Накидка странствующего ученого была нефритово-зеленой, а по полам и вороту черными и серебряными нитями была вышита теорема Озабэя. Под накидкой на ней было надето комбитрико такого же золотистого оттенка, что и ее кожа. Пара смартперчаток и клинок истины ученого были заправлены за желтый кушак, обвивавший стройную талию, а выражение ее лица было таким холодным, что могло бы заморозить человеку кровь.
      Позади нее шло существо, похожее на настоящего гнома, одетое исключительно в черную кожу: коренастое, широкое и угрюмое. За спиной у него был рюкзак, а мускулистые руки обхватывали большую кадку, причудливо украшенную эмалевыми узорами. Из кадки поднималось над головой кобольда зеленое растение, и его листья трепетали на ветерке, врывавшемся в открытое окно.
      Ученые не были на Землетумане редкостью, а ученые-математики были наименее редкими. Гневные странствующие ученые в сопровождении несущего дерево кобольда – это было нечто более редкое и обещало какое-то развлечение в этот тихий и сонный день. Вот почему из-за конторки вышел сам начальник порта, опередивший засуетившегося старшего клерка. Начальник приветственно наклонил голову.
      – Странствующий ученый, чем я могу вам помочь?
      Ее губы сжались, так что на мгновение ему показалось, что она потеряет власть над собой, а это было бы… неразумно.
      Однако она была не настолько разгневана, чтобы потерять способность думать. Губы чуть смягчились и приподнялись в уголках, изображая вежливую любезность. Она протянула ему потертый и поцарапанный футляр с документами.
      – Если вы сделаете все необходимое для того, чтобы меня пропустить, сударь, я буду вам весьма обязана.
      – Конечно, – пробормотал он, принимая футляр и умело проводя его через магполосу.
      – Было не вполне понятно, – сказала странствующий ученый, пока он открывал футляр, вынимал плитку с данными и вставлял в считыватель, – что недостаточно будет обычной декларации при входе.
      – Да-да, разумеется, – успокаивающе отозвался он, сосредоточив почти все внимание на распечатке, вложенной во вторую половину футляра. Он легко провел пальцами по документу, ощутив острые края букв, глубоко врезавшихся в бумагу, и шелковистые пятна сургуча с лентами.
      – Странствующий ученый Мэйлин тэй-Нордиф, родом с Ветцу, – задумчиво проговорил он, поднимая взгляд.
      Глаза у странствующего ученого оказались зелеными, как он заметил. Она наклонила голову, и мягкие шелковистые волосы блеснули на желтом свету.
      – Да, я Мэйлин тэй-Нордиф, – отозвалась она чопорно.
      – Могу я узнать причину вашего прибытия на Зем-летуман, ученый?
      Конечно, информация будет на плитке, но часто полезно бывало услышать, что еще будет сказано – или не сказано – в ответ на прямой вопрос.
      Она гордо вскинула голову.
      – Я иду почтительно преклонить колени перед мастерами башни Озабэй и просить, чтобы мое время странствия было закончено.
      Начальник порта признал, что это – обычная причина – и пристально посмотрел через плечо дамы на безмолвного кобольда. Существо имело наглость встретиться с ним взглядом – его глаза оказались черными и непрозрачными. Начальник порта нахмурился.
      – На Землетумане действуют очень строгие правила относительно генетических конструктов, – сообщил он странствующей ученой тэй-Нордиф. – Недостаточно просто декларировать: требуется, чтобы наше учреждение осмотрело, обследовало и лицензировало всех и каждого из прибывающих конструктов. – Он строго посмотрел ей в глаза. – Это – мера защиты населения, ученый. Я уверен, что вы не пожелали бы иного.
      По лицу ученой было совершенно очевидно, что она пожелала бы иного, но не настолько глупа, чтобы это высказать. Вместо этого она молча наклонила голову.
      – Безопасность населения, разумеется, приоритетна, – согласилась она. – Вы найдете подробные родословные для растения и для кобольда в дополнении к плитке.
      – Конечно, – снова повторил он и указал на считыватель. – Это займет всего несколько секунд.
      Ученая вздохнула.
      – Понимаю, – сказала она.
      Он наклонился к считывателю и быстро узнал, что растительная единица была подарком от мастера агрономии Пантеры вас-Шалер с Шинто, преподнесенным странствующей ученой тэй-Нордиф в знак «продолжающегося роста нашего духовного родства, которое навсегда останется одной из главных радостей моей жизни». Мастер приложила ДНК-карту для образца и сертификат неядовитости. Программы подтверждения на его считывателях сообщили о подлинности обоих документов: они содержали многочисленные перекрестные ссылки на файлы Агрономического всепланетного общества Шинто.
