На обед монтажники приехали уставшие и молчаливые. Жара не располагала к разговорам. Лишь Лукьяненко был сегодня необычно весел и энергичен. Он подошел к котлу и понюхал поднимающийся над ним парок.
      – Щи со свиной тушенкой? – спросил он.
      – Щи, – не стал отрицать Волков.
      Лукьяненко понюхал воздух над другим котлом.
      – Каша?
      – Каша, – подтвердил Митрич и добавил для большей убедительности: – Гречневая с подливой. Подойдет?
      – Вполне. Выдачу разрешаю.
      Волков расхохотался и заработал черпаком.
      Щи были съедены в один момент и тут же была дана оценка – «есть можно, не отравишь¬ся». Кашу похвалили более пылко, на что Волков, должно быть из прирожденной скромности, ответил:
      – Гречневую кашу и хвалить не надо, гречневая каша сама себя хвалит.
      На третье был настоящий морской компот, за который Волков получил пять с плюсом.
      Когда компот был «уничтожен», Жора выскочил из-за стола и, хлотшуз себя по лбу, воскликнул:
      – Ай-я-яй, да разве так можно?! – на его лице отразился неподдельный испуг, округлившиеся глаза укоризненно смотрели на Митрича.
      – В чем дело? – в свою очередь испугался Волков.
      – Да Жозефина…
      – Что Жозефина?!
      – Мы ее порцию, случайно, не съели?
      – Не съели, – успокоил Волков, – и учти: никакая она тебе не Жозефина, у девушки свое имя есть.
      – У девушки, – ехидно протянул Лукьяненко, – ты имел в виду…
      – Тебе чего надо? – оборвал его Волков.
      – Вот я и говорю – к девушке ты, случайно, не наведывался… для… для, – Жора выписал рукой в воздухе какой-то замысловатый вензель, – для выяснения ее состояния?
      – Да она же… ну… как бы в беспамятстве… спит вроде, – смутился Волков, – и не встает.
      – А ты б ее чмок в губки-щечки, и вмиг бы проснулась наша красавица, – невинно подсказал Лукьяненко. – Не пробовал этот метод ?
      После этих слов лицо Митрича приобрело цвет свеклы, той самой свеклы, которую он несколько часов тому назад кинул в борщ, и «Медведь» произнес голосом человека, сдающего сопромат:
      – Не стыдно? Не стыдно говорить-то так? Стыдно же должно быть все время глупости говорить? !
      Олег Синельников пришел к Волкову на помощь:
      – Если с каждой вертихвосткой целоваться, губ не хватит, а вот покормить, покормить бы ее не мешало. Не кормил еще ее, Митрич?
      – Так я ж сказал – спит она. – По лицу Волкова было заметно, что он не оправдывает такой заинтересованности судьбой Светланы.
      – Ах, спит, говоришь, – заметил Синельников с плохо скрытым сарказмом.
      Мысль Синельникоза работала на пределе. «Как же поступать в таких случаях?» Мартьянов поставил его в известность, и Олег знал, чем «больна» Светлана. Правда, Игорь предупреждал Синельникова, чтоб тот никаких мер ие принимал, дескать, «все само собой образуется», но что Игорь? Мартьянов понимает в воспитании ровно столько, сколько и Синельников. Ни Игорю, ни Олегу никогда не приходилось иметь дела с людьми, подобными Лукьяненко и Скрипичкиной. «Как бы дров не наломать».
      – Значит, спит, говоришь? Митрич!
      – Двадцать семь лет Митрич.
      – Давай ведро щей да миску каши! – принял решение Синельников. – Будем кормить девицу.
      Митрич пришел в еще большее замешательство и попытался отговорить Олега от этой затеи.
      – Брось. Не надо. Спит же, говорю, она.
      – А ты не сердобольничай. Наполняй ведро щами.
      Лукьяненко, почувствовав развлечение, подскочил к Синельникову.
      – Чем могу быть полезен, сэр? К вашим услугам, сэр!
      – Держи ведро и поварешку.
      – Слушаюсь, сэр. – Ты, Снегирев, будешь нести миску с кашей.
      – Давай.
