— Не грызи дерево, котенок. Ты можешь поранить ротик щепками.

Ребенок снова с пониманием глянул на мать — взрослую, уже утратившую врожденную мудрость.

Пандав встряхнула Теис. Та засмеялась. Черной женщине нравилась ее дочь, и она склонялась к мысли, что та будет весьма интересной, когда вырастет. Уже сейчас Теис знала более десятка слов. Пандав давно смирилась со страстью девочки, как и большинства детей, к вреду самим себе и через это к самоубийству. В Иске была древняя поговорка, которую часто повторяла нянька: «Недавно из утробы Ках и хочет обратно».

Ее нянька вполне справлялась со своей работой, лишь порой бывала медлительна. Но когда подобное происходило, молодая мать-леопард, которая намеренно проводила три четверти каждого дня отдельно от дочери, могла прийти в неистовство.

Закорианка видела, что старая толстая ведьма смотрит на нее из-под морщинистых век, понимая ее мысли и чувствуя, что прощена.

— Теис, иди к няне, — приказала Пандав, снова сажая свое сокровище на голубую плитку.

— К няне, — согласилась девочка. — Теис, — и заковыляла навстречу бусам, которыми нянька махала, чтобы привлечь ее.

Пандав потянулась и прошлась вдоль ограждения, любуясь с вершины холма столицей Иски.

Этот вид принадлежал ей вместе с комнатами в загородном доме Эруда, голубыми стенами и плиткой, некоторым количеством рыбок в бассейне (которое менялось, когда они размножались или ели друг друга) и домашними обязанностями. Она была Пандав, женщина Жреца — таким было ее официальное обозначение, вполне почетное. Служители Ках, даже в более продвинутой столице, не женились, но имели право открыто содержать наложниц и заботились об их положении. Мужчины в городе ни разу не унизили Пандав невежливым обращением. Хотя даже к продавцу масла она должна была обращаться «хозяин», он кивал в ответ и предлагал лучшее.

Если Пандав не следовала позади своего господина в определенные места, то пользовалась носилками для перемещения по улицам. Покрывала она не носила, и не было никого, кто не знал бы Чернейшую.

Хотя Эруд то и дело ложился с другими женщинами, Пандав оставалась его любимицей и надсмотрщицей за домом. Он дал ей невероятную свободу по искайским меркам и по большей части предоставил ее самой себе. Однако Теис он любил по-настоящему. Не только приносил ей дорогие игрушки, но мог даже поиграть с ней в уединении дома, гоняясь за девочкой, изображающей испуг, или катая ее на плечах по комнатам.

По здешним порядкам ему полагалось хотеть сына, которого обещала ему Пандав. Она была абсолютно уверена в том, что у нее будет мальчик, и когда после ночи изнурительного труда увидела, что из ее лона вышла сестра по женскому полу, испытала первый материнский испуг. Сразу после рождения ребенка использование трав и специальных упражнений, которым предусмотрительно обучали любую девушку из дворов Дайгота, вселило уверенность, что Пандав не зачнет повторно.

Ранняя жара выжала из крыш воду-мираж. Деревья на склонах холма подняли изящные кроны. На заднем дворе раб чистил домашний алтарь.

Теперь Пандав совершала приношения Ках как своей богине, поскольку здесь женщинам дали это право. Однако такие взгляды на поклонение, о которых проговорился в горах Эруд, считались непристойными.

Тем не менее она осознавала, что в своем храме Эруд стал влиятельным человеком, частью внутреннего круга избранных, и за последние три года без усилий возвысился до почетного звания Почитателя. Его жреческое облачение украшала тяжелая серебряная кайма, а сосуды из золота или тонкого стекла появлялись в доме почти каждый вечер, словно по воле магии. Удовлетворенный и жизнерадостный, Эруд, которого больше не посылали в путешествия Наблюдателя, прибавил в весе.

