Кровь да неистовая силища так и кипели в могучем сыне Зевса и ежесекундно искали выхода. Молодой Геракл страстно желал сеять вокруг себя хаос и разрушение. В общем, с самого дня своего рождения герой научился наживать на свою чернявую голову колоссальные проблемы.
      — Да усмирите же его кто-нибудь в конце-то концов! — в сердцах возопил фиванский царь, приваленный надломившейся мраморной колонной.
      И именно в этот момент во дворец залетел божественный вестник Гермес, сверкая своими быстрыми огненными сандалиями.
      После получасовой беседы всё стало на свои законные места. Родителям героя было объяснено, кто такой на самом деле их великорослый сынишка, почему он стал так быстро расти и какая великая миссия ожидает «малыша» в будущем.
      Алкмену быстро привели в чувство, нянек-служанок за ненадобностью разогнали, Амфитриону дали валерьянки, ругающегося царя извлекли из-под обломков, ну а Геракла на всякий случай Гермес связал, но поразмыслив, всё же дал могучему герою неразбавленного вина.
       Зевс на Олимпе сокрушенно покачал головой:
      —  Малютке день от роду, — задумчиво протянул Тучегонитель, — а его уже спаивают бесшабашные родственники…
      Если чего-то фиванцам и было жаль, так это разрушенного царского дворца.
      Напившийся вина, освобожденный от веревок, расслабленный Геракл спокойно кемарил в детской. Где-то невдалеке громогласно наставлял Алкмену с Амфитрионом быстроногий Гермес.
      Всё вроде бы утряслось.
      Всё да не всё.

* * *

      — Вот. — Гера протянула трясущейся от страха богине раздора Эриде прозрачную запечатанную колбу, в которой шевелились две ядовитые змеи. — Спустишься сейчас в Фивы и подбросишь гадов в кроватку малышу. Я знаю, что тебе лучше, чем кому-либо из нас, удается становиться невидимой.
      — Но ведь он умрет! — в ужасе воскликнула Эрида.
      — Кто умрет?
      — Младенец!
      — Ну, естественно, а ты чего, собственно, ожидала? Геракл для меня ходячий позор, официально признанный незаконнорожденный сын Зевса! Этот бабник при всех олимпийцах сознался, что изменил мне, подумать только! Нет, я этого не потерплю.
      — А что, если младенец уже начал расти? — опасливо предположила богиня раздора, пряча под черной одеждой сосуд со змеями.
      — Вряд ли он успел, — небрежно отмахнулась Гера. — Давай, действуй!
      Став невидимой, Эрида тут же телепортировалась прямо во дворец фиванского царя, который (дворец) напоминал руины после внезапного налета ужасных птиц — стимфалид. Правда, то крыло, где проживали Алкмена с Амфитрионом, как ни странно, совсем не пострадало.
      Оставаясь невидимой, Эрида беспрепятственно проникла в спальню малютки, да так и застыла на пороге с открытым ртом, увидав возлежавшего на полу громадного обнаженного красавца-мужика. Мужик был просто чудовищен (в хорошем смысле), рельефные мышцы из него так и перли. Было похоже, что обнаженный атлет дремал.
      Впав в состояние полной опупелости, Эрида перестала быть невидимой, и прекрасный гигант не замедлил проснуться.
      — Опа! — сказал он, увидав перед собой изящную бледную брюнетку.
      — А где малютка? — слегка заикаясь, неуверенно спросила богиня раздора.
      — Я малютка, — улыбнувшись, проникновенным басом ответил Геракл.
      Прозрачный сосуд с двумя змеями выпал из руки Эриды и со звоном разлетелся о мраморный пол.
      — Дорогая, можешь называть меня как тебе нравится. — Геракл грациозно поднялся с пола. — Хочешь, и только для тебя, я буду малюткой?
      Герой медленно подошел к по-прежнему оцепеневшей богине, по пути с легкостью раздавив босой пяткой двух маленьких змеек. Затем он заключил Эриду в могучие объятия и запечатлел на ее изящных устах долгий страстный поцелуй.
      Богиня вскрикнула и потеряла сознание.
      —  Моя кровь! — бил себя кулаком в грудь подпрыгивавший на Олимпе Зевс. — Трижды моя кровь!
      Так не удалось сбыться самой первой интриге коварной Геры.