      – А Митрич,-Синельников усмехнулся,- обеспечит нам поэтическое оформление этого важного мероприятия.
      – Что?! – пробасил Волков.
      – Сыпь, говорю, подходящие для этого случая стихи, вот и все твои обязанности. Понял?
      – Не надо, Олег. Нехорошо это, Олег, не по-комсомольски, – жалостливым голосом промямлил Валков.
      – Нехорошо? А украсть у нас пятьдесят часов рабочего времени хорошо? А вывести из строя на сегодняшний день монтажника хорошо? А…
      – Какого еще монтажника?-угрюмо спросил Волков.
      – Тебя. Или ты уже повар средней руки, а не монтажник?
      – Так ведь болезнь не спрашивает.
      – Болезнь, болезнь, – передразнил Синельников. – Иди лучше посуду мой, монтажничек…
      И процессия, вооруженная ложками-поварешками, двинулась к палатке Скрипичкиной, а Волков пошел искать Мартьянова, который вот только минуту назад был здесь, а сейчас исчез в неизвестном направлении. «Мартьянов не допустит насмешки над больной. Мартьянов – справедливый человек», – думал Волков.
      Пока Митрич искал Игоря, Светлана принимала «гостей». Хоть гости были и незваные, не встретила Скрипичкина их приветливо. Получилось даже так, как будто Светлана именно ихи ждала. Она давно проснулась и, судя по румянцу на щеках, по радостно возбужденным глазам, сон не пошел ей во вред. Всем своим видом она подтверждала справедливость известного утверждения: «От сна еще никто не умирал!»
      – Входите, входите, ребятки! – Светлана гостеприимным жестом откинула полог палатки и плавно повела рукой. – Олег, Коля, Жорик, входите. Правда, у меня не прибрано, – она слегка смутилась, потому что знала: легкое смущение ей к лицу, – и добавила: – Стульев нет, вот обида!
      Жорж ударил в медный поднос (он не мог без театральных условностей) и закричал:
      – Господи! Стало быть, она жива?! Спасибо тебе, господи!
      – Жорик! О чем ты говоришь? Конечно, я жива.
      – Жива? – обрадовался Лукьяненко. – О, Юпитер…
      – Жива, – оборвал излияния Жоры Синельников. Олег не переносил бесцельной болтологии, он был человеком действия, – и даже прыгает.
      – Фи, Олежек, что ты говоришь? Разве я блоха? Прыгают только блохи, – обиженно повела плечами Светлана.
      – Хуже, – убежденно ответил Синельников и добавил:-Блоху, ту поймали и под ноготь, а ты прыгаешь, кусаешься, а под ноготь тебя нельзя. Как же, закон тебя охраняет!
      «Блоха», «кусаешься», «под ноготь» – нет, определенно Олег Синельников был очень невоспитанным парнем, и неизвестно почему, закакие достоинства его в третий раз избирают секретарем комсомольской организации.
      Услышав столь неприятное сравнение своей особы с известным насекомым, Светлана рассердилась не на шутку.
      – Грубияны! – топнула она ногой. -
      Врываются к девушке и грубят. Нахалы! Невежи!
      – Это мы – нахалы? Мы – невежи?! – возмутился Синельников. – Ну уж, извини, пожалуйста, нас. Ты спишь до обеда, а мы работаем, и вдруг мы – нахалы. Ты оставила утром всю бригаду голодной, а мы оказались грубиянами и невежами. Нет, уважаемая, как ты не
      крути, а выходит, что ты и есть самая настоящая нахалка и грубиянка вдобавок.
      Речь, произнесенная Синельниковым, целиком и полностью относилась к Скрипичкиной. А Лукьяненко казалось, нет не казалось, а он всеми своими печонками-селезенками чувствовал, что она относится и к нему. Не в меньшей степени, чем к Скрипичкиной. Лукьяненко был достаточно умен, чтобы понимать это.
      Ведь и у него были случаи невыхода на работу. Он еще тогда пожаловался, что «схватило живот». Ребята поверили. Ребята-то поверили, ко сам-то он знал, что никакой живот у него не болит, а просто так – захотел и не вышел на работу.
      Ну, а если даже когда и выходил, то тоже не переламывался. Действовал по принципу – «где бы ни работать – лишь бы не работать».
