами. Вал-Мала, чувствуя в снеге серьезного противника, почти не выходила из своих покоев. Теперь она больше не пользовалась белилами. В беспощадном бледном свете зимнего дня ее золотистая кожа казалась хрупкой, как старый пергамент. Ничто не радовало ее.

«Я начинаю жить воспоминаниями, как старуха, — думала она. — Это я-то…»

Она думала о Редоне — не как о человеке, а как о воплощении ее разочарования. Воспоминания о том, как он впервые приехал во дворец ее отца в Куме, оставляли у нее во рту кислый привкус.

Ее отец был правителем этого городка, небольшого и не слишком важного купеческого поселения с приземистыми башнями, больше всего похожими на раздавленные пирожные. В каком-то из путешествий он оказался на пути у Редона — в противном случае ему, вне всякого сомнения, никогда бы не пришло в голову побывать там. Вал-Мала ненавидела Куму, как ненавидела свою ревностно оберегаемую девственность. Ее бесчисленные любовники, как могли, старались ублажить ее, и после каждого месяца Застис няньки с умелыми пальцами приходили ощупывать ее, дабы убедиться, что она не зашла чересчур далеко. Таковы были обычаи ее дома.

В вечер перед приездом Редона ее дамы невыносимо раскудахтались, сходя с ума от нетерпения. Каких только историй о нем они не рассказывали! Истории о его власти и о его красоте, о его жгучих глазах, которые могли буквально раздеть женщину — они были абсолютно уверены, что как-то раз он на самом деле совершил такое волшебство. По случаю его визита Вал-Мале сшили платье из прозрачной ткани, затканной золотыми цветами, а волосы убрали в двадцать тугих косичек, густо вплетя в них жемчужины.

Встало солнце. Пробудившийся раньше обычного дворец просто обезумел от ожидания. Сопровождаемая тринадцатью дамами в платьях из розово-красного шелка, Вал-Мала от правилась на городскую стену. Оттуда, как ей сказали, она могла смотреть вниз и осыпать колесницу Редона цветами, как требовали приличия. Ей дали все указания, но она ждала на стене, затаив дыхание в ожидании того, что он поднимет на нее взгляд.

Длинная бронзовая людская река нескончаемо лилась сквозь ворота Кумы. Наконец она разглядела его колесницу, украшенную орнаментом, который нельзя было спутать ни с каким другим. Она склонилась и осыпала его цветами, назвав по имени — и этого, как выяснилось, было достаточно.

Перекрыв гул толпы, ее звонкий и чистый девичий голосок достиг его ушей, он поднял голову и взглянул ей в глаза. В те дни Редон, хотя и много старше ее, был настоящим великаном — прекрасным, почти богоподобным, великолепным представителем своего рода. Его вид ошеломил ее. Ее мгновенно потянуло к нему всем существом. Такого дикого желания она не испытывала еще никогда.

Потом, лежа в темноте и глядя, как дрожат на потолке отблески факелов проходящих мимо часовых, она с неукротимой страстью представляла то наслаждение, которое она испытывала бы в объятиях Редона, возьми он ее себе в жены. Она поклялась себе, что если только удастся заставить его пожелать ее, он женится на ней и увезет ее из унылой провинциальной Кумы в блистательный Корамвис, к сладостной пытке своего ложа.

Вскоре стало очевидно, что Редон очарован ею. Он часами не сводил с нее глаз, а она притворялась, будто не замечает его внимания. В конце концов она ухитрилась как-то остаться с ним наедине в мраморном зале, уставленном грубыми изваяниями ее предков, куда не смели войти слуги, уже успевшие разобраться в ситуации.

— Ах, мой лорд, — вздохнула она. — Как, должно быть, прекрасно жить в Корамвисе! Вы, наверное, жаждете вернуться туда.

Его глаза, как обычно, ласкали ее лицо и тело, и когда она приблизилась к нему, он поймал ее за руки.

— Ты хотела бы увидеть Корамвис, Вал-Мала?

— О да, — шепнула она. — Всем сердцем, мой лорд.

— Ты совсем еще ребенок, Вал-Мала, — он обвил ее руками. Она прижалась к нему.

— Я умоляю вас научить меня быть женщиной, мой лорд.

Он мог бы взять ее прямо там и тогда. У него хватило бы денег, чтобы расплатиться за ее поруганную девственность. Но его сводила с ума ее необыкновенная красота и ее доверчивость, которая на самом деле была лишь бездумной глупостью. В каком-то смысле он был чувствительным, к тому же не слишком хорошо понимал женщин и их реакцию на него.

Она настолько свела его с ума, что он женился на ней и поставил выше всех предыдущих супруг. В чудесном белом дворце у подножия Драконьего гребня Дорфара он осыпал ее миллионом подарков, но замужество обмануло все ее ожидания.

В своей огромной раззолоченной постели он набросился на нее, как зверь, но Вал-Мала была такова, что причиненная им боль доставила ей куда больше удовольствия, чем все остальное, что он мог бы сделать. Ее так долго терзали утонченными ласками, не давая достигнуть кульминации, что эта боль сама по себе стала для нее наслаждением. Когда все было кончено, она еще не насытилась, и эта жадность напугала Редона. Он не был особенно искусен и предпочитал быть соблазненным, а не соблазнителем, что и стало главной причиной ее легкой победы над ним. И теперь он навязал своей ученице эту роль, которую она вынуждена была играть, тем самым внушив ей ненависть и презрение к себе. Однако, несмотря на все это, она была опытной и искусной, и скоро он уже не мог обходиться без нее. Через некоторое время она стала его главной королевой.

Через десять месяцев после свадьбы она начала потихоньку лишать его своих милостей. Когда он хотел ее сильнее всего, она ускользала. Она заставила его вымаливать ее ласки, сделала его робким, получая от того злорадное удовольствие, и все это время ненавидела его еще сильнее за то, что он безропотно подчиняется ее прихоти. Она была четырнадцатилетней девчонкой, а он — мужчиной и королем. Ей хотелось, чтобы он заставил ее умолкнуть, взял силой и использовал, хотя она вряд ли отдавала себе отчет в своих желаниях.

В конце концов она отвернулась от него, начав использовать преимущества своего положения, поддавшись искушению власти и меняя любовников как перчатки — любовников, самым изобретательным из которых был Амнор. Он оказался очень полезен ей, и не в последнюю очередь как убийца. Но больше всех она привязалась к Орну эм Элисаару, ибо он обращался с ней, как со шлюхой, и тем самым, как ни странно, полностью ее удовлетворял.

На четвертый месяц снега отступили под натиском дождей. Через девять дней под набрякшими дождем желтыми тучами из Корамвиса выступила готовая к войне армия.

Возглавлять ее выбрали Атулла Иллумского — Дракон-Лорда, который прежде командовал одной из горных крепостей на границе с Таддрой. Это был довольно опытный, закаленный и прямолинейный человек, привычный к сражениям, но обладавший несколько сомнительной репутацией. На роль усмирителя бунта равнинной черни его кандидатура подходила как нельзя лучше. Возможность того, что карательную операцию возглавит Амрек, всерьез не рассматривалась. Короли не размениваются на подобные мелочи. Возможно, причиной было еще и то, что Амрек часто бывал болен (о чем редко упоминали), а его власть была довольно шаткой. Некоторым даже казалось, что он боится возвращаться на Равнины. Был ли виной тому давний позор, рога обманутого жениха? Или он верил в россказни о равнинной магии и страшился проклятия давно мертвой ведьмы Ашне'е? Верил в то, что Король Равнин действительно был сыном его отца?

Стоя на лестнице и глядя на уходящую армию, Амрек ощущал смутный ужас и отчаяние, шевелившиеся где-то в глубине его души. «Я бессилен перед этим призраком», — пронеслось у него в сознании. Он взглянул на женщину, стоящую у него за спиной.

— Итак, матушка, наш бравый капитан отправляется в поход.

— Мы будем молиться богам за его успех, — сказала она бесцветным голосом.

— Ты считаешь, что Атулл будет разбит, — произнес он, подходя к ней почти вплотную. На лбу у нее прорезались тонкие, еле заметные морщинки, что встревожило и обрадовало его одновременно. — Не надейся, что равнинные крысы в конце концов убьют меня.

Она помотала головой. Ей вспомнился Ральднор — и светловолосая женщина, наславшая на нее змею в склепе Редона.

«Неужели я опять приняла живого за мертвого?» На ум ей пришла могила в Речном гарнизоне. Нет. Она не станет разрывать могилы, что бы там ни лежало. Она больше не хотела ничего знать, ибо если она снова упустила его…

Всю ночь в ее спальне приглушенно горели лампы. Она начала бояться темноты.

Войско Атулла двигалось через Оммос. Оммосцы повадились бросать в пылающие чрева своих Зароков тряпичных кукол с желтыми волосами. В небесах глухо ворчал гром.

Когда они шли через Зарависс, неудачи преследовали их одна за другой. Колеса отваливались, деревья падали, преграждая путь. Между Абиссой и Тираи, во время переправы через реку, вздувшуюся и мутную от дождей, под ними разошлись бревна. Колесницы, люди и животные барахтались в бурном потоке и шли на дно, не имея сил бороться с ним. По ночам в лагере то и дело поднималась тревога, но темные силуэты, которые не удавалось задержать, удирали в холмы. Провиант разворовывали, скакунов отвязывали. Время от времени словно сама собой загоралась одна из палаток, и ветер разносил искры.

Атулл разослал гонцов. Скоро до Тханна Рашека дошел приказ: «Ваши люди препятствуют нашему продвижению. Остановите их».

Ответ Рашека был исключительно учтивым: Зарависс пострадал от суровой зимы и предшествовавшего ей неурожая, и голод вынуждает бедных людей грабить на дорогах. Если бы Рашек знал способ повлиять на бандитов, он был бы счастливым человеком. Он сам умоляет Повелителя Гроз подсказать ему, как справиться с этой напастью.

Войска Атулла добрались до Сара, страдая от проливных дождей, и обнаружили, что город охвачен беспорядками. За полчаса до того на сарских дозорных башнях зажглись алые сигнальные огни. На рассвете пастухи заметили войско, двигающееся по Равнинам на север.

Население Сара было вне себя от страха — как перед солдатами Атулла, так и перед войском с Равнин. Толпы беженцев покидали город, уводя плачущих детей и блеющий домашний скот. Даже если все слухи были правдой, они были уверены в том, что Ральднор, сколько бы ни объявлял себя одним из сынов Сара, не пощадит город.

Драконы двинулись к Равнинам и пересекли границу ранним вечером. Никаких следов передвижения армии они не заметили.

— Те пастухи, должно быть, хлебнули лишку, или им приснилось, — заметил один из капитанов Атулла. — Думаю, эти крысы все еще прячутся в своих развалинах.

С наступлением сумерек они разбили лагерь на берегу неширокой речушки, в леске, который хоть как-то защищал от дождя. Вскоре в темноте замелькали светлячки их костров. Часовые обходили лагерь. Они даже не тревожились, ибо не ожидали ничего необычного.

Перед самым рассветом часовой на западной стороне лагеря услышал шорох мокрой листвы и пошел посмотреть, в чем дело. Обратно он не вернулся.

— Пожар!

Крик заметался по узеньким проходам между палатками. Люди вскакивали, кашляя и ругаясь, животные кричали и метались у привязей, срываясь и убегая прочь, взмыленные от ужаса. Ночью дождь ослабел, но почти ничего сухого, что могло бы гореть, уже не осталось. Тем не менее пропитанный водой подлесок тлел. Лагерь окутывал густой удушливый дым.

Атулл ощупью выбрался из палатки, протирая слезящиеся глаза. Никакой надежды на упорядоченное отступление не было. Люди и животные врассыпную бросились из леса.

За деревьями, подсвеченные первыми неяркими лучами солнца, неожиданно материализовались человеческие фигуры. Глухо лязгнули мечи, засвистели копья. Дорфарианцев, в своей гордыне и злополучной надменности не ожидавших ничего подобного, порубили на куски, пока они в панике выбирались из дымящейся западни. Враг вдвое уступал им в силе и численности, и по сравнению с ними был вооружен из рук вон плохо. Однако дым и внезапность сыграли ему на руку. Гибель дорфарианцев была быстрой и бесславной. Сам Атулл тяжело рухнул на землю с ругательством на устах и степной стрелой, засевшей в его кишках.

Их выкурили из логова, точно оринксов, обитающих на холмах вокруг Корамвиса. Эту хитрость отлично помнил человек, однажды охотившийся вместе с корамвисцами в тот день, когда задрожала земля.

Нескольким солдатам удалось уклониться от окровавленных клинков и бежать. Это было постыдное бегство, но им все равно не удалось обмануть смерть. Кое-кто бесследно исчез в Зарависсе. Тех же, кому удалось добраться до Дорфара, повесили — всех до единого.

Так же неожиданно с севера появились корабли, похожие на черных лебедей.

Они покачивались на морских волнах — суда из Шансара и Ваткри, идущие в Оммос вдоль темных берегов Ланна, огромный шансарский и вардатский флот, проскользнувший мимо варварской Таддры, направляясь в Элисаар и Закорис. И. пока еще далекие, скрытые Драконьим гребнем, с тыла к Дорфару подбирались тарабаннские галеры с кроваво-красны ми парусами.

Их постройка заняла долгое время. Ваткри лишила свои леса всех вековых деревьев и превратила сухопутную армию во флот, которым командовал Джарред. Шансарцы, жаждущие заполучить земли Висов, скакали вокруг своих черных парусов, осененных гербами бесчисленных королей, и распевали пиратские песни. Белокурые богини с чешуйчатыми хвостами склонялись к воде с задранных кверху корабельных носов рядом с загнутыми птичьими клювами и оскаленными пастями водяных змей.

Воодушевление, покинувшее их вместе с беловолосым мужчиной, все еще двигало ими в разнообразных направлениях. Они остановились в нескольких милях от Виса, ожидая, точно тень вечернего солнца. Время еще не пришло. Они должны были получить сигнал, который узнают их жрецы — мысль, Послание. Оно могло прийти от посвященного с Равнин — магическое причастие, передаваемое от одной группы восприимчивых к другой. Многие верили, что он один отдаст этот приказ — человек, которого звали Ральднором. Особенным трепетом это имя наполняло пиратов. В некотором смысле они даже обожествляли его.

Шли дни. Разразился шторм, и корабли Тарабанна с алыми парусами отошли чуть дальше от берега.

— Он в Зарависсе, — сказал Мелаш, верховный жрец Ашкар Ваткрианской. Широкие палубы охватило безмолвное, тревожное веселье.

Первое указание получили сорок шансарских пиратских кораблей.

Жрецы выкрикивали приказы с побледневшими лицами. Паруса надулись, окованные железом весла вздыбили стеклянную поверхность моря и погнали корабли в бухту Саардоса, столицы элисаарских королей со времен Рарнаммона.

На палубы выкатили орудия. Ложки катапульт, со звоном сорвавшись с кожаных ремней, обрушили шквал белого огня на прибрежные особняки и торговые кварталы. Пламя с треском лизало здания и рвалось к небу. Пираты, неистовствуя, соскочили на полыхающую пристань, разбежались по тлеющим рыбачьим лодкам и причалам и принялись убивать ничего не подозревающих солдат, высыпавших из стен гарнизона.

В ту ночь Саардос сгорел дотла — жуткое предостережение всем темноволосым расам. От древних дворцов не осталось камня на камне; гарнизон сдался на рассвете. Воющая и рычащая толпа захватчиков бросилась терзать труп павшего города. Король через задние ворота бежал в крепость Шау, чтобы собрать там войско. В панике бегства и пылающей тьме его военачальники так и не поняли, кто был их противником. Они сочли, что на них напал Закорис или Таддра, и мир сошел с ума.

Равнинная армия оставила Сар нетронутым, но тем не менее совершенно опустевшим.

