Но божество никак не откликнулось, приняв воздаяние. Служанка повела меня наверх, на галерею, потом налево и под арку в стене. За нами шла Роза, неся мои цветы. Слуги Гурца и госпожа глядели на нас, пока мы не скрылись из виду.

Что же я здесь делаю? Сомнения нет: среди всех бурных океанов, отчаянно трепавших меня — осады, войны, смерти, — этот ужасней и неотступней всех.

Мне снова придется влезть в одежду, которая мне не по размеру, и вырасти, подстраиваясь под нее.

Я металась по постели, забывшись лихорадочным полусном, а за шторами в окнах догорал день.

Бессердечная Роза поздравила меня, поохала и поахала насчет дома, насчет странностей госпожи и ушла от меня в соседнюю комнату, чтобы поразвлечься, разбирая багаж и разглядывая шкатулки с принадлежностями для шитья. Похоже, она уже чувствует себя как дома или по крайней мере освоилась с незнакомым местом и готова плыть к только-только завидневшемуся берегу.

А как же я стану здесь жить?

Мне приснился Гурц, он стоял посреди озера, прямо на воде, как кудесник. И смеялся, тряся бородой. «Аххр, малышка Ара!» — прокричал он, радуясь моей беде. Вовсе это не щедрый подарок, он просто отомстил мне. Я его не любила. Он умер. А теперь повесил мне на шею резной жернов с росписью.

Сквозь темный, как слива, навес над кроватью с синим бархатным пологом и столбиками, как мне показалось, из цельных стволов деревьев, украшенных завитками и рифлением, проступали потолочные балки, а на них розовые, как конфетки, голубки клевали красные и зеленые яблочки; маленькие синие певчие птички и вороны цвета индиго держали настоящие цветы, собранные к моему приезду, с которых на пол осыпались лепестки. («Как хорошо, что из этих пташек не посыплется ничего другого!» — воскликнула бездушная Роза.)

Я снова задремала, и мне приснилось, будто Гурц привез меня в этот дом и несет меня, свой цветок, вверх по лестнице, вдоль по галерее, через арку в стене, по коридору и снова вверх по этим ступенькам сюда, в Западную Башню. Мне отвели женскую спальню. Спальня хозяина — его собственная — находилась в башне на восточной стороне. Супружеские пары проводили ночи лишь в хозяйской спальне. Эта запасная комната, предназначенная для хозяйки, служила ей во время родов, болезни или вдовства. Приснившийся мне Гурц принес меня сюда, как и положено, и бросил на постель. Лицо его вдруг начало таять, в нем проступили черты другого человека. Я увидела перед собой Драхриса, а затем — и это оказалось поразительней и страшней всего прочего — залитого кровью Ликсандора, лежавшего и всхлипывавшего среди травы на месте поединка.

Призрачная волна подхватила меня, я проснулась и огляделась.

Где я? Ох, все там же.

Свет за шторами стал мягче. Длинные тени заливали поверхность предметов и затекали под них снизу. Я осталась в одиночестве. Мне некого позвать на помощь.

Я поглядела вверх на раскрашенных птичек — и тут у меня вдруг оборвалось сердце. Я принялась их оплакивать, потому что они не вызывали у меня любви, так же как и все эти краски, цветы, протянутые ко мне ладони, вино в честь приезда, старуха, озеро.

Перед смертью он предрек мне жизнь в этой комнате. «Ты пересчитаешь всех птичек».

Глядя сквозь слезы, я попыталась сосчитать их.

Но глядя сквозь слезы, их не сосчитать.

На самом деле нельзя сказать, чтобы я очутилась в клетке. То есть если не считать телесной клетки, в которой заперт каждый из нас и о существовании которой я начала догадываться еще раньше.

Воллюс и время, проведенное в ее владениях, кое-чему научили меня по части домоводства. В моем мозгу сохранились воспоминания даже о том, как мама управлялась с нашим куда более скромным и чуть необычным хозяйством. В усадьбе Гурц в моем распоряжении оказалась целая армия работников. Стоит мне чуть-чуть подтолкнуть этот шар, и он завертится.

