Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Войны Вис (№3) - Белая змея

ModernLib.Net / Фэнтези / Ли Танит / Белая змея - Чтение (стр. 14)
Автор: Ли Танит
Жанр: Фэнтези
Серия: Войны Вис

 

 


Эруд несколько пришел в себя. Дрожа, но сохранив способность рассуждать, он резко приказал слуге наполнить чашу.

Собака перестала рычать. Все затихло, лишь потрескивали дрова в очаге да пиво с плеском лилось в чашу.

Тьиво стояла, опустив глаза. Она ждала. Она ничего не будет делать, пока жрец не прикажет ей.

— Хорошо, — сказал Эруд и шумно отхлебнул. — Покажи нам, как ты это делаешь. Вызови огонь, раз люди говорят, что ты умеешь делать это.

В хижине снова воцарилась тишина, густая, как сироп, нарушаемая только треском очага. И тогда они услышали дыхание Тьиво — глубокие, захлебывающиеся вздохи, похожие на те, что женщина издает в объятиях возлюбленного…

«Она сделает так. Это невозможно, но она сделает так, — думала Пандав. — Не мошенничеством, а вправду. Пламенем Зардука».

Тьиво простерла левую руку. Глаза ее закатились, остались видны лишь белки, и сразу исчез звук дыхания. Закорианка увидела, как левая грудь Тьиво засветилась сквозь одежду, словно факел. Свет перетек в плечо, в верхнюю часть руки. Предплечье покраснело, как роза, стала видна кровь под кожей, проступили темные кости. Затем левая рука Тьиво превратилась в факел, и из ее пальцев выстрелили пять струй живого огня.

Слуга завопил. Эруд уронил чашу, и Пандав услышала, как она катится по полу. Только идиот и собака продолжали с интересом смотреть, не выказывая ни малейшего страха, точно это было для них привычным зрелищем. Собака даже завиляла хвостом.

Ударив в пол, потоки пламени скакали и извивались. Огненный танец… Затем Тьиво вздохнула и снова начала дышать, а ее рука, плечо и грудь внезапно потемнели, как затухающие угли.

— Это не настоящее, — подался вперед Эруд. — Иллюзия… ай! — он отдернул обожженные пальцы и заколотил по обуглившемуся краю своего одеяния.

Тьиво посмотрела на огонь.

— Успокойся, — негромко сказала она, словно мужу или собаке. — Вот так.

И пламя погасло.

— Оно обожгло меня, — сказал Эруд и упал. Стоявшие по бокам слуга и Пандав еле успели подхватить его.


— Он так спокойно спит. Что это за трава?

— У нее есть только наше, горное название. Но я могу показать ее тебе.

Пандав давала Эруду настой. Через полчаса после приема он обильно потел и снова погружался в сон. Слуга устроился в изголовье постели, карауля внезапное пробуждение. Он скалил зубы в усмешке, а на коленях у него лежал нож.

Пандав и Тьиво вернулись к очагу. Орн тоже уснул, сидя на скамейке, дремала и собака, положив голову ему на колени.

— Значит, эта жизнь подходит тебе, — внезапно промолвила Пандав.

— А какой другой жизни я должна желать?

Пандав обдумала ее слова. В той же мере они подходили и к ней, мало того, она уже говорила их. Кроме того, сегодня вечером, даже чувствуя отвращение к его действиям, она защищала Эруда. Закорианка обнаружила, что тянется к нему, испытывает сдержанную привязанность, скрытую глубоко внутри. Она уже могла исподволь учить его чему-то. Сделано многое из возможного, чтобы не изменить его, но позволить ему стать тем мужчиной, которого она пару раз смогла мельком увидеть из-под завесы нелепой грубости пополам с нерешительностью. Ее немного угнетали эти чувства, возникшие к искайскому жрецу. Но значит, такова судьба, данная ей богами. Позволил же Зардук, которому она поклонялась в высоком храме Саардсинмеи, пасть проклятью-благословению своего огня на чужеземку, которая даже не почитает его…

— Как бы то ни было, — снова заговорила Пандав, — мы собирались поговорить о твоем сыне. О Регере — так произносят его имя в Элисааре. Начнем с того, что твой Орн — не его отец.

