Ли Бо
      В переводе В.М.Алексеева {x}
      СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ, ВОСПЕВАЮЩИЕ ПРИРОДУ {xx}
      {x Примечания к произведениям Ли Бо, представленным в настоящем отделе, выполнены переводчиком. - Прим. ред.}
      {xx Воспроизводится по изданию: Стихотворения в прозе поэта Ли Бо, воспевающие природу. Пер. с кит. - ЗВОРАО. Т. хх (1910).- Прим. ред.}
      I
      Мне жаль последних дней весны!
      Как это случается, что небо опять велит Северному Ковшу предузнать весну и повернуть рукоять свою вновь на восток?
      Весна! Лазурные тона волнующихся вод... Красный аромат орхидеевых куп... Поднимись куда-нибудь повыше и гляди вдаль... Разом и полностью обнимет глаз твой и безбрежную ширь моря и тончайшую неуловимость туч. Душа в уносящем порыве готова замереть. По щекам бегут слезы целыми потоками.
      Пою о легком чистом ветерке и о волнах Цан-лан... Любовно мечтаю об озере Дунтхин. Вздыхаю по стране рек Сяо и Сян. Но какая бодрая легкость в моей душе! Она вместе с весенним дуновением ветерка вздымается и куда-то летит!
      Да! Вздымается она и куда-то летит! А думе моей нет предела. Я так поглощен созерцанием этого прекрасного времени года, что не могу рассеять настроения. Вся равнина заросла - и что за роскошные цвета и узоры! Но, травы ароматные! Люблю вас и жалею. Жалею так, как будто острый нож вонзается мне в сердце! Ведь это последние дни весны... Конец последних дней весны! Мне жаль их! Охватывает меня скорбь, и скорбь не малая!
      Моя мысль летит. На излучине (реки) Хань, у берегов стремнин (реки) Сян, беру в руки волшебно красивые цветы - и все не могу превозмочь своей думы. Вот я на северных склонах гор Сянь и думаю о тех эпических женщинах, гулявших здесь по берегу реки Хань. Вот я на южной полосе (реки) Сян и тоскую душой о погибших здесь дочерях государя Яо. Чувство обиды за них ужасно, беспредельно. Им полна вся душа моя. Глаз уходит в пространство и теряется. Тоска подступает к сердцу беспорядочным наплывом. Вот я на реке Цзи, где даю простор чувству, воспетому в одах царства Вэй... Вот я в "Башне Туч", где меня, как некогда известного Чуского князя, охватывает сон, сладостный, волшебный.
      Каждый год та же картина. Приходит весна - распускаются цветы. Но вот цветам конец - и весне смена. Быстро, быстро мчит свои воды длинная река. Слежу взором за бегом ее волн и мысленно провожаю их туда на восток, до самого моря. Увы! Также и весна - она не остается у нас, раз ее время проходит... Вот уже совсем скоро природа повеет дряхлою старостью. И как досадно мне, что нельзя перекинуть по лазоревому небу какой-нибудь длиннейший канат, чтобы привязать им летящее к закату белое светило!
      Есть некий человек, близкий моему чувству. Он покидает юг и идет на запад, в страну древней Цинь. Гляжу я, как застилают путь блуждающие в воздухе цветочные ивовые нити. Они сплетаются в сеть, чтобы ею поймать весенний свет и удержать (до конца весны) человека. Погружаюсь в стих - и песнь моя жалобна. Разлука с тобой ранит мое сердце и делает мои шаги нерешительными. Я провожаю тебя в дальний путь. Гляжу на небо - и вижу, как несется караван гусей, постепенно тая вдали. Пьянею грустью у плакучей ивы. Даю тебе на прощанье ее гибкую, мягкую ветвь и с нею чувство крепкой дружбы. Гляжу - не нагляжусь на тебя, государь мой, и горестно вздыхаю. Брызжут внезапными потоками из глаз моих слезы... о, как зол я на эту преходящую красочность весны! Вот уже далеко ты. Поручаю тень твою ясной луне. Провожаю тебя, государь мой, на край света.
      II
      Весенняя грусть
      Вернулся восточный ветерок. Вижу, как зеленеет трава и понимаю, что пришла весна. Водные потоки пришли в смятение. Плакучая ива мягко веет своими длинными ветвями. Какая грусть для человека в этом ее движении!
      Прекрасный, ласковый, лазоревый небесный свет. Ароматный, свежий, зеленоватый морской воздух. Яркие краски по изумруду, уходящая в даль полуясной пеленой - вот какова стала земля! Тучки нежно реют в вышине одна другой свежее. Сплошными потоками бегут бурные воды. Падает взор мой на мох, растущий у ручья. Как легки и проворны его движения по ветру! Вот закрутилась дымка блуждающих в воздухе нитей... Гляжу, и душа моя хочет вырваться и закружиться вместе с ними. О, этот воздух и свет! Я пьянею от вас! Пьянею - и погружаюсь в грусть.
      Тот, кто прислушивался к бегущей с высот Луны воде и звукам страны Цинь; тот, кто внимал обезьяньему крику на берегах Янцзы и напевам страны Ба; та знаменитая красавица Ван Чжао-цзюнь, которая видела пред собой последнюю ("Яшмовую") заставу родной земли; тот славный Чуский поэт, воспевший (равнодушный) кленовый лес, о, эти люди знали, что такое грусть! Вот и я, если поднимусь куда-нибудь повыше и гляну вдаль, то, вспоминая их, чувствую острую боль тоски, пронизывающей меня до костей, ранящей меня прямо в сердце.
      Душа человека волной бурлит, когда приходит весна. Однако, есть и грусть весенняя, грусть, которая - ровно падающий снег - вносит в нашу душу смятение. Но и грусть и радость, в бесчисленной толпе человеческих ощущений, как-то одновременно пробуждаются и единятся на этом ароматном празднике природы!
      Что, если есть у меня один человек далеко там, на берегах р. Сян? Тучи разделяют нас, и нет возможности свидеться. Над малой волной лью я слезы разлуки и ей, уходящей на восток, наказываю передать другу мой душевный, любящий привет.
      О, если б мне ухватить, задержать этот весенний свет, не дать ему исчезнуть! Я подарил бы его тебе, прекрасный, далекий друг!
      III
      Ясная осень. Скорбные строфы
      Поднимаюсь на гору Цзю-и. Гляжу на чистые реки. Трехсторонний Сян мчит свои воды, струит холодом, отдаваясь морю. Тучи вторгаются в осеннюю природу и застилают небо... Я теперь (на чужбине) в странах Цзин и У, и несчетные тысячи верст трудного, лишь птицам ведомого пути отделяют меня от родимых мест.
      Сейчас вечернее солнце своим полудиском сияет по острову и хочет зайти. Чистое озеро начинает блестеть - это луна восходит там, над далеким морем. Я погружаюсь всей думой в мощную красоту осенней природы. Смутно мечтаю о (северной) Янь, ищу глазами, где (южный) Юе.
      Опадает лотос. Река подернулась осенними красками. Долгий, долгий ветер... Длинная, длинная ночь! Хотелось бы невероятного... Лететь к океану и помечтать у берегов его... Поймать у острова в синем море шесть чудовищ да нет такой длинной уды! Ласкаю рукой волнующуюся стихию и еще глубже предаюсь скорби.
      Ах, уйду я! Ах, уйду я! Оставаться на людях больше невмоготу. Там, в волшебной стране Пхынлай, я буду себе рвать траву бессмертия!
      IV {*}
      Весенняя ночь и пир во фруктовом саду
      {* Чтобы дать более полное представление о поэзии Ли Бо такого рода, я привожу здесь еще одно из вдохновенных его произведений, которое также причисляю к стихотворениям в прозе, хотя оно и не написано в стиле фу, как предыдущие. - В. А.}
      Посвящение к нашим стихам
      Слушайте! Небо с землей - это для живой твари какой-то постоялый двор. А солнце и луна, свет и тьма? Ведь это лишь гости, безостановочно проходящие по сотням веков... Да и вся наша жизнь, беспочвенно плавающая по какой-то поверхности, есть нечто вроде сна. Много ль в ней радостных минут?
      Помните? - Люди прошлых времен порой брали в руки по свече и устраивали прогулки ночью. Уже и в этом был великий смысл. Что же сказать мне о сегодняшней ночи, когда животворная весна прельщает нас своею природой, закутанной в дымку; когда мир - громада собою дает нам поэтическую речь; когда, собравшись здесь, в душистом фруктовом саду, мы предаемся радости братского, самой природой лелеемого единения?
      О братья мои младшие! Все вы талантливые, утонченные люди. Каждый из вас Сехойлянь. Один только я своими ритмами и песнями, к стыду своему, не могу быть для вас Канлэским маркизом.
