Хозяйка кивнула и с одышкой встала.

— Еще одно дело на будущее, — добавил Верховный жрец. — Из столицы к нам едет Наблюдатель. Здесь нет ничего, чего ему не стоило бы видеть и упоминать в докладе Материнскому храму. Но он приедет еще до конца Застис. Так что проследи, чтобы твои подопечные привели себя в порядок и выложились как можно лучше — он может пожелать какую-то их них.

Весть о приезде Наблюдателя и возможном его посещении вызвала необычайный подъем среди девиц Ках. Такие жрецы обычно сочетали важный пост с молодостью, поскольку по долгу службы совершали тяжелые путешествия. Они переезжали с места на место, проверяя храмы богини, чтобы убедиться в правильном отправлении ритуалов, а также в надлежащем ведении прочих храмовых дел, таких, как забой скота или ростовщичество. Налоги из всех городков и больших деревень посылали в столицу Иски, в Материнский храм, но собрать их было делом везения. Никто не рассчитывал, что в земле, которая отнюдь не славится богатствами, на камни алтаря может пролиться много крови.

«Наблюдатели не приезжали сюда уже три поколения», — сообщали друг другу девушки, и их сонные тусклые голоса оживлялись и становились бодрее. Они старательно ели, мылись, натирали маслами тела и волосы, укладываясь на солнышке, словно толстые гладкие кошки со сверкающим мехом.

— Так он облечен властью, этот жрец? — спросила Пандав у Селлеб, когда они в полночь легли бок о бок.

— Ты гадаешь, какую выгоду можно из этого извлечь, — пробормотала Селлеб.

— А ты чересчур умна, — отозвалась Пандав. — Почему у тебя не каша вместо мозгов, как у остальных?

— Я слышала, что он должен будет совершить путешествие в горы. Какой-то городок или деревня в тех местах привлекли внимание Материнского храма. А еще я слышала, что он большой любитель женщин.

— Тогда, скорее всего, он возит женщин с собой. Как ты думаешь?

— Нет. Они быстро утомляют его, и он бросает их или продает за деньги.

— Да, — вздохнула Пандав. — Я тоже имела привычку использовать любовников по мере надобности.

Эруд, Наблюдатель Ках, въехал в один из мелких портов Иски, куда привел его долг, на исходе Застис, по жаре предвечерья. Он три дня пробирался по извилистым тропкам, в пыли, без женщин и ванны. Он отбил о седло всю нижнюю половину тела, поскольку от щедрот столицы ему выделили зеебов, чесался, искусанный насекомыми, его глаза воспалились, а характер испортился. И от мысли, что дальнейшая дорога будет еще длиннее, жарче, грязнее и непроходимее, а в конце его ждет еще более жалкий муравейник, настроение отнюдь не улучшалось.

Дрянной порт не привлек внимания Эруда. Его скакун протрусил мимо, четверо сопровождающих его слуг с поклажей прогромыхали следом. Люди на улицах уступали ему дорогу и кланялись, выражая свое почтение. Храм с некрашеными колоннами и воронами, сидящими вокруг на деревьях, оказался больше, чем ожидалось. На своем пути он уже видел пяток подобных.

Верховный жрец вышел приветствовать Эруда, затем последовала церемония в храме перед главным алтарем. Эруд с радостью отказался бы от участия в ней, но кто посмеет оскорбить Ках? После этого его ждала комната, в которую по трубам была проведена горячая и холодная вода, а затем ложе в странных треугольных покоях. До чего он докатился, если получает удовольствие от таких мелочей…

Измученный, страстно мечтающий о сне, Эруд лег в постель — и не смог сомкнуть глаз. Он с возмущением подумал о завистниках из Материнского храма, которые послали его в эту миссию — вроде бы для того, чтобы он все осмотрел и заслужил повышение. Но на самом деле такие поездки издавна были способом отделаться от непопулярного и честолюбивого служителя. Он уже посетил пять храмов, и обычно это считалось вполне достаточным. Но поездка в горные долины, в городишко, который платил налоги не чаще, чем раз в десять лет, без сомнения, была утомительной и тягостной. До столицы дошли слухи, принесенные бродячими торговцами и разбойниками, о странных событиях, которые творятся в тех местах. Без сомнения, эти рассказы — не более чем нелепица, однако Наблюдателя попросили разобраться в этом… Сначала они заставили его проехать много миль по берегу, чтобы перед наихудшей частью путешествия он пришел в бешенство. Почти полмесяца непрерывной пытки. А подъем наверх займет еще больше времени.