Тьиво смотрела на языки обычного пламени, сотворенного при помощи кремня и огнива.

— Однажды сюда пришел мужчина.

— И стал твоим любовником.

— На одну ночь. Его послала мне Ках. Я думала, что он ничего мне не оставил, но забеременела от него.

Пандав продолжала молчать, однако больше Тьиво ничего не сказала. Тогда она сама стала рассказывать о юности и зрелости Клинка по имени Регер во дворах Дайгота. Сначала рассказ шел только о нем, потом начал переплетаться с ее собственной историей, с тренировками, через которые она прошла… Затем огромная картина этого утраченного мира открылась перед Пандав, и она нырнула туда вместе с Тьиво, завернулась в нее, как в пестрый ковер. Здесь сплелись испытания и поражения, достижения и награды, и все это, как золотой нитью, было проткано городом, его улицами и площадями, восторгом толпы и шумом прибоя. Она рассказывала о датах их празднеств и сезонах их календаря, о ночи Огненных скачек и о том, как Регер победил в них. Она воссоздала Регера, словно сама была ведьмой, и представила здесь, в хижине, перед его матерью, во всей красе и гордости. Пандав сама возложила ему на чело последний венок. Она сотворила его из ночи, из которой он и состоял отчасти — символ желания для Саардсинмеи…

Она говорила больше часа. Под конец, когда очаг уже начал затухать, пришло время рассказать о конце города и гибели Регера. И лишь тогда Пандав вспомнила сон, который увидела в храме Ках в Ли. «Твоя крепкая и прочная гробница, — сказала ей девушка-эманакир. — Он был в ней, когда обрушилась волна». И, рассказав о разрушении (которого никогда не видела) своего города, так и не захотевшего принадлежать ей, и о женщине, которая изрядно понимала в колдовстве, если умела хотя бы половину того, о чем подозревала Пандав, закорианка осознала, что говорит:

— Но кое-кто уверял меня, Тьиво, что твой сын пережил потоп. Это может оказаться и неправдой. Ты — ведьма. Может быть, ты способна выяснить, жив ли он.

Однако Тьиво продолжала смотреть в угли очага. В этой новой тишине Пандав ощутила изнеможение. Ее выжало досуха. Она исповедалась и очистилась, стала пустой. Напоследок можно было бы расплакаться, но что-то внутри нее выжгло все слезы. Она всегда была огнем, а не водой Закориса.

Когда Тьиво встала, Пандав взглянула на нее со смутным удивлением.

— Согласна ли ты пойти со мной? Я хочу показать тебе кое-что, — произнесла та.

Ни звука о своем сыне, ни отблеска боли и мучительной ярости, что прежде проступали на ее лице. Ничего. Слышала ли она вообще что-нибудь, эта искайская подстилка, заметила ли драгоценный ковер города, который раскинули перед нею?

— Где это? — поднялась на ноги Пандав.

— Снаружи, недалеко.

— Если хочешь, — кивнула Пандав, хотя у нее мелькнуло подозрение.

Они вышли из дома. У двери Тьиво взяла фонарь и зажгла его.

— Бог будет доволен, что ты не растрачиваешь его огонь на пустяки, — едко заметила Пандав. Но Тьиво, разумеется, не ответила.

Они прошли сквозь летнюю ночь, через выгон, где под стройными деревцами, точно валуны, лежали коровы. Каменная стена по большей части осыпалась, и, перешагнув через нее, они вышли к мандариновым деревьям и стоячим камням.

Свет фонаря больше мешал, чем помогал видеть, и когда он осветил купол, увиденное показалось обманом зрения. Но вот свет стал ровным. Его успокоило то, к чему они шли.

— Что это? — спросила Пандав, при взгляде на сияющую верхушку предмета вспомнив их приезд на ферму.

— Это всегда было здесь, внизу, — спокойно объяснила Тьиво. — Но деревья растут, и корни разрывают землю. Прошлым летом земля слегка тряслась, и оно поднялось.

