Последнюю часть лета, два жгучих месяца я провела у него во владении, в черном доме. Я оставалась девственницей до ночи, наступившей вслед за осенней Вульмартией, до моего четырнадцатого дня рождения.

Флаг-полковник Кир Гурц не принадлежал к числу наиболее видных кронианцев, проживавших в городе. Между ним и семьей генерала существовала дальняя, запутанная родственная связь. Присвоенное ему звание носило скорей почетный характер, а его обязанности относились к административной и научной области. Он составлял маршрутные карты и описания дорог, определял количество орудий и размеры потерь. Иногда ему приходилось ставить подпись под смертными приговорами или приказами об отсрочке таковых в отношении пленников, не представлявших особой важности.

Выполняя поставленные перед ним задачи, он и близко не подходил к Высокобашенному форту. Он лишь заносил в вахтенный журнал статистические данные о нем, которые узнавал из поступавших к нему депеш: атаки и прорывы, взрыв арсенала, капитуляция. Весь эпизод в целом занял не больше половины страницы. Я узнала обо всем этом много времени спустя. А если бы все происходило иначе, если бы он находился там и даже сам поднес бы фитиль к пороху, снесшему все высокие башни, удалось ли бы мне тогда различить на нем пятно позора? Да куда уж мне было. Разве я что-нибудь понимала? И никакой связи между кончиной любви и дикостью происходившего за порогом дома не существовало.

Полное имя генерала кронианцев звучало так: Хеттон Тус Длант, но они дали ему прозвище Уртка Тус, означавшее, как объяснил мне Гурц, нечто вроде Сынок Медведя — он был любимцем этого бога.

Гурц пожелал, чтобы я выучила его язык. Ему хотелось иметь возможность говорить со мной по-крониански, чтобы найти во мне понимание. В моем «ласковом взгляде» — так он истолковал его — он уловил сочувствие и понял, что уже пробудил во мне жалость.

Гурц сам составлял двуязычный учебник для начинающих, с грамматикой и словарем, предназначавшийся для войск сазо. Он подарил мне экземпляр этой тоненькой книжки, а на пустой странице нацарапал посвящение мне и свое имя. Он остался доволен этой книгой и либо не принимал в расчет, либо не сознавал собственных ошибок в употреблении нашего языка. Вероятно, старательно вызубрившие учебник солдаты точь-в-точь повторяли их повсюду в городе.

Каким-то образом я сохранила прежнюю привычку к беспорядочному обучению. Я бралась за занятия с неохотой, в жаркие дни, когда карандаши для рисования становились чересчур липкими. Мне удавалось, как попугаю, запомнить много выражений и еще больше слов; я понимала, что они должны означать, но совершенно не разбиралась в синтаксисе. Произношение давалось мне хорошо, потому что срывавшиеся с их губ слова имели, как мне казалось, такие отчаянно сильные, чуть ли не комические ударения, что мне не составляло труда воспроизводить их.

Его зачастую не бывало дома как днем, так и ночью; его все вызывали в Сирении на бесконечные военные совещания, а может, он просто считал, что должен их посещать. Судя по доходившим до меня обрывкам его реплик, обращенных к слуге, он нередко проводил по три-четыре часа, томясь ожиданием где-нибудь в приемной, или бродил по заросшим дворцовым садам, восхищаясь необычными бабочками и претерпевшими видоизменения растениями, вырвавшимися из оранжереи наружу.

Его слуга, Мельм, упорно держался в стороне от меня. Выработанный им метод обхождения со мной заключался в том, чтобы делать вид, будто меня просто нет. Это удавалось ему так ловко, что мне начинало казаться, будто я исчезаю, стоит мне только остаться одной где-нибудь поблизости от него. Позднее, когда я стала обращаться к нему с приказами или просьбами по-крониански, он выполнял все, но с такой чопорной крысиной мордой, выражавшей отвращение, с таким невидящим крысиным взглядом, что я обычно старалась справиться самостоятельно или обходилась без каких-то вещей.

Живя в этих комнатах, я не оставила привычки спать допоздна. Я редко вставала раньше полудня. Стоило потянуть за веревку колокольчика, как тут же приносили воду для ванны, всегда горячую и безупречно чистую Среди горничных, которых я видела мельком, не оказалось ни одной знакомой мне. По-моему, большинство из них недавно наняли для службы в доме. И я ни разу не встретила ни Лой, ни Мышь — хотя вначале боялась, что мне придется с ними столкнуться.