      Пусть так, но тихое, безмолвное наслаждение этою чудной природой для нас еще не все. Высокий полет наших речей стал еще светлее, еще чище, еще отвлеченнее. Открываем волшебный пир, рассаживаясь в цветах. Вот запорхали наши чарки, и пьянит нас луна...
      Слушайте, если мы сейчас же не приступим к стихам, то в чем же выразим мы свои красивые, тонкие мысли? И пусть тот, которому стих не удастся, будет наказан числом чарок, полагающимся по ритуалу той, помните, компании, что собиралась в былое время в саду "Золотой Долины".
      Приложение к "Стихотворениям в прозе" {*}
      В весеннюю ночь пируем в саду,
      где персик и слива цветут
      К нашим стихам
      Смотрите, небо и земля - они гостиница для всей тьмы тем живых!
      А свет и тьма - лишь гости, что пройдут по сотням лет-веков. И наша жизнь - наплыв, что сон! А радостью живем, ну, много ль мы?
      Древний поэт брал в руки свечу и с нею гулял по ночам. Большой был в этом смысл! Тем более - сейчас, когда весна в разгаре, зовет меня одетой в мглу красой, и мир - великий ком - мне в дар свою поэзию дает.
      Собрались мы в душистый сад под персики и сливы, и дело радости по небом установленным законам в семье людей мы исполняем здесь.
      Вы, младшие в искусстве, гениальны! Вы все, что младший брат поэта Се Хой-лянь. А я как стихотворец сам стыжусь, что я для вас не старший брат, поэт Канлэ.
      Мы продолжаем наслаждаться уединеньем нашим, и наша речь возвышенною стала и к отвлеченной чистоте теперь идет.
      Мы открываем волшебный свой пир, сидя среди цветов. Порхать мы пускаем пернатые чарки, пьянея под луной.
      Но без изящного стиха в чем выразить свою прекрасную мечту? Когда же у кого из нас не выйдет стих, его накажем мы вином, согласно счету в "Золотой долине" (компании друзей, где каждый был поэт).
      {* Воспроизводится по изданию: Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева. М., 1958. - Прим. ред.}
      ДРЕВНЕЕ
      (из поэтической исповеди Ли Бо) {*}
      {* Воспроизводится по изданию: Древнее. (Из поэтической исповеди Ли Бо). Пер., вступ. заметки и примечания В. М. Алексеева. "Восток". Кн. 2., 1923.- Прим. ред.
      Когда называют Ли Бо поэтом великим, то не без оговорки: он велик для тех, кто вместе с китайцем чтит всю совокупность образов и чудесных слов, которые он подарил миру... пока только своему. Европейские переводчики набросились на его произведения, освященные именем и традицией, а главное хрестоматией, и в несколько лет Ли Бо стал известен читающей Европе. Конечно, так нельзя обращаться с великим поэтом, но пока нет полного, настоящего перевода его многочисленных произведений, и пока нет вообще о нем научных исследований, дело из этой колеи не выйдет. Единственно, что можно предложить - это некоторое разнообразие в выборе сюжетов, на которых, как не помещаемых в хрестоматиях, европейские переводчики не задерживаются.
      "Древние стихи" (соб. "Древний дух") расположены у Ли Бо в виде 59 стансов и заключают в себе весьма замечательную поэму о поэте, как носителе всекитайской древней героической тради ции. Ли Бо, излагая свои поэтические думы и являя свой лик, остается, все же, primus inter pares, ибо он сам стремится отразить древнее, а потомки стараются отражать его. Получается циклический тип китайского поэта.
      Читателям моей книги "Китайская поэма о поэте, в стансах Сыкун Ту" ясна разница между обоими произведениями: Ли Бо, живший ранее (705-762 по Р. Хр.), писал о содержании вдохновения; Сыкун Ту, живший позже (837-908), писал о фор- муле вдохновения. Отделать в тип исследования поэму Ли Бо было бы переводчику приятно, но это дело будущего, а пока на страницах "Востока" он может дать лишь три-четыре станса из этой большой поэмы, снабдив их примечаниями для общего читателя, не имеющими специально научного значения.
      Мне было бы приятнее всего переводить ритмически, отвечая стихом на стих, но, не желая жертвовать словами, которых, с моей точки зрения, замещать уже нечем, от этой соблазнительной перспективы я еще раз отступаю и даю только точный, дословный перевод, укладывая в пять значащих русских слов пять слов китайского стиха. - В. А.}
      Станс I
      Великие Оды давно не творятся. {1}
      "Я ослабел", - кто ж, наконец, изложит? {2}
      Веянье царя брошено и ползучую поросль, {3}
      Воевавшие уделы часто - колючий кустарник. {4}
      x x x
      Драконы, тигры друг друга глотали, ели;
      Секиры, копья пришли к безумному Циню.
      Праведный голос - как слаб он, ничтожен! {5}
      Грусть, обида воздвигли "человека тоски". {6}
      x x x
      Ян, Ма вздымают вялые волны, {7}
      Открыв поток, рвущийся в безбрежность.
      Гибель-расцвет пусть в тысяче смен
      "Доблесть, проповедь" уже - да - в пучине!!
      x x x
      Начиная с времен "Утверждения Мира" и дальше, {9}
      Узорная красивость не достойна почитанья.
      Мудрейшая Династия вернула извечную древность: {10}
      "Свесив платье", дорожит чистыми настоящими. {11}
      x x x
      Толпой таланты идут к красоте, свету;
      Овладев судьбой, "скачут" вместе с "чешуйными". {12}
      "Слово и жизнь" друг другу ярко светят: {13}
      Сонмы звезд, раскинутые по осеннему небу.
      x x x
      Мои мечты в том, чтобы "отсечь, передать", {14}
      Низводя свет, сияющий в тысячи весен.
      Взираю на Мудрого; словно на кого-то высокого, {15}
      И "оборву кисть" на поимке линя. {16}
      Станс IX
      Чжуану Чжоу снилась бабочка: {1}
      Бабочка стала Чжуаном Чжоу.
      Одно тело - а превратилось, изменилось:
      Тысячи вещей - ой-ой где! {2}
      x x x
      И знаю: воды Пын Лай'я {3}
      Потом станут чистым мелким ручьем.
      У зеленых ворот садивший тыквы человек
      Во оны дни был Восточных Кряжей Князь. {4}
      x x x
      Богатство, почет именно вот таковы...
      Мотаться, трепаться, чего искать?
      Станс XI
      Желтая Река идет в Восточную Бездну,
      Белое солнце опускается в западное море.
      Уходящий поток и струящийся свет
      Летят, мчатся, никого не ждут.
      x x x
      Весенний лик бросает меня, уходит
      Осенний волос уже стар, не тот.
      Жизнь человека - не холодная сосна:
      Лицо лет разве всегда то же?
      x x x
      Мне бы сесть на дракона в туче,
      Впивать сияние, жить в ярком луче!
      Станс XII
      Сосна, кипарис природно сиры, прямы:
      Трудно им быть с лицом персика, сливы. {1}
      Светлый, светлый Янь Цзылин:
      Свесил уду в серые волны.
      x x x
      Телом и гостьей-звездой накрыл:
      Сердцем вместе с плывущею тучей свободен.
      Долгий привет властителю тысяч коней:
      Обратно уходит в горы Богатой Весны. {2}
      x x x
      Чистым духом брызнуло в шесть сторон... {3}
      Далек человек: достать до него нельзя!
      Принудил меня вечно в тоске вздыхать,
      Мрачно гнездясь среди утесов-скал.
      Станс LVIII
      Я пришел к мелям Кодцуньих Гор,
      Ищу древнее, всхожу на солнечную башню.
      Небо пустынно, зеленые тучи исчезли,
      Земля далеко, чистый ветер идет.
      Фея-дева отсюда ушла давно,
      Князь Сян - где же скажите он?
      Безудержный блуд исчез в пучине времен,
      Пастух, дровосек одни горевали в тоске.
      Примечания
      Станс I
      1 "Великие Оды", Оды-Правды - по толкованию конфуцианской традиции третий отдел античной книги "Стихотворений" (Шицзин), содержащий в себе славословие царственным предкам династии Чжоу, при которой расцвела китайская культура, при которой жили Кон- фуций, Лао-цзы, Гуань-цзы и многие другие мыслители и государственные деятели старого Китая. Для Конфуция эти Оды-Правды были уже древним заветом.
      2 "Я слишком ослабел, - сказал Конфуций в своих "Беседах и Суждениях" (VII, 5) - давно уже я не вижу больше во сне Чжоуского графа", который рисовался Конфуцию идеалом правителя людьми.
      - Кто же, как не Конфуций, мог изложить эти вещие Оды перед внимающим заветам древности государем? По конфуцианскому регламенту, восходящему, по учению школы Конфуция, к древности, государь в десятом месяце каждого года, приняв вассалов и столетних старцев, приказывал хормейстеру изложить и исполнить перед ним народные стихи, по которым он мог бы судить о том, доволен ли народ его правлением или нет.