      «Это, – подумал начальник порта, – что касается растительной части ее свиты». Он снова склонился к считывателю.
      Генетический конструкт класса «рабочий», Джела, также был подарен мастером вас-Шалер, чтобы «транспортировать знак нашего родства и выполнять иные услуги, которые могут быть полезны или приятны бесценной сестре моей души».
      Начальник порта поднял взгляд.
      – Землетуман требует, чтобы на всех мобильных конструктах были установлены ингибиторы.
      Ученый подняла изящную руку.
      – Прошу прошения, – проговорила она. Повернув голову, она приказала кобольду: – Джела! Осторожно поставь растение на пол и подойди к конторке!
      Существо подчинилось с тупой неспешностью, которая подтверждала его принадлежность к классу «рабочий». Его шаги громко и размеренно стучали по полу.
      – Покажи свой ингибитор! – потребовала ученый. Большие неловкие руки поднялись и расстегнули кожаный воротник, открывая толстую шею и поверхность широкой безволосой смуглой груди. Вокруг шеи и по груди шли причудливые узоры, которые на первый взгляд казались татуировкой, но на второй и более внимательный оказались керамическими нитями, впряденными в кожу кобольда.
      Начальник порта подался вперед, вытянул руку и провел кончиками пальцев по перевитым нитям. Неровная поверхность царапнула его пальцы.
      – Понятно, – сказал он и выпрямился, хмуря брови.
      – В чем проблема? – осведомилась странствующий ученый тэй-Нордиф спустя мгновение. – Заверяю вас, сударь, что я никоим образом не хочу подвергать опасности жителей Землетумана.
      Начальник порта вынужден был признать, что это звучит хорошо, однако у него было чувство, что она немедленно перестанет заботиться об общественной безопасности, если ее кобольда конфискуют или потребуют от нее переоборудовать его в мастерских порта. И он не стал бы ее винить, поскольку оба варианта требовали таких расходов, на которые вряд ли готова пойти возвращающаяся странница. Кроме того, информация, предоставленная ее покровительницей, ясно говорила, что кобольд и растение считаются одной единицей, в которой наибольшую ценность представляет собой растение. Начальник порта посмотрел на ученого.
      – Вы должны понять, – сказал он, – что это… – тут он указал на кобольда, – … не является стандартным устройством, которым мы пользуемся здесь, на Землету-мане. Я боюсь, что правила могут потребовать от вас выполнения изменений за ваш счет. Альтернативой будет конфискация.
      Ее лицо побледнело.
      – Конфисковать прощальный дар моей покровительницы? – в ужасе воскликнула она. – Сударь, я… А нет ли чего-нибудь, какого-нибудь пункта правил, рассчитанного на индивидуумов, которые намереваются пробыть на Землетумане только короткое время, однако нуждаются в услугах кобольда или иного конструкта?
      Это была удачная мысль. Начальник порта нахмурился, а потом прошел к своему экрану.
      – Секунду, – попросил он. – Возможно, есть нечто… На экране появились правила. Он быстро нашел нужное место, прочел текст – и откинулся назад.
      – Это условие предусматривает только короткие визиты, – сказал он. – В случае визитов, которые длятся менее двух месяцев по общему календарю, наше учреждение должно выдать справку, что ингибитор является эквивалентомстандартного устройства и может быть приведен в действие через общий дисциплинарный диапазон Землетумана.
      Женщина подняла руку, демонстрируя изящное запястье, охваченное широкой серебряной манжетой с тремя сверкающими камнями.
      – Это устройство – контроллер, настроенный на данного конструкта, – сказала она. – Увы: оно также настроено на меня, и если я сниму его, чтобы вы его обследовали, оно потребует повторной настройки у специалиста.
      – Понимаю. Однако не будет необходимости сбивать настройку вашего устройства, ученый. Закон требует убедительной демонстрации, что стандартное устройство, используемое на Землетумане, может успокоить это существо в случае необходимости. – Начальник порта наклонился за конторкой и достал стандартное упомянутое устройство. – С вашего разрешения?
      Ученая наклонила голову.
      – Безусловно. Более того, я настаиваю. Закон следует уважать, сударь.
      Это было столь новой мыслью, что начальник порта даже моргнул, а потом одарил собеседницу широкой улыбкой. Она оказалась приятной дамой, хоть и наивной – и признала его права.