Выругавшись, Эруд перевернулся на живот. Он был вполне привлекательным молодым человеком, с еще не сбритой копной упругих вьющихся волос. Ках посрамит его завистливых очернителей! И Застис все еще в небесах… Он смирил свое раздражение. Здесь есть девицы, большие мягкие подушки, набитые женской уступчивостью. Ему предложат удобства, и он снова поправится, ибо стоит ему плохо отозваться о них в столице, Ках избавится от них.

Забыть о проклятом путешествии и о подъеме к грязному городишке, торчащему в своих горах, как прыщ…

Засыпая, он думал о гордости отца, пристроившего в храм второго по старшинству сына. Он думал о Ках, в которую верил, но отстраненным математическим образом. Эруд был из тех, кто придерживался новых убеждений. Конечно же, не еретик, но искатель истины. Ках — окончательный символ, а посвященные ей ритуалы — хороший способ держать в рамках тех, кто нуждается в том, чтобы ими управляли. Он склонялся перед черным камнем статуи Ках, но не считал, что богиня находится исключительно в нем. Она — везде и во всем, как основное начало жизни… Что же до чудес в горах — их нет. Или им есть разумное объяснение, или все это ложь.

Эруд уснул, и во сне кровать под ним превратилась в женщину.

После ужина, который подали раньше, чем обычно, святые девицы столпились во дворе и на внутренней лестнице, ведущей в храм. Прекрасно организованный дом простых радостей еще с прошлого заката был закрыт для обычных посетителей. Каждая девушка тщательно вымылась, подкрасилась, надушилась и обвешалась массой побрякушек из бронзы и меди, зачастую украшенных эмалью.

У Пандав не было никаких украшений и лишь одно бесцветное газовое платье-рубаха, которое выдала ей хозяйка. Она не просила никаких побрякушек и не выставляла себя напоказ. Однако в заключении ее черные волосы довольно быстро отросли и сейчас уже были чуть ниже плеч. Она перевязала талию витым красным шнуром, который нашла валяющимся у ткацкого станка Селлеб. Пандав была совсем не похожа на прочих девушек: слишком странно держащаяся, слишком черная, слишком гибкая и стройная, она если и выставляла что-то напоказ, то свою независимость. Разозлившись, одна или две девицы были вынуждены ущипнуть ее и прошипеть, что ей лучше встать под свет лампы, иначе ее вообще никогда не заметят.

Они вышли в коридор, где шлюхи сидели или стояли днем, предоставляя себя для выбора. Каждая встала в любимую позу, облокотившись на что-нибудь, положив руку на пухлое бедро или поигрывая косами и локонами. Масляные лампы с несколькими фитилями давали неяркий мерцающий свет.

Затем донесся звук шагов, огромные тени пробежали по рядам женщин, свет ламп затрясся, разбивая всю картину на осколки.

Впереди шла хозяйка, шлепая плоскими ступнями, с жезлом официального предложения в виде медного бутона, имеющего отчетливое сходство с мужским достоинством. Она глядела на своих девиц без всякого выражения. За ней шел Наблюдатель, а рядом с ним — Верховный жрец. Наблюдатель рассматривал шлюх, они же не смели смотреть ему в лицо, потому что он был мужчиной. Но Пандав не отвела глаз. Встретив ее смелый взгляд, Верховный жрец был озадачен и даже испуган, похоже, не ожидая увидеть ее среди женщин для выбора — раньше ее никогда не ставили в их ряд, считая негодной. Однако Наблюдатель заколебался.

Эруд тоже подался назад, увидев среди нежных голубок черную закорианку, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Пандав удивлялась сама себе. Она встала в ряд своей волей, без приказа хозяйки. Никакого четкого плана у нее не было, и она не рассчитывала вступать в близость. Но еще длилось время Застис, и ей не хватало Селлеб — она предпочитала проводить время с мужчинами. Этот жрец-Наблюдатель был молод и даже хорош собой, хотя тело его, не прошедшее обработки во дворах Дайгота, должно оказаться таким же мягким, как у ее любовника-актера или принцев, которым она благоволила. Пандав ощутила, как разгорается в ней искра желания. Удерживая его взгляд, она слегка опустила длинные черные ресницы, без подобострастия, но с обожанием, позволив ему понять, что он притягивает ее как мужчина.

В следующий миг он продолжил свой путь вдоль ряда коричневых тел. В конце коридора он остановился и, переговорив с Верховным жрецом, ушел. Узнав его выбор, хозяйка вернулась в коридор, покачивая жезлом.

— Иди в трехстенные покои, — холодно сказала она, остановившись рядом с Пандав. — Послужи Ках и подари ему удовольствие, — и, протянув руку мимо танцовщицы, коснулась жезлом плеча Селлеб.

