Оборудование для строительства воздушной силовой линии привезли ночью. Машину с прицепом нужно было разгрузить немедленно. До утра она должна успеть сделать еще одну ходку в Евпаторию и обратно.
      – Позже приехать не мог? – спросил шофера техник строительства Игорь Мартьянов.
      Шофер Геннадий Сафонов смущенно тряхнул кудлатой головой и развел руками.
      – Пока этот подписал, пока тот… Пока то
      получил, пока сё…
      – Ладно оправдываться ,- буркнул Игорь и,
      натянув спортивный костюм, выскочил из палатки «поплескаться водичкой».
      Назад он возвратился бодрый и подтянутый. Спортивный костюм ладно сидел на его стройной фигуре, и сам Игорь сейчас скорее по¬ходил на гимнаста-разрядника, чем на начальника монтажной группы. Люди такого типа осо¬бенно нравятся девушкам.
      – Что ж ты стоишь? – упрекнул он Сафонова, который в нерешительности топтался посреди палатки. – Поднимай ребят!
      Монтажники спросонья чертыхались, бешено встряхивали головами, и казалось, никакими силами их сейчас не поднимешь с кровати.
      Мартьянов ходил от одного к другому и шептал в самое ухо:
      – Понимаешь, надо. Всего одна машина.
      Понимаешь, раз-два и все. Одна. Всего одна
      машина. Раз и…
      Подошел к Снегиреву.
      – Понимаешь, Коля…
      – И-н-н бы жи-нды, – бурчит Коля и переворачивается на другой бок.
      Игорь умело расшифровывает фразу. Она может означать только одно: «И надо же обязательно ночью».
      – Ты понимаешь… – старается вразумить Снегирева Мартьянов. – Да проснись же ты наконец!
      Недовольный Снегирев шепчет про себя какие-то «марсианские» слова и, не открывая глаз, ищет штаны.
      Вид у Снегирева смешной. Непокорные вихры, как усики радиолокационных антенн, направлены в разные стороны. Он старается прибить их ладонью, но тщетно: с его жесткими волосами даже парикмахер не в состоянии справиться.
      Вот Снегирев нащупал свои брюки, и Игорь, удостоверившись, что Николай не только встал, но и проснулся, подходит к другой кровати.
      – Олег! Олег! Синельников!
      – Чего? – недовольно спрашивает Олег, слегка приоткрывая один глаз. – Ну, чего?
      – Вставать надо. Машина пришла.
      – Да, да, – говорит Олег и натягивает на голову одеяло.
      – Эх ты, – взрывается Игорь, – а еще комсорг.
      – Комсорг. ну и что ж , что комсорг? – пересиливая сон, спрашивает Синельников. – По-вашему, если комсорг, то и спать не должен?
      – Вы бы Митрича подняли в первую очередь, – советует Мартьянову Сафонов. – Митрич вам создаст обстановочку.
      «Действительно, как я раньше об этом не подумал», – мысленно упрекнул себя Игорь.
      Григорий Волков, или, как его называли в бригаде, Митрич , обладал громовым басом. Бригадные остряки на полном серьезе утверждали, что «на охоте Митрич обходится без ружья. Увидит он, к примеру, зайца да как крикнет: «Стой! Стрелять буду!» – косой сразу падает как подкошенный – разрыв сердца. Да что там заяц – мелочь. Вот однажды Митричу повстречался медведь…»
      Вот такие разговоры ведутся о Митриче. Кроме «шаляпинского» баса, Григорий Волков обладал еще и многими другими достоинствами, более существенными, с ними мы познакомимся в свое время.
      Проснувшись и узнав, в чем дело, Волков вскочил, набрал в легкие побольше воздуха и крикнул:
      – Хлопцы! Подъем!
      Хлопцы повскакивали с кроватей, захлопали глазами, ругнулись и стали одеваться.
      Машина простаивает? Простаивает. Значит, надо сгружать. Монтажники хоть и со сна, на поняли это сразу. Через минуту до Игоря донеслось:
      – Какого черта… – и еще что-то в том же роде.
      Разгрузка началась.
      – Ну, а ты? Особого приглашения ждешь? – Мартьянов подошел к кровати Жоржа Лукьяненко.
      Лукьянеико не спал. Он с ухмылкой взглянул прямо в лицо Мартьянову и произнес, старательно отделяя слово от слова:
      – Конституцию нашу изволите нарушать, товарищ начальник?
      – Какую конституцию? – не понял Игорь.
      – Обыкновенную. Советскую. Кровью добытую в боях революционным пролетариатом. Забыли, что сказано там о труде?
      – Помню.
      – И об отдыхе?
      – Гм… ты это к чему?
      – А к тому, извините-подвиньтесь, товарищ
      начальник, что свои семь часов я еще днем отработал, а сейчас имею все права на честный
      отдых. Вот в таком разрезе, товарищ начальник.
      Понятно? – и Жора спокойно повернулся на другой бок.
      Мартьянов даже задохнулся от негодования. Никогда он не думал, что можно так открыто и нагло отказаться от помощи своим же товарищам. Да еще при этом разводить демагогию про советские законы.
      В палатку заскочил Олег Синельников.
      – Игорь Николаевич, где вы потерялись? Мы вас ждем! Куда материалы складывать?
      – Иду, – ответил Игорь, – только вот этого… – он не нашел подходящего слова, – помоги поднять.
      Синельников подошел к кровати Лукьяненко.
      – Жорка?
      – Он самый.
      – Вставай , корешочек , – пощекотал Олег Жорины пятки.
      Ноги быстро исчезли, и раздался храп.
      – Не видите, что сплю? – донеслось
      из-под одеяла.
      – А ты попробуй уговори себя встать, – посоветовал Синельников.
      – Не получается ,- пробурчал Лукьяненко.
      Если у Лукьяненко и Синельникова было
      игривое настроение, то Мартьянов вовсе не был расположен к шуткам. По его выражению, они действовали ему на печенку.
      – Да что ты его уговариваешь?! – напал он на Синельникова. – Хам он просто, вот и все. Конституцией еще загораживается. Не положено, дескать, по ночам работать.
      – Игорь Николаевич, – неожиданно сказал Синельников, – а вы не пробовали его послать к чертовой бабушке?
      – То есть как? – не понял Мартьянов.
      – А очень просто, – пояснил Олег, – без него мы до сих пор обходились, и дальше, думаю, обойдемся. Обойдемся ведь?
      – Обойдемся, – обрадовался Игорь и, не говоря больше ни слова, направился к выходу. За ним последовал и Синельников.
      Прицеп отсоединили от машины и затащили прямо под навес. Так его можно было разгрузить немного быстрей; по крайней мере, тяжелые ящики не приходилось таскать далеко. Не прошло и часа, как прицеп был полностью разгружен, оставалась одна машина. В машине находились железобетонные пасынки и громоздкие распределительные шкафы.
      Прежде чем взяться за них, монтажники решили отдохнуть. Расселись прямо на земле, еще отдававшей тепло, накопленное за день. Закурили. И тут на горизонте появился Лукьяненко. Видно, ему надоело валяться в постели. А может быть, Жора просто вышел подышать свежим воздухом – или… да мало ли зачем выходят на свежий воздух.
      Увидел Лукьяненко сидящих ребят и усмехнулся. Заложил руки в карманы.
      – Я думал, и вправду работенку тяжелую подкинули, а они знай себе лясы точат. Принимайте в свою компанию.
      Жора стоял перед монтажниками, уверенный в себе и в своих словах, сказанных с небрежностью много повидавшего человека. Но если присмотреться внимательней, то на его слегка скуластом лице можно было бы прочесть растерянность. Глаза его пытливо всматривались в сидящих ребят, а толстые губы, казалось, могли в следующую минуту или расплыться в добродушной улыбке, или скептически вытянуться.
      – Катился бы ты отсюда к чертям собачьим, – беззлобно отозвался Олег Синельников.
      – Адрес точный , – пробасил Митрич.
      Лукьяненко потоптался на месте и, видя, что с ним никто больше не желает разговаривать, придал должное положение губам, повернулся и ушел в палатку. Но, побыв там несколько минут, снова вышел: скучно все-таки одному, а сон, как на зло , куда-то исчез.
      Перекур кончился. Работа снова закипела. Никто не замечал Жоркиного присутствия. Но он этого вытерпеть не мог. Надо было напомнить о себе.
      – Эй, ты, Лохматый! Крепче держи штуку, а то упустишь, – задел он проходившего мимо Кольку Снегирева.
      Тот попытался отмолчаться, «Ну его к монахам, этого стилягу! Попробуй только свяжись с ним – шуму не оберешься!» Но с Жорой в молчанки не поиграешь.
      – Ребенок! Пупок надорвешь.
      – Чего? – не понял Снегирев.
      – Здоровье, говорю, береги. Ты ж один у своей мамы, – пояснил Жора, – а бетонная штучка может упасть и отбить тебе ноги. Как ты тогда без ног будешь обходиться?
      Снегирев не ответил, поспешив пройти мимо. Но Лукьяненко подыскал себе уже новый объект.
      – Не притворяйся, не притворяйся, говорю я тебе, она же пустая!
      – Сам ты пустой.
      – А ты лапоть! – без всякого видимого перехода объявил Жора.
      – Сам лапоть.
      – Это ты уж брось, – весело заговорил Лукьяненко, предвкушая словесную баталию,- лапоть будешь ты. Наукой доказано.
      «Лапоть» Синельников осторожно положил на землю распределительный шкаф и подошел к Лукьяненко вплотную.
      – Слушай , Жора , может, ты желаешь по морде получить? Так ты скажи, не стесняйся, люди свои.
      Синельников был секретарем комсомольской организации в бригаде и наверняка знал, что «…применение физической силы объясняется собственной идейной слабостью и…» Никаких «и». Олегу просто вдруг захотелось дать по морде этому белоручке и бездельнику. Дать по морде – и никаких воспитательных целей.
      Лукьяненко смерил Синельникова презрительным взглядом и небрежно сплюнул, стараясь попасть в лежащий на земле окурок.
      Олег Синельников маленький, худенький (Лукьяненко перед ним выглядит Ильей Муромцем), что такой может сделать!? Вот если бы Митрич… тот да. Сила. Поэтому Лукьяненко нисколько не испугался и надменно произнес:
      – Поменьше эмоций, секретарь. Уж не от тебя ли я могу получить по морде?
      – От меня, – подтвердил Синельников.
      – Чихать я на тебя хотел с высокой колокольни!
      – Чихать?! А ну дай руки, – неожиданно потребовал Олег и, не дожидаясь, когда Лукьяненко соизволит пошевелиться, заключил кисти его рук в свои и медленно стал сжимать их.
      В первую минуту никто ничего не понял, а когда побуревший от боли Лукьяненко заголосил на всю степь, все сорвались с мест узнать, что же происходит. Взорам представилась любопытная картина: Давид укрощает Голиафа. Монтажники с интересом наблюдали за этим редким зрелищем. Каждый со своей стороны что-то пытался советовать, однако на помощь Голиафу никто не спешил – так ему и надо.
      И никто не знает, что было бы с Жорой через минуту, если бы не Мартьянов.
      – Синельников! – закричал он еще на бегу. – Да разве так можно, Синельников? -
      И, останавливаясь, добавил для большей убедительности: – Так же нельзя, Синельников.
      Этих магических слов оказалось достаточно, чтобы железные тиски тотчас разомкнулись.
      – Кажется, тебе немножко больно? – сочувственно произнес Олег. – Надо ж так! Ты уж меня извини, пожалуйста. И вы меня
      извините, – произнес Синельников, поворачиваясь к Мартьянову, – я забыл, что вы против насилия.
      Мартьянов молча проглотил эту пилюлю. И как было не проглотить, когда Олег в точности повторил его слова, сказанные несколько дней тому назад.
      Мартьянов имел очень смутное представление о методах воспитания, но еще со школьной скамьи он усвоил твердо – никакого насилия, только убеждение, убеждение и еще раз убеждение.
      Вот этими мыслями и поделился недавно руководитель бригады монтажников с комсоргом этой бригады. А сейчас…
      – Можно было как-то без рук… а, Олег? – с какой-то не присущей ему робостью сказал Игорь.
      Робость у него появилась оттого, что его чисто теоретические идеи насчет убеждения схлестнулись с жизненной практикой и он увидел, что вовремя дать рукам ход так же важно, как и постоянно думать головой.
      – Можно и без рук, – не стал спорить Олег, – следующий раз я так и буду поступать.
      – А тебе, – обратился Игорь к Лукьяненко, – я бы не советовал смеяться над ребятами.
      – Я и не смеялся. Я просто шутил. А он (кивок в сторону Олега) шуток совсем не понимает. Обрадовался, что силы много.
      – Ладно, проваливай отсюда, – нахмурился Олег, – не порть людям настроение.
      – Возьму и обо всем в газету напишу…
      Еще секретарь, называется.
      – Проваливай, тебе сказали.
      – Пусть все узнают, что комсомольцы занимаются рукоприкладством.
      – Идите, Лукьяненко, в палатку, – строго официально произнес Мартьянов, по все усиливающемуся тембру голосов поняв, что возможно продолжение воспитания при помощи рук, которое не отличишь от обычной драки.
      Но понял это не один Мартьянов, понял и Лукьяненко. И поспешил ретироваться.
      – Гоните? Хорошо. Человек работать хотел… – С этими словами он скрылся в палатке.
 

 
      – М-да, – хмыкнул Синельников, проводив взглядом Лукьяненко, – я вам не завидую, Игорь Николаевич. Будете с ним на ручках
      носиться – он вам все нервы поизмотает.
      – И зачем взяли этого типа в бригаду? – добавил шофер Гена Сафонов, выразив давно сложившееся у всех мнение.
      – Взял-взял, зачем-зачем, – рассердился Игорь, – а меня спрашивали?! Дали мне его и Скрипичкииу, сказали – воспитывай и точка.
      – Вы бы объяснили, что у нас не лагерь для нарушителей …
      – Объяснял.
      – А вы бы твердо…
      – Посмотрел, каким бы ты был твердым на моем месте, – пробурчал Игорь и ушел в палатку вслед за Лукьяненко.
      Гена Сафонов недоуменно пожал плечами. Он действительно не понимал, как это можно чего-то не хотеть и – делать?! По молодости лет Сафонов еще не успел осознать, что на свете есть такие слова, как «надо» и «необходимо». Вообще-то он знал, что слова такие существуют, но подлинная сущность их была ему еще неясна. Поэтому и судил он обо всех жизненных явлениях с присущей молодости первозданной прямотой.
      А Мартьянову на практике пришлось узнать, что скрывается за таким несложным словом: «надо».
      Мартьянова неожиданно, во всяком случае для него, вызвали в кабинет начальника сетевого района «Крымэнерго» Пастухова, и между ним и Пастуховым произошел примечательный разговор:
      – Был на сессии, Игорь Николаевич? Пастухов имел в виду ««давно состоявшуюся очередную сессию горисполкома, где впервые с особой остротой был поставлен вопрос о борьбе с тунеядством.
      – А как же! Присутствовал, – ответил Игорь. – Все-таки я пока депутат.
      – Вот и отлично, – чему-то обрадовался Пастухов, – значит, мы с тобой быстро договоримся.
      – Смотря о чем, – на всякий случай осторожно сказал Игорь.
      Но Пастухов как будто не слышал слов Мартьянова и продолжал развевать свою мысль.
      – Пошли на тунеядцев развернутым фронтом! Теперь бы только не ослабить гайку. Пусть знают, что под ногами у них земля горит, – сказал Пастухов с пафосом. (В служебном кабинете начальники всегда говорят с пафосом.)
      – Да ты садись, – продолжал он, – торопиться тебе сейчас некуда. Садись, садись, разговор у нас с тобой не на минуточку будет.
      Игорь внимательно посмотрел на Пастухова – зачем тот завел с ним этот разговор? Уж, конечно, не о прошедшей сессии должна у них пойти речь.
      И Мартьянов, поудобней усевшись в кресле, терпеливо стал ждать, когда начальство само найдет нужным перейти к деловому разговору. Не станешь же перебивать на полуслове.
      Сидит Игорь в кресле и терпеливо ждет, когда Пастухов выговорится и приступит к тому вопросу, по поводу которого вызывал, но, судя по всему, Пастухов и не собирается менять тему разговора.
      – Задумывался ли ты, Игорь Николаевич, когда-нибудь серьезно над природой тунеядства?
      – Не приходилось, – чистосердечно признался Игорь.
      – Вот то-то же, – покачал головой Пастухов, – и я, брат, тоже никогда не задумывался. А надо бы!
      Игорь пожал плечами и буркнул что-то насчет милиции.
      – Нет, брат, милиция здесь ни при чем, – возразил Пастухов. – Ты вот подумай, как оно получается… Родился у нас в городе человек. Такой маленький человечишко, голенький и несмышленый, нос себе утереть и то еще не в состоянии. Натянут на этого человечка ползунки и отнесут в ясли. Подрастет – ожидает
      его детский сад. Из детского сада прямая дорога в школу. Закончил человек школу, получил аттестат зрелости, и вдруг все видят – а зрелости-то у человека и нет. Да что там о зрелости
      толковать, самого элементарного уважения человека к человеку, и того нет! Начисто отсутствует это уважение. Как это вдруг получается – был человек и нет его? Вот и с Лукьяненко так
      же получилось…
      – Это тот, в красной рубахе?
      – Да.
      Игорю вспомнилась картина. К сцене подходит молодой человек. На нем предельно зауженные брюки, яркая красная рубаха, остроносые «корочки». По внешним признакам трудно определить, сколько лет этому субъекту. Лицо его, не лишенное привлекательности, заросло щетиной. Глаза умные, насмешливые, манера поведения развязная. Отношение к жизни у этого великовозрастного бездельника презр.ительно-скептическое.
      Игорь вновь явственно услышал голос председательствующего на сессии: «Сколько вам лет, Лукьяненко?»
      И ответ Лукьяненко: « Мне? Двадцать один! Правда, я уже не молод? »
      – Как же, помню, – поспешил ответить
      Игорь.
      – А Скрипичкину помнишь?
      – Светлану-Жозефину?
      – Во-во. Её.
      – Красивая девушка. Я еще тогда, на сессии, об этом подумал.
      – Больше ты ни о чем не подумал на сессии? – усмехнулся Пастухов.
      Игорь покраснел.
      Пастухов был достаточно тактичен, чтобы не заметить его смущения, и продолжал как ни в чем не бывало:
      – … Вот и я говорю, непонятно, как это случилось вдруг; был человек – и нет его? И со Скрипичкиной, и с Лукьяненко так получилось: дрались в детском саду – считались людьми,
      учились в школе – были людьми, выучились, и на тебе – законченные тунеядцы!
      – Это вы политическую базу под них подводите, Илья Матвеевич?
      – Какую там к черту базу, просто сам для себя осмыслить хочу! Вот я и думаю – а не случилось ли это по воле божьей?
      – А бога нет, – подсказал Игорь.
      – А раз доказано, что бога нет, значит, виноваты люди, то есть мы.
      – При чем же здесь я или вы, Илья Матвеевич? – засмеялся Игорь.
      – Между прочим, причин для смеха нет. Мы – это значит, что кто-то из нас, попросту говоря, когда-то прошляпил. Недоглядел! Вот
      ты скажи, только честно, давал ты когда-нибудь прикурить пацану?
      – Давал, – смутился Игорь.
      – Вот видишь – «давал». А мама Скрипичкина давала своей Светланке денежки за примерное поведение и покупала ей внеплановое мороженое, а папа Лукьяненко давал своему
      сорванцу рубль за то, что тот вымоет себе уши и принесет домой хорошую отметку. А нашлись еще и такие сукины сыны, которые научили Лукьяненко ругаться матом! Нашлась и такая сволочь, которая убедила Светлану Скрипичкину в том, что жизнь есть сплошное удовольствие. И вот, пожалуйста, – результаты налицо. Из
      обыкновенных «человеков» сделались тунеядцы.
      Согласен ли ты, Игорь Николаевич, с решением сессии о выселении тунеядцев из города и привлечении их к трудовой деятельности? – неожиданно спросил Пастухов.
      – Согласен, – ответил Игорь, не колеблясь ни секунды.
      – Согласен ли ты, что их нужно воспитывать трудом?
      – Вы говорите, как по радио вещаете, – засмеялся Игорь, – конечно, согласен. С этим нельзя не согласиться.
      – Вот и отлично! Значит, договорились: берешь их в свою бригаду, – и Пастухов вытер пот со лба, вздохнув, как после тяжкой и утомительной работы. В брига-аду?! – Игорь даже оторопел.
      Все, что угодно, но этого он не ждал.
      – Да, – подтвердил Пастухов, – именно в бригаду.
      – Ну что вы, Илья Матвеевич, я не могу. У меня же… нет, Илья Матвеевич, я не возьму. Что я делать буду с этим краснорубашечником?! – чуть ли не взмолился Игорь.
      – Возьмете. И заставите работать.
      – Какой из Лукьяненко работник? И потом – у меня ведь бригада электриков-монтажников, у нас знания необходимы, у нас…
      – Знания? Я думаю, Лукьяненко в состоянии изучить сложное орудие производства под названием лопата. Ведь прежде чем установить
      столб, как ты знаешь, под него яму нужно выкопать.
      – Яма ямой, но он же мне всю бригаду разложит!
      – Не разложит. Не будете кисейными барышнями, не будете слезы проливать в платочек – так и не разложит.
      Я хочу, чтобы ты меня понял правильно, Игорь Николаевич, – голос у Пастухова стал жестким, – решение надо не только принимать. но и выполнять. Конечно, можно было бы пойти по более легкому пути. Хулиган? Выселить из Севастополя в Пензу. Пьяница? Пожалуйте в Омск. Не хочет работать? Выселить в Челябинск. Подальше от нашего города. А почему, собственно говоря, Омск, Пенза и Челябинск должны отдуваться за нас?! За наши внутренние грехи. Почему? Так вот, дорогой мой Игорь Николаевич, считаем вопрос решенным и не будем к нему больше возвращаться – пока, конечно. – И, видя, что Игорь что-то хочет сказать, добавил: – А сейчас иди и готовься в командировку.
      – Далеко?
      – На Маракутский полуостров. Колхоз «Гигант» надо обеспечить электричеством. Мы шефствуем над этим колхозом.
      – Долго мы там провозимся?
      – Вот это деловой разговор, – усмехнулся Пастухов. – Работы будете вести поэтапно. Первый этап Черноморье-Клиновка, второй Клиновка – колхоз «Гигант». До Клиновки примерно километров десять, а от Клиновки до «Гиганта» – двадцать. Вот и считай: десять и двадцать… Думаю, что провозитесь там не
      меньше шести месяцев. Местность там не из приятных.-Пастухов подошел к карте Крыма и обвел указкой Маракутский полуостров, похожий на локоть. « Локоть » выдавался в Чериое
      море. – Скалистый грунт. На первый взгляд как будто степь податливая, а копнешь поглубже – скала, компрессору будет над чем поработать, не одну пику изломаете, пока столб поставите. Люди у тебя в бригаде остаются прежние, проверенные, а Лукьяненко и Скрипичкина вам в помощь.
      – Скрипичкина? Вы и Скрипичкину хотите мне подсунуть? – Игорю показалось, что кто-то в кабинете злорадно показывает ему язык. – Мужчину еще куда ни шло возьму – землю
      будет копать, а эта девица мне на что? Не
      возьму
      – Это решено, товарищ Мартьянов. И решено не здесь, – перешел Пастухов на официальный язык. – Скрипичкина займет место повара в вашей бригаде. Или вы собираетесь харчеваться в ресторанах?
      – Не собираемся, но Скрипичкина…
      – Скрипичкина, конечно, не приготовит вам шашлык по-кавказски, и даже люля-кебаб не сможет сделать, но щи и кашу, я думаю, она
      сварит. Так что причин для паники не вижу.
      Ну, – подвел Пастухов черту под разговором. – Желаю счастья, начальник. Собирайся в путь-дороженьку. – Он дружески сжал Мартьянову руку. – Не забывай писать, воспитатель. Самое глааное, запомни накрепко: и я, и ты, и весь город ответственны за этих людей. Ответственны за их судьбу. А сейчас шагай себе до дому, до хаты.
      Игорь шел по ночному Севастополю, и ему казалось, что каждый дорожный знак, каждый уличный фонарь старается его поддеть: «Что, мол, не сумел отказаться? Пеняй на себя!» И голос Лукьяненко, который сейчас был почему-то скрипучим, ехидно шептал… «нас же воспитывать надо». Нет, это дорожный знак раскачивается и скрипит. Ветер, Ветер всегда раскачивает дорожные знаки.
      А вот лицо самой Скрипичкиной. Оно надвигается на Игоря откуда-то из темноты. Красивое девичье лицо, испорченное косметикой. Странный фиолетово-красный рот растягивается в улыбке, подмалеванный глаз бесцеремонно подмигивает Мартьянову. Подмигнул и погас. Или это лампочка перегорела в светильнике?
      – Тьфу, наваждение какое-то, – пробурчал Игорь и, подняв воротник плаща, ускорил шаг.
      «Привидения» тотчас исчезли.
      «Привидения» исчезли, а в бригаде электриков-монтажников появился Жорж Лукьяненко и ставшая с легкой руки Пастухова поварихой Жозефина, по паспорту – Светлана Скрипичкина.
      …Вот что на практике означает железное слово «надо». И если бы Гена Сафонов знал о разговоре Мартьянова с Пастуховым, он бы наверняка изменил свое мнение и о слове «твердо». Он понял бы, что «твердо» не есть «твердолобо».
      … Вошел Мартьянов в палатку и сразу же наткнулся на Жору. Лукьяненко стоял в позе рыцаря печального образа, после того как тот потерпел поражение в борьбе с ветряными мельницами. Во всяком случае, так показалось Мартьянову, человеку немного книжному и поэтому склонному к литературным ассоциациям.
      Увидев Мартьянова, Лукьяненко сразу же переменил положение, и от дон-Кихота ничего не осталось. Наоборот, сейчас перед Мартьяновым стоял вполне современный человек, этакий «и один в поле воин».
      И один в поле воин протянул свои руки вперед и, шевеля красными помятыми пальцами, сказал тоном, не терпящим возражения:
      – Учтите, товарищ начальник, я не потерплю над собой физического насилия! Если повторится еще раз что-нибудь подобное, –
      Лукьянеико подул на пальцы, – то я вынужден буду поднять на ноги всю прессу. Закон на моей стороне.
      Действительно, законы были на стороне Лукьяненко, и он неплохо их знал. Считая, что ой сказал всё, что было необходимо, Жора снял пиджак и завалился снова спать.
      Мартьянов только и успел сказать:
      – Не пойму, что ты за человек, Лукьяненко. Не пойму. – И тотчас вышел из палатки.
      С ребятами ему было легче.
 