      Лукьяненко, сжимая одной рукой поварешку, прислушивался к словам Синельникова и мысленно давал ему оценку: «Вот тебе и на! А прикидывался тихоней – слово в час. Он, оказывается, не только руками может…»
      Лукьяненко оторвался от своих мыслей, когда услышал разгневанный голос Жозефины:
      – Я – нахалка?! Ну и пусть я нахалка.
      Можете топать отсюда подобру-поздорову. Чего пристаете к нахалке?!
      – Нет уж, коли мы пришли, то так скоро не уйдем, – твердо сказал Синельников.
      Лукьяненко посчитал своим прямым долгом вмешаться, чтобы прояснить обстановку.
      – Мы будем тебя пичкать едой, как гусыню перед убоем. Чтобы ты не .похудела по причине отсутствия харчей. Садись, мадам, на кровать и приступим к завтраку. Если я не ошибаюсь, – вежливо осведомился Жора, -это у вас сегодня первый завтрак?
      – Первый, – растерянно подтвердила Светлана.
      – Вот я и говорю… Хлопцы! Очистите место. Будем кормить больную. – Монтажников, как ветром маракутским сдуло с кровати, на которой они успели расположиться. – Поняла?- улыбнулся Лукьяненко Скрипичкиной.
      – Частично, – заулыбалась Светлана в ответ и ехидно спросила: – Уж не с ложечки ли
      вы меня собираетесь кормить? Вот здорово-то!
      – Скажи, какая проницательная, – восхитился Жорж, – только небольшая поправка: не с ложечки, а с поварешечки, – и он протянул
      Светлане разливную ложку, до краев наполненную щами.
      Ложечка, пожалуй, для меня немного великовата, – стреляя в ребят глазками, на всякий случай кокетничала Светлана. Ей еще неприходилось бывать в Подобных переделках, и она попросту не знала, как себя нужно вести.
      – Ничего,- ответил на это Синельников,- мы поможем тебе ее приподнять. Садись. – И он положил свою железную ручку на Светла-нино плечо.
      Светлана ойкнула и села на кровать.
      – Руки-то попридержи, не распускай, – вспомнила она лексикон своей матери, старшей Скрипичкиной, – а то свободно туфлей по роже
      могу дать. Ищь кормильцы-благодетели! Катитесь из моей палатки к чертям собачьим со своей кашей. Без ваших забот обойдусь.
      – Извините, – вновь вмешался Лукьяненко и поклонился Жозефине, – ваше замечание, уважаемая сеньора, мы учтем. Сэр Синельников немного погорячился в деталях, но в общем он
      прав. Нас, монтажников, надо кормить, и тогда
      мы будем хорошие. А сейчас мы тебя будем кормить, и ты тоже будешь хорошая.
      Лукьяненко протянул Светлане черпак, до краев наполненный щами, но она оттолкнула его, и щи вылились на платье.
      – Креп-марокен попортили, паразиты, – взвилась Светлана, – а ну катитесь отсюда!
      – Не надо психовать, – ласково уговаривал ее Лукьяненко, – покормим и уйдем. Ротик, ротик не забывай открывать.
      Светлана сопротивлялась, как могла. Синельников со Снегиревым держали ее за руки, а Жорж пытался положить ей что-то в закрытый рот. У него это, надо прямо сказать, получалось неважно. Светлана твердо решила – лучше умереть с голоду, чем проглотить хоть крошечку из их рук.
      Когда полведра было вылито на платье, вбежал Волков, отобрал у Лукьянекко ведро, при этом не совсем вежливо толкнув его в бок, и тем самым прервал эту неприятную процедуру.
      Волков был страшно зол, и монтажники, ни слова не говоря, но с завидной согласованностью и быстротой стали покидать палатку.
      Им больше ничего не оставалось делать. По лицу Митрича было нетрудно догадаться, что он пришел сюда не стихи читать.
      – Хамовье! – кричала Жозефина вслед ребятам. – Платье попортили, хамы!
      На что Синельников вполне миролюбивым тоном сказал, держась, однако, на приличном расстоянии от Волкова:
      – Мы тебя теперь всегда будем кормить с ложечки. Ты нас кормить отказываешься, а мы тебя нет. Так что будь готова ко всему.
