Оборудование для строительства воздушной силовой линии привезли ночью. Машину с прицепом нужно было разгрузить немедленно. До утра она должна успеть сделать еще одну ходку в Евпаторию и обратно.
      – Позже приехать не мог? – спросил шофера техник строительства Игорь Мартьянов.
      Шофер Геннадий Сафонов смущенно тряхнул кудлатой головой и развел руками.
      – Пока этот подписал, пока тот… Пока то
      получил, пока сё…
      – Ладно оправдываться ,- буркнул Игорь и,
      натянув спортивный костюм, выскочил из палатки «поплескаться водичкой».
      Назад он возвратился бодрый и подтянутый. Спортивный костюм ладно сидел на его стройной фигуре, и сам Игорь сейчас скорее по¬ходил на гимнаста-разрядника, чем на начальника монтажной группы. Люди такого типа осо¬бенно нравятся девушкам.
      – Что ж ты стоишь? – упрекнул он Сафонова, который в нерешительности топтался посреди палатки. – Поднимай ребят!
      Монтажники спросонья чертыхались, бешено встряхивали головами, и казалось, никакими силами их сейчас не поднимешь с кровати.
      Мартьянов ходил от одного к другому и шептал в самое ухо:
      – Понимаешь, надо. Всего одна машина.
      Понимаешь, раз-два и все. Одна. Всего одна
      машина. Раз и…
      Подошел к Снегиреву.
      – Понимаешь, Коля…
      – И-н-н бы жи-нды, – бурчит Коля и переворачивается на другой бок.
      Игорь умело расшифровывает фразу. Она может означать только одно: «И надо же обязательно ночью».
      – Ты понимаешь… – старается вразумить Снегирева Мартьянов. – Да проснись же ты наконец!
      Недовольный Снегирев шепчет про себя какие-то «марсианские» слова и, не открывая глаз, ищет штаны.
      Вид у Снегирева смешной. Непокорные вихры, как усики радиолокационных антенн, направлены в разные стороны. Он старается прибить их ладонью, но тщетно: с его жесткими волосами даже парикмахер не в состоянии справиться.
      Вот Снегирев нащупал свои брюки, и Игорь, удостоверившись, что Николай не только встал, но и проснулся, подходит к другой кровати.
      – Олег! Олег! Синельников!
      – Чего? – недовольно спрашивает Олег, слегка приоткрывая один глаз. – Ну, чего?
      – Вставать надо. Машина пришла.
      – Да, да, – говорит Олег и натягивает на голову одеяло.
      – Эх ты, – взрывается Игорь, – а еще комсорг.
      – Комсорг. ну и что ж , что комсорг? – пересиливая сон, спрашивает Синельников. – По-вашему, если комсорг, то и спать не должен?
      – Вы бы Митрича подняли в первую очередь, – советует Мартьянову Сафонов. – Митрич вам создаст обстановочку.
      «Действительно, как я раньше об этом не подумал», – мысленно упрекнул себя Игорь.
      Григорий Волков, или, как его называли в бригаде, Митрич , обладал громовым басом. Бригадные остряки на полном серьезе утверждали, что «на охоте Митрич обходится без ружья. Увидит он, к примеру, зайца да как крикнет: «Стой! Стрелять буду!» – косой сразу падает как подкошенный – разрыв сердца. Да что там заяц – мелочь. Вот однажды Митричу повстречался медведь…»
      Вот такие разговоры ведутся о Митриче. Кроме «шаляпинского» баса, Григорий Волков обладал еще и многими другими достоинствами, более существенными, с ними мы познакомимся в свое время.
      Проснувшись и узнав, в чем дело, Волков вскочил, набрал в легкие побольше воздуха и крикнул:
      – Хлопцы! Подъем!
      Хлопцы повскакивали с кроватей, захлопали глазами, ругнулись и стали одеваться.
      Машина простаивает? Простаивает. Значит, надо сгружать. Монтажники хоть и со сна, на поняли это сразу. Через минуту до Игоря донеслось:
      – Какого черта… – и еще что-то в том же роде.
      Разгрузка началась.
