Ли Бо
      В переводе В.М.Алексеева {x}
      СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ, ВОСПЕВАЮЩИЕ ПРИРОДУ {xx}
      {x Примечания к произведениям Ли Бо, представленным в настоящем отделе, выполнены переводчиком. - Прим. ред.}
      {xx Воспроизводится по изданию: Стихотворения в прозе поэта Ли Бо, воспевающие природу. Пер. с кит. - ЗВОРАО. Т. хх (1910).- Прим. ред.}
      I
      Мне жаль последних дней весны!
      Как это случается, что небо опять велит Северному Ковшу предузнать весну и повернуть рукоять свою вновь на восток?
      Весна! Лазурные тона волнующихся вод... Красный аромат орхидеевых куп... Поднимись куда-нибудь повыше и гляди вдаль... Разом и полностью обнимет глаз твой и безбрежную ширь моря и тончайшую неуловимость туч. Душа в уносящем порыве готова замереть. По щекам бегут слезы целыми потоками.
      Пою о легком чистом ветерке и о волнах Цан-лан... Любовно мечтаю об озере Дунтхин. Вздыхаю по стране рек Сяо и Сян. Но какая бодрая легкость в моей душе! Она вместе с весенним дуновением ветерка вздымается и куда-то летит!
      Да! Вздымается она и куда-то летит! А думе моей нет предела. Я так поглощен созерцанием этого прекрасного времени года, что не могу рассеять настроения. Вся равнина заросла - и что за роскошные цвета и узоры! Но, травы ароматные! Люблю вас и жалею. Жалею так, как будто острый нож вонзается мне в сердце! Ведь это последние дни весны... Конец последних дней весны! Мне жаль их! Охватывает меня скорбь, и скорбь не малая!
      Моя мысль летит. На излучине (реки) Хань, у берегов стремнин (реки) Сян, беру в руки волшебно красивые цветы - и все не могу превозмочь своей думы. Вот я на северных склонах гор Сянь и думаю о тех эпических женщинах, гулявших здесь по берегу реки Хань. Вот я на южной полосе (реки) Сян и тоскую душой о погибших здесь дочерях государя Яо. Чувство обиды за них ужасно, беспредельно. Им полна вся душа моя. Глаз уходит в пространство и теряется. Тоска подступает к сердцу беспорядочным наплывом. Вот я на реке Цзи, где даю простор чувству, воспетому в одах царства Вэй... Вот я в "Башне Туч", где меня, как некогда известного Чуского князя, охватывает сон, сладостный, волшебный.
      Каждый год та же картина. Приходит весна - распускаются цветы. Но вот цветам конец - и весне смена. Быстро, быстро мчит свои воды длинная река. Слежу взором за бегом ее волн и мысленно провожаю их туда на восток, до самого моря. Увы! Также и весна - она не остается у нас, раз ее время проходит... Вот уже совсем скоро природа повеет дряхлою старостью. И как досадно мне, что нельзя перекинуть по лазоревому небу какой-нибудь длиннейший канат, чтобы привязать им летящее к закату белое светило!
      Есть некий человек, близкий моему чувству. Он покидает юг и идет на запад, в страну древней Цинь. Гляжу я, как застилают путь блуждающие в воздухе цветочные ивовые нити. Они сплетаются в сеть, чтобы ею поймать весенний свет и удержать (до конца весны) человека. Погружаюсь в стих - и песнь моя жалобна. Разлука с тобой ранит мое сердце и делает мои шаги нерешительными. Я провожаю тебя в дальний путь. Гляжу на небо - и вижу, как несется караван гусей, постепенно тая вдали. Пьянею грустью у плакучей ивы. Даю тебе на прощанье ее гибкую, мягкую ветвь и с нею чувство крепкой дружбы. Гляжу - не нагляжусь на тебя, государь мой, и горестно вздыхаю. Брызжут внезапными потоками из глаз моих слезы... о, как зол я на эту преходящую красочность весны! Вот уже далеко ты. Поручаю тень твою ясной луне. Провожаю тебя, государь мой, на край света.
