1. Яйцо кобылы

Говорят, девять Ваздру добивались ее руки, и последним из них был князь Хазронд.

Все единогласно утверждают, что после Азрарна Хазронд был самым прекрасным, сиятельным и изысканным в этом фантастическом племени.

И вот он стоял перед платиновым дворцом в Драхим Ванаште, размышляя о том, что ему уже было известно. Посреди агатовых деревьев зеленел бассейн с ледяной водой, в которой отражались образы земель, расположенных сверху. Там царило полнолуние, которое рождало у Хазронда вдохновение, как и у всех демонов. Он только что покинул дворец, миновал городские красоты, прошелся под хрустальными и железными башнями, серебряными минаретами и корундовыми окнами и взлетел по жерлу вулкана на поверхность земли.

Ухаживание за дочерью Азрарна Азриной было для Ваздру столь же неизбежным, как восход луны на земле. Им приходилось добиваться ее руки в силу самого факта ее существования. В своей гордыне и в своем великолепии они совершали это один за другим, и она отвергала всех. И на пороге дворца лежали брошенными их подношения — немыслимые драгоценности и волшебные игрушки Дринов — их Ваздру приносили не столько из бахвальства, сколько ради ее удовольствия. Другие свадебные дары были разбросаны самими разгневанными Ваздру по улицам города богини. Однако Хазронду был присущ извращенный взгляд на вручение подарков. «Меня сравнивают с ее отцом, — говорил ему внутренний голос, — а значит, подобно ему я должен создать какую-то чудесную помесь, редкое чудовище, каким является она сама, и подарить ей.» Ибо таким образом он мог одновременно доставить ей удовольствие и нанести оскорбление, а это нравилось Ваздру больше всего.

Ночь только начиналась и была столь же юна и незрела, как девочка-подросток. Она, улыбаясь, потягивалась на небе, держа в руке серебряное зеркало луны и поглядывая на Хазронда.

— Неужто она столь же красива, как ты? — осведомился у нее Хазронд. — Эта Азрина? Или она не заслуживает этого имени? — Ибо он никогда не видел ее, ту, которую хотел сделать своей любовницей.

И так размышляя в лунном свете, он двинулся сквозь тьму и вскоре вошел в лощину между высоких гор, где паслись дикие лошади. Жеребцы вступали друг с другом в схватки и бегали наперегонки.

Лошади в таких табунах были свирепы как львы, приблизься к ним смертный, они бы затоптали его. Когда же между ними шествовал Ваздру, они лишь поднимали точеные головы и провожали его бездонными озерами глаз. Некоторые бесшумно устремлялись за ним, и среди этих была прекрасная кобыла, черная как ночь. Заметив ее, Хазронд остановился.

Обитатели Подземелья больше всего любили черных как ночь лошадей с сумеречно-синими гривами и хвостами. Те умели преодолевать любые препятствия как в Верхнем Мире, так и в Нижнем, они умели даже скакать по воде. Они не имели равных себе ни по красоте, ни по силе духа. И все же, когда Хазронд увидел эту земную лошадь, он сразу понял, что она лучшая, богиня среди кобыл. Поэтому он протянул к ней руку и позвал ее, и она тут же подошла и положила голову ему на плечо.

Эшва увенчал бы ее цветами, взлетел ей на спину и скакал всю ночь. Ваздру же должен был сначала призвать Дрина, чтобы тот сделал для нее седло и уздечку, да и после этого он не осмелился бы сесть на нее сам, а подарил бы какому-нибудь полюбившемуся смертному.

— Я видел, как ты летела на крыльях ночи, — сказал Хазронд лошади, и в нем зашевелился расчет. — Пойдем со мной. Я сделаю тебя легендой твоего племени.

И, миновав лощину, он двинулся в горные теснины. И она последовала за ним, приминая нежные растения, сквозь разные измерения времени и пространства, пока они не добрались до высокогорного плато, ограниченного с трех сторон уходящими ввысь вершинами, которые симметрично вздымались вверх, как копья.

