Глава 1

Снег

В конусе пурпурного света на белом снегу стояла молодая женщина и звала собак мужа. Горы, окрашенные закатом и угасающие вместе с ним, пристально следили друг за другом через долину, а меж ними была лишь бесконечная мешанина широких сверкающих пластов снега. Долина располагалась в самом сердце зимы, хотя иногда снег подтаивал даже здесь, на западе. Куски льда срывались с горы и разбивались где-то внизу. Утром Тьиво заметила одинокий цветок, поднявший головку вопреки суровости природы, сорвала его и поставила в кувшин за очагом. Полупрозрачный, словно видение, цветок будет радовать ее, пока его не растопчет Орбин. С утра, пользуясь тем, что солнце ненадолго выглянуло из-за туч, свору выпустили из сарая и позволили ей убежать в долину, где можно поймать зайца или неосторожную горную крысу. Однако днем тяжелые серые тучи снова легли на горные вершины, и Орбин отдал раздраженный приказ. Тьиво пришлось оставить горшки и идти звать собак. Звонкий напряженный женский голос далеко разносился по Искайскому нагорью.

Вскоре собаки примчались, одна за другой. Ласково разговаривая с ними, Тьиво считала пробегающих мимо животных. Никто из них не принес добычи, но, может быть, им удалось кем-то перекусить. Когда восемь собак вбежали в загон, Тьиво окинула горизонт внимательным взглядом и снова принялась звать. У Орна было девять собак, и одна из них, черная сука по имени Тьма, не вернулась со сворой.

Иногда в горных долинах выходит на охоту застигнутый зимой тирр, и вряд ли собака сможет выстоять против его ядовитых когтей. Да и сильного снегопада ей не пережить. А Тьма — очень полезная и умная охотничья собака, к тому же приносит крепких щенков. Тьиво беспокоилась за нее. Кроме того, в случае пропажи кого-то из животных виновата будет она одна. Извинений Орбин не примет, просто жестоко побьет ее.

Спустя где-то четверть часа после того, как упали сумерки, снег прекратился. Тьиво закрыла загон, сняла лампу с крюка над дверью, зажгла ее и стала осторожно пробираться через пастбище, окликая собаку.

Солнце расплавило наст, и он еще не успел схватиться заново. Наученная годами опыта, Тьиво знала, какая неровная поверхность прячется под покровом глубокого снега. Она знала и то, что жизнь женщины ценится дешево, что Орбин ненавидит ее, а Орн… по поводу того, что думает Орн, переживать бесполезно.

Ее выдали замуж десяти лет от роду. Помимо нее, родителям надо было кормить ораву буйных сыновей и рабски покорных дочерей, так что в родной семье она не знала особого счастья, зато рано познакомилась с нищетой. О хозяйстве же Орна люди говорили с завистью. Отец Орна не так давно осел в деревне Ли, и его сыновья даже имели право носить имена королей. Ко времени свадьбы отец Орна уже умер, но мать — дряхлая, не способная двигаться, выжившая из ума старуха — все еще жила и нуждалась в ком-то вроде Тьиво, чтобы ухаживать за ней. Других женщин, кроме матери, в семье не было. Две жены Орбина умерли одна за другой, и он оставил новые попытки, ибо стало очевидно, что в этом деле он не знает удачи. Меж тем Тьиво обнаружила, что Орну требуется от нее не так много. Он был довольно нежен с нею, но в брачную ночь, когда они легли вместе еще в венках из цветов и виноградной лозы, обнял ее — и тут же исторг семя прямо на ее тело, удовлетворившись без настоящей близости и даже без ласки. То же самое раз за разом происходило в пору Застис, пока его желание не угасло окончательно. Девять лет Тьиво оставалась бездетной. Все вокруг думали, что она бесплодна, и не ждали никаких изменений в будущем.

В общем, стоила она немного, и лучше бы поскорее найти собаку, чья ценность, без сомнения, много выше.