 
      Да, с ребятами Мартьянову было легче. Генка Сафонов, Олег Синельников, Колька Снегирев, Митрич… Вся бригада – старая проверенная гвардия. Гвардия, которая не подведет, не подкачает. Гвардия, которая неукоснительно поддерживает распорядок, раз и навсегда заведенный Мартьяновым. А Игорь считал, что в такой жизни, как у них, самое главное – железный распорядок дня.
      7 ч. 00 м. Подъем. (Обязательно быстрый.)
      7 ч. 15 м. Политинформация. (Название не совсем удачное, так как в это время никто и никогда не получал политических информации – народ грамотный, читает газеты и слушает радио.) Проводятся политинформации примерно так:
      – … Вот я и говорю: не каждому дано в космосе побывать. Везет же людям!..
      – На математику да на физику нужно было в свое время нажимать, и тебе бы повезло. А то с хронической тройкой его на Луну потянуло!
      – Самое главное, братцы, это любовь! История на этом держится – Ромео и Джульетта, Митрич и… Умолкаю. Говорю, больше не буду!..
      – Пояс мой положи на место. Пояс не тронь! Куда прячешь? На нем моя метка…
      – Ты не вздумай сегодня опять забыть крючья с изоляторами…
      – Игорь Николаевич, а на яме я вчера вкалывал, пусть сегодня Лохматый пойдет, или…
      – Лохматый, Лохматый! (С легкой Жоркиной руки за Николаем Снегиревым прочно утвердилось это прозвище.) Что, кроме Снегирева, найти никого не можете?! Вчера – Колька, сегодня – Колька…
      Впрочем, мы отвлеклись от темы. 7 ч. 30 м. Завтрак. (Обязательно горячий и обязательно сытный.)
      7 ч. 50 м. Выход или выезд на работу.
      8 ч. 00 м. Начало рабочего дня.
      12-13 ч. Обед. (Несмотря на любовь Игоря к железному распорядку, обед был почти всегда не вовремя. Монтажники зависели от одной единственной машины, находящейся в их распоряжении.)
      13-17 ч. Работа.
      17 ч. 20 м. Возвращение на место стоянки.
      После 17 ч. 20 м. начинается личное время. А свое свободное время каждый может проводить, как ему захочется.
      Такая схема распределения времени была проверена на практике в многочисленных командировках. Люди привыкали к распорядку дня и выполняли его безукоризненно. Игорь мог бы быть доволен, если бы не «но». А это «но», к сожалению, частенько встречается в жизни. Вот и сейчас… Что там у нас по железному мартьяновскому распорядку?
      7-00. Подъем.
      …Мартьянов проснулся от нестерпимой духоты. Солнце, успевшее к этому времени забраться на приличную высоту, беспощадно «прожигало» полотняные стенки палатки.
      По многолетней привычке Игорь сразу же взглянул на часы. Стрелки показывали начало девятого.
      «Девятый час, девятый час, девятый час»,- ритмично отстукивало в какой-то клеточке мозга.
      Игорь сел на кровати и стал искать тапочки. Куда они могли подеваться? С вечера же их вот сюда ставил, а сейчас нет.
      А в мозговых извилинах шла работа – девятый час, девятый час. И вдруг стоп – девятый час?!
      Игорь с испугом снова взглянул на часы. Да, никакой ошибки, стрелки неумолимо показывали именно девятый час.
      «Как же так?! Что случилось? Почему все спят?» И догадка – «Опять Скрипичкина проспала! Точно! А ведь клялась, что с ней никогда больше такого не случится».
      Игорь быстро оделся, выскочил из палатки.
      Скрипичкина – единственная женщина в бригаде. У нее отдельная палатка метрах в пятидесяти от «командирской». Игорь подошел к палатке вплотную и прислушался. Так и есть. Спит.
      – Товарищ Скрипичкина! Светлана Ивановна!
      – Да, – послышался сонный голос, – это вы, Игорь Николаевич? Доброе утро.
      – Вы одеты? – вместо приветствия спросил Игорь.
      – Не-ет, но я под простыней. Можете входить.
      – Одевайтесь немедленно!
      Игорь побежал обратно в свою палатку – будить Митрича. Пусть Волков сообразит что-нибудь пожевать, да побыстрее – и так выход на работу сегодня задержится часа на два, не меньше.
      Митричу не пришлось долго объяснять, в чем дело. Он тут же вскочил на ноги.
      – Ты это того, Игорюха, – вдруг сказал просительно Волков, – не ругай ее очень-то. Может, заболела она?
      Игорь удивленно взглянул на Митрича и с прямотой, свойственной старым друзьям, спросил:
      – Влюбился, Гришка?
      – Не знаю, – сконфузился Волков, – а вообще не твое дело.
      Из палатки они вышли вместе. Волков направился под навес, где находилась «кухня-столовая», а Мартьянов пошел выяснять отношения со Скрипичкиной.
      – …Оделись, Светлана Ивановна?
      – Заходите, Игорь батькович.
      Но Мартьянов опять не воспользовался приглашением.
      – Вы почему проспали, товарищ Скрипичкина?! – строго спросил он, – Ночь мала, что ли?!
      – Проспала? – Светлана секунду помолчала, затем жалобно проговорила: – Должно быть, продуло меня, Игорь Николаевич. Такал слабость ужасная…
      – Заболели?
      – Грипп, наверное, у меня.
      – И температура есть? – недоверчиво спросил Игорь.
      – Сейчас какой-то новый грипп ходит. Говорят, из Африки привезли, бестемпературный… Ох!!! – вскрикнула она.
      – Что случилось? – испугался Игорь.
      – В бок что-то стрельнуло, Игорь Николаевич. Вот уже отпустило.
      «Должно быть, и вправду заболела, – думает Игорь. – А может, и нет? В прошлый раз тоже жаловалась на простуду, а оказалось…»
      – Ладно, – решил Мартьянов, – вы лежите пока, а я попозже врача подошлю.
      И Игорь поспешил под навес, откуда доносился бас Митрича, сзывающий монтажников к завтраку.
 
      © Copyright: Михаил Лезинский, 2007
      Свидетельство о публикации №2709040007
      Список читателей Версия для печати Заявить о нарушении правил
      Рецензии
      Написать рецензию
      Где-то Вы писали, что у Вас нет ничего кроме таланта. Неправда! Мастерство приобрелось с годами, а стиль! не нужно быть графологом, чтобы доказать Ваши авторские права! ЭТО ВАШЕ, ОЧЕ ВИДНО.
      С уважением,
      Ирина Январская 05.09.2007 03:48 • [Заявить о нарушении правил]
      Добавить замечания
      Так то я отгавкивался от Наглого Мяу , усомнившегося в моём таланте . Но , вы правы мадам Клевер , и мастерство с годами мал-малл появилось .
      А " мастерство Лезинского ", как заметила книгоиздатель и литературный критик Валентина Макарова , "не пропьёшь"! А женщинам я почему-то больше доверяю .
      Дед Мыша , ужас , какой доверчивый мужчинка .
 

 
      – Хлопцы! Завтракать!
      Монтажники подходят к раздаче и недовольно крутят носами.
      – Опять бычки в томате?
      – И чай, – добавляет Митрич. – Чаечку не попьешь – не поработаешь.
      – Разве это пища для рабочего человека? – жалуется Колька Снегирев.
      Снегирев вытащил из банки бычка и поднял его над головой. Схваченная за голову двумя пальцами рыбка, казалось, вот-вот запищит от боли и попросит пощады. Яркие капли томата, радужно поблескивая на солнце, скатывались в жухлую траву, создавая видимость слез. Монтажники, хмурясь, смотрели на рыбьи страдания и вполне разделяли слова Лохматого:
      – …Что ж это получается? Одним, значит, погулять хочется (кивок в сторону палатки Скрипичкиной), а другим страдать приходится. Почему опять консервы на завтрак! Чтоб они провалились, чертовы бычки!
      Митрич пытается отделаться шуткой и тут же экспромтом выдает поэтическую продукцию:
      – Ах, вам нужны бифштексы и лангеты,
      Иль, может быть, пожарские котлеты?
      Ну нет, мой друг, любителю-поэту ,
      сказать спасибо нужно и за это!
      – Целуй руку, раб божий Николай, – и Митрич протягивает Снегиреву свою великанскую длань, покрытую колечками рыжеватых волос. Ручка у Волкова – есть на что посмотреть!
      Снегирев, безнадежно махнув рукой («что, дескать, с ним разговаривать»), отходит в сторону, а вместо него в разговор вступает Олег Синельников:
      – А Жозефина где?! Дрыхнет?
      По такому вступлению сразу становится яс¬но, что Синельников тоже не является поклонником бычков в томате.
      – Фу ты, нельзя же так грубо, – морщится Митрич, – ты же, можно сказать, наш духовный отец , комсомольский бог… Ты. же золотой парень. Но Синельников не замечает тонкой лести, он настроен воинственно и собирается переходить в наступление. Мартьянов видит это и приходит на помощь другу.
      – Ей что-то сегодня нездоровится, в бок стреляет и прочее…
      Волков благодарно смотрит на Игоря, но тот отводит глаза, и в сердце Митрича сразу же поселяется беспокойство. «Что это Мартьянов засмущался? Что он делал так долго возле палатки? Уж не пытается ли он приударить за Скрипичкиной? Почему вдруг он взялся ее защищать?» Целый рой мыслей закружился в голове Волкова. И, не находя ответа на свои вопросы, Митрич помрачнел. Перемена в его настроении произошла так быстро, что это было замечено всеми, а Олег Синельников решил, что эта перемена является прямым результатом его гнев¬ной, полной убийственного сарказма речи. Олегу даже стало немного жаль Митрича, жаль, что тот принимает все так близко к сердцу, но что поделаешь, такая уж работа секретарская – резать правду-матку в глаза.
      Митрич больше не пытается шутить, он молча берет черпак и разливает кипяток по чашкам. Разливает и думает: «Из-за кого приходится выслушивать нотации?! Из-за какой-то поварихи приходится терпеть. И что в ней хорошего? Ничего. Ишь ты, как за нее Игорь заступается – больна. Знаем мы ее болезни. Вот уж- придет сюда – я ей задам, на этот раз она меня не проведет».
      Думает так Митрич и вздыхает. А вздыхает потому, что отлично знает: ничего он не скажет Скрипичкиной. Не скажет он «этой Светке» ни слова. И все потому, что она ему нравится. Нравится, и все. И ничего с этим не поделаешь.
      Завтрак продолжается.
      Лукьяненко с Синельниковым получают банку консервов на двоих, наливают в кружки кипяток и тут же, у котла, садятся завтракать.
      Лукьяненко зол, как сто тысяч чертей, получивших по пятнадцать суток за мелкое хулиганство. Он всегда злится, когда недоспит, переспит и когда голодный. А от такого завтрака разве будет хорошее настроение?! Мухи и те бы злились, если их кормить бычками в томате. Когда Жора злится, лучше его не задевать. Пошипит, пошипит и перестанет.
      Но Олег Синельников не хочет считаться с Жориными привычками и, слегка подтолкнув того, с ехидством спрашивает:
      – Что, Жоржик, завтрак не нравится? У папочки лучше был?
      Нижняя губа у Лукьяненко презрительно вытягивается вперед, и он тоном человека, две недели не видевшего пищи, отвечает:
      – Я молчу. Я человек подневольный. Я каторгу отбываю. Мне и томатные бычки – роскошь. А вот вы…
      – Ты о себе заботься, – перебивает его Синельников.
      – О себе, о себе, – передразнивает Лукьянеико Олега, – что мне о себе заботиться! Я и так знаю, что меня задумали приморить здесь.
      Перевоспитать не можете, так голодом задумали взять. Да?
      – Как же, – моментально отзывается Синельников, – тебя приморишь! Ты за это время, что мы здесь, во какую физиономию наел.
      – М-м-м … После сытного завтрака отдохнуь надо!
      – Что ты сказал ?!.
      – Я сказал – поработаем после завтрака, – и Лукьяненко демонстративно зевнул, – о-ре-ву-ар, пойду надену ботинки.
      – Давай, сейчас выезжаем.
      Уехали ребята. На стоянке осталось двое: больная повариха (так, по крайней мере, нас информировал Мартьянов) да Волков, ставший поваром на сегодняшний день.
 
      © Copyright: Михаил Лезинский, 2007
      Свидетельство о публикации №2709040011
      Список читателей Версия для печати Заявить о нарушении правил
      Рецензии
      Написать рецензию
      Я впала в детство) Папа, офицером, получал в пайке и консервы. Камбала в томате 2шт. и обе – МОИ!!! Я у папы была любимицей) А здесь в магазинах нет, а слюньки текут)
      Ирина Январская 05.09.2007 13:13 • [Заявить о нарушении правил]
      Добавить замечания
      "Я впала в детство "…
      По-моему , вам ещё рановато , мадам ! А мне – поздно! Хотя меня , как сосущего трёхмесячника , тянет к сиське – маразм крепчает …
 

 
      Долго смотрит Митрич вслед уходящей машине и приступает к работе только тогда, когда машина исчезает за горизонтом. Машина исчезает, а Митрич начинает наполнять котлы водой.
      Плюнуть бы сейчас на эти котлы- да приняться за свою работу! Но обед варить тоже надо – не сидеть же ребятам весь день на консервах. Эх, Светка, Светка!
      «А может, она и вправду заболела?! Может, и не обманывал Игорь? – обожгла Митрича тревожная мысль. – Ну, конечно, больна: чего ради Игорь будет ее оправдывать?»
      И Волкову стало стыдно оттого, что он мог хоть на минуту усомниться в друге. Не мог Мартьянов полюбить Скрипичкину. Такие, как Светлаыа, не по душе Игорю. Игорю нравятся девушки серьезные, начитанные, с которыми можно не только целоваться, но и, например, поспорить о литературе и искусстве.
      Волков знал это точно – не первый же день он знает Мартьянова. Митрич знал о Мартьянове такие подробности, каких не знал никто. Волков знал, что Мартьянов переписывается с Наташей Скворцовой, их бывшей одноклассницей, девушкой необыкновенно умной.
      Наташа окончила университет – факультет журналистики, но в газете ей не пришлось долго работать. Она тяжело заболела, и
      послегрипповые осложнения то и дело .привязывают ее к постели. Сейчас Наташа живет в Ленинграде.
      Мартьянов часто получает от нее письма. Длинные и очень подробные. Читая их, никогда не подумаешь, что автор их слабый, больной человек. Игорь любил читать и перечитывать Наташины письма, но была ли любовь между ними, этого Митрич не знал. Игорь всегда отшучивался и намекал на родство душ.
      Волков и Мартьянов родились в один год и в одном дворе. Они вместе росли, вместе дрались, учились в одной школе и в одном классе И даже одновременно влюбились в свою учительницу математики.
      У математички был певучий голос, девичья коса и голубые глаза. Звали ее Марина Ильинична. Муж Марины Ильиничны работал тут же в школе преподавателем физики, и ребята страшно ревновали к нему свою Ильиничну. От любви девятиклассник Волков стал говорить стихами, и самое первое стихотворение он посвятил, конечно, ей. Стихотворение понравилось Марине Ильиничне, она отозвалась о нем очень лестно и добавила, что у Волкова талант несомненный, и если он хорошо усвоит математику, то в дальнейшем он может рассчитывать на признание широкого читателя.
      Волков не знал, какое отношение имеет математика к признанию читателя, но похвала в общих чертах ему понравилась; он принялся за усиленное сочинение стихов. В десятом классе (тут уж чувствовалась рука учителя литературы) он настолько уверовал в свои поэтические возможности, что получил по алгебре три двойки подряд. Три двойки! Это заставило Волкова критически пересмотреть свои чувства к голубоглазой Марине Ильиничне, а когда двойка у него в дневнике стала своеобразным штампом, он окончательно убедился, что именно эту «алгебраиду» он ненавидит больше всех на свете.
      Чтобы не портить процент школьной успеваемости, Волкову с грехом пополам вывели в аттестате тройку, такую же голубую, как глаза у математички.
      С этой тройкой Волков поступил в монтажное управление учеником электрика. Впрочем, какие у него были отметки в аттестате зрелости, никто не спрашивал.
      Мартьянов же, наоборот, свое чувство к Марине Ильиничне пронес, не расплескав, включительно по десятый класс. И Марина Ильинична, словно в благодарность за это, поставила ему в аттестате пять. Пять считается неплохой оценкой, и Мартьянов благодаря ей, а также и знаниям, конечно, сумел поступить в Одесский электромеханический техникум. Прямо на третий курс.
      Игорь мечтал, правда, о литературном факультете, так как в школе был бессменным редактором стенной газеты, рукописного журнала и лучше всех «раскрывал образы» на страницах школьных сочинений.
      Учительница литературы советовала Мартьяову, так же как и Волкову, поступать в гуманитарный вуз, но отец Игоря, инженер-строитель, был на этот счет другого мнения. Он сумел убедить сына, что литература от него никуда не уйдет, а каждый мужчина, если он только настоящий мужчина, обязан быть человеком техническим.
      После окончания техникума Игорь «распределился» в Севастополь, где и встретил вновь своего школьного друга.
      К этому времени Волков уже считался специалистом своего дела, и Мартьянов, приняв бригаду электриков-монтажников, «переманил» Митрича к себе. С тех пор, вот уже пять лет, они вместе и «мотаются» по командировкам.
      Увлечение Митрича стихосложением было известно каждому.
      Григорий Волков был заметной фигурой в бригаде. Эта была та самая достопримечательность, без которой не обходится ни один мало-мальски уважающий себя коллектив.
      Да, он пытался писать стихи. И не скрывал этого. Читатель, не искушенный в поэзии, прочтя эти стихи, сказал бы: «…А что?! В общем, неплохо. Все складно, А чего вы их в газету не пошлете?»
      «А вы думаете, напечатают?»
      «Без сомнения. В газетах еще не такие стихи печатают».
      «Сегодня же пошлю, – шепчет обласканный поэт, – вот только конвертов куплю побольше».
      Поэт покупает конверты и начинает думать, в какую газету послать то или иное стихотворение. А это тяжелый и утомительный труд. Дело в том, что примерно тридцать три газеты нашей страны уже высказали свое мнение о стихах Волкова в письменном виде.
      В начале своего творческого пути Митрич, получив ответ из одной, очень уважаемой газеты, страшно возмутился: «Не поняли!» Встал в позу обиженного и непризнанного. Но когда многочисленные ответы из газет стали похожи друг на друга, как многократно размноженные копии, Митрич понял, что газетчики правы. Пришлось серьезно задуматься. Пока он думал – шло время. А время – лучший лекарь всех душевных невзгод, оно залечило моральные травмы.
      Сейчас Григорий не рискует посылать свои творения куда бы то ни было, но писать… Разве соловей перестает петь, если его пение не записывают на магнитофонную пленку? Нет, конечно. Митрич продолжает творить. Не будем ему мешать в этом и снисходительно примем его поэтическую продукцию. И если мы на этих страницах все же будем называть Волкова поэтом, то это скорее дань его человеческим достоинствам, чем поэтическим.
      Григория Волкова всегда и везде звали почему-то Митричем. Возможно, за его комплекцию. Это был огромный, чем-то напоминающий сибирского медведя мужчина. Жесткая шевелюра неопределенного цвета поломала, должно быть, не одну расческу. Бригадные остряки до сих пор спорят – «рыжий Митрич или чистый блондин», и не шутя советуют вместо расчески пользоваться вилами.
      У Григория спокойная, величавая походка (не то, что у некоторых порхающих поэтов). По природе своей Митрич очень добр, чем, конечно, пользуются любители получить добавку, когда он стоит на раздаче.
      … Спешит Митрич наполнить котлы водой да разжечь топки. Руки выполняют привычную работу, а в голове идет другая, умственная работа, совершенно отличная от физической: «Как бы ей хуже не сделалось, пока я здесь вожусь. Надо проведать больную, ведь она одна там».
      Митрич представляет, как он войдет к Светлане, положит руку на ее жаркий лоб и скажет: «Чтоб ты не смела вставать, у тебя температура!» А Светлана ответит, что температура у нее нормальная – 36 и 6 десятых, и что она сейчас же идет на работу, потому что не может допустить, чтобы ребята оставались голодными. И тут он вспоминает, что они одни. Совсем одни. Еще минута, и Митрич признается ей в своей любви.
      «А разве я ее люблю? Ну, нравится она мне… Ну…» Даже себе боится Волков признаться в этом. А влюбился он в Светлану сразу же и бесповоротно.
      Впервые он увидел ее здесь, в степи, заплаканную и несчастную. И такая она была в это время хорошенькая! Ее свежие, чуть припухлые губы вздрагивали, коротко подстриженные белокурые волосы падали на лоб. И даже сквозь слезы можно было разглядеть синеватые, с зеленоватым отливом глаза. Точь-в-точь, как вода Южной бухты.
      И так Волкову стало жалко ее, что тут же захотелось подойти и погладить ее по голове. Погладить и сказать: «Не надо плакать, ведь вы среди друзей».
      Но друзей-то как раз у Светланы и не было, Митрич это понимал. И он дал клятву, в душе, конечно, оберегать девушку от всех несчастий, какие с ней могут произойти.
      Потом, раздумывая о Светлане, Митрич приписал девушке столько хороших человеческих качеств, что их бы с избытком хватило по крайней мере на трех Светлан. ? Жизнелюб Волков старался видеть в людях только хорошее.
      О своем повышенном интересе к Светлане Скрипичкиной Волков, конечно, предпочитал помалкивать, но разве можно что-либо скрыть в коллективе? Да еще Митричу, у которого все радости и горести сразу же отражаются на лице?
      … Наконец-то разгорелись дрова, и Волков поспешил к палатке Скрипичкиной.
      Светлана уже давно выспалась и сейчас, лежа с закрытыми глазами, предавалась воспоминаниям. Ей почему-то вдруг вспомнился городской знакомый Боб Куренков. Перед самым Светланииым отъездом его судили. За воровство. Боб получил пять лет.
      Светлана вспомнила, как после суда Бобкина мама кричала на своего мужа, научного работника: « Из-за тебя все так случилось! Это ты погубил нашего Вовочку! Пожалел несчастную десятку для ребенка и заставил его воровать! »
      Научный работник с растерянным видом успокаивал свою жену: «Не надо, Мусенька. Ну я прошу тебя, Мусенька, – тут же люди. Он не будет голодать. Мы ему будем высылать деньги туда. Каждый месяц. Ну успокойся, Мусенька».
      Жозефина тоже тогда подумала: «Действительно, тыщи, наверное, огребает, а своему ребенку рубль пожалел!» Потом Светлана стала думать об Игоре Мартьянове. Как он отличается от всех мужчин, каких она знала до сих пор! Да не только Мартьянов, и Митрич тоже, хоть и влюбился в нее с первого взгляда, что, конечно, не ускользнуло от Светланы. Люди, с которыми теперь судьба свела Скрипичкину, по-иному смотрели на вещи, да и поступки у них были совсем другие. Все это настораживало Светлану и заставляло ее сдерживаться, хотя внешне как будто ничего в ней и не изменилось.
      Светлана вспомнила о матери, о квартире, и ее мысли потекли по привычному руслу. Вспомнила она и о скандале, который устроила мать в общественной приемной горисполкома. Мама Скрипичкина топала ногами и кричала так, словно торговала рыбой на приморском базаре. Она, как и Куренковская Мусенька, нисколько не смущалась присутствием незнакомых людей, занятых делом,
      – Жозефиночка, милая, – причитала она, обнимая и целуя Светлану, – ну что ты им сделала? Не хулиганила, не воровала – в чем же дело? Я не понимаю. Не работала?! Так не на их же ты счет живешь! Хамство какое! Оторвать ребенка от матери! Доченька моя, как отбудешь свой срок, сразу же приезжай – я тебя замуж отдам. Официально! Пусть они тогда посмеют сунуться к замужней даме!
      Как давно и недавно это было! А сейчас лежит она на кровати и не знает, куда себя деть.
      «А что, если действительно выйти замуж? Не надо будет жить в этой палатке, идти варить обед каким-то монтажникам». Светлана попыталась представить себя 8 роли жены Мартьянова. «Интересный. Непьющий. Спокойный. Хорошо зарабатывает. Да, а сколько платят техникам?»
      Светлана вздохнула: «…разве такие люди, как Мартьянов, берут в жены таких, как я?»
      Но тут же в ней заговорила Светлана прежних лет, и женское достоинство, запрятанное глубоко-глубоко в душе, восстало:
      «А чем я плоха? Чем я хуже других?!» Но тут же новый спад в настроении: «Да, хуже всех. Я дрянь. И правильно поступает Мартьянов, что плюет на меня. Господи! Хоть бы какой-нибудь живой человек обо мне вспомнил!»
      Митрич, словно подслушав мысли Светланы, пришел вовремя, и девушка приветливо встретила застенчивого великана.
      – Ты больна, Светлана? – укрощенный бас Митрича за стенкой палатки вибрировал, выдавая волнение.
      – Это ты, Гриша? Входи, входи.
      В проеме палатки показалась огненная голова, и глаза Митрича тревожно забегали по помещению, остановились на Светлане.
      – Простыла? Тебе плохо?
      – Немножко, – зажав ладонями голову, слабым голосом ответила Светлана, – вот тут что-то стучит, – показала она на правый бок и
      устало прикрыла глаза. Потом подняла голову
      с подушки.
      – Да ты лежи, лежи, зачем встаешь? – встревожился Митрич. – Может, врача из поселка вызвать? Я мигом!
      Светлана покорно легла и снова закрыла глаза.
      – Не надо врача, – произнесла она. – Гриш, а что там про меня Мартьянов говорил? Ругался?
      – Что есть, то и говорил.
      – Как, что есть? – испугалась Скрипичкина.
      – Ну, что ты больная…
      – А-а, – вздохнула Светлана. От Игоревой неправды ей почему-то стало спокойней на душе и не захотелось больше никого видеть, я
      никого слышать. Даже Митрича. – Ты иди, иди, Гришенька, вари обед, а я постараюсь уснуть, может, мне легче станет, – и Светлана повернулась к полотняной стенке.
      Волков с минуту потоптался на месте и, глубоко вздохнув, тихонько вышел из палатки .
 