      – Это один момент, – сказал он и набрал команду для умиротворения среднего уровня.
      Кобольд тут же застонал. Глаза у него закатились, он рухнул на колени, умоляюще протягивая дрожащую руку.
      – Я бы предпочла, – сказала ученый, – чтобы его не отправили в обморок, если только для доказательства не требуется полной демонстрации. Боюсь, что он плохо восстанавливается, а надо переносить образец…
      Смуглое лицо кобольда темнело все сильнее, из его разверстого рта вырывались низкие, отвратительные звуки.
      – Полагаю, мы установили эквивалентность, – сказал начальник порта, вводя набор команд для окончания воздействия и с облегчением отворачиваясь от твари. – В мои намерения не входит чинить вам неудобства, ученый.
      Освобожденный кобольд сложился пополам, уткнувшись лицом в пол, тяжело поводя облаченными в кожу боками. Дама шумно вздохнула.
      – Джела, встать! – нетерпеливо бросила она. – За работу!
      Кобольд зашевелился, словно каменная осыпь, тяжело поднялся на ноги и вернулся на прежнее место. Наклонившись, он обхватил руками кадку, поднял ее вместе с деревом.
      – В случае если обращение в башню окажется плодотворным, – напомнил начальник порта, – вам надо будет позаботиться, чтобы существо было модифицировано до истечения двух месяцев по общему календарю.
      – Я займусь этим, как только получу место, – пообещала она.
      – Я немедленно подготовлю документы, – сказал начальник порта. – Один миг.
      Он уложил плитку в раму, отыскал в архиве нужное разрешение и извлек его, добавив дату и свое имя. После этого он вернул плитку в гнездо, закрыл футляр с документами и протянул его дожидающейся страннице.
      – Добро пожаловать на Землетуман, – с улыбкой проговорил он.
      Странница тэй-Нордиф приняла футляр с ответной улыбкой и вежливым поклоном.
      – Спасибо вам, сударь, – сказала она и бросила через плечо кобольду: – Джела, за мной! Сейчас же!
      И вышла.
      Только гораздо позднее, принимая стазисный ящик, полный генетически измененных хищных роз, начальник порта вдруг понял, что забыл взять с ученой тэй-Нордиф портовый сбор.

      В Вечернем Умиротворении прозвенел Колокол Милосердия, клинки истины вернулись в ножны, доказательства отложены до следующего дня. В соответствии с распорядком башни приемная комиссия собралась в открытом зале, готовая выслушать прошения всех без исключения соискателей. Такова была сила традиций в башне Озабэй, что комиссия собралась вопреки долгому и очевидному отсутствию соискателей, подающих прошение о приеме в ряды постоянных членов. Условия на окраинах, насколько было известно, стали нестабильными, что, несомненно, и явилось причиной нехватки. И действительно, те немногие странствующие ученые, которые в последнее время прибывали в башню, заявляя права на членство, все без исключения выбирали возможность вести исследование ближе к цивилизации. Никто больше не странствовал на окраинах: это было слишком опасно, если вспомнить о войне, которую так называемые военные изо всех сил старались не заканчивать.
      Кроме того, башня Озабэй, в отличие от других башен, менее преданных науке, не проводила агитационных программ, чтобы привлечь к себе трудентов, странствующих ученых или легкоучеников. Управляющие свято верили, что лучшие и способнейшие сами придут в Озабэй – первую, старейшую и самую престижную из Математических башен.
      При текущем положении дел в этом разделе знаний в последние несколько лет (а ведь довольно много радикально новых теорий были выдвинуты и доказаны) дальнейшее отсутствие достойных странствующих ученых, добивающихся места в Ордене, начнет становиться проблемой примерно через два целых и три тысячи четыреста сорок восемь десятитысячных года по общему календарю. Но пока для беспокойства оснований не было.
      И приемная комиссия была настолько безмятежна – и настолько уверена в том, что этот вечер, как и долгая череда предшествующих вечеров, не приведет к ним соискателя, которого необходимо будет оценить, – что полноправная ученая Дженикур тэй-Азберг, как это вошло у нее в привычку, захватила с собой колоду карт и пригласила чи-Морин, дэа-Бел и вен-Халсена сыграть партию в сумятицу. Конечно, занятие любой формой математического искусства (к каковым азартные игры определенно относились) после того, как отзвонил Колокол Милосердия, было нарушением протокола башни, однако ученая тэй-Азберг была настолько опасна с клинком истины в руке, что такие мелкие отклонения от правил с ее стороны оставались незамеченными.