Мельм стал при мне управляющим, его хозяин позаботился о том, чтобы он перешел на эту, более высокую должность. Поместье было знакомо ему с детства, он знал о нем все на свете и пользовался всяческим уважением среди его обитателей. Благодаря его обхождению со мной и, вероятно, его отношению ко мне, проявленному во время моего отсутствия (он переехал в усадьбу еще весной), все усвоили, что ко мне следует относиться с почтением. Мне полагалось лишь уделять по полчаса внимания в день экономке и старшей горничной, когда те заходили. А в остальное время откликаться на приглашения к завтраку (роскошные фрукты, свежевыпеченный хлеб) или к обеду (лесная дичь и озерная рыба). Я одаривала прислугу улыбкой и старалась запомнить, как их всех зовут, а они воспринимали меня как цветок, выросший среди их лесов. Подобное великодушие должно бы оказать умиротворяющее воздействие. Впрочем, у меня оно вызывало беспокойство. Неужели участь обитателей поместья, захваченного имперской короной, так страшна, что мое появление здесь оказалось предпочтительней?

Однако они, как видно, знали, что в моих жилах течет кровь Юга. И вероятно, полагали, что я бросила всех и вся, родных и соотечественников, а может, и богатые владения, лишь бы не расставаться с Киром Гурцем. Если так, при всем моем простодушии, их наивность казалась мне ужасной.

Но мне не хотелось вдаваться в эти размышления. Я постепенно начинала чувствовать себя счастливой, пусть и на своеобразный манер.

Осенний янтарь сменился золотом, затем багрецом. Листья на деревьях стали похожи на лепестки бумажных роз. Ранним утром, когда повсюду лежал иней, или среди расцвета дня, когда солнце еще грело, я ездила кататься в странной маленькой, будто кукольной, колеснице с навесом и сиденьями, в которую впрягали откормленных двойняшек-пони. Рядом на прекрасном коне скакал Мельм или Ковельт, помощник управляющего, сопровождая меня и указывая на сокровища округи. Вскоре я стала совершать пешие прогулки, иной раз без спутников. Опасность мне ниоткуда не угрожала. Мне доводилось встречать работников виноградников, раскинувшихся по склонам, которые приводили в порядок инвентарь и расчищали землю, возвратившихся с полей мужчин и женщин; они узнавали меня (вероятно, по подробным описаниям), учтиво и приветливо здоровались, величая меня принцессою, но никто не задерживал меня, не донимал и подолгу не разглядывал.

Гуляя по лесам, я набрела на двух оленей и однажды на лесную кошку, а как-то позже в оловянном свете зари повстречала черно-бурую лису, она была вся как будто из инея, со снежным кончиком хвоста.

Я провела в усадьбе двадцать дней, и лишь тогда графин с топазом появился на столе. Мельм не объяснил, почему мне пришлось ждать, то ли вино само диктует cpоки, то ли мне нужно было лишь попросить.

В тот вечер, по случаю появления вина, госпожа пришла обедать вместе со мной, событие, которого мне до сих пор удавалось избежать.

Как же мне общаться с ней?

Обед подали не в расположенной к западу от зала гостиной на женской половине, где для меня обычно накрывали на стол, а в самом зале. Грандиозную печь, похожую на столб, еще не топили, поэтому в помещении расставили жаровни с поленьями. (Из-за подобного многовекового уюта у нимф, находившихся над столом, почернели груди и лица.)

Роза, моя безмолвная советчица по части нарядов, принесла платье для выхода к обеду — бледно-красный шелк, прошитый черными и цвета лаванды лентами. Из уважения к бабушке мне надлежало одеться как подобает вдовам воинов.

Госпожа вышла к столу, лишь когда я уже приступила к десерту.

Ей помогли спуститься по лестнице — ее комнаты располагались в восточном крыле, в Башне Покоя. Она ступила на полированный, исчерченный царапинами пол и дальше уже шла сама.