Над заравийскими степями стоял теплый, с легким оттенком зловония, запах лета. По пути им то и дело попадались маленькие городки — они проходили их чуть ли не через каждую милю. Зарар они обошли стороной, и над башнями его гарнизона не поднялся сигнальный дым, хотя дозорные заметили их. Время от времени к ним подъезжали люди, вливаясь в войско — по двое, по трое, реже в одиночку.

Придорожные поля были пустынными, а фермы безмолвными, но полными встревоженных глаз. Степняки брали очень немного и совсем ничего не воровали. Близ Тираи луга алели цветами, а жители останавливали их, пригоняя подводы, груженные пивом и хлебом для войска Ральднора. Были там и женщины, бросавшие солдатам красные цветы. Степняки невозмутимо смотрели, ланнцы смеялись, заравийцы кланялись и втыкали цветки в петлицы. Цветы валялись под ногами животных, издавая пьянящий аромат. Для Ральднора это лето ничем не отличалось от прошлого.

Темноглазые девушки все еще заглядывались на него. Но теперь он был другим, не искателем приключений из Сара, а божеством в теле героя. Их вздохи немного изменились, но меньше их не стало.

Тханн Рашек был в Лин-Абиссе, в белом дворце с витыми золотыми колоннами. Он велел передать войскам, вошедшим в его страну, следующие слова: «Мой город безоружен перед вами. Мы открываем ворота и взываем к милосердию Ральднора, сына Анакир».

В тот вечер в Городе наслаждений царило оживление, хотя и не из-за гостей с Равнин. Ланнцы и заравийцы правили бал, вкушая щедро предлагаемые этим городом плотские удовольствия.

«На Равнинах не слишком любят женщин», — жаловались хорошенькие дочери Ясмис.

«Мужчин тоже», — вторили им ее смазливые сыновья в Оммосском квартале. Воздержанность этой белокурой расы, хотя они всегда о ней подозревали, стала для них большим разочарованием.

В тот вечер Ральднор ужинал у Рашека.

— Итак, нас все-таки завоевали, — произнес заравиец. — Какая жалость, что мы не смогли оказать вам никакого сопротивления.

Он был сам не свой от любопытства. Сейчас он с ироническим удовольствием наблюдал за манерами, достойными дорфарианского принца, но заметил и то, до какой степени сила, управлявшая этим человеком, опустошила его душу. Но кто смог бы усомниться в том, что он был плотью от плоти Редона? «Разумеется, он погибнет в Дорфаре, — думал Рашек. — Драконы Амрека намного превосходят численностью его армию, превосходят настолько, что невозможно даже оценить. Им не повторить сарской удачи. Скоро они будут разбиты. А этого необыкновенного человека проведут через весь Корамвис в золотых цепях и умертвят каким-нибудь изощренным способом, выдуманным Амреком, ибо кто не согласится с тем, что Амрек ненавидит и страшится моего удивительного гостя? Что ж, возможно, Ральднор отправится вслед за ней. Если только духи способны любить…»

Когда на следующее утро войско Ральднора покинуло Абиссу, вслед за ними галопом поскакал всадник на черном зеебе. Заравийский полк с радостью принял его в свои ряды, но на закате, когда они снова устроились на ночлег под открытым небом, пришелец появился у тускло-коричневого шатра Ральднора, безликой потрепанной палатки, которая пристала бы скорее какому-нибудь младшему зарарскому офицеру.

Ему во что бы то ни стало требовалось попасть внутрь. Ланнец, о котором он слышал, пил вино с двумя капитанами наемников. Ральднор стоял у лампы, читая свиток из тростниковой бумаги.

— Ну, друг мой, — сказал заравиец, оглянувшись по сторонам, — кто бы мог подумать?

Ральднор обернулся. Заравиец, увидев его лицо впервые за минувший год, осекся.

— Зарос, — произнес Ральднор. — Ты очень кстати.

Он протянул руку, раздвинув губы в том, что у обычных людей обозначало улыбку. Зарос тревожно засмеялся.

— В общем, я пришел, чтобы увеличить твою армию на одного человека. Это необычайно громадный вклад.

Позже, сидя у дымного костра в зябкой ночи, Зарос писал письмо Хелиде, которая и понятия не имела, что тот способен на нечто подобное.

«О, клянусь богами, любовь моя, до чего же он изменился! Полагаю, чего-то в этом роде и следовало ожидать, но не до такой же степени! Я, как ты знаешь, испытывал к этому человеку теплые чувства. Но с тем же успехом я мог бы пожать руку бронзовому идолу. Нет, он обращался со мной как нельзя лучше, хотя меня бы вполне удовлетворило неприветливое ворчание, поскольку, как ты знаешь, я по большому счету не создан быть солдатом. Но он больше не тот, каким я его помню. Можешь ожидать меня обратно в любой день, хотя я постараюсь добить это дурацкое дело, если сумею. В тот самый миг, когда я пишу это письмо, проклятый зееб, которого я стащил у твоего дядюшки, уже сожрал половину моей еды. Я пообещал ему, что съем его самого, если мы когда-нибудь доберемся до Дорфара».

В Корамвисе Амрек и пальцем не шевельнул. До них дошли слухи о пожаре и кровавой бойне на западе — в Саардосе, разоренном светловолосыми пиратами. Но все же это был всего лишь слух, подобный множеству диких россказней, которые в изобилии рождались на устах перепуганных висов.

И снова в Зарависс поскакал гонец, вернувшийся обратно кружным путем из страха перед войском Короля Равнин.

Ответ Тханна Рашека был, как обычно, учтив, но на этот раз таил в себе острый шип.

«Еще раз заявляю, что у меня нет войска, способного противостоять армии народа Равнин. Хотя и неизменно пекущийся о чести Дорфара, я всего лишь старик. Можно ли обвинять меня в том, что мои города капитулировали в ужасе перед дикими степняками, когда даже собственные солдаты Вашего величества были вынуждены бежать?»

— Он просит войны, ну что ж — он ее получит! — процедил Амрек.

Совет хранил молчание. Степняки тоже просили войны, но Амрек почему-то не сделал ни единого шага, чтобы разделаться с ними.

— Повелитель Гроз, разве можно оставлять всю защиту на оммосцев? Необходимо послать солдат…

— Так позаботьтесь об этом, — проскрежетал Амрек. Его глаза постоянно возвращались к письму, которое он держал в руках все это время. Он поднял его, показав им малиновый воск с оттиском дракона с женской головой, символа Зарависса.

— Анак, — прошипел он.

Совет все так же молчал. Глаза у всех бегали.

— Анак! — завизжал Амрек. — Он смеет изображать на своей печати змеиную богиню! — вскочив с трона, он ткнул в сторону шестерых личных телохранителей, плечом к плечу стоящих за его спиной. — Заравийца! Найдите мне в Корамвисе какого-нибудь заравийца и приведите его сюда.

Два солдата в черных плащах вышли с непроницаемыми лицами.

Они отыскали в бедном квартале какого-то заравийского портного. Его жена бежала за ними всю дорогу, причитая и умоляя их, пока они волокли бедолагу по узким переулкам до широких белых улиц, а потом мимо обсидиановых драконов Аллеи Рарнаммона. Избранники Амрека посмеивались, а прохожие откровенно смеялись, ибо заравийцев, которые должны были прижечь гнойную язву восстания Равнин, но не справились с этим, в городе не слишком-то любили.

Драконы втащили испуганно хнычущего портного в зал Совета и поставили перед королем. Амрек вытащил из-за чьего-то пояса кинжал и распорол ветхую рубаху портного.

— Твой хозяин, Рашек, вонючий Лис с заравийской помойки, послал мне один подарок, который ты отнесешь ему обратно.

Он ударил ножом. Хлынула кровь. Портной дико закричал и не прекращал кричать, пока Амрек вырезал на его спине схематичное изображение восьмирукой женщины со змеиным хвостом.

Наконец, дрожа, Амрек уронил нож на плиты пола. Заравиец потерял сознание.

— Уберите эту падаль. Отправьте его в Абиссу, живым или мертвым.

Тишина, стоявшая в зале, казалась такой густой, что была почти осязаемой. Старое лицо советника Матона было серым и морщинистым. От вида крови ему стало дурно.

Катаос, не двигаясь, сидел в полумраке.

Больше не было никаких сомнений в том, что Амрек совершенно безумен.

В Оммосе свирепствовала чума.

Она пришла вместе с летней жарой. Люди мучились болью в животе, чернели и умирали. Из гарнизона в тысячу дорфарианцев, размещенного в Хетта-Паре, которому пришлось хуже всего, осталось в живых всего двести, да и те в большинстве своем еле держались на ногах.

К тому времени степняки уже взяли Уткат, где когорта оммосских солдат, сражавшихся с ними на равнине Орш, непостижимым образом обратилась в паническое бегство. В конце концов сошлись на том, что виной всему губительное действие недуга и некоторые глупые предрассудки. Оммосцы перестали жечь желтоволосых кукол. Некоторые, как утверждали нерешительные слухи, вместо этого жгли восковые изображения Амрека. Все степняки поголовно были колдунами, заключившими сделку с адом и его порождениями — баналиками, анкирами и демонами.

В конце концов новости дошли даже до Оммоса. Саардос действительно был разорен, а элисаарский король убит в Шау беловолосыми берсерками, в бою впадавшими в неистовство и, похоже, совершенно неуязвимыми. Элисаар по меньшей мере уже не мог снабдить Амрека войсками для его ожидаемого наступления, хотя Закорис и прислал щедрый верноподданический дар в три тысячи человек — с радостью и презрением. Закорианцы не боялись пиратов. Ханассор, недосягаемый в сердце своей скалы, смеялся над морским сбродом, кто бы это ни был. Пускай сотрут Элисаар с лица земли и двигаются дальше. Но все же кто это был? Оммосцы имели ответ на этот вопрос: дьяволы, вызванные из Вод Эарла тем же колдуном, который поразил их чумой.

Армия Короля Равнин добралась до Гопарра и приготовилась к осаде. Примечательно было то, что, невзирая на эпидемию, свирепствующую в осажденном городе, ни один человек из армии Ральднора, будь он вис или степняк, не заразился.

В тягучей жаркой синеве ночи стрекотали сверчки, шелестя хрупкими крылышками.

На склоне у стен осажденного Гопарра лежал мужчина с Равнин. Время от времени он вздрагивал, не просыпаясь. Сверчки тревожили его сон.

К нему пришло ее лицо, ее забытое лицо. Оно было белым, совершенно белым, и прозрачным, как хрусталь. Оно висело в воздухе, будто маска.

— Аниси, — пробормотал он.

Рядом с ним не было никого, находящегося столь близко, чтобы услышать его лихорадочный шепот или проникнуть в его спящий разум. Он всегда очень тщательно заботился о том, чтобы спать в одиночестве.

Далеко вверху небо распорола фиолетовая молния.

Рас резко проснулся, словно от толчка. Пробуждение каждый раз становилось для него пыткой, ибо наяву он знал, что она мертва, а он — жив. Наяву он забывал ее лицо, помня лишь смутный образ.

Когда копье раскололо его череп, и он убил Йир-Дакана в верхней комнате, ему вдруг неожиданным откровением пришла уверенность в том, что надо сделать.

Он должен убить Ральднора.

Никогда прежде ему не приходил в голову такой способ исцеления от его боли, но тогда, лишив жизни Йир-Дакана, он понял, как легко и благотворно для его безжизненной души проливать чужую кровь.

Но Ральднор больше не был земным человеком. Теперь он стал вместилищем воли богини, бездушным, как и сам Рас, способным умереть, но неуязвимым для палача из плоти и крови. Лишь судьбе, а не чьим-то рукам, под силу остановить сверхъестественное существо, в которое он превратился.

Рас поднялся на ноги и направился к загону с зеебами. Миновав двух часовых-степняков, он накрепко закрыл и запер на замок лихорадочный огонь, пожиравший его душу.

Перед его мысленным взором проплыли черные лебеди, на всех парусах спешащие в Закорис или ждущие у дорфарианских и оммосских берегов. В его мыслях завертелся калейдоскоп возможностей. Как когда-то тот, другой, он в последнее время прилагал все усилия, чтобы изучить дорфарианцев. Но при этом он не видел в них своих врагов. Они были для него средством достижения цели.

Он вывел зееба из загона и вспрыгнул на него.

Мускусная листва расступилась, открыв побледневшую луну. Никто не остановил его. Единство степняков было таким, что в этом не виделось смысла.

Отъехав на три мили от лагеря, он наконец вспомнил о своих волосах и коже и натянул капюшон.

22

Корамвис, когда он подошел к нему, показался ему сотканным из белого пламени.

Застианские месяцы уже начались. Днем стояла небывалая жара, такая оглушающая, что казалась дурным предзнаменованием, но для Раса это не значило ничего. Стражники у огромных ворот, не ожидая ничего необычного от одинокого пешего путника и одуревшие от солнца и неба, едва взглянули на него.

Через несколько миль от Хетта-Пары Рас влился в большую группу оммосцев, намеренных оставить между собой и степняками как можно больше миль. К тому времени он уже вытемнил волосы и кожу какой-то едкой краской, растворимой в воде. Делая это, он не ощущал предательской насмешки судьбы — даже когда вошел в Корамвис. Он не вспоминал прошлое Ральднора, ибо Ральднор стал для него просто мишенью — не больше и не меньше.

Краска разъела его плоть, кожа покрылась мокнущими язвами, но он едва замечал их. Оммосцы, однако, старались держаться от него подальше, считая его струпья какой-то новой разновидностью чумы.

Из-за эпидемии караван задержали на границе Дорфара. Солдаты грозили им копьями, прижимая к реке, служившей естественной границей. Они не хотели, чтобы недуг перенесся на их землю. Рас спустился по течению, под покровом ночи перешел реку вброд и продолжил путь в одиночестве.

Путешествие не отложилось в его памяти, и лишь город заставил его очнуться — не ради себя самого, но ради цели. Белоснежная голубка Корамвиса, сидящая на своем огненном гнезде, не тронула его чувств. В его сознании не было места любопытству, а наблюдательность давно увяла на бесплодной почве его души. Поэтому он не увидел ничего прекрасного, как не увидел беспокойства, подточившего эту когда-то безмятежную белизну.

Почти на каждой оживленной улице можно было увидеть солдат — в основном наемников из Иски и Корла или черных закорианцев. В других кварталах, на более узких и бедных улочках, целые семьи укладывали пожитки, готовясь к бегству. Кухонная утварь, тюки с одеждой и мебель шаткими грудами громоздились на подводах. У порога, прямо под палящим солнцем, возчик получал свою плату с похожей на корову шлюхи.

Везде чувствовалось ноющее напряжение, даже детей, обычно играющих на улицах, не было видно. Винные лавки закрыли ставни, словно поджали губы.

Рас не улавливал всего этого. Он ехал, глядя прямо перед собой, медленно и безмолвно — уродливый призрак, живое воплощение внезапного суеверного страха, охватившего Корамвис. Ибо его жители уже начали верить в колдунов.

В полдень он перебрался через Окрис и начал спрашивать дорогу. Люди смеялись и плевали на раскаленные мостовые.

— Катаос! Слыхал, Йулл, ему нужен Катаос, клянусь богами!

Женщина, сидевшая на ступенях храма, откуда в небо поднимались сладковатые дымки, в ответ на его невыразительный вопрос вскинула глаза и махнула рукой. Чуть позже какой-то мальчишка проводил его к стене роскошной виллы, попутно обчистив его карманы от завалявшейся там мелочи.

Над воротами распростерся бронзовый дракон Элисаара. Два стражника лениво обшаривали улицу щелочками глаз.

Рас заколебался. Его разум видел лишь необходимость проникнуть туда во что бы то ни стало. Он вернулся на улочку, где недавно заметил колодец.

Через несколько минут два часовых эм Катаоса с бранью очнулись от своей ленивой полудремы, ибо на мостовой перед ними стоял желтоволосый выродок с Равнин, глядя на них студенистыми глазами.