Низкая стена из камней ограждала пастбище, где летом паслись принадлежащие Орну синие свиньи и куры. Куча камней и несколько мандариновых деревьев с листьями, сожженными холодом, отмечали собачий проход в стене. Деревья служили доказательством, что зима не всегда приносила снег в горы Иски — но Тьиво видела снег столько, сколько помнила себя. Люди говорили, что таково проклятье богини-змеи.

— Тьма! — снова позвала Тьиво.

Последний свет померк разом, словно кулаки облаков насухо выжали его из неба. А затем Тьиво с облегчением услышала, как собака жалобно воет и тихо поскуливает где-то за грудой камней.

— В чем дело, моя девочка? Что с тобой случилось?

Тьма не решалась оставить что-то, скрытое от глаз. Или, упаси Ках, она поранилась?

Подняв повыше лампу, Тьиво пошла на звуки. Ей не нравилось это место, даже летом, когда она приходила сюда собирать плоды. Здесь ферму закрывали от глаз горы, сейчас, под снегом, выглядевшие совершенно одинаковыми. Она подумала о баналиках, мифических демонах, пьющих кровь и живущих в горах.

Собака отрывисто залаяла — совсем недалеко слева. Тьиво повернулась на звук и взвизгнула от ужаса — что-то крепко вцепилось ей в ногу. Ледяной захват сомкнулся как раз над ее башмаком.

— Молчи, — произнес голос мужчины, и она осознала, что ее схватила обычная мужская рука.

Ужас сменился испугом. Тьиво передвинула лампу и увидела его. Зажав сильное тело животного между бедрами, он одной рукой удерживал морду собаки, чтобы управлять ее лаем, другой же ухватил Тьиво. Похоже, он был очень силен. Казалось, он способен держать их, пока все трое — мужчина, девушка и собака — не превратятся в ледяные статуи или не высохнут от голода до костей. Тьиво решила ударить его лампой по голове. Тогда он выпустит либо собаку, которая может добраться до его горла, либо Тьиво, которая может добежать до фермы по ненадежному снегу, прежде чем он снова ее поймает…

— Не делай этого, — произнес он, словно прочел ее мысли, как люди Змеи. — Иначе плохо будет нам обоим. А я не хотел бы причинять тебе боль.

Ни один мужчина никогда не говорил Тьиво ничего подобного. В жизни, которую она знала, все мужчины в той или иной степени причиняли боль большинству женщин. Ее первым воспоминанием был удар, полученный от отца. Таков порядок вещей.

— Вижу, ты озадачена, — продолжил мужчина. Голос его звучал странно, с чуждым для Иски акцентом. — Я не хочу вредить тебе. Недавно со мной случились сильные неприятности. Когда я пробирался через снега, на меня напали разбойники. Может, это были твои друзья? Оттепель спасла мне жизнь… молитвы к Анак не пропали даром. Но скоро снова повалит снег. Так что буду краток. Я всего лишь хочу получить надежную крышу на ночь или две, и еще кого-то, на ком можно передвигаться — эти западные снега, к сожалению, почти непроходимы. Но думаю, что о хорошем вьючном животном здесь можно только мечтать. Если я смогу добраться до Ли-Дис, то направлюсь в столицу или куда-то еще. Я заплачу тебе. Они не нашли мои деньги — или не поняли, зачем они нужны. Ты-то хоть знаешь, что такое деньги?

Тьиво внимательно слушала. Если мужчина говорил, она никогда не перебивала его независимо от обстоятельств — даже если это был враг, от которого надо защищаться. Но она не могла понять. Желтый свет лампы падал на его лицо, мир вокруг них что-то недовольно бормотал… Он был молод и красив, хотя не той красотой, к какой привыкла Тьиво. Бронзовая кожа Висов в Иске делалась бледнее, его же тело было темным, как у людей Дорфара или Элисаара, однако не таким черным, как у закорианцев. Его волосы спадали на плечи густым свинцовым шелком — искайские же мужчины коротко стригли их, а в жаркую пору брили наголо.