      – Ну, а ты? Особого приглашения ждешь? – Мартьянов подошел к кровати Жоржа Лукьяненко.
      Лукьянеико не спал. Он с ухмылкой взглянул прямо в лицо Мартьянову и произнес, старательно отделяя слово от слова:
      – Конституцию нашу изволите нарушать, товарищ начальник?
      – Какую конституцию? – не понял Игорь.
      – Обыкновенную. Советскую. Кровью добытую в боях революционным пролетариатом. Забыли, что сказано там о труде?
      – Помню.
      – И об отдыхе?
      – Гм… ты это к чему?
      – А к тому, извините-подвиньтесь, товарищ
      начальник, что свои семь часов я еще днем отработал, а сейчас имею все права на честный
      отдых. Вот в таком разрезе, товарищ начальник.
      Понятно? – и Жора спокойно повернулся на другой бок.
      Мартьянов даже задохнулся от негодования. Никогда он не думал, что можно так открыто и нагло отказаться от помощи своим же товарищам. Да еще при этом разводить демагогию про советские законы.
      В палатку заскочил Олег Синельников.
      – Игорь Николаевич, где вы потерялись? Мы вас ждем! Куда материалы складывать?
      – Иду, – ответил Игорь, – только вот этого… – он не нашел подходящего слова, – помоги поднять.
      Синельников подошел к кровати Лукьяненко.
      – Жорка?
      – Он самый.
      – Вставай , корешочек , – пощекотал Олег Жорины пятки.
      Ноги быстро исчезли, и раздался храп.
      – Не видите, что сплю? – донеслось
      из-под одеяла.
      – А ты попробуй уговори себя встать, – посоветовал Синельников.
      – Не получается ,- пробурчал Лукьяненко.
      Если у Лукьяненко и Синельникова было
      игривое настроение, то Мартьянов вовсе не был расположен к шуткам. По его выражению, они действовали ему на печенку.
      – Да что ты его уговариваешь?! – напал он на Синельникова. – Хам он просто, вот и все. Конституцией еще загораживается. Не положено, дескать, по ночам работать.
      – Игорь Николаевич, – неожиданно сказал Синельников, – а вы не пробовали его послать к чертовой бабушке?
      – То есть как? – не понял Мартьянов.
      – А очень просто, – пояснил Олег, – без него мы до сих пор обходились, и дальше, думаю, обойдемся. Обойдемся ведь?
      – Обойдемся, – обрадовался Игорь и, не говоря больше ни слова, направился к выходу. За ним последовал и Синельников.
      Прицеп отсоединили от машины и затащили прямо под навес. Так его можно было разгрузить немного быстрей; по крайней мере, тяжелые ящики не приходилось таскать далеко. Не прошло и часа, как прицеп был полностью разгружен, оставалась одна машина. В машине находились железобетонные пасынки и громоздкие распределительные шкафы.
      Прежде чем взяться за них, монтажники решили отдохнуть. Расселись прямо на земле, еще отдававшей тепло, накопленное за день. Закурили. И тут на горизонте появился Лукьяненко. Видно, ему надоело валяться в постели. А может быть, Жора просто вышел подышать свежим воздухом – или… да мало ли зачем выходят на свежий воздух.
      Увидел Лукьяненко сидящих ребят и усмехнулся. Заложил руки в карманы.
      – Я думал, и вправду работенку тяжелую подкинули, а они знай себе лясы точат. Принимайте в свою компанию.
      Жора стоял перед монтажниками, уверенный в себе и в своих словах, сказанных с небрежностью много повидавшего человека. Но если присмотреться внимательней, то на его слегка скуластом лице можно было бы прочесть растерянность. Глаза его пытливо всматривались в сидящих ребят, а толстые губы, казалось, могли в следующую минуту или расплыться в добродушной улыбке, или скептически вытянуться.
      – Катился бы ты отсюда к чертям собачьим, – беззлобно отозвался Олег Синельников.
      – Адрес точный , – пробасил Митрич.
      Лукьяненко потоптался на месте и, видя, что с ним никто больше не желает разговаривать, придал должное положение губам, повернулся и ушел в палатку. Но, побыв там несколько минут, снова вышел: скучно все-таки одному, а сон, как на зло , куда-то исчез.