Пандав считала, что тоже потолстела. Рождение ребенка и сонная повседневность нарастили лишнюю плоть под ее атласной кожей. Несмотря на это, на фоне прочих женщин столицы, среди которых оставалась в моде «пышность», если не ожирение, Пандав выглядела тонкой как кость. Она ела немного, даже в периоды тоски, и продолжала выполнять танцевальные упражнения в укромном уголке дома.

Отчасти тревожась за свою экзотическую «закорскую» любимицу, отчасти желая выказать пренебрежение к обычаям, Эруд позволил ей ездить на легкой колеснице. По законам Иски она не могла сама править на улицах, но среди холмов отпускала возничего. Лицезрение того, как он, довольный, идет назад, непременно в ближайшую таверну, стало для нее символом праздника. Хиддраксов привезли из других стран, что было лишним доказательством богатства Эруда. Она обучала их летать по тропинкам на склонах, поднимаясь в горные долины, где могла позволить себе поплавать в реках и поспать на траве. Когда девочка подрастет, ее тоже надо будет брать с собой. Эруд не станет протестовать. Холодный на расстоянии, вблизи он оказался вполне податлив. Должно быть, он рассматривал свое великодушие к женщине как одно из проявлений свободомыслия и порой эмоционально рассуждал об этом перед другими жрецами.

Уже сейчас Пандав следила за тем, что ест Теис. Основную сложность представляла нянька, без конца сующая девочке сладости. Мать также учила дочь самым простым движениям акробаток и танцовщиц. От природы Теис обладала способностями, но не могла надолго сосредоточиться. Кроме того, планировать какое-то будущее девочки было настоящим безрассудством. Разве не достаточно трудно воплощать в жизнь любые планы относительно самой себя?

Теперь только факелы сплетались в огненном танце.

Пандав повернулась. Словно двое пауков, нянька и ее дочь плели паутину из бус.

— Будь внимательна, нянька, — жестко приказала Пандав. — Я оставлю ее с тобой до заката. Помни о своих обязанностях перед ребенком Хозяина.

Безошибочные слова.

Увидев, что мать покидает ее, девочка снова засмеялась.

На деле Пандав всего лишь собиралась на рынок.

Завтра святой день, праздник Ках Дающей. Эруд ушел в храм на рассвете и не вернется раньше завтрашней полуночи. Еще одна причина для беспокойства Пандав — когда он находился в доме, она так или иначе ощущала его вторгшимся в ее личное пространство.

По закону храма все продажи и покупки должны были прекратиться до захода солнца, и на рынке стоял настоящий сумасшедший дом.

После двух неудачных попыток пробиться возничий остановил колесницу у стада оринксов. Хиддраксы задрожали. Пандав захотелось назвать его дураком и дать подзатыльник. Но вместо этого она лишь заметила медовым голосом:

— Хозяин, скакуны Эруда беспокоятся. Пожалуйста, сверни на ту сторону улицы.

— Невозможно, женщина, — ответил возничий. В ее случае «женщина» было почетным, а не унизительным обращением, произнесенным вполне уважительно. — Смотри, эти свиньи уже почти прошли.

Оринксы продолжали идти мимо них, протирая своей щетиной колеса и левые бока несчастной упряжки, пока мужчины с усмешкой косились на Чернейшую, а другие женщины суетились, как клещи на собаке.

Излишне возражать. В этом вся Иска. Она смирилась, как неподвластная годам огненная колдунья в горах, Тхиу… Ничто не имеет значения. Мы здесь, а здесь такие обычаи. Философия Равнин: мы владеем всем временем, но все может завершиться в одночасье. Потеря одной маленькой жизни — ничто.

Зачем думать о таких вещах? Жизнь лучезарна и совершенна.

Но, возможно, согласиться было бы удобнее. Не только во внешних проявлениях, а дальше, дальше. И что тогда? Есть сладости, отблагодарить Эруда, родив выводок мальчиков, стать пышной и дородной…

Пандав вынырнула из своих мыслей, словно из реки, вернувшись в палящий зной и шум рынка.