      А Лукьяненко добавил (он хронически не переваривал, когда не за ним оставалось последнее слово):
      – Богу ты должна молиться, Жозефина. Ценить нашу чуткость. Без нас пропадешь…
      К Лукьяненко подходил Волков. Жоржу почему-то не захотелось разговаривать с ним сейчас. Он поспешил прокричать побыстрее прощальные слова:
      – Тренируй челюсть, Жозефинка. Жди нас к ужину. Непременно придем. Покедова. Бонжур.
      Волков прибавил шаг, и Лукьяненко исчез …Ужин Волкову помогала варить Светлана. Должно быть, она почувствовала улучшение в здоровье и тягу к поварской практике.
      Надо отдать должное, ужин получился очень вкусным, и большая часть похвал неожиданно перепала на долю Скрипичкиной.
      «Невежи» были не злопамятны, они хвалили все – гуляш, кофе и даже хорошо пропеченный хлеб, приписывая Светлане, по доброте своей, заслуги поселкового пекаря.
      Светлана сияла, она тоже сменила гнев на милость и уже успела простить «хамам» испорченный креп-марокен.
      Все ж таки «хамы» были неплохими людьми и умели разбираться в пище. В свободное от работы время они были великими гастрономами.
 

 
      Сильные мускулистые руки, как игрушку, сжимают перфоратор, и скальный грунт нехотя рассыпается, со скрежетом уступая сантиметр за сантиметром. Грохот отбойного молотка и тарахтенье компрессора разносятся по степи. Из-под остро откованной пики поднимается пылевой дымок и, подхваченньгй ветром, белит вокруг рыжую, выжженную солнцем траву, оседает на смуглой, прожаренной спине Олега Синельникова.
      Мартьянов подошел к котловану вплотную.
      – Олег! – крикнул он. – Олег!
      Но Синельников не слышит. Игорь смотрит на его вздрагивающую спину, на ручейки пота, «отпечатавшие» на спине контурную карту, и думает про себя: «С Олегом надо поговорить , чтоб больше партизанщиной не занимался».
      «Партизанщина» – это кормление Жозефины. Правда, вчера Игорь не считал это «партизанщиной». Больше того, увидев, что ребята
      направляются к Скрипичкиной, Мартьянов поспешил уйти подальше в степь, чтобы не помешать им. Скрипичкину следовало проучить.
      Но вот сегодня… Сегодня, когда еще все спали, Митрич принялся убеждать его, что «Синельников много на себя берет», что «прав ему никто не давал издеваться над больным человеком» и что «если ты с ним лично не поговоришь, то я с ним поговорю сам». При этих словах Митрич выразительно показывал свои пудовые кулаки.
      «Драк еще не хватало! А может, Скрипичкина и вправду заболела. А Лукьяненко просто так присочинил, что видел ее на танцах в поселке. Не выяснят до конца, а потом травмируют человека!»
      Мартьянов пообещал поговорить с Синельниковым и дать «партизану по мозге».
      Игорь наклонился над самым котлованом, сложив руки рупором, и закричал во весь голос, стараясь перекричать выхлопы сжатого воздуха и клацанье клапанов:
      – Синельников!
      – А? Что? – дробь выстрелов прервалась, и Олег взглянул на Мартьянова снизу вверх. – Что случилось?
      – Да ничего особенного,-смутился Игорь.
      Ему вдруг стало как-то не по себе, что он из-за «каких-то там Скрипичкиных» должен отрывать человека от работы. Но дело сделано, отступать поздно.
      Олег понимающе усмехнулся и выскочил из ямы.
      – Наверное, о вчерашнем разговор? Видел, как Волков возле вас целое утро вертелся.
      – При чем тут Волков, – покраснел Мартьянов, но благо из-за жары щеки Игоря и так были красно-коричневыми и Синельников не
      заметил его смущения. – И вообще, – перешел Игорь в наступление, – я не поклонник твоих физических методов. Ты, как секретарь комсомольской организации, обязан…
      – Постойте, постойте, – перебил его Синельников, – свои обязанности я знаю, но и вы, по-моему, от обязанностей не освобождены?
