СТРАНА БЕЛЫХ МЕЧЕЙ

Водопад с ревом обрушивался в озеро, и ветер уносил его гром с собой. Город На Реке лежал совсем близко, как раз там, где озеро сужалось и начиналась река. Стена, защищая, окружала город, а за городом возвышалась еще одна стена — из невысоких гор, тяжело громоздящихся в небо. Через них пробивала себе путь река.

Оайве не стала заходить в город. С одного косогора она заметила у пристани судно с багряным парусом.

Вероятно, Курль и его люди уже насплетничали про нее. Она не осуждала их. То, что она сделала, основательно напугало и ее самое. Оайве двинулась вокруг города по проселочной дороге, которая в конце концов превратилась в скалистую горную тропку.

На перевале можно было купить лохматых пони, привычных к горным переходам. Седой, по всей видимости, уже приобрел одну из них, чтобы сохранить преимущество во времени. Оайве перестала ломать голову о мотивах его поведения. Новая истина, сформировавшись, отлилась в четкую форму.

Обстоятельства помешали ей отслужить обычный ритуал вчера и сегодня. Она забыла произнести слова ритуала и вспомнила о нем, когда положенное время давно миновало. Она заверяла Старейшего, что будет всегда и везде помнить о молитве. В этот вечер, когда солнце опускалось за вершины гор, она остановилась и произнесла древние слова с особым старанием.

В глубине сердца Оайве знала, что новая задача изменила ее. Все, что было связано со Святилищем, постепенно исчезало из ее памяти, словно свет догорающей свечи.

Ее задачей стал Седой, а реликвия, кость — это был всего лишь символ. Седой был вопросом, на который она должна была найти ответ. Сейчас это стало совершенно ясно. И все же ей было стыдно за невольную измену своей пастве, своим овечкам.

В сумерках Оайве встретила пастуха с отарой овец. На последнюю монету она купила у него немного хлеба и овечьего молока. Высокий темноволосый мужчина совсем не походил на пастухов в горах Побережья.

Эту ночь жрица провела на склоне горы, а на следующее утро уже шагала дальше. Она привыкла видеть и делать вещи, которые раньше были ей совершенно чужды. Неведомое стало для нее буднями.

На второй день тропа внезапно оборвалась у селения, притулившегося, как воронье гнездо, около отвесной стены скал. Казалось, эта скала, последняя в цепи гор, настолько велика, что скрывала от вздора все находившееся с другой стороны.

На извилистой узкой улице одна женщина тронула Оайве за рукав:

— Я никогда еще не видела волос такого цвета, как у вас. Вы, должно быть, и есть она.

— Она?

— Та, за которой я должна присмотреть, как поручил мне седой мужчина.

Это было что-то новое. Не смотря на разговор на корабле, Оайве скорее ожидала встретить на своем пути новые преграды и новые испытания.

— Возможно, что это я и есть. Ну и что же?

— О, почти ничего.

Женщина заговорщицки улыбнулась, радуясь поручению, сделавшему ее важным действующим лицом в чужой игре. Она привела Оайве к маленькому покосившемуся дому, дала ей плащ из толстой ткани и узелок с продуктами на дорогу.

— Он сказал, что вам это понадобится, — объяснила женщина Оайве, удивленно смотревшей на подарки. — Он сказал, что вы должны пройти через Ворота в скале и спуститься по тропе, по которой ходят пони. А потом, сказал он, вы должны угадать дорогу, как вы делали это прежде.

Женщина подмигнула:

— Странные указания, скажу я вам!

— Где эти Ворота в скале? — осведомилась Оайве.

— Я проведу, если вы предскажете, что написано у меня на руке.

— Это он сказал, что я это сделаю?

— Он сказал, что вы — колдунья, — ответила женщина. — Но он, наверное, пошутил. Какая колдунья так изранит себе ноги, если она умеет летать?

— Да, действительно! Колдунье так не суметь!

Оайве предсказала женщине судьбу и увидела только хорошее. Обеих это обрадовало.