      II
      Весенняя грусть
      Вернулся восточный ветерок. Вижу, как зеленеет трава и понимаю, что пришла весна. Водные потоки пришли в смятение. Плакучая ива мягко веет своими длинными ветвями. Какая грусть для человека в этом ее движении!
      Прекрасный, ласковый, лазоревый небесный свет. Ароматный, свежий, зеленоватый морской воздух. Яркие краски по изумруду, уходящая в даль полуясной пеленой - вот какова стала земля! Тучки нежно реют в вышине одна другой свежее. Сплошными потоками бегут бурные воды. Падает взор мой на мох, растущий у ручья. Как легки и проворны его движения по ветру! Вот закрутилась дымка блуждающих в воздухе нитей... Гляжу, и душа моя хочет вырваться и закружиться вместе с ними. О, этот воздух и свет! Я пьянею от вас! Пьянею - и погружаюсь в грусть.
      Тот, кто прислушивался к бегущей с высот Луны воде и звукам страны Цинь; тот, кто внимал обезьяньему крику на берегах Янцзы и напевам страны Ба; та знаменитая красавица Ван Чжао-цзюнь, которая видела пред собой последнюю ("Яшмовую") заставу родной земли; тот славный Чуский поэт, воспевший (равнодушный) кленовый лес, о, эти люди знали, что такое грусть! Вот и я, если поднимусь куда-нибудь повыше и гляну вдаль, то, вспоминая их, чувствую острую боль тоски, пронизывающей меня до костей, ранящей меня прямо в сердце.
      Душа человека волной бурлит, когда приходит весна. Однако, есть и грусть весенняя, грусть, которая - ровно падающий снег - вносит в нашу душу смятение. Но и грусть и радость, в бесчисленной толпе человеческих ощущений, как-то одновременно пробуждаются и единятся на этом ароматном празднике природы!
      Что, если есть у меня один человек далеко там, на берегах р. Сян? Тучи разделяют нас, и нет возможности свидеться. Над малой волной лью я слезы разлуки и ей, уходящей на восток, наказываю передать другу мой душевный, любящий привет.
      О, если б мне ухватить, задержать этот весенний свет, не дать ему исчезнуть! Я подарил бы его тебе, прекрасный, далекий друг!
      III
      Ясная осень. Скорбные строфы
      Поднимаюсь на гору Цзю-и. Гляжу на чистые реки. Трехсторонний Сян мчит свои воды, струит холодом, отдаваясь морю. Тучи вторгаются в осеннюю природу и застилают небо... Я теперь (на чужбине) в странах Цзин и У, и несчетные тысячи верст трудного, лишь птицам ведомого пути отделяют меня от родимых мест.
      Сейчас вечернее солнце своим полудиском сияет по острову и хочет зайти. Чистое озеро начинает блестеть - это луна восходит там, над далеким морем. Я погружаюсь всей думой в мощную красоту осенней природы. Смутно мечтаю о (северной) Янь, ищу глазами, где (южный) Юе.
      Опадает лотос. Река подернулась осенними красками. Долгий, долгий ветер... Длинная, длинная ночь! Хотелось бы невероятного... Лететь к океану и помечтать у берегов его... Поймать у острова в синем море шесть чудовищ да нет такой длинной уды! Ласкаю рукой волнующуюся стихию и еще глубже предаюсь скорби.
      Ах, уйду я! Ах, уйду я! Оставаться на людях больше невмоготу. Там, в волшебной стране Пхынлай, я буду себе рвать траву бессмертия!
      IV {*}
      Весенняя ночь и пир во фруктовом саду
      {* Чтобы дать более полное представление о поэзии Ли Бо такого рода, я привожу здесь еще одно из вдохновенных его произведений, которое также причисляю к стихотворениям в прозе, хотя оно и не написано в стиле фу, как предыдущие. - В. А.}
      Посвящение к нашим стихам
      Слушайте! Небо с землей - это для живой твари какой-то постоялый двор. А солнце и луна, свет и тьма? Ведь это лишь гости, безостановочно проходящие по сотням веков... Да и вся наша жизнь, беспочвенно плавающая по какой-то поверхности, есть нечто вроде сна. Много ль в ней радостных минут?