Когда за час до рассвета в дверь осторожно поскреблись, Пандав не откликнулась, хотя проснулась уже давно. Непонятный, мелочный гнев, вызванный отказом жреца, тлел в ней целую ночь.

Селлеб проскользнула в комнату, и Пандав притворилась, будто очнулась лишь сейчас. Тоже мелочно…

— Ну как, ты подарила ему удовольствие? — с легкой иронией спросила она.

— Величайшее.

— А он тебе?

— О, прикосновения мужчин мало значат для меня. Я всего лишь творю обряд перед Ках, — проговорила Селлеб и добавила: — Он пробудет здесь и следующую ночь.

— У него хватит соображения позвать тебя снова, или он выберет один из этих комков жира?

— Он был очень задет моими умениями, и я рассказала ему, от кого переняла их.

— Что-о? — воскликнула Пандав.

— Его голод все еще силен. Чем больше я говорила о тебе, Панндау, и о том, чему ты меня научила, тем больше он разгорался. Он сказал, что ты не похожа на женщину, и если он захочет, тебя могут наказать за то, как ты на него смотрела.

Пандав рассмеялась. Напряжение отпустило ее. Кажется, началось…

— А не захочет ли он познакомиться с моими приемами, так сказать, из первых рук? — она потянулась, поймав пригоршню волос Селлеб, и вздохнула. — В Саардсинмее я даже не взглянула бы на него дважды. Ему пришлось бы добиваться моего расположения, а для этого требовалось быть богатым, умным или поэтом. Как низко бросает гордых Зардук, на самое дно…

Когда Селлеб ушла, на небе проступил первый перламутр рассвета. «Не жди весь день вызова, которого может и не быть», — сказала себе Пандав. Но долгими искайскими днями нечего делать, кроме как ждать.

Так или иначе, зов пришел после полудня, в самый жаркий час. Хозяйка вразвалку вышла во двор и кивком вызвала Пандав из прохладной комнаты.

— Вымойся и приготовься.

— Зачем? — кровь так и закипела в жилах черной девушки.

— Пойдешь на ложе Наблюдателя.

— Я? Тощая непривлекательная тварь из Закора? — воскликнула Пандав, особо выделив последнее слово.

— Оставь дерзость, иначе я прикажу побить тебя. Давно уже пора было сделать это. Постарайся изо всех сил послужить Ках, а то Высший хочет в новолуние продать тебя в прислуги.

Не удостоив ее ответом, Пандав пошла готовиться к служению Ках.

Одна из девочек провела ее к трехстенным покоям, где расположился гость. Дневной свет, хотя и приглушенный в большей части храма, стал плотнее. Это время поэты Элисаара называли Часом золота.

Девочка указала на дверь и убежала прочь. Ее мать, одна из шлюх, сказала ей, что закорианка — демон, как и весь ее народ, и если девочка будет неосторожна, та откусит ей еще не налившуюся грудь.

Пандав постучала в дверь.

— Войди, — нетерпеливо и властно прокричали изнутри.

Пандав скривилась, уговаривая себя успокоиться, и распахнула дверь. Она ступила в золотое марево — поток яркого света, струящегося сквозь большое решетчатое окно. Тень от узора железной решетки падала на все, в том числе и на самое Пандав. Ее поразило изображение сломанных лучей, которое она уже видела в коридоре с лампами, и она захотела узнать, что оно означает.

Затем она бросила взгляд на Эруда, лежащего на ложе. На нем была длинная свободная рубаха из отбеленного льна и более ничего, кроме серебряного браслета, некогда полученного в награду, который он никогда не снимал. Пандав, на которую в свое время дождем лились драгоценные камни и металлы, угадала по этой примете его тщеславие. Кроме того, она разглядела плоский живот и ноги хорошей формы. С годами этого плотного тела будет все больше, но пока он еще вполне строен. Снова ощутив прилив желания, Пандав пристально взглянула на него сквозь золото в воздухе, а затем, подражая храмовым шлюхам, опустила глаза. Одновременно с этим она сбросила накидку, одолженную у Селлеб. Под накидкой на ней был лишь алый пояс-шнур на талии, который подчеркивал черноту ее эбеновой кожи.

Она слышала его дыхание. Какое-то время он разглядывал ее, затем произнес, по-искайски коверкая слова:

— Иди сюда.

Кротко, не поднимая век, Пандав подошла к нему. Когда она достаточно приблизилась, Эруд протянул обе руки и схватил ее, опуская рядом с собой.