Над горбами теснящихся свиней, над толпой гуртовщиков, над палатками торговцев сластями и высокими кувшинами продавцов сладкой воды Пандав увидела в огороженном углу продажу рабов. Ограда была плохая — всего лишь веревка, натянутая между столбиками. На помост вытолкали партию из пяти мужчин, прикованных друг к другу за запястье. Они были обнажены, но кожа всех пятерых отливала металлической темнотой, чуждой Иске. На этом темном фоне выделялись шрамы и разрывы, приметы их прошлого занятия. Это галерные рабы, люди невероятной силы, но непригодные для службы. Всем известно, что, поработав веслом и привыкнув к кнуту, они больше ни на что не способны. Пятым из них был Лидиец. Регер.

Днище колесницы ушло из-под ног, Пандав словно повисла в воздухе. Но здравый смысл мягко схватил ее и вернул на твердую поверхность. Нет, это не Регер, не Саардсинмея и прожитая жизнь. Нет.

Однако если это не Регер, то как похож на него этот человек…

Стройный и мускулистый — иначе бы он не выжил — он был не так безупречно сложен, как сыновья Дайгота, профессиональные Клинки, и вдобавок старше, чем был бы сейчас Регер, останься он жив. Но он был красив, и в его манере держаться, в том, как он освободился от цепи и стоял в одиночестве, проступало что-то королевское. Он стоял и осматривался, в то время как остальные четверо сбились в кучу.

— Сюда, — обратилась Пандав к возничему. — Господину Эруду нужен телохранитель.

— Нет, женщина, — возразил возничий, слегка обиженно и укоризненно — в своей жажде доставить удовольствие своему господину она забыла использовать обращение «хозяин». — Нехорошо. Это какие-то закорские пираты, которых захватили вардийцы. Такое дерьмо годится только для рудников.

Пандав взяла себя в руки.

— Хозяин, позволь сказать тебе — господин Эруд приказал найти именно такого раба.

Не обращая внимания на женскую тупость, возничий не ответил. Одновременно с аукциона до Пандав донеслись голоса, говорящие то же самое. Несомненно, поскольку столичное жречество имеет долю в горных разработках Шансарского Элисаара, сейчас поступят и предложения этого рода.

Даже если он только призрак, его обязательно надо спасти.

Пандав сошла с колесницы. Возничий уставился на нее — женщины не ведут себя таким образом. Мимо этого места они идут, опустив глаза, пешком и без сопровождения. Черный леопард без покрывала, тонкая и прямая, Пандав прошла прямо к ограде, перешагнула веревку и вступила на запретную землю. Несомненное нарушение, но скорее смешное, чем грубое. В тишине, которая придавила брань и усмешки, Пандав подошла к помосту. Мужчины расступались, бормоча вслед оскорбления. Торговец окаменел.

— Прошу прощения, хозяин, — сказала Пандав, высоко подняв голову, но опустив глаза. — Это дело моего господина, жреца Эруда, Почитателя Ках.

— Да, мы знаем, кто держит эту черную суку, — закричал кто-то. Но торговец, бывалый путешественник, осознавая, что времена и обычаи меняются, благоразумно пробормотал:

— И что дальше?

— Он купит пятого раба, — прошептала в ответ Пандав. — Придержи его для господина Эруда. Деньги будут переданы тебе в течение часа. Не прогадай. Ты получишь хорошую прибыль.

— Согласен, — протяжно выдохнул работорговец. — А теперь, во имя Ках, уходи. Уходи!

Впервые за все годы в Иске Пандав подняла угол газового рукава и прикрыла им лицо. Она пробиралась обратно сквозь толпу мужчин, жалобно всхлипывая и вздыхая, чтобы успокоить их. Уходя, она ощутила изумленный взгляд пятого раба, то ли обжигающий, то ли холодящий ей спину. Она не была уверена.

Его накормили, вывели вшей, отскребли в ванне, вымыли и привели в порядок его волосы, побрили, обработали и перевязали две-три открытых раны, облачили в льняную одежду домашнего раба — и лишь после этого послали вверх по лестнице.