      3 "Веянье", дух настоящего идеального царя, о котором проповедывал Конфуций, ссылаясь на факты древнего времени, погибли вместе с Великими Одами, и Конфуцию оставалось о них лишь рассказывать.
      4 "Воевавшие уделы" (V-III в. в. до Р. Хр., в числе оставшихся от взаимопожирания семи крупных царств, не признававших номинального государя Чжоу, составляли между собою разные комбинации для противодействия двум из них, явно стремившимся к объединению Китая, пока не были в разное время уничтожены восторжествовавшим уделом Цинь. И там, где они процветали и воевали, теперь растет колючка.
      5 "Праведный Голос" Конфуция, желавшего в своей летописи "пустым словом" покарать "разбойников и воров", сидевших на тронах, никем не был услышан.
      6 "Человек тоски", поэт Цюй Юань (332-296 до Р. Хр.), воспевший в своих элегиях печаль по государю, с которым его разлучили происки злых недоброжелателей. Впоследствии этим выражением называли, вообще, поэта, ибо минорное настроение в китайской лирике - господствующее.
      7 "Ян, Ма", два крупнейших поэта: Сыма Сянжу (ум. в 117 г. до Р. Хр.) и Ян Сюн (ум. в 18 г. по Р. Хр.), - принадлежащие Ханьской эпохе и основавшие целую школу поэзии, которая держалась после них, можно сказать, до самых последних дней монархического Китая.
      8 "Доблесть и ее проповедь" - вот два принципа Конфуция и две его заслуги: он воплотил в себе все наилучшее достоинство основателей культурной династии Чжоу и проповедал его, передав в следующие поколения, как вдохновенный учитель.
      9 Эпоха "Утверждения Мира" (Цзянь Ань) - название царствования (196-220 по Р. Хр.) последнего государя дин. Хань (Сянь Ди 190-220); дала новую школу поэтов, во главе со знаменитым Цао Чжи, отличающуюся причудливою роскошью отделки стихов.
      10 "Мудрейшая Династия" - вежливое название современной поэту династии Тан (619-905), уподобляющее ее государей мудрейшим, совершеннейшим государям древности, о которых мечтал Конфуций.
      "Вернуть древность", т. е. идеальное время, - основа конфуцианской проповеди.
      11 "Свесив платье", т. е. не шевеля ни одним суставом, - так правили, по учению классической древности Китая, древнейшие государи (Хуан Ди, Яо, Шунь), с которыми Ли Бо вежливо сравнивает Танских.
      12 Взыгрались наподобие блестящих драконов.
      13 В литературе, начиная с Конфуция, наблюдают торжество то слова, то субстанции жизни. Нехорошо, когда одно преобладает над другим. И только светлая гармония обоих создает благородство и красоту.
      14 "Отсечь" из ученой традиции несущественное и вредное, "передать", ничего не сочиняя, о лучших заветах древности - вот смысл и процесс литературно-моральной деятельности Конфуция, Ли Бо берется за то же самое, как бы продолжая дело учителя.
      15 Ученик Конфуция говорит про него: "...Если даже я истощу все мои силы, все же - словно что-то предо мною возвышается. Хотел бы идти за ним нет пути".
      16 "Кисть (вернее палочку, обмокнутую в лак) оторвал" от летописи своей Конфуций при известии о поимке зверя (Ци)линя, в котором он увидел знамение погибели своего учения и своей смерти. Ли Бо, по-видимому, хочет сказать, что он, как Конфуций, желает творчески дописать историю своих дней, кончив рукопись перед самой смертью.
      Эта смелость, неслыханная дерзость со стороны Ли Бо приравнять себя к Конфуцию осуждается лишь немногими писателями. Большинство же видит в этом его исповедании своего credo "решение дела поэтов всех времен" и считает этот шаг ведущим к упрочению его славы корифея Танской поэзии.
      Станс IX
      В этом стансе Ли Бо являет нам уже свой чисто даосский лик, превращаясь из исповедующего твердую, непоколебимую убежденность конфуцианца в тревожного перед лицом вечных вопросов скептика-даоса. Эти "пронизывающие жизнь слова" - любимая тема как самого Ли Бо, так и многих, многих поэтов, так что индивидуальности и здесь нет, надо искать ее в общей его огромной личности, объемлющей все для китайца того времени возможное.
      1 В книге Чжуан-дзы (в конце гл. II), приписываемой мечтателю-мистику и отчасти философу Чжуан Чжоу (IV-III в.в. до Р. Хр.), читаем притчу, о которой говорится здесь: "Как-то раз Чжуану Чжоу снится, что он стал бабочкой. Порх-порх: бабочка и есть! Решил про себя: этого только мне и надо: я не знаю, что я - Чжоу!
      Вдруг просыпаюсь: плотью-телом я Чжоу! И не пойму: Чжоу ли снится, что он бабочка, или же бабочке снится, что она - Чжоу.
      Оказывается, Чжоу и бабочку надо различить... Вот что такое живая метаморфоза!"
      2 Если в одном теле происходит непонятное, то тем паче во всем остальном мире, вещи и дела которого сильно отстоят от познающего их.
      3 Горы Пын Лай - одна из трех областей бессмертных людей, находилась, по преданию, на острове среди Восточного Моря. Там все было, по словам попадавших туда смертных, необыкновенно: белые звери, белые птицы, золотые и серебряные чертоги. Этим именем называется ныне один из уездов восточной части Шаньдуна.
      4 Некий Шао Пин при династии Цинь (255-206 до Р. Хр.) был сделан князем, но по свержении династии превратился в бедного обывателя и занялся огородничеством.
      Станс XI
      Еще одна из любимых у Ли Бо тем перехода от уныния, навеянного ничтожеством человека, к экстатическому устремлению в небесные выси, чем поэт отождествляет себя со сверхчеловеком типа, исповеданного у Чжуан-цзы.
      Станс XII
      В этом стансе вечная тема китайских поэтов, рисующая, как идеал, полную независимость гордого ученого и поэта от жизни с ее успехами и приманками. Тема эта очень древняя и, опять-таки, чисто даосского типа и духа, явно преобладающего над всем прочим в китайской поэзии.
      1 Читаем у Сюнь-цзы, мыслителя и писателя III в. до Р. Хр.: "Персик и слива ярко красивы, но лишь на краткое время. Сезон пройдет - и пропали. Не то сосна и кипарис: они не опадут даже с зимой. Вот о ком можно сказать, что они достали свою правду".
      2 Янь Гуан, по прозванию Цзылин (I в. по Р. Хр.), школьный товарищ Лю Сю. Когда последний захватил в 25 г. по Р. Хр. престол, основав вторую династию Хань, Янь, по примеру древних благородных людей, не терпящих никакого насилия и грабежа, изменил свою фамилию, свое имя, и скрылся от людей.
      Император вспомнил о друге и, ценя его благородство, велел во что бы то ни стало его разыскать. Тогда из восточных владений донесли, что там, действительно, живет какой-то человек, который вечно одет в баранью шкуру, сидит и удит в болоте.
      Император решил, что это и есть его друг Янь Гуан. Велел заложить хорошую повозку и послал нарочного пригласить Яня ко двору.
      Три раза возвращался нарочный без всяких результатов. Наконец, Янь приехал. Ему отвели лучшее помещение, ему постлали лучшую постель, ему прислуживали высшие чины империи.
      Наконец, его самолично посетил государь. Янь лежал себе и не подумал даже подняться. Государь подошел, хлопнул его по голому животу и сказал:
      - "Ну, ну, Цзылин! Помоги же мне править народом!" Янь сделал вид, что спит, и не отвечал. Прошло некоторое время, прежде чем он, наконец, открыл глаза.
      Посмотрел пристально на государя и сказал:
      - "Древний царь Яо блистал своею доблестью, а, ведь, Чао Фу после подобного же предложения побежал мыть уши, в которые-де забралась нечисть. У ученого человека есть свои определенные идеалы, зачем на него наседать?"
      - "Так, значит, мне так-таки тебя и не умолить?" - сказал государь; вздохнул, сел в колесницу и удалился.
      Потом ему все же удалось затащить к себе Яня. Стали беседовать о том же, о чем говорили всегда, и незаметно провели и беседе весь день. Затем, ночью по-приятельски улеглись вместе на одной постели. Янь фамильярно положил государю на живот свою ногу.
      На утро к государю вбегает главный астролог и доносит, что на императорское место покушается какая-то "гостья-звезда" (комета). Очень опасно!
      - "Ничего,- смеялся государь, - это со мной спал, знаешь, мой приятель Янь Цзылин!"
      Государь хотел назначить его цензором и советником, но склонить Яня к службе не мог. Тот ушел в горы Фучунь ("Богатой весны") и стал там пахать.
