Глава 17

Он был близко.

Слишком близко — или недостаточно близко?

Она ощущала жар, исходящий от него, силу, и единственное, что ей хотелось, — это припасть к нему, и пусть он держит ее и никогда не отпускает. Он внимательно смотрел на нее темными глазами, и она чувствовала, что он пытается заглянуть ей в душу. И она уже готова была позволить ему сделать это, но передумала.

Она закрыла глаза и отвернулась.

— Мне не нужно видеть ваши глаза, чтобы понять, — прошептал он, как всегда, обо всем догадавшись. — Ведь мы созданы друг для друга.

Она резко вскинула голову.

— Вы действительно так думаете?

Слова Меган все еще не выходили у нее из головы.

— Да.

Такой добрый, такой ласковый.

Ей хотелось закричать от отчаяния.

— Но это невозможно!

— Почему? Скажите: почему? Потому что ваша мать была в связи с другим человеком?

От этих слов у нее перехватило дыхание. Ей показалось, что она сейчас задохнется.

— Не смейте обвинять мою мать! — с трудом выговорила она.

Но ведь это было?

Эта мысль явилась совершенно неожиданно, и Софи решительно подавила ее. Она любила мать. Скучала по ней. Очень ценила все, что та для нее сделала.

— Тогда почему? — настаивал он.

— Потому что я видела вас с Меган! — От его ласковости не осталось и следа,

— О чем вы говорите? — угрожающе спросив он..

— Я видела вас с Меган, когда вы жили в мансарде в Кембридже.

Она увидела, как на лице его сменялись удивление, отчаяние и сожаление.

— В тот вечер, когда вы узнали, где я живу, — прошептал он, как будто размышлял вслух.

— Я пришла по вашей записке.

— Какой записке?

— После того как умерла моя мама, вы прислали записку, чтобы я пришла к вам. — Она сказала это таким тоном, как если бы все это происходило не с ней. — Вы были мне нужны, и тогда я получила вашу записку. Я еще, помню, порадовалась этому совпадению… Но когда я пришла, там оказалась Меган…

— Какая же она сволочь! — воскликнул он. — Я никаких записок не посылал.

Эти слова отозвались в ее голове барабанным боем. Горло у нее сжалось, в глазах потемнело.

— Какое имеет значение, кто послал записку? — воскликнула она. — Она ласкала вас. Я видела!

— Она не ласкала меня, Софи.

— Вы были голым!

— Я вышел из ванны, а она оказалась в моей комнате.

— И вы явно хотели ее. Вы не можете этого отрицать! — Его губы вытянулись в тонкую линию.

— Я мужчина, — проговорил он холодно, твердо и отчетливо. — Господи, она всего лишь протянула руку и дотронулась до меня. Я был один. И я был молод.

Софи резко отвернулась, вспомнив, какой он был твердый. И его глаза, темные, страстные, напряженные, в тот момент, когда эта женщина шарила по его телу, брала в руки, гладила. Она тогда окаменела, наблюдая с отвращением за тем, что происходит, она была поражена, но не могла отвести взгляд. А Меган подняла глаза и увидела ее. И улыбнулась торжествующей улыбкой!

И тогда Софи молча попятилась, а выйдя на улицу, побежала.

— Вы считаете, что ваше одиночество и молодость все оправдывают?

— Все оправдывает то, что я ее выгнал.

Она заморгала и наморщила лоб.

— Да, она пришла ко мне. Но я выгнал ее, Софи. — Она круто повернулась и посмотрела на него. Она никогда еще не видела его лицо таким серьезным.

— В моей жизни были женщины. Этого я не стану отрицать. Но неужели вы способны подумать, что я мог связаться с женщиной, которая заставила вас страдать?

Голова у нее пошла кругом. Она не верила своим ушам.

— Что вы говорите?

— То, что вы слышали.

Он не был любовником Меган?

Она уставилась на него с гулко бьющимся сердцем и с трудом удержалась, чтобы не прильнуть к его широкой груди. Но она решила сначала все проанализировать, а уж потом… Он не был любовником Меган!