      Перекур кончился. Работа снова закипела. Никто не замечал Жоркиного присутствия. Но он этого вытерпеть не мог. Надо было напомнить о себе.
      – Эй, ты, Лохматый! Крепче держи штуку, а то упустишь, – задел он проходившего мимо Кольку Снегирева.
      Тот попытался отмолчаться, «Ну его к монахам, этого стилягу! Попробуй только свяжись с ним – шуму не оберешься!» Но с Жорой в молчанки не поиграешь.
      – Ребенок! Пупок надорвешь.
      – Чего? – не понял Снегирев.
      – Здоровье, говорю, береги. Ты ж один у своей мамы, – пояснил Жора, – а бетонная штучка может упасть и отбить тебе ноги. Как ты тогда без ног будешь обходиться?
      Снегирев не ответил, поспешив пройти мимо. Но Лукьяненко подыскал себе уже новый объект.
      – Не притворяйся, не притворяйся, говорю я тебе, она же пустая!
      – Сам ты пустой.
      – А ты лапоть! – без всякого видимого перехода объявил Жора.
      – Сам лапоть.
      – Это ты уж брось, – весело заговорил Лукьяненко, предвкушая словесную баталию,- лапоть будешь ты. Наукой доказано.
      «Лапоть» Синельников осторожно положил на землю распределительный шкаф и подошел к Лукьяненко вплотную.
      – Слушай , Жора , может, ты желаешь по морде получить? Так ты скажи, не стесняйся, люди свои.
      Синельников был секретарем комсомольской организации в бригаде и наверняка знал, что «…применение физической силы объясняется собственной идейной слабостью и…» Никаких «и». Олегу просто вдруг захотелось дать по морде этому белоручке и бездельнику. Дать по морде – и никаких воспитательных целей.
      Лукьяненко смерил Синельникова презрительным взглядом и небрежно сплюнул, стараясь попасть в лежащий на земле окурок.
      Олег Синельников маленький, худенький (Лукьяненко перед ним выглядит Ильей Муромцем), что такой может сделать!? Вот если бы Митрич… тот да. Сила. Поэтому Лукьяненко нисколько не испугался и надменно произнес:
      – Поменьше эмоций, секретарь. Уж не от тебя ли я могу получить по морде?
      – От меня, – подтвердил Синельников.
      – Чихать я на тебя хотел с высокой колокольни!
      – Чихать?! А ну дай руки, – неожиданно потребовал Олег и, не дожидаясь, когда Лукьяненко соизволит пошевелиться, заключил кисти его рук в свои и медленно стал сжимать их.
      В первую минуту никто ничего не понял, а когда побуревший от боли Лукьяненко заголосил на всю степь, все сорвались с мест узнать, что же происходит. Взорам представилась любопытная картина: Давид укрощает Голиафа. Монтажники с интересом наблюдали за этим редким зрелищем. Каждый со своей стороны что-то пытался советовать, однако на помощь Голиафу никто не спешил – так ему и надо.
      И никто не знает, что было бы с Жорой через минуту, если бы не Мартьянов.
      – Синельников! – закричал он еще на бегу. – Да разве так можно, Синельников? -
      И, останавливаясь, добавил для большей убедительности: – Так же нельзя, Синельников.
      Этих магических слов оказалось достаточно, чтобы железные тиски тотчас разомкнулись.
      – Кажется, тебе немножко больно? – сочувственно произнес Олег. – Надо ж так! Ты уж меня извини, пожалуйста. И вы меня
      извините, – произнес Синельников, поворачиваясь к Мартьянову, – я забыл, что вы против насилия.
      Мартьянов молча проглотил эту пилюлю. И как было не проглотить, когда Олег в точности повторил его слова, сказанные несколько дней тому назад.
      Мартьянов имел очень смутное представление о методах воспитания, но еще со школьной скамьи он усвоил твердо – никакого насилия, только убеждение, убеждение и еще раз убеждение.