Лики разогнулась и принялась лениво покачивать колыбельку, в которой лежал ребенок. Ее ребенок, сын Ральднора. Его няньки взяли привычку называть его Рарнаммоном, и она подозревала, что они делают это из желания досадить ей. Его головку покрывали завитки темных кудрей, похожие на цветочные бутоны. У него были необыкновенные глаза — не темные и не золотые, но какая-то странная смесь того и другого, а маленькое сердитое личико то и дело багровело, точно помятый плод, когда он заливался плачем.

Лики бесстрастно качала колыбель, и дитя смотрело на нее с отчужденным недоверием под стать ее собственному.

На ее пальцах сверкало несколько драгоценных камней. Платье ее было из редкостного узорного шелка. Ее положение с тех пор, как исчезла Астарис эм Кармисс, значительно улучшилось. Она пользовалась личным покровительством лорда Катаоса, как уже заметил весь Корамвис. Немногим из камеристок Астарис повезло так же.

Сама Лики была не слишком уверена в своем положении. Пока она носила дитя, Катаос не делал ей никаких предложений, за исключением предложения остаться в его доме. Она чувствовала, что обязана этой галантностью не его участию или своему состоянию, но просто тому, что в данный момент он не нуждался в ней, однако предвидел, что в будущем она может зачем-либо ему понадобиться. Она знала, что он использует ее так, как сочтет нужным, и это знание лишало ее присутствия духа, хотя никакой альтернативы она не видела. Как только ребенок появился на свет и Катаос все как следует обдумал, он принялся добиваться ее со сладострастной настойчивостью влюбленного. И снова она отчетливо поняла, что в его действиях нет искренности, и он делает это лишь ради забавы. Действительно, как только он достиг своей цели, его любовный интерес тут же угас.

Она убрала руку с колыбели. Ребенок брыкался в пеленках. Каждый раз, глядя на него, она со странной и горькой радостью отмечала, что он не унаследовал красоты Ральднора.

Внезапно во внутреннем дворике поднялся какой-то шум. Лики услышала топот бегущих ног и голоса, зовущие Катаоса. В приступе мгновенного ужаса она вообразила вражескую армию, стоящую у ворот, но спокойствие Корамвиса подсказало ей, что происходящее, что бы это ни было, касается лишь этого дома.

Она подошла к длинному окну и выглянула вниз. Центр вымощенного белыми и черными плитами четырехугольного двора занимал необычный фонтан. Вода и брызги были выточены из ограненного хрусталя, в который были вставлены лилии из слоновой кости. Вне всякого сомнения, подобный обман был совершенно в духе Катаоса. Иногда птицы подлетали к поверхности и пытались пить, щелкая когтями по мертвым цветам.

У фонтана стояли два стража в желтой форме Катаоса, а между ними жался тощий скелетообразный человечек с лицом и шеей, покрытыми язвами. У него были желтые волосы степняка.

У Лики все поплыло перед глазами, и она ухватилась за подоконник, чтобы не упасть. Такое воздействие на нее оказал не человечек внизу, а образ другого человека, внезапно возникший у нее в мозгу.

Через секунду на пороге двери, ведущей во двор, появился Катаос. Он был абсолютно спокоен, и происходящее не слишком его интересовало. Она и не ожидала ничего другого.

— И что тебе здесь нужно?

Желтоволосого била дрожь. Его голос, когда он наконец раздался, оказался холодным и глухим, как будто доносился из могилы.

— Я могу рассказать вам кое-что интересное, лорд-советник. О Ральдноре, сыне Ашне'е. Это встревожит Корамвис.

Лики ощутила, как к горлу подступил обжигающий страх — страх и что-то еще. Вцепившись в подоконник, она вспомнила Ральднора Сарита. При дворе и на этих улицах Короля Равнин никогда не называли никаким другим именем. Нижний город знал его как Ральднора Похитителя невест, ибо они еще не забыли Астарис. Умолкали они лишь в присутствии Амрека. При нем никто не решался даже упомянуть о Саре. Многие капитаны и военачальники в своем кругу перемывали кости Крину, Дракон-Лорду, приютившему врага Дорфара, но их оружие, как и их злость, не могло быть пущено в ход.

— Чтобы заставить Корамвис бояться, нужно кое-что побольше, чем нашествие крыс, степняк, — холодно бросил Катаос.

— Но там больше крыс, чем вы полагаете. Вспомните Саардос и Шау. Ральднор действует не в одиночку. У него есть корабли и люди, пришедшие ему на помощь из-за моря, о чем Дорфар в своем величии ничего не ведает.

— Для доносчика ты чересчур много мнишь о себе, — негромко пробормотал Катаос. — Зачем предавать свой народ? Не окажется ли так, что это Ральднор послал тебя сюда? По какой-нибудь неясной мне причине — например, для того, чтобы раздуть панику?

Человечек улыбнулся — но это был оскал черепа.

— У меня больше нет народа. У меня есть только одно желание. Я хочу, чтобы Ральднор умер как можно скорее, а когда он умрет, я хочу, чтобы вы убили меня, лорд-советник.

— Уж это, по крайней мере, я твердо могу тебе обещать, — Катаос обернулся к стражникам. — Ведите его во Дворец.

Они скрылись за дверью, а Катаос сказал, не поднимая глаз на ее окно:

— Ты тоже приходи, Лики. Я буду тебя ждать.

Но когда она повиновалась ему, дрожа от непонятного страха, то очутилась перед запертой дверью, дожидаясь, видимо, когда степняк закончит говорить.

Как-то раз, уже живя в этом доме, она услышала рассказ, будто Катаосу давно было известно, что Ральднор — сын Редона. Ох, как же мало она знала этого человека, который сейчас держал в руках всю ее жизнь!

В конце концов ей все-таки позволили войти. Равнинного уже не было, и она не имела представления о том, куда его увели — то ли за наградой, то ли на смерть.

— Как сегодня ребенок? — тут же осведомился Катаос.

— Спасибо, неплохо, — она непонимающе воззрилась на него, удивленная странным вопросом.

— Отлично, — Катаос улыбнулся. — Думаю, то, что Ральднор до сих пор не видел своего сына — большое упущение.

И мгновенно, хотя все еще ничего не понимая, она ощутила, как ее захлестнуло волной ужаса.

Улицы Карита были пустынны. Хотя чума пока не добралась сюда, три дня назад до них дошла весть о падении Гопарра, и оммосцы жались, напуганные тенью колдуна. Лишь несколько брошенных домашних животных бродили по улицам, ища крова и пищи.

На дозорной башне дорфарианский солдат догрызал кусок жареного мяса, обшаривая взглядом горизонт. Здравомыслие Катаоса вызывало у него большие сомнения, что бы там ни думал по этому поводу Совет в Корамвисе. Он скорее стал бы ждать, что корабли выплывут из облаков, а не из этой воображаемой страны за морем, в чьем существовании он вовсе не был уверен. Да и мысли об обреченном гарнизоне Хетта-Пары тоже не давали ему покоя. Кто знает, может, болезнетворные миазмы уже успели проникнуть и сюда? Проклятому Катаосу уж точно не было никакого дела до рядового, который вечно вынужден отдуваться за дурацкие идеи других.

Он ненавидел этот покинутый город, полнившийся эхом и призраками. В башне было жарко, но его то и дело охватывала дрожь. Застис кровавой раной висела в ночном небе, и ему хотелось женщину; желание было мучительным и неотступным. Он не мог дождаться, когда же закончится его дежурство. Время от времени до него доносился женский крик. Скорее всего, она рожала, а муж-оммосец счел ее слишком неуклюжей, чтобы взять с собой, и оставил здесь на волю Зарока. Солдата не слишком заботили ее мучения и явный ужас, но каждый раз, когда крики начинались снова, они невыносимо действовали ему на нервы. Ему страстно хотелось пойти, разыскать ее и хорошенько отлупить, чтобы заткнулась наконец.

Он доел мясо, выкинул кость из окна и услышал, как она ударилась о камни внизу. До него донеся торопливый шорох лапок — какая-то мелкая зверушка уволокла добычу в темноту. За двором приблизительно футов на сорок тянулась скала, переходящая в бледную кляксу берега, где волновалась небольшая зыбь. Он различил на песке темную линию катапульт, а в самом море — покачивающиеся на якорях оммосские рыбачьи лодки, которые тянулись вдоль берега насколько хватало глаз.

Он лениво глянул дальше, на горизонт. Там двигалось что-то темное, смутно дымящееся.

На миг паника сжала его горло. Он вспомнил Элисаар, среди ночи врасплох захваченный флотом, взявшимся буквально из ниоткуда, потом вскочил на ноги и, перескакивая разом через три ступени, бросился наверх, где висел гигантский колокол.

Над водой разносился смутный, еле слышный звон колокола.

Здесь были солдаты из Ваткри и вардатские моряки, плывущие на огромных носатых кораблях, некогда бывших лесными деревьями; были и шансарские пиратские корабли с черными парусами, в свете Звезды казавшимися еще чернее. Они прошли многие мили ради того, чтобы увидеть этот клочок суши, этот укрепленный городок, и еще долго ждали сигнала от беловолосого человека, которого они звали Ральданашем.

Джарред Ваткрианский вглядывался в темный берег.

— Корабли, капитан!

— Это так, мой лорд. Но на них никого нет.

Напрягая глаза, они пытались уловить на низких палубах хоть какое-то движение. Вместо этого движение произошло на скалистом берегу.

— Катапульты! — закричал Джарред. Им уже овладела какая-то чуждая, неведомая сила. Он приказал своему кораблю стрелять, но струя белого огня не достигла цели, с шипением опав в море.

— Клянусь Ашкар! — закричал капитан. — Мой лорд… их боги наслали на них безумие! Они целятся не в нас, а в свои суда!

Сгусток оранжевого пламени расцвел на берегу и обрушился на крошечные кораблики, лениво качающиеся на спокойной воде.

Люди ругались и недоумевали. Шансарцы хохотали и выкрикивали оскорбления в пылающую тьму.

Оммосские лодки взлетели на воздух, разметанные чудовищным взрывом, словно в море вдруг пробудился какой-то подводный демон. Столб ослепительного пламени взметнулся вверх и наружу, достигнув восьмидесяти футов в высоту, а вслед за тем на передние ряды ваткрианских галер обрушился ливень обжигающей черноты. Водоворот пронизывали красные огни, а следом мчалось пламя. За первым взрывом грянул второй, потом третий, четвертый, и с каждым новым взрывом следующий срывался с цепи все быстрее, как будто пылающий ад перекидывался с судна на судно. Все море ходило ходуном и кипело.

— Нефть! — ослепленный капитан, рухнув на колени, рыдал на палубе. Люди исходили криком, глядя, как лопается от жара их кожа, обнажая плоть.

Корабль Джарреда полыхнул первым. Его парус распался на сморщенные черные клочья, точно крылья глупого мотылька, влетевшего в пламя огромной свечи. Фигура Ашкар на носу начала оплывать — слоновая кость потекла не хуже воска. Занялся шпангоут. Море казалось озером жидкого золота.

Люди спрыгивали с охваченных огнем палуб и тонули в пылающей воде. В воздухе стоял дым и вопли.

Шансарские корабли, шедшие последними, отступили, подобрав всех, кого можно было, и оставив гордость Ваткри догорать.

На берегу больше не предпринимали никаких действий. В этом не было необходимости. Бушующая стена огня разбежалась во всех направлениях.

Бочонки с нефтью на оммосских лодках продолжали взрываться, затягивая дымом небо. Пожар не утихал всю ночь.

В розовом дымном тумане, павшем на море с рассветом, крошечные морские существа вынесло на песок у подножия Карита, а обнаженные тела мертвых плавали, стучась о скалы обгорелыми до кости руками. Одно из этих тел еще вчера было Джарредом. От вражеского флота не осталось и следа, если не считать все еще дымящихся деревьев со странными обугленными носами, которые лежали в песке на боку, словно переломанные шеи лебедей.

— Откуда он знает все эти штуки, друг мой Яннул? Неужели тот Ральднор, с которым мы вместе ходили по шлюхам, стал колдуном из книг?

Яннул пожал плечами. У них с заравийцем Заросом завязалось что-то вроде осторожного товарищества, отчасти с целью убедить разобщенных ланнцев и заравийцев в лагере, что это возможно. На закате в висских подразделениях армии царило приподнятое настроение. Гопарр пал, и это была первая крепость, которую они разграбили. При первой капитуляции гопаррцы попробовали схитрить, и Ральднор отдал город на разграбление с беспощадной справедливостью, которой они уже привыкли ожидать от него. Степняки не принимали участия в грабежах. Они молча сидели у своих костров, вне всякого сомнения, переговариваясь в мыслях, как мрачно заключил Зарос. Он тоже ощущал тревожную неуверенность в народе Равнин и его механических, бесстрастных способностях.

А потом еще пришло это Послание, или как там его. Каким-то образом Ральднор теперь знал, что часть союзного флота изгнали из Оммоса, а больше половины — уничтожили.

— Как бы там ни было, ясно одно, — заключил Зарос. — Дорфарианские и оммосские солдаты выйдут нам навстречу, а помощи от ваших заморских друзей ждать больше не приходится.

— Их юный король погиб в море, — сказал Яннул. Это расстроило его по многим причинам. Он почему-то отождествлял Джарреда с мальчиком, сидевшим на престоле Ланна.

— Скверно, но это касается всех нас. Очень жаль, что я больше никогда не увижу мою Хелиду. Чудо, а не женщина. Одна из очень немногих, кто думает головой, а не задницей. Ах, Яннул, ностальгия… Интересно, она заложит алтарь в мою честь или просто прыгнет в постель к одному из богатых и смазливых младших братцев моего проклятого папаши? А кто та девица, к которой ты так стремишься все Застианские ночи? Ах да, желтоволосая Медаси.

Яннул усмехнулся.

— А что там с этим Тара… Тарабан… — как там его? — флотом, плывущим к Дорфару? Если драконам известен наш план, там нас тоже не ждет ничего хорошего. Нет, погоди, я догадался. Ральднор послал этим кораблям предупреждение.

— Именно так.

— О, клянусь богами! Полагаю, с каритским войском он тоже разделается при помощи колдовства.

— Кто его знает, Зарос. Эта чума в Оммосе кажется мне очень странной. И я рассказывал тебе о пыльной буре в Ваткри.

— Предполагая, что нам следует беречь наши жалкие силы для Корамвиса, что теперь стоит между нами и Дорфаром, если не считать Карита?

— Хетта-Пара прямо на севере, где почти не осталось жителей. И небольшой дорфарианский гарнизон на том берегу реки, чтобы препятствовать распространению чумы.

. — У меня есть один план, невероятный в своей гениальности, — задумчиво протянул Зарос:. — Пойдем со мной к Ральднору и покажем ему, что могут сделать честные парни при помощи одной словесной перепалки.

Когда они покончили с этим, в лагере уже ярко горели костры и разгуливали оммосские женщины, хотя Гопарр остался в нескольких милях позади. Похоже, они были единственными, кто предпочитал ланнское и заравийское вторжение оммосскому миру.

Форгис из Оммоса, здоровенный, как бык, капитан смешанных войск из Карита, потея на ярком солнце, вглядывался туда, куда указывал его разведчик. Он терпеть не мог и эту жару, и пять сотен дорфарианцев, насмехавшихся над ним — и не за его спиной, хотя она была достаточно широка.

— Ну, ну? Что мне искать?

— Всадник на склоне, скачущий от лагеря степняков, ваша честь.

— Из равнинных?

— Нет. Видите, ваша честь, он темный.

Форгис утер со лба пот, заливающий глаза, однако так никого и не увидел. Но тем не менее стукнул копьеносца по плечу.

— Поезжай, болван, и подстрели его.

Тот сорвался с места, подняв тучу пыли. Но его усердие оказалось ненужным. Всадник внезапно наткнулся на какое-то неожиданное препятствие, его скакун споткнулся и упал, и человек скатился наземь, слетев по склону вниз и приземлившись в пыль у подножия.