Эта мысль пронзила ее как молния. Он не предал ее с той, которая отравляла ей жизнь.

Выходит, самой большой ее ошибкой было ее недоверие к нему. Но она поняла это слишком поздно.

Теперь уже ничего не исправишь. Она попробовала высвободиться из его рук.

Но он прижал ее к себе.

— Перестаньте! С тех пор как умерла ваша мать, вы только и делаете, что убегаете!

Рыдание сжало ей горло, и она оттолкнула Грейсона. Но он поудобнее устроил ее у себя на коленях.

Она расплакалась. Слезы, для которых было так много причин, оставляли горячую дорожку на ее щеках.

— Я вас ненавижу, — проговорила она всхлипывая.

— Неправда, — улыбнулся он, вытирая слезы с ее щек. — Вы сходите из-за меня с ума. А может быть, и из-за самой себя тоже.

Теперь она рыдала взахлеб. Стена рухнула, она бросилась в его объятия, с такой силой вцепившись в него, как будто только в нем было ее спасение.

— Мне жаль. Мне так жаль! — рыдала она.

Они припали друг к другу, точно две половинки одного целого, так что места для размышлений больше не было — только для ощущений.

Слезы ее были горячие, он стер их поцелуями, взяв в ладони ее лицо, затем запустил пальцы ей в волосы и запутался в длинных прядях, которые недавно с такой нежностью расчесывал.

Его руки скользнули под толстую ткань; пояс, которым был завязан халат, развязался, когда он провел руками по ее бокам, обхватил груди и обвел пальцами вокруг сосков. Низкий стон хотел сорваться с ее губ, но она сглотнула его, глубоко вздохнув, а его руки переместились вниз, к ее животу, и вот уже его пальцы гладят тугие завитки между ее ног. Теперь она больше не могла сдерживать стоны.

Они как будто сошли с ума, лаская друг друга так неистово, как если бы завтра им предстояло разлучиться навеки. Он провел руками по ее бедрам, и она изумилась, когда огонь желания опалил ее тело.

Они упали на пол, халат соскользнул с ее плеч, и она растворилась в его объятиях.

У нее мелькнула мысль, что она должна что-то доказать — самой себе, ему. О прошлом. Заставить его что-то понять — или понять самой.

Но мысль не задержалась в ее голове, она улетела прочь, и осталась только любовь. Сегодня она будет любить его. Один раз. Чтобы сохранить это в памяти как самое дорогое воспоминание.

Он поднял ее с ковра и понес на кровать. Тут он удивил ее, потому что, опустив ее на мягкий матрас, сам не лег рядом.

— Боже мой, Софи, если я не уйду сейчас, я уже не смогу уйти! — Он выговорил эти слова так, словно отрывал от себя кусок сердца. — Но ведь мы скоро поженимся, и тогда я буду тебя ласкать. Долго, медленно, сладко.

Она сплела руки у него на шее и ответила ему не словами, а нежным поцелуем.

Он застонал, когда ее губы прижались к его губам, иона почувствовала, что он готов сдаться.

Испустив низкий алчный рык, он упал рядом с ней.

— Ты заставила меня утратить контроль над собой, — проговорил он с упреком, хрипло дыша.

Мягкая ткань его вечерней рубашки легко коснулась ее грудей, кончики их затвердели, и она подалась к нему.

Дождь стучал в окна, точно барабаны дикарей. Душа Софи трепетала, а тело пылало так, как будто его сжигал сладкий огонь.

Она знала, что будет принадлежать ему, и мечтала об этом мгновении.

Веки ее затрепетали, когда он нежно раздвинул ей ноги длинными сильными пальцами.

Она охнула, когда его палец скользнул внутрь, обрисовав окружность, и закричала от наслаждения. И, больше не в силах сдерживаться, выгнулась ему навстречу.

Она обезумела, она жаждала чего-то такого, что не могла определить словами. Но когда она в отчаянии застонала и задвигала бедрами, он остановил ее.

— Еще не время, — пробормотал он, лаская ее, то глубоко, то нежно поглаживая ее интимное место.

— Грейсон! — прошептала она.