      Вот этими мыслями и поделился недавно руководитель бригады монтажников с комсоргом этой бригады. А сейчас…
      – Можно было как-то без рук… а, Олег? – с какой-то не присущей ему робостью сказал Игорь.
      Робость у него появилась оттого, что его чисто теоретические идеи насчет убеждения схлестнулись с жизненной практикой и он увидел, что вовремя дать рукам ход так же важно, как и постоянно думать головой.
      – Можно и без рук, – не стал спорить Олег, – следующий раз я так и буду поступать.
      – А тебе, – обратился Игорь к Лукьяненко, – я бы не советовал смеяться над ребятами.
      – Я и не смеялся. Я просто шутил. А он (кивок в сторону Олега) шуток совсем не понимает. Обрадовался, что силы много.
      – Ладно, проваливай отсюда, – нахмурился Олег, – не порть людям настроение.
      – Возьму и обо всем в газету напишу…
      Еще секретарь, называется.
      – Проваливай, тебе сказали.
      – Пусть все узнают, что комсомольцы занимаются рукоприкладством.
      – Идите, Лукьяненко, в палатку, – строго официально произнес Мартьянов, по все усиливающемуся тембру голосов поняв, что возможно продолжение воспитания при помощи рук, которое не отличишь от обычной драки.
      Но понял это не один Мартьянов, понял и Лукьяненко. И поспешил ретироваться.
      – Гоните? Хорошо. Человек работать хотел… – С этими словами он скрылся в палатке.
 

 
      – М-да, – хмыкнул Синельников, проводив взглядом Лукьяненко, – я вам не завидую, Игорь Николаевич. Будете с ним на ручках
      носиться – он вам все нервы поизмотает.
      – И зачем взяли этого типа в бригаду? – добавил шофер Гена Сафонов, выразив давно сложившееся у всех мнение.
      – Взял-взял, зачем-зачем, – рассердился Игорь, – а меня спрашивали?! Дали мне его и Скрипичкииу, сказали – воспитывай и точка.
      – Вы бы объяснили, что у нас не лагерь для нарушителей …
      – Объяснял.
      – А вы бы твердо…
      – Посмотрел, каким бы ты был твердым на моем месте, – пробурчал Игорь и ушел в палатку вслед за Лукьяненко.
      Гена Сафонов недоуменно пожал плечами. Он действительно не понимал, как это можно чего-то не хотеть и – делать?! По молодости лет Сафонов еще не успел осознать, что на свете есть такие слова, как «надо» и «необходимо». Вообще-то он знал, что слова такие существуют, но подлинная сущность их была ему еще неясна. Поэтому и судил он обо всех жизненных явлениях с присущей молодости первозданной прямотой.
      А Мартьянову на практике пришлось узнать, что скрывается за таким несложным словом: «надо».
      Мартьянова неожиданно, во всяком случае для него, вызвали в кабинет начальника сетевого района «Крымэнерго» Пастухова, и между ним и Пастуховым произошел примечательный разговор:
      – Был на сессии, Игорь Николаевич? Пастухов имел в виду ««давно состоявшуюся очередную сессию горисполкома, где впервые с особой остротой был поставлен вопрос о борьбе с тунеядством.
      – А как же! Присутствовал, – ответил Игорь. – Все-таки я пока депутат.
      – Вот и отлично, – чему-то обрадовался Пастухов, – значит, мы с тобой быстро договоримся.
      – Смотря о чем, – на всякий случай осторожно сказал Игорь.
      Но Пастухов как будто не слышал слов Мартьянова и продолжал развевать свою мысль.
      – Пошли на тунеядцев развернутым фронтом! Теперь бы только не ослабить гайку. Пусть знают, что под ногами у них земля горит, – сказал Пастухов с пафосом. (В служебном кабинете начальники всегда говорят с пафосом.)
      – Да ты садись, – продолжал он, – торопиться тебе сейчас некуда. Садись, садись, разговор у нас с тобой не на минуточку будет.
      Игорь внимательно посмотрел на Пастухова – зачем тот завел с ним этот разговор? Уж, конечно, не о прошедшей сессии должна у них пойти речь.
      И Мартьянов, поудобней усевшись в кресле, терпеливо стал ждать, когда начальство само найдет нужным перейти к деловому разговору. Не станешь же перебивать на полуслове.