      3 "Шесть сторон", т. е. четыре обычных, и еще небо с землей, как направления вверх и вниз.
      Станс LVIII
      В основе этого станса лежит вступление к "Оде бессмертной фее" поэта Сун Юй'я (IV в. до Р. Хр.), где читаем, что некий князь по смерти названный Сян, гулял с поэтом у гор Колдуньи (названных так за сходство с иероглифом У "колдунья"), где были развалины древней башни, над которой реяли и громоздились тучи, принимая самые причудливые формы.
      - "Странные тучи, - сказал князь.- Что это такое?.."
      - "Это, государь, так называемая утренняя туча". Один из прежних князей как-то здесь гулял, устал и днем уснул. Во сне ему явилась женщина.
      - "Я, государь, - сказала она, - фея горы У, а здесь, в Гаотане, гощу. Прослышав, что Вы здесь гуляете, я хочу предложить Вам подушку и постель".
      Государь ее осчастливил, а, когда уходил, то на прощание она еще сказала ему:
      - "Я живу на солнечном склоне (Ян). Утром я - ранняя туча, вечером я иду дождем, и все время, каждое утро и каждый вечер, буду у подножия Солнечной Башни".
      Князь посмотрел утром: так и есть. Тогда он построил ей дворец, назвав его "Дворцом ранней тучи".
      В этом стансе тип поэтического иносказания, соединенного с тоской по поэтической древности. Государь Сюань Цзун (713-756), современник Ли Бо, увлеченный губительною страстью к наложнице, творит "безудержный блуд". Древнее исчезло, но пример не исчез. И там, где начинается чувственная поэзия, кончается призвание государя. От блуда государева страдает безответный простой народ.
      ИЗ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ {*}
      {* Воспроизводится по изданию: Ли Бо. Из четверостиший. Пер. с кит. "Восток". Кн. 5. 1925.- Прим. ред.}
      Ван Чжао Цзюнь
      Чжао Цзюнь коснулась седла из яшм.
      На лошадь сев, плачет об алых щеках.
      Нынешний день - дама из ханьских дворцов,
      Завтрашним утром - наложница варварских стран.
      Встретились
      Встретил тебя среди красной пыли:
      В высь руки, с плетью из желтого золота.
      Тысячи входов среди повисших ив:
      Твой дом в которой, скажи, стороне?
      Тоска на яшмовом крыльце
      Яшмовый помост рождает белые росы...
      Ночь длинна: овладели чулочком из флера.
      Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:
      В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.
      Сянъянские песни
      а. В Сянъяне, где шло веселье,
      Пели, плясали "Белой меди копыта"...
      - Стена у цзяна, крутят чистые воды;
      Цветы, луна вводят меня в забытье.
      б. Почтенный Шань, когда упивался вином,
      Пьяный, без чувств сидел у Гаояна.
      На голове - шапка из белых перьев
      Неверно одета... А сам на коне!
      в. Гора Янь у реки Хань.
      Воды зеленые, песок - словно снег.
      На ней есть памятник: там роняли слезы...
      Темными мхами давно стерт, угас.
      г. Дай напьюсь у прудка, где живут Си!..
      Не буду глядеть на памятник слезы роняющих!.
      Почтенный Шань хотел сесть на коня:
      Смешил насмерть сянъянских ребят.
      Чистые, ровные мелодии
      а. Облако... Думает - платье! Цветок... Мнится
      лицо!
      Ветер весенний коснется куртин: сочно
      цветенье в росе.
      Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,
      То под луной повстречать, у Изумрудных
      Террас.
      б. Целая ветвь сочной красы: роса в благовоньи
      застыла.
      Горы У в туче-дожде напрасно рвут нутро.
      Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого
      могла бы напомнить?
      - Милую ту "Летящую Ласточку", новым
      нарядом сильную.
      в. Славный цветок и крушащая царство друг
      другу рады:
      К ним всегда и взгляд, и улыбка
      князя-государя.
      Таять послав, растопив досаду бескрайнюю
      ветра весеннего,
      Около домика: "Топь благовоний" стала
      к резным перилам.
      На аллее Лояна
      Из чьей семьи молодец - что белая яшма,
      Повернул коляску, едет по "Броду Неба"?
      Глядит на цветы, что в Восточной Аллее,
      Тревожа, волнуя живущих в Лояне.
      Юноша в пути
      С пяти Гор юноша на восток от Золотого Рынка
      В серебряном седле, на белом коне мчится
      в весенний ветер...
      Опавшие цветы примяв все, в каком
      направлении едет?
      - С улыбкой въезжает к хуской деве,
      в ее винный погреб.
      Конь с белою мордой
      Седло в серебре, с белою мордой конь.
      На зелени поля - защита от грязи, парча.
      И в мелкий дождь, и в ветре весны, когда
      опадают цветы,
      Взмахнет плетью, прямо промчится к деве
      хуской пить.
      Гаогюйли
      С золотым цветком ветер ломящая шапка...
      А белый конь тихо бредет вспять.
      Порхает-взлетает, пляшет широкий рукав
      Что птица, с восточных морей прилетевшая.
      Думы в тихую ночь
      У постели вижу лунный свет:
      Мнится - это иней на полу.
      Голову поднял - взираю на горный месяц;
      Голову вниз - в думе о крае родном.
      Песнь о купце
      Гость заморский ловит с неба ветер
      И корабль далеко в страду гонит.
      Словно сказать: птица среди облаков!
      Раз улетит - нет ни следа, ни вестей.
      Переправа в Хэнцзян
      а. Люди скажут: Хэнцзян прекрасна,
      Я скажу: Хэнцзян противна!
      Ветер сплошной дует три дня, валя горы;
      Белые волны выше вздымаются башни
      при Вагуань.
      б. Морской прилив к югу идет, проходит
      за Сюньян.
      "Воловья мель" с давних пор опаснее,
      чем Мадан.
      В Хэнцзяне хочу перебраться, но волны и ветер
      злы;
      Вся река тащит тоску в дали тысяч ли.
      в. Хэнцзян, на запад если посмотришь, скрыла
      западный Цинь;
      Воды Хань к востоку слиты с бродом на Янцзы
      цзяне,
      Белые волны - словно горы... Как же здесь
      переехать?
      Бешеный ветер смертельно томит пловца
      с горой парусов.
      г. Морской бог прошел здесь - злой ветер кружит.
      Волны бьют по Небесным Вратам - стены скал
      раздались.
      Река Чжэ, в восьмой месяц зачем такая ты?
      Волны похожи на горы сплошные, снегом
      плюющие в нас.
      д. Перед Хэнцзянскою будкой встречает пристав
      паромный меня.
      Мне говорит, указав на восток, где в море
      родились тучи:
      - Сударь, сегодня ехать хотите ради какой
      нужды?
      Если такие волны и ветер, ехать никак нельзя.
      е. Мутнеет луна, небо в ветре, туман не может
      раскрыться,
      Киты морские насели с востока, сотни рек
      обратно...
      Волны в испуге раз взвились, колеблются Три
      Горы...
      - Сударь, не надо вам переправы!.. Идите
      прочь, домой!
      Осенняя заводь
      г. В Осенней Заводи парчево-горбатая птица,
      Среди людей и на небе редкая.
      Горная курочка стыдится чистой воды:
      Не смеет глядеться в наряд перьев.
      д. Оба виска вошли в Осеннюю Заводь;
      Утром одним, - смерч - и уже мертвы.
      Вой обезьяны торопит белеть волосы:
      Длинные, мелкие - стали сырцом все.
      е. В Осенней Заводи много белых обезьян:
      Прыгают, скачут, словно летящий снег.
      Тащут, зовут дитя с ветвей
      Пить шаловливо в воде луну.
      ж. С тоскою живу скитальцем в Осенней Заводи.
      С усильем гляжу в цветы Осенней Заводи.
      - Горы, реки - как в Шаньсяне,
      Воздух, солнце - как в Чанша!
      з. Пьяный, сажусь на лошадь почтенного
      Шаня;
      Стыну, пою песнь про вола Нин Ци.
      Зря напеваю: "Белые камни ярки":
      Слез полна чернособолья шуба.
      и. В Осенней Заводи тысяча горных рядов.
      Гора Шуи Цзюй - самая странная с виду.
      Небо склонилось, хочет валить каменья;
      Воды плещут к ветви "живого чужим".
      к. Прадед Речной - некий кусок скалы.
      Синь небес вымело в красочный полог.
      Врезан стих; здесь он тысячи лет.
      В буквах зеленых мох парчовый растет.
      м. Утес Ложэнь в перерез птичьим путям.
      Речной Прадед вышел за Рыбьи Мосты.
      Воды быстры, лодка скитальца мчится...
      Горный цветок пахнет, коснувшись лица.
      н. Вода - словно одна полоса шелка,
      Земля эта - то же ровное небо.