      Помните? - Люди прошлых времен порой брали в руки по свече и устраивали прогулки ночью. Уже и в этом был великий смысл. Что же сказать мне о сегодняшней ночи, когда животворная весна прельщает нас своею природой, закутанной в дымку; когда мир - громада собою дает нам поэтическую речь; когда, собравшись здесь, в душистом фруктовом саду, мы предаемся радости братского, самой природой лелеемого единения?
      О братья мои младшие! Все вы талантливые, утонченные люди. Каждый из вас Сехойлянь. Один только я своими ритмами и песнями, к стыду своему, не могу быть для вас Канлэским маркизом.
      Пусть так, но тихое, безмолвное наслаждение этою чудной природой для нас еще не все. Высокий полет наших речей стал еще светлее, еще чище, еще отвлеченнее. Открываем волшебный пир, рассаживаясь в цветах. Вот запорхали наши чарки, и пьянит нас луна...
      Слушайте, если мы сейчас же не приступим к стихам, то в чем же выразим мы свои красивые, тонкие мысли? И пусть тот, которому стих не удастся, будет наказан числом чарок, полагающимся по ритуалу той, помните, компании, что собиралась в былое время в саду "Золотой Долины".
      Приложение к "Стихотворениям в прозе" {*}
      В весеннюю ночь пируем в саду,
      где персик и слива цветут
      К нашим стихам
      Смотрите, небо и земля - они гостиница для всей тьмы тем живых!
      А свет и тьма - лишь гости, что пройдут по сотням лет-веков. И наша жизнь - наплыв, что сон! А радостью живем, ну, много ль мы?
      Древний поэт брал в руки свечу и с нею гулял по ночам. Большой был в этом смысл! Тем более - сейчас, когда весна в разгаре, зовет меня одетой в мглу красой, и мир - великий ком - мне в дар свою поэзию дает.
      Собрались мы в душистый сад под персики и сливы, и дело радости по небом установленным законам в семье людей мы исполняем здесь.
      Вы, младшие в искусстве, гениальны! Вы все, что младший брат поэта Се Хой-лянь. А я как стихотворец сам стыжусь, что я для вас не старший брат, поэт Канлэ.
      Мы продолжаем наслаждаться уединеньем нашим, и наша речь возвышенною стала и к отвлеченной чистоте теперь идет.
      Мы открываем волшебный свой пир, сидя среди цветов. Порхать мы пускаем пернатые чарки, пьянея под луной.
      Но без изящного стиха в чем выразить свою прекрасную мечту? Когда же у кого из нас не выйдет стих, его накажем мы вином, согласно счету в "Золотой долине" (компании друзей, где каждый был поэт).
      {* Воспроизводится по изданию: Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева. М., 1958. - Прим. ред.}
      ДРЕВНЕЕ
      (из поэтической исповеди Ли Бо) {*}
      {* Воспроизводится по изданию: Древнее. (Из поэтической исповеди Ли Бо). Пер., вступ. заметки и примечания В. М. Алексеева. "Восток". Кн. 2., 1923.- Прим. ред.
      Когда называют Ли Бо поэтом великим, то не без оговорки: он велик для тех, кто вместе с китайцем чтит всю совокупность образов и чудесных слов, которые он подарил миру... пока только своему. Европейские переводчики набросились на его произведения, освященные именем и традицией, а главное хрестоматией, и в несколько лет Ли Бо стал известен читающей Европе. Конечно, так нельзя обращаться с великим поэтом, но пока нет полного, настоящего перевода его многочисленных произведений, и пока нет вообще о нем научных исследований, дело из этой колеи не выйдет. Единственно, что можно предложить - это некоторое разнообразие в выборе сюжетов, на которых, как не помещаемых в хрестоматиях, европейские переводчики не задерживаются.
      "Древние стихи" (соб. "Древний дух") расположены у Ли Бо в виде 59 стансов и заключают в себе весьма замечательную поэму о поэте, как носителе всекитайской древней героической тради ции. Ли Бо, излагая свои поэтические думы и являя свой лик, остается, все же, primus inter pares, ибо он сам стремится отразить древнее, а потомки стараются отражать его. Получается циклический тип китайского поэта.