      – Ну и что? – пробурчал Игорь.
      – А то, – взорвался Синельников, – их по-настоящему надо воспитывать, а вы: «создадим им хорошие условия для труда и отдыха», да «пусть они не чувствуют себя оторванными от родного дома». Нет, пусть помнят, что не над папкой с мамкой насмехаются, а что имеют дело с коллективом, пусть знают, что ни один их проступок не пройдет незамеченным, что им придется отвечать.
      – Перед кем? – вырвалось у Игоря.
      – Перед нами, – жестко ответил Олег.
      – Н-да, – грустно проговорил Игорь, – задал мне Пастухов задачку.
      – Вы на Пастухова не сваливайте, пожалуйста! Илья Матвеевич знал, что делает, когда направлял этих типусов в нашу бригаду.
      Вообще, если откровенно сказать, мы все ответственны за этих людей, за их будущее.
      Мартьянов невольно подивился сходству мыслей прожившего большую жизнь Пастухова и лишь недавно разменявшего третий десяток Синельникова.
      Видимо, Пастухов с Синельниковым понимают то, чего никак не может ухватить Мартьянов.
      – Воспитывать, воспитывать, – начинает злиться Игорь, забывая, что злость плохая помощница, – а как?! Скажи мне, как, и я сегодня же начну это делать.
      – А я знаю? Я тоже не знаю, – серьезно отвечает Олег. – Просто надо относиться к ним, – нащупывал мысль Синельников, – как
      ко всем. Понимаешь? Не делать различия между, допустим, Снегиревым и Лукьяненко, между…
      – Тебя не поймешь, – взорвался Игорь, – то ты говоришь, что надо показать им кузькину мать, то…
      – Вы на меня голос не повышайте, Игорь Николаевич.
      – Прости, погорячился, – извинился Игорь, – раньше со мной этого не случалось – нервы.
      Действительно, раньше с Мартьяновым такого не случалось. А в последнее время он сам стал замечать, что становится раздражительным. Отчего бы это? Может быть, от палящего солнца? Но летом в Крыму всегда много солнца. Конечно, виноваты только «они». Ведь что получается? «Они» связали Мартьянова по рукам и по ногам.
      Раньше, в прошлых командировках, было так: Игорь со своим другом Гришей Волковым после работы «нагладятся», приоденутся в лучшие костюмы и марш в город – дело молодое. Тоже, между прочим, на танцы, километров за пятнадцать. Иногда и выпьют в городе по рюмочке, по другой, – что ж тут такого? А сейчас – попробуй выпей с другом! Лукьяненко живо поднимет шум насчет панибратства. Да и девица эта! Только смуту сеет между друзьями. «Митрич на меня даже подозрительно смотреть стал. Уж не ревнует ли? Надо при случае поговорить с Гришкой. Непонятно, что он в ней хорошего нашел?!»
      Бродят сумрачные мысли в голове Мартьянова, и оттого-то бывает у него порою муторно и тошно на душе. И оттого, видимо, стал Игорь не в меру вспыльчив и раздражителен. «Воспитывать их надо! А как?»
      – Что ты предлагаешь? Конкретно, – заставил себя успокоиться Мартьянов.
      – Мне кажется, что не надо бы Лукьяненко все время заставлять ямы копать…
      – Так он же больше ничего не умеет делать!
      – А мы бы могли научить. Снегирева, например, можно привлечь к этому делу.
      – Снегирев сам на яме.
      – Не обязательно сегодня. Завтра…
      – Завтра анкер надо ставить.
      – Так послезавтра, после послезавтра, – взорвался Синельников, – неважно когда, надо только понять, что это крайне необходимо.
      – Вот и ты не выдерживаешь, голос повышаешь, – обрадовался Мартьянов, – а мне каково?
      Синельников махнул рукой, дескать, что попусту говорить, и включил перфоратор.
      Игорь постоял еще с минуту возле него и, тоже махнув рукой, двинулся дальше вдольпредполагаемой воздушной линии, держа курс на расписную широкополую шляпу.