      - Что, если бы, пользуясь светлой луною,
      Взор - в цветы, сесть в ладью, где вино?
      о. Чистые воды, покойна простая луна.
      Луна светла, белая цапля летит.
      Он слушает девушку, рвущую лины,
      Как всю дорогу ночью домой поет.
      п. Пламя печей озаряет и небо, и землю;
      Красные звезды рассеяны в алом дыму.
      Юноша скромный светлою лунною ночью
      Песню поет, оживляя холодные реки.
      р. Белые волосы - в три тысячи сажен:
      Это кручина кажется длинной такой!
      Мне не постичь: в зеркале этом светлом,
      Где мог достать иней осенний я?
      с. В Осенней Заводи старик из сельской хаты
      Наловит рыбы, среди вод уснет.
      Жена с детьми пустила белых кур
      И вяжет свой невод напротив густых
      бамбуков.
      т. Холм Персиков - один лишь шаг земли...
      Там четко-четко слышны речь и голос.
      Безмолвно с горным я монахом здесь
      прощаюсь.
      Склоняю голову; привет вам - в белых тучах!
      Примечания
      Ван Чжао Цзюнь
      Ван Цян, или по прозванию (Ван) Чжао Цзюнь, красавица, взятая в гарем императора династии Хань (48-32 г. до начала нашей эры), будучи сначала незаметной и неизвестной, сыграла потом большую роль. Предание гласит следующее.
      В императорских, так называемых, "дальних покоях" скопилось столько гаремных женщин, что повелитель не мог найти времени для их обхода. Тогда он велел придворным рисовальщикам изобразить портрет каждой из них и, судя по портретам, призывал к себе ту или другую. Одалиски, поняв секрет, старались подкупить мастера с тем, чтобы он изобразил их более красивыми, чем они на самом деле были. Но Ван Чжао Цзюнъ, гордясь своею красотой, не пожелала унижаться до подкупа и мастеру не дала ничего. Тот изобразил ее за это уродом, а император, взглянув на портрет, не удостоил ее приглашения.
      В 33 году до начала нашей эры, хуннуский хан захотел породниться с императорским (Ханьским) домом культурной страны, которую сам притеснял, продолжая дело своих предков. Тогда для него, как для варвара, выбрали, судя по портретам придворных живописцев, самую уродливую из гаремных затворниц. Таковою оказалась Ван Чжао Цзюнь.
      Перед тем как отправиться к месту своего назначения, она явилась откланяться своему повелителю. И вот тогда разыгралась драма. Красота ее ослепила и императора, и всех придворных с такой силой, что они тряслись от невиданного зрелища.
      Император, который уже неоднократно нарушал свое слово, данное варвару-союзнику, был в отчаянии, но поделать ничего не мог. Разобрав в чем дело, он тут же приказал четвертовать и разбросать по кускам придворных мастеров, конфисковав все их имущество. Но было уже поздно - и Ван поехала к хуннускому хану.
      Судьба несчастной девушки тронула современников, и они сложили в ее честь песнь, вызвавшую впоследствии много подражаний, в том числе и стихотворение Ли Бо.
      "В десяти последних словах, - говорит один критик, - Ли Бо исчерпал все то, о чем до него говорило множество поэтов в стихотворениях, посвященных этой теме".
      Другой критик думает, что, - как это часто бывает, - здесь Ли Бо, под покровом древней темы, касается современных ему событий.
      Встретились
      "Красная пыль" - поэтический образ нарядной светской суеты и мишуры.
      "В высь руки", занятые плетью, - приветствие, заключающееся в подъеме обеих рук вверх, до груди и выше.
      Оценивая стихотворение, критик пишет: "Всего только один вопрос, но дух твой идет и мысль растет".
      "В пятисловных оборванных строфах (т. е. четверостишиях),- пишет другой критик, - к высшей категории надо отнести, конечно, те, что мелодией своей наиболее близки к древнему стиховному укладу; но найти в них суть можно лишь подлинностью своего чувства. А этим-то Ли Бо и владеет!"
      Тоска на яшмовом крыльце
      Тоска, описываемая в этом стихотворении, есть тоска гаремной дамы, лишившейся царского фавора или же никогда его не имевшей. Тема старая, которой Ли Бо здесь подражает, сохраняя словесную ткань.
      "Яшмовый (мраморный) помост" - крыльцо в гинекее императорского дворца.
      "Белые росы" - поэтическое обозначение инея. Эти "белые росы" накинулись на мой тонкий чулок и овладели им.
      Оценивая это стихотворение, один критик говорит, что эти двадцать слов, живо описывающих настроение женщины, которая томится в тоске, и расположенных так, что первые стихи дают понять, что ей и уходить не хочется, и на месте не стоится, а вторые - что ей и не сидится, и не лежится; - что эти два десятка слов стоят двух тысяч.
      Другой критик указывает на то, что, кроме заглавия, ничто здесь не называет той тоски, о которой речь, но она таится где-то позади слов. Известный писатель и критик Чжу Си (XII в.) сказал, что Ли Бо - "само совершенство в стихе". Он, очевидно, имел в виду именно эти его особенности.
      Сянъянские песни
      а. Сянъянскими эти песни называются потому, что составлены около 450 г. нашей эры сянъянским губернатором, суйским князем Данем. Ли Бо здесь пишет на те же темы.
      "Белой меди копыта" - название одной из сянъянских мелодий, основанной, как говорит предание, на песне мальчиков, потрясенных скачкой воюющих всадников в побежденном городе. Мелодия была положена на музыку и к ней был прилажен танец.
      "Цзян" - река Хань.
      б. Здесь речь идет о Шань Цзяне (Шань Цзилуне), герое сянъянских преданий. Он был местным правителем и облюбовал себе прудок в саду, который по историческим воспоминаниям назвал Гаоянским. Туда ему подавали вино, которым он быстро упивался, и в бесчувственном состоянии требовал, чтобы его все-таки посадили на коня, хотя вид был при этом у него неописуемо смешной. Молодежь сложила про него песнь, вариант которой дан в стихах Ли Бо.
      в. "Гора Янь" - к востоку от Сянъяна подходит к самой реке Хань.
      "Памятник", о котором здесь речь, поставлен местному правителю Ян Ху после его смерти в 278 г. нашей эры. Он оставил по себе столь светлую память, что надпись на плите, воздвигнутой в его честь, исторгала у читавших слезы, так что один из позднейших почитателей Яна назвал эту плиту "памятником, от которого роняются слезы". Надпись заросла мхами, люди забыли великого человека.
      Комментаторы и критики отмечают, что в этой строфе "настроение поэта идет порывом и в глубь веков, и в современность", и что "в этих кратких словах мысль выражена вся до дна".
      "Нам, - пишет другой, - оставлены памятники былого, и мы сами можем идти их обозревать, но такой глубины чувства, как при чтении этих стихов, у нас не создастся никогда".
      г. Прудок, о котором шла речь во второй строфе, принадлежал семье Си. В нем водились искусно выкормленные породы рыб. Вокруг, со всею китайскою заботливостью, был разведен чудесный сад. Немудрено, что пьяница-эстет облюбовал это место.
      Последние стихи означают, вероятно, желание Ли Бо уподобиться хоть на время Шань Цзяню, в смысле стиля его жизни, столь излюбленного самим поэтом.
      Чистые, ровные мелодии
      "Чистые, ровные" и падающие мелодии - так назывались в древнем Китае мелодии по доминирующему тону их и музыкальному стилю: высокому или низкому. В глубокой древности они были предназначены для воспевания супружеских радостей.
      Обстоятельства, при которых эти строфы были набросаны Ли Бо и которые необходимо иметь в виду, чтобы понять все стихотворение, а равно и условия, при которых возможна их приблизительная переводная передача, таковы:
      Император Сюань Цзун (713-756 г. нашей эры), наслаждаясь великолепным расцветом государственной политики, золотым веком поэзии и прочих искусств и потонув в наслаждениях, начинал пресыщаться, искать нового, необыкновенного. И вот, случайно, в гареме одного из своих же сыновей он усмотрел красавицу, пленившую его до безумия, и совершил дикий поступок - взял девицу к себе. Она стала теперь его любимой наложницей. Свет померк в его очах, глядевших только на нее; на ней все сосредоточилось... Император перестал обращать внимание на глухой ропот народа против временщика - брата царицы, и гроза разразилась неслыханным мятежом.
      Картина настоящих строф такова. Ли Бо только что произведен в высшую ученую степень академика литературы и на радостях упился вином до полной потери чувств. А во дворце в эту светлую лунную ночь происходило торжество пересадки необыкновенных тюльпанов, которыми все были увлечены, к дворцовой беседке, названной по дереву, из которого она была сделана, "беседкой топи ароматов". Цветы только что пышно распустились. Император прибыл к беседке со свитой. За ним несли царицу.