Каждый день мне подавали завтрак и ужин, но я почти не проявляла интереса ни к тому ни к другому. Аппетит мой не исправился, однако я пристрастилась к сладким и фруктовым напиткам, сокам из цитрусовых или ягод, сливкам с грушами и гвоздикой.

Я заполняла дни своей жизни почти так же, как и прежде: рисовала картинки, играла в храмины или в карточные игры собственного изобретения. Кроме того, я изучала язык Гурца и почитывала книги из тетушкиной библиотеки. Я жила как изнеженный ребенок. Но я уже как-то не умещалась в подобной жизни. Снова и снова на меня находило нечто вроде приступов, необъяснимое беспокойство, своего рода страх, хотя и затруднилась бы сказать, чего боюсь, ведь все людоеды-великаны отступили. Лой запретили со мной общаться, а может, уволили. Боров-медведь заботился обо мне (и даже приносил подарки: то новые карандаши, то браслет, то ленточку) и вовсе не пытался подвергнуть меня каким-либо безумным и почти невероятным извращениям, которые описывали девушки в своих анекдотах на сексуальные темы.

Он спал в одной постели со мной, когда ночевал дома. Но за все время ни разу на меня не посягнул. Кровать моей тетушки-монахини, как ни странно, была широкой. Он крутился с боку на бок на своей половине постели и очень походил на колонну в выстиранной и наглаженной ночной сорочке; он бывал в хорошем настроении, когда уходил, и не будил меня. Когда же нам случалось оказаться в одно и то же время в вертикальном положении, в одежде, он целовал меня в щеку и гладил по голове. Иногда он сажал меня к себе на колени, но всякий раз ненадолго.

— Уж так она молода, — говорил он. — Я знаю, она совсем еще дитя.

Во мне постепенно возникло внутреннее приятие соприкосновений с ним, выражавшееся и внешне. Они ничем не напоминали того, что мне нравилось или утешало меня, они просто были и не несли в себе угрозы, словно не самые удобные кресла или жара перед грозой.

Прохладными вечерами, когда он оставался дома и ему не нужно было работать, он просил, чтобы я надела одно из нарядных платьев (вызволенных с нижнего этажа), и мы отправлялись в открытом экипаже на прогулку; время от времени мы выходили из него, чтобы прогуляться по бульварам или зайти в какой-нибудь парк.

С тех пор как кронианцы ввели комендантский час, город стал превращаться в загадочное место после захода солнца. Поначалу нас каждую минуту останавливали, чтобы проверить документы. Возможно, с течением времени, наши прогулки стали чем-то знакомым и привычным, и впоследствии нас уже очень редко задерживали.

Лишь кронианские солдаты ходили по тем улицам, которые мне доводилось видеть. Однако нам то и дело случалось заметить призрачное существо размером с человека, пробегавшее по какому-нибудь переулку среди кустов. В подобных случаях Гурц проявлял терпимость.

— Просто кавалер, — сказал он однажды, — никак не мог расстаться со своею дамой.

Он впадал в сентиментальность и, просияв лицом, приказывал кучеру подстегнуть или придержать лошадей, чтобы отвлечь его внимание. Гурц ничего не знал наверняка, и нарушитель комендантского часа вполне мог оказаться мятежником или заговорщиком, замыслившим убийство. Флаг-полковник и сам вел себя по-ребячески.

Прежде мне доводилось бывать ночью в парках только по праздникам, когда их ярко освещали разноцветные фонари; теперь я увидела их как бы в драпировке из темного велюра; лишь яркие звезды бусинками проглядывали меж деревьев, да летняя луна иногда отражалась в озерных водах, будто в зеркале.

Ему хотелось, чтобы я смогла посмотреть на сады при дворце в Сирениях. Я ни разу там не бывала. Такие насекомые, такие розы…

Нередко мы с часок прогуливались по усыпанным гравием аллеям под акациями и каштанами; статуи мелькали меж ними, словно соляные призраки. Возможно, в дневное время там все так же прыгали обезьянки и дети, но я больше не принимала участия в их играх.

Таинственное колдовство ночи среди залитого звездным светом пространства, без стен, без мостовых; особый аромат деревьев — все это завораживало меня. Мне очень хотелось, чтобы Гурц молчал, и большую часть времени он проводил в безмолвии. Мы невинно бродили вдвоем. Я вполне могла быть его молоденькой племянницей.