 
      – Пи-ить, пи-ить,- просит какая-то пичуга.
      Игорь свинчивает пробку с фляжки и жадно глотает тепловатую воду. На какую-то долю секунды становится легче.
      – Пи-ить, пи~ить, – не унимается пичуга.
      Пить? Да, надо пойти и дать напиться этому
      пижону. «Пижон», Жорка Лукьяненко, просто-напросто забыл свою флягу в палатке, а без воды попробуй в такую жару!
      Игорь из-под ладони всматривается в квадраты вырытых ям. Где-то здесь должен быть Лукьяненко. Третий день возится он со своей ямой и никак не может ее одолеть. То ему помешала мозоль, которую он натер ровно через пять минут после того, как взял лопату в руки, То грунт, который в его яме оказался крепче, да казалось, что голос светится. так исполнять Блока мог только талантливый артист, а что это был Блок, Игорь ни на секунду не усомнился, он узнал поэта по строю мысли, по душевной интонации. Чтец продолжал:
      Женщины с безумными очами,
      С вечно смятой розой на груди!
      Пробудись!
      Пронзи меня мечами…
      Игорь заглянул в яму и встретился глазами с Лукьяненко. Одну секунду длилась пауза, я совсем другой голос, словно в яме находился второй человек, ядовито и насмешливо спросил:
      – Подглядываете, товарищ начальник. Неэтично с вашей стороны.
      – Да нет, я слушал, – словно оправдываясь, ответил Мартьянов и в свою очередь спросил:
      – Блок? Раннего Блока читал?
      – Блока. А вы, товарищ техник, даже знаете, что на свете существовал такой поэт?
      – В школе проходил, – ответил Игорь, пропуская иронию мимо ушей. – А ты знаешь, чьи вот эти стихи?
      И он без всякого перехода продекламировал:
      Выходи на балкон.
      Слышишь -
      гуси летят.
      Как тогда?
      Как тогда!
      Время к старости, брат…
      Нет,
      я в старость не верю,
      на крыльях держись!
      Верю в жизнь,
      верю в смерть
      и опять снова в жизнь…
      – Чьи? Говори быстрей!
      – Маяковского, – Неуверенно произнес Лукьяненко, угадывая знакомую со школьной парты поэтическую лесенку.
      – Не знаешь. Владимир Луговской.
      – Не знаю, – передразнил Лукьяненко, – я вам сейчас столько стихов наговорю, что и вы знать не будете.
      – А ну, давай!
      – Даю.
      Живописцы, окуните ваши кисти
      В суету дворов арбатских
      и в зарю,
      Чтобы были ваши кисти, словно листья,
      Словно листья,
      словно листья
      к ноябрю.
      Игорь еще раз подивился мастерству исполнения Лукьяненко.
      Что-что, а подавать слова Жора умел.
      – Булат Окуджава.
      – Он самый, – удивился Лукьяненко быстрой разгадке, – а это?
      Ты мерцаешь
      многие сотни веков,
      Марс,
      планета мечтателей и чудаков.
      Марс -
      обитель таинственных Аэлит…
      – Роберт Рождественский, – без всякого труда назвал поэта Мартьянов. – Теперь слушай ты.
      Ваш выход, артист.
      Ваш выход.
      Забудьте
      усталость и робость.
      Хотя не для вас ли вырыт
      зал, бездонный, как пропасть?
      И вам по краю, по краю,
      по очень опасной грани, по грани,
      как по канату, с улыбкой двигаться надо…
      Ваш выход, артист…
      Нравится?
      – Здорово. Кто?
      – Тоже Рождественский.
      – А я почти ничего не читал Рождественского, – признался Лукьяненко. – Попадется, обязательно прочту. Здорово он об артистах…
      – А что ты вообще читаешь? – полюбопытствовал Игорь.
      – Недавно «Трех товарищей» прочел. Мировецкая книжка.
      – А Толстого, Паустовского, Пушкина ты любишь?
      – Пушкина? – Лукьяненко задумался.
      Когда-то давно, года три назад, вот так же, как и сейчас, зашел разговор о литературе. О поэтах. И .кто-то спросил тогда Жору:
      – А Пушкина ты любишь, артист?
      «Артист» ничего не успел ответить, вместо него вмешался Кирюха и безапелляционно заявил:
      – Пушкин – это пройденный этап. Евтушенко – сила, Окуджавка (он так и сказал – Окуджавка) – сила, Вознесенский – сила,-и тут же процитировал:
      Я – семья,
      во мне, как в спектре, живут семь «я»,
      невыносимых как семь зверей,
      а самый синий
      свистит в свирель!
      По всему было видно, что Пушкин обществом тунеядцев и стиляг не принимается. Видно, останется Александр Пушкин во веки веков мерилом чистоты душевных устремлений и побуждений. Как насыщенность химического раствора проверяется на лакмусовой бумажке, так и человек проверяется на Пушкине.
      – Не знаю. Когда-то любил. А сейчас привык считать, что Пушкин не современен. Белль, Хемингуэй, Ремарк, все, но только не
      Пушкин, – ответил Лукьяненко.
      – А ты знаешь, – сказал Мартьянов, – ты не одинок. Это довольно распространенное мнение среди… – Игорь хотел сказать «среди таких, как ты», но, смягчив удар, сказал,-среди некоторой части нашей молодежи. Знаешь, я переписываюсь с одной девушкой. В общем, кто и что она, тебе знать не обязательно, а вот кусочек ее письма я тебе дам прочесть. Как раз об этом пишет. Хочешь почитать?
      – Конечно, – сказал Лукьяненко и протянул руку за письмом.
      – Вот отсюда читай, – показал пальцем Мартьянов.
      «…Прочла с интересом «Слово о Пушкине» Твардовского на юбилейных торжествах, – читал Жора. – Хорошо было сказано, без юбилейного слюнтяйства и патоки, с настоящей живой тревогой за литературу. Недавно был у меня разговор с одним молодым парнем (однаконе зеленой молодости). Он с горячностью сказал, что последние годы читает только современное, преклоняется перед Ремарком, потому что этот писатель будто бы помогает очень многое понять в его сегодняшней жизни. «А вот за Пушкина меня не заставишь взяться!» А я во время этого нашего разговора повторяла про себя: «Фонтан любви, фонтан живой, принес я в дар тебе две розы…» И это – как музыка, как мелодия, которая приходит сама по себе, с которой иной раз встаешь утром. От нее невыразимо хорошо, даже сердце замирает!
      И еще, знаешь (в который раз!), поразилась я гению Белинского. Этот человек – душа мне до боли близкая. Каждое движение его мысли мне по-человечески понятно, даже его заблуждения, но как он понимал все, до чего могуче мыслил! Подумать только: он сказал, что Пушкин никогда не умрет потому, что он – явление не статичное, а вечно развивающееся; каждое поколение, каждая эпоха будут в нем нуждаться. Он родился на века вперед. Беливежий – тоже. Читать его спокойно невозможно. Я, например, не могу. На меня со страниц его статей смотрят его горящие глаза. Поразительный человек…»
      – Хватит читать, – отобрал Мартьянов
      письмо, – дальше не о Пушкине.
      – Да, здорово пишет девушка, – поднял на Игоря глаза Лукьяненко, – мне таких писем никто никогда не писал. И вообще серьезно о литературе разговаривать не приходилось. Все
      как-то с шуточками,-словно о чем-то сожалея, произнес Лукьяненко. – Умная девушка. Игорь Николаевич, – неожиданно сказал он. – А в театре ваша девушка разбирается?
      – Наташа? Конечно! Ни одного нового спектакля не пропускает. А что?
      – Хотел бы я знать ее мнение об одной вещи. Весной приезжал театр. Симоновскую пьесу ставил.,.
      – Ну так в чем дело, – обрадовался Мартьянов, – я могу тебя с ней познакомить. Заочно. Напиши ей. Она будет рада. А то я, признаться, не люблю отвечать на письма. А она обижается.
      – А если я какую-нибудь глупость в письме отколю? – задумался Лукьяненко. – Я ведь не особенно того… Литфака не кончал.
      – За глупость побьет,-совершенно серьезно ответил Игорь.
      – Как побьет?!
      – Вот так, как меня, – засмеялся Игорь и вновь протянул Жоре письмо, – вот здесь читай, после P. S.
      «…Скажу тебе, что нельзя «над чем-то поспорить», как ты пишешь, а можно «о чем-то поспорить» и «над чем-то задуматься».
      Кстати, о таинственной власти слов. Знаешь новую песню на слова Евтушенко «Хотят ли русские войны»? У Евтушенко в стихах:
      «…Солдаты падали в бою на землю грустную
      свою». Слово это в том именно контексте неожиданное и завораживающее, то единственное, замены которому нет. А поют что угодно, только не это: и «землю славную», и «землю гордую»
      и еще бог знает что. Как это не чувствуют люди… Наташа».
      – Н-да, серьезная она… – задумчиво произнес Жора.
      – Так давать адрес
      – Уж не знаю, что и делать, – замялся Лукьяненко, – давайте на всякий случай… Может, когда и надумаю. Игорь Николаевич, – внезапно сказал он,-в Евпатории сейчас
      находится московская труппа.
      – Ну и что? – насторожился Игорь.
      – Когоута ставят, – вздохнул Жора. – Семнадцатого числа. Нельзя ли как-нибудь в город смотаться?
      – Семнадцатого? Сегодня же только второе! – Игорь пошевелил пальцами, что-то высчитывая. – Нет, семнадцатого не могу – это
      ведь четверг! Поедешь в субботу, после работы. Сафонов как раз за продуктами поедет. Поможешь ему погрузить, а в воскресенье вместе с ним и назад вернешься. Договорились?
      Жора промолчал. Игорь, вспомнив, зачем пришел, протянул ему флягу с водой.
      – На пей, жарища лютая.
      Лукьяненко взял флягу, подержал ее в руках и вернул обратно.
      – Не надо. У меня есть, – и он ногой выковырнул из земли флягу, – холодней вашей будет – в холодильнике хранится.
      – Ты ж говорил, что забыл ее в палатке?
      – Я пошутил. Нате, пейте мою, Игорь Николаевич.
      – А ты?
      – Да уже обед. Я свежей наберу.
      – Верно, – спохватился Игорь и взглянул на часы, – обед. А как же яма?! Проболтали мы с тобой. Синельников теперь задаст нам обоим, он ведь у нас вроде парторга на заводе.
      – Не задаст. Я эту ямину после обеда добью.,
      – Честно?
      – Честнее некуда.
      И они побежали навстречу машине. Настало время обеда, и Генка Сафонов собирал монтажников но степи.
 

 
      На обед монтажники приехали уставшие и молчаливые. Жара не располагала к разговорам. Лишь Лукьяненко был сегодня необычно весел и энергичен. Он подошел к котлу и понюхал поднимающийся над ним парок.
      – Щи со свиной тушенкой? – спросил он.
      – Щи, – не стал отрицать Волков.
      Лукьяненко понюхал воздух над другим котлом.
      – Каша?
      – Каша, – подтвердил Митрич и добавил для большей убедительности: – Гречневая с подливой. Подойдет?
      – Вполне. Выдачу разрешаю.
      Волков расхохотался и заработал черпаком.
      Щи были съедены в один момент и тут же была дана оценка – «есть можно, не отравишь¬ся». Кашу похвалили более пылко, на что Волков, должно быть из прирожденной скромности, ответил:
      – Гречневую кашу и хвалить не надо, гречневая каша сама себя хвалит.
      На третье был настоящий морской компот, за который Волков получил пять с плюсом.
      Когда компот был «уничтожен», Жора выскочил из-за стола и, хлотшуз себя по лбу, воскликнул:
      – Ай-я-яй, да разве так можно?! – на его лице отразился неподдельный испуг, округлившиеся глаза укоризненно смотрели на Митрича.
      – В чем дело? – в свою очередь испугался Волков.
      – Да Жозефина…
      – Что Жозефина?!
      – Мы ее порцию, случайно, не съели?
      – Не съели, – успокоил Волков, – и учти: никакая она тебе не Жозефина, у девушки свое имя есть.
      – У девушки, – ехидно протянул Лукьяненко, – ты имел в виду…
      – Тебе чего надо? – оборвал его Волков.
      – Вот я и говорю – к девушке ты, случайно, не наведывался… для… для, – Жора выписал рукой в воздухе какой-то замысловатый вензель, – для выяснения ее состояния?
      – Да она же… ну… как бы в беспамятстве… спит вроде, – смутился Волков, – и не встает.
      – А ты б ее чмок в губки-щечки, и вмиг бы проснулась наша красавица, – невинно подсказал Лукьяненко. – Не пробовал этот метод ?
      После этих слов лицо Митрича приобрело цвет свеклы, той самой свеклы, которую он несколько часов тому назад кинул в борщ, и «Медведь» произнес голосом человека, сдающего сопромат:
      – Не стыдно? Не стыдно говорить-то так? Стыдно же должно быть все время глупости говорить? !
      Олег Синельников пришел к Волкову на помощь:
      – Если с каждой вертихвосткой целоваться, губ не хватит, а вот покормить, покормить бы ее не мешало. Не кормил еще ее, Митрич?
      – Так я ж сказал – спит она. – По лицу Волкова было заметно, что он не оправдывает такой заинтересованности судьбой Светланы.
      – Ах, спит, говоришь, – заметил Синельников с плохо скрытым сарказмом.
      Мысль Синельникоза работала на пределе. «Как же поступать в таких случаях?» Мартьянов поставил его в известность, и Олег знал, чем «больна» Светлана. Правда, Игорь предупреждал Синельникова, чтоб тот никаких мер ие принимал, дескать, «все само собой образуется», но что Игорь? Мартьянов понимает в воспитании ровно столько, сколько и Синельников. Ни Игорю, ни Олегу никогда не приходилось иметь дела с людьми, подобными Лукьяненко и Скрипичкиной. «Как бы дров не наломать».
      – Значит, спит, говоришь? Митрич!
      – Двадцать семь лет Митрич.
      – Давай ведро щей да миску каши! – принял решение Синельников. – Будем кормить девицу.
      Митрич пришел в еще большее замешательство и попытался отговорить Олега от этой затеи.
      – Брось. Не надо. Спит же, говорю, она.
      – А ты не сердобольничай. Наполняй ведро щами.
      Лукьяненко, почувствовав развлечение, подскочил к Синельникову.
      – Чем могу быть полезен, сэр? К вашим услугам, сэр!
      – Держи ведро и поварешку.
      – Слушаюсь, сэр. – Ты, Снегирев, будешь нести миску с кашей.
      – Давай.
      – А Митрич,-Синельников усмехнулся,- обеспечит нам поэтическое оформление этого важного мероприятия.
      – Что?! – пробасил Волков.
      – Сыпь, говорю, подходящие для этого случая стихи, вот и все твои обязанности. Понял?
      – Не надо, Олег. Нехорошо это, Олег, не по-комсомольски, – жалостливым голосом промямлил Валков.
      – Нехорошо? А украсть у нас пятьдесят часов рабочего времени хорошо? А вывести из строя на сегодняшний день монтажника хорошо? А…
      – Какого еще монтажника?-угрюмо спросил Волков.
      – Тебя. Или ты уже повар средней руки, а не монтажник?
      – Так ведь болезнь не спрашивает.
      – Болезнь, болезнь, – передразнил Синельников. – Иди лучше посуду мой, монтажничек…
      И процессия, вооруженная ложками-поварешками, двинулась к палатке Скрипичкиной, а Волков пошел искать Мартьянова, который вот только минуту назад был здесь, а сейчас исчез в неизвестном направлении. «Мартьянов не допустит насмешки над больной. Мартьянов – справедливый человек», – думал Волков.
      Пока Митрич искал Игоря, Светлана принимала «гостей». Хоть гости были и незваные, не встретила Скрипичкина их приветливо. Получилось даже так, как будто Светлана именно ихи ждала. Она давно проснулась и, судя по румянцу на щеках, по радостно возбужденным глазам, сон не пошел ей во вред. Всем своим видом она подтверждала справедливость известного утверждения: «От сна еще никто не умирал!»
      – Входите, входите, ребятки! – Светлана гостеприимным жестом откинула полог палатки и плавно повела рукой. – Олег, Коля, Жорик, входите. Правда, у меня не прибрано, – она слегка смутилась, потому что знала: легкое смущение ей к лицу, – и добавила: – Стульев нет, вот обида!
      Жорж ударил в медный поднос (он не мог без театральных условностей) и закричал:
      – Господи! Стало быть, она жива?! Спасибо тебе, господи!
      – Жорик! О чем ты говоришь? Конечно, я жива.
      – Жива? – обрадовался Лукьяненко. – О, Юпитер…
      – Жива, – оборвал излияния Жоры Синельников. Олег не переносил бесцельной болтологии, он был человеком действия, – и даже прыгает.
      – Фи, Олежек, что ты говоришь? Разве я блоха? Прыгают только блохи, – обиженно повела плечами Светлана.
      – Хуже, – убежденно ответил Синельников и добавил:-Блоху, ту поймали и под ноготь, а ты прыгаешь, кусаешься, а под ноготь тебя нельзя. Как же, закон тебя охраняет!
      «Блоха», «кусаешься», «под ноготь» – нет, определенно Олег Синельников был очень невоспитанным парнем, и неизвестно почему, закакие достоинства его в третий раз избирают секретарем комсомольской организации.
      Услышав столь неприятное сравнение своей особы с известным насекомым, Светлана рассердилась не на шутку.
      – Грубияны! – топнула она ногой. -
      Врываются к девушке и грубят. Нахалы! Невежи!
      – Это мы – нахалы? Мы – невежи?! – возмутился Синельников. – Ну уж, извини, пожалуйста, нас. Ты спишь до обеда, а мы работаем, и вдруг мы – нахалы. Ты оставила утром всю бригаду голодной, а мы оказались грубиянами и невежами. Нет, уважаемая, как ты не
      крути, а выходит, что ты и есть самая настоящая нахалка и грубиянка вдобавок.
      Речь, произнесенная Синельниковым, целиком и полностью относилась к Скрипичкиной. А Лукьяненко казалось, нет не казалось, а он всеми своими печонками-селезенками чувствовал, что она относится и к нему. Не в меньшей степени, чем к Скрипичкиной. Лукьяненко был достаточно умен, чтобы понимать это.
      Ведь и у него были случаи невыхода на работу. Он еще тогда пожаловался, что «схватило живот». Ребята поверили. Ребята-то поверили, ко сам-то он знал, что никакой живот у него не болит, а просто так – захотел и не вышел на работу.
      Ну, а если даже когда и выходил, то тоже не переламывался. Действовал по принципу – «где бы ни работать – лишь бы не работать».
      Лукьяненко, сжимая одной рукой поварешку, прислушивался к словам Синельникова и мысленно давал ему оценку: «Вот тебе и на! А прикидывался тихоней – слово в час. Он, оказывается, не только руками может…»
      Лукьяненко оторвался от своих мыслей, когда услышал разгневанный голос Жозефины:
      – Я – нахалка?! Ну и пусть я нахалка.
      Можете топать отсюда подобру-поздорову. Чего пристаете к нахалке?!
      – Нет уж, коли мы пришли, то так скоро не уйдем, – твердо сказал Синельников.
      Лукьяненко посчитал своим прямым долгом вмешаться, чтобы прояснить обстановку.
      – Мы будем тебя пичкать едой, как гусыню перед убоем. Чтобы ты не .похудела по причине отсутствия харчей. Садись, мадам, на кровать и приступим к завтраку. Если я не ошибаюсь, – вежливо осведомился Жора, -это у вас сегодня первый завтрак?
      – Первый, – растерянно подтвердила Светлана.
      – Вот я и говорю… Хлопцы! Очистите место. Будем кормить больную. – Монтажников, как ветром маракутским сдуло с кровати, на которой они успели расположиться. – Поняла?- улыбнулся Лукьяненко Скрипичкиной.
      – Частично, – заулыбалась Светлана в ответ и ехидно спросила: – Уж не с ложечки ли
      вы меня собираетесь кормить? Вот здорово-то!
      – Скажи, какая проницательная, – восхитился Жорж, – только небольшая поправка: не с ложечки, а с поварешечки, – и он протянул
      Светлане разливную ложку, до краев наполненную щами.
      Ложечка, пожалуй, для меня немного великовата, – стреляя в ребят глазками, на всякий случай кокетничала Светлана. Ей еще неприходилось бывать в Подобных переделках, и она попросту не знала, как себя нужно вести.
      – Ничего,- ответил на это Синельников,- мы поможем тебе ее приподнять. Садись. – И он положил свою железную ручку на Светла-нино плечо.
      Светлана ойкнула и села на кровать.
      – Руки-то попридержи, не распускай, – вспомнила она лексикон своей матери, старшей Скрипичкиной, – а то свободно туфлей по роже
      могу дать. Ищь кормильцы-благодетели! Катитесь из моей палатки к чертям собачьим со своей кашей. Без ваших забот обойдусь.
      – Извините, – вновь вмешался Лукьяненко и поклонился Жозефине, – ваше замечание, уважаемая сеньора, мы учтем. Сэр Синельников немного погорячился в деталях, но в общем он
      прав. Нас, монтажников, надо кормить, и тогда
      мы будем хорошие. А сейчас мы тебя будем кормить, и ты тоже будешь хорошая.
      Лукьяненко протянул Светлане черпак, до краев наполненный щами, но она оттолкнула его, и щи вылились на платье.
      – Креп-марокен попортили, паразиты, – взвилась Светлана, – а ну катитесь отсюда!
      – Не надо психовать, – ласково уговаривал ее Лукьяненко, – покормим и уйдем. Ротик, ротик не забывай открывать.
      Светлана сопротивлялась, как могла. Синельников со Снегиревым держали ее за руки, а Жорж пытался положить ей что-то в закрытый рот. У него это, надо прямо сказать, получалось неважно. Светлана твердо решила – лучше умереть с голоду, чем проглотить хоть крошечку из их рук.
      Когда полведра было вылито на платье, вбежал Волков, отобрал у Лукьянекко ведро, при этом не совсем вежливо толкнув его в бок, и тем самым прервал эту неприятную процедуру.
      Волков был страшно зол, и монтажники, ни слова не говоря, но с завидной согласованностью и быстротой стали покидать палатку.
      Им больше ничего не оставалось делать. По лицу Митрича было нетрудно догадаться, что он пришел сюда не стихи читать.
      – Хамовье! – кричала Жозефина вслед ребятам. – Платье попортили, хамы!
      На что Синельников вполне миролюбивым тоном сказал, держась, однако, на приличном расстоянии от Волкова:
      – Мы тебя теперь всегда будем кормить с ложечки. Ты нас кормить отказываешься, а мы тебя нет. Так что будь готова ко всему.
      А Лукьяненко добавил (он хронически не переваривал, когда не за ним оставалось последнее слово):
      – Богу ты должна молиться, Жозефина. Ценить нашу чуткость. Без нас пропадешь…
      К Лукьяненко подходил Волков. Жоржу почему-то не захотелось разговаривать с ним сейчас. Он поспешил прокричать побыстрее прощальные слова:
      – Тренируй челюсть, Жозефинка. Жди нас к ужину. Непременно придем. Покедова. Бонжур.
      Волков прибавил шаг, и Лукьяненко исчез …Ужин Волкову помогала варить Светлана. Должно быть, она почувствовала улучшение в здоровье и тягу к поварской практике.
      Надо отдать должное, ужин получился очень вкусным, и большая часть похвал неожиданно перепала на долю Скрипичкиной.
      «Невежи» были не злопамятны, они хвалили все – гуляш, кофе и даже хорошо пропеченный хлеб, приписывая Светлане, по доброте своей, заслуги поселкового пекаря.
      Светлана сияла, она тоже сменила гнев на милость и уже успела простить «хамам» испорченный креп-марокен.
      Все ж таки «хамы» были неплохими людьми и умели разбираться в пище. В свободное от работы время они были великими гастрономами.
 

