Пастухов ел гуляш и нахваливал:
      – Чудесно! Великолепно! Восхитительно!- Казалось, что он дает оценку не гуляшу, а по меньшей мере первой атомной электростанции.
      И, обращаясь непосредственно к Игорю, с иронией произнес: – Теперь я понимаю, почему вы не спешите с окончанием строительства линии. Солнце, воздух и такие гуляши… Нет, определенно я бы и сам не стал спешить…
      – Правда? – воскликнула Светлана, внимательно следившая за разговором.-Вы серьезно? Вам понравился ужин?
      Пастухов тотчас повернулся к девушке.
      – Бог свидетель, Светлана Ивановна, такой гуляш я ем впервые в жизни. Да неужели мой аппетит не говорит об этом?!
      Светлана победно взглянула на Игоря, «мол, вот что говорят знающие люди», а Пастухов продолжал:
      – Обязательно возьму у вас рецепт приготовления. Привезу его своей жене и скажу: учись! Дадите рецепт?
      – Это же просто, Илья Матвеевич, – смутилась Светлана, – я и сама не знала, Гриша научил…
      – Что за Гриша? Это еще кто такой? – Бровь у Пастухова приподнялась.
      – Волков. Разве вы его не знаете?
      – А-а-а , Митрич. Замечательный парень, золотые руки, но у него так не получится, уверяю вас. Ученик всегда превосходит своего учителя. Закон жизни.
      Игорь взглянул на Пастухова – подшучивает или серьезно? Но на лице начальника ничего прочесть было нельзя. «Наверное, серьезно», – решил Мартьянов. Он давио заметил в Пастухове такую черту: интересоваться абсолютно всем – тунеядцами и проблемой озеленения улиц, международной валютной таблицей и охотой на зайцев, колхозной самодеятельностью и, вот сейчас, гуляшом.
      – Для этой цели лучше всего подходит баранина… – раскрывала Светлана «секреты» походной кухни. Она села напротив Ильи
      Матвеевича, и Пастухов весь обратился в слух. – Мясо режется кубиками и обжаривается с жиром…
      – А лук?! – спросил нетерпеливо Пастухов. – Я люблю, чтоб луку было побольше.
      – Лук потом. Вначале мясо нужно залить горячим бульоном, добавить томат-пюре, потушить час-полтора, а вот тогда-то можно класть и лук, репчатый, рубленый…
      Мартьянов с интересом прислушивался. Оказывается, приготовить простейший гуляш, которым Светлана пичкает их чуть ли не каждый день, тоже наука. И он уже с гораздо большим уважением стал тыкать вилкой в тушенное по всем законам мясо. И работа поварихи стала ему казаться более значительной. Ведь сказал же кто-то, кажется, Наполеон: «Путь к сердцу солдата лежит через его желудок». Стало быть, желудок играет не последнюю роль в любом деле.
      Чем черт не шутит, возможно, часть процентов перевыполненного плана корнями уходит в Светланин котел?!
      И Мартьянов, съев гуляш, сказал:
      – Спасибо, Светлана Ивановна, ужин сегодня действительно превосходный. А на завтрак приготовьте, пожалуйста…
      Скрипичкина, Пастухов и Мартьянов еще сидели за столом, ведя гастрономические разговоры, когда показался Олег Синельников. Одет он был по-праздничному. Кремовая, в чуть заметную елочку, рубашка приятно контрастаровала с темно-синим цветом брюк. Наваксенные «стиляжьи» полуботинки таинственно поблескивали. Столь же таинственно он спросил, обращаясь к Мартьянову:
      – Какой сегодня день?
      – Суббота, – ответил вместо Игоря Пастухов.
      – Правильно,-подтвердил Синельников.- Что мы делаем в субботу?
      – По-видимому, отдыхаете, – пожал плечами Пастухов.
      – Правильно, – снова подтвердил Олег, – по субботам мы всегда выезжаем отдыхать.