      Читателям моей книги "Китайская поэма о поэте, в стансах Сыкун Ту" ясна разница между обоими произведениями: Ли Бо, живший ранее (705-762 по Р. Хр.), писал о содержании вдохновения; Сыкун Ту, живший позже (837-908), писал о фор- муле вдохновения. Отделать в тип исследования поэму Ли Бо было бы переводчику приятно, но это дело будущего, а пока на страницах "Востока" он может дать лишь три-четыре станса из этой большой поэмы, снабдив их примечаниями для общего читателя, не имеющими специально научного значения.
      Мне было бы приятнее всего переводить ритмически, отвечая стихом на стих, но, не желая жертвовать словами, которых, с моей точки зрения, замещать уже нечем, от этой соблазнительной перспективы я еще раз отступаю и даю только точный, дословный перевод, укладывая в пять значащих русских слов пять слов китайского стиха. - В. А.}
      Станс I
      Великие Оды давно не творятся. {1}
      "Я ослабел", - кто ж, наконец, изложит? {2}
      Веянье царя брошено и ползучую поросль, {3}
      Воевавшие уделы часто - колючий кустарник. {4}
      x x x
      Драконы, тигры друг друга глотали, ели;
      Секиры, копья пришли к безумному Циню.
      Праведный голос - как слаб он, ничтожен! {5}
      Грусть, обида воздвигли "человека тоски". {6}
      x x x
      Ян, Ма вздымают вялые волны, {7}
      Открыв поток, рвущийся в безбрежность.
      Гибель-расцвет пусть в тысяче смен
      "Доблесть, проповедь" уже - да - в пучине!!
      x x x
      Начиная с времен "Утверждения Мира" и дальше, {9}
      Узорная красивость не достойна почитанья.
      Мудрейшая Династия вернула извечную древность: {10}
      "Свесив платье", дорожит чистыми настоящими. {11}
      x x x
      Толпой таланты идут к красоте, свету;
      Овладев судьбой, "скачут" вместе с "чешуйными". {12}
      "Слово и жизнь" друг другу ярко светят: {13}
      Сонмы звезд, раскинутые по осеннему небу.
      x x x
      Мои мечты в том, чтобы "отсечь, передать", {14}
      Низводя свет, сияющий в тысячи весен.
      Взираю на Мудрого; словно на кого-то высокого, {15}
      И "оборву кисть" на поимке линя. {16}
      Станс IX
      Чжуану Чжоу снилась бабочка: {1}
      Бабочка стала Чжуаном Чжоу.
      Одно тело - а превратилось, изменилось:
      Тысячи вещей - ой-ой где! {2}
      x x x
      И знаю: воды Пын Лай'я {3}
      Потом станут чистым мелким ручьем.
      У зеленых ворот садивший тыквы человек
      Во оны дни был Восточных Кряжей Князь. {4}
      x x x
      Богатство, почет именно вот таковы...
      Мотаться, трепаться, чего искать?
      Станс XI
      Желтая Река идет в Восточную Бездну,
      Белое солнце опускается в западное море.
      Уходящий поток и струящийся свет
      Летят, мчатся, никого не ждут.
      x x x
      Весенний лик бросает меня, уходит
      Осенний волос уже стар, не тот.
      Жизнь человека - не холодная сосна:
      Лицо лет разве всегда то же?
      x x x
      Мне бы сесть на дракона в туче,
      Впивать сияние, жить в ярком луче!
      Станс XII
      Сосна, кипарис природно сиры, прямы:
      Трудно им быть с лицом персика, сливы. {1}
      Светлый, светлый Янь Цзылин:
      Свесил уду в серые волны.
      x x x
      Телом и гостьей-звездой накрыл:
      Сердцем вместе с плывущею тучей свободен.
      Долгий привет властителю тысяч коней:
      Обратно уходит в горы Богатой Весны. {2}
      x x x
      Чистым духом брызнуло в шесть сторон... {3}
      Далек человек: достать до него нельзя!
      Принудил меня вечно в тоске вздыхать,
      Мрачно гнездясь среди утесов-скал.