      Лукьяненко можно было узнать издалека. На нем была широкополая шляпа с сине-красно-зелеными полосами и красная рубаха. Ох уж эта красная рубаха! Никак он с ней не расстается. На работу – в ней. На гулянку – в ней. Кажется, и на сессии горисполкома он тоже был в ней ?..
      Жоре сегодня повезло, попался мягкий грунт, и он за два часа успел вырыть пол-ямы.
      – Как дела? – спросил подходя Мартьянов.
      – Дела идут отлично. А у вас? – вежливо поинтересовался Жора.
      – Тоже слава богу, – засмеялся Мартьянов и вытер пот со лба, – жара, печет, как в Африке. Сейчас бы в тень, – мечтательно произнес Игорь, – правда?
      – Да, не плохо бы, но где ее возьмешь? Мы – рабочий класс, народ сознательный и дождемся терпеливо того дня, когда, как сказал мой друг поэт
      …настанет день,
      И он не за горами,
      Когда листвы волшебной сень,
      Раскинется над нами …
      Кто?
      – Что кто? – не понял Игорь.
      – Кто, говорю, написал эти стихи?
      – А я откуда знаю? Что я, со всеми твоими друзьями знаком?
      – Так это ж Бернс. В переводе Маршака. Знаете, есть такая зеленая книжка в нашей библиотеке? – Лукьяненко обрадовался: «Ага! -значит, есть такие стихи, о которых всезнающий Мартьянов не имеет представления. Теперь с ним можно вести литературные споры на равных».
      – А ну вы мне что-нибудь прочтите, -. попросил он Мартьянова, – из известных.
      – Сегодня некогда. Я по делу пришел.
      – По какому? Скажите, если не военная тайна.
      – Да вот к тебе решил присмотреться. Требуется человек…
      – На должность министра канализационных труб, раковин и…
      – Я серьезно, – перебил его Игорь, – изоляторы накручивать надо, а людей не хватает, вот я и хотел тебе предложить. Сможешь? Или
      ты так себе, больше на язык нажимаешь?
      – Могу и изоляторы, – усмехнулся Лукьяненко, – только я больше для черной работы приспособлен. Мне бы парочку ямок вырыть.
      Не знаете случайно, где бы можно лопатой червончик подработать? Разумеется, в свободное от работы время?
      Мартьянов пропустил шпильку мимо ушей.
      – Так говоришь – сможешь. Ну пошли.
      – Куда? – удивился Лукьянеыко.
      – Вон туда, – указал Игорь на валявшийся в степи столб с крючьями. – На него осталось только накрутить изоляторы, и можно устанавливать опору. Попробуешь навернуть?
      – Что за разговор?!
      Мартьянов и Лукьяненко подошли к опоре.
      – Действуй, – сказал Мартьянов.
      Простейшее дело – навернуть изолятор на штырь. Намотал каболки на железный стержень и знай себе накручивай изолятор по ходу часовой стрелки. Лукьяненко однажды видел, как это делает Синельников, – ничего сложного. «А у меня, что ли, руки не такие?»
      Намотал. Накрутил. Как будто получилось. Потянул Мартьянов за изолятор, а он возьми и слети.
      – Так, милый мой, не пойдет. Изолятор на крюке должен держаться намертво. Сюда смотри. Каболку на крюк наматывают как можно
      плотнее. – Мартьянов обмотал стержень и накрутил изолятор. – Вот так. А ну еще раз попробуй,
      Лукьяненко попробовал еще раз, но непослушный изолятор не хотел держаться на крюке. Вроде бы Жора делает все как надо, а он, надо ж тебе, слетает.
      – Понял, почему? – спросил Игорь, внимательно следивший за Жориными руками.
      – Нет.
      – А потому, что ты спешишь, каболку накладываешь неравномерно, и у тебя вместо ровного слоя получается гуля. Видишь гулю?
      – Вот этот набалдашник?
      – Он самый. Ну-ка, перемотай еще раз.
      Жора перемотал и вновь навернул изолятор. Мартьянов попытался снять его – изолятор не поддавался.
      – Молодец, – похвалил Игорь.
      – Рады стараться, вашество!
      – С понедельника будешь на изоляторах, а сейчас весь день тренируйся.