      Сидит Игорь в кресле и терпеливо ждет, когда Пастухов выговорится и приступит к тому вопросу, по поводу которого вызывал, но, судя по всему, Пастухов и не собирается менять тему разговора.
      – Задумывался ли ты, Игорь Николаевич, когда-нибудь серьезно над природой тунеядства?
      – Не приходилось, – чистосердечно признался Игорь.
      – Вот то-то же, – покачал головой Пастухов, – и я, брат, тоже никогда не задумывался. А надо бы!
      Игорь пожал плечами и буркнул что-то насчет милиции.
      – Нет, брат, милиция здесь ни при чем, – возразил Пастухов. – Ты вот подумай, как оно получается… Родился у нас в городе человек. Такой маленький человечишко, голенький и несмышленый, нос себе утереть и то еще не в состоянии. Натянут на этого человечка ползунки и отнесут в ясли. Подрастет – ожидает
      его детский сад. Из детского сада прямая дорога в школу. Закончил человек школу, получил аттестат зрелости, и вдруг все видят – а зрелости-то у человека и нет. Да что там о зрелости
      толковать, самого элементарного уважения человека к человеку, и того нет! Начисто отсутствует это уважение. Как это вдруг получается – был человек и нет его? Вот и с Лукьяненко так
      же получилось…
      – Это тот, в красной рубахе?
      – Да.
      Игорю вспомнилась картина. К сцене подходит молодой человек. На нем предельно зауженные брюки, яркая красная рубаха, остроносые «корочки». По внешним признакам трудно определить, сколько лет этому субъекту. Лицо его, не лишенное привлекательности, заросло щетиной. Глаза умные, насмешливые, манера поведения развязная. Отношение к жизни у этого великовозрастного бездельника презр.ительно-скептическое.
      Игорь вновь явственно услышал голос председательствующего на сессии: «Сколько вам лет, Лукьяненко?»
      И ответ Лукьяненко: « Мне? Двадцать один! Правда, я уже не молод? »
      – Как же, помню, – поспешил ответить
      Игорь.
      – А Скрипичкину помнишь?
      – Светлану-Жозефину?
      – Во-во. Её.
      – Красивая девушка. Я еще тогда, на сессии, об этом подумал.
      – Больше ты ни о чем не подумал на сессии? – усмехнулся Пастухов.
      Игорь покраснел.
      Пастухов был достаточно тактичен, чтобы не заметить его смущения, и продолжал как ни в чем не бывало:
      – … Вот и я говорю, непонятно, как это случилось вдруг; был человек – и нет его? И со Скрипичкиной, и с Лукьяненко так получилось: дрались в детском саду – считались людьми,
      учились в школе – были людьми, выучились, и на тебе – законченные тунеядцы!
      – Это вы политическую базу под них подводите, Илья Матвеевич?
      – Какую там к черту базу, просто сам для себя осмыслить хочу! Вот я и думаю – а не случилось ли это по воле божьей?
      – А бога нет, – подсказал Игорь.
      – А раз доказано, что бога нет, значит, виноваты люди, то есть мы.
      – При чем же здесь я или вы, Илья Матвеевич? – засмеялся Игорь.
      – Между прочим, причин для смеха нет. Мы – это значит, что кто-то из нас, попросту говоря, когда-то прошляпил. Недоглядел! Вот
      ты скажи, только честно, давал ты когда-нибудь прикурить пацану?
      – Давал, – смутился Игорь.
      – Вот видишь – «давал». А мама Скрипичкина давала своей Светланке денежки за примерное поведение и покупала ей внеплановое мороженое, а папа Лукьяненко давал своему
      сорванцу рубль за то, что тот вымоет себе уши и принесет домой хорошую отметку. А нашлись еще и такие сукины сыны, которые научили Лукьяненко ругаться матом! Нашлась и такая сволочь, которая убедила Светлану Скрипичкину в том, что жизнь есть сплошное удовольствие. И вот, пожалуйста, – результаты налицо. Из
      обыкновенных «человеков» сделались тунеядцы.