Форгис без излишней спешки подъехал к нему. Незнакомец пошевелился, застонал, сел и принялся осторожно растирать лицо длинными загорелыми пальцами. Зееб беспечно отошел в сторону и пощипывал травку. Форгис издал смешок. Незнакомец обернулся и взглянул на него с отсутствующим видом. Похоже, падение изрядно встряхнуло его.

— Заравиец, да? Откуда ты? Из лагеря степняков?

Заравиец обеспокоенно зашевелил губами.

— Нет. Я… — он замялся, судя по всему, пытаясь отыскать какое-нибудь правдоподобное объяснение своему присутствию здесь.

Форгис сплюнул.

— Мы перерезаем горло собакам вроде тебя и скармливаем их зверям. Если хочешь жить, поторопись. Куда ты ехал? И почему убегал?

— Я… боги Корамвиса…

— Боги? — Форгис недоуменно нахмурился. — При чем здесь боги?

— Они мертвы, — неожиданно выговорил заравиец.

— Мертвы? Кто мертв? Боги? Боги не умирают.

— Часовые, сидящие у костров. Все мертвы.

— Ты говоришь о равнинной армии? — хрипло спросил разведчик, не в силах сдержать возбуждения.

— Армии больше нет, — отозвался заравиец.

— Если они мертвы, кто же их убил? — пробурчал Форгис.

Разведчик попятился.

— Вероятно, чума, ваша честь. Эй, заравиец, держись от нас подальше. Ты мог подхватить заразу.

Заравиец отступил в сторону.

Форгис выкрикнул несколько приказов, потом повернулся и сказал:

— Ты поведешь отряд в сотню дорфарианских пехотинцев и покажешь, где видел это, — он ухмыльнулся, гордясь собственной хитростью. Если дело в болезни, пусть ее подхватят эти, проклятые Зароком.

Заравиец в ужасе начал возражать, но занесенный меч быстро заставил его умолкнуть.

Через час дорфарианцы, показавшись на подъеме старой гопаррско-каритской дороги, увидели своих врагов, распростертых перед ними во множестве жутких поз мучительной смерти.

Драконы не стали подходить ближе и не задержались, не захотели даже забрать своего проводника, который вдруг схватился за живот и начал стонать. Вздымая тучи пыли, они зашагали по дороге обратно в лагерь, а оттуда — в Дорфар и его белую столицу, нижние кварталы которой охватило буйное веселье.

Веселье царило и в лагере бывших мертвецов, после того, как они растерли затекшие руки и ноги, потушили горящую палатку и поймали нескольких отбившихся зеебов. Это была последняя и самая лучшая шутка всего похода, и заравиец ходил героем, утверждая, что когда-нибудь про него сложат не одну сагу и провозгласят королем обмана.

— Вот и вся магия, — заметил Зарос. — Хотя мне повезло, что они не решили заколоть меня мечом, чтобы не мучился.

Веселье в Дорфаре утихло довольно быстро.

До города доползли новости о пожарах на закорианском побережье и осажденном Ханассоре, а также об остатках флота, изгнанных из Оммоса и теперь бесчинствующих в Кармиссе, где стояла постоянная ночь от затянувшего небо дыма.

Донесения из речного гарнизона на границе Оммоса приходили с большим опозданием. В конце концов единственный человек добрался до Дорфара и умер от ран на улицах Корамвиса, словно предостерегая его беспечных жителей.

Равнинная армия была жива, он видел ее своими глазами. Она камня на камне не оставила от Хетта-Пары и перешла реку, без труда перебив небольшой лагерь.

Ни волнения, ни предрассудки не подготовили Висов к этой неожиданности. Это казалось немыслимым. Отродья Женщины-Змеи попирали землю Дорфара своими ногами, дышали воздухом драконов. Несмотря на все препоны, они в конце концов все-таки превратились в реальность.

23

Катаос улыбнулся гостю.

— Надеюсь, вам нравится вино, лорд Матон. Изысканный сорт из Кармисса, где, боюсь, уже никогда не будет расти виноград. Надо наслаждаться им, пока еще можно.

Матон поежился и отставил вино, которое внезапно показалось ему солоноватым, как кровь.

— Да, похоже, ничто уже не остановить.

— А это, лорд-правитель, оттого, что были предприняты неверные шаги.

— Но это чернь, и их так немного… В конце концов они должны отступить перед силой дорфарианского оружия, — жалобно заключил Матон.

— Я рад, что вы тоже так думаете, мой лорд, — сказал Катаос. Потом небрежно добавил: — Слышали? Два дня назад висские отряды Сарита поехали на восток и разграбили Куму. Как я убежден, просто ради провизии и забавы.

— Куму? Родной город королевы?

— Вот именно. Небольшой, но процветающий городок, а принимая во внимание факт, что оттуда произошел член королевской семьи, — требующий возмездия. Но лорд Амрек все же полагает, что не стоит встречаться с армией Равнин в бою, — эти слова были произнесены бесцветным голосом, но Матон дернулся, чувствуя, что разговор свернул в скользкое русло.

— Значит, они уже совсем рядом. Не исключена осада.

— Подобный оборот кажется немыслимым. Но да, мой лорд, я считаю, что дело может дойти даже до этого. Я знаю, что несколько наших самых выдающихся горожан собираются в Таддру, а отребье из нижнего города уже сбежало. К тому же у нас есть солдаты, которых столь любезно одолжил нам Йил эм Закорис, околачивающиеся на каждом углу. Солдаты маются от безделья и затевают ссоры. И едят они тоже немало.

— Я уверен, лорд-советник, что Амрек сделает свой ход, когда придет время, — с тревогой в голосе сказал Матон.

— О да, — снова улыбнулся ему Катаос. — Кроме того, у нас есть собственный гарнизон, не так ли?

Этот намек на Крина окончательно добил старого Матона. Отговорившись каким-то неотложным делом, он поднялся и вышел. «Я старый человек, — думал он. — Чего он от меня хочет? Да, он спас нас от пиратов, и вообще куда умнее Амрека. Могу я сделать его королем Дорфара? Он уже и так взбаламутил Совет. Ох, ну почему Амрек не может встряхнуться?»

В тавернах, где они были размещены, наемники Йила бахвалились и бранились, ковыряли в зубах и плевались вином, которое было им не по вкусу. Время от времени они сцеплялись с солдатами Амрека, превращая переулки в боевые арены. Их командиры обивали пороги во дворце, пытаясь пробиться на аудиенцию к Повелителю Гроз. После наступления темноты на улицах становилось небезопасно. Одну двенадцатилетнюю девочку из благородного семейства изнасиловал на речном берегу в верхней части города закорианский капитан, но дело поспешно замяли. Дорфару не хотелось оскорблять своего благодетеля Йила, устраивая публичную порку.

Медный зной теплых месяцев стал невыносим. Небо дрожало, как туго натянутая кожа; облака, будто нарисованные белой тушью, не двигались с места. Полноводный обычно Окрис пересох, превратившись в грязный стоячий ручей и обнажив на дне мусор и старую мебель, выброшенную владельцами. От мутной воды исходило зловоние, речные обитатели выползали из вонючего ила и умирали на мостовой. Рабам было приказано убрать обломки, пока гниющие деревянные тарелки и постельное белье не стали источником заразы.

Жрецы в храмах вздымали руки к небу, проливая на алтарь кровь черных быков и белых птиц. Впадая в транс, они возвещали, что засуха — признак грядущей бури. Грозовые боги готовились поразить степняков.

На полях горел на корню урожай. Рабы по ночам собирались стайками и убегали в Таддру, хотя время от времени среди них затесывались и их хозяева. Вдоль всей дороги, ведущей из Корамвиса, были распяты на столбах мужчины и женщины, повешенные умирать.

Корамвис, мыслящая жемчужина, сердце-мозг, стал выгребной ямой для умирающих.

В последний месяц Застис над дозорной башней на равнине взвился алый сигнал.

По кричащим улицам проехал слуга в ливрее Катаоса.

У ворот его виллы собралась толпа просителей, умоляющих о помощи, выпрашивающих транспорт, чтобы покинуть город. Многочисленная стража стояла плечом к плечу, сдерживая толпу частоколом копий. В отчаянии люди били в стену кулаками. Всадник пробился сквозь толпу во двор, соскочил наземь и вбежал в дом.

Катаос встретился с ним в полосатой тени колоннады, и его глаза вдруг стали свирепыми, как у леопарда. За полупрозрачным занавесом гонец заметил женщину, стоявшую, прижав руки ко рту.

— Ну что?

— Мой лорд, они в полудне пути от нас.

— А Амрек?

— Болен, мой лорд, не может встать с постели.

Катаос кивнул, без единого слова развернулся и отдернул занавес. Лики подняла на него взгляд. Краска на ее глазах и губах казалась чересчур яркой, ибо она внезапно стала очень бледна.

В маленькую комнатку, где он сидел, вползли сумерки, полные теней и неслышных звуков. Они растекались по углам и плескались вокруг его кресла, как море. За высоким окном вырисовывались лишь смутные горы — огромные далекие глыбы, почти сливающиеся с темнотой неба.

— Ты наш, — шептали ему горы. — Сын нашего утра, зачатый в сени наших костей. Приходи к нам, приходи под покровом тьмы. Мы скроем тебя, мы убережем тебя.

— Нет, — сказал Амрек вслух. Трепещущие и шелестящие сумерки всколыхнулись и вновь улеглись. — Нет. Я король. И плачу за это тем, что завтра мне придется сражаться с этими демонами, с первенцем равнинной ведьмы-змеи. Да, я послал ему весть, что мы будем сражаться, и я сам поведу на него свои войска. Но я боюсь, боюсь, боюсь. И не могу отделаться от мысли, что это мой рок, моя судьба. Я трус, да. Но что потом? Я последний в династии Рарнаммона, и у меня даже нет сына, который продолжит мой род. Подожди, Ральднор. Погоди, пока я не женюсь и не произведу на свет сына.

Амрек негромко засмеялся и закрыл глаза. Комната внезапно превратилась в темный сад, напоенный ароматом деревьев. Голос у него за спиной произнес:

— Однажды, повелитель, — немало времени спустя после того, как вы отправите меня на виселицу, — кто-нибудь может исподтишка вонзить нож вам в спину или подсыпать яд в ваш кубок, что удалось бы предотвратить, будь я рядом с вами. Я в состоянии справиться со своими врагами, повелитель, если останусь в живых. И с вашими тоже.

— Давай, Ральднор, — вслух сказал Амрек. — Давай. Враги стоят у ворот, их много, и все они с ножами. И как же ты собираешься защитить меня?

В сумерках армия Ральднора разбила лагерь на краю равнины под Корамвисом.

В миле от них в неподвижном воздухе над дозорной башней все еще вились красноватые дымки. Дорога, начинавшаяся среди сгоревших дотла садов, петляя, уходила к низким холмам и далекой, смутно различимой короне башен, которая была городом. На равнине не было ни огонька, но они все же видели, что уходящая вдаль линия столбов увешана мертвыми рабами, гниющими в дневном зное.

В лагере царило молчание. Степняки, как обычно, двигались в своей безразличной бесстрастной манере, а ланнцы, элирианцы, заравийцы и полукровки вдруг притихли. До сих пор этот поход был для них чем-то вроде приключения, приятно щекочущего душу, где можно надеяться на удачу — и на возвращение домой. Теперь, перед лицом этого последнего оплота неприятеля, воплощения его духа, Корамвиса, они поняли, что натворили, и, как и дорфарианцы, были поражены этим. Они достигли своей величайшей, немыслимой цели. И тем самым дали ей власть уничтожить их.

Корамвис, прекрасный и неодолимый.

Яннул, точа клинки длинных мечей в свете потрескивающего костра, представил, как завтра эти широкие ворота распахнутся, изливая дорфарианскую мощь.

«Они лениво ждали, позволяя нам приблизиться, — думал он. — Мы считали, что с нами будут корабли из Шансара и Ваткри, что тарабаннцы перейдут горы, чтобы напасть на драконов с тыла. Но нас предали, и больше никто не поможет нам. Утром всех нас ждет смерть. Всего через несколько часов. Смерть под копытами скакунов и колесами колесниц. Мы сгнием, превратившись в удобрение для их оскудевших полей, а их птицы будут рвать на клочки нашу мертвую плоть. Ох, золотогрудая Анак Равнин, зачем надо было так далеко заводить нас ради смерти?»

Яннул огляделся по сторонам. За спиной у него стоял степняк.

— Идем, — сказал он.

— Куда и зачем идти?

Степняк ткнул рукой. Люди покидали свои костры. Ланнцы и заравийцы, бросив своих женщин и добычу, награбленную в Куме, уходили за деревья, скрываясь из виду.

— Да что там затевается? — спросил Яннул, ощутив непонятное покалывание в голове.

— Мы идем молиться.

— Молиться? Ну уж нет. Благодарю, но я предпочитаю провести последнюю ночь своей жизни за другими занятиями.

Степняк больше ничего не сказал и зашагал вслед за остальными. Яннул вернулся обратно к куче оружия.

Треск костра стал очень громким. Небо потемнело, и последний отблеск света во всех горах угас.

У Яннула по спине пробежал холодок. Выругавшись, он бросил меч, поднялся на ноги и оглянулся. Теперь ушли даже женщины. Остался лишь безлюдный склон, испещренный черными точками кострищ.

Он пошел вслед за ними к деревьям. Люди стояли во тьме, объединенные бескрайним безмолвием.

«Кому они молятся? — подумал Яннул. — Анак?»

И вдруг почувствовал странный шелест в своем мозгу.

Он вздрогнул. Неужели теперь они могут проникать и в мысли висов тоже? Но нет, ощущение было другимкак будто все вокруг напряглось, точно ожидая чего-то.

Воля . Зачем понадобилось называть это молитвой? Молитва была их инструментом, они использовали ее как ткань, чтобы создать наряд, как камень, которым он точил клинки.

«Что ж, в таком случае я тоже могу высказать волю пережить завтрашний день».

Ему показалась вполне естественной эта связь сознания с теми, кто окружал его, в слитном порыве самосохранения, хотя воздух шипел и гудел, как перед грозой.

Из ворот Корамвиса выехал крытый экипаж, покатившийся по равнине.

В его затхлой темноте, зажмурившись, сидела Лики. Она знала, что для Катаоса все это игра, затеянная скорее ради забавы, чем с надеждой на успех. Охваченная внезапным страхом, она закусила губу. Да проклянут его боги! Она чувствовала, как сердце у нее сжимается от страха и гнева.

Открыв глаза, она увидела Раса на деревянном сиденье напротив. Его лицо казалось белой эмалью, и она задумалась, видит ли он ее темное лицо в этом мраке так же хорошо, как она его.

— Зачем ты это делаешь? — она попыталась скрыть мольбу, но голос подвел ее. Сначала ей показалось, что тот не ответит, но потом он сказал — совершенно спокойно:

— Я ненавижу его. Ненавижу Ральднора.

— Меня ты тоже ненавидишь?

— Тебя? — он уставился на нее, как будто впервые увидел.

— Если мы сделаем то, чего хочет Катаос, я умру. Они убьют меня.

— Мне все равно, — сказал он, но в его голосе не было злости.

— А ребенок? Ребенок ведь тоже умрет.

— Это ребенок Ральднора.

Точно обороняясь, Лики внезапно прижала ребенка к себе, прикрывая его руками. Она носила его в своем чреве и мучилась, производя его на свет, мучилась сильнее, чем за всю свою предыдущую жизнь, а теперь мужчина, ничего не знающий ни о беременности, ни о родах, одним мановением руки собирался поставить точку в его короткой жизни. Она взглянула на смуглое сонное личико, обрамленное спутанными черными кудряшками над широким и низким лобиком. Ему дали какого-то снадобья, чтобы усыпить его, закрыть эти странные осуждающие глаза и заставить замолчать требовательный ротик. Она склонилась над ним, снова погрузившись в свои горькие мысли.