В голубой комнате на веранде сидела в кресле великолепная черная девушка с рынка и смотрела на него. Он представил ее с луком при каком-нибудь из дворов Междуземья, чувствуя, что это ей под силу, и удивился.

— Госпожа, твоя доброта превыше благодарности, — произнес он. — Но ты рискуешь. Разве тебя не предупредили, что такие, как я, либо сбегают, либо убивают хозяев в ближайшие два дня?

— Это был пиратский корабль, — ответила она. — Они тебя где-то поймали.

— Нет, меня законно продал им один мой друг. Точнее, выменял.

— А кем ты был прежде, до того, как стал рабом на галере?

— Свободным человеком. Иногда — агентом Дорфара. По рождению — ланнец, связанный с тамошним королевским домом. Меня зовут Йеннеф.

— Йеннез, — повторила она, и еще раз, настойчиво исправляя произношение: — Йеннеф.

Он усмехнулся. Его зубы были белыми, как снег. Он казался звенящим и живым. Но в его глазах светились любопытство и мечтательность, как когда-то в глазах Регера. Ухоженный, он стал похож на Регера более, чем когда-либо. Это было странно.

— Мы здесь чужие, госпожа, в чужой стране. Поэтому ты мне и посочувствовала?

Она не собиралась сообщать ему причину. Для него это не имеет значения, а она не хотела болтать об этом.

— Моему господину и хозяину понадобился телохранитель, — сказала она.

— И ты сочла, что я подхожу, — усмехнулся Йеннеф.

— По размышлении — нет. Я думаю, будет лучше, если я освобожу тебя и отпущу.

Усмешка сползла с его лица. Они смотрели друг на друга. Было прекрасно встретить мужчину, готового на это — глаза в глаза.

— Почему? — спросил он и, вспомнив нравы Иски, добавил: — Ты отдала за меня деньги своего господина. Что скажет он?

— Сейчас праздник Ках, — безрассудно ответила она. — В этот день принято обмениваться дарами, иногда даже освобождать рабов и заключенных. Я скажу ему, что это приношение во славу его благополучия. Он жрец. Это будет выглядеть набожно и покажет, что он богат.

— О нет! — воскликнул он. — Он сдерет с тебя твою шелковую кожу.

— О нет, — повторила она и добавила без всякой гордости: — Обычно я вынуждаю его делать так, как я хочу.

— Но ты все еще выглядишь шелковой, — протянул Йеннеф после некоторого размышления.

Она снова посмотрела на него.

— Если тебе хочется женщину, можешь взять одну из кухарок, прежде чем уйдешь. Я не буду возражать.

— Одну из этих маленьких круглых диванных подушек? Это было бы забавно.

— Я уже послала за писцом, — оживленно продолжила Пандав. — Необходимо быстро написать и скрепить печатью бумагу об освобождении. На закате все дела закончатся из-за праздника.

— И ты воспользуешься печатью своего уступчивого хозяина, как и его наличностью?

— Господин Эруд пробудет в храме еще два или три дня. В его отсутствие я управляю его домом.

— А что будет после того, как придет писец?

— Тебе дадут с собой еды и выведут на нужную дорогу.

— Я забыл, какая дорога мне нужна, — отозвался он.

Внезапно с него слетела вся притягательная небрежность и развязность. Его широкие плечи поникли, голова опустилась. Мгновение он выглядел отчаявшимся и захваченным каким-то невероятным горем. Затем и это сошло с него, словно ему больше не хватало сил выносить их. Она вспомнила, что он старше Регера, наверное, почти в два раза, а последние полгода провел в рабстве на закорианской пиратской галере.

— Садись сюда, — пригласила она, и когда тот послушался, принесла вина и стала прислуживать ему, словно он был искайским хозяином, а она — его подчиненной женщиной. Они больше не говорили, исключая то, что он не по-искайски поблагодарил ее.

Через несколько минут явился писец, неся бумагу и ящичек с чернилами и воском.