* * *

      Пораженный внезапным волшебным взрослением своего приемного божественного сына, полководец Амфитрион после ухода Гермеса на всякий случай пригласил к себе известного сумасшедшего прорицателя Тиресия, ибо в то время в Греции (как бы странно это ни звучало) больше доверяли сумасшедшим прорицателям, чем всемогущим богам.
      Тиресий в Фивы незамедлительно прибыл, но, к сожалению, в последнее время дедок находился в состоянии глубочайшего старческого слабоумия. Во всяком случае, Геракл смотрел на прорицателя с большой враждебностью…

* * *

      — Хороший песик. — Тиресий ласково поглядел на сидящего в ворохе пеленок героя. — Какая отличная черная масть. Будете разводить, оставите мне одного, всех не топите.
      Алкмена с Амфитрионом в замешательстве переглянулись.
      Сопровождавший старика юноша (на чье плечо прорицатель всё время опирался) тихонько шепнул в сторону:
      — Вы, главное, ничему не удивляйтесь, он раньше ветеринаром был у царя Микен.
      — Ну, так в чем ваша проблема? — Тиресий внимательно осматривал Геракла. — Лапку он уже поднимает?
      — Поднимаю, — злобно огрызнулся сын Зевса.
      — Хороший песик, — повторил старикан и потрепал Геракла по холке.
      Тут герою надоело это изощренное издевательство, и он, очень натурально зарычав, слегка тяпнул Тиресия за дряблую руку.
      — Ой-ей-ей! — вскричал прорицатель, падая навзничь. — О, Зевс, он меня укусил!
      — Геракл! — гневно воскликнула Алкмена. — Фу… то есть прекрати немедленно!
      — Да ладно, — усмехнулся герой и с поэтической тоской во взгляде стал смотреть в распахнутое окно.
      — Ой-ей-ей… — продолжал причитать Тиресий. — Он, наверное, бешеный. Теперь я пропал, а ведь на следующей неделе только собрался в восемнадцатый раз жениться. Жаль, невеста расстроится, ведь ей всего-навсего тринадцать.
      Амфитрион взялся за голову, а Зевс на Олимпе гневно топнул ногой, и старичка тут же как подменили.
      Прорицатель без посторонней помощи поднялся с пола, решительно отряхнул одежду и твердо объявил:
      — Великие подвиги ждут сына Зевса! — Любующийся облаками Геракл скептически приподнял правую бровь.
      — Всего он их совершит ровно двенадцать, — продолжал Тиресий. — На всю Аттику прославит он свое великое имя и вскоре после этого достигнет божественного бессмертия!
      Тут старик несколько поник и, опираясь на твердое плечо верного проводника, прошествовал к выходу из детской. Но на пороге вдруг задержался, обернулся и вкрадчиво добавил:
      — Давайте ему козье молоко в небольшой мисочке два раза в день.
      И, преисполненный безумного достоинства, Тиресий покинул полуразрушенный дворец фиванского правителя.
      — М-да, весьма недурственно, — изрек Геракл, имея в виду не то пейзаж за окном, не то пророчество сумасшедшего старика.