      – И на здоровье, – сказал Пастухов.
      – Требуется машина,-сказал Синельников.
      – Машины нет, – вмешался Мартьянов, – Илью Матвеевича надо подкинуть на вокзал. Так что..
      – Нас ждут в колхозе, там же сегодня концерт художественной самодеятельности, – перебил Синельников, – Жора просил обязательно быть.
      – И танцы, – умоляющим голосом продолжила Светлана, обращаясь прямо к Пастухову, – Лукьяненко говорит, что у них по субботам всегда танцы.
      – Лукьяненко говорит, значит, все правильно, – засмеялся Илья Матвеевич, – лично я против танцев ничего не имею, – и,
      повернувшись к Мартьянову, таким же жалобным, как у Светланы, голосом попросил: – Игорь Николаевич, разреши, суббота ведь…
      – А вы? Вы же сами говорили, – Игорь провел ладонью по горлу, – вот так вам надо быть сегодня в Евпатории.
      – Я говорил? – притворно удивился Пастухов. – Я говорил, к утру надо быть. Ты меня просто не понял.
      – Может быть, – усмехнулся Игорь и закричал, повернувшись в сторону палатки, – Гена! Сафонов!
      – Чего?! – тотчас откликнулся Сафонов.
      – Заводи машину! Едем к Зозуле.
      Подпрыгивая, несется по степной дороге автомашина. Свет фар вспугивает зайцев, и те сломя голову несутся сами не зная куда. Шум двигателя пугает все живое: торопливо улетают степные журавли, недовольно покряхтывая, как сварливые тещи; из-под колес вылетают хохлатые жаворонки, устроившие ночлег прямо в пыли дороги.
      – Улю-лю-лю, – несется им вслед из кузова, – держи, лови, хватай за хвост. За хвост, говорю, держи!
      В кузове гомон и смех – марьяновцы едут в колхоз. На танцы! На концерт художественной самодеятельности! На Жоркин концерт!
      – Посмотрим, посмотрим, что он там натворил, – смеется Мартьянов, – если плохо, то назад заберем.
      – Так его Зозуля и отпустит! – отвечает ему Олег Синельников, – наш Жорка теперь деятель культурного фронта. Зозуля держится
      за него обеими руками.
      – Обеими руками, говоришь? Это хорошо. Так и надо. Пусть знают севастопольских монтажников!
      Синельников ему на это ничего не ответил и, наклонившись к окошку кабины, прокричал:
      – Светлана! А ну – песню!
      – Что?! – высунулась из кабины Светланина голова.
      – Запевай, говорю.
      Скрипичкина не стала отказываться запевать, так запевать:
      Огней так много золотых
      На улицах Саратова.
      Парней так много холостых,
      А я люблю женатого…
      Синельников сморщился, как от зубной боли. Ну и певица! Ну и голос – отрава!
      – Светлана!
      – У? – прервалась Скрипичкина «на любви к женатому».
      – Ты когда-нибудь в своей жизни пела? – старался перекричать шум мотора Олег.
      – В школе. В хоре. А что?
      – Вот и подожди. Когда запоем хором, тогда и вклинишься. Поняла?
      – Ну и пожалуйста, – надулась Светлана.
      – Митрич! Давай!
      И поплыла над степью песня…
      Вырос парень крепкий душой,
      Едет парень в город большой…
      – Подхватывай!
      Ты, брат, молод, кровь – как вино.
      Счастье в руки всем нам дано…
      Слушает песню маракутская степь. Звонкую. Задорную. Не успела она отзвучать, как хор, не сговариваясь, подхватил знаменитую «Тачанку-ростовчанку, все четыре колеса». Песня сменяет песню. Тут и «Удар короток, и мяч в воротах», и «Ехал я из Берлина», и «Севастопольские улицы вечерние», и… Да разве все песни можно перечислить!!