 
      Сильные мускулистые руки, как игрушку, сжимают перфоратор, и скальный грунт нехотя рассыпается, со скрежетом уступая сантиметр за сантиметром. Грохот отбойного молотка и тарахтенье компрессора разносятся по степи. Из-под остро откованной пики поднимается пылевой дымок и, подхваченньгй ветром, белит вокруг рыжую, выжженную солнцем траву, оседает на смуглой, прожаренной спине Олега Синельникова.
      Мартьянов подошел к котловану вплотную.
      – Олег! – крикнул он. – Олег!
      Но Синельников не слышит. Игорь смотрит на его вздрагивающую спину, на ручейки пота, «отпечатавшие» на спине контурную карту, и думает про себя: «С Олегом надо поговорить , чтоб больше партизанщиной не занимался».
      «Партизанщина» – это кормление Жозефины. Правда, вчера Игорь не считал это «партизанщиной». Больше того, увидев, что ребята
      направляются к Скрипичкиной, Мартьянов поспешил уйти подальше в степь, чтобы не помешать им. Скрипичкину следовало проучить.
      Но вот сегодня… Сегодня, когда еще все спали, Митрич принялся убеждать его, что «Синельников много на себя берет», что «прав ему никто не давал издеваться над больным человеком» и что «если ты с ним лично не поговоришь, то я с ним поговорю сам». При этих словах Митрич выразительно показывал свои пудовые кулаки.
      «Драк еще не хватало! А может, Скрипичкина и вправду заболела. А Лукьяненко просто так присочинил, что видел ее на танцах в поселке. Не выяснят до конца, а потом травмируют человека!»
      Мартьянов пообещал поговорить с Синельниковым и дать «партизану по мозге».
      Игорь наклонился над самым котлованом, сложив руки рупором, и закричал во весь голос, стараясь перекричать выхлопы сжатого воздуха и клацанье клапанов:
      – Синельников!
      – А? Что? – дробь выстрелов прервалась, и Олег взглянул на Мартьянова снизу вверх. – Что случилось?
      – Да ничего особенного,-смутился Игорь.
      Ему вдруг стало как-то не по себе, что он из-за «каких-то там Скрипичкиных» должен отрывать человека от работы. Но дело сделано, отступать поздно.
      Олег понимающе усмехнулся и выскочил из ямы.
      – Наверное, о вчерашнем разговор? Видел, как Волков возле вас целое утро вертелся.
      – При чем тут Волков, – покраснел Мартьянов, но благо из-за жары щеки Игоря и так были красно-коричневыми и Синельников не
      заметил его смущения. – И вообще, – перешел Игорь в наступление, – я не поклонник твоих физических методов. Ты, как секретарь комсомольской организации, обязан…
      – Постойте, постойте, – перебил его Синельников, – свои обязанности я знаю, но и вы, по-моему, от обязанностей не освобождены?
      – Ну и что? – пробурчал Игорь.
      – А то, – взорвался Синельников, – их по-настоящему надо воспитывать, а вы: «создадим им хорошие условия для труда и отдыха», да «пусть они не чувствуют себя оторванными от родного дома». Нет, пусть помнят, что не над папкой с мамкой насмехаются, а что имеют дело с коллективом, пусть знают, что ни один их проступок не пройдет незамеченным, что им придется отвечать.
      – Перед кем? – вырвалось у Игоря.
      – Перед нами, – жестко ответил Олег.
      – Н-да, – грустно проговорил Игорь, – задал мне Пастухов задачку.
      – Вы на Пастухова не сваливайте, пожалуйста! Илья Матвеевич знал, что делает, когда направлял этих типусов в нашу бригаду.
      Вообще, если откровенно сказать, мы все ответственны за этих людей, за их будущее.
      Мартьянов невольно подивился сходству мыслей прожившего большую жизнь Пастухова и лишь недавно разменявшего третий десяток Синельникова.
      Видимо, Пастухов с Синельниковым понимают то, чего никак не может ухватить Мартьянов.
      – Воспитывать, воспитывать, – начинает злиться Игорь, забывая, что злость плохая помощница, – а как?! Скажи мне, как, и я сегодня же начну это делать.
      – А я знаю? Я тоже не знаю, – серьезно отвечает Олег. – Просто надо относиться к ним, – нащупывал мысль Синельников, – как
      ко всем. Понимаешь? Не делать различия между, допустим, Снегиревым и Лукьяненко, между…
      – Тебя не поймешь, – взорвался Игорь, – то ты говоришь, что надо показать им кузькину мать, то…
      – Вы на меня голос не повышайте, Игорь Николаевич.
      – Прости, погорячился, – извинился Игорь, – раньше со мной этого не случалось – нервы.
      Действительно, раньше с Мартьяновым такого не случалось. А в последнее время он сам стал замечать, что становится раздражительным. Отчего бы это? Может быть, от палящего солнца? Но летом в Крыму всегда много солнца. Конечно, виноваты только «они». Ведь что получается? «Они» связали Мартьянова по рукам и по ногам.
      Раньше, в прошлых командировках, было так: Игорь со своим другом Гришей Волковым после работы «нагладятся», приоденутся в лучшие костюмы и марш в город – дело молодое. Тоже, между прочим, на танцы, километров за пятнадцать. Иногда и выпьют в городе по рюмочке, по другой, – что ж тут такого? А сейчас – попробуй выпей с другом! Лукьяненко живо поднимет шум насчет панибратства. Да и девица эта! Только смуту сеет между друзьями. «Митрич на меня даже подозрительно смотреть стал. Уж не ревнует ли? Надо при случае поговорить с Гришкой. Непонятно, что он в ней хорошего нашел?!»
      Бродят сумрачные мысли в голове Мартьянова, и оттого-то бывает у него порою муторно и тошно на душе. И оттого, видимо, стал Игорь не в меру вспыльчив и раздражителен. «Воспитывать их надо! А как?»
      – Что ты предлагаешь? Конкретно, – заставил себя успокоиться Мартьянов.
      – Мне кажется, что не надо бы Лукьяненко все время заставлять ямы копать…
      – Так он же больше ничего не умеет делать!
      – А мы бы могли научить. Снегирева, например, можно привлечь к этому делу.
      – Снегирев сам на яме.
      – Не обязательно сегодня. Завтра…
      – Завтра анкер надо ставить.
      – Так послезавтра, после послезавтра, – взорвался Синельников, – неважно когда, надо только понять, что это крайне необходимо.
      – Вот и ты не выдерживаешь, голос повышаешь, – обрадовался Мартьянов, – а мне каково?
      Синельников махнул рукой, дескать, что попусту говорить, и включил перфоратор.
      Игорь постоял еще с минуту возле него и, тоже махнув рукой, двинулся дальше вдольпредполагаемой воздушной линии, держа курс на расписную широкополую шляпу.
      Лукьяненко можно было узнать издалека. На нем была широкополая шляпа с сине-красно-зелеными полосами и красная рубаха. Ох уж эта красная рубаха! Никак он с ней не расстается. На работу – в ней. На гулянку – в ней. Кажется, и на сессии горисполкома он тоже был в ней ?..
      Жоре сегодня повезло, попался мягкий грунт, и он за два часа успел вырыть пол-ямы.
      – Как дела? – спросил подходя Мартьянов.
      – Дела идут отлично. А у вас? – вежливо поинтересовался Жора.
      – Тоже слава богу, – засмеялся Мартьянов и вытер пот со лба, – жара, печет, как в Африке. Сейчас бы в тень, – мечтательно произнес Игорь, – правда?
      – Да, не плохо бы, но где ее возьмешь? Мы – рабочий класс, народ сознательный и дождемся терпеливо того дня, когда, как сказал мой друг поэт
      …настанет день,
      И он не за горами,
      Когда листвы волшебной сень,
      Раскинется над нами …
      Кто?
      – Что кто? – не понял Игорь.
      – Кто, говорю, написал эти стихи?
      – А я откуда знаю? Что я, со всеми твоими друзьями знаком?
      – Так это ж Бернс. В переводе Маршака. Знаете, есть такая зеленая книжка в нашей библиотеке? – Лукьяненко обрадовался: «Ага! -значит, есть такие стихи, о которых всезнающий Мартьянов не имеет представления. Теперь с ним можно вести литературные споры на равных».
      – А ну вы мне что-нибудь прочтите, -. попросил он Мартьянова, – из известных.
      – Сегодня некогда. Я по делу пришел.
      – По какому? Скажите, если не военная тайна.
      – Да вот к тебе решил присмотреться. Требуется человек…
      – На должность министра канализационных труб, раковин и…
      – Я серьезно, – перебил его Игорь, – изоляторы накручивать надо, а людей не хватает, вот я и хотел тебе предложить. Сможешь? Или
      ты так себе, больше на язык нажимаешь?
      – Могу и изоляторы, – усмехнулся Лукьяненко, – только я больше для черной работы приспособлен. Мне бы парочку ямок вырыть.
      Не знаете случайно, где бы можно лопатой червончик подработать? Разумеется, в свободное от работы время?
      Мартьянов пропустил шпильку мимо ушей.
      – Так говоришь – сможешь. Ну пошли.
      – Куда? – удивился Лукьянеыко.
      – Вон туда, – указал Игорь на валявшийся в степи столб с крючьями. – На него осталось только накрутить изоляторы, и можно устанавливать опору. Попробуешь навернуть?
      – Что за разговор?!
      Мартьянов и Лукьяненко подошли к опоре.
      – Действуй, – сказал Мартьянов.
      Простейшее дело – навернуть изолятор на штырь. Намотал каболки на железный стержень и знай себе накручивай изолятор по ходу часовой стрелки. Лукьяненко однажды видел, как это делает Синельников, – ничего сложного. «А у меня, что ли, руки не такие?»
      Намотал. Накрутил. Как будто получилось. Потянул Мартьянов за изолятор, а он возьми и слети.
      – Так, милый мой, не пойдет. Изолятор на крюке должен держаться намертво. Сюда смотри. Каболку на крюк наматывают как можно
      плотнее. – Мартьянов обмотал стержень и накрутил изолятор. – Вот так. А ну еще раз попробуй,
      Лукьяненко попробовал еще раз, но непослушный изолятор не хотел держаться на крюке. Вроде бы Жора делает все как надо, а он, надо ж тебе, слетает.
      – Понял, почему? – спросил Игорь, внимательно следивший за Жориными руками.
      – Нет.
      – А потому, что ты спешишь, каболку накладываешь неравномерно, и у тебя вместо ровного слоя получается гуля. Видишь гулю?
      – Вот этот набалдашник?
      – Он самый. Ну-ка, перемотай еще раз.
      Жора перемотал и вновь навернул изолятор. Мартьянов попытался снять его – изолятор не поддавался.
      – Молодец, – похвалил Игорь.
      – Рады стараться, вашество!
      – С понедельника будешь на изоляторах, а сейчас весь день тренируйся.
      – Серьезно? – обрадовался Лукьяненко.- А как же с ямой быть? – тут же спросил он огорченно. Копать яму у него явно не было желания, но и оставлять ее наполовину выкопанной тоже нельзя.
      – С ямой? – переспросил Мартьянов. – Ах, с ямой! Не волнуйся. Яму твою Синельников докопает, – и пояснил: – В порядке обмена опытом. Я ему сам и передам, а ты не волнуйся, крути себе изоляторы, и точка.
      Довольный принятым решением, Мартьянов двинулся дальше вдоль линии…
      – Снегирев! Коля! Вылезь на минутку из ямы – разговор есть.
      Коля вылез.
      – Слушаю, Игорь Николаевич.
      – Ты знаешь, для чего нужен изолятор и какую он играет роль?
      – Конечно, знаю.
      – Какую?-продолжал допрашивать Игорь.
      – Да что вы, Игорь Николаевич, разыгрываете меня или экзамены устраиваете?! – обиделся Снегирев.
      – Не обижайся. Раз спрашиваю, – значит, для дела нужно. Так отвечай: для чего служит изолятор?
      Снегирев пожал плечами: нужно так нужно – и ответил, словно по учебнику:
      – Изоляторы являются весьма ответственными элементами воздушной линии, так как они несут электрическую и механическую нагрузку в изменяющихся атмосферных условиях.
      – Правильно. С понедельника – на изоляторы. Вместе с Лукьяненко.
      – С Жоркой?! – удивился Снегирев. – А он что, умеет накручивать изоляторы?
      – Пока нет. Я сегодня видел, как он их накручивает. Слабо. Очень даже слабо. Но у него есть желание – а это главное. Мы с тобой договоримся так: вы оба будете накручивать изоляторы самостоятельно, но его работу ты будешь каждый раз проверять. Понял?
      – Понял.
      – Только так проверяй, чтобы Жорка не догадался – нечего зря обижать парня. Понял?
      – Понял.
      – Помни: работа ответственная, сам только
      что сказал. Проверяй самым тщательным образом.
      – Да понял, зачем столько слов?
      – Это я на всякий случай, – засмеялся Мартьянов. – А вообще, с сегодняшнего дня ты берешь негласное шефство над Лукьяненко.
      Снегирев вопросительно взглянул на Игоря. Тот пояснил:
      – Постарайся почаще бывать рядом с ним- где подскажешь, поможешь, побеседуешь… Лукьяненко стихи любит, так ты того, подчитай малость. Да на современников больше нажимай. Ясно?
      «Шефство так шефство», – пожал плечами Коля. – «Надо так надо». И он утвердительно кивнул головой, дескать, все ясно.
      – А теперь давай работай… Пойду дальше.
      …Идет Мартьянов вдоль будущей линии.
 

 
      Дни, словно близнецы. Один похож на другой – все солнечные и знойные. Каждый новый день начинается завтраком и кончаетется ужином. Вот и сегодняшний день обещает быть знойным, а завтрак – обычным. В палатке движение – дело к подъему. Сейчас Митрич по команде Светланы Скрипичкиной прокричит во всю богатырскую мощь своих легких:
      – Братва! Подъем!
      И действительно, над степью загромыхал его голос. После звуков этой «иерихонской трубы» трудно было оставаться в постели, притворившись спящим.
      И братва встает, братва спешит, потому что знает: если не встанешь вовремя, прибежит Митрич и вместе с матрацем вытряхнет на землю. Волков не может допустить, чтобы Скрипичкина волновалась попусту, а Светлана всегда волнуется, когда опаздывают к завтраку или тянутся поодиночке.
      Десять минут – одеться, умыться, и все сидят за столом. Повариха придирчиво подсчитывает в уме количество едоков.
      – Гриша! А где Николай? – строго спрашивает она Волкова.
      – Снегирев? – встрепенулся Митрич.
      Действительно, куда же подевался Колька?!
      Кто-кто, а Снегирев никогда не опаздывает к завтраку. И вообще он никуда не опаздывает. Снегирев – один из самых дисциплинированных в бригаде. Митрич бежит в палатку и, еще не заходя в нее, слышит голос пропавшего Снегирева:
      – Чего мне не выпить?! Захотел – и выпил. С Жоркой можно дела делать. Шеф я или не шеф? Сказал – сделаю из Жорки человека,
      значит, сделаю. Самое главное – понять человеческую личность, в душу ему заглянуть. Вот, например, я…
      «С кем это он разговаривает?» – удивляется Митрич.
      Он заглядывает в палатку, но там, кроме Снегирева, доказывающего что-то самому себе, никого нет.
      Николай, увидев Волкова, шагает ему навстречу и, радостно улыбаясь, словно встречи с Митричем он ждал целое столетие, говорит:
      – Вот ты, Григорий Дмитриевич Волков, ха-а-ароший специалист и компанейский па-а-рень. Только зря ты, Митрич, к Жозефинке клонишься. Ты думаешь, что мы ничего не видим? Мы все видим – ноль внимания на тебя Жозефинка.
      – Тебя это не касается…
      Но Снегирев не слушает Митрича.
      – К Мартьянову ластится твоя Жозефинка. Глазки ему строит…
      Слова-зёрна падают в благодатную почву, Митрич и сам замечал, что Светлана чересчур внимательно присматривается к Игорю и всегда выпытывает у Волкова , что о ней думает и что о ней сказал Мартьянов. Эх , Светка, Светка. А он-то…
      – Ты плюнь на нее, – продолжает Снегирев, – ты себе во какую деваху отхватишь! Ты же поэт, а девушки, знаешь, как любят поэтов…
      «Компанейский парень» ничего не отвечает и, хмурясь, берет пьяного Снегирева в охапку. Николай брыкается, стараясь вырваться, но Митрич держит его крепко.
      На кухне он поставил Николая на ноги и подтолкнул его к Мартьянову.
      – Топай до начальства. Но Колька не боится сейчас никого и ничего. Он надвигается на Мартьянова и продолжает рассуждать:
      – Нет, вот ты мне скажи: имеет монтажник право выпить или не имеет? Давай выясним?
      Однако Мартьянов ничего не собирается выяснять и просит Волкова:
      – Митрич , унеси его обратно в палатку.
      Волков снова берет Снегирева под мышки и несет обратно. Чего не отнести, если просят!
      Колька Снегирев! Честный, добрый, доверчивый паренек. Его и по большим праздникам не всегда заставишь выпить. А тут, пожалуйста, рабочий день еще не начался, а он…
      «Хорошего я шефа подобрал для Лукьяненко, ничего не окажешь. Теперь ясно, кто у них там над кем шефствует», – думает Мартьянов.
      Игорь смотрит на Лукьяненко в упор. Тот не отводит взгляда и улыбается, не зная, как себя держать в подобных случаях. Сказать по правде, Жора и не думал, что так получится. Кто мог предположить, что от двух стаканов «кислячка» Колька так опьянеет и станет нести чепуху. «Не пил бы вовсе!» – в сердцах думает Лукьяненко. У Жоры вовсе нет настроения ругаться с Мартьяновым.
      – Товарищ Лукьяненко, – официально обращается Мартьянов к Жоре.
      – Слушаю, Игорь Николаевич.
      – Выпивал с Николаем?
      – Было такое дело. У меня же сегодня день рождения, вот по этому случаю… Колька здесь ни при чем, честное слово. Я его подначил , он … не виноват он , в общем. Это я…
      – Зайдешь в палатку, поговорим, – перебивает его Игорь.
      – Сейчас? – хмурится Жора.
      – Да, сейчас.
      Игорь встает из-за стола и, не позавтракав, идет по направлению к палатке,
      – Игорь Николаевич! – Скрипичкина догоняет Мартьянова. – Вы же не ели ничего. Почему вы уходите? Может, завтрак не понравился?
      – Нет аппетита, Светлана Ивановна.
      Игорь действительно не обманывает, аппетит у него исчез. Но Светлана не хочет этого понимать.
      – Значит, не понравилось. А я так старалась. Волков говорит: вы любите блинчики с мясом, вот я и сделала.
      – Спасибо, Светлана Ивановна, я потом.
      – Волков говорит: очень вкусно получилось.
      – Волков говорит? Значит, так оно и есть. Волков очень хороший человек, Светлана Ивановна.
      – Да. Хороший, – соглашается Светлана. – Значит, вы будете завтракать? Я кофе сделаю.
      – Потом, потом, – говорит Игорь и торопливо уходит в палатку. За ним заходит Лукьяненко.
      Чтобы они сейчас ни сказали друг другу, но сегодняшний день для них обоих будет одинаково испорчен.
 

 
      .
      На большом куске прессшпана Синельников аккуратно вывел саженными буквами:
      СЕГОДНЯ В 19.00 СОСТОИТСЯ КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ.
      Повестка дня:
      1. Разбор персонального дела Н. Снегирева.
      2. Разное.
      Подошел Лукьяненко и внимательно прочитал написанное.
      – Значит, решили всё на Кольку свалить? – спросил он.
      Синельников усмехнулся.
      – А ты бы хотел, чтоб на тебя? Помоги лучше прибить объявление, – и он протянул Жоре молоток. – Вот сюда бей. По гвоздю.
      Гвоздь с одного удара вошел в бревно.
      – Умеешь, – похвалил Синельников, – чувствуется сила.
      Но Лукьяненко отмахнулся от похвалы и на полном серьезе попросил Синельникова:
      – Слушай, Олег, а нельзя ли это дело как- нибудь замять?..
      – Как замять? – не понял Олег.
      – Ну отвести, что ли, – пояснил Жора, – чтоб не мучили Снегирева на собрании, ведь он ни в чем не виноват, я говорил Мартьянову.
      – А он что? – поинтересовался Синельников.
      – Он говорит, как решит Олег, то есть ты.
      – Не во мне дело, пойми, Жора. Просто в жизни существует закон: что заслужил, то и получай. А Колька – комсомолец, с него двойной спрос, не то что с тебя… Но Лукьяненко, как будто не слышит и продолжает упрямо твердить:
      – Снегирев ни в чем не виноват. Снегирев…
      – Вот и скажи об этом на собрании, – перебил его Олег, – может быть, учтут.
      – Так я же не комсомолец, мне на собрании нечего делать.
      – Ничего, собрание открытое, ты тоже можешь на нем присутствовать, – сказал Синельников.
      К началу собрания Лукьяненко, конечно, опоздал – подвели часы. Но его за это никто не упрекнул. Больше того, встретили его очень приветливо. Синельников прервал свое выступление на полуслове и вежливо попросил:
      – Прошу садиться. Ребята, сообразите Жоре место.
      Монтажники потеснились и освободили местечко на кровати.
      Синельников продолжал прерванное приходом Лукьяненко выступление:
      – …тут было много различных мнений, а я скажу так: слабодушным человеком оказался Снегирев! Я приношу свои поздравления Жоре
      Лукьяненко и искренне восхищаюсь его победой, одержанной над комсомольцем.
      Синельников отыскал глазами Лукьяненко. Жора, не зная, как ему принять зту похвалу, встал, натянуто улыбнулся и поклонился.
      – Нашел кого хвалить! – возмущенно сказал Мартьянов.
      – Прошу не перебивать выступающего, – Синельников постучал карандашом о стакан строго посмотрел на Игоря. – Тут некоторые кое-чего недопонимают, – кивок в сторону Мартьянова, – давайте разберемся вместе: Жора вполне заслужил похвалу, я утверждаю это с полной ответственностью. Обратимся к фактам. Факты говорят вот о чем. Есть у нас комсомолец Снегирев и не комсомолец Лукьяненко. Кто такой Лукьяненко, мы, примерно, знаем, а вот Снегирев нам открылся сейчас с совершенно новой стороны. С некрасивой стороны. Он оказался слабеньким человечком. У меня нет сейчас уверенности в том, что Снегирева нельзя склонить к любому темному делу. А Жора…
      Тут уж не выдержал Митрич и пробасил на всю палатку:
      – Это слишком! Колька – парень проверенный. Не один год вместе. Я Кольке верю, как самому себе.
      Мартьянов поддержал Митрича:
      – Я тоже надеюсь на Снегирева. Случай пьянки у него впервые, и я думаю, что в дальнейшем с ним такого не повторится. А вот о
      Лукьяненко мне бы хотелось здесь поговорить…
      Синельников спокойно выслушал и Митрича, и Мартьянова, но, когда они кончили говорить, продолжал как ни в чем не бывало:
      – …Лукьяненко не комсомолец, прошу не забывать. Лукьяненко не может делить ответственность с…
      Жора вскочил а нервно закричал:
      – Почему это я не могу?! Я могу! Вместе с Коль… со Снегиревым…
      Синельников знаком предложил ему сесть и продолжал:
      – …не может делить ответственность наравне с Николаем Снегиревым. Если Мартьянов найдет нужным, пусть он накажет Лукъяненко в административном порядке.
      Синельников, как опытный лоцман, вел собрание по единственному, ему одному известному, руслу.
      – Правильно! Пусть накажет, – снова вскочил Лукьяненко. – А то что же получается, в самом деле?!
      Синельникову вновь пришлось прибегнуть к помощи карандаша и стакана.
      – Товарищ Лукьяненко, если вы будете мешать вести собрание, то придется вам покинуть палатку.
      Жора сел и опустил голову. Он не хотел уходить, он хотел знать, к какому же все-таки решению придет собрание. Это было первое в его жизни собрание, с которого он не хотел уходить.
      Олег взглянул на сгорбленную спину Лукьяненко, и ему стало жалко парня. Синельников примерно понимал его душевное состояние – ведь Жора привык к постоянным головомойкам, как привыкают к курению, привык к тому, что его постоянно за что-то ругают и за что-то наказывают. А тут, вроде бы, его даже пытаются похвалить, выставить героем. Но «герой» не желает воспринимать похвал. Такие похвалы могут радовать только отпетых негодяев, такие похвалы скорее всего напоминают пощечину, полученную публично.
      – Я предлагаю, – Синельников оглядел притихших монтажников, и в его глазах на миг появилась хитринка, но только на миг, появилась и тут же исчезла. – Я предлагаю вынести Николаю Снегиреву строгий выговор.
      Никто не сказал ни слова. Синельников вздохнул и приступил к голосованию.
      – Кто за то, чтобы вынести Снегиреву строгий выговор, прошу поднять руку.
      Не поднялось ни одной руки.
      – Кто против? Один… два… три… четыре… единогласно.
      Комсомольцы не утвердили выговора Снегиреву – все обошлось словесным внушением. Синельников вместе со всеми голосовал «против», по-видимому, забыв, что он сам предлагал строгий Еыговор. А быть может, в этом была своя политика?! У секретаря комсомольской организации всегда должна быть своя политика!
      На этом собрание могло бы закончиться, если бы Синельников вовремя не напомнил:
      – Ребята! А разное?
      – Какое еще разное?!
      – Второй пункт нашей повестки, – пояснил Олег.
      – О чем тут еще толковать? – пожал плечами Мартьянов.
      – Давайте поговорим о себе, – неожиданно предложил Синельников.
      – Что там можно говорить о себе? – пробурчал шофер Гена Сафонов, пробираясь к выходу, – жми на газ до предела и баста.
      – Вот об этом и поговорим, – остановил Олег Сафонова, – успеешь накуриться. Садись. Сафонов сел.
      – Давай, только короче, – милостиво разрешил он.
      – Я скажу о себе, ребята, – начал Синельников, – мне иногда хочется напиться до чертиков…
      В палатке засмеялись, а Сафонов подсказал:
      – ДаЙ знать Жоре, он мигом сообразит на двоих.
      – Тогда уж лучше на троих, – смеясь, добавил Мартьянов.
      Синельников подождал, когда прекратится смех, и продолжал развивать свою мысль:
      – Нет, я серьезно, ребята, – скучно мы живем…
      – Что верно, то верно, – вздохнул кто-то, – Олег прав.
      – … и я понимаю Жозефину… -продолжал Синельников.
      – Светлану! – поправил Митрич.
      – Ну да, я и говорю – Светлану. Бегает она за тридевять земель на танцы и правильно делает…
      – Бегала, – вновь вмешался Митрич, взглянув на скромно сидевшую в уголке Скриггичкину. – Понятно?
      – …ну да, я и говорю: бегала. Ты, пожалуйста, не перебивай. Я понимаю и Жору, который со скуки ходит на голове…
      – Это его обычное состояние, – добавил кто-то, и полотняные стенки палатки затрепыхали от хохота.
      Синельников терпеливо ждал, когда утихнет смех.
      – Я понимаю, это, конечно, смешно… Но ведь до тошноты скучно мы проводим свое свободное время. У нас же тоска смертная!
      – Конечно, смертная, – поддержала Синельникова Светлана. До сих пор она сидела молча .
      – Ребята, – сказал Олег, – случай с двумя друзьями, – он кивнул на Снегирева и Лукьяненко, – натолкнул меня на одну мысль -
      стыдно нам не знать дней рождения своих товарищей. Если бы мы это знали, некоторым, – я не называю фамилий, – не надо было бы выдумывать себе дни рождения, когда заблагорассудится.
      – Правильно! – поддержал Митрич, – Жорка хотел потихонечку отметить и наделал шуму.
      – А что, и вправду у Жорки был день рождения? – удивленно повернулся к Мартьянову Синельников.
      – Был. По документам, – ответил Игорь.
      – Так что ж мы, ребята, не поздравим его! – всполошился Олег, – Ведь такой праздник бывает у человека раз в году.
      – Давай, действуй от нас, Олег, – подал голос Сафонов, – поздравляй.
      – Точно, – пробасил Митрич, – от всех.
      – Вы бы его лучше в театр отпустили, – попросил Снегирев и, смутившись, добавил, – я ему, между прочим, обещал это устроить. На «Такую любовь» Когоута.
      – Шеф! – засмеялся Мартьянов. – Ничего не скажешь!
      Но Синельников воспринял слова Снегирева вполне серьезно.
      – Раз обещал, надо выполнять. Лично я поддерживаю Снегирева и прошу Игоря Николаевича отпустить именинника в город. Пусть это будет подарок от нас всех.
      – Правильно! Отпустить! – послышались
      голоса. Завтра же четверг! Рабочий день, – растерялся Мартьянов.
      – Поэтому и просим вас.
      – Я – пожалуйста. Если собрание решит… Только с машиной как?
      – Спецрейс, – засмеялся Сафонов.
      – Пусть будет спецрейс, – в ответ тоже засмеялся Игорь, – только по пути захватишь от нас столбы для пропитки, а оттуда продукты.
      Договорились ?
      – Потом договоримся, – ответил за Сафонова Синельников. Олег подошел вплотную к Лукьяненко и стал пожимать ему руку.
      – Что ты, Олег, – испугался Жора, – не надо…
      – Речь давай. Что ты там молчишь?! – недовольно спросил Митрич. – Что у тебя язык присох?
      У Олега не присох язык, он подумал, подумал и сказал:
      – Дорогой Георгий! От имени нашей комсомольской организации и от всех монтажников прими поздравления и… одним словом, гладь
      костюм – завтра едешь в театр.
      Все зааплодировали, Лукьяненко по привычке хотел скаламбурить, но сразу же осекся и, с трудом выдавив из себя «спасибо», выскочил из палатки.
      Синельников вышел за ним вслед – благо повестка была исчерпана. Олегу было любопытно, что же сейчас предпримет Жорж?
      А Жорж ничего не предпринимал. Он стоял невдалеке от палатки, курил и наблюдал за звездами. После полета наших космонавтов в этом не было ничего удивительного.
 