Ей казалось, что мужчина тоже изучает ее широко раскрытыми черными глазами.

Внезапно незнакомец отпустил их обеих. Тьма змеей вывернулась из его рук, лязгнув зубами, и Тьиво бросилась к нему, чтобы оттащить собаку.

— Видишь, — произнес незнакомец, — я тебе нравлюсь, несмотря ни на что.

С этими словами он закрыл глаза и вздохнул. Его голова бессильно поникла. Тьиво поняла, что тот очень слаб, а в следующий миг заметила, что даже на холоде он истекает кровью, которая пропитала густую черную шерсть собаки.

— О Ках! — воскликнула Тьиво, быстро сотворив охранительный знак богине. Собака зарычала, припав к земле. Медленно упали первые снежинки и тихо растаяли в тепле лампы.

Едва распахнулась дверь в снежную тьму, Орбин поднял голову и хитро прищурился.

— Ох, Тьиво, — вкрадчиво произнес он. — А где же твой цветочек? Рассказать тебе? Ты так долго шлялась где-то без дела, и нам понадобилось что-нибудь подкинуть в огонь. Так что пришлось взять вместо дров твой цветочек. Правда, не слишком-то ярко он горел.

Он следил за тем, как Тьиво мельком глянула на пустой кувшин, а затем перевела глаза на очаг. Но Тьиво никогда не оправдывала его ожиданий — не хныкала и не унижалась, как другие женщины. Даже когда он бил ее, она падала и молча вставала. А Орбину приходилось часто бить ее, раз Орн оказался слишком туп для этого. Орбин даже был вынужден сам готовить их свадьбу, хотя обычно мужчины не занимались такими делами. Однако благодаря здравому руководству Орбина никто не замечал, насколько неповоротлив его старший брат. Ферма и все хозяйство принадлежали Орну, носившему имя королей Элисаара. По закону и сам Орбин принадлежал Орну. Что ж, это была хорошая шутка. На деле же все принадлежало Орбину — все, кроме королевского имени. Что до потаскушки, то Орбин мог бы иметь и ее, но он никогда не видел большой пользы в женщине. В пору Красной Луны, когда он испытывал возбуждение, имелись более надежные способы, чем пользоваться законной женой брата. Она могла забеременеть, и тогда неизбежно возникнут вопросы, ибо время от времени в деревне высказывали сомнения в отцовских способностях Орна, даже когда называли Тьиво бесплодной нахлебницей. Орбин поклонялся Ках, делал ей регулярные приношения и не хотел лгать перед ее статуей, боясь того, что она может с ним сделать. Поэтому он оставил Тьиво в покое и предпочитал ходить к храмовым девицам — тупым толстухам, ни на что более не годным.

А с другой стороны, ни религия, ни обычай ничего не говорили о том, имеет или не имеет мужчина право спать с женой брата.

— Все собаки вернулись? — спросил Орбин.

— Да, брат-хозяин, — Тьиво остановилась, почтительно опустив глаза. Что еще ей надо? Соврала насчет собак? — Брат-хозяин, можно ли мне говорить?

— Что за чушь ты можешь сказать? Ладно, болтай. Вы, женщины, никогда не можете заткнуться.

— Там мужчина. Тьма показала мне его.

— Какой мужчина? — встрепенулся Орбин.

— Чужой. На него напали грабители. Он ранен и может умереть.

— Ну и оставь его, — решил Орбин.

Он внимательно посмотрел на нее, желая увидеть, что та будет делать, но она спокойно отошла к очагу подбросить дров. От шума проснулся Орн, дремавший на скамейке рядом с огнем. По другую его сторону в кресле спала старуха, пуская слюни и теребя одеяло. Орн улыбнулся Тьиво, подошел к ней и погладил одну из ее тонких черных кос, перевязанных тесьмой. Тьиво носила волосы разделенными на двенадцать косичек, каждая из которых спускалась до пояса и заканчивалась медным кольцом. Кольца потускнели — она совсем ими не дорожила, хотя они служили знаком ее замужнего положения. Зато ее волосы блестели, ибо Тьиво постоянно мыла, расчесывала и переплетала их. У нее были и другие бесполезные привычки — она собирала цветы и травы, и еще беседовала с собаками. Подобные действия раздражали Орбина, но он не мог к ним придраться, поскольку Тьиво никогда не пренебрегала своими обязанностями.