      Станс LVIII
      Я пришел к мелям Кодцуньих Гор,
      Ищу древнее, всхожу на солнечную башню.
      Небо пустынно, зеленые тучи исчезли,
      Земля далеко, чистый ветер идет.
      Фея-дева отсюда ушла давно,
      Князь Сян - где же скажите он?
      Безудержный блуд исчез в пучине времен,
      Пастух, дровосек одни горевали в тоске.
      Примечания
      Станс I
      1 "Великие Оды", Оды-Правды - по толкованию конфуцианской традиции третий отдел античной книги "Стихотворений" (Шицзин), содержащий в себе славословие царственным предкам династии Чжоу, при которой расцвела китайская культура, при которой жили Кон- фуций, Лао-цзы, Гуань-цзы и многие другие мыслители и государственные деятели старого Китая. Для Конфуция эти Оды-Правды были уже древним заветом.
      2 "Я слишком ослабел, - сказал Конфуций в своих "Беседах и Суждениях" (VII, 5) - давно уже я не вижу больше во сне Чжоуского графа", который рисовался Конфуцию идеалом правителя людьми.
      - Кто же, как не Конфуций, мог изложить эти вещие Оды перед внимающим заветам древности государем? По конфуцианскому регламенту, восходящему, по учению школы Конфуция, к древности, государь в десятом месяце каждого года, приняв вассалов и столетних старцев, приказывал хормейстеру изложить и исполнить перед ним народные стихи, по которым он мог бы судить о том, доволен ли народ его правлением или нет.
      3 "Веянье", дух настоящего идеального царя, о котором проповедывал Конфуций, ссылаясь на факты древнего времени, погибли вместе с Великими Одами, и Конфуцию оставалось о них лишь рассказывать.
      4 "Воевавшие уделы" (V-III в. в. до Р. Хр., в числе оставшихся от взаимопожирания семи крупных царств, не признававших номинального государя Чжоу, составляли между собою разные комбинации для противодействия двум из них, явно стремившимся к объединению Китая, пока не были в разное время уничтожены восторжествовавшим уделом Цинь. И там, где они процветали и воевали, теперь растет колючка.
      5 "Праведный Голос" Конфуция, желавшего в своей летописи "пустым словом" покарать "разбойников и воров", сидевших на тронах, никем не был услышан.
      6 "Человек тоски", поэт Цюй Юань (332-296 до Р. Хр.), воспевший в своих элегиях печаль по государю, с которым его разлучили происки злых недоброжелателей. Впоследствии этим выражением называли, вообще, поэта, ибо минорное настроение в китайской лирике - господствующее.
      7 "Ян, Ма", два крупнейших поэта: Сыма Сянжу (ум. в 117 г. до Р. Хр.) и Ян Сюн (ум. в 18 г. по Р. Хр.), - принадлежащие Ханьской эпохе и основавшие целую школу поэзии, которая держалась после них, можно сказать, до самых последних дней монархического Китая.
      8 "Доблесть и ее проповедь" - вот два принципа Конфуция и две его заслуги: он воплотил в себе все наилучшее достоинство основателей культурной династии Чжоу и проповедал его, передав в следующие поколения, как вдохновенный учитель.
      9 Эпоха "Утверждения Мира" (Цзянь Ань) - название царствования (196-220 по Р. Хр.) последнего государя дин. Хань (Сянь Ди 190-220); дала новую школу поэтов, во главе со знаменитым Цао Чжи, отличающуюся причудливою роскошью отделки стихов.
      10 "Мудрейшая Династия" - вежливое название современной поэту династии Тан (619-905), уподобляющее ее государей мудрейшим, совершеннейшим государям древности, о которых мечтал Конфуций.
      "Вернуть древность", т. е. идеальное время, - основа конфуцианской проповеди.
      11 "Свесив платье", т. е. не шевеля ни одним суставом, - так правили, по учению классической древности Китая, древнейшие государи (Хуан Ди, Яо, Шунь), с которыми Ли Бо вежливо сравнивает Танских.
      12 Взыгрались наподобие блестящих драконов.
      13 В литературе, начиная с Конфуция, наблюдают торжество то слова, то субстанции жизни. Нехорошо, когда одно преобладает над другим. И только светлая гармония обоих создает благородство и красоту.