      А спидометр на машине продолжает наматывать километры. Зайцы в страхе мечутся по степи. Вот бы сейчас сюда Пастухова с его ружьем! И снова из-под колес в темень ночи взлетают короткопалые жаворонки (бедные пташки, не дают им спокойно подремать!), и снова в кузове гомон и смех – молодость ищет раавлечений, молодость едет веселиться.
      … Наверное, за всю историю своего существования клуб не вмещал сразу столько людей. Сегодня здесь танцы, концерт и снова танцы. Танцы без ограничения времени. До упаду! Так могут танцевать только в сельских клубах. Куда там нашим облегченным городским танцулькам до деревенского размаха! Разве могут выдержать сравнение городские танцпятачки, где «мероприятие» полностью заканчивается в 23-00, с настежь распахнутыми дверьми колхозного клуба?! Нет, конечно. Монтажники сразу же по достоинству оценили это. Работать так работать, а танцевать так до утра.
      Светлана не давала своим ногам ни минуты отдыха; казалось, что сегодня она хочет оттанцевать за целый месяц. И в этом ей шли навстречу – в партнерах недостатка не было. На зависть деревенским красавицам, Светлану ни на минуту не оставляли в покое. То и дело слышалось:
      – Светлана Ивановна! Разрешите! Этот вальс вы обещали мне.
      – Следующ.ий танец за мной! Не забыла, Светочка?
      – Жо… то есть Светка, сбацаем?
      Светлана внимательно оглядела Жорку с головы до ног и небрежно проронила:
      – С тобой не буду, не заслужил еще, товарищ худрук.
      – Ну и не надо! Не больно и хотелось, – обиделся Лукьяненко и, поправиз «бабочку», с независимым видом отошел в сторону.
      Скрипичкиной не дают скучать. Нет, что бы кто ни говорил, но много значит на сегодняшний день красивая внешность!
      Игорь с Зозулей стоят у бочонка с пивом и ждут, когда освободятся кружки, захваченные более предприимчивыми монтажниками.
      В ильф-петровские времена пиво выдавалось «только членам профсоюза», а сегодня этот напиток пили в первую очередь на правах гостей монтажники да Зозуля, которому сделали исключение как председателю колхоза.
      Впрочем, местные хлопцы не особенно страдали от этих ограничений. Колхоз «Гигант» был зажиточным, и почти в каждом доме было вдоволь наварено своего пива.
      Вот Зозуля ухитрился завладеть кружками, и Игорь получил возможность оценить напиток по достоинству.
      – А ничего, – похвалил он, – напоминает рижское.
      – Лучше, уверяю тебя, лучше!-воскликнул Зозуля. – Ты пей, пей. В Севастополе такого пива не бывает. Сами варили.
      Пил Игорь пиво и сдержанно похваливал. Похваливал и наблюдал за Волковым. «Эх, Гришка, Гришка!»
      А великан, ничего не замечая, прислонился к стенке и следил за Светланой. В его взгляде скользила ничем не прикрытая ревность.
      Говорят, что ревность на данном историческом этапе является пережитком проклятого прошлого, а вот сейчас тень прошлого витала над вполне современным человеком и скалила зубы. Митрич ревновал в открытую (вот что значит не посещать лекций на морально-этические темы!).
      Светлана держала себя со всеми ровно, и, на Игорев взгляд, поводов для ревности у рыжего «мавра» не было.
      Мартьянов взглядом отыскал Скрипичкину и внимательно посмотрел на нее. Скрестились взгляды, и Светлане сразу же сделалось жарко, должно быть, от выпитого пива и танцев. А может быть, и не от пива, потому что никто не видел, чтобы она его пила.
      Встретились взгляды и тотчас разошлись. Светлана небрежно повела плечами, – дескать, нечего за мной наблюдение вести.
      «Чего это она, – подумал Игорь, – неужели рассердилась на меня за что-нибудь? По-моему, за последнее время у нас никаких столкновений не было. Ничего не понимаю!»