То была обитель орлов. И Хазронд, напевно произнеся на высоком языке Ваздру заклинание, отправил его парить среди вершин. Совершив это, он помедлил. Кобыла же, очарованная его присутствием и мимолетной лаской, стояла как изваяние в нескольких десятках шагов.

Наконец с самого высокого пика оторвался сгусток тьмы, словно ночь начала расползаться в лохмотья. Он покружился в воздухе, как будто искал солнце, и поплыл вниз, бросая вызов остальным орлам.

И тогда Ваздру с помощью своего голоса и дыхания, воли и силы соткал чары. Они затопило плато и ручьями ринулось вниз в долины. Все живое затрепетало. Цветы раскрыли бутоны, и мелкие грызуны рассеялись по лабиринтам скал, и заголосили птицы, и снова почтительно застыла тишина. И встревоженные конские табуны ринулись по темным пастбищам. Чары достигли подножия гор и, всосавшись в землю, повергли в изумление жуков и червей.

Наверху же, на плато, волшебное озеро разливалось все шире и шире, и черная кобылица кружилась и скакала в нем, а на ее спине восседал черный орел, пока по последнему слову Ваздру они не слились воедино.

Возможно, ей показалось, что в нее вошел черный полуночный вихрь. А орел решил, что соединился с могучей силой, которая полнит его широкие крылья и поднимает вверх. И лишь Хазронд, взиравший на их слияние, видел четвероногую вороную стрелу с двумя языками черного трепещущего пламени за спиной.

Плато стало ее домом, и Дрины оградили его специально для этого выкованными цепями. Только для нее плато покрылось густой травой, для нее расцвел сливочный клевер, и, нарушив все законы, заплодоносили деревья, чтобы она рвала их плоды бархатными губами. И женщины Эшва прислуживали ей, этой богине лошадей, ласкали ее и одаривали своей беззаконной нежностью, украшали ее алыми маргаритками, а когда она позволяла, вплетали в гриву своих приятельниц — серебристых змеек, питавшихся любовью.

И, глядя на нее, они видели в ее утробе символ, сиявший звездным светом. Она зачала с помощью колдовства, и с помощью колдовства ее тело нужно было подготовить к тому, чтобы оно дало жизнь редчайшему чуду, которое зрело в нем.

Шло время. И как медленно и нерешительно теперь передвигалась кобылица, словно не верила в свои силы.

Она отяжелела. Она лежала под деревьями, чувствуя приближения хищницы-боли. Полдень все заливал светом. Кровавое солнце висело над землей. Потом небо подернулось сумерками, и когда на нем заблестели первые звезды, на плато вышли белые Эшва. Они вдохнули свои ароматы в ноздри рожавшей кобылицы и прикоснулись к ее глазам лепестками рук. Она заснула и перестала чувствовать боль, и вскоре из мясистого лабиринта ее плоти легко и осторожно появился невероятный предмет. Это было огромное овальное яйцо, гладкое как мрамор и горячее как раскаленный уголь.

Два уродливых Дрина, обрамленные черными как смоль кудрями и украшенные изысканными вещами собственного изготовления, появились на плато. Они снесли ненужные более ограждения, растащили их в стороны и достали черную стальную упряжь, украшенную черными же бриллиантами.

Эшва отошли и прильнули друг к другу, как хрупкие былинки, чтобы не смотреть на дринов.

Дрины лишь почмокали губами. Сейчас их всех объединяло служение Хазронду. Карлики осторожно подхватили яйцо, словно оно обжигало им руки, уложили его в упряжь и исчезли вместе с ним — ушли сквозь землю. Волшебное яйцо, отмеченное печатью Хазронда, просочилось вместе с ними, пройдя сквозь все препоны и пласты земли.