Слушая ее, Пандав изучала светлое гладкое нечто, поблескивающее, как рыба, из разлома, вызванного землетрясением. Оно еще не полностью показалось над землей, а было зажато между каменными стенами. Тем не менее формой оно все-таки напоминало рыбу. Материал, из которого оно было сделано, походил на металл, но без единой царапины или вмятины. Вообще никаких отметин.

— Когда подойдешь ближе, появится проход, — сказала Тьиво.

Они пошли вперед — очень медленно. Фонарь жадно охватывал все перед ними, оставляя позади долину.

Как и было предсказано, в боку рыбообразного холма появился проход. Такие механизмы не были чем-то необычным, и Пандав доводилось слышать, что новые храмы змеиной богини часто снабжены такими дверями. Правда, ее насторожило то, каким образом отошла дверь — не в сторону, вверх или вниз, а каким-то образом повернувшись… За дверью не было видно ничего, кроме темноты.

— Ты заходила внутрь, Тьиво?

— Никогда.

— Боишься?

— Да. Там вечность, мне никогда не нравилось здесь находиться.

— Ты чувствительная. Должно быть, это и вправду плохое место.

Пандав забрала у нее фонарь, подошла ближе и посветила внутрь, разгоняя темноту. Их взорам открылось овальное помещение без единого угла, и она снова подумала о белой расе, вспомнила рассказы о круглых залах в их разрушенном городе на юге Равнин. И тут же фонарь высветил подтверждение этой догадки. На гладкой стене был вырезан узор — свернувшаяся кольцами змея, белая на белом. Ее нельзя было спутать ни с чем. Закорианка отошла назад, и внутренность холма снова погрузилась во тьму.

— Это храм. Народ Равнин понастроил их везде, и они разбросаны по всему Вису, даже в землях Дорфара есть такое. Должно быть, ему столько же лет, сколько горам.

Она чувствовала, что ее трясет — но не от страха. От змеиного храма исходил поток энергии, сверхъестественная сила, которой хотелось избежать, что бы ни говорила на этот счет Тьиво. Пандав отскочила, и электрическое ощущение исчезло.

— Зачем ты привела меня сюда? — спросила она.

— Здесь Ках, — ответила Тьиво.

— Нет, Ках — богиня Висов, — возразила закорианка, еле удержавшись от ругательства. — Твоя. Может быть, моя. А эта штука там — магия желтоволосых. Их богини, Повелительницы Змей, Анак.

— Ках простила мои грехи, — возразила Тьиво. — Ее рука все время протянута ко мне. Когда эта вещь поднялась из-под земли, ее наполняла Ках. Мне здесь страшно, но страх не имеет значения. Здесь я и получила способность исцелять и вызывать огонь. Я никому больше не рассказывала. Это место Ках.

— Этоих место, — разозлилась Пандав. В оцепенении она почему-то подумала о спортивных состязаниях между танцовщицами Саардсинмеи и светловолосыми девушками Ша’лиса. Неуместное, но всеобщее чувство — расовая неприязнь. Вечный поединок, война, не утихающая никогда, проявляясь как в больших делах, так и в мелочах. Разве Шансар не пел, накатываясь на Свободный Элисаар белой вопящей волной?

Пандав закрыла глаза — и увидела пылающую звезду, падающую с небес. Она разбилась о грудь земли, выжигая и раскалывая камень, прорубив туннель и похоронив себя в его глубине. Когда улеглись разорванные облака и тучи пепла, дымящаяся звезда лежала во рву, прорытом ею в долине посреди гор.

— Здесь, — Тьиво положила руку на плечо Пандав. — Ты видела звезду? Я тоже. Это воспоминания небесной колесницы Ках о том, как она упала.

— Магия Равнин, сила полета, — прошептала Пандав.

Тьиво взяла ее за руку и повела прочь от сверкающего купола-холма, храма, упавшей звезды и времени-рыбы, между мандариновых деревьев, на обычный выгон, где лежали и мирно жевали коровы.

Кости в ногах Пандав словно превратились в воду. Она села на жесткую траву, чтобы не зашататься.