Много лет назад другая придворная дама, которую звали Ломандра, ехала из Корамвиса тем же путем, по этой бледной дороге, с ребенком на руках.

Прошел почти час. Лишь тихонько поскрипывала повозка да грохотали колеса. Они свернули с дороги на холмистую тропу, петляющую среди циббовых рощиц и сожженных засухой фруктовых деревьев.

Наконец повозка остановилась, и тишина, стоящая на равнине, точно сгустилась вокруг нее. Возница спрыгнул на траву, отдернул полог и остановился в ожидании. Он протянул руку, чтобы помочь Лики сойти, и его рот презрительно скривился. Ей страстно хотелось плюнуть ему в лицо, вложив в этот плевок всю свою злость. Она оттолкнула его руку и закуталась в плащ, укрывший и ее, и ребенка. За деревьями виднелись красные отблески костров. Внезапно ноги под ней подогнулись, и она почувствовала себя такой слабой, будто смерть дохнула ей в лицо, — но не только от страха.

Степняк взял ее за руку — прикосновение было небрежным и неумолимым. Они зашагали вперед.

На первый взгляд вражеский лагерь казался опустевшим. Ни движение, ни случайный звук не намекали на присутствие людей. Потом внезапно над склоном раздалось пение, хлопки в ладоши, отбивающие ритм заравийского танца, и смех.

Она поразилась их самоуверенности накануне гибели.

Неожиданно в ночной дымке перед ними вырисовался силуэт часового, который вырезал палку.

— Кто здесь?

— Спокойно, друг, — на желтую голову Раса упал луч света. Ланнец расслабился, оскалил зубы и отступил в сторону. Потом подмигнул в сторону отвернутого лица Лики.

— Что ж, тоже способ убить время до боя. Ничем не хуже других.

Как ни абсурдно, но Лики ощутила приступ ярости из-за того, что часовой мог вообразить, будто она отдалась этому щуплому рябому человечку.

Они очутились в лагере. В воздухе висел запах почти готовой еды, над железными котлами, подвешенными над огнем, поднимался пар. Теперь в лагере происходили какие-то смутные копошения, слышались приглушенные голоса, тянуло дымком, животные щипали траву у своих колышков, и все это сливалось в одну большую темную массу в неверном свете костров.

С ними никто не заговорил.

В начале одного из проходов между палатками в каменном круге горел забытый костер. Вокруг него плотно росли циббы, отбрасывая густую тень. Рас подошел к огню и уселся. В траве белели кости и валялись хлебные корки. Лики на миг подумалось, что она могла бы ускользнуть от Раса, когда тот отведет от нее свои холодные глаза. Но она знала, что он ни за что не отведет от нее взгляда, никогда не позволит себе отвлечься.

— Чего мы ждем? — спросила она в конце концов.

— Сейчас у него в шатре люди — Яннул Ланнец и его друг заравиец, возможно, и еще кто-нибудь. Когда они уйдут, я провожу их.

Она оглянулась вокруг в поисках шатра военачальника, но все палатки были совершенно одинаковыми.

— Где его шатер? — прошептала она.

— Вот он.

Ее сердце сжалось, и, несмотря на духоту ночи, по ней пробежала дрожь.

Когда полог откинулся, оттуда хлынул желтый свет, ослепив ее. Люди пошли прочь через лагерь. Двое из них чему-то смеялись.

— Идем, — поднялся Рас.

Лики лишь взглянула на него, вцепилась в ребенка и обнаружила, что не в силах сдвинуться с места. Он подошел к ней и взял за руку, медленно, без злобы и без сочувствия потянув ее за собой.

— Там должен быть часовой, — негромко предупредил Рас. — Подойдешь к нему, а я схвачу его сзади.

Она молча кивнула и, спотыкаясь, побрела между циббовыми деревьями. Теперь она увидела часового — степняка, бесстрастно опиравшегося на копье.

Он сразу же заметил ее.

— Чем могу помочь?

Лики открыла рот, но в голове у нее было пусто. Она знала, что ужас, овладевший ею, должен ясно читаться в каждой черточке ее лица. Пока она беспомощно стояла на месте, Рас выступил из темноты и ударил часового камнем по голове.

— Теперь больше никто тебя не остановит, — прошипела она Расу. — Войди в шатер и убей его, а меня отпусти.

Он поднял на нее глаза — глаза баналика, опалившие ее ненавистью, и она мгновенно поняла, что умолять его бесполезно.

— Убить его придется тебе, — сказал он. Он улыбался, но ничуть не весело, возможно, даже сам не сознавая, что улыбается. — Он никогда не позволит мне убить его. Он войдет в мой разум и остановит меня. Это придется сделать тебе.

— Но он же колдун, — с презрением огрызнулась она. — Разве он не сможет прочитать и мои мысли тоже?

— Ты вис. Ваши мысли заперты даже для Ральднора.

Она отвернулась, взялась за полог, и ее поразила материальность этой кожи в ее пальцах. Чуть приоткрыв его, она скользнула внутрь. Полог с хлопком опустился за ней.

В шатре был только один человек, читающий при свете лампы. Он медленно поднял голову, ничему не удивившись, и свет лампы упал ему на лицо.

Она не знала, сможет ли взглянуть на него, но обнаружила, что не в силах отвести от него глаз. Она не знала, покажется ли он ей другим, но обнаружила, что он абсолютно изменился и при этом остался неуловимо тем же. Его разящую физическую красоту она помнила очень хорошо, но все-таки, похоже, недостаточно хорошо, ибо сейчас она ошеломила ее. Она не могла поверить, что когда-то делила ложе с этим человеком, оставляя на его широких плечах следы поцелуев — и зубов и ногтей тоже. Эти воспоминания о страсти, мучившие ее все застианские месяцы, стали в этом тусклом коричневом шатре ужасными, совершенно невыносимыми, словно она осмелилась хвастаться тем, что делила страсть с богом.

— Лики, — только и сказал он.

— Да, — прошептала она. — Я Лики, — она откинула капюшон и сбросила плащ с плеч. На ней было простое черное платье, а ребенка, завернутого в шаль, она крепко прижимала к себе. Теперь она подняла свою ношу и механически протянула ее Ральднору. — Я принесла тебе твоего сына.

Несмотря на уверения Раса, Ральднор, казалось, видел, что творится в ее душе, безжалостно пронзая ее мозг. Наконец он подошел к ней, и его близость испугала ее — и его глаза тоже. Он легко принял ребенка из ее рук.

— Твой сын, — повторила она. — Я так и не дала ему никакого имени, но мои служанки зовут его Рарнаммоном. Не сомневаюсь, что ты оценишь эту шутку.

Очутившись у него на руках, ребенок проснулся, но не заплакал, и ее вдруг охватила нестерпимая ревность. Ей захотелось отобрать его и снова спрятать под плащом.

— Разверни шаль, — сказала она. — Он принес тебе подарок.

На груди младенца лежала крошечная позолоченная коробочка, привязанная лентой.

— Это? — он поднял крышку. Она заметила, как внутри сверкнула золотая цепь. Кровь запульсировала у нее в черепе.

Ральднор повернулся, протягивая ей коробочку.

— Окажите мне честь, мадам. Возьмите цепь и наденьте ее мне на шею.

— Я? — она отшатнулась. — Я не могу…

— Старый элисаарский трюк, — бросил он. — Лезвие бритвы, покрытое ядом. От Катаоса? — он захлопнул коробочку и отставил в сторону. — Ты уже дважды предала меня, Лики.

— Не убивай меня! — крикнула она. — У меня не было выбора… Катаос заставил меня повиноваться… Оставь мне жизнь, ради своего сына!

— Если бы я сказал тебе, Лики, что сохраню твою жизнь при одном условии — я возьму твоего ребенка и разрублю его этим мечом, — ты позволила бы мне сделать это, ибо такова твоя сущность.

Она шарахнулась от него. Когда он вернул ей ребенка, она схватила его и уткнулась лицом в шаль.

— Твоя смерть ничего не даст, — сказал он. — Поэтому ты не умрешь.

Ей хотелось разрыдаться, но глаза были сухими, как будто их тоже выжгло засухой. Она больше не могла смотреть на него.

За два часа до рассвета Яннул и Зарос, возвращаясь из палатки двух красоток, заметили нечто, медленно покачивающееся на высоком суку циббы.

Подойдя поближе, они поняли, что это человек, повесившийся ночью.

— Это тот чудак из дома Йир-Дакана, — вспомнил Яннул. — У него еще было такое странное имя, как будто шипение змеи — Рас. Но зачем ему понадобилось…

— Возможно, это и есть тот, кто нас предал, — предположил Зарос.

Они перерезали веревку и отнесли тело подальше, ибо после странной молитвы на холме настроение в лагере было слишком хорошим, чтобы позволить испортить его.

За час до рассвета единственным прохладным местом были сожженные сады Дворца Гроз. Над обмелевшей рекой, где догнивали лилии, уже поднималась белая дымка, а по ведущим к воде ступеням перед дворцовым храмом из последних сил ползло гибнущее речное существо.

Мужчина, облаченный в черные чешуйчатые латы, остановился взглянуть на него, прежде чем свернуть на галерею.

В огромном пустом нефе все еще плавал дымок. Амрек стоял неподвижно, глядя на черных мраморных чудищ, маячащих в полумраке. Их удлиненные зрачки казались пятнами тусклого сияния, драконьи черты, подсвеченные чашами с огнем, несли на себе смутный отпечаток какого-то древнего неизреченного кошмара.

— Не бойтесь, великие, — негромко сказал Амрек, — я здесь из уважения к обычаям, не более. Я ни о чем не прошу вас, ибо точно знаю, что вы ничего мне не дадите.

Он думал о мальчике, в праздничное утро кромсавшем свою плоть ножом, неумело и остервенело. Боль, отвращение и ужас. Та рука, рука в ее слоистых серебряных чешуях, которую он полосовал снова и снова, умоляя черных богов принять его кровь, но снять с него проклятие змеиной богини. Его крики взлетали под крышу и отражались от нее эхом, превращавшим их в один долгий вопль. Потом явился Орн, любовник его матери, живой ужас и презрение, а потом чешуя отросла снова, даже не прикрыв рваные шрамы.

Амрек коснулся своей руки, скрытой черной перчаткой, с темно-синим камнем в перстне, неумолимо охватывающем слишком толстый мизинец. Уже в восемь лет он знал, как могущественна Повелительница Змей и как мало любят его боги Дорфара.

— Вы не любите слабых, — укорил он их.

Даже их тень сокрушала его, давила на него, уничтожала его.

Он раскрыл глаза и увидел фигуру женщины, стоявшей лицом к нему на той стороне широкого, вымощенного плитами двора. В луче света ее изящно накрашенное лицо было белым пятном, как и ее поблескивающая шея и руки. Он ощутил аромат духов, перебивающий запах храмовых благовоний.

— Я же запретил вам пользоваться этим притиранием, — раздраженно сказал он.

— Правда, Амрек? Я и забыла.

Он взглянул на богов.

— Вот так. В день битвы моя мать предстает передо мной с белым лицом моего врага. Чего вы хотите?

— Мне нужен транспорт и свита. Я намерена покинуть Корамвис.

Он повернулся к ней лицом. Она улыбалась, но в ее глазах плескался страх, хотя она очень старалась скрыть его.

— Мне понадобятся услуги вашей гвардии, мадам. Для войны. Я не могу выделить вам опахальщиков.

— Тогда я забираю своих придворных дам и еду одна.

— Не смею задерживать. Желаю успешно пробиться сквозь давку у городских ворот.

Теперь в ее глазах плескался яд — и в его тоже. Каждый видел в другом телесное сходство, но ни капли духовного.

— Какой пример вы подадите армии Корамвиса, мадам! Королева бежит через задние ворота, когда военачальник выезжает из парадных!

— Ты! — выплюнула она. — Военачальник! Командующий! Тебе не место ни на войне, ни на троне! Тебе следовало бы стать жрецом, сын мой, которые только и делают, что тянут руки к богам и умоляют их о пощаде, — она помолчала и потом выговорила с чем-то большим, чем простая злость: — Человек с Равнин убьет тебя, Амрек.

Он почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от сердца — не от ужаса или удивления, но от безупречности предзнаменования, сорвавшегося с ее губ.

— Да, матушка, — сказал он, — я давно знал, что он принесет мне смерть. Я избегал его. Теперь обстоятельства лишают меня возможности бежать. Да и вас, судя по всему, тоже.

— Трус! Ты смирился со своей гибелью и стараешься увлечь за собой столько людей, сколько сможешь!

— Похоже, день, когда вы разделили ложе с Редоном и зачали меня, все-таки оказался несчастливым.

Он пошел прочь, но она окликнула его, и ее голос внезапно стал безумным и срывающимся от волнения:

— Подожди!

— Хорошо, мадам, — он остановился, не поворачиваясь к ней. — Я жду. Только зачем?

— Чтобы услышать от меня всю правду, — выдохнула она.

Когда он повернулся к ней, то увидел в ее глазах знакомое выражение. Именно оно стояло в них, когда она сказала ему, что единственная женщина и единственный мужчина, которые ему дороги, любят друг друга наперекор ему.

— Так говорите же ее, — устало произнес он.

В ее глазах мешались ликование и смятение. Слова потекли из нее, торопливые, обгоняя друг друга.

— Ладно. Я скажу. Поговаривали, что Ральднор — не сын Редона, а ублюдок Амнора, его советника. Но кто из нас усомнится, что Ральднор принадлежит к роду Редона? Это ты, сын мой, ничем не напоминаешь прежнего короля.

Его губы зашевелились.

— Я вас не понимаю, мадам.

— Неужели? Значит, придется объяснить понятнее. Редон боялся меня и не мог зачать ребенка, без которого я в конце концов утратила бы свое высокое положение, уступив место какой-нибудь более молодой и плодовитой девице. Ты всегда называл меня шлюхой. Можешь радоваться доказательству этого. Я делила ложе с Амнором, и, сам того не зная, он зачал со мной тебя, — ее глаза опустели при воспоминании о былой ненависти. — А потом мой царственный муженек, в чьих чреслах не горел огонь для меня, переспал с маленькой белой нетронутой сучкой с Равнин и отдал ей то, что по праву должно было принадлежать мне. Какова ирония, не правда ли, Амрек? Ты, недалекий калека, — отпрыск Амнора. Ральднор, а не ты, должен был стать моим сыном.

Она взглянула на него, и в этот миг все ее годы ясно читались на ее лице. Обманом лишенная всего, как она считала, она должна была взамен получить власть уничтожить. Но его лицо ничего не выражало. Ничего. Его глаза смотрели в одну точку, как у слепца.

С тем же успехом он мог быть мертв уже сейчас.

24

Медные глотки корамвисских труб взревели, исторгнув призыв к битве — нечто неслыханное в этих местах вот уже несколько столетий. Казалось, что каждый камешек в городе отзывается на него. Он вспугнул белых птиц с их насиженных мест на Аллее Рарнаммона. Лишь облака остались недвижимы — полупрозрачные, съежившиеся облака, сморщенные зародыши нерожденного дождя на небе цвета индиго, почти черном.

По полупустым улицам ряд за рядом шагали солдаты с барабанами, трубами и трещотками. Солнце горело на их чешуйчатых латах, на начищенной конской сбруе, на металлических частях колесниц; пламенели алые флаги. Катапульты и прочие машины грохотали по выщербленной брусчатке мостовой. Из окон выглядывали мужчины и женщины, которых это зрелище немало приободряло. Магу с Равнин противостояла армия, намного превосходящая его численностью и умением. Печатала шаг личная гвардия Амрека, сверкая белыми молниями на плащах, а вслед за ними в своей колеснице ехал Верховный король, Повелитель Гроз. В черных с золотом кирасах с широкими воротниками, в шипастых драконьих шлемах, они будто напоминали самим себе о Рарнаммоне и своей истории, полной победоносных войн. Некоторые женщины бросали вниз венки, уже чуть пожухлые от жары. На лице Амрека не было никакого выражения, но большинство смотрело лишь на его латы. Следом за ним шагали закорианцы, которым уже простили неосмотрительный поступок одного из них, с восьмифутовыми палицами и в черненых доспехах.