Эшва остались утешать спящую кобылицу, расчесывать ей гриву и исцелять прикосновениями и своим присутствием. С первыми лучами солнца им суждено было исчезнуть, и тогда кобылица должна была встать, встряхнуться и носиться вскачь по плато, и кататься, как жеребенок, по увядающему клеверу. Затем ей предстояло спуститься в долину и отыскать свой табун. Кони же, несмотря на ртутный запах демонов, который исходил от нее, должны были принять ее к себе. И снова она будет каплей в лошадином океане, который волнами омывал бесконечные травяные просторы. Ей предстояло узнать тяжесть жеребцов, испытать на себе груз непогоды и времени. Но теперь она была обречена на вечное бесплодие.

Яйцо покоилось, как в колыбели, в упряжи, среди агатовых деревьев во дворе платинового дворца Хазронда. Время от времени оно покачивалось и испускало жар, который креп с каждым мгновением, так что раскалялось и потрескивало окружающее пространство.

Дрины с опаской, если не со страхом, ухаживали за ним. Они боялись того, что было внутри. Они боялись, что содержимое яйца может не понравится Хазронду. Он то и дело выходил и задавал им вопросы. Он приносил жезлы из гагата, слоновой кости и голубой стали и постукивал ими по скорлупе. Раз он вышел с золотым жезлом и, постучав, в гневе отбросил инструмент.

Дрины наблюдали за яйцом, улещивали его и бранились, собираясь взвалить вину друг на друга, если из него вылупится что-нибудь мертворожденное.

Меж тем в городе демонов, в ониксовом саду, восемь князей язвительно судачили о Хазронде и его тайне.

— Он глупец. Неужто ему не достаточно нашего красноречивого примера?

— Даже Азрарн Великолепный совершает ошибки, — утверждал другой. Ибо Ваздру в это время все хуже относились к Азрарну из-за его пристрастия к делам смертных. Однако при этих словах ониксовые кусты повалились на землю, и князья, подхватив мантии, поспешно разошлись в разные стороны.

Однажды утром (по крайней мере, на Земле было утро) яйцо треснуло и взорвалось! Скорлупа полетела во все стороны, и дрины с воплями попрятались под платиновыми скамьями.

Когда последние отголоски взрыва затихли, дрины выползли из укрытий. На пороге дворца стоял князь Хазронд с широко раскрытыми глазами.

Дрины с опаской проследили за его взглядом.

Половина скорлупы осталась в упряжи, и оттуда выползало существо не больше котенка. То был крохотный жеребенок совершеннейших форм и статей с серебристой пленкой на глазах, — как и все лошади он родился слепым. На его спине виднелось два крохотных мокрых крылышка, как у только что вылупившегося цыпленка.

Хазронд улыбался. И его улыбка, словно лунный свет, окрашивала всю пагоду.

Подбежавшие Дрины уложили существо на подушку и поднесли Хазронду. И тот погладил новорожденного одним пальцем. Существо задрожало, от тельца пошло дивное сияние. Крылатый конек явно ощущал присутствие демона. Довольный Хазронд покинул раболепствовавших Дринов и ушел.

Дрины бросились омывать младенца в серебряной чаше, щебеча над ним, как гордые родители. И в это время за их спинами, там, где осталась половина яичной скорлупы, донеслось шуршание.

— Там кто-то еще!

— Неужто их двое? Это доставит двойное удовольствие высокородному Хазронду.

И Дрины поспешили к яйцу.

Среди разбитой скорлупы копошилось ужасное маленькое чудовище. Черная кобылица принесла двойню. Но эти близнецы ни в чем не походили друг на друга. Первый полностью соответствовал тому, чего желал Хазронд. Второй оказался жуткой насмешкой над его желанием.

Единственное, что сглаживало уродство, это его чернота. Тварь тоже была крохотной и походила на бесхвостую лошадь. Ее оперенные, скорее куриные, чем орлиные лапы заканчивались когтями. Однако клюв был орлиный и, открыв его, она тихо заблеяла.

Дрины в ужасе отскочили, хотя обычно уродство не пугало их, ведь они и сами были далеко не красавцы.

— Может, убить, пока его не увидел наш господин?