— Мне там не понравилось, это не для меня, — сказала она, дрожа. — Но, конечно же, это имеет значение.

Тьиво спокойно дождалась, пока закорианка поднимется. Они вернулись в хижину и больше не разговаривали друг с другом.


Лежа рядом с Эрудом на тюфяке Тьиво, Пандав увидела во сне Саардсинмею после удара волны.

Она смотрела на нее сверху вниз, ибо парила на крыльях высоко над разрушенным городом. Далеко внизу простиралась пустыня с изломанными монолитами и грудами водорослей на остатках зданий. Она не узнала бы город, не будь в этом сне вооружена знанием его былого имени. Кружа над городом, как когда-то ястребы на охоте, она спускалась вниз сквозь ветер, бьющий в лицо.

Во сне крылатая Пандав оставалась бесстрастной. Вид руин города не трогал ее сердце.

На крыше храма Зардука, убранство которого вынесло наружу, все еще оставался корабль. Она подлетела к этому кораблю, покружила среди колонн и улетела прочь. Дальше располагался стадион, уничтоженный, как и почти все остальное. Теперь там зияла бездна — арена была завалена обломками самых разных вещей.

На северо-востоке лежал основной массив руин, увитый водорослями, с осколками ракушек на ступенях, крышах и мостовых, и усеянный всеми мыслимыми следами разом побежденного человеческого общества.

Снова подул ветер, очищая воздух своим дыханием, и прижал Пандав ближе к земле, хотя она все еще оставалась высоко над городом. Она зависла над тем, что, на ее взгляд, прежде было Могильной улицей.

Все покрывала грязь. Даже мрамор, казалось, по большей части обратился в грязь. Она с трудом различила среди развалин маленькую группу людей, которые сползлись сюда, словно нищие в трущобы после сбора подаяния.

Незримая Пандав парила среди грязных холмов и смотрела на них с легкой жалостью, не чувствуя родства. Она была далека от них во всех отношениях. Кто-то копался у камня, белизна которого еле проступала из слоев ила, и пытался вытащить за ноги чье-то тело. Остальные просто сидели и ничего не делали.

Душу Пандав (она была уверена, что витает здесь лишь душой, без плоти) снова понесло ветром. Она поднялась к усыпальницам здешних королей и королев — людей зрелищ. Высоко на склоне вздымался черный улей ее собственной гробницы, омытый дождем и окруженный поломанным алоэ.

Дверь была распахнута. Она вспомнила, что здесь нашел убежище Регер, а может быть, и другие. Один из этих выживших, видимо, задержавшийся внутри, как раз появился в дверях — белый силуэт на черном фоне.

Не одна Пандав наблюдала за этим явлением. Две женщины, бродившие неподалеку по склону, застыли в своей неумолимой бесцельности. Они выглядели испуганными, словно увидели призрак, не понимая, что это еще один уцелевший, такой же, как они сами.

В силуэте не было ничего тревожного. Просто девушка в белом платье, с головой, тоже укрытой белым покрывалом. Она не стала стоять, оглядываясь вокруг, а сразу пошла вверх по склону, прочь от черной гробницы. Однако на вершине холма она замешкалась и бросила взгляд назад, словно осознавая присутствие еще одного наблюдателя — Пандав.

Белизна ее одежд почти не отличалась от цвета волос и кожи. Та, что спаслась в гробнице, была эманакир.

Во сне Пандав уже знала достаточно, чтобы правильно сложить вместе все куски. Накануне возмездия, избегая театральных сплетен, она не услышала об отравлении Равнинной ведьмы, а ее любовник-актер был слишком занят другими делами, чтобы утомлять ее уши рассказами об этом. Так что Пандав не знала ни об убийстве, ни о погребении, пока не увидела другой сон в храме Ли. «Я отдала себя смерти…» Былой сон пришел, смешался с текущим и внес в него новое толкование.

Эманакир умерла и благодаря своей смерти обрела уверенность, что у Регера будет убежище. Прошло несколько дней, Регер давно ушел. И тогда, поднявшись из смертной тени, исцеленная, как не умиравшая, белая девушка вышла в мир. Опустив вуаль на лицо, она перешла через гребень холма и исчезла из виду.