На широкой площади перед Степными вратами Корамвиса на мраморном алтаре закололи трех быков.

Катаос, закованный в тяжелую броню, стоял в своей колеснице рядом с колесницей Амрека. Лорда-советника донимало множество мыслей. Он не знал, преуспела ли Лики в своем поручении; все зависело лишь от того, как выпадут карты в этой игре, и она тоже, как все остальное, была картой в игре, картой, о потере которой он даже не станет особенно сожалеть. Его план был одобрен Советом, но не Амреком — от того скрыли все это. Если ничего не выйдет, невелика беда. Столкнувшись с настолько превосходящей армией, степнякам все равно не останется ничего, кроме гибели. Но если его план увенчался успехом, Катаос, несомненно, станет героем города. Корамвисцы до сих пор опасались нападения пиратов, но верили, что Дорфар, вступив в войну, сможет уничтожить этих разбойников; кроме того, в настоящий момент пираты были проблемой Закориса и Кармисса, которые, вполне возможно, избавят Дорфар от этих хлопот. Даже те, кто говорил о демонах из-за моря, отлично понимали, что их вызвал Ральднор, и если будет уничтожен он, то им тоже придет конец. Но все же именно Ральднора боялись больше всего, нерассуждающе: его неслыханной удачи, его репутации и его матери — всего, что превратило его в фигуру, овеянную зловещей славой.

Последний бык истек кровью.

Голубоватый дымок поднимался вверх, белый на темном небе.

«А если в предстоящем бою Амрек падет, я возьму Совет в свои руки», — подумал Катаос — и почувствовал на себе острый взгляд короля.

— Где же Крин, мой повелитель? — быстро спросил он. — Вы рассчитываете, что войска Речного гарнизона присоединятся к нам здесь?

— Я оставил Крина охранять город, — отозвался Амрек. Его голос был совершенно бесцветным, пустым.

«Он уже простился с жизнью, — решил Катаос. — Он думает, что Ральднор убьет его».

— Но, мой повелитель, Крин не свободен от подозрений. Если он откроет ворота неприятелю…

В глазах Амрека сверкнула крохотная искорка жизни.

— Ты такой же слепец, Катаос, как и я. Для меня большое утешение знать это.

Они стояли под плавящимся солнцем, образуя строй, который казался неизмеримо маленьким на почерневшей от засухи равнине.

Из ворот на холме хлынули дорфарианцы, усеяв склон своими сверкающими каре. Солдаты смеялись и злословили. Если это и была равнинная армия, как же ей удалось дойти так далеко?

— Неужели для того, чтобы прихлопнуть муху, нужен жернов? — ярились закорианцы.

Однако никаких новых команд не поступало. Бесчисленная масса солдат двинулась к равнине, а с высоты послышался голос первых дорфарианских катапульт, плюющихся огнем. Сухие деревья немедленно занялись. Долину затянул дым. С внезапным криком первые ряды дорфарианской кавалерии сломались и галопом поскакали вниз, в этот туман. Сомкнув копья, за ними устремилась пехота, а замыкали строй колесницы.

Амрек ощутил, как чудовищная судорога движения подхватывает его, увлекая за собой. Вокруг колыхалось бескрайнее море сверкающих солдат, кричащих во всю мощь своих глоток и несущих его в пылающую тьму садов.

— Хай-йя! Хай-йя! — подхлестывали скакунов возничие.

Дым плотной вуалью окружал его лицо.

Солдат слева от него, внезапно вскрикнув, рухнул замертво, хватаясь руками за стрелу, торчащую из шеи. Амрек не мог отвести от него глаз.

Воздух прорвали новые сгустки огня, освещая себе путь. Амрек увидел желтоволосого человека, несущегося из мглы навстречу ему с оскаленной маской вместо лица и занесенным мечом.

«Мой первый степняк, — подумал он. — Первый степняк, которого я вижу так близко». Но нет, это было не так. Ральднор, его брат, тоже был с Равнин. И та беловолосая девушка, погибшая в самом прямом смысле от его прикосновения, как будто он был воплощением ее смерти. Как Ральднор был олицетворением его собственной гибели. «Этот человек, летящий на меня — это он должен быть Ральднором, несущим мне гибель», — подумал он неожиданно. Но лицо было незнакомым, а занесенный меч уже стремительно опускался на него.

Кто-то из его гвардейцев сбил степняка с ног. Тот повалился прямо под колеса.

Придворные дамы Вал-Малы бестолково метались по ее покоям, собирая роскошные наряды и бесценные украшения.

Королева сидела в кресле, ломая руки от ярости и досады.

Амрек.

Ее снедала невыносимая ненависть к собственному сыну, сводила когтистая судорога ярости при воспоминании обо всем — как она носила его, мирясь с бесчисленными неудобствами и утратой красоты, ушедшей в угоду его нуждам, как в муках и унижении рожала его, как развернула пеленки и увидела непоправимую насмешку, клеймо Ашне'е.

Ей было все равно, что она окончательно растоптала его. Она никогда не видела в нем человека, это шло вразрез с ее удобствами.

Сегодня, представлялось ей, он умрет, и после его смерти перед ней разверзнется пропасть. Трон могут занять сыновья других, младших королев, а на их головы вкупе с головами их матерей она обрушивала весь свой яд, всю свою злобу — с того самого утра, как стала женой Редона. Она представляла, что они сделают с ней, как только тело Амрека ляжет в усыпальницу королей. Она уже ощущала на губах вкус яда, чувствовала удушающую бархатную подушку на своем лице. Этот город больше не был ее домом. Она должна покинуть его, как это сделала чернь.

Под стрельчатыми окнами расстилался плавящийся и изнемогающий от жары город. Казалось, что во всем мире не слышно ни звука, кроме гвалта, стоявшего вокруг нее в этой комнате.

Под аркой появилась закорианка Дафнат.

— Как вы и приказывали, во дворе ждет крытый экипаж, мадам, — доложила она. Ее тон, как обычно, был четким и невыразительным. Видеть, что эта женщина совершенно равнодушна, было для Вал-Малы каким-то тревожным утешением. Смятение и волнение, казалось, покинули ее, боясь, что она сочтет их неприемлемыми.

— Эти дуры! — воскликнула Вал-Мала. — Они не в со стоянии сделать ничего путного. Что за куриные мозги! Скажи им, чтобы пошевеливались. Скажи, что каждая из них получит по великолепному драгоценному камню, если они поторопятся.

— Как прикажете, мадам, — глаза Дафнат на миг встретились с ее глазами. Вал-Мала увидела в них ненависть, которая когда-то забавляла ее, но сейчас вонзилась ей в грудь, как шип из холодного металла. «Меня окружают одни враги», — подумала она, считая это не слишком справедливым.

Внезапно комнату наполнил гнилостный запах. Одна из слабонервных девушек взвизгнула. Вал-Мала обернулась. В проходе стоял белый калинкс. Королева вздрогнула — он по казался ей духом смерти.

— Уберите его от меня! — завопила она. — Почему его не заперли во дворе? Какая дура выпустила его?

Дамы опасливо приблизились. Зверь зарычал на них и подполз к ногам Вал-Малы, глядя на нее тусклыми, побелевшими от старости глазами. Он потерся о нее, но она отпихнула его ногой.

Калинкс снова зарычал — ни на кого, показывая коричневые зубы, похожие на гнилые орехи. Он был слишком стар, чтобы защищать обрывки своего существования.

Гной струился по его облезлым щекам, точно слезы.

Степняки отказывались умирать.

Дорфарианцы проклинали беглый огонь и дымовую завесу, созданную их же собственными катапультами. Равнинные войска использовали дым как прикрытие, нападая из-под него на небольшие группки солдат, отрезанные от остальных, и ускользали обратно, когда дело было сделано.

— Они дерутся как тирры, эти ублюдки. Сколько у нас убитых? — спросил капитан у своих связных. Ответить ему никто не смог. Они перешагивали через желтоволосые тела, но каждый раз из-за деревьев каким-то образом появлялись все новые и новые враги, как будто на место мертвых сверхъестественным образом тут же вставали другие.

— Баналики приходят и надевают латы их мертвых!

В горящей рощице обнаружили вопящего дорфарианца. Он что-то хныкал о том, как мимо него прошло нечто — полуженщина-полузмея. Перед битвой он изрядно хлебнул для храбрости, но тем не менее кто-то оглушил его ударом по голове, чтобы не сеял панику.

Откуда-то со склона трубы проревели сигнал к отступлению.

Солдаты в закопченной чешуе медленно выползли из-за деревьев. Следом за ними вышел угрюмый строй закорианцев. Военачальники Амрека сгрудились вокруг него.

— Повелитель Гроз, мы потеряли некоторое количество солдат. Противник, должно быть, понес тяжкий урон, но в таком мареве трудно судить наверняка. Если мы заставим огонь распространиться, то сможем выкурить их на открытое место с другой стороны и возьмем их голыми руками.

— Давайте, — сказал Амрек. Его гвардия хорошо послужила ему — на нем не было ни царапины. И все же он выглядел так, словно пребывал в каком-то трансе.

Последняя катапульта обрушила на деревья заряд пламени. Драконы пили вино, дожидаясь, когда огонь распространится в должной мере.

— Что-то стервятников не видать. Очень странно, — сказал кто-то, глядя в иссиня-черное небо.

— Наших там недостаточно, чтобы насытиться, а кости степняков встанут им поперек глотки, — отозвался его сосед.

Мальчишка, разливающий вино, вдруг замешкался, заглядевшись на что-то.

— Эй, ты, улитка! Давай живее!

— Оно пошевелилось, — сказал мальчик.

— Что пошевелилось, недоумок?

— Вон там! Глядите… — мальчишка показал рукой, и сержант, глядя вниз, увидел рябь на поверхности алой жидкости, пробежавшую и замершую без всяких причин.

— Да туда просто попал какой-нибудь жучок, парень! — расхохотался он. — Давай разливай. Одному счастливчику достанется больше, чем он рассчитывал.

Яннул выпрямился и вытащил свой клинок. Закорианец, не ушедший вместе со своими, рухнул в кусты.

Ланнец огляделся по сторонам. Дым скрывал смутно различимые фигуры, двигающиеся в одну сторону. Похоже, драконов отозвали, чтобы поджарить противника прямо на его позициях. Он развернулся и вместе с общей волной побежал между огнями, вынырнув на возвышенности, где дым был не столь густым. Позади потрескивали горящие ветки, за ними мелькали безупречные ряды висских войск, выстроившихся в ожидании.

Поле боя окутала тишина, хотя до него доносились еле слышные крики и радостные возгласы с дорфарианского конца долины и треск горящих деревьев в садах.

— И что теперь? — спросил он у своего соседа, утирая со лба кровь и копоть.

Тот обратил к нему пепельно-белое лицо.

— Теперь они все умрут, — сказал он.

У Яннула волосы встали дыбом.

— Ты хочешь сказать, что это мы умрем — как только они закончат пить и веселиться и снова пойдут в атаку…

И в этот миг небо потемнело, как ночью.

Из висских подразделений армии Ральднора донеслись вопли и проклятия. Степняки стояли, точно незрячие изваяния.

А потом долину наполнил новый шум. Шум, напоминающий гул исполинского гонга где-то под землей.

Тень черного неба упала на драконов, и их победные крики утихли. В густой тишине, объявшей их, послышался чей-то бессвязный лепет. Животные мотали головами, закатывали глаза и потели.

— Идет гроза, — хрипло сказал один из солдат. — Гляньте, как деревья шатаются.

Деревья в садах раскачивались, словно танцоры. Люди тыкали в них пальцами и делали религиозные знаки, ибо никакого ветра не было и в помине.

Потом откуда-то из-под земли под их ногами послышалось оглушительное мычание. Животные в ужасе взвились на дыбы, люди взывали к своим богам. Сверху по склону со скрипом скатилась катапульта и, пылая, обрушилась на дорфарианские ряды. Но, перекрывая все, позади них раздался голос — голос города, где разом начала бить тысяча колоколов.

Они развернулись, с трудом удерживая скакунов, поскакали обратно к белым башням Корамвиса, и в этот миг увидели, как огромная скала под его стенами бесшумно рассыпалась в пыль, фонтаном хлынув вверх, после чего холмы сдвинулись, и город, точно жертву, швырнуло в чернильно-черное небо.

Над городом, в пещере у озера Иброн, пески, накрепко спаянные бесчисленными веками, распались. Глубоко внизу, где кровавые цвета превращались в благородный пурпур, древнее равновесие еле уловимо сместилось, и потайные пещеры смыло приливной волной.

На Корамвис обрушился первый толчок. Его грохот казался низким металлическим гулом, биением чудовищного сердца. Молния обратила небеса в стекло.

Второй удар вздыбил плиты мостовых, паутинкой разбежались неудержимые трещины. В нижнем городе рассыпались стены, фонарные столбы валились рядами, точно под гигантской косой. Река билась в берегах, заливая красной, как кровь, водой хижины, доживающие последние мгновения. Повозки беженцев переворачивались или выходили из власти возниц.

Величественный мост, соединявший берега реки на юге, переломился ровно посередине, точно расколотый гигантским топором, сбросив человеческий груз в бурлящую муть.

На Аллее Рарнаммона обрушивались со своих постаментов статуи Драконов, усеивая улицу дождем обсидиановых осколков.

Башни кренились и падали. Огонь распускался в городе, как белые цветы.

Исходя криком, умоляя беспомощных богов о спасении, охваченные ужасом люди выли и визжали в агонии.

И, словно отмечая эту гибель, звонила и звонила тысяча колоколов Корамвиса.

Вал-Мала стояла в раскачивающейся комнате, вцепившись в кресло. С потолка то и дело срывались золотые лампы.

— Дафнат! — закричала она.

Эти колокола, казалось, звонили внутри ее черепа. Ее ноги превратились в немощные подпорки старухи. Она не осмеливалась перейти комнату. Перед аркой лежало мертвое тело девушки с окровавленными волосами, а через миг она тоже бросится вперед, и крыша рухнет прямо ей на спину.

Вдруг каким-то чудом она ощутила железные пальцы, поддерживающие ее под локоть.

— Дафнат… потолок сейчас рухнет…

— Обопритесь на меня, мадам, — сказал холодный голос, в котором не слышалось ни тени страха.

Ослабевшей от ужаса Вал-Мале ничего другого не оставалось.

Дафнат почти волоком протащила ее под арку по полу, вставшему дыбом под невозможным углом. В коридоре было полно дыма — в нижних комнатах начался пожар. Сверху хлынула струя охры.

— Нам нужно найти выход, Дафнат. Быстрее, Дафнат.

Закорианка огляделась по сторонам, потом взглянула вперед. Похоже, коридор перекрывало пламя, и им уже не успеть во двор до того, как рухнут верхние этажи дворца. Но все равно ее боги были не совсем уж несправедливы. Остановившись перед открытой галереей, Дафнат повела рукой.

— Смотрите, как горит Корамвис, мадам.

— Дафнат, ты… ты что, совсем сошла с ума? Найди мне выход отсюда, пока крыша не упала и не придавила нас обеих.

— Это и есть выход, мадам, — спокойно сказала Дафнат.

Вал-Мала взглянула вниз. Она увидела террасу, выложенную разноцветными плитами, с высоты казавшуюся не больше шахматной доски.

И тут же пришло знание, мгновенное и непреложное.

— Дафнат! — завопила она.

Одним быстрым и неотразимым ударом закорианка столкнула королеву с разбитого края галереи. По крайней мере, милостивые боги оставили ей достаточно времени хотя бы для этого. Она злорадно смотрела, как Вал-Мала, визжа, кувырком летит вниз, навстречу каменным плитам. Еще миг — и она замолкла.

В глубине скал ворочалась Анакир.