      Пятый член комиссии, полноправный ученый и Председатель комиссии Кел Вар тэй-Палин бесстыдно дремал, за что шестой и последний член комиссии, полноправный ученый Ала Бин тэй-Велфорд нисколько его не винил. В последнее время тэй-Палину все чаще приходилось представлять доказательства своих работ, и такая нагрузка приводила к ожидаемым и прискорбным результатам. Этот человек был непосредственным начальником тэй-Велфорда и возглавлял отдел Межпространственной статистики, отчего еще печальнее становилось, что он дряхлеет. Тэй-Палин докладывал свои результаты непосредственно мастеру Лиаду дэа-Силу, что было огромной честью, хотя мастер стал уже очень стар и не покидал своих комнат даже ради встреч с представителями собственного направления…
      Дверь с тихим вздохом начала открываться, впуская привратницу. Женщина опустилась на колено, склоняя голову и не отрывая взгляда от черных половиц.
      – Соискатель идет! – провозгласила она, дав бедняге тэй-Палину возможность проснуться, громко всхрапнув. В то же мгновение карты незаметно исчезли в ученых рукавах, а тэй-Велфорд отложил в сторону логик-рамку, разгладил одеяние и сложил руки на коленях.
      – Впустите соискателя, – сказал привратнице тэй-Палин.
      Его голос звучал спокойно и достойно.
      Охранница подняла руку в знак повиновения и вскочила на ноги. Она встала в дверном проеме – одной ногой в вестибюле, другой в комнате комиссии – и громко объявила:
      – Приемная комиссия выслушает прошение соискателя!
      Наступило мгновение тишины, и все ученые взгляды устремились в сторону двери. Тэй-Велфорд заметил, что его дыхание участилось в предвкушении событий, – и тут в вестибюле шевельнулась тень, превратившаяся в стройную женщину в зеленой накидке и желтом кушаке странствующего ученого. Она сделала ровно семь шагов от двери и упала на колени, склонив голову и протянув руки с повернутыми вперед ладонями. Широко раздвинутые пальцы были направлены к полу.
      Приемная комиссия внимательно рассматривала соискательницу, и атмосфера в комнате электризовалась все сильнее. Женщина стояла на коленях, не шевелясь – и светлые волосы скрывали ее опущенное вниз лицо. Накидка шевелилась на ее груди, в такт неспешному ритму дыхания.
      Кел Вар тэй-Палин чуть подался вперед:
      – Вы можете показать свое лицо, – сказал он, – и передать в руки комиссии свое имя.
      Послушно, не слишком поспешно, чтобы не выказать нетерпение, и не слишком медленно, чтобы ее не сочли заносчивой, соискательница подняла голову. Ее лицо оказалось собранием углов, обтянутых упругим золотом. Глаза у нее были неопределимого зеленого оттенка – слишком, быть может, широко расставленными под бледными дугами бровей. Неподвижные губы казались бесстрастными, а на упругой коже не было ни морщин, ни изъянов. Тэй-Велфорд решил, что по общему календарю ей можно дать и всего двадцать, и целых сорок.
      – Мэйлин тэй-Нордиф, – сказала она, передавая свое имя комиссии, как ей было приказано.
      Высокий ясный голос резко прозвенел в ушах, и тэй-Велфорд уловил только едва заметную дрожь, что было вполне предсказуемо и свидетельствовало о ее благоразумии.
      – Какая у вас специализация? – спросил вел-Хал-сен, следуя протоколу.
      – Межпространственная математика, – дала ответ соискательница.
      Тэй-Велфорд вздохнул и откинулся на спинку кресла.
      – И у кого, – спросила тэй-Азберг, – вы обучались?
      – У Л иада дэа-Сила.
      Воцарилась напряженная тишина – что, по мнению тэй-Велфорда, было вполне естественно. Ни разу за все время, что он состоял в приемной комиссии, ни один из личных учеников мастера не явился заявить права на место и кресло в башне. И потому перед ними была не просто соискательница – перед ними было чудо.
      – Зачем, – спросила дэа-Бел своим тоскливым, слащавым голосом, – вы явились?
      – Молить о месте, – ответила соискательница, не отклоняясь от свода правил, – и о том, чтобы мои странствия подошли к концу.
      – И какой знак, – любезно и весело осведомился тэй-Велфорд, словно это не имело особого значения, – вы принесли нам?