— Где этот человек? — наконец поинтересовался Орбин.

— Во дворе, хозяин Орбин, — Тьиво уже успела поставить на огонь железный котел и снова принялась чистить горшки.

— Во дворе? Истекает кровью и собирается умереть во дворе Орна?

Услышав свое имя, Орн издал какой-то звук, копируя Орбина. Эта способность к подражанию, которой он давно выучился, часто помогала ему выглядеть нормальным перед деревенскими жителями.

Тьиво чистила горшки, всем видом выказывая смирение и признание вины. У нее имелась причина для этого — с помощью Тьмы ей удалось перетащить чужестранца, то и дело терявшего сознание, к ним на двор. Несмотря на то, что ломкая наледь хранила глубокий отпечаток любого следа, начавшийся снегопад помог скрыть ее проступок. Все это время незнакомец дергался, бессмысленно бормотал, падал в обморок и повисал на ней, так что она едва могла его удержать. Конечно, она была сильной — такой ее сделали четырнадцать лет непрерывного труда. Дотащив незнакомца до собачьего загона, она уложила его на солому посреди удивленных зверей, чтобы они грели его. Ей не хотелось уходить. Ее заворожило тело чужака, его сложение и запах — она никогда не видела ничего подобного. Тьиво разрезала рубашку незнакомца, чтобы перевязать ножевую рану на его руке, не рискуя пока использовать что-то из своей одежды. Она боготворила его тело — именно с таким чувством, как говорится в старой песне, взирала Ках на своих любовников. Тьиво не могла спорить с этим, ранее неведомым чувством. Ее захлестнуло неодолимое желание и тоска.

Он не должен умереть — она не допустит этого. Она разбирается в травах. И с детства научилась притворяться ради самосохранения.

Так что Тьиво вернулась к своим горшкам, столь же глупая и беспечная, как всегда. И дождалась своего: Орбин, придирчиво расспросив об истории мужчины, о его одежде и чужеземном происхождении, послал ее в загон сквозь завесу снегопада.

Когда двадцать пять дней спустя пришла новая оттепель, незнакомец уже выздоровел и помогал Орбину на ферме.

Орн никогда не отличался сметливостью. Поэтому переговоры вел Орбин, а Орн стоял рядом и улыбался, издавая в нужных местах подходящие звуки. Изучив чужестранца, Орбин потребовал у него денег — будет вполне справедливо заплатить за то, что Орн предоставит ему крышу, лечение и еду, пока тот не поправится. Но Орбин предположил, что незнакомец отдал ему не все свои деньги, и оказался прав. Он приказал, чтобы Тьиво обыскала чужака, когда будет ухаживать за ним во время очередного приступа лихорадки, и она принесла Орбину пригоршню мелких монет. Вернувшись, она застала мужчину в горячке — очнувшись, он сам признал, что был в очень тяжелом состоянии. Утром ему давали кусок хлеба или тарелку грубой каши, днем — миску супа или рагу, обычно без мяса. Лечебные снадобья Тьиво готовила тайком.

— Он живучий, этот бродячий наемник, — заметил Орбин со смесью ленивого презрения, опасения и легкой зависти в голосе. — Он вылечится. Если мы сумеем задержать его здесь до начала Большой оттепели, он поможет нам во время весенней пахоты. Тогда Орну не придется тратить деньги на временных работников.

Их ферма была не столь зажиточна, чтобы содержать работников зимой, поэтому было необходимо задержать незнакомца как можно дольше, и в любом случае выбить из него деньги — это принесло бы огромную выгоду.

