А наутро повел Геракл Алкестиду во дворец царя Адмета.
      И невооруженным глазом было видно, что во дворце вчера вечером происходил грандиозный пир.
      Часть мозаичных окон была разбита — это гости выбрасывали в окна пустые кувшины из-под вина. Правда, кроме пустых черепков кто-то из особо разошедшихся пирующих выкинул в окно и того самого виночерпия, который поведал сыну Зевса о беде жены коварного Адмета.
      Виночерпий лежал на спине в позе окоченевшего покойника, да и цвет лица у него был соответствующий — синий.
      Могучему герою стало жаль парня, и он наклонился, чтобы накрыть тело, но в этот самый момент покойник зашевелился, засучил ногами и хрипло произнес:
      — Не надо больше жареной форели, я пас… — Улыбнувшись, Геракл накрыл спящего его же плащом.
      По всей видимости, счастливчика выкинули с первого этажа.
      В самом же дворце не было ни одного бодрствующего человека. Гости лежали покатом вперемешку со слугами, а среди гор бесчувственных тел бродил, с восковой дощечкой в дрожащих руках, всклокоченный, помятый Софоклюс.
      — А, это ты, горилла, — вяло приветствовал он Геракла, как видно, не совсем еще протрезвев.
      — Конечно, я, каракатица ты этакая, — совсем не обидевшись, добродушно ответил могучий герой. — Ступай во двор и отыщи наших ишаков. Сейчас я провожу царицу, и мы немедленно выезжаем…
      — Отыщи ишаков, отыщи ишаков, — жалобно захныкал Софоклюс. — Какие еще ишаки в пятом часу утра? Тут бы опохмелиться, а не ишаков каких-то непонятных искать…
      И, бормоча себе под нос, историк вышел из дворца.
      — Как, вы уже уезжаете? — несколько разочарованно спросила Алкестида.
      — Подвиги не ждут, — мягко пояснил герой. — Уж ты-то должна понимать такие вещи.
      — Я понимаю, — серьезно кивнула красотка.
      Адмета они нашли в царской опочивальне. Тот лежал на огромном ложе в обнимку с молодой смазливой девчонкой и с огромным бородатым солдатом в полном комплекте боевых доспехов.
      — Это Терос, — неприязненно пояснила Алкестида, — верный телохранитель Адмета. Он никогда не расстается с царем, даже в спальне. А после того как Адмет узнал о готовящемся перевороте, он разрешил Теросу спать в собственной постели.
      — Бывает, — задумчиво покивал Геракл. — Ну а кто эта голая шлюшка слева, тоже, наверное, телохранитель?
      — Очень метко сказано, — рассмеялась Алкестида. — Тело-хранитель! Какая же я была дура! А этот мерзавец всё время развлекался на стороне с плоскозадыми девицами. Геракл, забери меня отсюда…
      — Не могу. — Сын Зевса развел руками. — Меня ждут великие подвиги, еще целых четыре!
      — Но что же делать? — в отчаянии воскликнула красавица.
      — Сейчас что-нибудь придумаем, — пообещал Геракл и, стащив храпящего телохранителя с кровати, оценивающе поглядел на Адмета с любовницей.
      Затем очень нехорошо улыбнулся и попросил Алкестиду на несколько минут выйти из спальни.
      Женщина безропотно подчинилась.
      Затворив за ней дверь, могучий герой достал из-за пазухи сотиус-мобилис и без промедления вызвал Гермеса.
      — Да, Геракл, что случилось?
      — Передай Танату, что у него тут в Ферах новый заказ!
      — Новый заказ?
      — Именно.
      — И кто же на этот раз?
      — Царь Фер Адмет.
      — А… этот хитрый прохвост? Вообще-то, если бы не благородный поступок его жены, он бы уже давно по долине асфодела гулял.
      — Ну так ты передашь Танату заказ? — с нетерпением повторил сын Зевса.
      — Конечно, передам. Жди, он сейчас будет…
      Танат возник прямо посреди спальни где-то через пару минут.
      Вид юноша имел неважнецкий. Голова перевязана, левая рука в деревянной люльке болтается.
      — Ну что уже там у тебя? — не очень дружелюбно спросил Танат, безразлично оглядывая пропитанную винными парами царскую опочивальню.
      — Забирай! — щедро возвестил Геракл, указывая на дрыхнущего Адмета.
      Лицо Таната мгновенно просияло.

* * *

      — Очень дивная история, — согласился Софоклюс, когда по пути в Тиринф сын Зевса поведал ему о своих ночных приключениях в Ферах. — Ох, и наворотил ты дел в гостях у этого Адмета! Вот так пускай тебя в приличное общество.
      — Не терплю несправедливости! — высокомерно бросил Геракл, погоняя своего ишака длинным ивовым прутиком.
      — Славно мы погуляли, что ни говори, — добавил Софоклюс, — и вино у них просто отличное. Но вот… я никак не могу вспомнить, какая сволочь там на пиру меня так сильно отделала?
      — Да кто его знает? — пожал плечами Геракл. — Эти гости царя Адмета странные люди. Как напьются, так и норовят кому в глаз двинуть. А одного виночерпия… ты не поверишь… скинули с крыши дворца!
      — Наверное, зашибся бедолага? — посетовал историк.
      — Насмерть! — рубанул рукой воздух сын Зевса. — Так что тебе, приятель, считай, крупно повезло.
      — Да уж, повезло, — невесело усмехнулся хронист. — Ребра ноют, синяк под правым глазом налился и зуб один шатается. Знаешь, у меня такое чувство, будто я угодил под несущуюся на полном ходу колесницу.
      — До свадьбы заживет! — благодушно отозвался Геракл.
      — Да какой свадьбы? — грустно вздохнул Софоклюс. — Я ведь уже восемь раз был женат…
      — До девятой! — буркнул сын Зевса, и они неспешно подъехали к Тиринфу.