Границы скрытого в ней озера уже давно расширились и заняли всю комнату, сорвав с петель дверь и затопив каменный храм. Теперь пенящаяся вода немного приподняла ее и бросала на свод пещеры.

Ее золотая голова царапала гранит. Огромные расселины над этим местом на поверхности уже разгладились благодаря землетрясению, разрушившему структуру холмов. Теперь земля начала осыпаться и соскальзывать. Из пропасти показалось массивное молочно-белое туловище с горящими глазами и волосами.

Третий, последний, толчок, разрушивший Корамвис до основания, изрыгнул Иброн в пещеру. Вся масса воды хлынула из расколовшейся скалы, увлекая за собой богиню.

Напор воды поднимал ее все выше и выше. Она достигла верхней точки холмов и поднялась в черное, как смоль, небо — чудовищная луна из ослепительного льда и пламени.

Драконы, мечущиеся по равнине между рытвинами и горящими деревьями, стали свидетелями этого последнего и самого абсолютного знамения. С горящими, как звезды, глазами Анакир воцарилась над равниной, сокрушая их восьмикратным проклятием своих змеиных рук. Теперь все известные законы мира, поддерживавшие их всю жизнь, предали их, обратив все вокруг в Хаос.

Их настигло неумолимое возмездие. Их миру пришел конец.

Богиня сияла, словно метеор, в черном воздухе, пока не исчезла, точно смытая волной, в разорванном зеркале озера.

Но Катаос был все еще жив и ничуть не изменился. При виде золотого изваяния в небе он ничего не вообразил. Даже в самом разгаре конца света он был рационалистом и циником. Она была символом. Он знал это, хотя ее происхождение в тот момент ничуть не интересовало его. Ибо, несмотря на всю свою логику, он вполне понимал, что то, над чем он трудился, в этом изменившемся пейзаже не имеет ни смысла, ни надежды.

Значит, оставалось лишь одно. Одно дело, которое подобало ему, пусть даже больше и не несло никакой пользы.

Он гнал свою колесницу вдоль разбитых рядов, мимо людей, цепляющихся за враждебную землю, сквозь пылающий огонь и лиловый дым, мимо плачущих и молящихся.

В конце концов он добрался до Амрека. Амрека, Повелителя Гроз, который благодаря вмешательству Хаоса стал уязвимым. Он безучастно глянул на Катаоса, и в его взгляде не было ни трепета, ни злости.

— Прошу прощения, мой лорд, — сказал Катаос. В два шага он приблизился к нему и всадил нож ему в бок, где в кольчуге, словно специально проделанная ради его удобства, зияла дыра. — Этот поступок как нельзя лучше вписывается в наши обстоятельства.

Затем он вспрыгнул на колесницу и погнал скакунов к первому и единственному просвету в небе.

Амрек лежал в темноте, не шевелясь, хотя был еще жив. Лишь бесформенные мысли тревожили его. Он был безмятежен, пока из земли внезапно не вышел ужас.

У ужаса были мерцающие глаза узкий и гибкий, он выскользнул из своего темного логовища под камнем. Имя ужасу было — змея.

Тело Амрека беспомощно дернулось.

Змея то свивалась кольцами, то развивалась, ее голова неистово металась из стороны в сторону. Она тоже была напугана; землетрясение разрушило и ее мирок тоже. Она свернулась клубком на лице Амрека, потом перетекла к нему на шею. Он почувствовал, как биение ее живого пульса приникло к его угасающему. И внезапно ужас ушел. Прижатая к его плоти, кожа змеи была сухой и прохладной, точно камея.

«Как мог я бояться ее? — подумал он совершенно отчетливо. — Она же так прекрасна!»

Потом змея, поняв, что земля прекратила содрогаться, покинула приютившее ее тело мертвого человека и прошуршала прочь по склону.

25

Огромное тускло-красное солнце, балансирующее на краю горизонта, окутало горы цветом коралла. Черный язык тени уже слизнул изломанные под немыслимыми углами холмы и развалины города, когда-то бывшего Корамвисом.

Настал сезон снегов и дождей — вслед за сезоном зноя, когда плодородными северными почвами владела одержимость ростом. И плоды земли были в городе как нельзя кстати. Опустевшие сады ломились под тяжестью урожая, осыпая его на землю; между вывороченными из земли плитами мостовой пробивались молодые деревца. Очень скоро на труп блистательной столицы властно заявила права буйная растительность. В разрушенных дворцах кричали птицы, под вздыбленными плитами широких дорог устраивали логовища оринксы и дикие кошки. Что же до людей, то в Корамвисе остались лишь мертвые. Их могилы были случайными и разнообразными. Другие, откопанные из-под обломков любимыми или найденные на поле боя у подножия холма, получили мавзолеи из земли и каменные надгробия. Но королевского кургана нигде не было видно. Никто не знал, предали ли Амрека земле. Возможно, земля все-таки в конце концов поглотила его или, по иронии судьбы, огонь воздал ему последние почести на степной манер. С уверенностью можно было утверждать лишь одно: ни одна женщина и ни один мужчина не провожал его со слезами в уединение могилы. Такова была его участь.

Люди жили и работали внизу, в городке из деревянных домишек, среди которых выделялись немногочисленные грубо сложенные каменные здания, — неуклюжее, уродливое, наспех выстроенное местечко. К западу от него, на невысоких лесистых склонах, первым делом выстроили храм — висский храм из белого камня, с высокой башней и множеством колонн и ступеней. На алтаре возжигали курения, раскладывали фрукты и сладкий виноград, разбрызгивали кровь. Они никогда не забывали совершать служения и приносить Ей дары, ибо теперь Она принадлежала им. Принятая ими в минуты ужаса, Она приобрела их черты. Анакир Дорфарианская. Они собирались назвать свой городок в Ее честь, когда он будет достроен, а Ее жрецы были темнокожими, молившимися Ей с огнем, воскурениями и цимбалами, переживавшими видения и творившими волшебство в Ее честь.

Теперь в Дорфаре были и степняки тоже.

В одном из каменных зданий заседали два совета. В первый входили дорфарианцы. Крин, некогда бывший Дракон-Лордом в городе, тоже был среди них. Матон, старый глава Совета, чудесным образом спасшийся от смерти под причудливым нагромождением рухнувших во время землетрясения балок, до сих пор занимал старую должность в новом окружении. Во втором совете заседали ланнцы и заравийцы, а также желтоволосые из Степей и прочих мест. По улицам свободно расхаживали воины из Тарабанна и Ваткри, пираты из Шансара в одночасье стали политиками и героями. Сорм Вардатский задержался в Закорисе, в капитулировавшем черном улье Ханассора, подъевшем все припасы из самых глубоких погребов; а в Кармиссе шансарский карательный флот, напившись крови и вина, провозгласил Ашкар богиней острова и начал превращение Ее сынов в королей. Кармисс был покорной и податливой страной. Он раскрывал перед завоевателями свои многочисленные удовольствия и наслаждения, грациозно склоняясь под игом. За решетками из слоновой кости шептались, что завоеватели — красавцы и храбрецы, и женщины, как и одна их сестра в Вардате, начали выбеливать волосы и подкрашивать их золотым, а также белить свои смуглые лица, как некогда делала дорфарианская королева. Янтарь, обладавший для народа Равнин бесконечной мистической ценностью, теперь стал столь же дорог, как черные кармианские жемчужины.

На висских просторах начали складываться союзы плоти. На втором закате лета появились на свет первые дети, зачатые от таких союзов. Ничем не примечательное сарское имя Ральднор стало самым популярным из тех, что давали новорожденным мальчикам смешанной крови.

А разговоры о короле, который носил это имя, звучали все настойчивей. Он взял в жены ваткрианскую женщину, но возьмет ли он вторую жену из темных рас на висский манер? Останется ли он жить под разрушенным Корамвисом или предпочтет вернуться в его разрушенный побратим на Равнинах-без-Теней? И жив ли он вообще? Ходили слухи, что он погиб в бою, ибо после того, как земля содрогнулась и разрушила Корамвис, его видели собственными глазами очень немногие.

Красное солнце соскользнуло за горы, и на деревянных улицах потянуло ознобным дыханием ночи. Двойной совет, заседающий в темном каменном зале, переговаривался: висы с висами, а степняки, по своему обыкновению, сидели молча.

Зажгли лампы. В комнату вошел человек и занял место среди них. Он никогда не одевался как король, а сейчас на нем был темный плащ, словно он собирался в путь.

Он выслушал их дела. Решения были приняты, все улажено. Но в зале витало какое-то предчувствие. Наконец он рассказал им об их обязанностях и объявил, что оставляет вместо себя в качестве регента светловолосого сына, которого Сульвиан родила ему за морем.

В рядах Висов поднялся шум. Люди повскакивали с мест.

— Повелитель Гроз… Страна все еще находится в состоянии постоянных перемен… Куда, во имя богини, вы уходите, что ради этого решили бросить нас?

Люди Равнин молчали, уже зная ответ.

— Мое дело сделано, — сказал он. — Оно завершилось, когда пал город.

Он обвел их взглядом. Его лицо странно переменилось. Былой величественный и ужасный свет в нем погас, но в глазах, где прежде не было ничего, кроме огней решимости и власти, теперь поселилась непроницаемая тень. Сущность, вытеснившая его душу и овладевшая им, теперь отпустила его. Он снова стал самим собой.

Он не обращал внимания на их пререкания. Дракон Крин увидел в глазах Ральднора нечто, сказавшее ему то же, что могли бы сказать степняки, ибо он был превосходным знатоком человеческих душ, избранных богами или нет. Яннул Ланнец, уже давно знающий Ральднора, увидел его помыслы так ясно, как будто на него вдруг снизошел равнинный дар телепатии. Зарос в это время находился в Лин-Абиссе, чествуемый за хитрость в Оммосе заравийцами, которым очень хотелось, чтобы про их вклад в победу не забывали. Когда он услышал, как король несколько дней прожил затворником, а после этого пришел на Совет и отрекся от королевства, он тоже догадался.

Они так и не узнали, что же случилось с Ральднором. Но его разум был для них сверкающей машиной, которую можно повернуть куда угодно. Перед ними на миг мелькнул сложный клубок мыслей — этот мозг, такой нечеловеческий, такой чуждый, погруженный в тайную и взвешенную пучину поиска. Что инициировало этот поиск, тоже осталось для них скрытым — какой-то неуловимый толчок или побуждение. Возможно, это была простая надежда или укол глубоко упрятанной, но неисцелимой боли. Ибо он все-таки до сих пор был человеком. Видевшие его на Совете больше не могли в этом сомневаться. Зрелище развенчанного бога лишало их присутствия духа. Они предпочитали вспоминать все что угодно, только не это.

За окнами стояла прохладная неподвижная ночь, освещенная булавочными головками звезд. Немногие провожатые смотрели ему вслед, глядя, как он углубляется в развалины Корамвиса, направляясь к горам.

— Значит, она все-таки жива, — часом позже сказал Яннул Медаси в своей деревянной хижине. — В Таддре. Красноволосая Астарис. И он поехал за ней.

Он слышал детский голос, голос, взывающий к нему с другой стороны черной бездны, пронзающий его мозг своей потерянной мольбой.

В его мозгу мелькнула мимолетная мысль о сыне Сульвиан, оставшемся в Ваткри еще более мимолетная — о черноволосом малыше, которого родила и принесла ему Лики. Плоть от его плоти взывала к нему — не словами, ибо еще не умела говорить, но смутным, интимным мысленным языком, на котором он разговаривал лишь с одним человеком. Все части уравнения встали на свое место. Его дитя. Дитя Астарис. Астарис.

Когда эта мысль дошла до него, расплывчатая сущность покинула его мозг и исчезла. Он был свободен от всех долгов, от движущей им духовной силы, которую люди считали Анакир, олицетворением расы, к которой он принадлежал. Как в былые времена, мысль о женщине с кроваво-красными волосами овладела им, затопив его мозг, точно рассвет, и не оставила места ничему другому.

Сначала его поиск был лишь поиском ума. У него не было никаких иных способов найти ее или то существо в ее теле, которое позвало его. Следуя за зовом зародыша, он пересек смутные континенты и безбрежные плато темноты и в конце концов вышел к мерцающему маячку, безошибочному в этой безликой ночи. Позже нематериальный пейзаж превратился в дороги, горы и леса. Магнит, влекущий его к себе, находился в Таддре, как он когда-то и предполагал.

Возрождение расы, символ разрушенного города стали чем-то далеким. Он оставил их без колебаний и сожаления. Ведь на исходе борьбы его божественная суть не поглотила его, ибо что-то снова превратило его в обычного смертного человека, в мужчину.

По заросшему саду дворца правителя ползли темные тени, точно длинные холодные пальцы. В буйном лесу, подступающем к самой стене, злобно кричали птицы. Поднималась оранжевая таддрийская луна.

К стене у старых ворот привалился мужчина.

Вскоре между деревьями проскользнула приземистая смуглая женщина, направившись к нему.

— Ну, Паньюма? — спросил он, хватая ее за грудь. Она отпихнула его.

— Ты глупец, Слат. Если Хмар услышит об этом, он убьет нас обоих. Он знает множество медленных и ужасных ядов…

— Тихо, потаскушка. Ты ведь знаешь, что не пришла бы, если бы сама не хотела этого. Он не тот мужчина, который способен удовлетворить тебя, а я — тот, и не говори, что тебе это не нравится. Кроме того, он считает, что ты защищаешь его от той женщины-змеи, которая, как он говорит, преследует его, а я… я защищаю его от его смертных врагов. Кто в последней войне принес ему головы двух лордов?

— Ты, — сказала она с презрительной усмешкой.

Он толкнул ее к стене и задрал ей юбку, и недреманное око луны следило за развитием и завершением их игры.

— Теперь мне пора возвращаться, — прошептала она хрипло. — Он будет звать меня. Последние несколько месяцев он сам не свой от страха — с тех пор, как из-за гор пришло это известие.

— Какое? О Дорфарианской войне? Почему это должно его тревожить?

— Думаю, что он из тех мест. А женщина-змея? Не та ли эта богиня со змеиным хвостом, которой поклоняются желтые люди? Бродячие торговцы рассказывают, что желтые люди взяли Элисаар и Закорис и разрушили Драконий город, а их богиня сидела на горах и смотрела на них, — пробормотала Паньюма нараспев, как будто произносила одно из своих лесных заклинаний.

Слат оправился и презрительно сплюнул на ночные тени.

— Сказки для детишек.

— Но все-таки есть всякие странные вещи, о которых говорят старые легенды, — возразила Паньюма. — Помнишь рабыню, которую ты продал Хмару?

Слат кивнул. Год назад Паньюма, не совладав с искушением похвалиться своими тайными силами, показала ему секретный мавзолей, и, несмотря на обычную безжалостность, при виде ряда не живых и не мертвых кукол в роскошных одеждах у него свело живот.

— Помню. Жаль ее. Редкостная красотка была моя Селухис.

— Он ходит туда, чтобы смотреть на них, — прошипела Паньюма. — Иногда и меня с собой берет. У них до сих пор растут ногти, и волосы тоже, и мне приходится обрезать их, как будто я камеристка. И когда на твою рабыню упал свет, оказалось, что у нее отросли красные волосы.

Слат выругался.

— Клянусь Зардуком! — он порылся в памяти, потом спросил: — А невеста Повелителя Гроз… разве у нее были не красные волосы?

— Насколько я слышала со слов торговцев. Ты знаешь, что тогда сделал Хмар? У него на лбу выступил пот, он что-то залепетал и выставил меня оттуда. Потом, когда наступила ночь, он покинул наше ложе и отправился туда с железным прутом. Я шла за ним, он меня не заметил. Та штука на полу, которая раздвигает камни, — он разбил ее прутом.

— Может, он боится, что она выйдет и задушит его своими красными волосами, как его змеиная госпожа.

— Теперь он почти не выходит из комнаты, — добавила Паньюма. — У него лихорадка, и он все время вскрикивает во сне.