— Да, дорогая? — ласково отозвался он. — Я здесь. — Ее тело жаждало его и томилось от этой жажды. Но вдруг она оттолкнула его от себя.

— Что случилось?

Она встала на колени и смело взялась за его рубашку.

— Я хочу тебя, — крикнула она, — целиком! Не нужно так долго подготавливать меня. Я хочу, чтобы мы вместе узнали, что такое любовь.

— Господи, — прошептал он еле слышно.

С грацией пантеры он отшвырнул рубашку, и пальцы Софи пробежали вверх по его мускулистой спине. Софи обвилась вокруг него, и казалось, нет такой силы, которая могла бы вырвать ее из его нежных объятий.

Она слилась с ним, она хотела ощущать его, ощущать это тело, самой природой созданное для нее. Она любила этого человека и хотела знать о нем все.

И когда она подумала, что больше не выдержит ни одной минуты, он опустился между ее ног. Он поднял ее колени и прижался к ее потаенному месту, теребя его и поглаживая, пока она не закричала от страсти. И тогда он со стоном вошел в нее.

У нее перехватило дыхание, и время, казалось, остановилось, и были только они двое, и впереди у них была вся жизнь. Но вдруг он замер и удивленно посмотрел ей в глаза. Бесполезно было скрывать правду. Она не была невинна.

— Софи, — выдохнул он, и на лице его отразилось потрясение.

Она не ответила, просто не могла. Она только притянула его к себе.

— Люби меня, Грейсон, — прошептала она, двигаясь под ним, пока он не застонал и не начал двигаться в ней, медленно, упорно, настойчиво. То были сладостные, сводящие с ума ласки, пока они оба не содрогнулись в экстазе.

Потом она лежала в его объятиях, руки и ноги их были переплетены. Короткое мгновение совершенного блаженства.

Она старалась ни о чем не думать. Ей хотелось насладиться этим драгоценным моментом, запомнить его навсегда. Но минуты шли, и реальность окутывала их все плотнее и плотнее с каждым словом, не произнесенным Грейсоном.

Сердце ее гулко забилось от нарастающего отчаяния. Она знала, чем все кончится, но не могла примириться с этой потерей…

Она высвободилась из его объятий, пытаясь сдержать жаркие, жгучие слезы. И, как в тот день в холле «Белого лебедя», он молча отвернулся. И опустил ноги на ковер. Она, изогнувшись, посмотрела на него. Лицо его застыло, взгляд был устремлен в пустоту.

Ей хотелось заплакать, но это ведь не могло ей помочь. Помочь может только сила. Только бравада. Кому, как не ей, знать об этом.

— Теперь вы понимаете, почему мы не можем пожениться, — проговорила она, стараясь, чтобы голос ее не дрожал. — Потому что правда заключается в том, что Найлз Прескотт занимался любовью со мной, а не с моей матерью.

Глава 18

В спальне повисла оглушительная тишина. Софи не могла определить, что выражает лицо Грейсона — потрясение возмущение, отчаяние?

Ей было очень жарко, несмотря на то что теперь, когда огонь в камине догорел, в комнате похолодало. Голова у нее кружилась, тело сотрясали судороги. Нужно уйти. Но Грейсон удивил ее. Он схватил ее за руку и посмотрел на их сплетенные пальцы, а потом поднял голову и встретился с ней глазами.

— Что вы говорите? — спросил он с трудом выговаривая каждый слог.

— Вы меня слышали, Грейсон, — спокойно и с отвращением к своим словам ответила она.

Он медленно покачал головой, словно не верил в то, что она сказала.

— У вас была связь с Найлзом Прескоттом? С человеком, который годится вам в отцы?

Она не могла ни двигаться, ни говорить.

— Софи, да объясните же! — Голос его звучал грубо, напряженно.

— Да! Ну и что? Да, у меня была связь с Найлзом Прескоттом.

Он сжал ее руку до боли.

— Скажите, что он взял вас силой, и он мне заплатит за это!

Она вспыхнула и, закрыв глаза, увидела ту давнишнюю ночь. Силой? Разве Найлз Прескотт взял ее силой? Он сказал ей, что она сама виновата. Разве не так?

