Глава 22

В субботу, в день выступления Софи, Эммелайн принесли записку.

«Пожалуйста, повидайтесь со мной. Отель „Куинси-Хаус“. Номер 3А».

Подписи не было. Но она знала, кто это написал.

От прикосновения к этой записке сердце у нее подпрыгнуло. Она смотрела на его смелый почерк, знала, что он держал в руках этот листок бумаги, и по телу у нее побежали мурашки.

Погрузившись в горячую благоухающую воду, Эммелайн думала о Ричарде. Жизнь казалась ей прекрасной, но подернутой туманом, как отражение в запотевшем зеркале. Записка выпала из ее пальцев и медленно опустилась на маленький восточный коврик у ванны.

Час спустя, одевшись с особой тщательностью, Эммелайн спустилась вниз.

Господи, что же она делает? Ускользнуть из дома точно своенравная девчонка! Опять! Но она не может отказаться от этих встреч. Она мечтала вновь ощутить прикосновения его рук, увидеть ласковую улыбку, услышать очередной рассказ. Все это было. Только поцелуев не было никогда.

Но скоро этому придет конец. Ричард сказал уже, что не собирается больше ждать, терпение его истощалось, его губы бывали так близко от нее, что она ощущала исходящий от него жар.

Неужели она поступает дурно, если учесть ее отношения с Брэдфордом?

Этот вопрос постоянно вертелся у неё в голове, когда Ричард был рядом.

День был прекрасный, лучи солнца свободно проникали через открытые окна. Ленч уже был заказан, до вечера она никому не понадобится. Вечером они идут на концерт, о котором говорит весь Бостон.

Грейсон прислал сказать, что вскоре привезет билеты.

При мысли о том, что у Грейсона и Софи что-то не ладится, Эммелайн нахмурилась. Они не были счастливы, хотя она понятия не имела, в чем причина их конфликта.

Когда она на днях поинтересовалась, что происходит, Грейсон с чопорным видом поцеловал ее в лоб и сказал, чтобы она не волновалась.

Как будто она маленькая девочка, которой не стоит ломать свою маленькую головку над проблемами взрослых.

Ей хотелось сделать ему выговор. Она ведь его мать. Она старше, мудрее. Сын как-то упускает это из виду.

Почему это дети, становясь взрослыми, думают, что знают больше своих родителей?

Погрузившись в размышления, она, ничего не замечая вокруг, протянула руку, чтобы открыть дверь.

— Ты уходишь?

Эммелайн похолодела, рука ее повисла в воздухе, ридикюль болтался на запястье.

— Брэдфорд, я тебя не заметила.

Он стоял в дверях кабинета и смотрел на жену, держа в руках книгу. Он был очень красив, она не могла это отрицать, но при этом очень жесток. Сердце у нее забилось, она почувствовала, как щеки ее вспыхнули от стыда.

— Куда ты идешь? — спросил Брэдфорд. Эммелайн посмотрела на него и опустила глаза. Чтобы выиграть время, она начала разглаживать складки на платье.

— Просто так. Пройтись. — Рука ее замерла, и она подняла глаза. — Если только у тебя нет предложения получше. Вообще — то мне вовсе незачем выходить. Я могу остаться дома, с тобой.

Седые брови Брэдфорда сдвинулись.

— Предложения получше? О чем ты говоришь?

Она шла к нему, шаги ее были решительными, тихий шелест длинной юбки дневного платья отскакивал от стен высокого холла. Она остановилась перед ним, взяла его руку и сжала.

— Я не знаю. Давай покатаемся в парке. Ты и я.

— Недавно речь зашла о пикнике, теперь о прогулке в парке. Что на тебя нашло, Эммелайн? Последнее время ты ведешь себя очень странно.

Она уронила руки, и ее охватило неожиданное бесполезное негодование.

— Я бы не стала называть желание побыть с мужем чем-то странным, — заявила она с такой силой, с какой не разговаривала с ним вот уже лет тридцать.

В лице Брэдфорда появилось что-то зловещее.

— Миссис Хоторн, не забывайте, с кем вы разговариваете.

— Не забывать? Да как же я могу это забыть! Как же я могу забыть хотя бы на мгновение, что я — нежеланная жена человека, который настолько холоден, что не может понять, что его любят!

И, не дожидаясь ответа, она бросилась к дверям. Но его голос остановил ее. В нем не было ни раскаяния, ни нежности.