      – О чем задумался, Игорь Николаевич? – ворвался в мысли Зозулин голос. – Выпьем еще по кружечке, чтоб дома не журились, и, пожалуй, можно один разок станцевать. Да,
      можно!
      Зозуля допил пиво, крутнул ус и помчался к Светлане.
      – Пожалуйста, танго! – попросил он баяниста.
      На полуноте оборвался вальс, и раздались звуки замедленного танго – персональная просьба председателя колхоза.
      – Разрешите, – Зозуля остановился перед Скрипичкиной.
      – Пожалуйста, – протянула ему руку Светлана.
      Танго – единственный танец, в котором Зозуля умел кое-как передвигать ноги, и этот танец он хотел станцевать с некоронованной королевой вечера Светланой Скрипичкиной.
      Конферанс вел Жора Лукьяненко. Он с завидной непринужденностью держался на сцене. Его нисколько не смущали сотни глаз, устремленных на него. Было ясно – он рожден для эстрады.
      – Бетховен. «Крейцерова соната», – объявил он. – Исполняет на скрипке тракторист Гоша Сапегин. Партию фортепьяно ведет агроном Петр Дмитриевич Машаркин.
      Сапегин выходит на сцену и неумело раскланивается. На его лице написаны робость и смущение. Жора подбодряет его взглядом.
      Но вот смычок коснулся струны, и словно порывистый ветер ворвался в зал-. Страстная, полная мужества музыка наэлектризовала людей. На секунду застонала скрипка, словно умоляя о чем-то, и снова маршевый победный взлет. Мелодия скрипки привольно разливается по залу, за ней повторяет мотив фортепьяно. Бурные вспышки и мимолетная грусть – все воплощено в «разговоре» двух инструментов.
      – До чего замечательно, – шепчет на ухо Волкову Гена Сафонов, – прямо-таки артист…
      – Отвяжись,-бросает Волков односложно.
      Музыка расстроила его. Да и Светлана сидит рядом с Игорем, это тоже не ускользнуло от его взгляда. Будет после этого хорошее настроение!
      А музыка продолжает петь о жизни, о счастье, о радости всего земного.
      Музыкантам хлопали долго – ладоней не жалели. Гоша Сапегин засмущался и, кивнув торопливо головой, покинул сцену. Это было первое в его жизни публичное выступление, и; он еще не привык к аплодисментам.
      – Минуточку внимания, – Жора поднял руку и подождал, когда установится тишина. – Даю справку. Гоша Сапегин заканчивает
      десятый класс вечерней школы. Тракторист по специальности, скрипач по призванию. В нашем колхозе все свое. Свои музыканты и свои поэты, свои композиторы и свои лекторы…
      – Жора, – протяжным голосом спросил Машаркин, вставая из-за фортепьяно, – при чем же тут лекторы?
      – Как при чем?! – повернулся к нему Лукьяненко. – Свой лектор в колхозе просто таки необходим. Как, Сергей Федорович, поддерживаете идею насчет лектора? – обратился Лукьянеико к сидящему а зале Зозуле.
      – Поддерживаю, – ответил председатель колхоза, хотя и не сообразил еще, для чего колхозу собственный лектор. «Ну уж наверное Жорка что-нибудь придумал».
      – Вот видишь, – обрадовался Лукьяненко, – все за.
      – А-а-а, понимаю, – поднес палец к голове Машаркин, – это для того, чтобы мы умели не только слушать лекции, но и понимать?
      – Совершенно верно. Это просто необходимо. Помнишь, как нам недавно читали лекцию- «Мораль и эстетика»?
      – Помню, конечно.
      И Машаркин, надев на нос пенсне, менторским, тоном произнес:
      – Товарищи члены общественного коллектива, именуемого колхозом! Чтобы рассмотреть данный вопрос с точки зрения диалектики, то диалектическая концепция анализа, в связи с примитивной эстетикой, будет являться идейной базой данного вопроса. Итак, товарищи члены общественного коллектива…
      Зал вздрогнул от хохота. Машаркин снял пенсне -и спрятал его в карман.