 
      И снова тянется вереница дней, наполненных зноем, и снова Мартьянов вышагивает вдоль линии. Ничего как будто не изменилось в степном пейзаже, и в то же время появилось в нем что-то новое. Но что? Ах да! Столбы! Несколько месяцев тому назад их не было. Черные, пропитанные креозотом, они пунктиром поделили степь пополам, и солнечные лучи, прежде чем достигнуть высохших трав, цепляются за аптечно-белые изоляторы и отражаются в фарфоре сотнями, тысячами новых солнц.
      Еще издалека Игорь замечает Митрича и Лукьяненко, они работают почти рядом. Мартьянов спешит к ним – ему надо с ними поговорить. У Лукьяненко узнать новости о Наташе, – он вчера сам видел, как Генка Сафонов передал Жоре письмо и при этом посмеивался, «дескать, ловко ты у начальника деваху отбиваешь, парень не промах!» А кроме этого, надо перевести Лукьяненко на денек копать котлован под анкерную опору.
      И с Митричем надо поговорить по-мужски, серьезно. Неужели он не видит, что она над ним смеется?! Надо сказать ему все, как другу.
      Игорь на секунду остановился, словно размышляя, к кому первому идти, и, решившись, направился к Лукьяненко.
      …Лукьяненко сидит прямо на земле, облокотившись о столб. Он читает Наташино письмо. Который раз он его перечитывает, и ему кажется, что он знаком с этой девушкой по крайней мере целую вечность. Ее деловые, суховатые письма звучат для Жоры музыкой. Еще бы, ведь идет разговор о театре. Всерьез!
      «…недавно посмотрела в Драматическом «Четвертый» Симонова и Володинскую пьесу «Моя старшая сестра». Вещи совершенно разные. И оба раза я ждала гораздо большего. В «Четвертом» драматургия на протяжении всей пьесы – не подкопаешься. Чувствуется, что написано это рукой мастера, более того – рукой именно Симонова. И тема, и психологический рисунок, все важно, но… чего-то нет.
      Ушла из театра и думала: в чем дело? Игра? Не совсем ровная, правда, но – хорошая в общем. Потом, знаешь, сама собой всплыла аналогия. Ты смотрел фильм «Мир входящему»? Он волнует, и очень, но… В тот раз я довольно скоро поняла, в чем это «но»: у этого фильма другой адрес. Его надо показывать немцам. А «Четвертый» надо показывать американцам. И то и другое страшно агитирует за мир. Надо ли нас за мир агитировать?
      Что касается «Старшей сестры», тут дело сложнее. Пьеса в двух актах. После первого во мне бушевал океан страстей: это целый фейерверк проблем, мыслей, чрезвычайно смелых, очень острых и до того современных, что хотелось закричать: «Да, да, это же именно так, черт возьми! И у меня так!» И вдруг… Вдруг мы отключились и перестали понимать, что происходит. Действие катилось себе дальше, а мы остались на полустанке последней драматургической находки. А какая великолепная была заявка! И какая тонкая, талантливая игра актрисы – главной героини…
      Кстати, постановка обоих спектаклей – великолеганая. У Товстоногова бездна вкуса: все предельно выразительно, но лаконично и строго… Послать бы наших, севастопольских, немного поучиться…»
      Странно все-таки получается: до получения этого письма Жора имел совершенно иное мнение об этих спектаклях.
      «Старшую сестру» и «Четвертый» Жора принял целиком и полностью со всеми плюсами и минусами. Впрочем, минусы он еще не научился различать. И только сейчас, перечитывая Наташино письмо, он удивился тому, что вполне разделяет ее точку зрения. Он мысленно возвращается к спектаклям и видят их вновь, видит по – Наташиному.
      «…в «Комедию» не попасть. Особенно на «Веселого обманщика ».
      Не может попасть в «Комедию». Жора уверен, если бы он сейчас был в Ленинграде, он бы обязательно достал билеты на «Веселого обманщика». И они бы с Наташей…
      – Читаешь? Я его поставил на изоляторы, а он вместо дела письма читает, – притворно возмутился Мартьянов, неожиданно, во всяком
      случае для Жоры, появляясь около лежащего столба.
      От неожиданности Лукьяненко вздрогнул, но не растерялся и ответил с достоинством:
      – Не читаю, а перечитываю, Игорь Николаевич. Вместо отдыха. Положен пролетариям отдых ?
      – По твоей конституции положен.
      – Не по моей, а по Конституции Союза Советских Социалистических…
      – Тоже положен, – засмеялся Игорь, – не смею спорить. От бати письмо получил?
      – От Наташи Скворцовой, – деланно равнодушно произнес Жора, – знаете такую девушку?
      – От Наташки?! Ну?! – притворно удивился Игорь, делая вид, что ему ничего неизвестно о существовании письма.
      – Вот вам и ну! – торжествующе произнес Лукьяненко. – Между прочим, тут и про вас написано. Прочитать?
      – Конечно.
      Жорж выбрал, как ему казалось, соответствующую для чтения позу и прочитал, выделяя голосом наиболее яркие места:
      – «…а этому шухбму шухарЮ скажи…» – Это про вас, Игорь Николаевич.
      – Читай, читай, – перебил его Игорь, – не отвлекайся.
      – «… а этому шухбму шухарю скажи…»
      – Это ты уже читал, – поторопил Мартьянов, – переходи дальше.
      Но Жора не собирался спешить. Он еще раз с выражением прочитал «шухого шухаря» и спрятал письмо в карман.
      – Дальше я расскажу своими словами… Обижается на вас Наташа, Игорь Николаевич. Сколько времени от вас ни духу ни слуху.
      – Так ведь некогда, ты сам видишь, – стал оправдываться Игорь, – ты ей напиши, что…
      – Я вас покрывать не собираюсь, – не совсем вежливо перебил его Жора. – «Некогда!»
      – Лучше уж скажите, что не хотите писать. Только надо сказать об этом прямо, а то ведь девчушка ждет…
      …Волкова Мартьянов застал За странным Занятием. Волков гонялся за куропатками. Коричневые птицы удивленно косятся на своего преследователя, а когда тот пытается схватить одну из куропаток за крыло, лениво отбегают в сторону, и снова лукавые черные точки с любопытством следят за пыхтящим человеком. От бега Митрич дышит, как паровичок средней мощности.
      Перед ним, словно из-под земли, появился Мартьянов и, смеясь, сказал:
      – Развлекаешься? Теперь я знаю, с кого Лукьяненко берет пример.
      Митрич увидел Игоря и весь как-то съежился. Создалось впечатление, что он даже поубавился в росте.
      – Чего тебе? – хмуро выдавливает он из себя.
      – Птичек ловишь? – Игорь старается не замечать, каким тоном с ним разговаривает Волков. Мало ли что с ним могло случиться! Может, голову солнцем напекло.
      – Ловлю. Нельзя, что ли?!
      – Нет, почему же, наверное, можно. Я не охотник и правил не знаю.
      – А раз не знаешь, то и не лезь, – грубит Митрич.
      Игорь вчера по чисто служебным делам заходил в палатку к Светлане и был там не меньше, чем полчаса. Может быть, поэтому так раздражен сейчас Митрич?!
      – Что с тобой, Гришка? – Мартьянов недоуменно пожимает плечами. – Не с того бока проснулся?
      Со мной ничего. Что со мной может случиться? На себя лучше посмотри, – советует Митрич.
      – Гришка, я тебя не узнаю. Давай начистоту, – решительно говорит Мартьянов. – За последнее время ты стал раздражительным, избегаешь почему-то меня. В чем дело, скажи!
      – Тебе до меня дела нет. Говори, чего пришел? – уклоняется от ответа Волков.
      – Влюбился? – ставит Мартьянов вопрос ребром.
      – Это мое личное дело, – отвечает Митрич, а про себя думает: «А сам-то ты для чего к Светлане в палатку захаживаешь, по каким,
      интересно, производственным вопросам?»
      – Эх, Гришка, Гришка, закрутит она тебе голову и бросит. Ей не привыкать в любовь играть. Постарайся выбросить ее из сердца,
      пока не поздно. Как другу говорю: забудь ее, – убеждает Игорь Волкова.
      Если бы на месте Игоря был человек пожилой, много повидавший в
      жизни, то он наверняка поостерегся бы говорить о любви таким тоном и тем более давать советы. Но Мартьянов – человек, не искушенный в жизни и говорит всегда то, что думает. Высшая из правд есть прямота, – думает он, и ему кажется, что поступает он всегда согласно этому золотому закону. При этом Игорь, конечно, не помнит, что Наташа до сих пор ждет от него откровенного письма. Правдивого письма.
      – Подумай, Гриша, над моими словами, – голос у Мартьянова суровый. Игорю кажется, что именно таким голосом и надо резать правду-матку в глаза.
      Митрич угрюмо смотрит на Игоря и столь же угрюмо роняет тяжелые слава:
      – Не лезь в душу!
      – Гришка…
      – Отойди от меня, прошу.
      Игорь больше не произносит ни слова и уходит. К Митричу- тотчас подбегает Лукьяиенко.
      – Что ты надутый такой? – спрашивает он у Волкова. – Нахлобучку получил? Не дрейфь, со всяким бывает…
      – Почему он таким стал? – поднимает Митрич на Жору печальные глаза.
      – Кто? – не понимает Жорж.
      – Да Игорь,.. Почему он таким стал?
      – Каким? – недоумевает Лукьяненко. – По-моему, он парень ничего, – отвечает Жора и смотрит на Митрича непонимающими глазами.
      Он действительно не понимает, почему задан вопрос. Да и сам Волков не совсем четко понимает смысл своего вопроса. Когда в обычные житейские дела вмешивается любовь, то многие понятные вещи становятся непонятными. Впрочем, часто бывает и наоборот.
 

 
      Огромная деревянная конструкция, в точности копирующая букву «А», покорно лежала у свежевырытого котлована. Игорь взглянул на нее, прикинул в уме вес и вздохнул, скрывая за вздохом многое. Его мучили мысли: " Сумеет ли бригада в темпе воткнуть тяжеловесную опору? Или все-таки придется дожидаться машины? "
      Обычно опоры сложной конструкции устанавливаются специальными подъемными машинами, но сейчас такой не было. На тревожный звонок Игоря в Севастополь ответили; «… Все подъемные механизмы на строительстве горной троллейбусной трассы. Обходитесь собственными силами ».
      Вот Мартьянов и старался обойтись «собственными силами». Другого выхода не было. План есть план, как ни крути, а выполнять его надо.
      – Ну что там? – Игорь с трудом оторвался от своих дум, которые только чересчур горячий оптимист назвал бы веселыми. – Скоро фундамент будет готов?
      Фундаментом монтажники называли деревянный брус-пасынок, который крепится к стойке опоры проволочным бандажом. Фундамент – очень важная часть опоры, и не будь его, огромный анкер мог бы опрокинуться от натяжения проводов или порывов ветра. Привязку фундаментов всегда поручали самым опытным монтажникам. Сейчас этим ответственным делом занимался Волков. На вопрос Игоря Митрич не замедлил ответить:
      – На турецкую пасху будет сделано. Мартьянов не знал, когда наступает турецкая пасха, но ответом вполне удовлетворился. По совести говоря, он ему и не нужен был, этот ответ, – фундамент привязывался у Игоря на глазах, а сколько для этого потребуется времени, ему было известно.
      Пока Волков колдовал над пасынком, Синельников, Лукьяненко и Снегирев подчищали котлован. Жорж по привычке зубоскалил:
      – Да, товарищ Птичкин-Снегирев, дал ты тогда класс… – Жора вздохнул и покачал головой.
      – Какой класс? Когда? – осторожно спросил Снегирев, ожидая подвоха.
      – Как? Забыл уже!-воскликнул Лукьяненко.-Помнишь, как ты подпоил меня однажды? Тебе тогда еще сэр Синельников по мозгам дал?
      – Пошел бы ты к черту, – засмеялся Снегирев.
      Лукьяненко счел нужным возмутиться:
      – Олег! Олег! Ты слышал, этот юноша послал меня к черту?!
      – А куда бы ты хотел?! – полюбопытствовал Синельников.
      – Ага, – зловеще протянул Лукьяненко, – ага, значит и ты, Олька, настроен против меня?! – Жора выпрямился и заправил в штаны
      выбившуюся рубаху. – Рогатки ставите на моей ясной и прямой дороге?
      – Это твоя-то дорога прямая и ясная?! – удивился Синельников.
      – А то чья же!
      – Ха!
      – Без «ха», пожалуйста. Я, Оленька, артист. Уточняю – артист…
      – Погорелого театра, – добавил Снегирев и прибил рукою свои волосы-антенны.
      Лукьяненко тотчас повернулся к нему и, саркастически улыбаясь, сказал:
      – Сомневаетесь, товарищ Птичкин? Хорошо! Я предоставлю вам возможность убедиться в этом, – и, выпрямляясь, добавил, – завтра же! А вы, – повернулся он к Олегу. – Синельников, кажется, ваша фамилия?
      – Ну Синельников, – согласился Олег.
      – Так вот, товарищ Синельников, я, конечно, преклоняюсь перед вашими могучими ручками, перед вашим неиссякаемым комсомольским авторитетом, но и вам, товарищ комсомольский бог, не понять моей сложной артистической натуры. Я, Оленька…
      – Ты на лопату-то не забывай нажимать,- перебил его Синельников, – а то на языке далеко не уедешь.
      Лукьянанко хотел что-то ответить, но в это время над ними раздался бас Волкова:
      – Эй вы, говорящие экскаваторы! Кончай трепологию, фундамент подвязан. Вылезай!
      … Острия ухватов врезались в дерево, выдавливая креозот. Анкерная опора, вздыхая металлическими сочленениями, медленно оторвалась от земли и остановилась в нерешительности, словно обдумывая, подниматься ей выше или по-прежнему оставаться на земле. Но обратного пути для нее не было, к анкер, поколебавшись, поднялся еще на сантиметр.
      Игорь продолжал командовать. От четкости команды зависело многое:
      – Мало-помалу вира-й! Синельников, Лукьяненко, уприте ухваты в землю, экономьте силы!
      Поколебавшись, анкер вновь поднялся на несколько сантиметров.
      – Волков! Снегирев! Наперехват! Не зевай… И… раз… и два… и три… – улетали в зной степи слова команды. – Мало-помалу… и… раз…
      Нещадно палит солнце – наверное, синоптики отметили, что за последние двадцать лет такой температуры воздуха здесь не наблюдалось. Mapакутский ветер вместо прохлады обжигает, а если бы сейчас пошел дождь, то это бы, наверное, был кипяток. Все живое спряталось в тень, лишь монтажники заняты своим делом да высоко, в неестественной синеве неба, лениво парит степной орел, выискивая жертву. От пота лица монтажников блестят, словно смазанные вазелином.
      В напряженной работе время летит незаметно. Вот уже и вершина анкера приподнялась над землей, образовав в основании острый угол. Острый угол означает половину выполненной работы.
      – И… раз… и… два… Шабаш! Перекурим, братцы!
      – Вот это, я понимаю, команда! – обрадовался Лукьяненко и первым воткнул свой ухват в землю.
      Остальные тоже ничего не имели против такой команды и последовали Жоринюму примеру.
      – А времени сейчас сколько?! – вдруг спохватился Лукьяненко. – Мы же обед прохлопали! Игорь Николаевич!
      – С обедом придется повременить, Жора. Наша машина в Евпатории, да и анкер нельзя бросать незакрепленным, – разъяснил положение вещей Игорь. – Потерпим?
      – Ну что ж, потерпим, – вздохнул Лукьяненко. – Знал бы, с собой что-нибудь прихватил. Знаете, как с сытым брюхом хорошо работается?! Как ты мыслишь насчет жратвы, Снегирь?
      «Насчет жратвы» Снегирев не возражал.
      Синельников со своей стороны тоже сказал пару добрых слов о куске черного хлеба с солью.
      – Что касается лично меня, – мечтательно произнес Лукьяненко, – то я бы с удовольствием проглотил пару бычков в томате – чудесная рыбка! И у кого только Митрич научился ее приготовлять?!
      – Это хорошо, что без обеда, – вдруг сказал Снегирев, – пусть Жорка малость поголодает. Может, языком поменьше трепать будет?
      – Перекурили? – прервал разговор Мартьянов. – Еще разик нажмем!
      … Анкер кряхтит и охает, как столетний старик с прокуренными легкими. Железные стяжки жалобно стонут, недовольные непосильной тяжестью. Пуды пропитанной антисептиком сосны давят анкер к земле. Только воля коллектива, только упорство людей, надеющихся друг на друга, заставляют махину из дерева и железа подниматься все выше и выше. Стоит только одному человеку «сачкануть» – и это незамедлительно скажется. На секунду Игорь представил себе, что может быть, если Лукьяненко,..
      «…предостерегающе качнулась верхушка. Люди в страхе бросились прочь. Огромная тень буквы «А» вырастает с космической скоростью. Тень- громадина догоняет монтажников. Мозг не успевает осознать случившееся, как раздаются стоны и треск. Анкерная опора рассыпается на части. И все из-за…»
      Игорь торопливо гонит прочь некстати нахлынувшие мысли. Взгляд сам по себе останавливается на Лукьяненко.
      Жорж работает, как пишут в газетах, с огоньком. Его красная многострадальная рубаха насквозь промокла от пота. Нельзя сказать, что он полюбил эту тяжелую физическую работу, но Жоре было радостно сознавать, что Мартьянов не замечает, не видит сейчас различия между ним и Синельниковым. Оба они орудуют ухватами, и от обоих в одинаковой степени зависит безопасность товарищей. Сознание своей ответственности заставляет его еще сильнее сжимать шест ухвата. Да и в самбм трудовом процессе Лукьяненко стал улавливать определенный смысл, скрытый раньше от него туманом дешевых острот и привычной праздностью. Лукьяненко стал понимать, что работа – это не только отбытие «от» и «до», не только утомительное времяпрепровождение и получение зарплаты – но и радость. Обыкновеннейшая человеческая радость! Радость вперемешку с сознанием собственной силы и могущества.
      И кажется Жоржу: отпусти сейчас монтажники анкер, – он удержит его один.
      Пастухов бы назвал это явление переоценкой ценностей. И это было бы верно. Сам Лукьяненко об этом думал также. Только мысль в его сознании оформилась чисто по-лукьяненски: «работают не только лошади».
      – Еще мало-помалу вира! Поднажми! Так! Еще! Хорошо!
      Ригель наполовину вошел в яму, и Митрич ломом ударил по нему. Анкер вздрогнул, как человек, и грузно осел. Опасность миновала.
      – Еще нажми! И… раз… и два.,. Засыпай!
      Минута… другая… третья, и монтажники, утирая горячий пот, всматриваются вверх. Там, на самой макушке, уже успел облюбовать себе местечко козодой.
      – Ишь ты, устроился!-засмеялись ребята.
      – Эх, отметим! – вдруг завопил Лукьяненко и по-обезьяньи стал карабкаться по столбу.
      – Куда?! – закричал Синельников. – Без «когтей» ?!
      – Сейчас же назад!-приказал Мартьянов.
      Но Лукьяненко не слышал. Он лез все выше и выше. Испуганный козодой взмахнул крыльями и улетел, а на его месте стал устраиваться Жорж.
      Но что он собирается делать? Почему он раздевается?!
      Лукьяненко стянул с себя рубаху, несколько раз махнул ею у себя над головой и стал накалывать ее на штырь молниеотвода.
      Шаловливый ветерок тут же подхватил ее, и импровизированный красный флаг затрепыхал над степью.
      Снизу грянуло «ура». Довольный Лукьяненко, обняв столб руками и ногами, съехал вниз.
      Игорь подошел к нему и сказал, как ему самому показалось, сердитым голосом:
      – Ты что, на скандал хочешь нарваться?! Ишь храбрый гусак, лезет на такую высоту без когтей и ремня. Чтоб это было в первый и
      последний раз! Понял?
      – С полуслова, – весело ответил Жорж.
      – А сейчас, – Игорь посмотрел на голый лукьяненский живот, весь в коричнево-черных потеках креозота, – живо мыться! Креозот очень ядовитый. В один момент кожа слезет, будешь, как баран облезлый. Хочешь быть бараном?
      – Что вы? – притворно испугался Жора.
      – То-то же, – засмеялся Игорь, – живо мыться!
      – Слушаюсь, товарищ командир, – ответил Жора и стал снимать штаны,- хлопцы, кто мне польет?
      Желающих полить нашлось много.
 