      Император приказал выбрать из основанной им же придворной школы певцов, музыкантов и актеров, наиболее талантливых людей для прославления этой чудной ночи. Отобрали шестнадцать человек, во главе с Ли Гуйняньем, первым певцом своего времени. И вот, этот певец, ударив в кастаньеты, выступил вперед и приготовился петь, но император его остановил.
      "Нет, - сказал он, - раз мы здесь любуемся знаменитыми цветами, да еще перед нами царица, - старых песен нам не надо!"
      С этими словами, он велел певцу держать перед ним бумагу, на которой был золотой узор, и набросал новому академику приказ сейчас же явиться во дворец, представив новый парафраз древних любовных мелодий, в виде трех отдельных строф одной и той же темы.
      Ли Бо, получив приказ, ничего не понял: он был слишком пьян. Его облили водой, вытерли, дали в руки кисть, и стихи были моментально набросаны, а Ли Гуйнянь их спел.
      Пока он их пел, царица - или, как ее велено было называть, "Великая Настоящая Фея" - наливала и пила виноградное вино, улыбаясь лестным словам стиха. Император не утерпел, и сам, велев подать флейту, стал подыгрывать мелодии. Под конец строфы он замедлял темп, чтобы доставить царице удовольствие.
      С этих пор государь стал еще более отличать Ли Бо среди всех прочих академиков.
      Таким образом, Ли Бо имеет задачу прославить красоту царицы среди фантастически прекрасной и великолепной обстановки. Он пользуется удобствами своего языка, не уточняющего форм слова, и потому переводчик на другой язык, этих удобств не имеющий, вынужден ставить непрошенные точки над i, да еще, к тому же, снабдить, в конце концов, перевод парафразом, окончательно точным и понятным.
      Парафраз первой строфы (О государе, влюбленном в царицу, тогда еще всего лишь гаремную затворницу князя Шоу Вана):
      - Вы, государь, смотрели на облако, и оно представлялось вам ее платьем... Глядя на цветок тюльпана, вы думали: вот ее лицо!
      Как весенний ветерок куртины, коснетесь вы ее своею милостью - и она сочно расцветет, как тюльпан в благодатной росе.
      Если - думалось вам - такую красавицу не увидеть мне на горе Яшм; если она не сама царица фей Си Ван My, то уж, наверное, ее надо искать у Террас Изумрудов, где живет фея И Фэй, воспетая древним Цюй Юанем. Она - лучшая, самая царственная не только среди людей, но и среди фей.
      б. "Гора У" - местопребывание феи, явившейся во сне древнему удельному князю, случайно там заночевавшему. Она сказала ему, что будет его ждать, являясь днем тучей, а ночью дождем. Поэт Сун Юй написал по этому случаю бессмертную оду.
      "Летящая Ласточка" - прозвание фаворитки, а впоследствии - императрицы ханьского императора Чэн Ди (32-6 до начала нашей эры), который полюбил ее за выдающиеся качества танцовщицы и из частного дома перевел ее в пышный дворец. Критики много рассуждают о том, насколько уместно было приводить здесь это сравнение, но ясно, что Ли Бо не имел намерения иронизировать.
      Парафраз второй строфы: Царица - это сочная прелесть ветви тюльпана, на которой росная благодать сосредоточила свой аромат. Напрасно фея горы У смотрит на это соединение тучи и дождя; и напрасно разрывает от горя свою душу: здесь слишком очевидное счастье! Кого же, позвольте спросить, может напомнить наша царица из былых красавиц? - Разве царицу Ласточку, да и то тогда, когда она была во всеоружии своих чар, подчеркнутых новыми нарядами!
      в. "Крушащая царство" красота женщины была воспета придворным поэтом II в. до начала нашей эры в следующих строках:
      На севере живет красавица,
      Выделяясь из всех, оставаясь одна.
      Раз взглянет - сокрушит человеку город,
      Два взглянет - свергнет человеку царство!
      Император, прослушав это, вздохнул и сказал:
      "Ну, в хорошие-то времена (как наши) разве может такая появиться?"
      Тогда выяснилось, что поэт пел о своей сестре. Император приблизил ее к себе и в любовном умопомрачении был близок к катастрофе.
      Парафраз третьей строфы: Знаменитый своею красотой цветок и красавица, могущая своими чарами разрушить царство, как бы рады друг другу, и на них почивают с улыбкой взгляды восхищенного государя. Государь был, как весенний ветер, недоволен, что цветок не раскрывается. Но вот он наконец раскрылся; досада настойчивого ветерка рассеялась, и в беседке, сделанной из ценного дерева ("Топь благовоний"), стоит чаровница, любующаяся цветами, и сама вся в любовном взгляде очей государя.
      На аллее Лояна
      Лоян - город на реке Ло, в центральном Китае (ныне - Хэнань Фу) - одна из древних столиц.
      Яшма, белая, нежная, с неизъяснимою прелестью колорита и какой-то особо прекрасной эманации, ценится в Китае едва ли не более других драгоценных камней. Она очень часто служит поэтическим сравнением с лицом и душой восхитительного человека.
      "Небесный Брод", т. е. звезды, лежащие поперек Млечного Пути. Этим именем государь династии Суй, Ян Ди (606-617), перенеся столицу в Лоян, назвал роскошно построенный плашкоутный мост, соединявший берега реки Ло, и, таким образом, уподобил свою резиденцию небу, а реку Ло - "Небесной Реке", т. е. Млечному Пути. Впоследствии этот мост был укреплен на каменных быках, но в просторечии сохранил свое название "плавучего моста". Рассказывают, что он был укреплен, между прочим, и железными цепями, перекинутыми с берега на берег. Кроме того, по четырем углам его были башни. Его от времени до времени чинили, поддерживали, как историческую достопримечательность.
      "Живущих в Лояне", т. е. лоянских дев.
      Юноша в пути
      "Пять Гор", т. е. древних (ханьских) императорских могил, устроенных в природных холмах, которые являются в данном случае, так сказать, естественными курганами. Эта местность была облюбована богатою знатью, как
      место для постройки вилл. "Золотой Рынок" - людное место города Лояна.
      "Хуская (иностранка) дева" - известная в свое время привлекательная пятнадцатилетняя гетера Лояна, о которой часто упоминается в поэзии.
      Критики указывают на образцовое описание наружности и поведения юноши, находящегося как в весеннем ветре, так и в весенних чувствах.
      Конь с белой мордой
      Парчовая по зеленому полю попона - историческое воспоминание об украшении знаменитых скакунов, пригнанных с далекого запада победоносными китайскими генералами в подарок государю.
      Гаогюйли
      Гаогюйли - название народа, обитавшего у границ Кореи. Ли Бо поэтизирует известные ему из исторических описаний особенности этого народа.
      Думы в тихую ночь
      Это стихотворение, помещаемое во всех хрестоматиях, как образцовое и характерное для Ли Бо, является, тем не менее, одним из обычных для Ли Бо перепевов старых мелодий. Так, в стихотворении императора династии Вэй Вэнь Ди (220-227 нашей эры) читаем нечто, очень похожее, и даже с тою же рифмой:
      - Вниз гляжу: волны чистой воды...
      Вверх смотрю: светлой луны сиянье...
      Клубом склубилось много горьких дум,
      Свитком свились думы о крае родном.
      Песнь о купце
      Эта песнь имеет своим прототипом песнь, составленную императором У Ди династии Ци (483-494 нашей эры), в воспоминание тех дней, когда он был простолюдином. Монах Бао Юе положил ее на музыку. Ли Бо дал, по обыкновению, нечто совсем новое.
      Переправа в Хэнцзян
      а. Гавань и переправа, называемая Хэнцзян ("Поперек реки"), на Янцзы-цзяне играла в III в. нашей эры большую историческую роль, как важный стратегический пункт для сражающихся между собой претендентов на престол.
      Вагуань гэ - название башни при монастыре того же имени, стоявшей на самом видном месте и пленявшей взоры, так что гребцы приостанавливались, чтобы на нее взглянуть. Она была очень высока, будто бы до 35 сажен.
      б. Нючжу, "Воловья мель" - переправный пункт против Хэнцзяна. У этой переправы лежат в воде опасные камни, и, кроме того, река в этом месте крайне беспокойна, так что один поэт сложил о ней следующие стихи:
      Вечерний ветер вздымается в тростнике,
      А на осеннем цзяне уже рождаются чешуйные латы.
      У другого поэта по этому поводу читаем:
      Стоит подуть слабому ветру, как тысячам кораблей беда.
      Мадан - гора, сильно вдавшаяся в Янцзы и представляющая серьезную угрозу кораблям, тем более, что около нее находятся наиболее опасные пенящиеся водовороты. Суеверные корабельщики построили на горе храм, в котором приносятся жертвы духу горы, покровителю страждущих.