      Согласен ли ты, Игорь Николаевич, с решением сессии о выселении тунеядцев из города и привлечении их к трудовой деятельности? – неожиданно спросил Пастухов.
      – Согласен, – ответил Игорь, не колеблясь ни секунды.
      – Согласен ли ты, что их нужно воспитывать трудом?
      – Вы говорите, как по радио вещаете, – засмеялся Игорь, – конечно, согласен. С этим нельзя не согласиться.
      – Вот и отлично! Значит, договорились: берешь их в свою бригаду, – и Пастухов вытер пот со лба, вздохнув, как после тяжкой и утомительной работы. В брига-аду?! – Игорь даже оторопел.
      Все, что угодно, но этого он не ждал.
      – Да, – подтвердил Пастухов, – именно в бригаду.
      – Ну что вы, Илья Матвеевич, я не могу. У меня же… нет, Илья Матвеевич, я не возьму. Что я делать буду с этим краснорубашечником?! – чуть ли не взмолился Игорь.
      – Возьмете. И заставите работать.
      – Какой из Лукьяненко работник? И потом – у меня ведь бригада электриков-монтажников, у нас знания необходимы, у нас…
      – Знания? Я думаю, Лукьяненко в состоянии изучить сложное орудие производства под названием лопата. Ведь прежде чем установить
      столб, как ты знаешь, под него яму нужно выкопать.
      – Яма ямой, но он же мне всю бригаду разложит!
      – Не разложит. Не будете кисейными барышнями, не будете слезы проливать в платочек – так и не разложит.
      Я хочу, чтобы ты меня понял правильно, Игорь Николаевич, – голос у Пастухова стал жестким, – решение надо не только принимать. но и выполнять. Конечно, можно было бы пойти по более легкому пути. Хулиган? Выселить из Севастополя в Пензу. Пьяница? Пожалуйте в Омск. Не хочет работать? Выселить в Челябинск. Подальше от нашего города. А почему, собственно говоря, Омск, Пенза и Челябинск должны отдуваться за нас?! За наши внутренние грехи. Почему? Так вот, дорогой мой Игорь Николаевич, считаем вопрос решенным и не будем к нему больше возвращаться – пока, конечно. – И, видя, что Игорь что-то хочет сказать, добавил: – А сейчас иди и готовься в командировку.
      – Далеко?
      – На Маракутский полуостров. Колхоз «Гигант» надо обеспечить электричеством. Мы шефствуем над этим колхозом.
      – Долго мы там провозимся?
      – Вот это деловой разговор, – усмехнулся Пастухов. – Работы будете вести поэтапно. Первый этап Черноморье-Клиновка, второй Клиновка – колхоз «Гигант». До Клиновки примерно километров десять, а от Клиновки до «Гиганта» – двадцать. Вот и считай: десять и двадцать… Думаю, что провозитесь там не
      меньше шести месяцев. Местность там не из приятных.-Пастухов подошел к карте Крыма и обвел указкой Маракутский полуостров, похожий на локоть. « Локоть » выдавался в Чериое
      море. – Скалистый грунт. На первый взгляд как будто степь податливая, а копнешь поглубже – скала, компрессору будет над чем поработать, не одну пику изломаете, пока столб поставите. Люди у тебя в бригаде остаются прежние, проверенные, а Лукьяненко и Скрипичкина вам в помощь.
      – Скрипичкина? Вы и Скрипичкину хотите мне подсунуть? – Игорю показалось, что кто-то в кабинете злорадно показывает ему язык. – Мужчину еще куда ни шло возьму – землю
      будет копать, а эта девица мне на что? Не
      возьму
      – Это решено, товарищ Мартьянов. И решено не здесь, – перешел Пастухов на официальный язык. – Скрипичкина займет место повара в вашей бригаде. Или вы собираетесь харчеваться в ресторанах?
      – Не собираемся, но Скрипичкина…
      – Скрипичкина, конечно, не приготовит вам шашлык по-кавказски, и даже люля-кебаб не сможет сделать, но щи и кашу, я думаю, она
      сварит. Так что причин для паники не вижу.