Стоял ужасно холодный день, и Оайве очень обрадовалась плащу, купленному или украденному для нее Седым. Женщина проводила ее. Верхняя улица кончалась у скальной стены. Подойдя ближе, Оайве увидела лестницу и у ее подножия прорубленное в скале отверстие туннеля.

— Это и есть Ворота, — объяснила женщина. — По этой дороге ушел седой мужчина. Немногие выбирают этот путь…

Оайве, благодаря и прощаясь, положила руку на плечо женщины и ступила в отверстие. Она оказались в темном сыром коридоре, по-видимому, петлявшем внутри горы. Через плечо она оглянулась на женщину, махавшую ей рукой у входа. Предзнаменования были нехорошими: сумрачный туннель и прощальный взмах руки.

К счастью, проход оказался не слишком длинным. Добравшись до его конца, Оайве с удивлением остановилась.

Мир изменился. Она стояла на пороге другой страны.

Скала террасами спускалась вниз, на равнину, синюю как сланец, с далями, полными фиолетовых теней. Далеко на севере блестела извилистая линия реки. Этот новый мир казался пустым до самого горизонта, замкнутого горами, выглядевшими совсем не так, как оставленные позади. Стройные и остроконечные, они стояли в ряд, словно зубы в челюсти земли. Они, должно быть, были необычайно высокими, потому что сверкающий снег укутывал не только их вершины. Оайве рассматривала горы, узнавая их силуэты, словно они были местом ее собственного рождения, а не родиной Седого.

Нет, они походили не столько на зубы, сколько на белые мечи, с клинками, осветленными белой кровью. Поставленные на эфесы, они указывали в холодное небо…

Равнина была голой и страшно холодной. Солнце зашло, и горы, окрасившиеся в черный цвет, казалось, несли угрозу, вырисовываясь на багровом небе.

Пять дней девушка мучилась, бредя по равнине. Погода и скверная дорога затрудняли ее продвижение вперед, и ни разу ее путь не пересек ни человек, ни зверь. Иногда она проходила мимо старых развалин. Тут и там у грязно-серых каналов росли деревья.

Весной земля, возможно, воспрянет к жизни, но сейчас в это как-то не верилось. Создавалось впечатление, что здесь промчалась эпидемия чумы, положившая предел всему живому.

В воздухе парили редкие прозрачные снежинки. Ночами Оайве вызывала огонь. Потрескивание и шелест пламени отзывались эхом по всей вымершей местности. Она подумала о словах женщины, что колдунья полетела бы, и спросила себя, может ли она сделать такое. Седой бы это знал!

К исходу шестого дня Оайве добралась до гор.

Горы выглядели нереально и мерцали, как декорации из отшлифованного мрамора. Равнина обтекала их. Когда она обнаружила некоторое подобие улицы-аллеи из огромных валунов, посыпался крупный град.

Лишь после того, когда он утих, она увидела, что аллея из валунов кончается приблизительно через полмили, засыпанная обвалом. Возможно, это случилось тысячу лет назад. Огромные обломки скал в беспорядке бежали один над другим, а самые верхние покрывал снег. В расселинах, как плющ на стенах разрушенных домов, росли деревья. Остальные вершины величественно и равнодушно вздымались рядом. Но, несомненно, однажды придет и их время.

Деревья звали Оайве, и в их голосах слышался мучительный стон. Охотнее всего она убежала бы отсюда: невыносимое, ужасающее впечатление производило на нее это страдание.

Но она двинулась дальше, к ближайшим деревьям.

Оайве казалось, что она птица и летит над обвалившейся вершиной. Гора была громадной, простиравшейся на несколько миль, а между ее ребрами и дальше, много дальше к западу, рос вечнозеленый лес.

Река с севера поворачивала назад, прокладывая канал к югу сквозь деревья у подножия горы. Русло реки было здесь узким, а на обоих берегах молодые хвойные деревца, разрастаясь, скрывали развалины нескольких деревень. Подобно ветру, Оайве влетала в зияющие окна и снова мчалась дальше.