— Я еще раз спрашиваю тебя, Эммелайн: куда ты идешь? — Она повернулась к нему, увидела знакомое неумолимое лицо.

— Я иду из дому мистер Хоторн. Нравится вам это или нет.

И она вышла на улицу с гордым видом королевы. Теперь она знала, что ей делать.

Не прошло и тридцати минут после ее ухода, как Грейсон вошел в Хоторн-Хаус. До концерта еще оставалось несколько часов, а он по-прежнему понятия не имел, что его ожидает.

Ему еще предстояло узнать от Лукаса о Найлзе Прескотте и о предыдущих выступлениях Софи. А время шло. Он лихорадочно надеялся, что заявление Софи насчет того, что она будет на сцене необузданной и возмутительной, было сделано лишь для того, чтобы его позлить.

Он так и не смог раскусить ее до конца, и его предвзятое отношение к окружающим его людям рассыпалось в прах с каждым проходящим днем. Невинная девственница? Уважаемый дирижер, который вступает в половую связь с девочкой, годящейся ему в дочери? А тут еще его мать. Уходит из благополучного, респектабельного дома, уходит от своего мужа, потому что она — в этом Грейсон теперь был уверен — состоит в любовной связи с другим.

Ярость сводила его с ума, бушевала в его крови. Найлз Прескотт скоро заплатит ему за все. И еще он узнает, что задумала его матушка.

Его упорядоченный мир перевернулся с ног на голову, и он растерялся. Невозможность управлять своей жизнью выбивала его из колеи. Он и выжил — то только потому, что рано научился находить смысл в непонятных ему вещах.

Как же мог он допустить, чтобы раз и навсегда установленный им порядок распался на мелкие кусочки?

День Грейсона был заполнен до отказа, и времени на размышления у него не оставалось. Он едва успел купить билеты в концертный зал для своих родителей. Но когда он вошел в кабинет отца, он увидел его стоящим у открытого окна.

— Отец!

Брэдфорд повернулся к нему, и Грейсон сразу понял — что-то случилось.

— Что такое?

— Ты видел свою мать? — спросил Брэдфорд странным, каким-то дребезжащим голосом.

— Нет, я только что вошел. — Грейсон бросил взгляд в сторону лестницы. — Она, полагаю, у себя.

— В таком случае ты полагаешь неверно. Твоей матери нет дома. Ты не знаешь, где она может быть?

Грейсон посмотрел на отца и вспомнил те случаи, когда ему показалось, что он видел свою мать на улице. В наемном экипаже. В доках.

— Понятия не имею, — пожал он плечами, желая защитить ее. Он ее найдет сам. — Она, наверное, в парке или пошла на какое-то незапланированное собрание. — Сунув руку в карман, Грейсон достал билеты. — Это на концерт.

Брэдфорд рассеянно взял билеты.

— Вы будете сидеть рядом с Конрадом и Патрицией в первом ряду. Лучше приехать пораньше.

— Ты считаешь, будет много народу? — Грейсон нахмурился.

— Все билеты проданы. Остались только стоячие. Зал будет набит битком.

Весь Бостон придет посмотреть на это выступление. Но об этом он будет беспокоиться потом. Сначала нужно найти мать. Прежде чем это сделает отец.

Эммелайн вошла в отель «Куинси-Хаус» и, низко опустив вуаль, прошла мимо администратора и направилась к узкой лестнице. Отель представлял собой четырехэтажное здание в центре города, в нем обитали холостяки, жившие здесь постоянно. Женщина, вошедшая в отель, не могла остаться незамеченной, хотя Эммелайн порадовалась, что этот отель не из тех, где ей стали бы задавать вопросы.

Когда она поднялась на третий этаж, у нее от волнения вспотели ладони. Посмотрев налево, потом направо, она пошла вправо по коридору, пока не оказалась перед комнатой номер 3А. Но, подняв руку, чтобы постучать, она замерла в нерешительности. Во рту у нее пересохло.

Она смотрела на давно не ремонтированную, исцарапанную дверь, старательно начищенную заботливой прислугой. Она просто поверить не могла, что пришла сюда. Она сказала себе: «Уходи и не оглядывайся». Но уйти не смогла.

Стук прозвучал резко и торопливо. Дверь распахнулась, на пороге стоял Ричард. Он посмотрел на нее, словно не веря, что она действительно пришла, и чувства его отражались в его глазах.

— Эммелайн, — прошептал он одними губами.

И она поняла, что этот человек действительно любит ее.