      Ну, – подвел Пастухов черту под разговором. – Желаю счастья, начальник. Собирайся в путь-дороженьку. – Он дружески сжал Мартьянову руку. – Не забывай писать, воспитатель. Самое глааное, запомни накрепко: и я, и ты, и весь город ответственны за этих людей. Ответственны за их судьбу. А сейчас шагай себе до дому, до хаты.
      Игорь шел по ночному Севастополю, и ему казалось, что каждый дорожный знак, каждый уличный фонарь старается его поддеть: «Что, мол, не сумел отказаться? Пеняй на себя!» И голос Лукьяненко, который сейчас был почему-то скрипучим, ехидно шептал… «нас же воспитывать надо». Нет, это дорожный знак раскачивается и скрипит. Ветер, Ветер всегда раскачивает дорожные знаки.
      А вот лицо самой Скрипичкиной. Оно надвигается на Игоря откуда-то из темноты. Красивое девичье лицо, испорченное косметикой. Странный фиолетово-красный рот растягивается в улыбке, подмалеванный глаз бесцеремонно подмигивает Мартьянову. Подмигнул и погас. Или это лампочка перегорела в светильнике?
      – Тьфу, наваждение какое-то, – пробурчал Игорь и, подняв воротник плаща, ускорил шаг.
      «Привидения» тотчас исчезли.
      «Привидения» исчезли, а в бригаде электриков-монтажников появился Жорж Лукьяненко и ставшая с легкой руки Пастухова поварихой Жозефина, по паспорту – Светлана Скрипичкина.
      …Вот что на практике означает железное слово «надо». И если бы Гена Сафонов знал о разговоре Мартьянова с Пастуховым, он бы наверняка изменил свое мнение и о слове «твердо». Он понял бы, что «твердо» не есть «твердолобо».
      … Вошел Мартьянов в палатку и сразу же наткнулся на Жору. Лукьяненко стоял в позе рыцаря печального образа, после того как тот потерпел поражение в борьбе с ветряными мельницами. Во всяком случае, так показалось Мартьянову, человеку немного книжному и поэтому склонному к литературным ассоциациям.
      Увидев Мартьянова, Лукьяненко сразу же переменил положение, и от дон-Кихота ничего не осталось. Наоборот, сейчас перед Мартьяновым стоял вполне современный человек, этакий «и один в поле воин».
      И один в поле воин протянул свои руки вперед и, шевеля красными помятыми пальцами, сказал тоном, не терпящим возражения:
      – Учтите, товарищ начальник, я не потерплю над собой физического насилия! Если повторится еще раз что-нибудь подобное, –
      Лукьянеико подул на пальцы, – то я вынужден буду поднять на ноги всю прессу. Закон на моей стороне.
      Действительно, законы были на стороне Лукьяненко, и он неплохо их знал. Считая, что ой сказал всё, что было необходимо, Жора снял пиджак и завалился снова спать.
      Мартьянов только и успел сказать:
      – Не пойму, что ты за человек, Лукьяненко. Не пойму. – И тотчас вышел из палатки.
      С ребятами ему было легче.
 

 
      Да, с ребятами Мартьянову было легче. Генка Сафонов, Олег Синельников, Колька Снегирев, Митрич… Вся бригада – старая проверенная гвардия. Гвардия, которая не подведет, не подкачает. Гвардия, которая неукоснительно поддерживает распорядок, раз и навсегда заведенный Мартьяновым. А Игорь считал, что в такой жизни, как у них, самое главное – железный распорядок дня.
      7 ч. 00 м. Подъем. (Обязательно быстрый.)
      7 ч. 15 м. Политинформация. (Название не совсем удачное, так как в это время никто и никогда не получал политических информации – народ грамотный, читает газеты и слушает радио.) Проводятся политинформации примерно так:
      – … Вот я и говорю: не каждому дано в космосе побывать. Везет же людям!..
      – На математику да на физику нужно было в свое время нажимать, и тебе бы повезло. А то с хронической тройкой его на Луну потянуло!
      – Самое главное, братцы, это любовь! История на этом держится – Ромео и Джульетта, Митрич и… Умолкаю. Говорю, больше не буду!..