      – Серьезно? – обрадовался Лукьяненко.- А как же с ямой быть? – тут же спросил он огорченно. Копать яму у него явно не было желания, но и оставлять ее наполовину выкопанной тоже нельзя.
      – С ямой? – переспросил Мартьянов. – Ах, с ямой! Не волнуйся. Яму твою Синельников докопает, – и пояснил: – В порядке обмена опытом. Я ему сам и передам, а ты не волнуйся, крути себе изоляторы, и точка.
      Довольный принятым решением, Мартьянов двинулся дальше вдоль линии…
      – Снегирев! Коля! Вылезь на минутку из ямы – разговор есть.
      Коля вылез.
      – Слушаю, Игорь Николаевич.
      – Ты знаешь, для чего нужен изолятор и какую он играет роль?
      – Конечно, знаю.
      – Какую?-продолжал допрашивать Игорь.
      – Да что вы, Игорь Николаевич, разыгрываете меня или экзамены устраиваете?! – обиделся Снегирев.
      – Не обижайся. Раз спрашиваю, – значит, для дела нужно. Так отвечай: для чего служит изолятор?
      Снегирев пожал плечами: нужно так нужно – и ответил, словно по учебнику:
      – Изоляторы являются весьма ответственными элементами воздушной линии, так как они несут электрическую и механическую нагрузку в изменяющихся атмосферных условиях.
      – Правильно. С понедельника – на изоляторы. Вместе с Лукьяненко.
      – С Жоркой?! – удивился Снегирев. – А он что, умеет накручивать изоляторы?
      – Пока нет. Я сегодня видел, как он их накручивает. Слабо. Очень даже слабо. Но у него есть желание – а это главное. Мы с тобой договоримся так: вы оба будете накручивать изоляторы самостоятельно, но его работу ты будешь каждый раз проверять. Понял?
      – Понял.
      – Только так проверяй, чтобы Жорка не догадался – нечего зря обижать парня. Понял?
      – Понял.
      – Помни: работа ответственная, сам только
      что сказал. Проверяй самым тщательным образом.
      – Да понял, зачем столько слов?
      – Это я на всякий случай, – засмеялся Мартьянов. – А вообще, с сегодняшнего дня ты берешь негласное шефство над Лукьяненко.
      Снегирев вопросительно взглянул на Игоря. Тот пояснил:
      – Постарайся почаще бывать рядом с ним- где подскажешь, поможешь, побеседуешь… Лукьяненко стихи любит, так ты того, подчитай малость. Да на современников больше нажимай. Ясно?
      «Шефство так шефство», – пожал плечами Коля. – «Надо так надо». И он утвердительно кивнул головой, дескать, все ясно.
      – А теперь давай работай… Пойду дальше.
      …Идет Мартьянов вдоль будущей линии.
 

 
      Дни, словно близнецы. Один похож на другой – все солнечные и знойные. Каждый новый день начинается завтраком и кончаетется ужином. Вот и сегодняшний день обещает быть знойным, а завтрак – обычным. В палатке движение – дело к подъему. Сейчас Митрич по команде Светланы Скрипичкиной прокричит во всю богатырскую мощь своих легких:
      – Братва! Подъем!
      И действительно, над степью загромыхал его голос. После звуков этой «иерихонской трубы» трудно было оставаться в постели, притворившись спящим.
      И братва встает, братва спешит, потому что знает: если не встанешь вовремя, прибежит Митрич и вместе с матрацем вытряхнет на землю. Волков не может допустить, чтобы Скрипичкина волновалась попусту, а Светлана всегда волнуется, когда опаздывают к завтраку или тянутся поодиночке.
      Десять минут – одеться, умыться, и все сидят за столом. Повариха придирчиво подсчитывает в уме количество едоков.
      – Гриша! А где Николай? – строго спрашивает она Волкова.
      – Снегирев? – встрепенулся Митрич.
      Действительно, куда же подевался Колька?!
      Кто-кто, а Снегирев никогда не опаздывает к завтраку. И вообще он никуда не опаздывает. Снегирев – один из самых дисциплинированных в бригаде. Митрич бежит в палатку и, еще не заходя в нее, слышит голос пропавшего Снегирева:
      – Чего мне не выпить?! Захотел – и выпил. С Жоркой можно дела делать. Шеф я или не шеф? Сказал – сделаю из Жорки человека,
      значит, сделаю. Самое главное – понять человеческую личность, в душу ему заглянуть. Вот, например, я…
      «С кем это он разговаривает?» – удивляется Митрич.