По завершении такой чинной прогулки мы садились в экипаж, возвращались в комнаты моей покойной тетушки и ложились в ее постель, каждый на свою половину. Я привыкла к нему. Он занимал мое внимание меньше, чем какая-нибудь большая собака. А затем ему снова приходилось по шесть вечеров в неделю допоздна работать за столом в гостиной, попыхивая трубкой, шурша бумагами, царапая что-то пером в своих книжках.

Медведь Уртка, бог легионов, сидел на своем насесте, погрузившись в раздумья; перед ним стояла тарелка с засушенными травами и чаша с капелькой вина. А вот волк, Випарвет, не смыкал глаз. Какое-то свойство света, проникавшего из соседней комнаты, заставляло его хранить бдительность, не зная сна. Я перестала его бояться. Но я поверила в него, по крайней мере так, как верят в чужую далекую страну.

— Мое решение, — сказал полковник Гурц, неожиданно вернувшись домой среди дня. — Ты увидишь дворец в Сирениях. Здесь твой город. Князья убежали из него. Пойдем. Надевай лучшую одежду, сейчас.

Он принимал меня за прислугу, посудомойку, которой не суждено было ничего увидеть, если только не явятся отважные завоеватели и не восстановят справедливость. Теперь мне полагается бродить при свете солнца по садам, служившим утехой королю.

Умеренным шагом лошади везли нас на запад, мы ехали более часа. Совсем еще маленьким ребенком мне конечно же приходилось бывать в стенах дворца. Или мне только рассказывали о нем?

Возвышавшиеся рядом склоны покрывал лес, более старый, чем город. В то время, когда цвела сирень, с длинных, нависающих над крышами и башенками утесов спускались розовые, лиловые, рыжевато-голубые, словно глазированные, гирлянды. Но время цветения сирени миновало.

Мы отправились в эту поездку в очень душном крытом экипаже. Мне не удалось рассмотреть, как выглядят улицы при свете дня, но я с удивлением заметила, что среди них царит такая же деловитость, даже суета, такая же шумная предприимчивость, как и прежде. Нам приходилось время от времени останавливаться, чтобы избежать столкновения с другими повозками. Когда мимо окошка горделивой поступью прошествовала колонна кронианских солдат, толпы на улице вроде бы не проявили особенного беспокойства.

Однако пространство вокруг дворца оставалось свободным: войска кронианцев завладели всеми зданиями и подступами к ним.

На открытом форуме перед дворцовыми стенами проводили строевую подготовку солдат; там же, словно дожидаясь своего часа, стояли пушки на колесах.

Красно-черно-лазоревое знамя саз-кронианцев с изображением их тотема, ворона, принимавшегося махать крыльями при малейшем дуновении ветерка, неподвижно висело на круглой толстой башне. Как видно, незачем ему летать. Этот северный ворон и так уже залетел достаточно далеко.

Когда мы въехали за чугунные ворота, возле которых теснились золотистые маки и гиацинты, он обратился ко мне на своем языке, медленно и отчетливо выговаривая слова.

— Мы будем ходить только по дорожкам сада. Ты многое там увидишь. Я приступил к работе над скромным сочинением об этом. Я ни разу не заметил, чтобы хоть что-нибудь повторялось. Ты сможешь оказать мне помощь. — Он подготовил эту речь не только для меня, но и для окружающих, в оправдание тому, что привез меня с собой.

Экипаж остановился во дворе. В обветшавших конюшнях стояли лошади, а на чурбане, с которого всадники забирались в седло, сидел и чинил упряжь конюх-кронианец. Он пристально поглядел на меня, но мой покровитель покачал головой, и он тут же отвернулся.

Пройдя под аркой, мы отправились вдоль по крытому проходу, сплошь увитому плющом я вьюнками, а затем оказались на расположенной в вышине террасе.

С нее открывался прекрасный, просто поразительный вид. Я так долго просидела взаперти в черном доме, а когда меня выпускали на свободу, оказывалась в лишенных красок покоях темноты.

Справа от меня возвышался дворец: синевато-серые камни, зубчатые башни и крыши, похожие на чешую пятнистой ящерицы. В окнах отражался яростный свет солнца, а на флюгерной башне сверкал золотой павлин. Из трубы над кухней валил дым. Но под древними карнизами свили гнезда грачи. Этому дворцу чего-то слегка недоставало, он стал не нужным, им перестали пользоваться, а когда в расположенных над ним лесах раздавалось стрекотанье сойки, явственно ощущалась тишина, заполнявшая огромные пространства вокруг.