Крылатая и бестелесная, Пандав не смогла последовать за ней.

Вместо этого она проснулась, против воли и с ужасом, снова втиснутая в свое тело, не зная, где она и что произошло. И в ее подсознательном сражении за себя и свою память, за то, чтобы сердце билось, а легкие дышали, этот сон, подобно иным, остался незаконченным и отлетел, уплыл прочь, погрузившись в глубину за пределами видимости и сознания.


— И что я скажу им там, в Материнском храме, чтобы их это устроило? — Эруд выговорил свои опасения вслух лишь двенадцать дней спустя, когда они оставили за спиной скопление вороньих гнезд под названием Ли-Дис, раскинувшееся среди однообразных гор.

«Теперь он и в самом деле спрашивает моего совета», — подумала Пандав.

— Есть выход, — уронила она.

— Что, в самом деле? И какой же?

— Дай им знать, что слухи чрезмерно преувеличены. Она — целительница, которая разбирается в женских недомоганиях и владеет древним искусством разжигания огня с помощью двух кусков дерева. Само собой, она не совершает ничего, не призвав Ках, и в их храме ее признали добродетельной. Кроме того, она замужем, а ее муж не позволит ей совершить ничего недозволенного.

— Это ложь, женщина. Я должен опуститься до того, чтобы солгать перед богиней?

— Но ведь Ках — только идея… воплощение и символ жизни…

Двое слуг ехали достаточно далеко, чтобы слышать их беседу, а та пара, что исчезла в Ли-Дисе, так и не вернулась.

Эруд не упрекал Пандав. Вероятно, он вспомнил, как та защищала его, когда он в лихорадке наговорил лишнего, и как сослалась на то, что в ночь допроса слуга был запредельно пьян. Все — к его пользе…

— Кое-кто в Материнском храме думает так же, — наконец сказал он, смирившись с неопределенностью. — Не боги, но их сущности. В столице насаждают осторожность… Даже Наивысший уверяет, что Ках есть все. Источник существования, а не просто камень с грудью.

— Я слышала, что жители Равнин точно так же говорят об Анак.

Эруд насторожился.

— Ках единственная истинная богиня.

— Тогда поверь, что маленькая искайская женщина действует лишь Ее именем. Тьиво искренне верует, так оставь ее в покое. Какое дело до нее храму? И тебе? Ты сам хочешь лишь одного — оказаться дома.

— Да, — он поднял взгляд. — У меня есть дом на холме. Летом его обдувает ветер. Цветущие виноградные лозы. Бассейн с рыбками. Голубые стены. Тебе там понравится.

«Значит, я побываю в его доме», — сделала вывод Пандав.

Она подумала об их любви в минувшую ночь — страстной, изменчивой и очень искусной. Огненный танец закончился. После всего она стала наставницей и куртизанкой.

А кроме того, она не имела возможности предохраниться. Или, наверное, ей не следовало просить богов наполнить смыслом ее дни. Вот Ясмат и вмешалась, пошутив на свой лад.

— Эруд, — окликнула она, и он наклонился, ибо, обратившись к нему по имени, она явно хотела сказать что-то личное.

— Что еще?

— Я ношу твоего сына.

Казалось, жрец обдумывает услышанное. Несколько минут он молчал.

— Ладно, но откуда ты знаешь, что это будет мальчик?

— Знаю.

В Закорисе, в прибрежной деревне, ей была уготована именно такая участь — принять мужчину в себя, затем вытолкнуть наружу. Но она была слишком порывиста и полна жизни. Беременность не успокоит ее. Ребенок родится в конце весны или в начале лета.

Да, она сильная. Сила любого партнера стала бы излишней для нее. Ни один из ее любовников, делавших комплименты ее танцевальному дару, носивших титулы, слагавших песни или наделенных познаниями о звездах, не смог стать спутником ее души.

А воину нужна война. Иска будет одним большим сражением. Она громко рассмеялась.

— Ты рада, закорская девушка, что носишь моего сына? — спросил на это Эруд.