      Он заглядывает в палатку, но там, кроме Снегирева, доказывающего что-то самому себе, никого нет.
      Николай, увидев Волкова, шагает ему навстречу и, радостно улыбаясь, словно встречи с Митричем он ждал целое столетие, говорит:
      – Вот ты, Григорий Дмитриевич Волков, ха-а-ароший специалист и компанейский па-а-рень. Только зря ты, Митрич, к Жозефинке клонишься. Ты думаешь, что мы ничего не видим? Мы все видим – ноль внимания на тебя Жозефинка.
      – Тебя это не касается…
      Но Снегирев не слушает Митрича.
      – К Мартьянову ластится твоя Жозефинка. Глазки ему строит…
      Слова-зёрна падают в благодатную почву, Митрич и сам замечал, что Светлана чересчур внимательно присматривается к Игорю и всегда выпытывает у Волкова , что о ней думает и что о ней сказал Мартьянов. Эх , Светка, Светка. А он-то…
      – Ты плюнь на нее, – продолжает Снегирев, – ты себе во какую деваху отхватишь! Ты же поэт, а девушки, знаешь, как любят поэтов…
      «Компанейский парень» ничего не отвечает и, хмурясь, берет пьяного Снегирева в охапку. Николай брыкается, стараясь вырваться, но Митрич держит его крепко.
      На кухне он поставил Николая на ноги и подтолкнул его к Мартьянову.
      – Топай до начальства. Но Колька не боится сейчас никого и ничего. Он надвигается на Мартьянова и продолжает рассуждать:
      – Нет, вот ты мне скажи: имеет монтажник право выпить или не имеет? Давай выясним?
      Однако Мартьянов ничего не собирается выяснять и просит Волкова:
      – Митрич , унеси его обратно в палатку.
      Волков снова берет Снегирева под мышки и несет обратно. Чего не отнести, если просят!
      Колька Снегирев! Честный, добрый, доверчивый паренек. Его и по большим праздникам не всегда заставишь выпить. А тут, пожалуйста, рабочий день еще не начался, а он…
      «Хорошего я шефа подобрал для Лукьяненко, ничего не окажешь. Теперь ясно, кто у них там над кем шефствует», – думает Мартьянов.
      Игорь смотрит на Лукьяненко в упор. Тот не отводит взгляда и улыбается, не зная, как себя держать в подобных случаях. Сказать по правде, Жора и не думал, что так получится. Кто мог предположить, что от двух стаканов «кислячка» Колька так опьянеет и станет нести чепуху. «Не пил бы вовсе!» – в сердцах думает Лукьяненко. У Жоры вовсе нет настроения ругаться с Мартьяновым.
      – Товарищ Лукьяненко, – официально обращается Мартьянов к Жоре.
      – Слушаю, Игорь Николаевич.
      – Выпивал с Николаем?
      – Было такое дело. У меня же сегодня день рождения, вот по этому случаю… Колька здесь ни при чем, честное слово. Я его подначил , он … не виноват он , в общем. Это я…
      – Зайдешь в палатку, поговорим, – перебивает его Игорь.
      – Сейчас? – хмурится Жора.
      – Да, сейчас.
      Игорь встает из-за стола и, не позавтракав, идет по направлению к палатке,
      – Игорь Николаевич! – Скрипичкина догоняет Мартьянова. – Вы же не ели ничего. Почему вы уходите? Может, завтрак не понравился?
      – Нет аппетита, Светлана Ивановна.
      Игорь действительно не обманывает, аппетит у него исчез. Но Светлана не хочет этого понимать.
      – Значит, не понравилось. А я так старалась. Волков говорит: вы любите блинчики с мясом, вот я и сделала.
      – Спасибо, Светлана Ивановна, я потом.
      – Волков говорит: очень вкусно получилось.
      – Волков говорит? Значит, так оно и есть. Волков очень хороший человек, Светлана Ивановна.