Это существо должно было вызвать у прекрасного Хазронда такое же омерзение, как и у Дринов.

— Здесь никто не погибает. Так что это невозможно.

— Тогда надо выгнать. Сбросить в пропасть.

С этим все согласились, и Дрины потянули жребий, решая, кому выпадет эта неприятная обязанность. Естественно, неудачник протестовал, и вспыхнула ссора. Наконец один из них поднял большим и указательным пальцами уродца, не обращая внимания на его испуганное блеянье, бросил в кошель и поспешил за пределы Драхим Ванашты, в старый карьер, куда Дрины иногда приходили собирать бриллианты.

Тварь была сброшена в отработанную шахту, где и осталась пищать и царапать камни когтями и клювом.

Время шло, и крылатая лошадь подрастала в потайных дворах Хазронда. Она была беспола, ибо, являясь волшебным существом, не нуждалась в воспроизводстве. Однако она была столь сверхъестественно прекрасна, что ее аура пронизывала весь дом Хазронда. И порой из бездонного высока, из невидимого облака доносился тысячекрылый шум.

А в карьере, за городом демонов, никому неведомый, обитал ее близнец. Он питался каменной пылью и слизывал влагу с камней. И, поскольку он жил в волшебной стране, ему этого вполне хватало. Вот только в размерах он не увеличивался. Сердце сморщилось и затормозило рост. Он никого не видел и никого не знал. Однажды к нему спустилось какое-то блестящее насекомое, но, увидев чудовище, тут же поспешило прочь.

Но случилось так, что в это место по какой-то причине, а может и без оной пришли Дриндры. Пробираясь по карьеру, они наткнулись на маленькую черную тварь.

— Похоже, ты из нашего рода, — завиляв хвостами и вглядываясь не то собачьими, не то лягушачьими глазами, заявили Дриндры. Они были химерами и принимали облик разных животных, не исключая и людей. И они схватили чудище, несмотря на то, что оно пыталось в страхе убежать, и ласкали его, и тискали, пока оно чуть не умерло от страха. А затем они отправились дальше, на Землю, где надо было устроить беспорядки по распоряжению одного волшебника, и прихватили с собой находку.

С ревом магических испарений чудище было выброшено на поверхность земли и там оставлено на склоне холма потерявшими его Дриндрами.

И второе дитя кобылицы оказалось среди высящихся терниев этого мира. Лунный свет пронизывал его, как острие меча. Маленькое чудовище лежало в долине теней среди огромных валунов. Белым гребнем волны над ним пролетела сова, и тварь спряталась.

Половинка луны сияла ослепительно ярко, и белые совы охотились всю ночь. А когда небо стало прозрачным и выскользнуло солнце, на охоту вылетели ястребы.

Земные камни были несъедобны, а с терниев можно было собрать лишь капли влаги. Наконец небо потемнело, и вместе со светом исчезли ястребы.

Чудище выбралось наружу. Пространство казалось абсурдно бескрайним. Твари по-прежнему хотелось пить. Небо почернело, и несколько капель росы упало в иссушенный клювик.

Сова, разглядев на земле тварь, зависла над ней, но миг спустя метнулась в сторону, вероятно, решив, что та несъедобна. Из зарослей выскочила лиса и, принюхавшись, брезгливо отвернулась: этот цыпленок с лошадиным запахом не показался ей привлекательным.

Пруд чудище приняло за океан. Черный карп, поднявшийся из глубины, с изумлением уставился на тварь, когда та подошла к воде напиться. На берегу уродец тварь нашел несколько зерен и подкрепился.

Затем существо погрузилось в дрему, не испытывая ни удовлетворения, ни нужды в чем-либо, ибо оно еще не осознало своего предназначения.

Утром к пруду пришел выводок коричневых гусей. Они остановились и уставились на страшилище.

— Что это за утка?

— Это не утка. Она не может относиться к их достойному племени.

— Тогда гнать ее! Клевать ее!

Но в этот момент на берег со своей корзиной вышла слепая девушка, которая кормила гусей.