 
      – Хорошо! Ох, до чего ж хорошо!
      Снегирев направляет носик огромного алюминиевого чайника то на спину, то на бока, то на шею Лукьяненко.
      – Ой, не могу! Вот молодец! Вот уважил мою старость, – стонет довольный Жора и, не щадя себя, бьет ладонями по разгоряченному
      телу.
      Но вдруг струйка воды прервалась.
      – Ты что? – заволновался Лукьяненко. – У меня мыло в глазах. Лей.
      Но Снегирев не торопился выполнять просьбу. Он ладонью защитил глаза от палящего солнца и всматривается вдаль.
      – Кажется, машина? – неуверенным голосом сказал он.
      – Где?! – встрепенулся Мартьянов.
      – Да лей же ты, – взмолился Лукьяменко. – Игорь Николаевич, скажите ему.
      – Лей, лей, – сказал Игорь и, раздумывая, произнес, – да, кажется , точно машина. Но откуда? И к кому? Наша вернется не раньше, чем к вечеру.
      – Наверное , колхозная, – высказал предположение Снегирев.
      – Наверное, – согласился Игорь.
      – Ой, глаза выедает! Колька!
      – Да замолчишь ты, наконец, со своими глазами? – засмеялся Снегирев и вылил Жоре на шею весь чайник воды. – Видишь, колхозницы едут, а ты шумишь.
      Лукьяненко поспешно промыл глаза и посмотрел в сторону, указанную Снегиревым.
      – Здорово! – обрадовался он. – Где моя помада? – И Жора стал торопливо просовывать ногу в зауженную штанину. – Не иначе,
      жратву везут? – сказал он. – Снегирь – гопака!
      Машина приближалась. Теперь ни у кого не возникало сомнений, что «газик» едет к ним. К кому же еще?! Только вот зачем?
      Но раздумывать было некогда.
      Подъехав, машина затормозила. Из кузова выпрыгнул незнакомый мужчина с залихватскими усами, а из кабины показался шофер, тоже незнакомый, и… Скрипичкина.
      – Светлана! – радостно улыбаясь, пробасил Волков. – Какими судьбами?!
      Подошел Мартьянов. На лице его недоумение.
      – Светлана Ивановна?! Сюда? Зачем?
      – Как зачем? – возмутилась Светлана. – Что это еще за вопросики? – Светлана говорила и улыбалась. Ей по душе были добрые улыбки и всеобщее внимание. – Как зачем? – повторила она. – Давно обедать пора, а они тут со своим начальником на солнышке прохлаждаются. Порядок это или нет?! А ну, живо снимайте бидоны с машины!
      – Что я говорил?! Харчи!-завопил Лукьяненко, – Жозефинка! С меня поцелуй. Договорились?
      – На черта ты мне сдался, толстогубый, – кокетливо повела плечами Светлана, – вот если бы Митрич … Ну, ну, я пошутила. Тоже мне парень, краснеет, как девушка.
      Митрич ничего не ответил, только вздохнул и полез в кузов снимать бидоны.
      – Принимайте!
      Лукьяненко в предвкушении обеда улыбался, показывая всем тридцать два здоровых зуба и неотмытый живот.
      – Теперь, братцы, живем!
      – Налетай, пока горячо! – зычно крикнула
      повариха, стараясь, чтобы в голосе звучала медь, – кто опоздает, тот одну воду глотает!
      На солнце блеснул алюминий черпака и ярко-красный лак маникюра. (Как Светлана умудрялась здесь, в степи, делать маникюр, – это ей одной было известно.)
      – Где же вы машину достали, Светлана Ивановна? – подавая свою миску, спросил Мартьянов.
      – Стану я доставать, сама приехала. А подробности, товарищ начальник, можете выяснить у председателя колхоза Козули. Вон он стоит.
      Только сейчас Мартьянов вспомнил о незнакомом усаче и торопливо направился к нему.
      – Вы будете Козуля? – Игорь протянул руку.
      – Не Козуля, а Зозуля, Сергей Федорович, – протягивая ответно свою руку, проговорил тот. – Ваш подшефный, Кровно заинтересован в знакомстве.
      – Очень приятно. Игорь Николаевич Мартьянов.
      – Приятно не приятно, но только давно мы с вами должны были познакомиться, товарищ Мартьянов. А то что ж это получается – линию для кого тянете? Для нас. А к нам до сих пор ни ногой! Как это прикажете понимать?
      Игорь взглянул на председателя, и ему стало смешно. Он первый раз видел Зозулю, но представлял себе его почему-то именно таким. Запорожские усы, солидное брюшко, видимо, любит выпить пару-тройку пива, бойкая скороговорка и хитрющий пронзительный взгляд.
      – Да все некогда, – стал оправдываться Мартьянов, – то то, то это, смотришь, день и прошел. День мал, Сергей Федорович.
      – Понятно, – Зозуля взглянул на свежеврытый анкер и улыбнулся. – Столбик-то, скажем, сегодня ставили?
      – Только что, – ответил Игорь, вертя в руках пустую миску.
      – Нелегкий труд?
      – Да уж конечно, – усмехнулся ничего не понимающий Мартьянов.
      – Вот видите, – Зозуля радостно рассмеялся, словно чему-то обрадовавшись, – а к нам, скажем, пришли бы, мы б облегчили ваши труды.
      – Как так?! – удивился Игорь. – Вы – волшебник?
      – Никакого волшебства. Все очень просто. Мы можем людей вам подбросить сколько требуется, вот вам и легче будет. Арифметика!
      А-а, – засмеялся Мартьянов, – действительно, арифметика. – Перво-наперво, – продолжал Зозуля, – держите с нами тесную связь. -И Сергей Федорович стал пояснять, что могут извлечь монтажники из личного контакта с колхозниками.- А продукты?! Да мы ведь завалить вас можем продуктами! Ешь не хочу! Скажем, зелени какой, редисочки там и прочее бы подкинули. КефалькоЙ бы обеспечили. Как у вас, уважают кефаль?
      Подошли монтажники и прислушались к разговору. Зозулины слова явно пришлись всем по душе.
      – Вот разговор истинно делового человека! – воскликнул Жора.
      – Редиска со сметаной – мое любимое блюдо, – добавил Синельников.
      – Как видите, мы за личные контакты на самом высшем уровне, – засмеялся Мартьянов и шутливо добавил: – Где же вы раньше были,
      наш добрый гений?
      – Не такой уж я и добрый, Игорь Николаевич. А что людей обещаю дать да продуктишками обеспечить, так от этого нашему колхозу одна выгода.
      – Как так?!
      – А вот так! – В председательских глазах забегали хитринки. – Мы вам отпустим, скажем, по старым деньгам на тысячу рублей, а
      вернем тоже тысячу, но только уже в новых бумажках. Не сразу, конечно, – поспешил добавить Зозуля, – а в перспективе, так сказать. Уразумели?
      – Не совсем. Может, поясните?
      – Что ж, поясню. Если я вам людьми буду помогать, линию, скажем, на месячишко раньше срока сдадите?
      – Само собой разумеется.
      – Вот видите! А для нас лишний месяц с электричеством – это дополнительные деньги в кармане. Электродоение наладим, электрообмолот и прочее.
      – Да за электричество же платить придется! – воскликнул Игорь.
      – Все подсчитано в бухгалтерии. Через три года мы полностью расплачиваемся за монтаж линии, а там мелочи – копейка киловатт.
      Перспективно?
      – Вполне, – подтвердил Игорь.
      Удовлетворенный ответом, Зозуля продолжал:
      – Керосиновые лампы сразу побоку, изничтожим их как класс, и сразу появится электронастроение. Моральный фактор тоже надо учитывать!
      Монтажники рассмеялись, а Игорь оказал.
      – Ничего не скажешь, все учтено. Даже электронастроение! Мы б никогда до этого не додумались.
      – То-то же, уважаемые! – и снова председательские глаза хитро заблестели. – Надо уметь из всего извлекать выгоду!
      – Вот дает! – вслух удивился Лукьяненко неумолимой председательской логике. – Одним словом, бизнес.
      – А по-моему, насчет выгоды вы перегнули малость. Выгода – это что-то от старого мира, – подковырнул председателя Мартьянов,-•
      так сказать, родимые пятна капитализма.
      Зозуля расхохотался.
      – Да какие там пятна! Выгода-то, скажем, не пану Зозуле будет, а тебе, мне, в перспективе, конечно, колхозу, государству. В общем масштабе. Уразумели?
      – Со школьной парты.
      – И слава богу. Понятливые люди – моя слабость. – Председатель стал подкручивать пышные усы. – А покуда – да побачення! -
      и Зозуля дал знак шоферу.
      Машина уехала. Монтажники вернулись к бидонам, около которых теперь орудовал Волков. Вернулись за добавкой.
      Скрипичкина, увидев, что Мартьянов остался один, подошла к нему.
      – Что же вы голодный стоите, Игорь Николаевич?
      – Отвлекся, Светлана Ивановна. Зозуля голову забил.
      – Вот вам второе, ешьте. А щи вы прозевали. Иди знай, что вы не ели, – возмутилась Светлана, – хорошо, что второе еще есть.
      Игорь взял миску с кашей из рук Светланы и стал есть. Светлана внимательно смотрела, как он ест. Игорь проголодался не на шутку. Когда миска опустела, девушка спросила, кивнув в сторону только что уехавшей машины:
      – Наверно, в колхоз приглашал?
      – Приглашал. Кое-что из продуктов обещал подбросить, но главное, людьми помочь.
      – И меня приглашал. Только насовсем, – вдруг сказала Светлана. – В клубе работать. Самодеятельность у них не в норме, так он все допытывался, не сумею ли я ее оживить.
      – Ну и что? – поинтересовался Игорь. – Что вы ему ответили?
      – Что подумаю над его предложением.
      – Что ж, думайте. Петь в хоре всегда легче, чем вставать в шесть утра. Лично я советую вам серьезно отнестись к предложению Зозули, – со скрытой издевкой сказал Мартьянов.
      – Эх вы! – внезапно вспыхнула Светлана, и на ее глазах заблестели слезы. – За что вы меня так ненавидите, Игорь Николаевич?!
      – Я?! Вас?!
      – Меня, – кивнула она головой.
      – По-моему, у вас нет повода. Я… я даже немного лучше отношусь к вам, чем ко всем.
      – Правда?! – обрадовалась Светлана. – А я думала, что … Хотите почитать записки? В стихах!
      – Какие записки?
      Переход Светланы от грусти к веселью был таким резким, что Игорь не мог сразу сообразить, о чем речь,
      – Вот они, – девушка протянула Игорю пачку исписанных листков, – каждый день нахожу их у себя в палатке, – с гордостью добавила она. – Почитаете? Или вам они и так знакомы?
      – Давайте прочту, если доверяете, – Игорь развернул первый попавшийся под руку листок. Это было ии больше, ни меньше, как…
      «Послание к любимой"
      Когда мне хочется кричать, а не писать,
      На стены лезть, людей других пугая, –
      То тихий призрак Ваш
      в душе моей опять
      Улыбчиво и робко возникает.
      О! Как открыть мне
      Ваших
      дум тайник? То вы смеетесь, то опять
      серьезны…
      Я б к сердцу Вашему
      устами рифм
      приник,
      Я б ухом строк подслушал
      Ваши грезы!
      Скажите, в сердце Вашем
      есть секрет?
      И только я один, наказанный поэт,
      Все формулы души опять понять не в
      силах…
      Простите.
      Ваше сердце бередя,
      Я затолкал любовь в рифмованную
      строчку.
      Над птицами страниц всю душу отведя,
      Я ставлю прозаическую точку.
      Уважаемая Светлана! Я думаю, что Вы своим чутким сердцем догадаетесь, кто автор этих строк? А если нет…»
      Подписи не было. Но Игорь сразу же узнал руку поэта-любителя. Ошибка исключалась. Дошло до стихов- значит, дело гораздо серьезней, чем мог предполагать Игорь. «Эх, дружище!»
      – И вы не знаете, кто автор этих посланий? – осторожно спросил Игорь, возвращая записки.
      – Не-ет, не знаю, – каким-то присмиревшим голосом ответила Светлана и внимательно посмотрела на Игоря.
      – Даже не подозреваете? – продолжал допытываться Мартьянов, с сожалением отмечая, что о любви Митрича Светлана действительно даже не догадывается, вернее, не хочет догадываться. Судя по всему, Волков ей безразличен.
      – Мне почему-то казалось, что это вы писали, Игорь Николаевич, – тихо сказала Светлана и опустила голову…
      Игорь нахмурился, – только этого еще не хватало, – и резко ответил:
      – Да было б вам известно, я не пишу стихов.
      – Значит, не вы?-горько вздохнула Светлана. – А кто же тогда? – проговорила она, словно раздумывая вслух.
      – Не знаю, – схитрил Игорь, – но если вам это необходимо знать, я постараюсь отыскать поэта.
      Светлана несколько секунд тупо смотрела на бумажки, зажатые в кулаке, затем упрямо проговорила:
      – Значит, не вы. Ошиблась. Ничего особенного не произошло – я часто ошибаюсь, Игорь Николаевич! Ну да хватит! Расхныкалась, – прервала она себя, – хныкалка, – и, круто повернувшись, Светлана побежала к бригаде.
      Игорь посмотрел ей вслед и покачал головой:
      «Сумасшедшая какая-то! Вобьет себе в голову черт знает что и сходит с ума! Или я чего-нибудь не понимаю?!»
      Игорь тряхнул головой, словно собираясь этим движением отогнать прочь мысли, не относящиеся к работе, и тоже направился к монтажникам. С ребятами он всегда чувствовал себя лучше.
 

 
      Солнце взобралось на такую высоту и так немилосердно жгло, что трудяга-термометр поспешил спрятаться в тень, не забыв показать при этом + 35! Это в тени. А если с глазу на глаз со светилом?
      – Мамоньки-девоньки, – жалобно пропищал Лукьяненко, – неужто быть нам заживо поджаренными ?
      – Брось хныкать, – отмахнулся от него Олег Синельников, – ешь лучше, а то ноги протянешь.
      Но хорошо сказать другому – ешь. Олег и сам больше вилкой тыкал в миску, чем ел. При такой жаре окрошечку бы со льдом, а не стандартный гуляш.
      – Олежек, – не унимался Жора, – ну придумай что-нибудь. Ты же мастер находить выходы.
      Но искать выход на этот раз Синельникову не пришлось. Мартьянов сам нашел его.
      – Вот что, хлопцы, – Игорь с неодобрением посмотрел на солнце, срывающее распорядок дня, – часика четыре отдохнем, а как спадет зной, наверстаем упущенное. Согласны?
      Края палатки приподняли, и создалась естественная вентиляция. Монтажники улеглись на кровати, и направленный ветерок заскользил по лицам, по голым животам. Дышать сразу стало легче. Но все равно не хотелось двигаться, разговаривать, даже думать не хотелось.
      Поэтому не прошло и пятнадцати минут, как парусиновые стены палатки закачались от дружного храпа. Один Лукьяненко не мог уснуть. Он полежал с полчаса, потом вдруг вскочил с кровати, достал из тумбочки зеркало и стал что-то мудрить со своим лицом .
      – Ты что? – лениво спросил Синельников, приоткрывая один глаз.
      – Не люблю массовые мероприятия, – презрительно проговорил Жора, – буду проводить свободное время по своему вкусу.
      – А-а, – промычал Синельников, – ну, действуй тогда, – и, повернувшись на другой бок, тотчас уснул.
      Но спать ему пришлось недолго. Вдруг с той стороны, где находилась палатка Скрипичкиной, раздался крик. Дикий крик перепуганного человека.
      Все вскочили со своих кроватей и прислушались. Кричала Светлана. Монтажники все как один ринулись на помощь. Митрич, делая бешеные скачки, достиг палатки первым.
      Светлана, вся съежившись, закутанная в простыню, сидела на кровати и всхлипывала. Ее била мелкая дрожь.
      Увидев Митрича, она вцепилась в его руку.
      – Что с тобой? – испугался Волков.
      – Не… не знаю, – ответила Светлана и еще крепче сжала руку Волкова.
      Палатка стала наполняться людьми.
      – Что же все-таки случилось, Светочка? – Волков, сам того не замечая, гладил волосы испуганно вздрагивающей девушки.
      – Говори, говори, – подбодрил ее Мартьянов.
      – Светлана обвела взглядом настороженные лица ребят и всхлипнула. Я легла отдохнуть… Только задремала, и вдруг входит – страшный, с бородой длинной такой…
      – Хоттабыч, наверное, прилетал, – высказал предположение Сафонов.
      Гена стоял слишком близко к Волкову, и тот успел ткнуть его кулаком в бок за неуместную шутку.
      – …подошел ко мне и палкой стал щекотать
      пятки.
      – Приснилось, – засмеялся Мартьянов.
      – Нет, не приснилось, – упрямо тряхнула головой Светлана, – у него еще и усы были огромные, я хорошо запомнила.
      – Портрет Зозули, – снова вставил слово Сафонов.
      На него шикнули, и он замолчал.
      – … я вскочила, а он сказал – «хурды-мурды – рыжие морды» и исчез.
      Мартьянов не знал, что и думать. Какое принимать решение.
      – Вот что, – наконец сказал он, – ты, Волков, подежурь здесь. Пусть Светлана успокоится. А мы пойдем. Всем нам тут нечего делать..
      «Приснилось, – решил он про себя, – насколько я знаю, чудес на свете не бывает».
      – Игорь Николаевич, – окликнул его Синельников, когда они вышли из палатки Скрипичкиной, – можно вас на минуточку?
      – Да. Что такое?
      – Скрипичкиной не приснилось, – зловещим шепотом проговорил Синельников.
      – Ты откуда знаешь?
      – Сам видел этого домового.
      – Где?
      – Только что у нас в палатке.
      – Что же ты молчал?-воскликнул Игорь.
      Олег подошел вплотную к Мартьянову и что-то тихо ему сказал.
      – Не может быть! А доказательства? Чем ты можешь это подтвердить?
      – Вам еще и доказательства нужны? – усмехнулся Олег. – Давайте пройдем к себе в палатку, может быть, он снова появится. Далеко он уйти не мог. Согласны?
      – Согласен.
      Мартьянов с Синельниковым вошли в палатку и легли на свои кровати. Ждать им пришлось недолго.
      Устало опираясь на суковатую палку, к палатке Скрипичкиной шел сгорбленный старик. Его длинная волнистая борода отливала белизной. Резко выделялся неестественно длинный нос, В руках у этого странного субъекта была внушительных размеров коробка. На черной коробке белый крест и какая-то надпись. Когда старик приблизился к палатке, Игорь и Олег сумели прочитать надпись – «АТОМИС БОМ-БАС».
      – Пусть заходит, – шепнул Мартьянов Синельникову, – его Митрич там встретит.
      – Что ты, – не поддержал его Олег, – этого допускать нельзя. Будет мировой скандал.
      Старик внезапно остановился и настороженно стал прислушиваться. Несколько секунд он напряженно вглядывался в сторону «командирской» палатки и… неожиданно пустился наутек.
      – Спугнули! – воскликнул Синельников.- Говорил , надо тише.
      Притворяться было бесполезно. Заговорщики вскочили с кровати и бросились вдогонку.
      Догнали они старика метрах в трехстах от палаток: несмотря на преклонные годы, старик бегал , как Владимир Куц в расцвете своего таланта.
      – Стой! – закричал Мартьянов. – Кто такой?
      Видя бесцельность бегства, старик остановился. Подбежал Синельников и внимательно посмотрел на физиономию «деда».
      – Так и есть, – сказал он торжественно, – заслуженный артист республики… Простите, забыл фамилию.
      «Артист» молчал и только тяжело дышал – чувствовалось отсутствие постоянных тренировок.
      Игорь двумя пальцами потянул «старика» за бороду. Борода легко отделилась.
      – Пакля? – спросил Игорь, как будто это было так важно.
      – Пакля, – подтвердил Жорж.
      – Здорово! – восхитился Игорь.
      – Ничего, – сдержанно похвалил себя Лукьяненко.
      – Я тебе дам « ничего »! – нахмурился Игорь.
      – Ему Митрич и без вас даст, – усмехнулся Синельников, – за Скрипичкину он из Жорки настоящего старика сделает, век будет
      кашлять и кланяться медицине.
      – Волкову бы не надо говорить, – попросил Жора.
      – Это почему же ? Боишься ?
      – Нет… Но все же..
      – Предусмотрительность – качество завидное, – подковырнул Олег, – а раньше ты о чем думал? И с чего это тебя вдруг в старики
      потянуло? Молодость надоела? И оделся, как на Северном полюсе. А сам кричал: «Жара, жара, работать невозможно».
      – Искусство требует жертв, знаете такое изречение? Вот я и страдаю,-вздохнул Жора.
      – Деятель, – хмыкнул Синельников, – артист-на летчик…
      – Вот видите, – Жора повернулся к Игорю, – опять не верит.
      – Чему не верю? – насторожился Синельников.
      – Что артист из меня получится. Вот я и решил доказать…
      – Сообразил, – расхохотался Олег.
      – Мальчишка ты еще совсем, – удивился Мартьянов, – честное слово, мальчишка. Ребенок. – И, обращаясь к Синельникову,
      добавил: – А ты тоже хорош, разве над мечтой можно смеяться!
      – Да ведь мы…
      – И не оправдывайся, – перебил его Игорь, – виноват. Теперь надо исправлять положение. Для начала поступим так: ни слова Волкову. Раз.
      – А что – два? – заинтересовался Лукьяненко.
      – А что два, ты потом узнаешь. Я еще с тобой завтра поговорю как следует. А сейчас иди отдыхай. Набирайся сил. Рабочий день еще впереди.
      … Не «завтра», а только через неделю между Лукьяненко и Мартьяновым состоялось продолжение разговора на артистическую тему.
      – А все-таки здорово у тебя тогда получилось! – сказал Мартьянов. – Умеешь перевоплощаться.
      По правде говоря, Лукьяненко ждал сейчас разноса в пух и прах, а тут вроде получается, что начальник и нахваливает еще. Случайно, не подвох? Надо быть осторожным.
      – Не думал я, что Скрипичкииа такая нервная, – на всякий случай стал оправдываться Лукьяненко, – больше не буду, Игорь
      Николаевич.
      – И не надо, Жора. Ну ее к монаху, эту девицу, – с ней, кроме горя, ничего не наживешь. Ты бы лучше самодеятельностью занялся.
      – Какой самодеятельностью? – удивился Лукьяненко. – Уж не Олег ли Синельников собирается петь? Так ему лучше в цирк идти,
      тяжести поднимать.
      – При чем тут Олег. В нашем подшефном колхозе самодеятельность надо подтянуть. Не клеится у них что-то.
      – Кто меня туда пустит? !- оторопел Жорж. Такого поворота событий он, конечно, не мог ожидать.
      – Как кто! – небрежно ответил Игорь, как будто ничего неожиданного не произошло, а без слов все ясно. – Наша бригада может тебя туда направить. Поможешь колхозникам?
      – Не знаю, – ответил Лукьяненко , и с его лица исчезла скептическая улыбка. За долгие годы он сейчас впервые задумался над ответом. – Не знаю, дело серьезное. Как бы сказать, ответственное.
      – Конечно, ответственное. Но ребята тебе верят. Кстати, это инициатива Синельникова. Знаешь такого? – улыбнулся Игорь.
      Но Лукьяненко не спешил с ответной улыбкой. Он был серьезен сейчас как никогда.
      – А с работой как? С трудовой повинностью? – Жора вопрошающе посмотрел на Мартьянова.
      – Работа от этого не остановится. Да за одного тебя Зозуля обещал мне пять человек дать, – засмеялся Мартьянов, – бизнес, как ты выражаешься. А что касается трудовой повинности, то мне кажется, что для начала ты поработал неплохо. Удовлетворительно даже, можно сказать. Да что ты мне о какой-то повинности
      говоришь, – вдруг разозлился Игорь. – Можешь заявление писать «по собственному желанию» – освободим, и перейдешь на другую работу. Через месяц домой едем, – сказал Мартьянов, уже успокоившись, – надо доказать колхозникам, на что способны горожане, пусть у них останутся о нас только хорошие воспоминания. По рукам?!
      – Ну что ж, я согласен, Игорь Николаевич.
      Так Георгий Лукьяненко, неожиданно для всех и прежде всего для самого себя, стал руководителем кружка художественной самодеятельности в колхозе «Гигант».
 