— Вижу, они объяснили тебе, как надо смотреть на мужчину?

Он провел пальцами по ее волосам, покрыл груди жадными поцелуями, затем одна его рука оказалась под ее ягодицами, а другая — меж бедер. Жрец перекатился, оказавшись сверху, и сразу вошел в нее — не силой, но и не уделяя должного внимания. После нескольких толчков он зарычал и рухнул на нее, содрогаясь.

Пандав лежала на спине и ждала.

— Я слышал, ты знаешь какие-то приемы, — вскоре обратился он к ней. — Но при этом плохо умеешь возносить хвалу Ках.

— Ты имеешь в виду — предлагать ей мое наслаждение?

Он утвердительно хмыкнул.

— Я ничего не получила, — сказала Пандав. — Или получила, но самую малость. Ты думаешь, это случается силой магии? Или это тайна?

— Ты слишком нагло смотришь и слишком много болтаешь.

— Но как я смогу обучить тебя моим приемам, если должна молчать?

— Ты можешь показать мне. За минуту или около того.

— Тогда ты должен подчиняться мне.

— Подчиняться? — он вскинул голову, изумленный и такой притягательный в своем замешательстве.

— Я должна руководить тобой, — пояснила Пандав. — Ты ведь тоже крадешь у Ках свое удовольствие. Ты думаешь, для нее имеет цену то, что ты делаешь меньше, чем минуту?

— Богохульство, — произнес Наблюдатель, все еще в замешательстве, но при этом продолжая разглядывать ее. Когда она посмотрела ему в лицо, он усмехнулся: — Ты так черна, что я с трудом могу разглядеть твои черты. Только глаза и губы, накрашенные золотом.

Она потянула его голову вниз и поцеловала, одновременно поглаживая его всем телом, тратя время на то, чтобы ему начало нравиться это. Даже самые простые ласки рубинового города стали для него открытием.

Вскоре Эруд восстал и снова захотел ее. Но он уже стал более податлив, любопытен и вместе с тем ленив. Он позволил ей лечь сверху, и, приняв его в себя, она замедлила его неистовство уверенными движениями бедер, натренированных танцем. Она работала, ступень за ступенью вознося его на вершину неуправляемого наслаждения, и когда оно пришло, он громко застонал.

Когда они соединились в третий раз, золотой свет сменился красным, а над горизонтом появилась Застис. Теперь он двигался медленнее. Задыхаясь и иногда смеясь, он по ее указанию лег так, как ей нравилось. Глубоко внутри его не покидало ощущение нелепости. В этот раз сознательными усилиями Эруда собственное желание Пандав наконец-то было насыщено, и лишь получив свое, она позволила излиться и ему. Вспомнив волю Ках, она выразила удовольствие стонами и вздохами. Предоставленный самому себе, он тут же последовал за ней, еще более шумно, и откинулся назад, опираясь рукой на ее талию.

Позже к двери принесли еду. Эруд разделил со своей партнершей ужин — печеную рыбу, сыр, инжир и вино. В противном случае она подралась бы с ним за пищу, и, похоже, он угадал это по выражению ее глаз.

После того, как он успокоился, его искайский выговор стал более отрывистым. Конечно же, он приказал ей остаться на ночь.

Она предвидела это. Чем дольше она будет желанна для него, тем больше у нее шансов.

И все же она начала верить в него. Она дарила ему нежность, какой никогда не испытывала ни к одному мужчине, но иногда притворялась, что утратила влечение. Она играла на его теле, как на музыкальном инструменте — жадно, но отзывчиво. Она предлагала ему постельные игры танцовщиц и воинов, легкие, но изобретательные извращения двора Саардсинмеи. Он проглотил все. Он умел получать удовольствие и к тому же оказался способным к обучению. И разумеется, не хотел ничего знать о ней самой.

В конце концов он с трудом уснул. Она лежала рядом, размышляя о том, как воспринимают в храме его уединение с неправильной рабыней из «Закора». Но она всего лишь женщина и, невзирая на свою дурную кровь, не способна преодолеть волю Ках, одарившую мужчин всевластием. Вероятно, они так думают…

Задремав под утро, она ощутила, как он проснулся и подошел к горшку помочиться. Когда он вернулся, она осознала, что Эруд лежит на боку и смотрит на нее. Ей хотелось прочесть в этом взгляде не только желание, но что там было еще, она не смогла бы сказать.

Она притворилась только что проснувшейся. Он положил руку на ее тело, слегка приласкав. И затем произнес самые лучшие слова, какие только возможно:

— Чрево Ках, я был бы рад забрать это с собой!