      в. Западный Цинь - древнее, и потому литературное обозначение части западного Китая (Шааньси).
      г. Небесные врата - горы, сжимающие Янцзы.
      д. Здесь, по-видимому, несколько проясняется доселе непонятная причина, вызвавшая описание переправы Хэнцзян. Ли Бо сам был здесь в своих скитаниях по озерам и рекам. Очень возможно, что эта простая сценка, не содержащая никаких признаков поэзии, должна быть понята иносказательно. Комментатор делает догадку, что Ли Бо намекает на бурные теснины придворной жизни, своего рода Сциллу и Харибду, - из которых он только что вырвался на волю. Таким образом, и подводные камни, и грозные водовороты, и весь ужас переправы, хорошо известные литературному миру тогдашнего Китая, создавали весьма смелое и яркое сравнение, которое для всякого иного читателя стало уже, конечно, неживым и лишь вяло восстановляемым в примечаниях.
      е. В этой заключительной строфе дело выясняется окончательно. Начальник советует поэту не переходить стремительных и опасных теснин, а уйти домой, как ушел от тягот чиновничьей, официальной жизни знаменитый поэт Тао Цянь (IV-V в. нашей эры), написавший известную с тех пор каждому образованному китайцу поэму в прозе: "Уйду прочь, домой!" Поставив в конце шестой строфы эту всем знакомую и богатую яркими сопоставлениями фразу, Ли Бо окончательно придает всему стихотворению характер притчи, которая особенно энергична в последней строфе, где в мутной луне нетрудно узнать омраченного невероятной страстью своей к фаворитке государя; в тумане - общую растерянность, за которой не видно надвигающейся грозы; в китах - алчных чиновников, вызывающих волны народного гнева, которые идут крушить все, сотрясти даже горные твердыни - само государство и т. д. При этих порядках что-либо делать - безумие. Надо уйти в незаметную жизнь, полную лишь для себя.
      Древняя поговорка: если вокруг луны мутные полосы - быть ветру.
      - Второй стих - парафраз старой поэмы "Море", написанной высоким одописным стилем в ярких, гиперболических красках и причудливых выражениях. Эта ода входила в "Сборник литературы" Сяо Туна (VI в. нашей эры) и поэтому была всем известна. В этой оде читаем: "А рыбы - так вот кит (цин), лежащий поперек моря, что гора. Двинется - обломит высокие скалы; прижмет огромную волну, съест гигантскую черепаху, проглотит корабль, величиной с дракона. Вдохнет - и волны неподвижны; выдохнет - и сотни рек текут вспять".
      "Три горы" - название гор у одной из переправ через Янцзыцзян.
      Критики относят эти четверостишия к высшим типам подобных форм творчества, как вызывающие "откатные и перекатные" впечатления, все возвращающуюся и возвращающуюся мысль.
      Осенняя заводь
      (С пропуском строф, написанных иным размером).
      г. "Парчево-горбатая птица", по описаниям древних китайских географов, обладает зеленым и желтым опереньем, выглядит словно опущенная кисть. Она водится как раз в этих местах.
      "Горная курочка" обладает чудесным опереньем и целыми днями любуется собой в воде. Затем, у нее иногда глаза застилает туман, и она тонет. Таково ее описание в тех же источниках.
      д. Обезьяний вой наводит тоску, ускоряет старость.
      ж. Шаньсянь, Чанша - моя родина, мои излюбленные места.
      з. О пьяном Шань Цзяне верхом на коне сказано в примечаниях к стихотворению 4, б.
      Древний человек Нин Ци (VII в. до начала нашей эры) пас вола и пел:
      Южные горы скалисты,
      Белые камни сверкают...
      В жизни своей не видать царя Яо, Шуню царство
      отдавшего.
      Шапку свою я обрежу, одежду скрою до колен...
      Долгая ночь темна, темна... Скоро ли, скоро ли день?
      Удельный князь Хуань услышал из своего экипажа эту песнь и возвеличил Нин Ци, сделав его своим министром. Нин Ци, по его мнению, понимал идею истории, хотя сам князь отнюдь не держался идеалов Яо и Шуня, отдававших престол достойнейшему.
      и. Гора Шуи цзюй, "Водяной Постав", причудливой формы.
      "Живого чужим", т. е. паразита-плюща.
      м. Ложэнь - один из утесов, торчащих из вод Янцзы.
      "Птичьи пути" - недоступные людям горные тропы.
      "Рыбьи Мосты" - название города.
      о. "Простая", т. е. бесцветная, как только что вымытые шелковые нити.
      "Лин" - водяной каштан.
      Свидания молодых людей с девушками на юге допускались значительно свободнее, чем на пуританском севере, где был в силе ригоризм проповеди Конфуция. Поэтому в старое время на юге обычай разрешал молодым людям принимать участие в собирании водяных каштанов вместе с девушками.
      п. По-видимому, здесь дело идет о добывании и выплавке горной руды. Есть и другие мнения, предполагающие, одни - добывание пилюли бессмертия подвижниками, у Осенней Заводи спасающимися, другие - рыбачьи огни. Однако гипербола была бы слишком явна в таком случае и неприятна.
      р. "Выражение "Три тысячи сажен", - пишет критик, - у людей, распинающихся за форму и приклеившихся к следам вещей, возбуждает недоумение. На самом же деле это просто поэтическая свободная фантазия, крайняя изобразительность. Читателю не следует, как говорит Мын-цзы (IV в. до начала нашей эры), "из-за буквы портить выражение и из-за выражения - всю мысль". Я уже не говорю, - продолжает критик, - о том, что второй стих дает видеть всю мысль целиком".
      Другой критик говорит, что число "три тысячи" надо понимать, как круглое число и принятую традицией гиперболу (напр., как "три тысячи" учеников Конфуция).
      Европейской поэтической критике доступно, кажется, более простое объяснение этой гиперболы. Поэт смотрится в заводь, чуть тревожимую зыбью, и лицо его расплывается бесконечными кругами, создавая из бороды клуб белых неизмеримых нитей. Так, но крайней мере, пишущий эти строки понимал это место до прочтения туземной критики; так понимает и посейчас.
      Эта строфа воспроизводится во всех учебных изданиях и считается одним из шедевров поэта. "Первый стих, - говорит один из комментаторов, - очень странный и причудливый, а остальные: что ни слово, то очарованием. Это по плечу только мастеру... А с читателями, выискивающими строфы и вытаскивающими со всех сторон по фразе, - разве можно об этих вещах говорить?"
      2 СТИХОТВОРЕНИЯ {*}
      Осенние думы
      У дерева Яньчжи желтые падают листья,
      Приду, погляжу - сама поднимусь на башню.
      Над морем далеким лазурные тучи прорвались,
      От хана-шаньюя осенние краски идут.
      Войска кочевые в песчаной границе скопились,
      А ханьский посол вернулся из Яшмы-Заставы.
      Ушедший в поход, не знаю, когда он вернется,
      Напрасно грущу, что цветок орхидеи завянет.
      Провожаю друга
      Зеленые горы торчат над северной частью,
      А белые воды кружат возле восточных стен.
      На этой земле мы как только с тобою
      простимся,
      Пырей-сирота ты - за тысячи верст.
      Плывущие тучи - вот твои мысли бродят.
      Вечернее солнце - вот тебе друга душа,
      Махнешь мне рукою - отсюда сейчас уйдешь ты,
      И грустно, протяжно заржет разлученный конь.
      {* Воспроизводится по изданию: Позия эпохи Тан. М.: Худ. лит-ра, 1987. Сост., вступ. статья Л. 3. Эйдлина. - Прим. ред.}
      Приложение {*}
      Перевод В. М. Алексеевым
      стихотворений Ли Бо
      "Песня Цзы-Е, жены в уделе У"
      и "Прохожу по мосту-плотине в Сяпи
      и думаю о Чжан Цзы-фане" с парафразом
      {* Воспроизводится по изданию: В. М. Алексеев. Китайская литература. М.: Наука, 1978.- Прим. ред.}
      Песня Цзы-Е, жены в уделе У
      В столице Чанъане месяца ломтик один,
      а в тысячах семей вокруг стуки вальков
      по белью.
      Осенние вихри дуют здесь, не прерываясь.
      Все это к Заставе Яшмовой чувство одно.
      5 Когда день настанет, чтоб варваров угомонили?
      Мой милый закончит тогда свой далекий поход.
      Введение. В китайской поэзии классического типа (ши) нет ни намека на страстную любовь, составляющую основную тему всех других поэзии. Но есть, так сказать, строгая любовь мужа к жене и жены к мужу, выражающаяся в тоске по отсутствующему супругу, по временно нарушенной, но крепкой и незыблемой связи.