Я встала. Она поклонилась мне. Я поклонилась ей. Никто мне не объяснил, как положено себя вести в подобных случаях.

Мы заняли места на противоположных концах стола.

Я со страхом ждала минуты, когда мне придется встретиться с нею за едой. Зубов у нее, похоже, не осталось, и мне с детства запомнилось, что пожилые люди едят так же неаккуратно, как маленькие дети. Однако госпоже подали блюдо, походившее на сладкий суп или компот, и она весьма изящно справилась с ним, пользуясь ложкой и салфеткой.

— Вам нравится вино?

Эта фраза, небрежно брошенная мне, будто мы уже часами вели беседу, застала меня врасплох, я начала запинаться.

— Я… никогда… это вино… мне внове, госпожа.

— Топаз. Вы не разочаруетесь. — И затем, к еще большему моему удивлению: — Мне сказали, как вас зовут, но я позабыла.

— Аара, — проговорила я и добавила: — Госпожа.

— Принцесса Аара, — как мне показалось, с некоторым ехидством в голосе поправила она. Но ею двигало озорство, а не злоба. — Теперь вот что я вам скажу. Мой титул в разговоре полагается использовать как основу предложения. Например: да будет известно госпоже, меня зовут Аара. Или: Госпожа, по-видимому, догадывается, что это вино мне внове.

Наверное, у меня открылся рот. Собравшись с мыслями, я проговорила:

— Госпожа очень добра. Приношу Госпоже извинения за свое невежество в области здешних обычаев.

Она залилась переливчатым смехом.

— Милая девушка, — сказала она. И шутливо ткнула в мою сторону пальцем. Сегодня она надела кольца, в мою честь или по случаю появления вина.

О Кире Гурце никто не заговаривал. (Нет, он точно ничего не рассказывал мне о ней, он говорил о лесах и озере, о лебедях и волках или о Мельме. А прочем, часто ли я прислушивалась к его словам?)

Спустя некоторое время явился Мельм с вином, уже перелитым в графин из толстого хрусталя. Цвет напитка соответствовал его названию.

Мельм предупреждал меня заранее, что первый бокал следует поднести богу, поскольку это вино нацежено из бочек новой партии, урожая пятилетней давности.

Оно оказалось очень холодным и жгучим, выдержанным и сухим. Аромат как у цветов. Во рту остался двойственный привкус, очень стойкого и в то же время чистого вина, словно я испила воды из незамутненного источника.

— Славно, — сказала бабушка и причмокнула запавшими губами. Ее подернутые дымкой, зрячие глаза остановились на моем лице. — Когда вместе с выпавшим снегом здесь появлялись волки, мы выносили на улицу миску, для принца или короля стаи. Иной раз ему приходилось сражаться за нее. А потом он принимался лакать вино. В особенно скверные зимы они скребутся в двери дома: зала, гостиной, библиотеки и хозяйского кабинета — они выходят на дорожку, окружающую дом. Мельм покажет вам отметки. А иногда случается увидеть черного волка, который принадлежит к племени богов.

Не в силах сдержаться, я судорожно передернула плечами. Это доставило ей удовольствие.

Вскоре она вышла из-за стола.

Топаз ударил мне в голову, и пока она поднималась на галерею, я шепнула Мельму:

— Какая замечательная женщина!

Не знаю, что я при этом имела в виду; возможно, на меня просто напала сентиментальность, но Мельм то ли не принял мое замечание в расчет, то ли согласился с ним: он промолчал.

С розовых кустов облетели листья, ветры пробудились ото сна, и тогда я обнаружила в лесу храм Вульмардры.