Он был жителем восточных земель, ланнцем. Его имя, пропущенное сквозь тягучий искайско-лидийский диалект, прозвучало как что-то вроде «Йимес». Он назвался солдатом, и это вполне могло оказаться правдой, так как его тело было телом воина, закаленным и стройным, а на обеих руках имелись мозоли от меча, хотя с собой он имел только нож. Да и тот отобрал Орбин, заявив: «На ферме Орна он тебе не понадобится».

Впрочем, у незнакомца не было особых причин покидать место лечения. Деревня Ли находилась примерно в дне пути по снегу, и то если знать правильный путь. Ли-Дис, о котором Йимес постоянно твердил в бреду, располагался в семи днях пути, и пока не придет весна, был совершенно недоступен. Вьючные скакуны — большие сильные животные, способные, в отличие от упряжных дорфарианских, нести на спине крупного мужчину — здесь существовали только в легендах, как и сказочные лошади южных земель.

Было чудом, что он вообще смог добраться сюда. Незнакомец рассказал Орбину, что отправился в путь с вардийским отрядом, перешел с ним через границу, где по каким-то загадочным причинам повернул на запад, а затем попал в руки горных разбойников, которые отобрали его выносливого зееба, всю поклажу и снаряжение, а самого бросили истекать кровью на холоде.

— Все это россказни, — заявил Орбин. — Но кому какое дело? Он будет работать на нас.

Едва поднявшись, Йимес сразу был приставлен к делу. По указаниям Орбина он чинил полуразрушенные постройки фермы, чистил нескольких тощих коров в хлеву, таскал и рубил дрова — о последней работе он говорил, что это прекрасное упражнение, не позволяющее рукам ржаветь. Он совершенно не возражал против того, чтобы трудиться на своих хозяев. Возможно, он и не ожидал другого обращения.

— Я буду следить за тобой, — пригрозил Орбин Тьиво, в одиночку вынимающей из кресла старуху, которая при этом бормотала и слабо сопротивлялась. — Он много работает, так что тебе стало совсем нечем заняться. Ках знает, что в семье Орна и без тебя есть своя неряха и бездельница — вот эта старая сука, — он кивнул в сторону матери.

Тьиво заботливо дотащила старуху до аккуратной соломенной подстилки, где та снова уснула. По законам своей страны она действительно не отработала этот отдых — родила пятерых сыновей, однако выжили лишь двое из них. Ее муж умер, и в прежние времена ее давно бы уже выгнали вон. Но теперь… все-таки она его мать, пусть от нее и остались лишь жалкие развалины. Вы только посмотрите — она снова обмочила сиденье! Орбин зло заорал на Тьиво, приказывая отнести кресло во двор и хорошенько оттереть снегом.

Вытряхнув тюфяки и вычистив кресло, Тьиво отправилась взглянуть на трех коров в хлеву.

Полуденное небо все еще было по-зимнему бледным, но с сосулек вдоль крыши хлева капала вода. Вряд ли эта оттепель продлится дольше двух дней.

Сейчас в хлеву жили только коровы и собаки, так как кур и свиней в конце лета либо продали, либо зарезали. Тьиво не любила забой животных, но к тушам, висящим в кладовке позади хлева, относилась как к любой другой пище, запасенной на зиму. Она зашла в темное помещение, порылась среди туш, оторвала мясистое крыло и затолкала его в карман передника.

Затем она вошла в хлев, где ланнец сгребал навоз с грязного пола, складывая его в кучу у одной из стен. Когда навоз высохнет, его можно будет использовать как топливо для очага. Или для жаровни чужестранца, установленной в загоне, о чем Орбин даже не подозревал.

Тьиво подошла прямо к ланнцу, вынула крыло и протянула ему. Он без слов взял подарок и спрятал под тунику так, чтобы его придерживал пояс.

С самого начала она тайно носила ему еду, а иногда, по случаю, и темное пиво. Она научила его выдаивать молоко у тех коров, которые еще давали его, так, чтобы жесткая струя из желтого соска попадала прямо в рот.