Грейсон сидел за своим письменным столом в «Белом лебеде». Вокруг царил хаос. Библиотека была разорена и еще не приведена в порядок. Мебель сдвинута на середину. Со стен еще не сорваны все обои.

Да, здесь царил хаос. Почти такой же, как и в его жизни. Если Софи и была дома, то он об этом не знал. В доме было тихо, как в могиле. Грейсон медленно обвел пальцем краешек хрустального бокала. Он смотрел на бокал и не видел его.

Он обыскал центр города и доки, но никаких следов матери не нашел.

Внимание его привлек какой-то шум. Подняв голову, он увидел Лукаса, с довольным видом обозревавшего беспорядок.

— Кажется, я узнал то, что тебе нужно, — произнес младший из мужчин, протискиваясь по узким проходам из книг и полок.

Грейсон поднялся навстречу брату и смущенно посмотрел на него. Как мог Лукас узнать о матери?

— Один человек, с которым у меня дела в Вене, рассказал мне кое-что.

Грейсон тут же понял, что Лукас говорит о Софи.

— Один мой знакомый поговорил с человеком, который видел выступление Софи здесь, в Бостоне, когда она была маленькой, и в Вене — как раз перед ее возвращением сюда.

— Неужели ее концерты действительно могут ослепить Бостон?

— О, не волнуйся, она его ослепит, но не в том смысле, в каком тебе хотелось бы.

Грейсон провел рукой по черным волосам.

— Проклятие!

Лукас посмотрел на брата и отвел глаза.

— И еще я раздобыл сведения о Найлзе Прескотте… — Грейсон насторожился.

— Вечером накануне того дня, когда нужно было объявить, кому предоставляется право выступить с сольным дебютом, Прескотт изменил имя выступающего.

— И поставил вместо Софи Меган Робертсон! — закончил его мысль Грейсон.

— Да. Очевидно, он делал это не в первый раз, но такое случалось, только когда речь шла о девушках. — Лица у обоих братьев посуровели.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил Лукас. Грейсон встретился с ним глазами.

— Ничего. Предоставь Найлза Прескотта мне.

— Ладно. Но сначала взгляни вот на это. — Лукас протянул брату скромную брошюрку. — Здесь есть все, что тебе нужно знать о концертах Софи.

Но едва Грейсон взял брошюрку, как во входную дверь снова постучали. Решив, что никто брошюрку не должен увидеть, Грейсон положил ее в ящик стола и пошел открывать дверь.

— Мистер Хоторн! — воскликнул, задыхаясь, какой-то человек, словно он долго бежал.

— Хастингс? — удивленно проговорил Грейсон, узнав дворецкого из их дома.

— Горничная вашей матушки нашла вот это на полу, — произнес Хастингс хмуро и протянул Грейсону сложенный листочек. — Я решил, что будет лучше, если я отнесу это вам.

Грейсон понял, что Хастингс сделал выбор между ним и его отцом. Он развернул записку, прочел ее раз, потом второй.

— Что это такое? — спросил Лукас за его спиной. Хастингс широко раскрыл глаза.

— Мистер Хоторн! — растерянно воскликнул он. — Я не знал, что вы здесь.

— Это не важно. Что все это значит?

— Ничего, братишка, — небрежно буркнул Грейсон. Он сам с этим управится.

И, не дожидаясь дальнейших расспросов, он быстро вышел из дома, кипя от возмущения.

Его руки коснулись ее рук, его ладони скользнули по ее коже — легко-легко, только намекая на прикосновение, и задержались у пышного рукава весеннего платья. Она ощутила сладостную, нежную дрожь, пьянящее ощущение, и ей захотелось отдаться ему прямо сейчас.

— Эм, — прошептал он, согревая ей щеку своим дыханием. — Ты прекрасна.

Так это было или нет, но благодаря ему она чувствовала себя молодой и красивой, и ей казалось, что весь мир лежит у ее ног.

Его руки скользнули по ее шее, по ее щекам, запутались в волосах. Несколько осторожных прикосновений к шпилькам — и длинные локоны упали как водопад на плечи и спину Эммелайн. Она ощутила это своей кожей, пряди волос прикасались к ней так же ласково, как и его пальцы.

Ей хотелось других ощущений. Они были ей необходимы, как будто они открывали перед ней другую жизнь.

Вероятно, почувствовав, о чем она думает, Ричард спустил пышные рукава с ее плеч и, пробежав пальцами по нежной шее, скользнул под воротник.