С заходом солнца наступали долгие северные сумерки. Мне говорили, что в середине лета всю ночь не темнеет и полусвет стоит до самой зари, но я была тогда нездорова, и сама этого не видела. Теперь закат приходился на четыре часа, но в шесть можно было бродить вокруг озера по лужайкам, раскинувшимся под небом, похожим на синие стразы, из которых ювелиры делают фальшивые сапфиры. Все еще пели птицы. Скоро они улетят на юг, их песнями нужно запасаться, как фруктами и вином. Должно быть, здешние зимы безмолвны.

Предвестие зимы пробудило во мне неясный страх, опять. Это тень, оставшаяся после отступления. А лето тоже наводило на мысли о тревожном: даже в Крейз Хольне среди аромата роз и желтофиолей порой мне казалось, что я чувствую запах пороха. Тем не менее страхи мои лежали в доступных разуму пределах. Мне удавалось их побороть, и они угасали. Я шла среди росших кучками камышей, доходивших мне до пояса, мимо прогнувшихся мостков пристани. В тихих водах отражался раскрашенный дом; время от времени озерную гладь будоражили водяные курочки, отражение распадалось на части, а затем вновь возникало у них за спиной, целое и невредимое.

Черная гробница давнишнего владельца усадьбы Гурц не казалась мне воплощением смерти. Смерть — это широкое заснеженное поле; участок сада, где навалены бревна, пушка, залп… я отогнала смерть прочь и увидела в озере отражение перламутрового строения, стоявшего среди деревьев на восточном берегу; прежде я его не замечала.

Обойдя вокруг озера, я обнаружила за соснами липовую рощу. Деревья сбросили листву, и храм открылся взгляду.

Он был не больше черной гробницы, но бледно-сизого цвета; на восьми тонких колоннах, как на стебельках, покоилась похожая на верхушку яичной скорлупы кровля. Два куста сирени с голыми ветвями стояли на страже у входа. Капители колонн украшал фриз с изображениями женских фигур. Зимний мох, словно плющ, покрывал потрескавшийся пол. Пока липы не стряхнут листву, дом отсюда не виден. И сам храм в летнее время скрыт от взгляда.

Я прошла чуть-чуть вперед, поднялась на первую разбитую ступеньку. Мне не хотелось заходить внутрь. Алтарь обнесен цепями из побегов плюща, здесь недавно прибирали. Со склонившегося пшеничного колоса осыпается шелуха, разбросанные по алтарю цветы и виноградины пригодились в пищу дроздам и зябликам.

Там не оказалось статуи.

В прежние времена, на юге, где она звалась Вульмартис, а я была ребенком, я делала для нее все, что положено, по крайней мере когда это вменялось мне в обязанность. Но Вульмардра мне незнакома. Гурц говорил, что крестьянки ее почитают.

Быстрым движением я склонила голову.

Я повернулась, собравшись уходить, и вдруг мне показалось, будто чьи-то пальцы слегка коснулись моего плаща. В храме царила напряженная тишина, и от одного этого ощущения я подскочила как ужаленная. Я оглянулась — все выглядело по-прежнему.

— Принести тебе что-нибудь, владычица? — проговорила я вслух. И заметила, что меня бьет дрожь. — За мной еще остался долг?

Долг? А как же. За клинок, рассекший шею Драхриса под ухом, за первый и четвертый укол в саду, где звенели шпаги.

Меня словно зажало меж двух гигантских ладоней, и я повисла над землей; казалось, невидимые глаза пристально всматриваются в меня. Неужели я по неведению нанесла страшное оскорбление? Быть может, мои грехи и преступления куда тяжелей, чем я предполагала. Не предстоит ли мне снова стать рабыней ужаса и боли, чтобы умиротворить ее?

Меня отпустило. Как будто огромные волны сжатого воздуха быстрым движением пронеслись сверху вниз и ушли в землю.

Утром я принесу ей меду и вина. Даже если все это мне почудилось, в проявлении почтения к богам любых краев нет ничего дурного.

Спустя день-другой приехал посыльный, и в мою жизнь вторгся внешний мир.