— Нет, это не было насилие, — произнесла она помертвевшими губами.

На лице его выразилось недоумение.

— Тогда почему? Потому что вы решили, что у меня роман с Меган? Вы хотели мне отплатить? — Она вскинула голову:

— Нет! Конечно, нет!

Но как же, дать ему понять, когда она сама едва понимает, как все это могло случиться?

— Тогда зачем вы с ним спали?

Она подняла голову и увидела в зеркале свое отражение — распухшие от ласк губы, спутанные волосы, побледневшее лицо и отчаяние в глазах. Дрожащими руками она подняла с пола халат и закуталась в него.

— Ответьте мне, Софи.

— Что вы хотите, чтобы я сказала? Что я была дурочкой, что я совершила ошибку? Могу ответить и так, если вы от этого почувствуете себя счастливым. Или вы хотите, чтобы я рассказала вам, как моя мать, которая вчера еще смеялась и строила всякие планы, назавтра умерла от инфлюэнцы? — За месяц до ее восемнадцатого дня рождения внезапно не стало ее матери, а отец, потрясенный горем, забыл о своей дочери. — Или вы хотите услышать, как Патриция появилась в нашем доме, чтобы ухаживать за моей умирающей матерью и в результате спустя месяц с небольшим после ее смерти стала женой моего отца?

Глаза у Грейсона сузились. Он обдумывал ее слова.

— Какое это имеет отношение к Найлзу Прескотту?

Плечи ее поникли, когда она вспомнила те дни, когда пыталась увидеться с отцом, пыталась пробиться сквозь его горе, а Патриция не пускала ее к нему.

— Он тут ни при чем, — прошептала она, поворачиваясь к окну. — И в то же время при всем.

Как объяснить Грейсону, что она была страшно одинока? Что она получила записку и решила, что это от него, — когда он больше всего был ей нужен. С какой надеждой бросилась она к нему — и обнаружила там Меган, нагло ласкавшую его.

Убежав из мансарды, она пошла в музыкальную школу, чтобы забыться за виолончелью. Там оказался Найлз Прескотт, очень добрый, друг ее матери, он обнимал ее, пока она плакала. Но утешения Найлза скоро перешли в нечто иное.

Софи почувствовала, как в ней нарастает раздражение. Стыд. Недоверие. Потребность забыть все как дурной сон, пусть даже спустя столько лет.

Сколько раз она спрашивала себя: как это могло случиться? Но ответа найти не могла. Или это случилось потому, что она была так неопытна? Глупа? Отчаянно хотела быть любимой?

Но объяснение ничего не значит. Произошло только то что она сошлась с мужчиной. А потом он нанес ей смертельный удар — отдал сольный дебют Меган. За один-единственный месяц она потеряла все. Мать, свои мечты и возможность выйти замуж за любимого человека.

И эта череда неправильных поступков и ошибок полностью перевернула ее жизнь.

— Ни при чем и при всем? — переспросил Грейсон. — Вы считаете, что этого объяснения достаточно? Она встретилась с ним глазами.

— Я ничего не могу сказать такого, что изменило бы реальное положение вещей. Вам нужно то же, что и любому викторианцу. Безупречную, девственную невесту. Вы будете это отрицать?

Он смотрел на нее, не говоря ни слова.

Резко втянув воздух, чтобы сдержать слезы, она размеренным шагом подошла к письменному столу и, достав перо и бумагу, дрожащими руками нацарапала несколько слов.

Грейсон смотрел в окно и удивился, когда Софи вдруг предстала перед ним. Возмущение его улеглось, и он теперь казался шестнадцатилетним юношей, которого незаслуженно обидели. И сбили с толку. Ей страшно хотелось притянуть к себе его голову. Но он уже не мальчик, он мужчина — и она ему не нужна.

— Подпишите это, Грейсон, — попросила Софи, держа перед ним листок бумаги.

Он машинально прочел написанное. Глаза его сузились, и он удивленно взглянул на нее.