— Тихо! Что за галдеж? Как не стыдно?

Гусям были чужды угрызения совести, но они из приличия сделали вид, что устыдились. Они уже многое понимали из человеческой речи. К тому же знали, что слепая хозяйка не понимает ни единого слова на их языке. Но она их кормила, а значит, была достойна уважения.

— Ну-ка, что тут у вас?

И слепая девушка опустилась на колени и взяла страшилище в руки, прежде чем оно успело ускользнуть.

— Это птичка… Какая странная птичка, без крыльев. Бедняжка.

Девушка никогда не видела птиц, как не видела и всего остального, — она родилась слепой. Но, пока ее родители были живы, она многое узнала из их рассказов. И если бы ей, например, предложили ощупать слона, она бы быстро догадалась, что это слон. Богатством судьба ее тоже обделила, и ей не удалось выйти замуж, зато родители оставили ей крышу над головой, три фруктовых дерева, огород, козу и пруд с гусями.

— Бедная птичка и какая странная, — промолвила слепая девушка, поднимая чудище и поглаживая его бархатистое тельце и пушистую головку. Его острые коготки безвольно лежали на ее ладони, а костяной клювик раскрывался лишь для того, чтобы издавать глупое блеяние.

— И какой у тебя странный голос!

Но она принесла чудище к себе в дом и сделала ему гнездо из сухого камыша у очага, и кормила его гусиной пищей, размоченной в теплом молоке.

— Ты вырастешь моей сторожевой птичкой и будешь защищать меня. — Девушка была добра и любила шутить. — Можешь спать на моей подушке, но вздумаешь распускать когти — пеняй на себя. Даю тебе имя Птичка.

Вот так жуткое дитя кобылицы стало Птичкой. Оно спало на подушке слепой девушки, ковыляло за следом, когда та шла кормить гусей или доить козу, и все настолько привыкли к чудовищу, что даже гуси перестали шипеть на него.

Так продолжалось несколько месяцев.

Все вокруг уже готовилось к зиме, подули холодные ветры, и заморозки сорвали с деревьев последние листья. Гуси скользили по замерзшему пруду и неуклюже падали, делая вид, что так и надо, пока не приходила девушка и не разбивала им лед. Однажды утром, когда она этим занималась, на берег осторожно вышел мужчина.

Сам он был не из этих мест, однако прослышал о слепой, которая жила в одиночестве, и решил, что сможет у нее чем-нибудь поживиться. Поэтому он пробрался в хижину и, когда девушка вернулась домой, уже сидел в доме и оглядывался по сторонам.

— Кто здесь? — спросила она.

— Всего лишь я, — ответил мужчина.

Девушка вздрогнула. Она слышала лишь один мужской голос в своей жизни, и это был голос ее отца. Однако этот звучал совсем иначе.

— Что вам надо?

— Ну это зависит от того, что ты можешь предложить, — уклончиво ответил мужчина.

— Я небогата, но если вы нуждаетесь…

— Да, я очень нуждаюсь. Так нуждаюсь, что уже выпил все твое молоко, а на будущее запасся сыром и хлебом, которые тоже взял у тебя. Яблоки и айву я не люблю, можешь их оставить себе. Но больше всего мне нужна добрая милая девушка. Я знаю, что ты слепа, но я молодец что надо. У меня были красотки и получше тебя, но сейчас и ты сгодишься.

Девушка похолодела от страха. У нее не было ни оружия, ни глаз. Она понимала, что ее ждет. Если она попытается оказать сопротивление, этот негодяй, чего доброго, еще и покалечит, а то и вовсе убьет. Она невольно вскрикнула, выразив этим звуком весь свой гнев и ужас, и воздух вокруг нее словно затрепетал.

— Кто это у тебя под ногами? Черная курица? — осведомился разбойник, расстегивая пояс. — Птицы хороши только на вертеле. Отправь ее вон. А когда я буду уходить, прихвачу у тебя пару гусей. А теперь ложись.