* * *

      Узнав, какая грандиозная слава ожидает приемного сына, Амфитрион решил дать дитятке самое лучшее воспитание, достойное истинного героя. Понятно, что если бы Алкмена изменила старому вояке с кем-то из смертных, то полководец порешил бы благоверную в тот же день и особых угрызений совести по этому поводу не испытывал бы. Но любовница самого Зевса!
      Это, знаете ли, великая честь!
      Громовержец на Олимпе только одобрительно крякнул, с видом заправского знатока (маленькими глоточками) пробуя новый сорт выведенной Дионисом амброзии.
      Говорить Геракл, судя по всему, уже умел, причем, как выяснилось, довольно бойко. В ругани герой тоже немало преуспел. По крайней мере то, что слетало с его уст, когда он рушил фиванский дворец, заставило покраснеть не только его родителей.
      С женщинами у сына Зевса также всё было в порядке. Во всяком случае, многие видели выбежавшую из его покоев растрепанную чернявую красотку с припухшими губами.
      Но вот в остальном… В остальном Геракла требовалось немного подучить. Не только о бицепсах пасынка решил позаботиться Амфитрион, но и о его сером веществе, в простонародье именуемом мозгами.
      Сына Зевса быстро обучили читать, писать и танцевать. Но вот с пением и игрой на кифаре получилась серьезная загвоздка.
      Учить музыке Геракла взялся не кто-нибудь, а брат великого Орфея Лин.
      Лин был упорным педагогом, но и суровым, что сыграло в его жизни роковую роль.
      В тот злосчастный день Лин занимался с сыном Зевса на природе неподалеку от руин царского дворца.
      Недовольный Геракл стоял у высокого пюпитра и до рези в глазах вглядывался в восковую дощечку с нотами и текстом знаменитой лирической народной песни. В правой, заведенной за спину руке герой держал каменный метательный диск, которым он незаметно для учителя ловко поигрывал.
      — Итак, всё сначала! — строго приказал музыкант и звонко ударил по струнам кифары.
      Геракл сделал одухотворенное лицо (так, как учил его Лин) и гулким басом утробно взвыл:
      — О птичка, птичечка…
      — Нет-нет-нет! — Брат Орфея как ужаленный вскочил с небольшого круглого камня. — Сколько раз можно тебя учить?! Ведь есть элементарные понятия о мелодии. Я понимаю, что у тебя отродясь не было слуха. Но это не оправдание, в конце концов. Мало ли, у меня, может быть, тоже слуха нет, но это не значит, что я не могу стать самым великим певцом и музыкантом Греции!
      Геракл согласно кивнул, перебрасывая за спиной диск в левую руку.
      — Итак, всё с самого начала! — Лин воинственно встряхнул кифару. — Начали…
      Сын Зевса подобрался:
      — О птичка, птичечка-а-а-а… на нежном лепестке-е-е-е… сидишь ты словно…
      — Нет-нет-нет! — дико заголосил учитель и, как припадочный, забегал по зеленой поляне.
      Геракл с любопытством наблюдал за рвущим на себе длинные волосы педагогом.
      Прекратив скакать вокруг пюпитра, Лин внезапно замер и зловеще уставился на Геракла.
      Почувствовав неладное, сын Зевса хмуро набычился.
      — А ну покажи, что у тебя там в руке за спиной? — мрачно потребовал учитель.
      — Не-а, — упрямо мотнул головой герой.
      — Немедленно покажи, я требую! — Голос музыканта возвысился до немелодичного визга.
      Геракл горестно вздохнул и протянул учителю спортивный каменный диск.
      — О, горе на мою голову! — трагически всплеснул руками Лин. — Снова и снова искусство приносится в жертву грубой силе, приносится в жертву спорту!
      Сын Зевса слушал учителя и, радостно кивая, добродушно улыбался.
      Это стало последней каплей.
      В состоянии минутного умопомрачения педагог выхватил из рук героя каменный диск и хряснул этим самым каменным диском ученика по голове.
      Диск тут же раскололся, осыпавшись к ногам мелкой серой крошкой.
      Сын владыки Олимпа осторожно потрогал маленькую ссадину на лбу, задумчиво пожевал губами и тут, наконец, рассвирепел.
      Брат Орфея и сам ужаснулся своему сугубо антипедагогическому поступку, но каяться было поздно.
      — Никто… — проревел Геракл, наливаясь опасной краской и опрокидывая ногой ненавистный пюпитр, — ни один смертный не смеет бить великого сына Зевса…
      Выкрикнув сие, герой схватил увесистую кифару и швырнул ее прямо в голову убегавшему зигзагами перекошенному учителю.
      И, что прискорбно, попал.
      —  ..! — в один голос воскликнули на Олимпе Зевс с Эротом.
      Но душа допустившего весьма опрометчивую ошибку Лина уже вовсю брела по полям асфодела в мрачном царстве Аида.