      14 "Отсечь" из ученой традиции несущественное и вредное, "передать", ничего не сочиняя, о лучших заветах древности - вот смысл и процесс литературно-моральной деятельности Конфуция, Ли Бо берется за то же самое, как бы продолжая дело учителя.
      15 Ученик Конфуция говорит про него: "...Если даже я истощу все мои силы, все же - словно что-то предо мною возвышается. Хотел бы идти за ним нет пути".
      16 "Кисть (вернее палочку, обмокнутую в лак) оторвал" от летописи своей Конфуций при известии о поимке зверя (Ци)линя, в котором он увидел знамение погибели своего учения и своей смерти. Ли Бо, по-видимому, хочет сказать, что он, как Конфуций, желает творчески дописать историю своих дней, кончив рукопись перед самой смертью.
      Эта смелость, неслыханная дерзость со стороны Ли Бо приравнять себя к Конфуцию осуждается лишь немногими писателями. Большинство же видит в этом его исповедании своего credo "решение дела поэтов всех времен" и считает этот шаг ведущим к упрочению его славы корифея Танской поэзии.
      Станс IX
      В этом стансе Ли Бо являет нам уже свой чисто даосский лик, превращаясь из исповедующего твердую, непоколебимую убежденность конфуцианца в тревожного перед лицом вечных вопросов скептика-даоса. Эти "пронизывающие жизнь слова" - любимая тема как самого Ли Бо, так и многих, многих поэтов, так что индивидуальности и здесь нет, надо искать ее в общей его огромной личности, объемлющей все для китайца того времени возможное.
      1 В книге Чжуан-дзы (в конце гл. II), приписываемой мечтателю-мистику и отчасти философу Чжуан Чжоу (IV-III в.в. до Р. Хр.), читаем притчу, о которой говорится здесь: "Как-то раз Чжуану Чжоу снится, что он стал бабочкой. Порх-порх: бабочка и есть! Решил про себя: этого только мне и надо: я не знаю, что я - Чжоу!
      Вдруг просыпаюсь: плотью-телом я Чжоу! И не пойму: Чжоу ли снится, что он бабочка, или же бабочке снится, что она - Чжоу.
      Оказывается, Чжоу и бабочку надо различить... Вот что такое живая метаморфоза!"
      2 Если в одном теле происходит непонятное, то тем паче во всем остальном мире, вещи и дела которого сильно отстоят от познающего их.
      3 Горы Пын Лай - одна из трех областей бессмертных людей, находилась, по преданию, на острове среди Восточного Моря. Там все было, по словам попадавших туда смертных, необыкновенно: белые звери, белые птицы, золотые и серебряные чертоги. Этим именем называется ныне один из уездов восточной части Шаньдуна.
      4 Некий Шао Пин при династии Цинь (255-206 до Р. Хр.) был сделан князем, но по свержении династии превратился в бедного обывателя и занялся огородничеством.
      Станс XI
      Еще одна из любимых у Ли Бо тем перехода от уныния, навеянного ничтожеством человека, к экстатическому устремлению в небесные выси, чем поэт отождествляет себя со сверхчеловеком типа, исповеданного у Чжуан-цзы.
      Станс XII
      В этом стансе вечная тема китайских поэтов, рисующая, как идеал, полную независимость гордого ученого и поэта от жизни с ее успехами и приманками. Тема эта очень древняя и, опять-таки, чисто даосского типа и духа, явно преобладающего над всем прочим в китайской поэзии.
      1 Читаем у Сюнь-цзы, мыслителя и писателя III в. до Р. Хр.: "Персик и слива ярко красивы, но лишь на краткое время. Сезон пройдет - и пропали. Не то сосна и кипарис: они не опадут даже с зимой. Вот о ком можно сказать, что они достали свою правду".
      2 Янь Гуан, по прозванию Цзылин (I в. по Р. Хр.), школьный товарищ Лю Сю. Когда последний захватил в 25 г. по Р. Хр. престол, основав вторую династию Хань, Янь, по примеру древних благородных людей, не терпящих никакого насилия и грабежа, изменил свою фамилию, свое имя, и скрылся от людей.