      – Вот так, примерно, нас просвещал городской лектор.
      – Но наш сторож, дед Кузьма, ему тоже здорово ответил, – улыбнулся Лукьяненко а отыскал глазами деда.
      – Что дед Кузьма?! – прокричал с места сторож и заерзал на стуле.
      – Я говорю, правильно вы тогда выступили, – через головы сидящих повел с ним разговор Жора.
      – Что я ему сказал? – насторожился дед.- Я ж ни на какой лекции не был.
      Но зрители уже не слушали деда Кузьму и торопили Лукьяненко. Что он там сказал?!
      Лукьяненко откашлялся и скрипучим голосом деда Кузьмы произнес:
      – Товарищи! Оно пошто поди конешно, ежели дескать, так сказать. В самом деле почему? То оно не што – либо как, и не как – либо што, а то случись иное дело и – пожалуйста. У мене – всё. – Вот что сказал наш дед Кузьма. Выступил не хуже городского лектора.
      И снова не может успокоиться зал. А дед Кузьма тычет в сторону сцены пальцем и, смеясь, кричит:
      – Ах шельмец! Поддел-таки деда.
      – Здорово! Волков, верно здорово? – спрашивает Сафонов.
      Волков мычит в ответ что-то невразумительное.
      – Митрич, Митрич…
      – Да замолчишь ли ты наконец! – Волков ткнул Генку кулаком в бок, и тот с недовольным видом отодвинулся подальше.
      «Не иначе, как с ним что-то стряслось, – думает про себя Сафонов, – на глазах испортился человек».
      А Лукьяненко, поправив «бабочку», объявляет следующий номер:
      – Старинная русская песня… исполняет…
      – Каким он был пижоном, таким и остался, – наклонилась к Мартьянову Скрипичкина, – «бабочку» нацепил!
      – Я ему говорил, чтоб снял, да Зозуля против, – засмеялся Игорь. – Чтоб у меня было, говорит, как в Большом театре.
      На них недовольно шикнули, и Светлана с Игорем поспешили замолчать.
      После песни снова появился на сцене Лукьяненко и торжественно объявил:
      – Поэт-монтажник Григорий Волков! Стихотворение «Мы сломим волю Маракута».
      Исполняет… Разрешите мне исполнить, как старому монтажнику.
      Зрители рассмеялись и милостиво разрешили. И зазвучали в зале стихи бригадного поэта:
 
 
Мы не приходим на готовое,
Хоть и такие есть нередко…
Мы сами, сами строим новое
В нелегких буднях семилетки!
Что ж, нам порой бывает круто:
Открыты солнцу и ветрам,
С трудом мы движемся, как будто
Не по степи, а по горам.
Мы сломим волю Маракута,
Зажжем в ночной степи огни.
И в жизни новые маршруты
Нам будут освещать они!
 
 
      Хлопали исполнителю. Хлопали автору.
      – Я давно знала, что Гриша стихи пишет,- шепчет Светлана Игорю на ухо.
      – Еще какие! – восклицает Игорь. – Я ж говорил, что Волков замечательный человек.
      – Гриша очень хороший, – подтвердила Светлана, – он мне всегда помогает. Я просто не знаю, как бы я без него справилась на кухне.
      На них опять шикнули.
      – Давайте слушать, Светлана Ивановна.
      Концерт продолжался.
      На крыльцо вышли трое – Скрипичкина, Мартьянов и Волков. Вышли подышать свежим воздухом и полюбоваться звездами.
      – Хороша ночка, даже спать жалко,-сказал Игорь.
      – Ничего, – согласился Волков.
      – Ночь просто замечательная! – подтвердила Светлана.