 
      В своем поношенном костюме, в стоптанных яловых сапогах Пастухов был похож на охотника, рыболова, геолога, на кого угодно, но только нe на начальника крупной энергосистемы. Прожаренный солнцем соломенный бриль и двустволка, которую Пастухов прихватил с собой на всякий случай, – «может, косой подвернется», – довершали сходство.
      Но разговоры Пастухов вел совсем не охотничьи, и было ясно, что приехал он на Маракуг совсем не случайно, и что, по крайней мере в ближайшие дни, зайцы могут быть спокойны за свою судьбу.
      Не случайно, по-видимому, вместе с Пастуховым приехал и Зозуля. Зозуля по своему обычаю всегда вступал в разговор первым.
      – Нет, не хочет он, – кивок в сторону Мартьянова, – принципиально приезжать в наш колхоз. Ни огурчики, ни сметанка, ни кефаль, ничто его не интересует.
      – Приедем, обязательно приедем, – заверил его Игорь, – вот Жора подготовит соответствующую программу – и приедем.
      – С Лукьяненко вы здорово придумали, – вмешался Пастухов, – если у парня действительно талант, то с нашей стороны было бы неразумно закапывать его в землю.
      – А мне помнится, что кто-то говорил: «землю надо заставить их копать», – съехидничал Мартьянов.
      – Ох и ехидные же вы все здесь, Игорь Николаевич! Не языки, а бритвы обоюдоострые.
      – Кто «все»? – полюбопытствовал Игорь. – Ты, – пояснил Пастухов, – Синельников… Встречает он меня сегодня и говорит: «В самый раз приехали, Илья Матвеевич». – «А что, говорю, заминка у вас в чем-нибудь?»- «Да нет, говорит, план, слава богу, выполняем, а вот зайцы о вас беспокоятся, где, говорят, товарищ Пастухов? Почему он не едет? Мы уже вполне в теле, и отстрел на нас разрешен».
      – Это он намекает на то, что вы обещали давно приехать и не захотели, – расхохотался Игорь.
      – Не мог, – уточнил Пастухов.
      – Насчет подковырки они мастера, – улыбнулся Зозуля, – вот и у меня такой же…
      – Это кто же? – покосился на него Мартьянов,
      – Да Жорка! Кто же еще?
      – Ах, Лукьяненко!
      – Ничего, талантливый парнишка, – вздохнул Зозуля, – разворачивается. Вы еще свою повариху подкиньте ему в помощь, и будет полный порядок.
      – Светлану? – удивился Игорь,-Да зачем она вам нужна? Уверяю вас, в самодеятельности она ничего не смыслит. И вообще, особа с норовом. Она вам покажет самодеятельность! На что у нас ребята молодцы, и то ничего поделать не могут.
      – Как ничего?! – вскинул на него глаза Пастухов.
      – Ну, не совсем ничего,-смутился Игорь,- обеды она готовит как будто неплохо, правда, с помощью Волкова, но все же… Хандрит что-то часто…
      – Тут любой захандрит , – вступился за Светлану Пастухов, – одна целый день вертится у котлов… Тоска!
      – А так она девушка не плохая, – неожиданно сказал Игорь, – и правильно сделали, что вовремя вырвали ее из омута. Пусть сама
      увидит и убедится, что это еще не весь свет, что виден из ее окна.
      – Вот видишь, – засмеялся Пастухов, – об этом я тебе тогда и говорил. Помнишь?
      – Помнить-то я помню. А не повторится ли с ней все сначала, когда она вновь попадет в город? – высказал сомнение Игорь.
      – Не знаю, – задумался Пастухов, – все зависит от обстоятельств. Но не такая уж она испорченная девушка. Это мы сразу поняли и
      поэтому направили ее в вашу бригаду, а не в специальные поселения для злостных тунеядцев. Одно это говорит за то, что мы…
      – Кто мы? – встрепенулся Игорь.
      – Депутаты горисполкома, партийная организация сетевого района, ваш секретарь комсомольской организации…
      – Синельников?!
      – Да, Олег. Между прочим, это ему принадлежит инициатива направить имеено их и именно в вашу бригаду.
      – Не может быть! – воскликнул Мартьянов.
      Но на этот возглас Пастухов ничего не ответил, только улыбнулся краешком губ, и Игорь понял, что это очень даже может быть.
      – Ну и дела! – крутанул головой Игорь.
      – Так отдаете девушку в наш колхоз? – вмешался Зозуля, – видимо, ему не терпелось выяснить этот вопрос.
      – Так я ж сказал уже, – начал Игорь, – что она в самодеятельности не смыслит.
      Но Зозуля не дослушал Мартьянова.
      – По правде говоря, для меня это совсем не важно. При такой красоте ей самое подходящее место в нашей самодеятельности.
      – Это почему же? – удивился Пастухов.
      – Поясню, – покрутил усы Зозуля. – Наши хлопцы хоть и сельские, но в красоте разбираются не хуже городских. Сейчас у нас как
      обстоит дело: а кружки чуть ли не силой тащить приходится, а появись у нас такая красотка, хлопцы сами скопом повалили бы на сцену. Вот что значит для нас ваша Светлана Ивановна.
      – Ну и председатель! – тряхнул головой Мартьянов. – Из всего умеет выгоду извлечь!
      ~ Да, он такой, – подтвердил Пастухов, – из-за его выгоды и я сюда приехал.
      – Вы? – насторожился Мартьянов.
      – Будем на ходу пересматривать проект, – ответил Пастухов, переходя на деловой тон, – межколхозную электростанцию в Клиновке решили не строить.
      Услышав такие слова, Игорь прямо-таки оторопел. Ведь, собственно говоря, от межколхозной электростанции и нужно было подать напряжение в колхоз «Гигант».
      – Как же так! Столько средств затрачено. Интервью во все газеты давали! – воскликнул Игорь.
      – Насчет интервью ты правильно заметил. Интервью мы давать научились, – усмехнулся Пастухов. – А вот насчет межколхозной электростанции ни разу не задумались. А Зозуля задумался и говорит, что деньги, вложенные в ее строительство, и за сто лет не вернешь.
      – Узнаю «методу» председателя колхоза, – съехидничал Мартьянов, – он на все способен. Может, он и выполненные работы откажется оплачивать? А?
      – И откажусь, – рассмеялся Зозуля, – чего я вдруг за клиновского председателя расплачиваться буду? Тоже мне, нашли богатого
      дядьку!
      – Ну, это вообще черт знает что! – развел руками Игорь.
      – А ты не кипятись раньше времени, – улыбнулся Зозуля. – Ишь, конь-огонь. За выполненные работы выставим счет Кондратенко, председателю колхоза «Путем Ильича». А от Клиновки до «Гиганта» линию тянуть нет необходимости. Таковы дела на сегодняшний день. Уразумел?
      – Ах, так, – успокоился Игорь,-ну и пусть еще лет пяток посидят без электричества, зато на колхозную сберкнижку еще с десяток тысяч можно положить. Вот это я уразумел!
      – Ничего-то ты не уразумел, – Зозуля с удовлетворением крутанул ус, – от электричества нас сейчас палкой не отгонишь.
      – Игорь Николаевич, что ты скажешь насчет использования высоковольтной линии в сто десять тысяч вольт? – неожиданно спросил Пастухов. – Если мне не изменяет память, эта самая линия проходит в трех километрах от «Гиганта»?
      – В трех, – подтвердил Мартьянов, – только, на мой взгляд, использовать ее сейчас нет смысла. Дороже обойдется. Подключим мы, допустим , к линии трансформатор , – стал развивать Игорь свои мысли , – затратим огромные деньги , а в результате девяносто процентов его мощности , да что там девяносто, девяносто девять процентов будет гулять по степи холостяком ! Вот и думайте : выгодно или нет ?
      – А если маломощный трансформатор ? С учётом потребления электроэнергии одни колхозом , тогда есть смысл ? – продолжал допытываться Пастухов .
      – Смысл есть , а трансформаторов нет , – скаламбурил Игорь , – промышленность ещё не освоила выпуск маломощных трансформатов под высокое напряжение.
      – Насчёт опыта свердловчан слыхал ? – ехидно спросил Зозуля .
      Игорь улыбнулся . О выпуске свердловчанами высоковольтных трансформаторов Зозуля узнал от него , Игоря Мартьянова. Как тут не улыбнуться ?
      – Кажется , слышал , – хмыкнул Игорь , – но это на сегодняшний день только в пределах одной Свердловской области !
      – Правильно , – подтвердил Пастухов . – Но ты на эту тему лучше с Сергеем Фёдоровичем потолкуй . О любопытных вещах расскажет .
      Зозуля только и ждал этого сигнала.
      – Понимаете , Игорь Николаевич , – в председательских глазах появился хитрый бес , – закупил я недавно у свердловчан дешёвую передвижную подстанцию , в аккурат такой мощности , какая нам нужна . Надо будет её быстрей до дела приспособить . Как на ваш просвещённый взгляд , хороша штучка ?
      Зозуля говорил о приобретении подстанции так, словно хвастался необыкновенно жирным гусем, случайно купленным на рынке.
      – Как же вам удалось достать такую уникальную вещь?-искренне удивился Мартьянов.
      – Очень просто. Убедил свердловчан, что их опыты будут неполными, если не проверить их в крымских степных условиях.
      – И что же?
      – Продали. Почти задаром – по себестоимости. Обещал только их ежемесячно информировать о работе механизмов. Что ж, буду писать, – притворно вздохнул Зозуля, – за науку и пострадать можно.
      – Неплохо получилось вроде, – сдержанно похвалил Игорь.
      – Совсем хорошо! – тотчас откликнулся польщенный похвалой председатель. – Социализм – это учет. Фразу эту не только полезно знать, но и уметь применять в жизни. А теперь такой вопрос, Игорь Николаевич…
      Игорь ответил на вопрос. Еще на много вопросов пришлось ответить ему.
      Треугольник Пастухов-Зозуля-Мартьянов решал хозяйственные и технические вопросы. Вопросы экономики страны.
 

 
      Пастухов ел гуляш и нахваливал:
      – Чудесно! Великолепно! Восхитительно!- Казалось, что он дает оценку не гуляшу, а по меньшей мере первой атомной электростанции.
      И, обращаясь непосредственно к Игорю, с иронией произнес: – Теперь я понимаю, почему вы не спешите с окончанием строительства линии. Солнце, воздух и такие гуляши… Нет, определенно я бы и сам не стал спешить…
      – Правда? – воскликнула Светлана, внимательно следившая за разговором.-Вы серьезно? Вам понравился ужин?
      Пастухов тотчас повернулся к девушке.
      – Бог свидетель, Светлана Ивановна, такой гуляш я ем впервые в жизни. Да неужели мой аппетит не говорит об этом?!
      Светлана победно взглянула на Игоря, «мол, вот что говорят знающие люди», а Пастухов продолжал:
      – Обязательно возьму у вас рецепт приготовления. Привезу его своей жене и скажу: учись! Дадите рецепт?
      – Это же просто, Илья Матвеевич, – смутилась Светлана, – я и сама не знала, Гриша научил…
      – Что за Гриша? Это еще кто такой? – Бровь у Пастухова приподнялась.
      – Волков. Разве вы его не знаете?
      – А-а-а , Митрич. Замечательный парень, золотые руки, но у него так не получится, уверяю вас. Ученик всегда превосходит своего учителя. Закон жизни.
      Игорь взглянул на Пастухова – подшучивает или серьезно? Но на лице начальника ничего прочесть было нельзя. «Наверное, серьезно», – решил Мартьянов. Он давио заметил в Пастухове такую черту: интересоваться абсолютно всем – тунеядцами и проблемой озеленения улиц, международной валютной таблицей и охотой на зайцев, колхозной самодеятельностью и, вот сейчас, гуляшом.
      – Для этой цели лучше всего подходит баранина… – раскрывала Светлана «секреты» походной кухни. Она села напротив Ильи
      Матвеевича, и Пастухов весь обратился в слух. – Мясо режется кубиками и обжаривается с жиром…
      – А лук?! – спросил нетерпеливо Пастухов. – Я люблю, чтоб луку было побольше.
      – Лук потом. Вначале мясо нужно залить горячим бульоном, добавить томат-пюре, потушить час-полтора, а вот тогда-то можно класть и лук, репчатый, рубленый…
      Мартьянов с интересом прислушивался. Оказывается, приготовить простейший гуляш, которым Светлана пичкает их чуть ли не каждый день, тоже наука. И он уже с гораздо большим уважением стал тыкать вилкой в тушенное по всем законам мясо. И работа поварихи стала ему казаться более значительной. Ведь сказал же кто-то, кажется, Наполеон: «Путь к сердцу солдата лежит через его желудок». Стало быть, желудок играет не последнюю роль в любом деле.
      Чем черт не шутит, возможно, часть процентов перевыполненного плана корнями уходит в Светланин котел?!
      И Мартьянов, съев гуляш, сказал:
      – Спасибо, Светлана Ивановна, ужин сегодня действительно превосходный. А на завтрак приготовьте, пожалуйста…
      Скрипичкина, Пастухов и Мартьянов еще сидели за столом, ведя гастрономические разговоры, когда показался Олег Синельников. Одет он был по-праздничному. Кремовая, в чуть заметную елочку, рубашка приятно контрастаровала с темно-синим цветом брюк. Наваксенные «стиляжьи» полуботинки таинственно поблескивали. Столь же таинственно он спросил, обращаясь к Мартьянову:
      – Какой сегодня день?
      – Суббота, – ответил вместо Игоря Пастухов.
      – Правильно,-подтвердил Синельников.- Что мы делаем в субботу?
      – По-видимому, отдыхаете, – пожал плечами Пастухов.
      – Правильно, – снова подтвердил Олег, – по субботам мы всегда выезжаем отдыхать.
      – И на здоровье, – сказал Пастухов.
      – Требуется машина,-сказал Синельников.
      – Машины нет, – вмешался Мартьянов, – Илью Матвеевича надо подкинуть на вокзал. Так что..
      – Нас ждут в колхозе, там же сегодня концерт художественной самодеятельности, – перебил Синельников, – Жора просил обязательно быть.
      – И танцы, – умоляющим голосом продолжила Светлана, обращаясь прямо к Пастухову, – Лукьяненко говорит, что у них по субботам всегда танцы.
      – Лукьяненко говорит, значит, все правильно, – засмеялся Илья Матвеевич, – лично я против танцев ничего не имею, – и,
      повернувшись к Мартьянову, таким же жалобным, как у Светланы, голосом попросил: – Игорь Николаевич, разреши, суббота ведь…
      – А вы? Вы же сами говорили, – Игорь провел ладонью по горлу, – вот так вам надо быть сегодня в Евпатории.
      – Я говорил? – притворно удивился Пастухов. – Я говорил, к утру надо быть. Ты меня просто не понял.
      – Может быть, – усмехнулся Игорь и закричал, повернувшись в сторону палатки, – Гена! Сафонов!
      – Чего?! – тотчас откликнулся Сафонов.
      – Заводи машину! Едем к Зозуле.
      Подпрыгивая, несется по степной дороге автомашина. Свет фар вспугивает зайцев, и те сломя голову несутся сами не зная куда. Шум двигателя пугает все живое: торопливо улетают степные журавли, недовольно покряхтывая, как сварливые тещи; из-под колес вылетают хохлатые жаворонки, устроившие ночлег прямо в пыли дороги.
      – Улю-лю-лю, – несется им вслед из кузова, – держи, лови, хватай за хвост. За хвост, говорю, держи!
      В кузове гомон и смех – марьяновцы едут в колхоз. На танцы! На концерт художественной самодеятельности! На Жоркин концерт!
      – Посмотрим, посмотрим, что он там натворил, – смеется Мартьянов, – если плохо, то назад заберем.
      – Так его Зозуля и отпустит! – отвечает ему Олег Синельников, – наш Жорка теперь деятель культурного фронта. Зозуля держится
      за него обеими руками.
      – Обеими руками, говоришь? Это хорошо. Так и надо. Пусть знают севастопольских монтажников!
      Синельников ему на это ничего не ответил и, наклонившись к окошку кабины, прокричал:
      – Светлана! А ну – песню!
      – Что?! – высунулась из кабины Светланина голова.
      – Запевай, говорю.
      Скрипичкина не стала отказываться запевать, так запевать:
      Огней так много золотых
      На улицах Саратова.
      Парней так много холостых,
      А я люблю женатого…
      Синельников сморщился, как от зубной боли. Ну и певица! Ну и голос – отрава!
      – Светлана!
      – У? – прервалась Скрипичкина «на любви к женатому».
      – Ты когда-нибудь в своей жизни пела? – старался перекричать шум мотора Олег.
      – В школе. В хоре. А что?
      – Вот и подожди. Когда запоем хором, тогда и вклинишься. Поняла?
      – Ну и пожалуйста, – надулась Светлана.
      – Митрич! Давай!
      И поплыла над степью песня…
      Вырос парень крепкий душой,
      Едет парень в город большой…
      – Подхватывай!
      Ты, брат, молод, кровь – как вино.
      Счастье в руки всем нам дано…
      Слушает песню маракутская степь. Звонкую. Задорную. Не успела она отзвучать, как хор, не сговариваясь, подхватил знаменитую «Тачанку-ростовчанку, все четыре колеса». Песня сменяет песню. Тут и «Удар короток, и мяч в воротах», и «Ехал я из Берлина», и «Севастопольские улицы вечерние», и… Да разве все песни можно перечислить!!
      А спидометр на машине продолжает наматывать километры. Зайцы в страхе мечутся по степи. Вот бы сейчас сюда Пастухова с его ружьем! И снова из-под колес в темень ночи взлетают короткопалые жаворонки (бедные пташки, не дают им спокойно подремать!), и снова в кузове гомон и смех – молодость ищет раавлечений, молодость едет веселиться.
      … Наверное, за всю историю своего существования клуб не вмещал сразу столько людей. Сегодня здесь танцы, концерт и снова танцы. Танцы без ограничения времени. До упаду! Так могут танцевать только в сельских клубах. Куда там нашим облегченным городским танцулькам до деревенского размаха! Разве могут выдержать сравнение городские танцпятачки, где «мероприятие» полностью заканчивается в 23-00, с настежь распахнутыми дверьми колхозного клуба?! Нет, конечно. Монтажники сразу же по достоинству оценили это. Работать так работать, а танцевать так до утра.
      Светлана не давала своим ногам ни минуты отдыха; казалось, что сегодня она хочет оттанцевать за целый месяц. И в этом ей шли навстречу – в партнерах недостатка не было. На зависть деревенским красавицам, Светлану ни на минуту не оставляли в покое. То и дело слышалось:
      – Светлана Ивановна! Разрешите! Этот вальс вы обещали мне.
      – Следующ.ий танец за мной! Не забыла, Светочка?
      – Жо… то есть Светка, сбацаем?
      Светлана внимательно оглядела Жорку с головы до ног и небрежно проронила:
      – С тобой не буду, не заслужил еще, товарищ худрук.
      – Ну и не надо! Не больно и хотелось, – обиделся Лукьяненко и, поправиз «бабочку», с независимым видом отошел в сторону.
      Скрипичкиной не дают скучать. Нет, что бы кто ни говорил, но много значит на сегодняшний день красивая внешность!
      Игорь с Зозулей стоят у бочонка с пивом и ждут, когда освободятся кружки, захваченные более предприимчивыми монтажниками.
      В ильф-петровские времена пиво выдавалось «только членам профсоюза», а сегодня этот напиток пили в первую очередь на правах гостей монтажники да Зозуля, которому сделали исключение как председателю колхоза.
      Впрочем, местные хлопцы не особенно страдали от этих ограничений. Колхоз «Гигант» был зажиточным, и почти в каждом доме было вдоволь наварено своего пива.
      Вот Зозуля ухитрился завладеть кружками, и Игорь получил возможность оценить напиток по достоинству.
      – А ничего, – похвалил он, – напоминает рижское.
      – Лучше, уверяю тебя, лучше!-воскликнул Зозуля. – Ты пей, пей. В Севастополе такого пива не бывает. Сами варили.
      Пил Игорь пиво и сдержанно похваливал. Похваливал и наблюдал за Волковым. «Эх, Гришка, Гришка!»
      А великан, ничего не замечая, прислонился к стенке и следил за Светланой. В его взгляде скользила ничем не прикрытая ревность.
      Говорят, что ревность на данном историческом этапе является пережитком проклятого прошлого, а вот сейчас тень прошлого витала над вполне современным человеком и скалила зубы. Митрич ревновал в открытую (вот что значит не посещать лекций на морально-этические темы!).
      Светлана держала себя со всеми ровно, и, на Игорев взгляд, поводов для ревности у рыжего «мавра» не было.
      Мартьянов взглядом отыскал Скрипичкину и внимательно посмотрел на нее. Скрестились взгляды, и Светлане сразу же сделалось жарко, должно быть, от выпитого пива и танцев. А может быть, и не от пива, потому что никто не видел, чтобы она его пила.
      Встретились взгляды и тотчас разошлись. Светлана небрежно повела плечами, – дескать, нечего за мной наблюдение вести.
      «Чего это она, – подумал Игорь, – неужели рассердилась на меня за что-нибудь? По-моему, за последнее время у нас никаких столкновений не было. Ничего не понимаю!»
      – О чем задумался, Игорь Николаевич? – ворвался в мысли Зозулин голос. – Выпьем еще по кружечке, чтоб дома не журились, и, пожалуй, можно один разок станцевать. Да,
      можно!
      Зозуля допил пиво, крутнул ус и помчался к Светлане.
      – Пожалуйста, танго! – попросил он баяниста.
      На полуноте оборвался вальс, и раздались звуки замедленного танго – персональная просьба председателя колхоза.
      – Разрешите, – Зозуля остановился перед Скрипичкиной.
      – Пожалуйста, – протянула ему руку Светлана.
      Танго – единственный танец, в котором Зозуля умел кое-как передвигать ноги, и этот танец он хотел станцевать с некоронованной королевой вечера Светланой Скрипичкиной.
      Конферанс вел Жора Лукьяненко. Он с завидной непринужденностью держался на сцене. Его нисколько не смущали сотни глаз, устремленных на него. Было ясно – он рожден для эстрады.
      – Бетховен. «Крейцерова соната», – объявил он. – Исполняет на скрипке тракторист Гоша Сапегин. Партию фортепьяно ведет агроном Петр Дмитриевич Машаркин.
      Сапегин выходит на сцену и неумело раскланивается. На его лице написаны робость и смущение. Жора подбодряет его взглядом.
      Но вот смычок коснулся струны, и словно порывистый ветер ворвался в зал-. Страстная, полная мужества музыка наэлектризовала людей. На секунду застонала скрипка, словно умоляя о чем-то, и снова маршевый победный взлет. Мелодия скрипки привольно разливается по залу, за ней повторяет мотив фортепьяно. Бурные вспышки и мимолетная грусть – все воплощено в «разговоре» двух инструментов.
      – До чего замечательно, – шепчет на ухо Волкову Гена Сафонов, – прямо-таки артист…
      – Отвяжись,-бросает Волков односложно.
      Музыка расстроила его. Да и Светлана сидит рядом с Игорем, это тоже не ускользнуло от его взгляда. Будет после этого хорошее настроение!
      А музыка продолжает петь о жизни, о счастье, о радости всего земного.
      Музыкантам хлопали долго – ладоней не жалели. Гоша Сапегин засмущался и, кивнув торопливо головой, покинул сцену. Это было первое в его жизни публичное выступление, и; он еще не привык к аплодисментам.
      – Минуточку внимания, – Жора поднял руку и подождал, когда установится тишина. – Даю справку. Гоша Сапегин заканчивает
      десятый класс вечерней школы. Тракторист по специальности, скрипач по призванию. В нашем колхозе все свое. Свои музыканты и свои поэты, свои композиторы и свои лекторы…
      – Жора, – протяжным голосом спросил Машаркин, вставая из-за фортепьяно, – при чем же тут лекторы?
      – Как при чем?! – повернулся к нему Лукьяненко. – Свой лектор в колхозе просто таки необходим. Как, Сергей Федорович, поддерживаете идею насчет лектора? – обратился Лукьянеико к сидящему а зале Зозуле.
      – Поддерживаю, – ответил председатель колхоза, хотя и не сообразил еще, для чего колхозу собственный лектор. «Ну уж наверное Жорка что-нибудь придумал».
      – Вот видишь, – обрадовался Лукьяненко, – все за.
      – А-а-а, понимаю, – поднес палец к голове Машаркин, – это для того, чтобы мы умели не только слушать лекции, но и понимать?
      – Совершенно верно. Это просто необходимо. Помнишь, как нам недавно читали лекцию- «Мораль и эстетика»?
      – Помню, конечно.
      И Машаркин, надев на нос пенсне, менторским, тоном произнес:
      – Товарищи члены общественного коллектива, именуемого колхозом! Чтобы рассмотреть данный вопрос с точки зрения диалектики, то диалектическая концепция анализа, в связи с примитивной эстетикой, будет являться идейной базой данного вопроса. Итак, товарищи члены общественного коллектива…
      Зал вздрогнул от хохота. Машаркин снял пенсне -и спрятал его в карман.
      – Вот так, примерно, нас просвещал городской лектор.
      – Но наш сторож, дед Кузьма, ему тоже здорово ответил, – улыбнулся Лукьяненко а отыскал глазами деда.
      – Что дед Кузьма?! – прокричал с места сторож и заерзал на стуле.
      – Я говорю, правильно вы тогда выступили, – через головы сидящих повел с ним разговор Жора.
      – Что я ему сказал? – насторожился дед.- Я ж ни на какой лекции не был.
      Но зрители уже не слушали деда Кузьму и торопили Лукьяненко. Что он там сказал?!
      Лукьяненко откашлялся и скрипучим голосом деда Кузьмы произнес:
      – Товарищи! Оно пошто поди конешно, ежели дескать, так сказать. В самом деле почему? То оно не што – либо как, и не как – либо што, а то случись иное дело и – пожалуйста. У мене – всё. – Вот что сказал наш дед Кузьма. Выступил не хуже городского лектора.
      И снова не может успокоиться зал. А дед Кузьма тычет в сторону сцены пальцем и, смеясь, кричит:
      – Ах шельмец! Поддел-таки деда.
      – Здорово! Волков, верно здорово? – спрашивает Сафонов.
      Волков мычит в ответ что-то невразумительное.
      – Митрич, Митрич…
      – Да замолчишь ли ты наконец! – Волков ткнул Генку кулаком в бок, и тот с недовольным видом отодвинулся подальше.
      «Не иначе, как с ним что-то стряслось, – думает про себя Сафонов, – на глазах испортился человек».
      А Лукьяненко, поправив «бабочку», объявляет следующий номер:
      – Старинная русская песня… исполняет…
      – Каким он был пижоном, таким и остался, – наклонилась к Мартьянову Скрипичкина, – «бабочку» нацепил!
      – Я ему говорил, чтоб снял, да Зозуля против, – засмеялся Игорь. – Чтоб у меня было, говорит, как в Большом театре.
      На них недовольно шикнули, и Светлана с Игорем поспешили замолчать.
      После песни снова появился на сцене Лукьяненко и торжественно объявил:
      – Поэт-монтажник Григорий Волков! Стихотворение «Мы сломим волю Маракута».
      Исполняет… Разрешите мне исполнить, как старому монтажнику.
      Зрители рассмеялись и милостиво разрешили. И зазвучали в зале стихи бригадного поэта:
 
 
Мы не приходим на готовое,
Хоть и такие есть нередко…
Мы сами, сами строим новое
В нелегких буднях семилетки!
Что ж, нам порой бывает круто:
Открыты солнцу и ветрам,
С трудом мы движемся, как будто
Не по степи, а по горам.
Мы сломим волю Маракута,
Зажжем в ночной степи огни.
И в жизни новые маршруты
Нам будут освещать они!
 