Голова ее запрокинулась, он поцеловал ее в шею, и по телу ее побежали мурашки.

Он был без пиджака и без галстука, и когда он отступил от нее на шаг, ей страшно захотелось прикоснуться к золотистому треугольнику у него на груди.

Но прежде чем она собралась с духом, он повернул ее к себе спиной.

— Смотри, — приказал он.

Подняв голову, она увидела свое отражение в зеркале, стоявшем в углу комнаты. Увиденное удивило ее.

— Ты очень красива.

— Я стара.

— Нет, — прошептал он.

Она зачарованно смотрела, как он наклонил голову и провел губами по ее волосам, положив широкие ладони ей на плечи. В зеркале она видела кого-то, кого не видела уже много лет, — женщину с сияющими глазами, струящимися волосами и улыбкой, изгнавшей возраст с ее лица. А еще она увидела женщину — такую счастливую, что ей захотелось заплакать.

Его руки гладили ее грудь, талию, бедра. Очень нежно он привлек ее к себе.

— Ты понимаешь, как я тебя хочу?

Голос у него был глубокий и низкий, и она поверила его словам.

Она повернулась в его объятиях.

— Я тоже хочу тебя. — Несмотря ни на что, а быть может, именно из-за этого.

Он не ответил и лишь молча смотрел на нее. Сердце у нее билось быстро-быстро, и она знала, что должна отодвинуться — по очень многим причинам. Хотя бы из-за приличий. Из-за того, что она замужем. Но в этот момент он привлек ее к себе еще ближе, и она не отстранилась.

Тогда он ее поцеловал, их губы встретились, его язык хотел проникнуть внутрь. Она открылась ему и задрожала, когда его язык коснулся ее языка.

К ней вернулись ощущения, которые она не испытывала несколько десятков лет, накрыли ее как волна, и она ослабела от желания — и благодарности. Ей хотелось попросить, чтобы он продолжал прикасаться к ней, хотелось заплакать от наслаждения, которое, как она считала, давно утрачено для нее.

Хорошо это или плохо, но она навсегда запомнит этот день и этот поцелуй, и, может быть, она запомнит их лучше, чем те поцелуи, которые она получила от него давно, много лет назад. Потому что теперь это было как дар, как нечто такое, что она никогда больше не испытает.

Он пробежал пальцами по ее спине и снова прижал к себе. Несмотря на возраст, тело у него было мускулистым и сильным, как у юноши.

Он посмотрел на нее в нерешительности, словно давая ей последнюю возможность уйти. Но она не шелохнулась, она храбро встретила его испытующий взгляд, и тогда он снова впился в нее губами.

Этот поцелуй был нежным, но требовательным, и у нее опять мелькнула мысль, что она ждет от него большего, чем простые объятия. Она хотела чувствовать себя любимой, нежно любимой.

Она мечтала, чтобы в этом мире нашелся хоть один человек, который не смотрел бы на нее как на пустое место и дал ей почувствовать, что любит ее и заботится о ней.

И сейчас она поняла, что ей хочется этого больше всего на свете.

Как же она сможет прекратить их встречи?

Эта мысль испугала ее.

Ей казалось, что она старше и мудрее. Разве не так?

Сможет ли она жить в мире с собой, зная, что вела себя непристойно? И не единожды.

Эта мысль опалила ее, у нее захватило дыхание точно так же, как только что от его прикосновения. Ответов у нее не было никаких — кроме одного.

Она заслуживала быть любимой но не человеком, который не был ее мужем. И она отодвинулась. Глаза Ричарда были затуманены страстью.

— Что случилось?

— Я не могу!

Потребовалось какое-то время, чтобы он взял себя в руки. Наконец глубоко вздохнул.

— Эм, я люблю тебя. Ты, конечно, знаешь это.

— Единственное, что я знаю, — что это нехорошо. По крайней мере для меня.

— Твой муж не обращает на тебя внимания! Что плохого в том, чтобы быть с тем, кто тебя любит? — Она смотрела на него.

— Если бы ты действительно любил меня, ты никогда не попросил бы меня поступить бесчестно. Честь существует не только у мужчин, Ричард. У женщин она тоже есть.

— Эммелайн, — прошептал он потрясение.

Но она уже не слушала его. Она пришла в отчаяние от того, что никогда больше не увидится с этим человеком. Она заслужила немного счастья, и она когда-нибудь найдет его.

Но, открыв дверь, она похолодела. Голова у нее закружилась, и она поняла, что прозрение пришло к ней слишком поздно.