      – Есть предложение прогуляться по степи, – предложил Игорь, и глаза его хитро блеснули, – впрочем, в темноте этого никто не
      заметил.
      – Я – за, – тотчас же согласилась Свет¬ лана, – идемте, Игорь Николаевич. Туда.
      – А Митрич не против? – Мартьянов посмотрел на Волкова.
      – Пойдешь в степь, Гриша? – спросила Светлана в надежде, что Митрич откажется.
      Митрич не отказался.
      … Идут трое по степи. Как хорошо и спокойно сейчас на сердце у Светланы. Как удивительно легко дышится. Какими трелями заливаются неугомонные цикады. Как прекрасен их ночной концерт!
      Ох как тяжело на душе у Волкова. Безжалостное солнце так раскалило за день землю, что и ночью нечем дышать. Нахальные цикады не умолкнут ни на минуту, как будто без них и верещать некому.
      Все раздражает Митрича – сказываются недели работы под палящим солнцем, трудной, мужской работы.
      «Уехать бы сейчас в Севастополь, – думает Митрич, – в городе сейчас хорошо и…»
      Додумать Волков не успел, он услышал голос Мартьянова:
      – Чуть не забыл!
      – Что случилось, Игорь Николаевич? – испугалась Светлана.
      – Совсем из памяти выскочило! У меня же свидание.
      – С кем?! – Светлана не услышала своего голоса.
      – Есть тут одна хорошая девушка, – усмехнулся Игорь, – мне она очень понравилась. Я пошел. А вы гуляйте, гуляйте, – торопливо
      сказал Игорь, видя, что Светлана тоже собирается уходить, – день завтра выходной – выспитесь…
      Остались в степи двое. Двое и должны оставаться. Третий – лишний!
      – Как концерт, Светлана? Понравился?
      – Угу, – отвечает Скрипичкина. Голос у нее какой-то дребезжащий. Чужой, противный голос.
      – Мне тоже понравился, особенно Жорка.
      Замолчали. Слышен только стрекот кузнечиков и рулады цикад. Молчание затянулось. Неужели они все время будут молчать?! Нет, заговорили.
      – Утром назад.
      – Да.
      Праздные, ни к чему не обязывающие вопросы – ответы. И снова молчание. Волков! Нельзя отмалчиваться. Волков, скажи что-нибудь существенное. Ты же мужчина, Волков! Мужчина должен быть смелым. Ты же ее любишь! Скажи ей то, что тебе хочется сказать. Не зря ведь Мартьянов устроил это свидание. Ну!
      – О чем задумалась, Светочка?
      – Так, ни о чем.
      Волков осторожно взял девушку за руку. Светлана вздохнула, но руки не отняла. – Пройдемся еще?
      Светлана согласно кивнула головой. Что ей еще оставалось делать? Она вышла прогуляться по степи, вот и гуляй себе на здоровье.
      Повеселел Волков. Вот оно, счастье! А впереди – даль! Невидимая, неясная, волнующая даль. Идут двое по степи и приближают даль.
      Остановились. Удлиненные луной тени приросли к жухлой траве. Утонула Светланина ручка в руке Митрича. Светлана улыбается, но своему воспоминанию. Улыбка у нее виноватая-виноватая. И вдруг Волкову до боли стало жалко ее, так же, как тогда, когда он впервые ее увидел. Захотелось прижать ее к сердцу крепко-крепко. Рука потянулась к плечу. Светлана, словно проснувшись, вздрогнула, и горестная гримаса исказила ее лицо. Она всхлипнула.
      Митрич испугашю отдернул руку.
      – Что с тобой, Светочка? Кто тебя обидел?
      – Ничего, ничего. Так, пустяки.
      Волков вытирает ей платком слезы, гладит ее по голове. Она тихонько, но настойчиво отводит его руки.
      – Не надо, Гриша.
      – Что же с тобой?