 
      Хлопали исполнителю. Хлопали автору.
      – Я давно знала, что Гриша стихи пишет,- шепчет Светлана Игорю на ухо.
      – Еще какие! – восклицает Игорь. – Я ж говорил, что Волков замечательный человек.
      – Гриша очень хороший, – подтвердила Светлана, – он мне всегда помогает. Я просто не знаю, как бы я без него справилась на кухне.
      На них опять шикнули.
      – Давайте слушать, Светлана Ивановна.
      Концерт продолжался.
      На крыльцо вышли трое – Скрипичкина, Мартьянов и Волков. Вышли подышать свежим воздухом и полюбоваться звездами.
      – Хороша ночка, даже спать жалко,-сказал Игорь.
      – Ничего, – согласился Волков.
      – Ночь просто замечательная! – подтвердила Светлана.
      – Есть предложение прогуляться по степи, – предложил Игорь, и глаза его хитро блеснули, – впрочем, в темноте этого никто не
      заметил.
      – Я – за, – тотчас же согласилась Свет¬ лана, – идемте, Игорь Николаевич. Туда.
      – А Митрич не против? – Мартьянов посмотрел на Волкова.
      – Пойдешь в степь, Гриша? – спросила Светлана в надежде, что Митрич откажется.
      Митрич не отказался.
      … Идут трое по степи. Как хорошо и спокойно сейчас на сердце у Светланы. Как удивительно легко дышится. Какими трелями заливаются неугомонные цикады. Как прекрасен их ночной концерт!
      Ох как тяжело на душе у Волкова. Безжалостное солнце так раскалило за день землю, что и ночью нечем дышать. Нахальные цикады не умолкнут ни на минуту, как будто без них и верещать некому.
      Все раздражает Митрича – сказываются недели работы под палящим солнцем, трудной, мужской работы.
      «Уехать бы сейчас в Севастополь, – думает Митрич, – в городе сейчас хорошо и…»
      Додумать Волков не успел, он услышал голос Мартьянова:
      – Чуть не забыл!
      – Что случилось, Игорь Николаевич? – испугалась Светлана.
      – Совсем из памяти выскочило! У меня же свидание.
      – С кем?! – Светлана не услышала своего голоса.
      – Есть тут одна хорошая девушка, – усмехнулся Игорь, – мне она очень понравилась. Я пошел. А вы гуляйте, гуляйте, – торопливо
      сказал Игорь, видя, что Светлана тоже собирается уходить, – день завтра выходной – выспитесь…
      Остались в степи двое. Двое и должны оставаться. Третий – лишний!
      – Как концерт, Светлана? Понравился?
      – Угу, – отвечает Скрипичкина. Голос у нее какой-то дребезжащий. Чужой, противный голос.
      – Мне тоже понравился, особенно Жорка.
      Замолчали. Слышен только стрекот кузнечиков и рулады цикад. Молчание затянулось. Неужели они все время будут молчать?! Нет, заговорили.
      – Утром назад.
      – Да.
      Праздные, ни к чему не обязывающие вопросы – ответы. И снова молчание. Волков! Нельзя отмалчиваться. Волков, скажи что-нибудь существенное. Ты же мужчина, Волков! Мужчина должен быть смелым. Ты же ее любишь! Скажи ей то, что тебе хочется сказать. Не зря ведь Мартьянов устроил это свидание. Ну!
      – О чем задумалась, Светочка?
      – Так, ни о чем.
      Волков осторожно взял девушку за руку. Светлана вздохнула, но руки не отняла. – Пройдемся еще?
      Светлана согласно кивнула головой. Что ей еще оставалось делать? Она вышла прогуляться по степи, вот и гуляй себе на здоровье.
      Повеселел Волков. Вот оно, счастье! А впереди – даль! Невидимая, неясная, волнующая даль. Идут двое по степи и приближают даль.
      Остановились. Удлиненные луной тени приросли к жухлой траве. Утонула Светланина ручка в руке Митрича. Светлана улыбается, но своему воспоминанию. Улыбка у нее виноватая-виноватая. И вдруг Волкову до боли стало жалко ее, так же, как тогда, когда он впервые ее увидел. Захотелось прижать ее к сердцу крепко-крепко. Рука потянулась к плечу. Светлана, словно проснувшись, вздрогнула, и горестная гримаса исказила ее лицо. Она всхлипнула.
      Митрич испугашю отдернул руку.
      – Что с тобой, Светочка? Кто тебя обидел?
      – Ничего, ничего. Так, пустяки.
      Волков вытирает ей платком слезы, гладит ее по голове. Она тихонько, но настойчиво отводит его руки.
      – Не надо, Гриша.
      – Что же с тобой?
      – Все. Больше я не плачу. Ты видишь, я уже не плачу. – И вдруг неожиданное признание слетело с ее уст. – Не люблю я тебя,
      Гриша. Ты очень хороший, Гриша. Ты все поймешь.
      Рука отдернулась, как от удара электрическим током,
      – Кто он? Игорь?
      – Не знаю. Ничего не знаю.
      – Давно ты его любишь? – спрашивает Митрич, как будто это столь важно сейчас.
      – Не знаю, не знаю. Ничего не знаю, – твердит Светлана.
      … Тяжело, устало, нерадостно дышит степь. Какая духота – дышать нечем. Не иначе, будет дождь. Давно не было дождя, дождь просто необходим.
      – Пойдем спать, Света, поздно уже.
      – Да. Поздно. Надо идти спать.
      Грустные человеческие тени скользят по земле. Луна по прежнему на своем месте. Она равнодушно смотрит с высоты на людей-видно, привыкла за миллиарды лет своего существования к удачным и неудачным объяснениям. Этим ее не удивишь.
 

 
      На установку «зозулиной» передвижной подстанции собралась не только вся бригада монтажников, но и некоторые колхозники. Правда, их помощь была не нужна, а вот Гоша Сапегин, прибывший на своем тракторе, был просто-таки необходим. Подстанция хоть и называлась маломощной, но весом была нисколько не меньше, чем ее солидные собратья. Снаружи подстанция имела очень мирный вид и своей внешностью напоминала домик, обыкновенный домик, чуть больше размерами, чем будка путевого обходчика. Только домик этот был «зашит» полностью железом, и сбоку виднелись рукоятка шинного разъединителя да два массивных кольца для транспортировки.
      Уже была подготовлена бетонная площадка, и сейчас оставалось установить «домик» на фундамент. Волков «колдовал» с тросами, Соединяя ими трактор с подстанцией.
      – Готово!
      Гоша повернул рычаг вперед.
      Натянулся трос, и подстанция нехотя, словно делая людям одолжение, двинулась к уготованному ей месту.
      Откалывая и измельчая куски бетона, «домик» въехал на площадку. Игорь припал к земле и, следя за подошвой подстанции, жестом стал подавать сигналы.
      Один вытянутый палец – стоп. Палец изгибается – еще мало-помалу вперед. Снова стоп, и снова чуть заметное глазу движение.
      Сапегин внимательно следит за сигналами. Он умеет держать в руках не только скрипку, но и рычаги. Трактор послушен ему.
      Взмах Игоревен руки и – окончательный стоп. «Домик» встал на свое место. Теперь оставалось только подключить кабель к выводным зажимам да «врезаться» в высоковольтную линию.
      Игорь взглянул на часы – без двадцати четыре. Через двадцать минут, согласно договоренности, будет обесточена линия.
      Каждый знал, что ему нужно было делать в оставшееся время.
      Митрич кувалдой вбивал в землю металлический штырь для разрядки линии. Закоротки лежали тут же, наготове.
      Синельников наращивал индикатор напряжения, прикидывая на глазок примерное расстояние от земли до проводов.
      – Что ты делаешь, Олег? – заинтересовалась его работой Светлана.
      Волков «колдовал» с тросами, соединяя ими трактор с подстанцией.
      – Готово!
      Гоша повернул рычаг вперед.
      Натянулся трос, и подстанция нехотя, словно делая людям одолжение, двинулась к уготованному ей месту.
      Откалывая и измельчая куски бетона, «домик» въехал на площадку. Игорь припал к земле и, следя за подошвой подстанции, жестом стал подавать сигналы.
      Один вытянутый палец – стоп. Палец изгибается – еще мало-помалу вперед. Снова стоп, и снова чуть заметное глазу движение.
      Сапеган внимательно следит за сигналами. Он умеет держать в руках не только скрипку, но и рычаги. Трактор послушен ему.
      Взмах Игоревой руки и – окончательный стоп. «Домик» встал на свое место. Теперь оставалось только подключить кабель к выводным зажимам да «врезаться» в высоковольтную линию.
      Игорь взглянул на часы – без двадцати четыре. Через двадцать минут, согласно договоренности, будет обесточена линия.
      Каждый знал, что ему нужно было делать в оставшееся время.
      Митрич кувалдой вбивал в землю металлический штырь для разрядки линии. Закоротки лежали тут же, наготове.
      Синельников наращивал индикатор напряжения, прикидывая на глазок примерное расстояние от земли до проводов.
      – Что ты делаешь, Олег? – заинтересовалась его работой Светлана.
      Металлический «знак вопроса» не дошел До провода еще добрых с полметра, как вспыхнула лампочка.
      – Горит!-закричала Светлана.-Честное слово, горит, Игорь Николаевич!
      – Вижу, – засмеялся Игорь, – значит, линия не обесточена. В нашем распоряжении еще целых пять минут. Можно пока отдыхать.
      Светлана осторожно положила индикатор на землю и уселась на траву. Чувствовала она себя сейчас удивительно хорошо, словно совершила какое-то большое и нужное дело.
      …Ровно через пять минут Мартьянов уловил, что гудение в линии прекратилось, значит, обесточили вовремя. Но нужно проверить.
      – Скрипичкина!
      – Что случилось, Игорь Николаевич? – испугалась Светлана и вскочила на ноги.
      – Проверить линию и о результатах доложить! – приказал Игорь.
      Светлана что-то хотела ответить, но Мартьянов уже не глядел в ее сторону. Он разговаривал с Волковым. Скрипичкиной ничего не оставалось делать, как выполнять приказание. Да по правде говоря, она бы и не стала отказываться. Было лестно, что ей доверили такую серьезную работу.
      Светлана снова влезла в боты и накинула «крючок» индикатора прямо на провод.
      – Горит, – жалобным голосом проговорила она. – Почему горит, Игорь Николаевич?!
      – Остаточное напряжение, – коротко ответил Игорь и, встретив непонимающий взгляд Скрипичкиной, пояснил:
      – Помните по физике? Конденсаторы. В школе проходят.
      – Помню, – неуверенно произнесла Светлана. Что-что, а физику она забыла давным-давно.
      – Так вот,- продолжал пояснять Игорь,- линия и является сейчас таким конденсатором. Выключенная линия как бы хранит энергию.
      – Может убить, даже когда выключено?!- воскликнула она, увидев, что Снегирев с Синельниковым подходят к опоре и готовятся к подъему.
      – Не убьет, – засмеялся Игорь, – Мнтрич сейчас разрядит линию.
      Действительно, в руках у Волкова была бухточка гибкого медного троса. Рассчитанным движением, точно таким же, каким ковбои ловят диких мустангов, Митрич подбросил бухту вверх, к проводам. Трос легко раскрутился – помог груз, подвешенный на конце тросика, – и стал обвивать провода. Раздался треск, словно где-то поблизости дали нестройный залп из пистолетов, и в воздухе запахло озоном, как после грозового дождя.
      – Вот и все, – удовлетворенно сказал Игорь, – теперь безопасно. Можно подключаться.
      Синельников со Снегиревым уже карабкались по решетчатой металлической опоре вверх. Вот они рукой схватились за провода. Щелкнули замки «карабинов», и монтажники прочно соединились с проводом.
      Пока они занимались верхним присоединением, Митрич стал заводить кабель на выводные клеммы трехполюсного линейного разъединителя. Массивный, в руку толщиной кабель вибрировал, старался вырваться. Митрич от усилий стал красным.
      – Помогите человеку, – сказал Игорь, обращаясь к Светлане.
      – Я?! – удивилась Скрипачкина.
      – Быстро! – вместо ответа приказал Мартьянов.
      Светлана подбежала к Волкову и стала помогать ему «усмирять» кабель, но ее сил не потребовалось, – с непослушным кабелем Митрич управился сам.
      – Бери на гайки, – прохрипел Митрич, – закручивай.
      Светлана просунула болт сквозь отверстие клеммы и стала закручивать гайку.
      – Быстрей, – подгонял ее Волков.
      Светлана ускорила темп движения. От непривычной работы она раскраснелась, волосы выбились из-под косынки и лезли в глаза. Гаечным ключом она отводила их в сторону.
      Но вот шесть гаек сидят на месте, Митрич закрепляет кабель скобами и помогает Светлане подвернуть гайки до конца, – ее сил явно мало.
      – Теперь все, – отдуваясь, сказал Митрич, – спасибо за помощь.
      Подошел Мартьянов, посмотрел на Светлану и расхохотался.
      – Чего смеетесь?! – обиделась девушка.- Ну чего?
      – Гена, зеркало! – вместо ответа сказал Игорь.
      Сафонов снял с «газика» смотровое зеркало и подал Скрипичкиной .
      Оттуда глянуло на Светлану ее и не ее лицо. Волосы взлохмачены, на них – белые полоски асбеста, а на щеках , на лбу – черные мазутные пятна.
      – Очень страшная?! – испуганно спросила она у Игоря.
      – Что вы , – искренне удивился он, – нисколько даже. Такая вы мне больше нравитесь, – неожиданно выпалил он.
      Светлана радостно покраснела и побежала умываться. А Митрич пристально взглянул на Игоря , да так, что Игорь понял, что последних слов ему не надо было произносить. Да Игорь и не думал их говорить. Он хотел сказать, что мазутные пятна гораздо больше Светлане к лицу, чем искусственный румянец, что ничего не значит измазанный нос – нос отмоется. Самое главное, что Светлана по-настоящему участвовала в работе. Сама, по собственному желанию, и довольна этим. А Игорь тем более доволен. Это он и хотел сказать. Но слово – не воробей, вылетело – не поймаешь. А иди знай, как его слова воспримут другие.
      «Хотя, должен был знать», – корил себя Мартьянов.
      И он переменил разговор, деловым тоном сказал Митричу:
      – Надо сообщить в поселок, что работы закончены.
      Митрич направился к Сафонову сказать, чтобы тот на своем «газике» ехал в колхоз и оттуда сообщил по телефону об окончании работ.
      … До колхоза – рукой подать. Минут через десять Сафонов уже ехал обратно. Но не один, в кузове стояли Зозуля и Жора Лукьяненко.
      – Ура монтажникам! – закричал Жора, спрыгивая на землю. – Ура-а!
      – Что ты кричишь раньше времени?! – накинулся на него Зозуля. – Вспугнешь еще!
      – Так ведь если не закричишь, на тебя и внимания никто не обратит, – резонно заметил Жорж.
      – Кричи потише, – посоветовал Зозуля.
      К ним подошел Мартьянов.
      – Уже включили, Игорь Николаевич, – с заметным волнением сказал предколхоза, – наверное, можно пробовать.
      – Добро ,- поздоровавшись, сказал Игорь,- будем включать и мы. – И он обвел глазами лица монтажников, решая, кому бы предоставить право первого включения. Включить в первый
      раз рубильник – право лучшего.
      Достойных было много.
      – Синельников! Олег! Слово за комсомолом.
      Синельников понял Игоря с полуслова.
      – Я думаю, что Волков…
      – Разрешите мне, Игорь Николаевич, – неожиданно выпалила Светлана, – честное слово, я сумею.
      С лица Светланы исчезли мазутные пятна, и губы были подкрашены, но слегка, чуть-чуть.
      – Тут и уметь нечего ,- засмеялся Игорь,- поднять рычаг вверх, вот и все! Ну, Волков…
      Волков молча подошел к рубильнику и взялся за рукоятку. Все повернулись в сторону колхоза, хотя понимали, что отсюда они ничего не увидят, – солнце стояло еще высоко, и стоваттным лампочкам, помещенным в домах, не под силу было бороться со светилом.
      Но Волков не спешил с включением. Больше того, он выпустил рукоятку из рук.
      – Ты что? – недоуменно посмотрел на него Игорь.
      – Пусть она, – кивнул Митрич головой в сторону Светланы.
      – Да, но…
      – Пусть, – коротко сказал Волков и отошел.
      Мартьянову ничего не оставалось делать, как выполнить просьбу Митрича.
      – Товарищ Скрипичкина! – строго официально произнес он. – Попрошу включить подстанцию.
      Светлана благодарно взглянула на Волкова, подбежала к «домику» и схватилась за рукоят¬ку. Миг… и загорелась сигнальная лампа.
      – Отныне и во веки веков, – торжественно произнес Лукьяненко и, не сдержавшись, прокричал: – с Сергея Федоровича магарыч!
      Зозуля крутанул ус и, вторя своему художественному руководителю, не менее торжественно произнес:
      – Всех! – широкий жест на всю степь. – Всех приглашаю на банкет.
 

 
      Приемник включен на полную громкость и поэтому не знает меры. Счастье для приемника, что он .неодушевленный, а то бы давно порвал голосовые связки. Мелодии маршей врываются в просторный зал колхозного клуба. Сквозь атмосферные помехи слышен голос диктора:
      – Наша сегодняшняя радиопередача посвящается славным монтажникам Севастопольского сетевого района. Это их умелыми руками в маракутской степи построена электрическая воздушная линия, это они своим трудом преображают наш край. Сейчас мы с удовольствием предоставим слово руководителю работ технику Игорю Николаевичу Мартьянову. Просим вас, Игорь Николаевич.
      Игорь с любопытством вслушивался в свой, как будто совершенно чужой голос.
      – Когда это вы успели на ленту записаться, Игорь Николаевич? – интересуется Лукьяненко. – Нельзя ли там и нашу самодеятельность
      записать?
      – Не знаю. Надо будет разузнать.
      – Т-с-с, не мешайте, – просит Синельников, – дайте людям передачу послушать.
      А между тем Игорь по радио продолжал:
      – … почему нам удалось построить линию напряжения и сдать ее в эксплуатацию раньше срока? Прежде всего потому, что к ее строительству отнеслись по-государственному. Председатель колхоза «Гигант» Сергей Федорович Зозуля вошел в контакт со Свердловским совнархозом и приобрел передвижную подстанцию с маломощным трансформатором. А это позволило…
      Зозуля подмигнул зеленому глазку приемника, – дескать, знай наших. «Радио-Игорь» продолжал:
      – …Наши монтажники Григорий Волков, Олег Синельников, Светлана Скрипичкина…
      – А я-то тут при чем? – Светлана изумленно взглянула на Игоря.
      Мартьянов постарался не услышать ее вопроса и внимательно, больше, чем это было необходимо, вслушивался в свое выступление.
      Не получив ответа, Светлана вздохнула и тоже стала слушать с повышенным вниманием. Ей было радостно, что Игорь помнит о ней. Она сама стала замечать, что все слова, даже самые обычные, но исходящие от Мартьянова, приобретают для нее особую значимость. Она пугалась этого чувства, она догадывалась, что это значит. Пугалась и в то же время радовалась, если б ей сейчас попался на глаза Вовка-Боб! Тот самый Боб Куренков, который ей говорил; «Любовь – это в книжках. Ее выдумали язвенники и неврастеники. Мужчине от женщины нужно только одно. Надо успешно взять от жизни все! Не опоздай, Жозефинка!»
      И Жозефинка старалась не опоздать. Брала. Но это были потери, а не приобретения. Попадись он ей сейчас, она бы с удовольствием закатила ему оплеуху. А тогда, тогда этот лощеный стиляга казался ей человеком из высшего мира. Интеллектуалом!
      «Да такому интеллектуалу Митрич даст сто очков вперед в любое время. Хороший он, Гришка, только…»
      В мысли снова ворвался Игорев радиоголос. Он называл фамилии, перечислял дела прошедших дней. Но вот Мартьянова сменил диктор. Он объявил:
      – Передаем концерт по заявкам…
      – По нашим заявкам!-обрадовался Лукьяненко. – А я-то думал, не передадут.
      – Мало ли что ты думал, – щелкнул его по носу Олег Синельников.
      Жора дал ему ответного тумака.
      – Дети! Цыц! – закричал на них Зозуля. – Вот я вас…
      После таких внушительных отеческих слов поневоле пришлось замолчать и слушать концерт.
      Но вот и концерт по заявкам окончен. Начались рукопожатия, рукопожатия и рукопожатия…
      – Счастливо добраться до дому, Игорь, – Зозуля трясет Мартьянову руку. – Не забывай
      нас. Наведывайся.
      – Постараюсь, – отвечает Игорь, а сам думает, что наверное долго теперь не забросит его судьба в этот район.
      Монтажники занимают места в кузове. Игорь прощается с Лукьяненко.
      – Значит, решил остаться в колхозе, Жора?
      – Всего на несколько месяцев, Игорь Николаевич. Вот только выступим на областном смотре – и сразу же в Севастополь. А там… Хочу
      попытаться в театральный институт. Дадите рекомендацию ?
      – Обязательно,
      – Спасибо, Игорь Николаевич.
      – От себя мы тоже напишем, – пообещал Зозуля.
      – Спасибо. Наташа пишет, что насчет теории она мне поможет. А если не примут, вернусь к вам снова изоляторы накручивать. Примете, Игорь Николаевич?
      – Какие могут быть разговоры? Конечно!
      …Последние рукопожатия, рукопожатия, рукопожатия.
      Машина тронулась. И долго еще догоняли и перегоняли ее разорванные ветром фразы и слова: до свидания, счастливо, приезжайте, – все то, что говорят вдогонку друзьям в последние минуты.
      Через равные промежутки времени вагон потряхивало на стыках и слегка раскачивало. Время тянулось с черепашьей скоростью. От качки и однообразия хотелось спать. Но спать уже не было смысла – скоро поезд прибудет на место.
      Игорь отыскал глазами Светлану. Девушка пристально смотрела в окно, словно пыталась там что-то разглядеть. Но Игорь знал: там ничего нельзя разглядеть – ночь. О чем она задумалась?
      Задуматься ей было над чем. Она уже представляла себя дома. Прокуренная, с прочно застоявшимся винным запахом квартира. Мать, вечно ищущая солидного отставника, двусмысленные пошлые шуточки поклонников и однообразная, праздная жизнь. Ей вдруг сделалось горько-горько. Неужели с сегодняшнего дня все начнется сначала?! Нет! Надо устраиваться на работу и жить по-новому, жить самостоятельно. Зарплата, правда, небольшая… А что, если остаться в бригаде? Опять уехать в командировку… И Игорь там будет… По существу, ведь ничего еще не кончено между ними. Все еще впереди…
      И Светлана пальцем вычерчивает на темном стекле какие-то кривые.
      Задумался и Игорь. Было над чем задуматься и ему. Его мучили неопределенности. Наташа! Почему она совсем перестала писать? Болеет? Но ведь Жорка получает от нее письма. И часто. Что она пишет? Раньше Жора давал их ему читать, а потом как отрезал, «личные», говорит.
      От Наташи мысль снова переметнулась к Скрипичкиной: «Нельзя терять ее из виду. Предложить ей еще одну командировку? Но согласится ли она? Надо закрепить в ней то малое, что она почерпнула у нас»…
      Как много сложного в жизии! Как много приходится решать на ходу, в пути! И от этого не уйти, не уехать, и решать необходимо самим. Никто за них ничего не решит.
      Толчок. Поезд стал тормозить. И сразу же, прервав мысли, ворвался голос:
      – Товарищи! Вы въезжаете в город-герой…
 
      © Copyright: Михаил Лезинский, 2007
 
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

19.01.2009