— Вы понимаете, что этим вы разрываете помолвку? — проговорил он растерянно, не понимая, чему верить и как вообще верить чему бы то ни было в этом мире, который восстал против него.

— Так будет лучше, — небрежно бросила она, хотя сердце ее разрывалось на части.

Он смотрел на лист бумаги и не знал, что с ним делать. Испугавшись, что он сейчас просто разорвет его, она поспешно добавила:

— И я хочу получить обратно «Белого лебедя», здесь об этом тоже написано.

Он поднял голову и рассеянно посмотрел на нее.

— О чем вы говорите? — Он никак не мог взять в толк, что она от него требует.

— Дом принадлежит мне, Грейсон, — отчеканила она. — Моему отцу не следовало продавать его.

И вот тут его смятение и мучительная боль сменились такой яростью, что Софи отшатнулась. Она посмотрела ему в глаза — лучше бы она этого не делала! — его глаза полыхали ненавистью. Неужели можно вот так сразу разлюбить? Так быстро. Или сильные чувства всегда так быстро меняются? Быстро и бесповоротно?

— Черт бы вас побрал! — выругался он. — Так вот о чем вы беспокоились все это время! О «Белом лебеде».

Он вырвал у нее из рук перо и бумагу и яростным движением что-то написал внизу. Потом поставил свое имя, отшвырнул ручку, она звякнула, и чернила брызнули на стол, как черно-синие слезы.

— Вот, получайте, что хотели! Ваш дом и вашу свободу.

Свободу. Она не могла говорить, потому что отчаяние сжало ей горло. Она была так поглощена борьбой, что уже и забыла, из-за чего, собственно, борется. Свобода. Но свобода от единственного человека, которого она любит и без которого не может жить.

Эта истина ударила ее как молния — а ведь она столько лет гнала ее от себя! Она всю жизнь любила того, кто не отвечал ей любовью. Потому что он всю жизнь искал совершенства. Требовал его от своего отца, от семьи Хоторн и больше всего от самого себя, благодаря чему и стал тем человеком, которого она смогла полюбить.

Его молчание и подпись на документе кричали об этой истине.

Наконец Грейсон встал, молча оделся и так же молча направился к двери. Дойдя до порога, остановился и обернулся. Его темные глаза были неподвижны и пусты, словно он потерял самое дорогое, что у него было в жизни.

— Что бы вы там ни думали, у меня никогда не было намерений посадить вас в клетку. Я хотел только, чтобы вы стали моей женой.

Он ушел, дверь за ним закрылась навсегда, и Софи осталась одна, прижав руку к своему разбитому на мелкие осколки сердцу.

Грейсон открыл дверь «Найтингейлз гейт». В мгновение ока перед ним вырос Брут, в глазах его было написано твердое решение не пускать на порог незваного гостя. Но, увидев брата своего хозяина, он отступил в сторону.

Грейсон знал, что его младший брат занимается разными темными делишками. Но именно это привело его сюда в эту ночь.

— Я хочу, чтобы ты разузнал все, что можно, о Софи, — заявил он без всяких вступлений, входя в обитый плюшем кабинет Лукаса на втором этаже. Брут бежал следом за ним, похожий на грустного мастифа.

— Простите, хозяин. Он не дал мне доложить о нем. Лукас, усмехаясь, переводил взгляд с одного на другого. Потом взмахом руки отослал своего помощника.

— Тебе и впрямь не стоило так поступать с ним, — начал Лукас с насмешливой суровостью. — Брут никак не может привыкнуть к твоей манере врываться без доклада. Ты не даешь ему возможности выполнять свои обязанности так, как он их понимает.

— Я пришел не для того, чтобы обмениваться с ним любезностями.

Лукас усмехнулся:

— Это я вижу. Ты хочешь, чтобы я покопался в прошлом твоей нареченной?

Грейсон все еще был настолько ошеломлен, разъярен, разочарован, что на вопрос брата смог лишь ответить одним словом:

— Да.

— Значите бракосочетание на мази?

— Проклятие! — Грейсон провел рукой по волосам, все еще испытывая удивление перед абсурдностью открывшейся ему истины. — Бракосочетания не будет.