      – Пояс мой положи на место. Пояс не тронь! Куда прячешь? На нем моя метка…
      – Ты не вздумай сегодня опять забыть крючья с изоляторами…
      – Игорь Николаевич, а на яме я вчера вкалывал, пусть сегодня Лохматый пойдет, или…
      – Лохматый, Лохматый! (С легкой Жоркиной руки за Николаем Снегиревым прочно утвердилось это прозвище.) Что, кроме Снегирева, найти никого не можете?! Вчера – Колька, сегодня – Колька…
      Впрочем, мы отвлеклись от темы. 7 ч. 30 м. Завтрак. (Обязательно горячий и обязательно сытный.)
      7 ч. 50 м. Выход или выезд на работу.
      8 ч. 00 м. Начало рабочего дня.
      12-13 ч. Обед. (Несмотря на любовь Игоря к железному распорядку, обед был почти всегда не вовремя. Монтажники зависели от одной единственной машины, находящейся в их распоряжении.)
      13-17 ч. Работа.
      17 ч. 20 м. Возвращение на место стоянки.
      После 17 ч. 20 м. начинается личное время. А свое свободное время каждый может проводить, как ему захочется.
      Такая схема распределения времени была проверена на практике в многочисленных командировках. Люди привыкали к распорядку дня и выполняли его безукоризненно. Игорь мог бы быть доволен, если бы не «но». А это «но», к сожалению, частенько встречается в жизни. Вот и сейчас… Что там у нас по железному мартьяновскому распорядку?
      7-00. Подъем.
      …Мартьянов проснулся от нестерпимой духоты. Солнце, успевшее к этому времени забраться на приличную высоту, беспощадно «прожигало» полотняные стенки палатки.
      По многолетней привычке Игорь сразу же взглянул на часы. Стрелки показывали начало девятого.
      «Девятый час, девятый час, девятый час»,- ритмично отстукивало в какой-то клеточке мозга.
      Игорь сел на кровати и стал искать тапочки. Куда они могли подеваться? С вечера же их вот сюда ставил, а сейчас нет.
      А в мозговых извилинах шла работа – девятый час, девятый час. И вдруг стоп – девятый час?!
      Игорь с испугом снова взглянул на часы. Да, никакой ошибки, стрелки неумолимо показывали именно девятый час.
      «Как же так?! Что случилось? Почему все спят?» И догадка – «Опять Скрипичкина проспала! Точно! А ведь клялась, что с ней никогда больше такого не случится».
      Игорь быстро оделся, выскочил из палатки.
      Скрипичкина – единственная женщина в бригаде. У нее отдельная палатка метрах в пятидесяти от «командирской». Игорь подошел к палатке вплотную и прислушался. Так и есть. Спит.
      – Товарищ Скрипичкина! Светлана Ивановна!
      – Да, – послышался сонный голос, – это вы, Игорь Николаевич? Доброе утро.
      – Вы одеты? – вместо приветствия спросил Игорь.
      – Не-ет, но я под простыней. Можете входить.
      – Одевайтесь немедленно!
      Игорь побежал обратно в свою палатку – будить Митрича. Пусть Волков сообразит что-нибудь пожевать, да побыстрее – и так выход на работу сегодня задержится часа на два, не меньше.
      Митричу не пришлось долго объяснять, в чем дело. Он тут же вскочил на ноги.
      – Ты это того, Игорюха, – вдруг сказал просительно Волков, – не ругай ее очень-то. Может, заболела она?
      Игорь удивленно взглянул на Митрича и с прямотой, свойственной старым друзьям, спросил:
      – Влюбился, Гришка?
      – Не знаю, – сконфузился Волков, – а вообще не твое дело.
      Из палатки они вышли вместе. Волков направился под навес, где находилась «кухня-столовая», а Мартьянов пошел выяснять отношения со Скрипичкиной.
      – …Оделись, Светлана Ивановна?
      – Заходите, Игорь батькович.
      Но Мартьянов опять не воспользовался приглашением.
      – Вы почему проспали, товарищ Скрипичкина?! – строго спросил он, – Ночь мала, что ли?!