Ее не удивляло, что он не знает этих маленьких хитростей, ибо он пришел из иного мира.

Тьиво стала засыпать еду в кормушки, а Йимес продолжал сгребать навоз. Сначала он пытался помочь ей таскать тяжелый корм, но она мягко оттолкнула его, с удовольствием коснувшись его тела. В первый день, когда он лежал в загоне, у него целые сутки был сильный жар. Он ныл, как ребенок, требуя воды, которую Тьиво тут же подавала ему, прижимая его голову к своей груди и ласково гладя по волосам. Она трогала его тело и позже — тогда, когда он спал. Тьиво не знала нужных слов для происходящего, но в ней проснулись чувственность и материнский инстинкт. Отрицая и то, и другое, она все же искала возможность любоваться его прекрасной мужественностью. Но теперь чужестранец был здоров и совершенно не зависел от нее.

Она сосредоточилась на своем занятии, заметив, что он подошел ближе.

— Тьиво, — негромко позвал он. Он произносил ее имя по-новому, а вот у нее не получалось выговорить его имя так, как он хотел. Но ей нравилось его необычное произношение.

— Да, хозяин?

— Не зови меня так. Я же не какой-то искайский болван, который может ударить тебя.

— Йне… — в который раз попыталась она. — Й-ине…

— Йеннеф, — терпеливо поправил он.

— Йинез.

Он вздохнул, хотя происходящее позабавило его. Он всегда так делал. Ей нравилась его манера смотреть на нее и улыбаться.

— Тьиво, дорогая моя девочка, завтра на рассвете я уйду. Ты понимаешь?

— Ох, — ее глаза широко распахнулись. Внезапно она ощутила огромную пустоту внутри. Конечно, она знала, что однажды он уйдет. Но не так же скоро!

— Тьиво, эти деревенщины будут ругать тебя, не так ли?

«Разумеется», — подумала она. Но вслух сказала:

— Не будут.

— Анак! — воскликнул он. — Мне стоило бы забрать тебя с собой из этого маленького грязного ада, но пока лежит снег, это невозможно. А может быть, ты и сама не хочешь идти со мной? Я же совсем не знаю тебя, знаю только твою доброту. Ты очень умная, правда? Ты рассказала мне, как добраться до Ли, и о больших собаках, которых жрецы используют для упряжек. Ты заботилась обо мне, пока я болел. Ты украла мои деньги вот этими нежными руками, но оставила мне достаточно, чтобы целый год жить в Ли-Дис как король. Умная, мудрая, милая Тьиво.

Она обернулась и украдкой посмотрела на него.

Он был красивым мужчиной. Она даже не могла представить, что где-то живут такие люди. Прекрасный, как луч юного солнца на резных вершинах гор — но все-таки человек. Далекий от нее. Другой.

Ее мысли, слова и желания для него все равно, что падающий дождь для воздуха.

Опустив глаза, она подбросила коровам корма. И одновременно показала ему, где спрятан в соломе его нож.

В ясную полночь свет зимней звезды проник в небольшую дырочку под крышей. Он разбудил Тьиво, дотронувшись до нее хрустальным пальцем. Теперь она знала — или осознала свое знание.

Без тени сомнения Тьиво выскользнула из-под покрывал, поднялась с большого, набитого травой тюфяка, на котором из года в год ночь за ночью лежала рядом с мужем-идиотом. Орн не шевелился. Ему и не полагалось шевелиться — как и Орбину. Вчера, торопясь приготовить ужин — требуху, тушеную с клецками и сливами — она случайно забыла у очага два кувшина пива, извлеченные из неприкосновенного запаса. Однако пиво ни в коем случае не стоило оставлять на виду, потому что Орбин увидел кувшины и захотел выпить, а в ответ на протест ударил Тьиво по голове. Открыв кувшин, он начал пить, не забыв поделиться с Орном — как-никак это было его пиво. Выпивка понравилась им обоим, так что спать они будут глубоко и долго.