— Так уже бывало и раньше.

— Да, — сказала она. В ее черных глазах что-то блеснуло. — Когда ты приехал сюда, то был простым наемным головорезом, а теперь ты капитан солдат Хмара. После той войны они пойдут за тобой в огонь и в воду.

— Что ты задумала, хитрая сучка?

— Я ничего не говорила. У нас, женщин, длинный язык. Мужчины думают сами — если они, конечно, мужчины.

Кусочки золота холодно блеснули в ее косе, взметнувшейся, когда она развернулась и поспешила обратно по заросшему деревьями дворцовому саду.

Почти через целый месяц человек по имени Ральднор спустился с гор в Таддру под линялой голубизной равнодушного неба. Это была одновременно мертвая и живая земля, зажатая между черными джунглями и сухими чахлыми полями, на которых ничего не росло.

Он проехал через Тумеш, где на шумном базаре продавали рабов, и, двинувшись на север, добрался до одной из безымянных речушек, где сменял своего скакуна на плот. По реке он отправился в одиночестве, собственноручно выгребая против течения.

На шестой день его остановили.

Пароля он не знал: он просто стоял, глядя на троих мужчин и видя их не только глазами, прощупывая их всеми чувствами сразу, более тонкими и более многочисленными, чем у них, — и обнаружил в их душах еле уловимый запах того, что искал.

При виде его волос они разразились бранью. Но что-то в его поведении и лице заставило их убрать ножи, которыми они обычно подгоняли тех, кто явился сюда незваным. Они сказали ему, что отведут его к Хмару, правителю восьми королевств, и он поблагодарил их.

А потом они каким-то образом потеряли его на заросшей лесной дороге. Наступала ночь, и они принялись кричать и искать его. В конце концов они бросили это занятие, решив, что его схватил голодный леопард, настолько быстро, что они даже этого не заметили, утащил куда-нибудь в кусты и там сожрал целиком.

К тому времени Ральднор уже добрался до таддрийского городка и шагал по замусоренным улицам к каменному особняку Хмара.

Амнор, советник короля, глава Высшего Совета Корамвиса, открыл глаза в спальне, наполненной дымом факелов. Амнор, зачатый искайской девушкой от одного из дорфарианских принцев, который овладел ею против ее воли. Амнор, деливший ложе с Вал-Малой, королевой Повелителя Гроз, но так и не узнавший о том, что стал отцом ее ребенка; Амнор, убийца Редона, Верховного короля Виса.

— Хмар, — сказал он, — меня зовут Хмар.

Он подумал о своей потайной комнате и о женщине, стоявшей там в ожидании со своими кроваво-красными волосами. Дело рук Ашне'е. Анакир отвергла его дар.

— О, мать моя, я горько сожалею, что обидел тебя, — протянул он — и безумно расхохотался, охваченный ужасом.

Он видел Ее и в Дорфаре, сияющую в небесах, как солнце, вдруг ставшее черным. Город был разрушен до основания — это обрадовало его. Но все же это была ее месть — Ашне'е, Анакир, — тень ее возмездия уничтожила Корамвис. Теперь она пришла за его жизнью…

— Кто здесь? — выкрикнул Амнор. В преждевременной темноте комнаты он уловил холодные шаги. Неужели убийца уже прячется где-то здесь? Дрожа и потея, Амнор напряг глаза и в тусклом свете факелов разглядел Паньюму. В одной руке она держала кварцевый фиал, украденный из огромного сундука у дальней стены, пока он метался в своем безумном сне. Но прежде чем он успел заметить его, она спрятала фиал между круглых темных грудей.

— Всего лишь Паньюма, господин. Вы встаете?

— Да. Сегодня я буду есть внизу. В моем зале. Ты будешь мне прислуживать.

— Я ваша рабыня, лорд.

Он тщательно вымылся из каменного кувшина, и она принесла ему одежду и золотые украшения.

Когда она подошла к окну, чтобы выплеснуть грязную воду, то незаметно извлекла из ложбинки между грудями фиал и через несколько мгновений выбросила его из окна. До земли он не долетел. Его перехватила пара рук.

Паньюма последовала за Хмаром, спускаясь по лестнице в зал. Когда он уселся, она встала за спинкой его кресла, прислуживая ему.

Слат, капитан и телохранитель Хмара, сидел на другом конце стола, чему-то смеясь. Он усвоил хорошие манеры, которых требовал от своих подчиненных Хмар, и усвоил отлично. Он даже выучил темы застольных разговоров, некогда распространенные в Дорфаре.

— Это вино обладает особенно тонким вкусом, лорд Хмар. Я выдерживал его в погребе больше года, как делают закорианцы. Могу ли я предложить вам бокал?

Беспокойные глаза Хмара, шныряющие по всему залу, сосредоточились на фляге. Он высокомерно кивнул. Паньюма выплеснула остатки из его кубка и сполоснула его водой. Она подошла к Слату, протянувшему ей сосуд, потом наполнила кубок, оставив на дне капитанской фляги всего несколько капель, и отнесла полный до краев кубок обратно правителю.

Хмар сделал глоток и снова кивнул.

— Горьковато, но неплохо.

Он потягивал вино, держа кубок за ножку своими длинными пальцами. Его глаза снова пришли в движение. Лицо Паньюмы ничего не выражало. Слат шумно хлебнул пустоту. Тревога сделала его излишне веселым. Они отравили своего господина, но тот, похоже, этого не заметил. Яд был исключительно медленным. Если им повезет, он умрет во сне.

За высоким и узким окном истаял в небе последний свет дня.

В дальнем конце зала открылась небольшая дверца. На пороге показался человек — безликая фигура в плотном плаще с капюшоном. Солдаты Хмара изрядно шумели за обедом, поэтому незнакомец не выдал своего присутствия ни звуком, ни еще чем-либо ощутимым. И все же Слата охватила странная, еще более сильная тревога. Взглянув на Хмара, он забеспокоился, что зелье все-таки действует быстрее обещанного. Ибо безумные глаза Хмара внезапно прекратили свой нескончаемый поиск, будучи прикованы к незнакомцу. Лицо у него стало землистым. Он залился хриплым кашлем, похожим на карканье. Похоже, им овладело леденящее чувство неотвратимости, как бывает с человеком, долгие месяцы ожидающим исполнения смертного приговора и в конце концов встающим перед виселицей.

Амнор вспомнил. Когда-то он был в пещере поющей воды. Женщина заманила его туда обманом, и он схватил ее за руку.

— Возможно, мне стоит изгнать из тебя моего ребенка и отдать тебя на милость лорда Орна.

Как ни странно, на ее белом лице, словно заря, засветилась улыбка. Он никогда не видел, чтобы она улыбалась, и никогда не видел подобной улыбки на устах какой-либо женщины. От нее кровь застыла у него в жилах. Рука, сжимавшая ее локоть, упала.

— Сделай это, Амнор. Иначе он станет моим проклятием тебе.

Амнор воззрился на стоящего в другом конце зала незнакомца, слыша лишь журчание воды. Пришелец не стал садиться, так и оставшись стоять у одного из более низких столов. Под капюшоном не было видно его лица, и Амнор не смог разглядеть его ответного взгляда.

Его охватило странное ощущение, как будто он смотрит на нее не обычным взглядом, а третьим глазом, расположенным в центре его лба. И видел он не ее. На ее месте стоял молодой мужчина, призрачный и расплывчатый, но Амнор различил, что у него бронзовая кожа виса, но глаза и волосы светлы, как вино, которым он отравил Редона в первую ночь Красной Луны…

«Он здесь, — подумал Амнор. — Это Она послала его. Вестник Анакир… мой сын…»

Он угрюмо засмеялся. Нет, не его. Все-таки сын Редона. Редона, которого он отравил вином Равнин.

К Амнору пришло видение. Он увидел Вал-Малу, стоящую, положив руку ему на плечо, и жадным взором пожирающую жидкость, которую он лично перегнал, чтобы оборвать жизнь Редона, — яркая камея с женой господина и мужчиной, его правой рукой, сговаривающимися убить его. И внезапно перед его глазами уже была не Вал-Мала и не он сам. Вместо них были таддрийка Паньюма и наемник Слат с вином, в которое они подмешали яд.

Амнор издал хриплый крик. Схватив пустой кубок, он швырнул его об пол, потом выскочил из кресла.

— Меня отравили!

Люди оторвались от еды и подняли на него глаза.

— Отравили! — закричал Амнор с наливающимися кровью глазами. Он метнулся к Паньюме и ударил ее по лицу. Она упала, сжавшись. — Эти двое убили меня. Эта сука и Слат, мой капитан…

За всеми столами повскакивали на ноги люди. Вероломство в их глазах не было чрезмерно большим грехом. Они похватали со стола кинжалы и обеденные ножи. Наемники Слата закричали, поддерживая его, остальные в страхе и гневе принялись размахивать клинками налево и направо. В один миг завязалась драка. Кровь и вино лились реками, факел, выбитый из подставки, поджег гобелен, которым была обита стена. Женщины принялись визжать.

Слат, рыча от ярости, выхватил кинжал, но Амнор увернулся и побежал — под арку за помостом, а оттуда в лабиринт коридоров и лестниц.

Пришелец в черном плаще, о котором все позабыли, начал пробираться по залу к арке, проходя между дерущимися, точно незрячий. Когда он был уже почти у помоста, на спину ему с диким воплем ярости прыгнул человек. Незнакомец сделал странный полуоборот, словно покачнулся, и когда нападавший свалился с него, безжалостным и точным движением перерезал ему горло. Больше за ним никто не побежал. Лишь Паньюма провожала его глазами. Его тень упала на нее, забившуюся под стол. Она сделала магический знак, пытаясь защититься от него, но он уже ушел, молча преследуя умирающего Хмара во тьме особняка.

Он без труда отыскал это место.

Незримый свет, неслышный звук, неощутимая нить под пальцами — все это вело его. Коридор тускло освещали натыканные безо всякой системы факелы и слабый звездный свет, проникающий в окна.

В конце концов Ральднор добрался до глухой каменной стены и обломков какого-то механизма на полу. Он понял, что пришел. На земле, всхлипывая, лежал узкоглазый человек с унизанными золотом пальцами.

— Значит, ты все-таки пришел, — вдруг буднично сказал он, прекратив рыдать.

Ральднор взглянул на него. Человек улыбнулся.

— Долго же я тебя ждал, сын Редона. Ты пришел за ней? За красноволосой женщиной?

— Да.

— Воздаяние, — пробормотал человек на полу. — Заметь, столкнувшись с абсолютной неизбежностью, я стал вполне здравомыслящим. Сюда нельзя войти. Механизм сломан. Я сам сделал это в приступе ужаса. Но потом я услышал, что ты устроил в Корамвисе землетрясение. Возможно, тебе под силу открыть камень.

Ральднор опустился на колени у сломанных рычагов, внимательно оглядывая их. Капюшон соскользнул с его головы. Амнор впился в него взглядом. Он начал говорить что-то об Ашне'е, но внезапно его слова прервал грохот — Ральднор сбоку ударил кулаком по механизму, потом еще раз, и камень, заржавело протестуя, начал раздвигаться.

— Так-так. У него еще и руки вставлены нужным концом…

Ральднор прошел мимо Амнора в темную, хоть глаз выколи, галерею склепа.

Царство смерти, напоенное запахом старых масел для бальзамирования. Погибшие воины и каменные шкатулки с костями, жалкие кучки сокровищ. В дальнем конце комнаты, застыв в безжизненных позах, стояли десять женщин. Их кожа превратилась в дерево, волосы — в проволоку. Осталось совсем немного до того, как их плоть начнет разъедать настоящая смерть.

Его руки коснулись их и тут же покинули. Он подошел к последней, одиннадцатой фигуре. Это была она. Ее кожа осталась такой же, какой он помнил ее, и волосы тоже, только теперь в них были вплетены камни, Змеиное Око Анакир.

В открытом склепе воцарилась еще более гробовая тишина. Только от дверей доносился утонченный бред Амнора.

Внезапно дворец сотряс глухой подземный взрыв. Неожиданная битва вырвалась на улицы истерзанного городка, распространяя огонь и дым, которые затмили восход луны.

Ее разум был тьмой, необитаемой бездной, остовом цитадели, обглоданным неподвижными ветрами времени. Но почему-то ее суть до сих пор сохранилась, как последний призрак в этих развалинах, — и еще далекий шепоток жизни, ее ребенок.

Астарис.

Он вошел в ее разум, призывая ее, но не получил никакого ответа.

Потом из небытия возник образ, сформировался и затвердел — знакомое очертание, изменившееся перед новым ужасом.

Астарис застыла перед ним в ожидании; ветер развевал ее алые волосы. Красная луна, застианская луна светила ей в спину. Она подняла руки, и по ее телу побежали длинные трещины, точно чернильная паутина на янтаре. В следующий миг она уже рассыпалась, превратившись в пылающий пепел, а потом дуновение ветра унесло этот пепел к луне.

Он уничтожал этот образ, но он снова и снова возникал из тьмы.

Он попытался заслонить его другими образами. Образами любви, страсти, образами ее желанного тела, образами своей тоски.

Сначала ее мозг заполняли лишь одушевленные им сущности. Потом, словно призраки, ее воспоминания поднялись навстречу его воспоминаниям откуда-то из глубин разума.

Ее сознание наполнялось — медленно, по капле, словно чаша. Потом вернулись мечты, мысли, одиночество, и все это хлынуло неудержимой волной в тот миг, когда окончательно рухнули двери. Она сама вошла туда последней, замыкая вереницу силуэтов и фантазий. Ее внутреннее «я», точно жемчужина или поднимающееся солнце, открывающее единственный глаз и разглядывающее его.

Ральднор?

В могильной тьме он ощутил, как физическая жизнь вернулась в ее тело. Она шевельнулась в его объятиях.

— Ты здесь? — спросила она вслух.

— Я здесь.

Где-то далеко над лесом забрезжил рассвет, просочившийся между поднимающимися к небу дымами. Через открытую дверь, поперек которой лежал человек, он принес в эту черную галерею намек на цвет.

Ральднор взял Астарис за руку. Они прошли по каменной комнате, переступили через мертвеца и пошли по пустому коридору.

В ту ночь большая часть дворца сгорела. Многие комнаты выжгло дотла. По улицам, повизгивая, бегали собаки. Солнце раскрасило все размытыми золотыми и винно-красными пятнами.

Лишь один ребенок видел удалявшуюся повозку. Ему еще предстояло вспомнить это позже, через двадцать лет, когда под давлением различных побуждений он перешел через горы и принял желтые одежды Анакир Дорфарианской.

Беловолосый мужчина и аловолосая женщина. Он решил, что они оба слепы, ибо ни один из них, казалось, не видел ничего вокруг. Однако, когда они одновременно посмотрели друг на друга, он понял, несмотря на юный возраст и все пережитое в эту ночь, что каждый из них все-таки кое-что видел — другого.

Повзрослев, ребенок — тогда уже мужчина — обнаружил множество легенд, окружавших Ральднора и то, как он покинул этот мир. Повелительница Змей забрала его, или он ушел под землю, ибо боги не могут оставаться богами, они могут лишь превзойти самих себя или же в каком-нибудь аду мифологии забыть о своей власти и погибнуть.

И тогда таддрийский жрец рассказал о том, что видел, ибо это затрагивало какую-то логическую струнку его души, полагавшую, что благочестие не обязательно должно идти рука об руку с догадками и легендами.

Ральднор, сын Ашне'е и Редона, Ральднор, которого звали эм Анакир, Повелитель Гроз, уехал вместе с Астарис Кармианской, самой прекрасной женщиной Виса, в бескрайние буйные леса Таддры, уехал, как простой крестьянин, на шаткой повозке.

И не легенда, а джунгли поглотили их. Хотя именно легенда хранила их имена, пока последний хаос — не изменяющий, но уничтожающий — не погрузил Вис в воды океана и не обрушил наземь его небеса.