Он был одет в ливрею дома Воллюс, а потому на мгновение показался чем-то знакомым, повседневным. Пройдя через всю гостиную, он передал мне в руки послание. Ковельт повел его в расположенные за домом помещения при кухне, чтобы он смог подкрепиться. Зашедший вместе с ними мальчик-истопник подкинул полено в огонь, а затем любопытство погнало его следом за ними.

Пожалуй, мне не хотелось вскрывать письмо. Да и откуда взяться причинам для подобного желания? Еще до моего отъезда из Крейза Воллюс получила возмещение денежных затрат и обусловленную плату за услуги. Впрочем, я не могла не понимать, что она пожелает получить что-то сверх того.

Я разрезала бумагу ножом из слоновой кости с рельефным тиснением.

«Дражайшая моя принцесса Аара », — такими словами начиналось послание. Я почувствовала, что задушевный его тон призван послужить мне напоминанием о том, что высокий титул достался мне благодаря помощи Воллюс, а ласковое обращение я вольна рассматривать как угодно. Она выражала надежду, что я здорова, что поездка не вызвала повторных недомоганий. Что поместье оказалось таким же очаровательным, каким она всегда его находила. Она высказала сожаление по поводу отсутствия весточки от меня (Ах, значит, мне следовало послать ей какую-нибудь бессмысленную писульку с очередными заверениями и выражениями благодарности), но, вероятно, дела и вправду не позволяют мне оторваться ни на минутку. Впрочем, случилось так, что теперь ей самой придется совершить поездку на побережье, пока зима еще не вступила полностью в свои права. Многочисленного сопровождения она не берет, всего пять-шесть человек да горстка слуг. Нельзя ли ей заглянуть сюда по дороге и навестить меня? Быть может, после жизни в городе, насыщенной событиями и людьми, пара дней, проведенных в этом укромном мирном уголке среди гостей, покажется мне даже приятной. (Меня передернуло от манеры, в которой она изъяснялась. Казалось, она нарочно подбирала слова, чтобы выставить напоказ собственную неискренность, а не то вдруг я ее не замечу.) Что же касается ее визита в поместье — разве я могла отказать?

Я сидела, обрывая зубчатые края бумаги.

Моя экономка со всем управится. Мне нужно будет только присутствовать, улыбаться, да вспомнить, как вести беседу с горожанами.

И наконец я дочитала последние строки. По ее предположениям, мне ничего не известно о ходе войны. В городе только об этом и говорят, но известия успели наполовину устареть. Сообщают, что Альянс Чавро, воодушевленный незначительной победой над этим простофилей, Длантом, поднялся с оружием в руках и оказывает сопротивление, а бунтовщики юга нащупывают другие слабые места империи. (Теперь стиль ее стал резче. Быть может, это — дополнительная предосторожность, ведь письма ко мне могли перехватить — разве я не южанка?) Естественно, половина легионов, подобно стаям диких гусей, уже помчались на юг и на восток. Говорят, скоро в бывшей столице не останется ни одного приглядного мужчины благородного происхождения.

«Пришлите ответ с моим посыльным. Ему велено отправиться в обратный путь с заходом солнца, но, по-видимому, он еще пробездельничает в какой-нибудь придорожной таверне. Если Вы согласны меня принять, я приеду к празднику Уртки».

Дата празднества в честь бога в медвежьем обличье менялась из года в год, в этот раз оно выпадает позже по календарю, чем в прошлый. Я знала об этом, и все же при одном упоминании у меня резко сжался желудок. Лишь однажды довелось мне видеть, как отмечают этот день, среди факелов в палатке генерала Дланта.

Неужели она нарочно выбрала такую дату, чтобы вывести меня из равновесия?

Прежде я надеялась найти в ней друга. И она превосходно играла эту роль. Может, так будет и в дальнейшем. Или близится час расплаты?

Прибыли три экипажа. Второй был набит лишь багажом, третий лишь слугами. Из кареты, возглавлявшей кортеж, вышли две дамы, затем Воллюс и два господина; один из них, весьма зрелых лет, чуть не упал, споткнувшись о поводок огромного полосатого кота.