Наверное, она схитрила уже тогда, когда выставила пиво на видное место.

Тусклый красный свет еще теплился в очаге. Старуха спала на своей соломе, иногда бормоча что-то во сне. Тьиво оставила на огне большой котел с водой, и та все еще была горячей. Взяв из укромного места заветный горшочек с мылом, Тьиво вымылась с головы до ног. Мыло продавали в храме, и хотя Орбин громко отрицал его необходимость, но все же предпочитал мыло птичьему салу и никогда не выбрасывал его. Храмовые шлюхи тоже мылись подобным составом. Тьиво набирала полные пригоршни мыла и наносила на свое тело. Растворенное в воде, оно стекало по ней, оставляя дорожки, и Тьиво вздрагивала — ей было щекотно. Отблеск умирающего огня играл на ее коже, как в огромном зеркале.

Она вытерлась, вынула из кос медные кольца, знак замужества, и распустила волосы, черные, как ночное море, которого она никогда не видела.

Потом Тьиво сняла с гвоздя плащ, укрывшись только им от холода зимней ночи, бесшумно открыла дверь и босиком пошла по тонкому серому льду. Четвертушка луны застыла на небе среди звезд, освещая ей путь.

Йеннеф, заблудившийся в искайской глуши, Йеннеф, в чьих жилах текла королевская кровь — кровь свергнутого и опозоренного короля, — готовился продолжить свой путь. Он поджарил и съел часть курицы, из остатков сварил жирный суп и вскоре вытянулся, мгновенно уснув. Встать надо было очень рано.

Будучи приучен, он проснулся тихо и мгновенно, задолго до рассвета. Тлеющая жаровня слабо освещала дымный загон и холмики собачьих спин. Прямая фигура скользнула сквозь темноту прямо к нему. Кто — слюнявый дурак или негодяй Орбин, все-таки решившийся ограбить его?

Йеннеф лежал без движения и ждал. При необходимости он мог убить и голыми руками.

Затем темнота шелохнулась, словно ветер вздохнул в кроне дерева. В первый миг он даже не понял, что перед ним Тьиво. Просто обнаженная женщина, стройная, как элирианская ваза, сверхъестественная и прекрасная, словно невероятное видение Застис, посетившее его в самом сердце зимы. Рубиновые блики гаснущего огня играли на ее теле, волосы струились по спине языками черного пламени.

— Тьиво?

— Тиш-ше, — прошептала она, опускаясь на колени рядом с ним. Он уловил исходившую от нее безумную смесь запахов благовонного мыла, кожи, волос, ночи и желания.

Все происходящее казалось совершенно нереальным и сказочным — не надо было размышлять, решая, что разумно здесь, в этом грязном закутке, что возможно и правильно. Прежде чем он успел дотянуться до нее, ее тонкие руки, покрытые отметинами нелегкой жизни, но все еще нежные, как мех котят, обвили его шею, а к губам прижались теплые губы.

С самого Зарависса у него не было женщины. Он был голоден, но и она вела себя столь же нетерпеливо. Он ласкал ее тело, а она вторила его движениям, шепча слова любви, которых он не понимал. Обнаружив, что она девственница, он не растерялся. Искайские законы, глушь и сделанное открытие заставили его сдержаться, и он остановился, чтобы открыть, почувствовать ее. Ей принадлежала его безграничная благодарность, даже его жизнь. Ему было мало лишь вернуть ей удовольствие, которое она решилась подарить ему. И она отзывалась на его уроки со стоном наслаждения, рвущимся из груди, вздыхая, плавясь, окуная его в языки яркого черного огня…

— Я принял тебя в этой тени за твою богиню, Ках, — сказал он чуть позже. Он хотел одобрить ее, похвалить. В какой-то миг, возможно, это даже было правдой. Но она сотворила быстрый охранительный знак. Быть принятой за Ках — богохульство. И все-таки, лежа рядом с ним и греясь его теплом, нарушив свои обеты, Тьиво впервые ощущала свое тело значимым и живым. Может быть, Ках и в самом деле завладела ею, приказав насладиться его красотой. Почему же еще могла она нарушить законы и совершить грех, почему же еще познала такое удовольствие?