      Император вспомнил о друге и, ценя его благородство, велел во что бы то ни стало его разыскать. Тогда из восточных владений донесли, что там, действительно, живет какой-то человек, который вечно одет в баранью шкуру, сидит и удит в болоте.
      Император решил, что это и есть его друг Янь Гуан. Велел заложить хорошую повозку и послал нарочного пригласить Яня ко двору.
      Три раза возвращался нарочный без всяких результатов. Наконец, Янь приехал. Ему отвели лучшее помещение, ему постлали лучшую постель, ему прислуживали высшие чины империи.
      Наконец, его самолично посетил государь. Янь лежал себе и не подумал даже подняться. Государь подошел, хлопнул его по голому животу и сказал:
      - "Ну, ну, Цзылин! Помоги же мне править народом!" Янь сделал вид, что спит, и не отвечал. Прошло некоторое время, прежде чем он, наконец, открыл глаза.
      Посмотрел пристально на государя и сказал:
      - "Древний царь Яо блистал своею доблестью, а, ведь, Чао Фу после подобного же предложения побежал мыть уши, в которые-де забралась нечисть. У ученого человека есть свои определенные идеалы, зачем на него наседать?"
      - "Так, значит, мне так-таки тебя и не умолить?" - сказал государь; вздохнул, сел в колесницу и удалился.
      Потом ему все же удалось затащить к себе Яня. Стали беседовать о том же, о чем говорили всегда, и незаметно провели и беседе весь день. Затем, ночью по-приятельски улеглись вместе на одной постели. Янь фамильярно положил государю на живот свою ногу.
      На утро к государю вбегает главный астролог и доносит, что на императорское место покушается какая-то "гостья-звезда" (комета). Очень опасно!
      - "Ничего,- смеялся государь, - это со мной спал, знаешь, мой приятель Янь Цзылин!"
      Государь хотел назначить его цензором и советником, но склонить Яня к службе не мог. Тот ушел в горы Фучунь ("Богатой весны") и стал там пахать.
      3 "Шесть сторон", т. е. четыре обычных, и еще небо с землей, как направления вверх и вниз.
      Станс LVIII
      В основе этого станса лежит вступление к "Оде бессмертной фее" поэта Сун Юй'я (IV в. до Р. Хр.), где читаем, что некий князь по смерти названный Сян, гулял с поэтом у гор Колдуньи (названных так за сходство с иероглифом У "колдунья"), где были развалины древней башни, над которой реяли и громоздились тучи, принимая самые причудливые формы.
      - "Странные тучи, - сказал князь.- Что это такое?.."
      - "Это, государь, так называемая утренняя туча". Один из прежних князей как-то здесь гулял, устал и днем уснул. Во сне ему явилась женщина.
      - "Я, государь, - сказала она, - фея горы У, а здесь, в Гаотане, гощу. Прослышав, что Вы здесь гуляете, я хочу предложить Вам подушку и постель".
      Государь ее осчастливил, а, когда уходил, то на прощание она еще сказала ему:
      - "Я живу на солнечном склоне (Ян). Утром я - ранняя туча, вечером я иду дождем, и все время, каждое утро и каждый вечер, буду у подножия Солнечной Башни".
      Князь посмотрел утром: так и есть. Тогда он построил ей дворец, назвав его "Дворцом ранней тучи".
      В этом стансе тип поэтического иносказания, соединенного с тоской по поэтической древности. Государь Сюань Цзун (713-756), современник Ли Бо, увлеченный губительною страстью к наложнице, творит "безудержный блуд". Древнее исчезло, но пример не исчез. И там, где начинается чувственная поэзия, кончается призвание государя. От блуда государева страдает безответный простой народ.
      ИЗ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ {*}
      {* Воспроизводится по изданию: Ли Бо. Из четверостиший. Пер. с кит. "Восток". Кн. 5. 1925.- Прим. ред.}
      Ван Чжао Цзюнь
      Чжао Цзюнь коснулась седла из яшм.
      На лошадь сев, плачет об алых щеках.
      Нынешний день - дама из ханьских дворцов,
      Завтрашним утром - наложница варварских стран.