На утренней заре своего сна Оайве добралась до каменного дома с башнями, стоящего на возвышенности на восточном берегу реки, там, где река ближе всего подходила к обрушившейся горе. Ветер дул через открытую дверь, наметая еловые шишки и сломанные ветки на пол большого мрачного зала. Очаг был пуст и холоден.

Широкая лестница вела к верхним покоям. В одном из них нечто, выглядевшее через густую паутину большим животным на четырех лапах, приняло форму резной сосновой кровати.

Птица-Оайве села на стойку кровати. Луч, похожий на солнечный, осветил комнату, и она увидела маленького мальчика, в возрасте трех лет, который весело прыгал и бегал, играя в придуманную им самим игру. Волосы его мерцали, как бледная сталь.

И тут она услышала волков.

Они были повсюду вокруг нее — и они были в доме.

Их голоса звучали печально и в то же время свирепо.

Оайве открыла глаза и приподнялась. В темноте она заснула под деревьями, а теперь в небе стояло солнце. Никакой волк больше не пугал ее, и единственным звуком, доносившимся до нее, был шум ветвей.

Неожиданно из леса вышел старик и направился в ее сторону. Он с трудом нагибался, чтобы поднять сухую ветку и присоединить ее к вязанке хвороста, которую нес на спине. Заметив девушку, он очень испугался, а когда Оайве заговорила с ним, повернулся и, ковыляя, поплелся прочь.

С этого мгновения у Оайве возникло чувство, что лес наблюдает за ней, что люди, полные болезненной неприязни, не показываясь сами, не спускают с нее глаз. К полудню она выбралась на просеку.

Там стояли три ухоженные хижины, их двери были заперты и, хотя из труб вился дым, внутри ничего не шевелилось. И все же Оайве почувствовала прислушивающиеся со страхом уши, сдержанное дыхание и прошла мимо…

Она придерживалась направления к увиденной во сне реке. Она верила, что сон каким-то образом соответствовал действительности и поэтому не удивилась, увидев, когда далеко впереди блеснула вода.

Солнце садилось, когда Оайве добралась до берега. Все было так, как в виденном ею сне: река здесь была скорее каналом с буйно разросшимися водяными растениями и свисающей с откосов зеленью. И с обеих сторон реки стояли разрушенные дома. Ей захотелось найти каменный дом из своего сна. Идея провести еще одну ночь под открытым небом ей не нравилась.

Вдруг дом оказался прямо перед ней. Между его башнями всходила луна. Это был родной дом Седого. Здесь, под остроконечной двускатной крышей он родился под мягкие вздохи высоких елей, так же, как она была рождена под нежные вздохи морских волн.

Дверь косо висела на петлях. Пол был усыпан ветками, как и в ее сне. Все было как во сне: очаг, лестница, тени.

Оайве вздрогнула. Она не боялась дома, но чувствовала живущее в нем горе.

Она прикрыла дверь и произнесла слова, которые заперли ее. Затем она вернулась в большой зал и сказала его призракам:

— Ведите себя тихо!

Собрав с пола ветки, она положила их в очаг и вызвала из себя огонь. Это удалось ей с трудом, словно ее Магия не хотела помогать ей в таком месте. Наконец искры разлетелись из кончиков ее пальцев, заставив вспыхнуть сухое дерево.

Пламя ярко осветило комнату, и Оайве увидела мужчину, сидящего по другую сторону очага, там, где до этого тени были гуще всего.

Ее сердце подпрыгнуло, но она постаралась успокоиться и заставила себя взглянуть на него. Он испугал ее только в первое мгновение.

Лицо мужчины было длинным и белым, как лицо гор-мечей. Его черты, растянутые и плоские, походили на незаконченную резьбу по дереву. Мужчина кутался в плотный плащ, капюшон которого бросал тень на плоский лоб, но глаза его были ясно видны.

Невозможно было описать, какими они были, но ими и через них явственно глядело Зло.