Экипажи сопровождали скакавшие верхом два офицера кронианской армии и их денщики, все в черной форме с различными ремнями, полосками, эполетами и галунами золотого и серебряного шитья.

Я почувствовала себя ребенком, неловким и застенчивым. И вдобавок раздраженным. Эти люди хлынули на меня потоком, устремившись вверх по лестнице, на веранду, рассыпая кругом себя приветственные возгласы, словно никчемные букетики цветов, и даже кот прошелся когтями по колонне на веранде — разумеется, его остановили слишком поздно, — хотя какая разница, ведь волки уже оставили на них свои зарубки. Я попятилась, отступая в зал. Конюхи разгружали багаж. Стук копыт пробудил птиц и эхо среди придорожных сосен.

— А вот и Мельм! — воскликнула Воллюс. — Как поживаете, дражайший?

Она подала ему руку, беспрецедентный случай. Он согнулся над ней в поклоне, но не дотронулся до нее.

Роза в цветастом платье дожидалась под лестницей. Воллюс протянула к ней руки, и Роза, бросившись к ней, обхватила ее за запястья и стала их целовать.

Опершись на трость, пожилой принц сообщил, что его растрясло в дороге, и он с радостью поднялся бы в отведенную ему комнату теперь же. Вперед выступил Ковельт, он повел принца наверх. Второй принц (я не расслышала их имен) пожелал остаться, он застенчиво поглядывал на меня в алмазный лорнет, укрепленный на украшенной филигранью ручке.

Обе дамы, крашеные блондинки не первой молодости, кружили по залу, шумно восхищаясь галереей, балками и печью.

— Ну и громадина, — сказала Воллюс. — Когда вы начинаете ее топить?

— Пожалуй, мы сделаем это сегодня, — ответила я.

Мельм кивнул, потворствуя мне. Я ухватилась за этот кивок как утопающий за соломинку. Но Мельм и полюбил меня за ложь.

Кот вцепился когтями в ножку огромного стола.

— Голубчик! Как не стыдно! — прикрикнула на него Воллюс и натянула поводок.

— Смею заявить о своей невиновности, — послышался голос молодого человека.

Обернувшись, мы увидели в дверях на фоне дневного света и неожиданно хлынувшего дождя двух офицеров.

Тот, что был повыше ростом и имел чин квинтарка, отошел чуть в сторону; подобная скромность говорила о том, что этот человек наделен сильным эго или властью. Лица у обоих были гладко выбриты, а волосы отпущены по новой моде до самого воротника. Второй молодой человек, произнесший эти слова, был Вильс.

— Как видите, я привезла и старых друзей, — проговорила Воллюс с обычным лукавством в голосе.

Наверное, я побелела, а уж руки у меня, несомненно, стали словно лед. Вильс согнулся передо мной в таком поклоне, что принц с лорнетом не удержался от смеха. Вильс вышел вперед, опустился передо мной на колено, поднес мои руки к губам и поцеловал. Руки такие холодные, а его губы как огонь. Когда-то, много лет назад, нечто похожее происходило со мной. Затем он поднял на меня сияющий уверенный взгляд.

— Нет, принцесса, мы не представлены друг другу. Но я видел вас весной в Крейзе. Разве я мог позабыть вас? Что же до меня — вы наверняка и внимания не обратили.

— Нет, я помню, — ответила я. Он улыбнулся, приподняв брови.

— Принцесса, вы выдумываете, желая сделать мне приятное. Я рад!

— Право, к этим господам стоит отнестись по-доброму, — сказала Воллюс, становясь рядом со мной. — Они доставят меня в целости и сохранности на побережье Оксида, а потом им придется отправиться на войну. — Она скользнула взглядом мимо Вильса и посмотрела на человека, задержавшегося у дверей. — Принц Карулан, позвольте представить вам принцессу Аару Гурц.