Оранжево-розовые блики нарождающегося рассвета, просочившись сквозь щели и трещины загона, раскрасили солому разноцветными пятнами. Собачья стая, привыкшая к Йеннефу так же, как к Тьиво, ночью мирно спала, но с рассветом собаки стали беспокойными, чувствуя, что оттепель продолжается, и стремясь поскорее вырваться в долину.

— Я вернусь за тобой, — повторил Йеннеф. Впервые он сказал это после того, как они соединились в третий раз, когда Тьиво закричала в его руках, больше не пытаясь скрыть удовольствие из страха, что ее услышат в доме. — Разве можно оставить тебя здесь? Я вернусь, Тьиво.

Но она знала, что он не вернется, и ничего не говорила в ответ. Промолчала она и сейчас. Он подумал, что все мужчины, которых она знала, были если не полными идиотами, то отъявленными лгунами, и обрадовался, зная, что она ни на миг не поверила ему. Потому что, конечно же, он не вернется. Для него она — дикий придорожный цветок, и ничего более. Тьиво заплела волосы, приготовив их для колец. Она не приказала ему уйти, не сказала, что любит его, не заплакала, не улыбнулась. Она просто стала такой, как всегда. Благодарение обоим их богам. Она вела себя так, словно ничего не произошло.

Невзирая на это, он поцеловал ее у дверей и протянул ей элисаарский дрэк из сплава золота и меди — такие высоко ценились в городах Иски.

— Я не пытаюсь заплатить тебе, — уговаривал он. — Возьми. Может быть, твоя богиня и дальше будет оберегать тебя.

Тьиво опустила глаза.

Когда Йеннеф вышел, собаки, толкаясь, вырвались наружу и понеслись по пастбищу. Тьма, которая, пока он лежал в бреду, внимательно наблюдала за ним, вылизывая из шерсти его кровь, ткнулась носом ему в руку, прощаясь на свой собачий лад.

Он обернулся только один раз. Девушки не было видно. Она знала, чего хочет, попросила об этом и получила. Подобно белым людям Равнин, она решилась заглянуть в пустоту, лежащую за гранью вседневной жизни.

Когда Орбин вошел в комнату, Тьиво — одетая, обутая, в переднике и с кольцами в волосах — стояла у каменной плиты, готовя жидкую кашку для старухи.

Его голова и живот сильно болели после вчерашней попойки, так что он лишь к полудню обнаружил исчезновение чужестранца. Убедившись в справедливости своих подозрений, Орбин решительно пошел в дом, горя желанием наказать эту тупую неряху, которую взял в жены брат. Он бил ее по голове, пока та не упала, что, как всегда, произошло довольно быстро. Молодая женщина лежала, а он поливал ее бранью. Наконец она с трудом поднялась и молча вернулась к своим делам.

Орн всегда плакал, когда Орбин бил Тьиво, а старуха вопила и дрожала. Когда Орбин ушел посмотреть, не оставил ли ланнец в загоне чего-нибудь ценного, Тьиво успокоила мать и сына.

В голове у нее звенело. Но она умела встать так, чтобы уклониться от большей части побоев, и всегда падала до того, как получит слишком сильные повреждения. Орбин не заподозрил ее в соучастии, просто счел растяпой. Да и вообще в случае любой неприятности он отыгрывался на Тьиво. Когда капуста портится, она ведь тоже вырезает сгнившую часть.

Тьиво почти не вспоминала о Йеннефе, таскаясь туда-сюда по дому и двору. Лишь вечером, когда свет начал меркнуть и холодное дыхание снегов окутало ферму, она представила, как он покупает в Ли храмовых собак и сани.