      – Я передала мою монету хранителю залов познания.
      Теперь в ее голосе не было дрожи, а на лице не отражалось ничего, кроме безадресного, безличного уважения.
      Тэй-Велфорд не отрывал взгляда от гладкого, непроницаемого лица соискательницы.
      – Привратница, – объявил он, позволив себе выразить голосом легкое сомнение, – может принести мне монету соискательницы.
      Охранница, стоявшая в дверном проеме, четко повернулась на месте и зашагала вперед. Возле стола тэй-Велфорда она поклонилась и раскрыла руку, протягивая на развернутой ладони плитку, окрашенную в тот же зеленый цвет, что и накидка соискательницы – или, подумал тэй-Велфорд, ее глаза. Он взял плитку, продолжая смотреть соискательнице в лицо. Привратница сделала широкий шаг назад, выпрямилась, развернулась и вышла из комнаты. Дверь за ней с шорохом закрылась.
      Лицо соискательницы не изменилось, спокойный ритм ее дыхания не нарушился.
      Медленно, словно не сомневаясь в том, что работа, сохраненная на плитке, окажется второсортной, если не вообще негодной, тэй-Велфорд придвинул к себе логик-рамку, ловко переместил плитки и установил зеленую на нужное место в узоре.
      Зеленая плитка мигнула. Цифры и значки выплыли на поверхность считывающих плиток, выстроившись в доказательство, как изящное, так и простое. Тэй-Велфорд улыбнулся с искренним удовольствием, глядя, как подпрограммы теории оценивают данные соискательницы.
      – Ученый тэй-Велфорд, – спросил тэй-Палин несколько сухо, – вы не поделитесь шуткой со своими коллегами?
      Он наклонил голову и дал негромкий ответ, остро ощущая упрек.
      – Прошу меня простить, ученый. Проверка теории почти… О!
      Он чуть было не улыбнулся еще раз. В высшейстепени изящная работа.
      – Соискательница, – сказал он, – составила убедительное доказательство, опровергающееуравнение декристаллизации мастера дэа-Сила.
      Тэй-Палин мрачно встретился с ним взглядом. Несмотря на все свои проблемы, председатель не был глупцом. Соискательница, предложившая такую монету за свое место, ни в коем случае не должна уйти.
      Вот почему ученый тэй-Палин поднялся на ноги, и остальные члены комиссии – следом за ним. Протягивая руки, он двинулся к соискательнице, которая выгнула длинную, стройную шею и наблюдала за ним. Жилка у основания ее шеи, заметил тэй-Велфорд, билась чуть быстровато для полного спокойствия. Возможно, соискательница тоже не могла быть отнесена к глупцам.
      – Встаньте, соискатель, – велел тэй-Палин, и она послушалась, чуть покачнувшись, когда выпрямилась во весь рост.
      Слева встали тэй-Азберг и дэа-Бел. Они подошли к соискательнице. Тэй-Азберг вытащила перчатки и клинок, а дэа-Бел сняла желтый кушак и отошла в сторону.
      Тэй-Велфорд встал и принял конец черного кушака, протянутый тэй-Халсеном. Затем они подошли к соискательнице и обернули темной тканью ее тонкую талию. Последним подошел тэй-Палин, который заправил концы кушака внутрь и вернул клинок и перчатки на положенные для них места.
      А потом он раскинул руки в ритуальном жесте.
      – Позвольте мне первым приветствовать полноправного ученого Мэйлин тэй-Нордиф, после долгих странствий вернувшуюся домой, – сказал он.
      Полноправный ученый тэй-Нордиф сделала глубокий вдох и шагнула в его объятия. Тэй-Палин поцеловал ее в обе щеки и отпустил.
      – Идемте, – предложил он. – Позвольте познакомить вас с вашими сородичами по искусству.
 
      – Алкиа?
      Мастер-купец Корака хмуро посмотрела на Тор Ана, развернулась на табуретке и ударом ладони включила экран. Ее правая рука уже лежала на колесе. Названия кланов стремительно замелькали, остановились, мигнули и перестроились: она вошла в файлы Клана Алкиа.
      – Мне так и казалось, что там что-то странное, – пробормотала она. Тор Ан не знал, были ли эти слова обращены к нему или к ней самой. – Но в последнее время все странно: корабли прилетают с опозданием, другие корабли прилетают раньше срока, целые маршруты рушатся под грузом этой проклятущей войны… Погоди, погоди!