      Встретились
      Встретил тебя среди красной пыли:
      В высь руки, с плетью из желтого золота.
      Тысячи входов среди повисших ив:
      Твой дом в которой, скажи, стороне?
      Тоска на яшмовом крыльце
      Яшмовый помост рождает белые росы...
      Ночь длинна: овладели чулочком из флера.
      Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:
      В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.
      Сянъянские песни
      а. В Сянъяне, где шло веселье,
      Пели, плясали "Белой меди копыта"...
      - Стена у цзяна, крутят чистые воды;
      Цветы, луна вводят меня в забытье.
      б. Почтенный Шань, когда упивался вином,
      Пьяный, без чувств сидел у Гаояна.
      На голове - шапка из белых перьев
      Неверно одета... А сам на коне!
      в. Гора Янь у реки Хань.
      Воды зеленые, песок - словно снег.
      На ней есть памятник: там роняли слезы...
      Темными мхами давно стерт, угас.
      г. Дай напьюсь у прудка, где живут Си!..
      Не буду глядеть на памятник слезы роняющих!.
      Почтенный Шань хотел сесть на коня:
      Смешил насмерть сянъянских ребят.
      Чистые, ровные мелодии
      а. Облако... Думает - платье! Цветок... Мнится
      лицо!
      Ветер весенний коснется куртин: сочно
      цветенье в росе.
      Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,
      То под луной повстречать, у Изумрудных
      Террас.
      б. Целая ветвь сочной красы: роса в благовоньи
      застыла.
      Горы У в туче-дожде напрасно рвут нутро.
      Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого
      могла бы напомнить?
      - Милую ту "Летящую Ласточку", новым
      нарядом сильную.
      в. Славный цветок и крушащая царство друг
      другу рады:
      К ним всегда и взгляд, и улыбка
      князя-государя.
      Таять послав, растопив досаду бескрайнюю
      ветра весеннего,
      Около домика: "Топь благовоний" стала
      к резным перилам.
      На аллее Лояна
      Из чьей семьи молодец - что белая яшма,
      Повернул коляску, едет по "Броду Неба"?
      Глядит на цветы, что в Восточной Аллее,
      Тревожа, волнуя живущих в Лояне.
      Юноша в пути
      С пяти Гор юноша на восток от Золотого Рынка
      В серебряном седле, на белом коне мчится
      в весенний ветер...
      Опавшие цветы примяв все, в каком
      направлении едет?
      - С улыбкой въезжает к хуской деве,
      в ее винный погреб.
      Конь с белою мордой
      Седло в серебре, с белою мордой конь.
      На зелени поля - защита от грязи, парча.
      И в мелкий дождь, и в ветре весны, когда
      опадают цветы,
      Взмахнет плетью, прямо промчится к деве
      хуской пить.
      Гаогюйли
      С золотым цветком ветер ломящая шапка...
      А белый конь тихо бредет вспять.
      Порхает-взлетает, пляшет широкий рукав
      Что птица, с восточных морей прилетевшая.
      Думы в тихую ночь
      У постели вижу лунный свет:
      Мнится - это иней на полу.
      Голову поднял - взираю на горный месяц;
      Голову вниз - в думе о крае родном.
      Песнь о купце
      Гость заморский ловит с неба ветер
      И корабль далеко в страду гонит.
      Словно сказать: птица среди облаков!
      Раз улетит - нет ни следа, ни вестей.
      Переправа в Хэнцзян
      а. Люди скажут: Хэнцзян прекрасна,
      Я скажу: Хэнцзян противна!
      Ветер сплошной дует три дня, валя горы;
      Белые волны выше вздымаются башни
      при Вагуань.
      б. Морской прилив к югу идет, проходит
      за Сюньян.
      "Воловья мель" с давних пор опаснее,
      чем Мадан.
      В Хэнцзяне хочу перебраться, но волны и ветер
      злы;
      Вся река тащит тоску в дали тысяч ли.
      в. Хэнцзян, на запад если посмотришь, скрыла
      западный Цинь;
      Воды Хань к востоку слиты с бродом на Янцзы
      цзяне,