Пандав было грустно, и эта грусть перекрывала удовольствие от того, что все закончилось так быстро.

На галере он потерял представление о времени, как и почти обо всех прочих вещах. Это было нормально для места, где надо только выживать. Пиратам его сдал Галутиэ эм Дорфар. Йеннеф не сразу бросился по следам Галута, его негодяев и своего сына, едущего с ними. Он почувствовал ложь в Зарависсе, но не имел возможности перебраться через море, чтобы продолжать преследование. Удача в очередной раз показала свой скверный характер. Затем на пути в Заддаф он столкнулся с кучей мелких препятствий, которые сами по себе не были чем-то невозможным. И все же часть из них могла быть подстроена Галутиэ — хромые скакуны, поваленные деревья, непроходимые тропы… Хотя возможно, судьба просто отвернулась от него. Или все дело было в проклятой Анакир, снова пересоздающей мир в своем сне.

Люди Галутиэ напали на него в непроходимых окрестностях Илвы. Дорфарианец предъявил свой счет к оплате — началось, как всегда, с избиения, затем последовали иные забавы. В конце концов Йеннефа, который едва мог держаться на ногах в головокружении и забытьи от болотной лихорадки, продали черным людям с рублеными лицами, над чьим длинным кораблем с низкой осадкой развевались потрепанные двойная луна и дракон. Как он понял из обрывков разговора, к тому моменту они находились неподалеку от старого Ханассора. Пираты Вольного Закориса. Он попался им в лапы.

Так или иначе, он уже извинился перед Регером за свою бесполезность. Что ж, сын и не рассчитывал от него ни на что. Его сын. В зловонном трюме черной галеры Йеннефу виделся Регер — разложенный в пыточной машине; гребущий вверх по горной реке в джунглях; король на колеснице, едущий на войну; стоящий среди башен из белого мрамора…

Наконец Йеннеф поверил в то, что Регер мертв, и после этого большая часть страданий сошла на нет. Разве можно скорбеть и гневаться там, где у тебя нет прав? Кроме того, все еще могло обернуться по-другому. Йеннеф, которого приговорили умирать в недрах галеры, не хотел лишних неприятностей.

Но, питаясь гнилым мясом, червивым хлебом и тухлой водой, ворочая весло в кипящем чреве галеры, где людей вокруг безостановочно хлестали кнутом, жгущим, как огонь, и не приходилось рассчитывать на завтрашний день, Йеннеф выжил. Даже болезнь оставила его или растворилась в нем. А затем настала ночь, когда им пришлось грести с неистовой силой. Закорианец пытался уйти от вардийского патруля, капитан которого, шансарец, выходец из Ша’лиса и опытный моряк, был весьма рассержен. Прижатые к берегу, почти к утесам Ханассора, закорианцы обнаружили, что попали в западню между преследователем и еще одним поджидающим их вардийским кораблем. Пиратов захватили.

Пока галера не затонула, светловолосый мужчина спустился в вопящий ад гребной палубы и разбил оковы.

Выяснилось, что теперь Йеннеф стал собственностью вардийцев. Те знали, что он ланнец, но не прониклись к нему дружелюбием. Они перевезли его в Иску в трюме торгового судна, не заставляя грести, а просто посадив под замок. Из порта его партию вместе с еще несколькими отправили к столице. Они стоили не слишком дорого, и полукровки обращались с ними без всякой жалости. Умирающих оставляли в придорожных канавах. Такова была Иска, где повсюду виднелись стаи ворон.

Попав на рынок, Йеннеф приободрился. У него уже не осталось почти никаких чувств, кроме презрения — к себе и другим.

Он знал, кто такая Ках — о да, прошлое научило его, миллион лет назад, в горной хижине под снегом. И однажды Ках пришла, пробившись сквозь толпу на рынке рабов — черная, как ее вороны, со стройным телом под газовым платьем, с серебряным браслетом и ожерельями из белой кости.