Его рот, узкий, как черта, и почти лишенный губ, произнес:

— Ты будешь называть меня Нивус. Нужно, чтобы ты знала мое имя. Нам с тобой придется кое-что сделать вместе.

Оайве пристально смотрела в его глаза. Ей пришлось собрать все силы.

— Вы назвали мне имя, — ответила она, заставив свой голос звучать холодно и спокойно. — Что вы мне еще скажете?

— Я скажу тебе многое. Ты рассматриваешь меня. Что ты видишь во мне?

— Большую Силу. — Лгать было глупо.

— Ты права. Великую Силу. Что еще?

— Вы хотите, чтобы я что-то отгадала.

— Морская ведьма права. Острые глаза, острый ум. Мы оба жрецы. Мой храм находится поблизости, на вершине разрушенной горы, под самым небом, Оайве.

— Я уважаю вашу мудрость, Лорд Священник. Вам известно мое имя и вы знаете, откуда я иду. Вы даже знали, что я войду в этот дом. Примите мое восхищение!

— Я принимаю его, если оно искренне. Но это знание я получил не с помощью моих Сил, а от моего слуги. Нет, Оайве, я говорю не о Посвященных или злых демонах, как ты, вероятно, подумала. Я узнал все это от мужчины с седыми волосами, который похитил реликвию из твоего Хранилища. Ты должна знать: он добыл и принес ее для меня, Белого Нивуса, священника, своего Повелителя.

Оцепенев, Оайве вспомнила, как мальчик из рыбацкой деревни рассказывал ей: «… незнакомец засмеялся и сказал, что это его наказание — путешествовать зимой. Так велел ему священник По Ту Сторону Тумана» И она вспомнила, как Седой пробормотал: «… есть третий игрок..»

— Это удивило тебя? — спросил Нивус. Голос его смеялся, но сам он — нет. И не засмеется никогда. — Да, он слушается моих указаний — в любое время. Я предвидел, что ты последуешь за реликвией, поэтому поручил ему бросить тебе вызов, разбудить твой гнев, возводя у тебя на пути препятствия и вражду. Ты никогда не отправилась бы в путешествие по доброй воле, Оайве. Но ты была горда и рассержена. Ты захотела помериться силами с наглым чужаком, погнаться за ним, выследить и уничтожить. Седой был отличной приманкой и до конца поддерживал в тебе жажду погони. И вот ты смотришь в западню и видишь совсем не того зверя, за которым охотилась.

— Он отдал вам кость, — сказала Оайве. — Я вам не нужна.

— Неправильно. Ты — Хранительница Святилища и его реликвий. Поэтому нечто связывает тебя с костью, нечто, чего ты, по-видимому, даже не осознаешь. А я, возможно, смогу установить связь. Однако на это потребуется время, а его и так потеряно слишком много. Тебе даже не известна сущность кости, не так ли? И ты не догадываешься, для чего она мне нужна?

Оайве вспомнила о том, что ей сказал Седой: Сила волшебника исходит из него самого, а не от ритуала, колдовских средств или колдовских формул. Она спросила себя: знает ли Нивус что-нибудь о их встрече на корабле? Она считала Седого могущественным магом, но ей стало понятно, что волшебство создавал не он, оно было всего лишь даром, который уступил ему на время Нивус, чтобы помочь Седому выполнить свое поручение.

— Где Седой? — спросила Оайве.

— Он скоро будет здесь. Смотри! Когда-то это был его дом. Здесь он родился. Этот зал был тогда гораздо уютнее. Ковры покрывали пол и висели на стенах, и дорогие лампы распространяли теплый свет. Мать Седого любила сидеть за большим ткацким станком. Черно-рыжие собаки его отца дремали перед очагом или предостерегающе рычали друг на друга, карауля большие куски мяса в своих мисках. Род Седого властвовал когда-то над всей страной.