Вильс тут же поднялся на ноги и отошел в сторону. Квинтарк направился к нам через зал, и наброшенный на плечи плащ из медвежьей шкуры с позолоченными когтями заколыхался на ходу. Его лицо походило на лицо статуи, вылепленное сильной, решительной рукой. Разве его черты могла скрывать борода? Глаза — сине-зеленые, как бирюза. Он отвесил мне легкий поклон. И даже я сообразила, что мне следует ответить тем же. Имя Карулан указывало на принадлежность к семье императора.

Мне не пришлось и палец о палец ударить. Течение жизни в доме совершалось с неуклонностью часового механизма, и стоило мне несколько дней назад высказать ряд робких пустячных предложений, как в проветренных, наполненных ароматом покоях для гостей уже распахнулись двери, а в банях неиссякаемым ключом забила горячая вода. Затопили печь; процесс разведения огня в ее брюхе, располагавшемся в подвале, совершался с некоторой торжественностью, а к заходу солнца внутри белого столба уже громко билось жаркое сердце, наполнившее теплом зал и прилегающие к нему покои. Слуги развешивали гирлянды из вечно-зеленых растений, розовых и темно-желтых хризантем, выращенных в горшках. О яствах и винах к обеду тоже позаботились. А я, хозяйка имения Гурц, могла бы самодовольно принимать на свой счет похвалы всему этому великолепию.

Когда сумерки сгустились, а окна посинели под стать стразам ювелиров, ко мне в спальню заглянула Воллюс.

Величаво ступая, она вошла, и все вокруг стало подвластно ей. Голова в парике покоится на подушке кресла возле камина, украшенные блестками черные легкие туфельки — на плите под очагом; она воцарилась в этих покоях. А кот бесшумно бродит по углам среди портьер, охотится на призрачных мышей.

Она завела разговор о погоде, о своих знакомых из Крейза. (Кот время от времени тихонько мяукал, изъясняясь на собственном языке.) Воллюс взяла немного винограду из моей вазы для фруктов.

— Теплицы Гурца?

— Да, госпожа Воллюс.

— Прошу вас, обойдемся без слова «госпожа». На то у вас имеется жуткая дама из верхних покоев. Госпожа. Очи мрака! Она тоже придет к обеду. Я помню ее с тех времен, когда ей было еще лет семьдесят с лишком, а я играла тогда на сцене. Однако скажите честно, маленькая пташка, весело ли вам тут живется?

Мне пора подать реплику?

— Моя благодарность…

— Оставьте. Мне уже заплачено. — Я посмотрела на нее. — Возможно ли, — смакуя слова, проговорила она, — чтобы у вас прибавилось хитроумия? Что ж. Это не имеет значения. Должна сказать, вам повезло, что вы уехали из города. Затеянная императором война потихоньку превращается в нелепость. Кто бы мог подумать? Недовольных миллионы, пока что они выжидают, но уже попахивает мятежом. Оказывается, чаврийцам удалось пробудить ото сна половину империи. А я обратила все свои деньги в золото и направляюсь к побережью. У меня есть маленькая хижина в порту Яст. В случае необходимости оттуда нетрудно будет выбраться. Однако, Аара, вы удивлены, как я вижу. Оборотом, который приняла война, или моей откровенностью?

— И тем и другим.

— Ну что же, да и как знать, может, вы и рады тому, что Север испытывает затруднения.

— Нет.

— Конечно, в подобных случаях всегда отвечайте «нет». Если только, — шутливым тоном добавила она, — войска южан не одержат победу.

— А разве такое…

— Возможно? Мы узнаем об этом через год. Я не стала бы биться об заклад по поводу исхода войны. — Она стряхнула в огонь виноградные косточки с ладони. Послышалось шипение, и они исчезли. — Не пугайтесь, — добавила она, — не может быть, чтобы для вас события обернулись тем же, что и в прошлый раз. А даже и случись такое, вы ведь удачно выпутались, разве нет?

Сердце мое застучало, как молот.

— Но… — сказала было я и умолкла.