Ках переговорила с продавцом и привела Йеннефа в дом на холме. Собственно, Ках была любовницей высшего жреца, которая могла заставить его делать то, что она хочет. Ках отпустила Йеннефа на свободу. И ее присутствие сломало хребет безразличию.

Сейчас Пандав видела, что с рассудком ланнца не все в порядке. Это было не буйное помешательство, а тихое, сдержанное. Может быть, когда-нибудь оно отступит. Но его причина крылась глубже и дальше, чем рабство на пиратском корабле.

Лучше отправить его рано утром, пока не взошло солнце над праздником Ках. Он сумеет подкупить стражу у ворот, а печать Эруда предотвратит все возражения. Она не могла дать Йеннефу скакуна, но, имея деньги, он, несомненно, сам обзаведется им. Пандав поверила в то, что он сказал о ланнском королевском доме. Регер выглядел так же по-королевски. Она могла бы предположить, что ланнец и Лидиец — родственники, но Регер родился от связи девушки-ведьмы и странника в теснине искайских гор.

Писец неторопливо писал бумагу на имя Эруда. По закону женщина не могла ничего сделать, но писец, увидев двойную оплату, повел дело так, будто Эруд сам незримо стоял перед ним. Когда все завершилось, Пандав отослала ланнца в одну из гостевых комнат, выходящую во двор с алтарем. Еще одно нелепое проявление благотворительности, как и то, что она купила его и отпустила на свободу. Но это казалось неважным, равно как реакция Эруда на эту новость, которую ему сообщат прямо с порога. Ей с трудом удастся подавить его бешенство, лишь дав ему возможность убедиться в законности записи.

Возвращение Эруда, который придет завтра за полночь, пьяный и ослабевший от храмовых таинств, включающих кровавые жертвы и плотскую оргию, казалось таким далеким, будто его следовало ждать через десяток дней.

Она приказала слугам в доме позаботиться об удобствах Йеннефа. Утром, в нужный час, придет мальчик, чтобы разбудить и выставить его.

Пандав прошла в свои покои, чтобы посмотреть, как укладывают Теис. Красный мяч солнца почти закатился за холм, его горячее сияние падало на девочку, хихикающую в постели, пока нянька рассказывала ей сказки и щекотала ее. Появление Пандав смутило их обеих, и она задержалась в комнате лишь на минуту.

После захода солнца она вышла на веранду на крыше дома. Священное безмолвие опустилось на город, и она слышала, как в саду у подножия холма запела ночная птица. Появились звезды. Вечер был чудесным. Черная женщина стояла посреди неба на крыше дома жреца, тоскуя о том, что забыла или никогда не знала, пока не повеяло ночным бризом. Тогда она упрекнула себя и пошла обратно в дом.

Сквозь верхнее окно неожиданно сверкнула звезда, поднимавшаяся до полуночи, и разбудила Пандав, коснувшись ее лучом между глаз. Или она только решила, что проснулась…

Она немедленно ощутила чье-то присутствие в покоях и замерла, представив себе змей. Но затем она поняла, что это не физическое присутствие. Ничего такого, что можно увидеть или услышать. Однако она отчетливо, как если бы голос заговорил у нее в голове, восприняла фразу: «Соверши приношение Ках ».

«Кто говорит это мне?» — воспротивилась она.

В этот миг она проснулась по-настоящему и ощутила серьезность того, что ей сказали. В покоях царили безмятежность, тишина и пустота, нарушаемые лишь сухим стрекотом сверчка, живущего под очагом.

Внезапно Пандав встала и набросила накидку. Только ее. Босая, она покинула спальню и вышла в коридор.

В воздухе за окном повис звездный свет. Ступени в конце коридора вели во двор с алтарем.

На домашнем жертвеннике Ках, свежевычищенном и натертом благовониями, в честь праздника пылала плошка с маслом. Дремотно подрагивая, пламя освещало неоформленный камень, изображающий богиню, лишенный лица и даже грудей, однако увенчанный короной из цветов.

Внутренним зрением Пандав видела себя — танцовщицу в венке. Она видела Лидийца, увенчанного после победы в бою.