      – Все. Больше я не плачу. Ты видишь, я уже не плачу. – И вдруг неожиданное признание слетело с ее уст. – Не люблю я тебя,
      Гриша. Ты очень хороший, Гриша. Ты все поймешь.
      Рука отдернулась, как от удара электрическим током,
      – Кто он? Игорь?
      – Не знаю. Ничего не знаю.
      – Давно ты его любишь? – спрашивает Митрич, как будто это столь важно сейчас.
      – Не знаю, не знаю. Ничего не знаю, – твердит Светлана.
      … Тяжело, устало, нерадостно дышит степь. Какая духота – дышать нечем. Не иначе, будет дождь. Давно не было дождя, дождь просто необходим.
      – Пойдем спать, Света, поздно уже.
      – Да. Поздно. Надо идти спать.
      Грустные человеческие тени скользят по земле. Луна по прежнему на своем месте. Она равнодушно смотрит с высоты на людей-видно, привыкла за миллиарды лет своего существования к удачным и неудачным объяснениям. Этим ее не удивишь.
 

 
      На установку «зозулиной» передвижной подстанции собралась не только вся бригада монтажников, но и некоторые колхозники. Правда, их помощь была не нужна, а вот Гоша Сапегин, прибывший на своем тракторе, был просто-таки необходим. Подстанция хоть и называлась маломощной, но весом была нисколько не меньше, чем ее солидные собратья. Снаружи подстанция имела очень мирный вид и своей внешностью напоминала домик, обыкновенный домик, чуть больше размерами, чем будка путевого обходчика. Только домик этот был «зашит» полностью железом, и сбоку виднелись рукоятка шинного разъединителя да два массивных кольца для транспортировки.
      Уже была подготовлена бетонная площадка, и сейчас оставалось установить «домик» на фундамент. Волков «колдовал» с тросами, Соединяя ими трактор с подстанцией.
      – Готово!
      Гоша повернул рычаг вперед.
      Натянулся трос, и подстанция нехотя, словно делая людям одолжение, двинулась к уготованному ей месту.
      Откалывая и измельчая куски бетона, «домик» въехал на площадку. Игорь припал к земле и, следя за подошвой подстанции, жестом стал подавать сигналы.
      Один вытянутый палец – стоп. Палец изгибается – еще мало-помалу вперед. Снова стоп, и снова чуть заметное глазу движение.
      Сапегин внимательно следит за сигналами. Он умеет держать в руках не только скрипку, но и рычаги. Трактор послушен ему.
      Взмах Игоревен руки и – окончательный стоп. «Домик» встал на свое место. Теперь оставалось только подключить кабель к выводным зажимам да «врезаться» в высоковольтную линию.
      Игорь взглянул на часы – без двадцати четыре. Через двадцать минут, согласно договоренности, будет обесточена линия.
      Каждый знал, что ему нужно было делать в оставшееся время.
      Митрич кувалдой вбивал в землю металлический штырь для разрядки линии. Закоротки лежали тут же, наготове.
      Синельников наращивал индикатор напряжения, прикидывая на глазок примерное расстояние от земли до проводов.
      – Что ты делаешь, Олег? – заинтересовалась его работой Светлана.
      Волков «колдовал» с тросами, соединяя ими трактор с подстанцией.
      – Готово!
      Гоша повернул рычаг вперед.
      Натянулся трос, и подстанция нехотя, словно делая людям одолжение, двинулась к уготованному ей месту.
      Откалывая и измельчая куски бетона, «домик» въехал на площадку. Игорь припал к земле и, следя за подошвой подстанции, жестом стал подавать сигналы.
      Один вытянутый палец – стоп. Палец изгибается – еще мало-помалу вперед. Снова стоп, и снова чуть заметное глазу движение.
      Сапеган внимательно следит за сигналами. Он умеет держать в руках не только скрипку, но и рычаги. Трактор послушен ему.
      Взмах Игоревой руки и – окончательный стоп. «Домик» встал на свое место. Теперь оставалось только подключить кабель к выводным зажимам да «врезаться» в высоковольтную линию.