Мы сидели, глядя на огонь. Лишь ее боги ведают, что видела она, я же, глядя на язычки пламени, почувствовала, как взгляд мой проясняется, как стихает вихрь мыслей в голове. Я успокоилась. Да, куда проще отмахнуться от пробужденных ею призраков.

— А меж тем, — спустя несколько минут вполголоса проговорила Воллюс, — здесь принц Карулан. Нам следует вести себя полюбезней и явиться ему во всем своем обаянии. Видите ли, он из внебрачных детей, но имеет отличную репутацию, особенно как воин на поле брани. Если война примет неудачный оборот, император может решить, что пора ему уносить искалеченные ревматизмом ноги подальше от трона. На взгляд сановной бабушки из Башни Покоя, он еще ребенок, ему всего шестьдесят девять лет. Но другие люди скажут, что дряхлость мешает ему справляться с обязанностями. Так же, как все мы теперь утверждаем, будто Длант — дурак, негодяй и предатель. Императорские наследники — люди болезненные, страдающие недержанием. Поэтому народ… ожидает действий со стороны внебрачных детей. Она говорила совершенно открыто, ведь я не представляла для нее ни малейшей угрозы. А мне смутно припомнился какой-то роман, и во мне шевельнулось желание подкрасться на цыпочках к дверям и проверить, не подслушивает ли нас кто-нибудь.

Она согнала на пол устроившегося у нее на коленях кота.

— Сойдемте вниз, — весело и горделиво проговорила она, — вдохнем немного жизни в этих мужчин. — Уже в коридоре она отметила: — Как изысканно наряжает вас Роза. Вы рады, что взяли ее с собой?

Таким образом, когда мы стали спускаться вниз по лестнице, разговор уже перешел на моды и наряды.

— Браслеты и украшения для волос скопированы с предметов, обнаруженных в мавзолеях Змеиных Королей — змеи и крокодилы, вцепившиеся зубами в собственный хвост или в чье-нибудь горло. Очи мрака! Меня просто в дрожь бросает.

Как будто мы находились у нее в салоне. Я с облегчением вздохнула и предоставила ей выбирать предмет для беседы и заботиться о том, чтобы она протекала непринужденно. Обе принцессы завидовали мне, и слова их звучали неискренне. Принц помоложе поглядывал на нас сквозь лорнет и приговаривал: «Ох уж эти дамы и их наряды». Пожилой принц сидел около печи, читая толстую книгу и не обращая ни на кого внимания.

С появлением Вильса и принца Карулана в зале возникло какое-то волшебное оживление. Во всяком случае, принцессы пришли в боевую готовность и раскрыли веера.

Вильс, как и в прошлый раз, направился прямиком ко мне и уже не отходил, словно его, как и кота, удерживал поводок.

Уверенный, холодный и беспристрастный, как его бирюзовые глаза, Карулан, окутанный облаком величия, держался непринужденно; он взял на себя заботу о прочих дамах.

А меня раздирали непонятные страхи и еще менее понятное, менее привычное ощущение удовольствия. Мы выпили по бокалу вина, и я удостоилась похвалы, как будто являлась одновременно виноградом и винодельцем, бочонком и виночерпием. И тогда я отогнала прочь страхи, а вместе с ними и полки прочих теней. Состоявшаяся в Крейзе дуэль не имела ко мне никакого отношения и к тому же давно закончилась. А на меня пал выбор этого привлекательного представителя мужской половины рода человеческого, да он еще и бреется, как принято у меня на родине… по-моему, мне захотелось флиртовать, чего никогда еще со мною не случалось. Это просто. Мне очень часто доводилось видеть других за этим занятием. А он радовался тому, что наконец нашел во мне должный отклик, и подыгрывал мне, и в конце концов мы оба заискрились огнем.

В общем и целом обед получился веселый. И совершенно ничем не напоминал тот, другой, что проходил когда-то в палатке.

Воллюс порекомендовала мне возложить ритуал провозглашения тостов на Карулана. Я с радостью последовала ее совету.