— Сделай это, — отозвалась Пандав. — Здесь тебе не откажут.

Он стал немного внимательнее. Она осторожно продолжила:

— Мне говорили, что тебе предстоит долгая поездка по горам. Женщины в тех краях — ничто. Тощие, как палки, хуже меня. И не умеют и половины того, что умею я. Кроме того, ни у какой святой девицы не хватит выносливости на путешествие с тобой. Но я крепкая. Мое тело готово к тяжелым испытаниям, — в этом месте голос Пандав сделался бархатным. Она назвала его ласковым прозвищем, встала на колени, прижимая его к себе, и прошептала ему в самое ухо: — Я люблю тебя. Меня сразила Ках. Позволь мне стать твоей собственностью. Не бросай меня здесь на потеху простолюдинам, ведь моя плоть познала твою. В конце концов, если ты устанешь от меня, и я начну раздражать тебя, ты можешь продать меня по дороге.

— Ты лгунья, чернокожая девка, и подлая тварь, — когда Эруд неожиданно произнес это, она не могла видеть его лица, но была в состоянии представить его выражение. — Продать в дороге — если ты не сбежишь до того. Ты знаешь о награде, положенной за беглых рабов? Сбежавших из храма? За тех, кто раздражает жреца богини?

Пандав отодвинулась от него, села на пятки и заглянула ему в глаза.

— Неужели ты ценишь себя столь низко, если думаешь, что ни одна женщина не может тебя полюбить?

— Что такое любовь женщины? Чепуха, ничто.

— Ты посвящен Ках, святой матери, — лукаво промолвила Пандав. — Разве даже твоя мать не любила тебя?

Он открыл рот — и снова рассмеялся. Подняв руку, он вскользь ударил ее по щеке. Пандав отскочила на пол, ее рука потянулась к ножу в перламутровых ножнах — но к счастью, она сняла их перед тем, как пошла к нему. Ее глаза были глазами леопарда. Она могла бы убить его голыми руками. Но тогда храмовая стража схватит ее и сделает с ней то, что делает с рабынями, раздражающими жрецов Ках.

Что же до Наблюдателя Эруда, то он сгорал от возбуждения. Ей следовало простереться перед ним и вымаливать прощение. Но это создание даже не думало о чем-то подобном. Не женщина, а какая-то смесь болотной кошки, демона и тонкого прекрасного мальчишки с грудями. Его мышцы до сих пор пели от того, что она делала с ним. Он уже снова хотел ее.

— Ты непокорная тварь, — произнес он. — Ках не творила тебя. Где ты родилась? — с этими словами он повернул ее к себе. Понятно, зачем. Но Пандав вырвалась.

— Я не лягу с тобой снова, пока ты не обещаешь мне именем Ках, что возьмешь меня с собой, — сказала она.

— Я могу взять тебя так или иначе.

— Попробуй, — ответила она. В этот жаркий миг у нее мелькнула мысль, что, хотя последствия будут хуже смерти, она могла бы отыграться на нем за все: за храм и храмовую еду, за шансарского работорговца, за волну, уничтожившую город…

— Да, — резко произнес он, ложась обратно. — Тогда иди прочь. И передай хозяйке — пусть пришлет мне другую девушку.

Пандав пожала плечами. Жаркая ярость уже покинула ее. Она подошла к ложу и скользнула на него. Когда она наклонила голову, шелк ее волос накрыл живот и бедра Эруда. Древний способ из историй и легенд, но, во имя лилий Ясмат, в этих обстоятельствах он давал надежду.

Когда он начал корчится и выгибаться дугой, она оторвалась от него.

— Обещай мне именем Ках.

— Нет, сука!

— Тогда заканчивай сам.

Он беспомощно развалился на ложе, разгневанный, но ослабевший от неудовлетворенности.

— Я прикажу им содрать с тебя кожу.

— Ты все еще можешь закончить сам.

Все в нем противилось нелепой мысли, что она победит. Она видела напряженную борьбу на его пылающем лице.

— Ты поедешь со мной в горную грязь, — прорычал он ей в лицо. — Никого на многие мили вокруг. Ты пройдешь всю дорогу пешком и будешь есть то же, что и зеебы. Если ты будешь мешать мне, я продам тебя или сброшу с утеса. Клянусь в этом именем Ках, и да услышит она мои слова. Теперь давай…

Она покорно вернулась и дала ему все, чего он хотел. Прилив его упоения, морская волна… Она купила себе возможность освобождения. Своим телом. Впервые в жизни она использовала себя так. В эту ночь сделок она окончательно осознала, какова ей цена здесь, в публичном доме Ках.