Хотя она уже не спала — по крайней мере, отчасти, — в ее голову вторгся еще один вопрос, которого она даже не поняла: «Ты хочешь, чтобы вернулась слава твоего героя?» И, подобно ответу на непонятый вопрос: «Только его жизни».

Из двора, открытого небесам, звездный свет сквозь дверной проем лился в комнату для гостей. Ланнец лежал один, неподвижно, но она знала, что он не спит. Его тоже кое-чему учили. Приняв за грабителя или иного вредителя, он мог убить ее голыми руками.

— Тише, — шепнула она, позволяя ему узнать свой голос. Затем она услышала, как он негромко рассмеялся.

— В этот раз из теней ко мне выходит истинная Ках, — проговорил он.

Как во сне, она преклонила перед ним колени. Все казалось видением. Когда он приблизился к ней, ее тонкие руки обвились вокруг его шеи.

Их губы и тела встретились, познавая некий безымянный порыв, подобный влечению в Застис.

Он стал для нее не только Регером и Саардсинмеей, но и всем тем, о чем она тосковала. Он превратился не просто в молодого человека, но в ее собственную молодость, мужское отражение ее плоти.

Его руки шарили по ее коже, груди, бедрам, словно он хотел изучить ее одними прикосновениями, не имея возможности видеть. Когда он овладел ею, его сила сжигала, словно сердце огня. Всегда хранившая молчание в желании или любви, она знала, что обязана закричать. Это не имело значения — в доме подумают, что он с какой-нибудь девушкой…

Ее гнал ритм танца жизни, она не помнила себя. Она не знала его имени и забыла, что ее зовут Пандав.

Ее лоно трепетало, подобно нераскрывшемуся цветку из венка богини (черной Ках с глазами Анакир) — бутон разворачивался в венчик и желал наполниться.

Она вцепилась в него, а он — в нее. Крик рвался из ее груди, и она заглушала его кулаком в страхе, что их услышат… Ее пронизал поток жидкого света. Цветок-лоно наполнился им, сжался и сомкнулся за ним.

Снова воцарились ночь и тишина, подобно упавшей пыли. В этой тишине они лежали рядом, наполняясь теплом друг друга, и звездный свет тек по полу.

— Ты оделила меня щедрым даром, — произнес он.

— Сейчас время давать.

Когда она перекатилась на край тюфяка, снова заворачиваясь в накидку, он сурово спросил:

— Будешь ли ты здесь в безопасности? Я не знаю, чего это стоит мне, но если… — он осекся. Она тоже ничего больше не сказала в возникшей тишине.

Пандав видела сияние звезд в его нежных, безумных глазах, пока он смотрел, как она уходит. А во дворе перед богиней оплывал фитиль.

Не оглядываясь, Пандав прошла по ступеням и по коридору к своей постели, легла на нее и сразу заснула.

Около полутора часов до рассвета она урывками различила скрип калитки во дворе и поняла, что он отправился в путь по дороге, которой не знает, в свое отдельное от нее будущее.

Во второй раз она проснулась поздно утром, слабая и ничего не помнящая. Она подумала, что это сон, но тело доказывало ей обратное. Безумие содеянного ворвалось в ее мозг мыслями о последствиях. Эруд должен что-то заподозрить. Тогда он будет обязан выгнать ее на улицу, где ее забросают камнями — такое случается даже в продвинутой столице. Может быть, ей стоит сразу уйти из дома. Зачем же она до сих пор остается? Есть много возможностей сбежать от этой жизни. Но что-то ее удерживало. То ли ребенок, то ли чувствительная привычка заботиться о толстом жреце, которого она так изменила своими уловками и ради пользы для себя смогла настроить на вольности, которых не принимала мужская часть Иски.

И в ней выросла безмятежность. Корни ее проросли даже на этой неподходящей почве. Пандав расцвела здесь. Она не должна убегать.