Он прижал пальцы к вискам. Она спала с другим — вот истина, в которую он не мог — и не хотел — верить, несмотря на то что она сама весьма откровенно сообщила ему об этом. Винить оставалось лишь самого себя.

— Только не говори, что благопристойнейший Грейсон Хоторн узнал, что его будущая жена малость неполноценна.

— Полегче, братишка. Я не настроен шутить.

— Да, — со спокойной задумчивостью протянул Лукас. — Похоже, что так. Ну что ж, говори, что именно тебе хотелось бы узнать.

— Все, что сумеешь найти. А заодно поинтересуйся и Найлзом Прескоттом. Лукас выгнул бровь.

— Не спрашивай, — остановил его Грейсон. — Просто узнай, что сможешь, об этом человеке. Я хочу знать, откуда он, как получил свое место. — Он посмотрел брату в глаза. — Я хочу знать все, вплоть до того, какие напитки он предпочитает пить по утрам.

— А ты не хочешь сказать мне, из-за чего весь этот сыр-бор?

— Скажем так — я в конце концов прислушался к тому, о чем Софи говорила мне неоднократно. Что-то изменилось в последнее время, и мне хочется узнать, что происходит, не дожидаясь, когда она выйдет на сцену концертного зала.

— Считай, что все сделано. Что-нибудь еще?

— Это все.

Преодолев отчаяние, он обрадовался охватившей его примитивной ярости, внезапно вспыхнувшей и запульсировавшей в жилах. Ярость — чувство, которое ему хорошо знакомо.

Глава 19

Чтобы не думать о последних событиях, Софи решила заняться оборудованием музыкальной комнаты. Она набросала план и стала обдумывать его детали. Но мысли о случившемся не оставляли ее в покое.

Целых пять лет она строила свою новую жизнь. Четыре года она занималась в престижной музыкальной школе в Германии, а следующие шесть месяцев привыкала к самостоятельности. Она обзавелась свитой, отбирая для этой цели людей с большой тщательностью, потом продумала наряды для концертов и манеру выступления, в результате чего у нее появились сотни поклонников. И вот теперь ее с трудом налаженная жизнь разлетелась вдребезги.

Грейсон узнал ее тайну.

Пять лет ей отчаянно хотелось вернуться к тому моменту, который разделил ее жизнь на «до» и «после». Она хотела вернуться в тот день, чтобы прожить его по-другому. И тогда бы Грейсон — это воплощенное совершенство! — не отбросил ее в сторону как ненужную вещь.

До конца своих дней она не забудет, какое было у него лицо, когда он понял, что она не девушка. Лицо человека, которого предали.

Постепенно чувство вины в ее душе начало сменяться возмущением. И это новорожденное чувство удивляло ее, ведь столько лет она испытывала только вину и желание забыть о прошлом.

Она посмотрела в залитое дождем окно и увидела Найлза Прескотта в сдвинутой набок шляпе. Из-под его элегантного пальто выглядывала узкая полоска шерстяного кашне, трость была щеголевато засунута под мышку. И впервые за эти пять лет Софи почувствовала, как в ней поднимается ненависть.

Она не стала ждать, пока он постучит. Она вышла в холл и распахнула дверь. Увидев ее, он удивленно поднял бровь.

— Означает ли это, что вы намерены впустить меня в дом? — спросил он с добродушной улыбкой, не замечая кипящей в ней ярости.

— Да, — напряженным голосом произнесла она. — Вы не могли выбрать лучшего времени для визита.

Он вошел в дом с самодовольным видом. Потом сунул руку в карман и вытащил оттуда конверт. Но рука его замерла при звуке захлопнувшейся двери.

— Что это такое? — спросила она.

— Аванс, который причитается вам за концерт. — Улыбка его стала неуверенной, когда он вгляделся в ее лицо. — Пожалуй, я лучше зайду в другой раз.

Она выхватила у него конверт.

— Не стоит.

Она заглянула внутрь с гулко бьющимся сердцем. Деньги. Господи, сделай так, чтобы их хватило на дорогу до Европы!