Но сады, вырвавшись из-под узды, превратились в чудесные джунгли, какие встречаются в книгах сказок, похожие на леса, где веками спали принцессы и скрывались, предаваясь тягостным раздумьям, заколдованные принцы в зверином обличье.

Зеленые лужайки с похожими на кисточки травами, зеленый каскад деревьев, среди которого, подобно огню, всеми оттенками розового и янтарного цвета полыхали розы. Вот будто игрушечный храм из белого мрамора, купающийся в китайских розах. А дальше, ниже по склонам, все сливалось в сплошную бирюзу, теряя конкретность, и лишь верхушки сосен, напоминавшие о пагодах, торчали в ней, да голуби то появлялись, то снова пропадали из виду, как иголка в ткани. И хотя дворец затих, хотя умолкло журчание жизни в его жилах, одичавший сад шумел и рокотал. Птичье пение, жужжание стрекоз и пчел звучало в унисон с ветром.

— Ты видишь куст, — проговорил он на моем языке, чтобы я наверняка поняла — Он с экватора. — И добавил прерывающимся от восхищения голосом: — Семечко из тамошних теплиц оказалось бродягой. Но этот чужеземец пустил корни. И пышно разросся.

Огромные трубчатые листья зеленого цвета отливали черным, сок или масло переполняли их, они сверкали, упиваясь солнцем. А как же зимой, как оно справляется тогда? Растение выжило, значит, какие-то способности развились в нем. Я подошла поближе, чтобы потрогать листья, и как раз в это время открылась дверь в стене и на террасе появился кронианский офицер.

Они о чем-то быстро переговорили, но мне удалось разобрать лишь пару слов. Похоже, генерал Длант узнал о приезде Гурца и просил его явиться в штаб.

Гурц обеспокоенно посмотрел на меня:

— Я должен пойти во дворец. Ты будешь умной девочкой? Можешь погулять, только не уходи с расчищенных нами дорожек. Если кто заговорит, сошлись на меня. Видишь хорошенькую беседку? Там я встречу тебя.

Офицер нетерпеливо ждал, стоя у него за спиной. Гурц обернулся и сказал по-крониански что-то резкое и смешное. Борода прикрыла заливший его лицо румянец. Они прошли во дворец через дверь в стене.

О, какое счастье, какое блаженство. Этот рай, и я одна в нем.

Девственная Вульмартис была мне другом. Это она неожиданно оказала мне благодеяние.

Какая сладость, словно пьянящая игра еще не знакомых мне в то время вин, разлилась и забила ключом у меня в жилах. Я ожила.

Я стала спускаться по ступеням, сначала шагом, затем словно танцуя.

Над одичавшими лужайками тучами взлетали в воздух бабочки, с низко свесившийся душистой ветки на меня просыпался дождь из лепестков.

Сердце мое, казалось, стало больше; оно вот-вот проломит мне ребра и задушит меня, но это не имело значения.

Как странно: будто сама печаль оказалась моей тюрьмой, и понадобилось лишь отворить в ней дверь, чтобы я вновь вырвалась на свободу в подлинный, истинный мир.

Крохотная армия шествовала среди травинок, ее изысканные знамена — цветы — покачивались при каждом дуновении ветерка. Но в тот день ветерок поднимался редко, и армия эльфов провела в бездействии немалое время.

Я прошла мимо беседки, превратившейся в изящную руину, спустилась ниже и обнаружила мраморную нимфу; из ее левой груди когда-то бил струей фонтан, а теперь нет. Я пошла дальше, хотя лишь смутно различала дорожку, и затерялась в чаще, где деревья сплелись воедино, образуя коридор, обшитый кипучей зеленью. На лозах дикого винограда, опорой которым служили стволы деревьев, висели кисти плодов, похожих на белесоватую иссиня-зеленую яшму; мне они показались кислыми, но пчелы так и роились вокруг них.

Коридор тянулся дальше, и время от времени сквозь поросль проступали перекосившиеся плиты былой дорожки. Эта волшебная галерея могла привести к чему угодно, к любым чудесам. Я отыскала в ней окошко и, выглянув, увидела раскинувшиеся по холмам сады, спускавшиеся к похожему на галлюцинацию, окутанному дымкой городу. Проход же казался нескончаемым.