Как он сможет что-то узнать? Разве кто-то следил за ними? Святая тишина ночи была почти безумной, в час, когда она вышла во двор, усадьба казалась покинутой, или все ее обитатели были под заклятьем…

Она снова уснула и в конце концов открыла глаза под звуки медных гонгов. Это была праздничная процессия, бьющая в них уже после полудня.

Пандав чувствовала вялость, но поднялась и пошла, преодолевая телесную неловкость, теперь обычную для нее после плотской близости. День был слишком жарким и душным для весны. Она обнаружила, что мышцы подчиняются ей с крайней неохотой, и ощутила себя истощенной.

Имелся еще один выход. Травы, которые доставали ей торговцы, растения, которые она выращивала в своих покоях. Они благоухали — все, кроме одного. Она отговаривалась изяществом его пестрых листьев.

Пандав готовила напиток с некоторым отвращением. Снадобье было верное, но не слишком щадящее. Могла появиться слабость, потом она будет истекать кровью, что не обрадует Эруда, который почему-то после оргий в храме часто хотел ее.

Ладно, это послужит ей, как надо. С тех пор, как она была столь щедра в своей жадности, она сделалась ленивой и одновременно такой беспокойной… Ланнец не так молод, как ее жрец, и потому, может быть, не столь способен к зачатию. Но единственное объятие, которое так воспламенило ее… Нет, лучше уж попить травы. Пара дней недомогания и раздражение Эруда станут достойным наказанием за глупость.

Зелье было готово. Она задержала дыхание, чтобы не вдыхать его запах и не смотреть на него. И в тот миг, когда в полуденном предгрозовом свете она подняла кубок, с небес обрушился ужасный вопль.

Это был нечеловеческий, сверхъестественный звук. Казалось, он переполнил собой весь воздух, и когда тот больше не смог вмещать его, обрушился на дом.

Она снова была в Саардсинмее, внутри полой колонны, которую швыряло из стороны в сторону. Треск раскалывающегося камня и рев огромной волны смешались в один крик из глотки великана.

Пандав развернуло на месте, и кубок с зельем для выкидыша вырвался у нее из пальцев. Изысканное стекло разбилось о плиты пола, и по ним потек напиток, похожий на кровь ящерицы.

Закорианка кинулась наверх. Лестницы и стены понеслись мимо нее.

Небо над крышей затянуло черно-синими облаками. На фоне этой тьмы шпили города сверкали особенным желтоватым светом.

Две служанки упали перед ней. Оглушительно громко хлопнул навес. Нянька снова завопила.

Пандав добралась до бассейна с рыбками и заглянула в его покрытый облаками глаз. В зрачке, лицом вниз под размытыми чернилами волос, лежал ее ребенок.

Пророчество исполнилось. Круг замкнулся. Избавляясь от нерожденного, ты лишишься родившегося.

Пандав не думала. Она кинулась в бассейн и схватила Теис, не казавшуюся больше чем-то знакомым, сделанным из плоти. Пандав перевернула ее и перекинула через колено, выдавливая воду наружу. Затем она положила девочку, ставшую какой-то ненастоящей вещью, на спину. В горле Теис поселилась рыба. Словно фокусник, Пандав вытащила ее и кинула в бассейн. Чудесным образом рыбка сразу ожила и быстро заскользила над галькой.

Она была дочерью дворов Дайгота и знала много хитрых приемов. Пандав безжалостно ударила Теис по груди, почти с ненавистью, чем снова довела до истерики женщин, взирающих на них, а затем наклонилась к лицу ребенка и с хриплым выдохом поцеловала его в губы, поцелуем, полным любви после полного ненависти удара. (Во всяком случае, так казалось женщине, которая позже описывала это происшествие с благоговейным страхом.) Еще поцелуй — и грудь маленькой девочки, в которую она ударила, поднялась.

Веки ребенка дрогнули, и Теис вернулась, открыв глаза. Она булькала, захлебывалась, вопила, хватаясь за мать. Пандав крепко держала ее. Тем временем гроза расколола небо, как кубок, и вода обрушилась на всех.