— Единственная моя радость — порадовать тебя, хозяин.

— Ты станешь хозяйкой в моем доме. Впредь не беспокойся об этом.

Кто-то должен забыть о насмешках. Быть щедрым и учить щедрости. И, наконец, хранить молчание.

Он посмотрел сверху вниз и увидел, как она шагает рядом, прямая и гордая, черная, как ночь. Ее волосы развевались на ветру, словно знамя. У нее не было прошлого, но он дал ей настоящее. Эруд остановил зееба и посадил ее перед собой. Это было совсем не по-искайски, и слуги удивленно воззрились на него.

Книга пятая

Мойхи

Глава 14

Свадьба в Мойе

В отличие от большей части Виса, на Равнинах свадьбы не были привязаны к времени Алой звезды. Любой знал, что по всему континенту степняки неподвластны Застис. Как полукровкам, так и дорфарианцам, заравийцам и прочим пришельцам на Равнинах не приходилось подолгу ждать жарких месяцев. На юге излюбленным временем свадеб было самое начало лета — после дождей, перед приходом жары.

В провинции Мойхи, состоящей из двух городов-государств с прилегающими землями — прибрежной Мойи и континентального Хибрела, — уже шестьдесят лет царили покой и процветание. Находясь под верховной властью Повелителя Гроз Дорфара, мойхийские города управлялись выборными советами, которые состояли в основном из судовладельцев и торговцев, терпимых к любым богам, но обязательно чтущих Анакир, Повелительницу Змей. В законах и обычаях Мойхи не было расового, религиозного или сословного разделения. По идее, любой мог быть принят как друг, придерживаться своих верований и занять такое положение, какое было ему по нраву и способностям. Не попав в кипящий котел гонений и избегнув наковальни двух великих войн, Мойхи поднялась на том, что отвергла обычные пути Равнин. Там не было ни пассивного и неорганизованного фатализма, все еще держащегося на большей части юга, ни ксенофобии «чистых» эманакир, одна из твердынь которых, город Хамос, лежал всего в пяти днях пути от окрестностей Хибрела, отгородившись стеной холодности, присущей этому народу. Таким образом, непримиримое упорство замкнулось в себе самом, а в шумную Мойхи стянулась деятельная часть народа Равнин вместе с полукровками. Здесь были представлены почти все возможные смеси висской и светлой кровей.

Поэтому свадебные обряды в Мойхи отличались многообразием.

Но некий жених, идущий по Мойе под вечер, не слишком-то задумывался над этим.

Пышно одетый и привлекательный, этот молодой человек явно не был сыном Равнин. Его волосы и глаза были чернее черного, кожа отливала темным металлом. Оттененный этой темнотой, на нем особенно хорошо смотрелся белый с золотом, как принято в Мойе, свадебный наряд.

Когда она увидела его в первый раз, он выглядел значительно менее изысканным.

Жених улыбнулся. Он радовался, но и немного волновался из-за чужих ритуалов, которые должен будет безупречно исполнить на закате. Ради нее, конечно.

Он пытался вспомнить — что же он подумал о ней , когда увидел впервые? Когда он попал в гавань Мойи, то был полуослеплен, как бы ни готовил себя к увиденному. Оказавшись среди сливочно-белых кораблей, расписных стен, над которыми высилась позолоченная Анакир, и людей с льняными волосами, толпящихся в порту, он ощутил страх или даже отвращение. Он тоже боялся чужаков. Плавание далось ему нелегко. Что-то в нем истосковалось по таким же, как он… А тем временем сквозь толпу на пристани к ним спешили две дочери Эрн-Йира со своей служанкой.

Аннах, старшая, была выше сестры, с фарфорово-белой кожей и косой цвета спелого зерна, уложенной вокруг головы. С востока уже пришли новости о разверзшейся пасти Эарла, великой волне и невероятной буре. Мойю тоже настигли странные рассветы и закаты. «Красотку» Эрна ожидали с нетерпением, и получив от поверенного весть, что корабль отца входит в залив, дочери поспешили встречать его. Элисси, младшая, увидела его первой. Эрн, радующийся возвращению, лично представил обеих девушек своим спутникам.