Когда он родился, его ждали сундуки, полные золота и серебра, и многие мили плодородной земли. А на горе в уединении смиренно жил священник. Эта странная история все изменила…

Вдруг дверь распахнулась, несмотря на чары, которые Оайве наложила на нее. Вошел Седой, плотно закутанный в свой плащ из волчьей шкуры. Его лицо застыло. Не взглянув на Оайве, он шагнул к Нивусу.

— Вы расскажете мне эту историю, Лорд Священник? — кротко попросила Оайве.

— Да, может быть. Хотя будет лучше, если это сделает Седой.

Глаза Седого напряженно и странно настойчиво глядели в пустоту.

— О чем я должен рассказать ведьме, Повелитель?

— Историю о маленьком сыне благородного дворянина и бедном священнике с гор.

Седой равнодушно и размеренно начал рассказывать.

— Когда у вельможи родился сын с седыми волосами, все посчитали это знаком того, что он обладает магическим даром. Конечно, это скорее было верой жителей деревень вдоль реки на земле, принадлежащей этому вельможе, нежели убеждением самого благородного господина. Однако мать Седого услышала эти разговоры и поверила им, приняв за истину.

Тогда она уговорила своего супруга отправить мальчика для обучения к отшельнику, уединенно живущему в часовне на горе. Он был благочестивым человеком, этот священник, и сведущ в Магии. Но однажды зимой к нему нагрянула болезнь и в ночь, предначертанную богом, он умер. Однажды утром мальчик, которого я называю Седым, нашел священника окоченевшим и холодным.

Седой сделал паузу.

— И тут начинается самая забавная часть истории, не так ли, мой Повелитель?

Нивус молчал.

— Седому было тринадцать лет, и он испугался, когда увидел холодное тело священника. Он понял, что учитель мертв, но со свойственной юным горячностью надеялся, что сумеет вернуть его к жизни. Священник, занимавшийся целительством, записал немало магических формул, имеющих отношение к его искусству. Мальчик видел деревянные таблички с написанными на них заклинаниями, но священник строго-настрого запретил ему даже открывать сундук, в котором они хранились. Но, находясь в глубокой печали, Седой не послушался запрета и вынул дощечки из сундука. Скорбь о священнике и страх перед смертью придали ему силы воспользоваться волшебной формулой. Но то, что он заклинал, не было душой священника, улетевшей уже слишком далеко, чтобы вернуться. Вместо этого он вызвал скитальца, одного из тех призрачных духов, связь которых с эти миром слишком велика. Не все, но многие из них несут зло. Тот, которого вызвало заклинание, был стар. Он много скитался и забыл свое прошлое. И все же он использовал шанс вновь обрести плоть и кровь.

Дух перешел в тело мертвого священника, и вместе с телом ему досталось все знание, а также искусство волшебства, которым владел священник.

Когда мальчик заметил первые признаки жизни в теле своего старого учителя, он ликовал. Но потом он узнал, какую ужасную ошибку совершил.

Конец истории прост. Имя духа было Нивус. Этим именем он привязал меня к себе, и произошло это за один удар сердца.

Священник разбирался в колдовстве намного больше, чем пользовался им, ведь он был добрым, благочестивым человеком. Зато Нивус себя не ограничивал. Шесть лет я служу ему. За это время внешний вид тела моего старого учителя очень изменился. Конечно, вам бросилось в глаза, что он выглядит как нечто незаконченное, лишенное крови. Это следует приписать его злой сути. О, Нивуса не беспокоит, когда я обижаю его. Он допускает, что у меня есть для этого причины.

Нивус прервал его:

— Ты еще не рассказал ей о своем отце.

— Ах да, мой отец! Я должен был знать, что он заставит меня рассказать об этом… Отец поднялся против колдуна, чтобы освободить меня от его власти. Однако борьба была безнадежной. Вскоре отец потерпел поражение.

— Случилось кое-что еще, — спокойно вставил Нивус.

— Еще? Ну хорошо. Оайве видела, кем я становлюсь, меняя свой облик. Разумеется, она полагала, что это моя собственная свободная воля…

Седой в первый и единственный раз мельком взглянул на нее.