* * *

      И был суд.
      Тут уж и Зевс не мог вмешаться, ибо сам для смертных справедливые законы выдумал. Как говорится: за что боролся, на то и напоролся.
      Судили Геракла там же, в Фивах, хотя каяться в содеянном сын Зевса, похоже, не собирался.
      — Да пошли вы! — гневно ревел он с места подсудимого. — Да я вас…
      — Спокойно, дружище, спокойно! — примирительно замахал руками защитник, маленький смуглый иудей по имени Авраам. — Мы сейчас всё решим демократическим путем без применения так называемой грубой силы.
      — Да видел я эту вашу демократию знаете где? — еще больше разбушевался герой.
      — Знаем, знаем… — согласно закивал иудей.
      — Подсудимый, не хулиганьте! — прикрикнул на Геракла судья Радаманф. — Не усугубляйте и так шаткое свое положение…
      — Да я тебя… одной левой!
      Тихо зарыдала на плече у мужа пришедшая на суд Алкмена.
      Единственным, кто сохранял радостное спокойствие, был защитник. Особое удовольствие ему доставляло звяканье золотых талантов в мешочке на поясе, которые (сохраняя инкогнито) ему передал лично Зевс, спустившись на землю под видом странствующего торговца лососиной.
      — Геракл, приемный сын Амфитриона, — обличающий перст судьи Радаманфа уткнулся в разъяренного сына Зевса, — признаешь ли ты себя виновным в убийстве своего любимого учителя музыки Лина?
      — Ты мне тут не тыкай… — огрызнулся герой, зловеще шевеля кустистыми бровями.
      — Прошу суд внести орудие убийства…
      В здании правосудия тут же появились два солдата, неся на большом медном подносе искореженную до неузнаваемости кифару.
      Инструмент навеял Гераклу недавние воспоминания, и он дурным голосом пропел:
      — О птичка, птичечка…
      — Подсудимый, прошу не кощунствовать! — взвился судья. — Этим своим возмутительным поведением вы глумитесь над покойным, попираете память великолепного музыканта и педагога!
      — Вам не нравится, как я пою? — Геракл обиженно потер заросший бородой подбородок. — Что ж, вы еще попросите…
      И он демонстративно стал изучать свои сандалии.
      — Итак, мы видим, что подсудимый совершенно не отрицает своей вины, — продолжил Радаманф. — При других обстоятельствах это пошло бы ему только на пользу. Но при этом… — Судья картинно взмахнул рукой. — При всём при этом подсудимый наотрез отказывается раскаяться в содеянном и за свою немыслимую дерзость безо всяких сомнений будет справедливо покаран. Защита, ваше слово!
      Маленький иудей хитро блеснул глазками и от дальнейших комментариев воздержался.
      — Что ж, — Радаманф торжествующе усмехнулся, — уважаемые присяжные, вы можете посовещаться. Нам нечего добавить по рассматриваемому делу.
      Присяжные, набранные ради справедливого суда преимущественно из обитателей фиванского приюта для всех сирых и убогих, гуськом потянулись в комнату совещаний. При этом многие с опаской оглядывались на Геракла, который показывал им из-под деревянной скамьи могучий кулак.
      Через полчаса присяжные вернулись в зал суда.
      — Итак, уважаемые, каков же ваш вердикт? — несколько высокопарно поинтересовался судья, ни на секунду не сомневаясь в итоге рассматриваемого дела.
      Вперед выступил худой одноглазый старик и громко проблеял:
      — Мы затрудняемся с ответом.
      — Как так?! — возмутился Радаманф.
      — Голоса разделились поровну.
      — В таком случае, — сразу оживился судья, — в соответствии с греческим судебным кодексом я беру ответственность за решение на себя…
      — Одну минуточку! — вмешался защитник.
      — Да, в чем дело? — Радаманф с пренебрежением покосился на иноземца.
      — Одно маленькое, но весьма существенное обстоятельство, — быстро добавил иудей и извлек из-под одежды небольшую восковую дощечку.
      — Что это? — заподозрив неладное, воскликнул судья.
      — Это свидетельство о рождении подсудимого.
      — Ну и что с того?
      — А то, — Авраам ехидно захихикал, — что подсудимый по греческим законам не может предстать перед уголовным судом.
      — Это почему еще не может?
      — А потому что ему семь дней от роду! — выкрикнул иудей, сунув побледневшему судье восковую дощечку под нос.
      Через пять минут Геракла отпустили.
      —  Нет, ну какой всё-таки молодец! — радостно хлопал себя по бокам, зорко следивший за происходящим Зевс. — Ай да Авраам, ай да хитрюга! Нет, Эрот, ты видел? За этим народом великое будущее!
      В общем, Громовержец как в воду глядел.

Глава третья
ГЕРАКЛ В ФИВАХ