      Игорь взглянул на часы – без двадцати четыре. Через двадцать минут, согласно договоренности, будет обесточена линия.
      Каждый знал, что ему нужно было делать в оставшееся время.
      Митрич кувалдой вбивал в землю металлический штырь для разрядки линии. Закоротки лежали тут же, наготове.
      Синельников наращивал индикатор напряжения, прикидывая на глазок примерное расстояние от земли до проводов.
      – Что ты делаешь, Олег? – заинтересовалась его работой Светлана.
      Металлический «знак вопроса» не дошел До провода еще добрых с полметра, как вспыхнула лампочка.
      – Горит!-закричала Светлана.-Честное слово, горит, Игорь Николаевич!
      – Вижу, – засмеялся Игорь, – значит, линия не обесточена. В нашем распоряжении еще целых пять минут. Можно пока отдыхать.
      Светлана осторожно положила индикатор на землю и уселась на траву. Чувствовала она себя сейчас удивительно хорошо, словно совершила какое-то большое и нужное дело.
      …Ровно через пять минут Мартьянов уловил, что гудение в линии прекратилось, значит, обесточили вовремя. Но нужно проверить.
      – Скрипичкина!
      – Что случилось, Игорь Николаевич? – испугалась Светлана и вскочила на ноги.
      – Проверить линию и о результатах доложить! – приказал Игорь.
      Светлана что-то хотела ответить, но Мартьянов уже не глядел в ее сторону. Он разговаривал с Волковым. Скрипичкиной ничего не оставалось делать, как выполнять приказание. Да по правде говоря, она бы и не стала отказываться. Было лестно, что ей доверили такую серьезную работу.
      Светлана снова влезла в боты и накинула «крючок» индикатора прямо на провод.
      – Горит, – жалобным голосом проговорила она. – Почему горит, Игорь Николаевич?!
      – Остаточное напряжение, – коротко ответил Игорь и, встретив непонимающий взгляд Скрипичкиной, пояснил:
      – Помните по физике? Конденсаторы. В школе проходят.
      – Помню, – неуверенно произнесла Светлана. Что-что, а физику она забыла давным-давно.
      – Так вот,- продолжал пояснять Игорь,- линия и является сейчас таким конденсатором. Выключенная линия как бы хранит энергию.
      – Может убить, даже когда выключено?!- воскликнула она, увидев, что Снегирев с Синельниковым подходят к опоре и готовятся к подъему.
      – Не убьет, – засмеялся Игорь, – Мнтрич сейчас разрядит линию.
      Действительно, в руках у Волкова была бухточка гибкого медного троса. Рассчитанным движением, точно таким же, каким ковбои ловят диких мустангов, Митрич подбросил бухту вверх, к проводам. Трос легко раскрутился – помог груз, подвешенный на конце тросика, – и стал обвивать провода. Раздался треск, словно где-то поблизости дали нестройный залп из пистолетов, и в воздухе запахло озоном, как после грозового дождя.
      – Вот и все, – удовлетворенно сказал Игорь, – теперь безопасно. Можно подключаться.
      Синельников со Снегиревым уже карабкались по решетчатой металлической опоре вверх. Вот они рукой схватились за провода. Щелкнули замки «карабинов», и монтажники прочно соединились с проводом.
      Пока они занимались верхним присоединением, Митрич стал заводить кабель на выводные клеммы трехполюсного линейного разъединителя. Массивный, в руку толщиной кабель вибрировал, старался вырваться. Митрич от усилий стал красным.
      – Помогите человеку, – сказал Игорь, обращаясь к Светлане.
      – Я?! – удивилась Скрипачкина.
      – Быстро! – вместо ответа приказал Мартьянов.
      Светлана подбежала к Волкову и стала помогать ему «усмирять» кабель, но ее сил не потребовалось, – с непослушным кабелем Митрич управился сам.