Элисси была маленькая и хрупкая, светлокожая, но позолоченная летним солнцем. Ее волосы были такими светлыми, что, развеваясь на ветру, казались шарфом из белого огня. Но кровь прабабушки-оммоски давала себя знать — глаза Элисси, как глаза жителей Оммоса, Элисаара или Корла, были цвета черного янтаря.

Может быть, именно ее черные глаза утешили Чакора — позже, когда он пришел заглянуть в них.

Ему следовало быстрее сбежать, как бешеной собаке, в Зарависс, в Дорфар или даже на родину. Он принял доброту открытых сердец Мойи, на которую собирался ответить по мере возможности, точно расплачиваясь за припасы, взятые в долг. Он знал, что люди здесь живые, наделены характером, разумом и, может быть, даже душой. Но несмотря ни на что, они оставались для него призрачным народом.

Их устрашающий дар чтения мыслей отнюдь не был явным и очевидным. Эманакир очень гордились своей тайной внутренней речью, однако в торговой Мойе эта способность, то ли из-за ремесла, то ли из обычной вежливости, была ограничена семейным кругом. На «Красотке» команда старалась не беспокоить пассажиров-Висов зрелищем своих безмолвных разговоров. В доме Эрн-Йира между родственниками время от времени происходили беседы без слов, но по возможности в личных покоях.

Однако в городе порой можно было наблюдать проявления мысленной речи. Часто дети, играющие в парках, разом затихали, обсуждая план игры, а потом вдруг разражались радостными криками.

Чакор встречал на улицах Висов — нескольких ланнцев, дружелюбных дорфарианцев из береговой крепости, заравийских торговцев, астролога-элирианца в лавке недалеко от гавани. Даже полукровка, помолвленный с Аннах, до того походил на Виса, что Чакор удивился, услышав его резкий ваткрианский выговор. Но почему-то все они лишь смущали корла, заставляя держаться отстраненно. Ему не хватало темных людей. Воистину, находиться здесь было невероятной глупостью.

Неиссякающее милосердие и чувство юмора Эрн-Йира стали очевидны еще на корабле. «Красотка» пострадала в шторм и потеряла много груза. Пришлось возвращаться домой без прибыли, да еще и встать на ремонт. Но Эрн не оплакивал неудачу и потратил на пребывание в порту со своими поверенными меньше времени, чем на то, чтобы показать город Чакору.

Корл уже давно понял, что Регер не годится ему в товарищи. В Мойе имелась Академия оружия. Регер ушел туда рано утром, намереваясь как-то применить умения, вынесенные со стадиона. Он продал золотые запястья и украшения с пояса, чтобы вернуть деньги Эрну и его жене, но те отказались принять какую-либо плату. У Чакора же не осталось ни денег, ни чего-то, что можно продать, кроме самого себя. Но найти работу в Мойе значило задержаться в Мойе, а этого Чакор не хотел. В Мойхи никто не бросал денег уличным акробатам, а ставки здесь делали только на состязаниях лучников и скачках шансарских лошадей.

На пятый день Эрн-Йир, который уже показал Чакору рынки и залы гильдий, внешний вид храма Анакир с позолоченной крышей и гоночную трассу, повел своего гостя на улицу Богов. Корл с искренним испугом смотрел по сторонам, где среди синталевых деревьев в желтом цвету стояли храмы всех главных божеств Висов. Здесь был храм оммосского бога огня, бок о бок с его закорианским братом, и беседка заравийской Ясмис, над которой вился дымок благовоний. Чуть дальше обсидиановые драконы отмечали храм древних таинственных богов грозы из Дорфара. У его подножия, на ступенях, привычно играли в кости три дорфарианских солдата. Имелся даже постамент с синебородым Рорном.

Чакор что-то недовольно пробормотал и поинтересовался у Эрн-Йира: если люди Равнин так благочестивы и преданы Анакир, зачем все эти святотатства прямо у нее под носом? Эрн-Йир объяснил ему здешние нормы терпимости. Он и сам не пренебрегал Зароком своих предков.

— Тогда где здесь Коррах? — спросил Чакор.