Но цифра, написанная на банковском чеке, составляла лишь половину того, что ей было нужно.

Она ощутила дурноту, злость, возмущение. На Найлза. На себя. На Грейсона.

Дыхание с шипением вырвалось из ее груди.

— Я пойду, — заторопился Найлз. Она взглядом пригвоздила его к месту.

— Не спешите! Пришло время нам поговорить.

— У меня назначена встреча.

— Подождет. Я убегаю от этого разговора вот уже пять лет. Я устала убегать. Скажите: почему?

— Что — почему? — Он неловко переступил с ноги на ногу.

— Почему вы не дали мне тогда сольного дебюта? — Плечи Найлза поднялись в праведном возмущении.

— Вы не очень-то годились для него!

— Ложь.

Его удивление вспыхнуло, как пламя свечи, и губы вытянулись в узкую линию, словно он тоже готовился к этому моменту.

— Вы были необузданной и недисциплинированной девчонкой. Какая леди станет ходить по городу в позднее время без сопровождения? Леди, не имеющая понятия о морали, разумеется, не заслуживает престижного сольного выступления в концертном зале.

— А каким нужно быть мужчиной, чтобы соблазнить такую леди?

На щеках его вспыхнул румянец.

— Пусть я была необузданной и недисциплинированной, — продолжала она, — но я была невинна. Он угрожающе сдвинул брови.

— Я слышал, что теперь вы не так невинны. Возможно, американская публика не многое знает о вас, но я-то знаю. Я слышал о ваших концертах. Вы ведете себя так же возмутительно, как и в детстве. Но я хранил этот секретик про себя. Бостон достаточно скоро узнает о том, какого рода концерты вы даете. Мне интересно посмотреть, что подумают люди, когда увидят своими глазами то, о чем пока узнают лишь из газет и сплетен.

Она напряглась, как будто получила удар в солнечное сплетение.

— Вы предложили мне выступить только для того, чтобы меня освистали?

Он резко и коротко засмеялся.

— Может быть, тогда Бостон забудет, как ужасно было выступление Меган. — С каждым словом его голос звучал все увереннее. — Может быть, тогда они забудут, что вы должны были получить сольный дебют. Может быть, тогда они поймут, что вы его не заслуживали. Вы ничуть не лучше множества девушек, которые полагают, что можно проложить себе дорогу дешевым кокетством. Я разгадал вас!

Сознание, что он использовал ее, а потом отшвырнул, ударило Софи прямо в сердце.

Взгляды их скрестились, и он усмехнулся.

— И теперь вы покажете Бостону, что понятия не имеете о хорошей музыке, а уж тем более о Бахе.

Выйдя из здания суда, Грейсон направился в свою контору в «Белом лебеде». Нужно было наверстать потерянное время. Уже не раз его давнишние клиенты выражали озабоченность тем, что он не занимается делами. Никогда еще он не был так выбит из колеи. Но, увидев на обочине тротуара грузовую повозку, он замер на месте.

«Перевозка мебели. Лучшие в своем деле». Он бросился в дом, но там ему пришлось отскочить в сторону, потому что два коренастых человека тащили куда-то книжные полки.

Его книжные полки.

— Что за черт! — пробормотал он. Он остановил носильщиков.

— Что это вы делаете?

Тот, кто шел впереди, ухмыльнулся:

— Да вот, передвигаем.

— Зачем?

Тот пожал плечами:

— Не знаю. Спросите об этом хозяйку.

И они, поставив полки в его контору, вернулись в библиотеку, чтобы взять оттуда шкаф из орехового дерева.

Грейсон отправился искать хозяйку.

Он нашел ее в библиотеке. Услышав его голос, она повернулась к нему. Они сверлили друг друга взглядами, и все их невысказанные мысли повисли, мерцая в воздухе.

Он увидел в ее глазах ненависть, их золотисто-коричневый цвет потемнел, и зеленых крапинок не было видно. Она стояла и смотрела на него, и ему показалось, что она хочет что-то сказать. Но она равнодушно повернулась к окну.

— Что вы делаете? — сердито спросил он. Она пожала плечами.