      Она нажала кнопку, быстро выводя на экран данные по отправке грузов за последний месяц, два месяца, три…
      И вдруг вздохнула, отключила экран движением почти нежным и осталась сидеть спиной к нему, хотя на что ей было там смотреть, не считая пустого экрана. А потом она снова повернула табурет. Ее лицо было очень серьезным – и Тор Ан почувствовал, как у него засосало под ложечкой.
      – В записях нет ни одного корабля торгового клана Алкиа, который заходил бы в какой-либо порт в течение последних трех месяцев по общему календарю. У нас есть одно сообщение, неподтвержденное, что навигация в Звездном Кольце стала нестабильной.
      Он воззрился на нее, ощущая вес полоски данных в потайном внутреннем кармане куртки.
      – Мне, – неуверенно проговорил он, – не удалось добраться до Звездного Кольца. У меня есть данные, если это…
      Ему показалось, что она повела рукой без какого-то смысла.
      – Я могу воспользоваться этими данными, чтобы подтвердить первое сообщение, закрыть маршрут и ввести изменения в таблицу координат. – Она сунула руку под стол. – Вот бланки…
      Тор Ан непонимающе уставился на нее:
      – Вы не станете расследовать? Не попытаетесь узнать, что случилось? Целая система…
      Она устало посмотрела на него.
      – Маршруты и раньше рассыпались, мальчик. По правде говоря, много их сейчас рассыпается. Все та же проклятая война. – Она вздохнула. – Так хочешь заполнить бумаги, чтобы больше никому не пришлось искать то, чего нет?
      – Нет, – резко ответил он. – Я хочу узнать, что случилось.
      Она вздохнула.
      – Тогда тебе надо спрашивать у военных.
 
      Джела стоял в нише, где его приковали, и старался не тревожиться.
      К несчастью, у него это получалось не особенно хорошо, и даже полуироничное замечание о том, что сейчас неподходящее время для сбоя запрограммированной безмятежности М, не помогло ему избавиться от неприятных ощущений. Как не помог и веселый образ, который адресовало ему дерево: стройный дракон с золотой чешуей успешно победил какую-то острокрылую летучую гадость одним взмахом крыла и точным ударом челюстей.
      В шестой раз после покорного принятия цепи он напомнил себе, что Кантра – в высшей степени способная женщина. Она справится с горсткой изнеженных ученых. Скорее всего она может справиться со всеми обитателями башни Озабэй, не обращаясь к нему за помощью… что было только к лучшему, если большую часть своего пребывания на Землетумане ему предстоит провести прикованным к стенам.
      Не то чтобы эта цепь представляла собой особую проблему: всего лишь несколько звеньев из легкого сплава, даже не запрограммированных. Один ее конец был закреплен на скобе, вбитой в стену, а второй крепился на магнитном наручнике у него на руке. Достаточно вытянуть руку – и цепь лопнет, если ему будет не до тонкостей. Или можно нажать свободной рукой на нужное место, и браслет расстегнется – это если тонкости будут важны.
      Проблема была в том, что оба хода приведут к проигрышу в этом сражении, а если верить Руулу Тайазану и его даме, то и во всей войне. Нет: он согласился на роль рабочего серийника, которому едва хватает ума таскать кадку, получая подробные инструкции от своей раздражительной аристократичной хозяйки. Его мышцы были полностью покорны ее уму, и эту покорность обеспечивали имплантированные ингибиторы, делавшие ненужными оковы – даже те игрушки, которые сейчас его «удерживали». Оставалось только удивляться, что его вообще потрудились сковать.
      «Основная наша проблема – взаимодействие с культурой, в традициях которой игнорировать все, кроме Центра. И уверенность в том, что обычаи Центра – лучшие из всех возможных, – прошептал из его памяти голос Кантры. – Многое из того, что ты увидишь, покажется бессмысленным – и необязательно будет рассчитано на выживание. В Центре самое важное – это престиж. Если что-то можно доказать, изящно умерев в точно рассчитанный момент, то именно такой выбор сделает благовоспитанный житель Центра, спокойно и не задумываясь».
      Он понимал, сидя сейчас на цепи, что эти ограничения потребовались из-за какой-то глубоко внедрившейся культурной необходимости, что цепь по большей части играет роль символа. Что именно этот символ может означать для обычного жителя Центра, он не брался гадать, не располагая достаточной информацией. Но даже обычному серийнику хватило бы ума не пытаться снять оковы (в отсутствии чрезвычайных обстоятельств).