Эрн-Йир словно ждал этого вопроса и показал на тропинку. Корл, все еще не веря, пошел по ней и вскоре обнаружил храм Коррах, а рядом, по соседству — обиталище Ках. Чакор зашел с корлского входа и отдал одну из своих последних монет, чтобы совершить подобающее подношение масла. Он чувствовал себя неуютно, желая спросить у своей богини — что она делает в этой стране?


В этот вечер Регеру удалось найти в Мойхи прибыльную работу.

В доме судовладельца с почтением относились к вечерней трапезе. Хотелось этого или нет, но так или иначе пришлось одолжить чистое одеяние, принарядиться и с венком на голове оказаться за столом, накрытым снежно-белой скатертью, вместе с семьей и восемью близкими ей людьми. Не надо проявлять неотесанность, наоборот, следует делать все возможное для великодушных хозяев. Не успел Чакор подумать об этом, как у него перед глазами, словно наяву, возник корабль Эрн-Йира, выплывающий из кровавого тумана у берегов Саардсинмеи. Трудно поверить, что это было лишь месяц назад. Кем был Эрн-Йир в тот день, когда шел к ним через руины на берегу с красной пеной черного моря, застывшей на сапогах? Его светловолосые матросы, покачав головами и протянув им вино, отправились в развалины города — и вернулись в молчании на алой заре, которая, казалось, никогда не погаснет… Эрн-Йир и его люди были частицей человеческого в ночи, нависшей над миром.

Младшая дочь хозяина, Элисси, сидевшая слева от Чакора, протянула засахаренную дольку мандарина запоздалой гостье — на удивление маленькой мартышке серебристого цвета. Изящно поедая угощение, обезьянка окидывала стол глазами цвета индиго.

— Ах, обезьянья принцесса, — произнес мужчина, сидящий по левую руку от жены Эрн-Йира. — Надеюсь, вы в добром здравии?

Обезьянка что-то пискнула.

— Увы, — сказал мужчина. — Она говорит, что этим летом ее мучал кашель. А сейчас как вы, дорогая?

Засмущавшись, мартышка обеими руками схватила свой хвост и прикрылась им, пытаясь спрятаться.

— Она говорит, что если бы ее не так сильно тискали, то все было бы гораздо лучше.

Послышался смех.

— Как жестоко говорить неправду, да еще и при всех! — обратилась к принцессе Элисси. — Ты неблагодарная мохнатая тварь. Кроме того, ты съела жемчужину из моей серьги. Потому тебя и мучает кашель!

Мужчина, который разговаривал с мартышкой, перед тем представленный как мастер Вэйнек, был невысоким сухощавым человеком из Гильдии художников и скульпторов. Он заметил, что пожирательница жемчужины — еще образец совершенства, и обрисовал подвиги других членов ее племени, которых привел в свою мастерскую на Мраморной улице, чтобы нарисовать. Они перегрызли прутья клетки, съели брусок чистого воска, несколько палочек краски и даже парик из кладовки.

— Однако мы всегда испытываем нужду в хороших живых моделях, — прибавил Вэйнек, переведя взгляд на Регера, сидящего напротив.

Тот лишь мрачно усмехнулся.

— Я не хвастаюсь… как всегда говорят хвастуны, — продолжил Вэйнек. — Однако трое сыновей младшего принца Дорфара позировали мне для моих работ. Это все знают.

— Фриз с воинами в большой библиотеке, — кивнул Эрн-Йир. — Да, об этом знают все. Они сами хвастались. Твоя мастерская прославлена.

— Мой отец, — обратился Вэйнек к Регеру, — был пастухом на равнинах под Хибрелом. Здесь мы живем так, как нам нравится. Это достоинство Мойхи. Ни один человек здесь не устыдится назвать другому свою цену, — Вэйнек оторвал виноградину и начал играть ею. — Мы собираемся пойти на великую авантюру — создать статую бога-героя Ральднора. Это заказ из Зарависса, для зимнего дворца самого короля. Мы обязаны проявить себя с наилучшей стороны, и ты не станешь спорить с этим.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24