      Автор. Ли Бо (Тай-бо, 701-762) - знаменитейший китайский поэт всех времен, разделяющий славу свою с другом и современником Ду Фу. Дарованиями он отличался с самого раннего детства, нрава был пылкого, порывистого, свободного, не желающего ничем себя стеснять и ни с кем считаться. Десяти лет от роду он уже умел писать стихи и свободно владел литературным стилем. Увидав его стихи, один современный поэт был ими потрясен и воскликнул: "Этот малый - талант Божьей милостью, исключительный, недюжинный, особенный. Пусть еще подучится, и его можно будет сравнить даже с Сыма Сян-жу!" Он подобрал себе компанию таких же, как он, бесшабашных поэтов и назвал ее так: "Шесть бесшабашных людей, собравшихся на Роднике в бамбуках". В это время знаменитый поэт современности Хэ Чжи-чжан, познакомившись с его творчеством, от изумления даже вздохнул: "Ты бессмертный какой-то гений, с небес в наказанье на землю поверженный". Император назначил его в Академию стилистов (Ханьлинь) и очень его чтил.
      Во время смуты VIII в. Ли Бо по своему политическому безразличию примкнул к претенденту и подлежал казни, от которой еле спасся. Отдавшись пьяному бродяжничеству, он воспел его в стихах, до сих пор возбуждающих в ком угодно восхищение и изумление. Говорят, что он утонул, норовя в пьяном виде схватить в объятия диск луны, отраженный в волне.
      Есть полное собрание стихотворений и прозы Ли Бо в 20 книгах, которые в Китае можно достать в любом книжном магазине, с примечаниями к стихотворениям и различными статьями. В европейской литературе Ли Бо переводился чаще других поэтов на все главные языки (в том числе и на русский), но полного собрания сочинений в переводе доселе не появлялось, и эту очередную задачу можно и должно выполнить. На японском языке Ли Бо издавался очень много раз, и ему посвящена целая большая литература.
      Его поэзия обладает необыкновенной силой кисти, непосредственностью вдохновения, безудержным размахом и столь живым укладом условного, старинного языка, что действительно можно от изумления растеряться. Каждая антология заполнена его стихотворениями, однако некоторые антологисты отдают предпочтение более академическому и глубокому, вдумчивому и серьезному Ду Фу.
      Заглавие. Цзы-е - слагательница песен в уделе и затем царстве У (III в. н. э.). Ли Бо очень часто (как, впрочем, и другие поэты) любит брать темы из так называемого "кладезя музыки" (юэфу), образованного в II в. н. э. как учреждение - палата для собирания народных песен и для переложения их на музыку. Есть много трактатов об этой "музыкальной палате", из которых некоторые прилежно весь дошедший до нас материал кодифицировали и комментировали. К этому материалу придется в дальнейшем возвращаться очень часто.
      Примечания.
      (1) Чанъань (Вечный мир) - имя древней столицы вообще и династийной танской в частности. Часто служит поэтам темой пышных описаний.
      (2) Китайцы стирали тогда свою одежду без мыла и колотили (как и посейчас) вальком у воды, где ее полоскали. Стук вальков, столь обычный для китайских поселений у воды, наводит мысль о доме и о том, кому надо бы дома стирать белье.
      (3) Осенний ветер наводит грустные мысли о муже, которому пора бы вернуться домой, а не студиться на ветру в пустыне.
      (4) Яшмовая застава - Юй (мэнь) гуань, в районе Дуньхуана в Западном Китае.
      (5) Угомонить, усмирить и т. д. - термины-эвфемизмы, обозначающие покорение западных варваров (хулу - варваров-пленников), которые "бунтуют", "разбойничают" и т. д. на границах Китая.
      Парафраз не необходим.
      Прохожу по мосту-плотине в Сяпи
      и думаю о Чжан Цзы-фане
      Тот знаменитый Чжан Цзы-фан: еще не начал
      тигр рычать,
      а он уж все свое роздал и домом не обзаводился.
      У князя в местности Цанхай нашел такого
      силача,
      чтоб Циня молотом хватил в песчаных дюнах
      Боланша.
      5 Хоть отомстить ему за Хань как следует
      не удалось,
      но небо, как и вся земля, потрясены им были
      впрямь.
      И он укрылся тайно здесь: гулять свободно
      стал в Сяпи.
      Кто мог бы про него сказать: не храбр, мол,
      он и не умен!
      Вот я пришел теперь сюда - к тому
      мосту-плотине Пи.
      10 О прошлом, древнем, весь в мечте:
      чту в древних я геройский нрав.
      Но что же вижу здесь теперь? Лазурью катится
      вода,
      а не видать уже нигде почтенный Желтый
      Камень тот.
      Вздохну глубоко, от души: такой он был,
      и он ушел!
      Серо и мертвенно кругом: пустынно все,
      от Сы до Сюй.
      Введение. Китайская поэзия есть поэзия прежде всего ученая - продукт умов, получивших весьма строгое и строго законченное образование, которым создавалось чрезвычайно устойчивое мировоззрение. В этом внутреннем мире ученого-поэта всегда боролись два начала: оптимизм и пессимизм, созидательное и разрушительное, конфуцианское и даосское. Конфуцианский мир поэта гордился конфуцианской культурой и цивилизацией; даосский мир брал ее под сомнение. История учила конфуцианского поэта чтить величавые фигуры древности, создававшие устои общества и боровшиеся со злом.
      Даосизм учил о тщете всего мирского, ибо смерть обязательна для всех и слава не нужна герою, превратившемуся в ничто.
      Автор - тот же.
      Заглавие. Сяпи - Нижняя Плотина (мост, дамба) на реке (в Шаньдуне), образовавшей в свое время озеро. Чжан Л ян (Цзыфан) - один из героев исторического предания, боровшихся в III в. до н. э. с усилением западного удела Цинь, который явно грозил крушением всей создававшейся веками китайской цивилизации (что потом и случилось). Когда его родной удел Хань был уничтожен, он решил отомстить Циньскому князю, истратил все свое состояние на поиски такого силача, который мог бы убить этого деспота, и нашел его; но тот промахнулся и убил в местечке Боланша, где была ставка, не князя, а человека из свиты. Чжан Лян, конечно, скрылся (китайская история этому найму и этому финалу не придает того значения, которое придали бы европейские историки) и прибежал в Сяпи, где "гулял на свободе". Однажды он шел по плотине и повстречал на ней некоего старца. Тот уронил свою туфлю в воду реки и велел Чжану поднять. Чжан повиновался и даже на коленях поднес ему туфлю, ибо старец имел вид необыкновенный. "Тебя можно учить", - сказал тот и назначил свидание на этой же плотине через пять дней. На этом свидании старец вручил Чжану книгу и велел ее изучить. Это было "Военное искусство по Тайгуну", изучив которое, можно было руководить царями и князьями. Следующее свидание было назначено через 13 лет, но уже не с человеком, а его следующим перерождением, "желтым камнем", который Чжан взял себе и стал молитвенно почитать, ибо книга старца действительно определила его карьеру великого стратега своего времени. Все это надо знать для понимания данного стихотворения Ли Бо, который в оригинале своем, конечно, не дал никакого примечания, ибо писал для людей одинаковой с ним ученой начитанности, и только в последующих антологиях каждый стих сопровождается обильными примечаниями, особенно в настоящее время, когда начетническая ученость былых поэтов более не существует.
      Примечания.
      (1) Читаем в гадательной и философской "Книге перемен" ("Ицзин"): "Ветер идет за тигром, туча идет за драконом". В известном поэту Ли Бо "Славословии Совершенству-царю, нашедшему себе достойного министра", написанном в I в. до н. э. поэтом Ван Бао (Ван Б а о, Шэн чжу дэ сянь чэнь сун), читаем также, в согласии с традиционным толкованием этого места в "Книге перемен": "Тигр зарычал, и ветер в ущелье завыл", т. е. восстал государь и нашелся ему подходящий советник-министр. Стих (1) означает поэтому: когда (Чжан) Цзыфан еще не определился как министр основателя династии Хань, Лю Бана, впоследствии (по храму предков) Гао Цзу (Высокий).
      (2) Он расточил все свое имущество на поиски наемного убийцы. Такого было не легко найти, ибо меры предосторожности Циньский тиран принял, конечно, очень серьезные.
      (3), (4) Речь идет о наемном убийце, который должен был тяжелым молотом покончить с Циньским владетелем.
      (5) Хань - древний удел, из которого происходил и которому служил Чжан Лян. Этот знак Хань не имеет общего со знаком Хань, называющим династию.
      (10) В китайском языке понятие "герой" не заимствует соответствующего слова из какого-либо иностранного языка. В данном случае слово ин значит, собственно, лучший цвет.
      (12) Странствующие ораторы даосского толка любили называть себя псевдонимами и сказочными преданиями о себе всячески старались доказать свою слитость с миром и отсутствие личности.
      Парафраз не необходим.