— Только не на кровать, — пролепетала девушка, и из ее слепых глаз брызнули слезы. — Эту кровать сделал мой отец, и на ней умерла моя мать. Если уж вы так настаиваете, то на полу. — И она легла и отвернулась в сторону, хотя все равно ничего не видела. А потом до нее донеслось проклятие и крик боли…

Она лежала и прислушивалась к его прерывистому дыханию и бормотанию, которое звучало все дальше и дальше.

— Что случилось? — спросила девушка. — Если вам надо надругаться надо мной, делайте это и уходите.

Но до ее ушей доносились только судорожные всхлипывания, а потом она ощутила жар, который вдруг пропитал всю хижину. Домик заходил ходуном, и вдруг послышался мощный удар, а за ним — пронзительный орлиный крик и конский топот, и девушка поспешила забиться в угол.

А незваный гость исчез. С криками и причитаниями, бросив сумку и штаны, он ринулся прочь по замерзшей слякоти, налетел на гусей и помчался еще быстрее, — только пятки засверкали.

Гуси же поспешили к пруду, не отрывая глаз от хижины.

«Неужто это наша Птичка?»

В дверях стояло огромное и жуткое существо — черная лошадь на четырех орлиных лапах и с орлиной головой. Очи горели пламенем, а в клюве она держала клок волос, вырванных из шевелюры вора.

Затем все погрузилось во тьму и тварь исчезла. Осталась лишь Птичка, она неуклюже топала по хижине.

Это второе дитя кобылицы обрело собственные чары. Его сморщенное сердечко научилось расцветать. Птичка научилась вырастать в мгновение ока и снова уменьшаться.

Подойдя к девушке, она потерлась головкой о ее руку. Хозяйка взяла ее к себе на колени и расплакалась. Птичка укоризненно царапала ее юбку коготками, словно говоря: «Ну, что ты плачешь? Я же спасла тебя».

— Что случилось? — спросила девушка, словно обращаясь ко всему миру. — Это отец оставил мне какой-то оберег? Или боги сжалились надо мной?

Птичка свернулась на ее подоле, как в гнезде, и, спрятав голову под крылышко, заснула с чувством выполненного долга.

2. В Никуда на крылатом скакуне

Солнце садилось над городом Богини Земли. Здесь светило голубое солнце, а потому закат был лиловым, а не розовым. Затем над городом поднялись семь лун и заполнили небосвод гармоничным перезвоном.

Серебряное колесо восьмой луны уже выкатилось и заняло свое место над самой высокой башней дворца богини Азрины. С этого колеса свисал некто крошечный, он не переставая кричал. Крики повторялись так часто, что даже горожане принимали их за плач ночной птицы.

Азрина восседала на крыше башни в кресле из резного хрусталя, а обочь нее расположились две белокаменные кошки. Они двигались, умывались языками.

Поблизости стояли часовые из ее стражи, придворные и фантастические твари, которые не могли существовать в реальном мире.

Азрина взирала на небо. Она была облачена в собственную красоту и темно-красные ткани. Этого хватало.

Вдруг в нескольких саженях от крыши пролетела звезда. Белая вспышка сменилась набухающей черной тьмой. Азрину это ничуть не удивило. Ведь за ней уже пытались ухаживать восемь Ваздру.

Из темноты ночи на крышу спустился Хазронд, столь же безупречно прекрасный, как и она сама. На серебряном поводке он вел великолепную тварь. Это была идеально сложенная лошадь с шелковистой кожей, с черными водопадами гривы и хвоста, в которых переливались круглый жемчуг и сапфиры. вплетенными в них. Черными веерами за ее спиной раскрывались пернатые крылья.

Хазронд остановился перед Азриной.

— Весь мир говорит о твоей красоте, — промолвил он, — но она еще совершеннее, чем узнаешь из рассказов.

— Ты очень любезен, — ответила она.

— Нет, я никогда не был любезным. Но вот я, а вот мой подарок.

Азрина устремила взгляд на существо, которое, замерев, повисло в ночном небе.