* * *

      К безмерному удивлению греков, на перекрестке их уже поджидал Копрей. Вернее, он сладко спал в стоявшей у обочины золотой колеснице, которую из Фракии в Тиринф переправил божественный Гефест.
      Ну хоть один из олимпийцев держал данное слово, и на том спасибо.
      — Подъем-подъем! — зычно прокричал Геракл, ударяя кулаком в борт колесницы.
      — А-а-а-а… — Копрей заполошно вскочил, выставляя перед собой жалкие кулачки.
      — Софоклюс, ты погляди, какой он грозный! — громко заржал сын Зевса, потешаясь над протирающим заспанные глаза посланцем Эврисфея.
      — А, это вы… — с облегчением проговорил Копрей, — а то я уж подумал, разбойники колесницу украсть хотят.
      — Это бы стало их последним воровским делом! — пообещал Геракл, поглаживая грустных, застоявшихся на месте лошадей.
      — Слушай, Софоклюс, — удивленно проговорил посланец, — а что с тобой случилось, пьяный циклоп случайно наступил?
      — Почти, — огрызнулся историк, ломая светлую голову, чем бы закрасить следы от ночных побоев.
      — Ты, Копрей, конечно, молодец, — заявил сын Зевса, осмотрев со всех сторон свою колесницу, — приглядел за боевой повозкой. Не ожидал я от тебя такого благородного поступка.
      — Но ведь мне нужно было где-то поспать? — удивился Копрей. — Не на голой же земле, в конце-то концов. Ой, а это что за… Ребята, по-моему, у меня галлюцинации.
      Посланец в ужасе таращился на двух крупастых зебр.
      — Это ишаки Диомеда, — благосклонно пояснил Геракл. — Мой… м… м… м…
      — Восьмой! — с готовностью подсказал герою Софоклюс.
      — Да-да, именно! Это мой восьмой подвиг. Ты должен будешь доставить Геру с Аресом к Эврисфею в Микены.
      — Кого доставить в Микены? — тряхнул головой Копрей.
      — Конечно, ишаков, а кого же еще?
      — Но мне послышалось…
      — Плевать, что тебе послышалось, давай следующее задание.
      — Сейчас-сейчас. — Посланец засуетился и, пошарив на дне колесницы, извлек из вороха одежды свернутый в трубочку кусок папируса.
      — У вас что, в Микенах, восковые дощечки закончились? — насмешливо поинтересовался Софоклюс.
      — Да нет, — усмехнулся Копрей, — просто мой хозяин имеет обыкновение этими самыми дощечками время от времени швыряться. Ну а папирус далеко не забросишь, да и убойная сила у него нулевая.
      Развернув послание, Копрей нахмурился и погрузился в глубокомысленное изучение витиеватого текста.
      — Похоже, Эврисфей окончательно сошел с ума! — сокрушенно покачал головой посланец. — Написал письмо на старогреческом.
      Софоклюс присвистнул.
      — Что такое парэхо? — спросил Копрей, безуспешно пытаясь вникнуть в суть текста.
      — Парэхо значит «доставлять»! — быстро ответил хронист, немного разбираясь в старогреческом диалекте, которым до сих пор пользовались циклопы, кентавры и некоторые сумасшедшие философы.
      — Ну а что означает эксорикси?
      — Добыча.
      — Псилотэрос?
      — Высочайший.
      — Прагматопио?
      — Выполнять.
      — Ираклис?
      — Ираклис на старогреческом значит Геракл!
      — Что-о-о-о?! — возмутился сын Зевса. — Какой еще Ираклий? Неужели я похож на обитателя гор Кавказа, на жителя Колхиды?
      — Спокойно, друг, — улыбнулся Софоклюс, — еще немного, и общими усилиями мы одолеем сумасбродное послание Эврисфея.
      — Ироас? — продолжил читать не совсем ясные слова Копрей.
      — Герой, — тут же отозвался историк, сверяясь с извлеченным из заплечной сумки словарем на двух старых дощечках.
      — Ироикос?
      — Героический.
      — Капаки?
      — Крышка.
      — Апостоли?
      — Миссия.
      — И софос?
      — Мудрый.
      — Итак, что же у нас тут получилось? — тяжко вздохнул Копрей. — Перевожу. Мудрый Эврисфей своим высочайшим распоряжением требует выполнить свое девятое задание. Герой Геракл должен доставить в Микены пояс царицы амазонок Целлюлиты. Эта героическая миссия весьма опасна, и Эврисфей очень рассчитывает, что в стране амазонок Гераклу, наконец, настанет крышка и что он станет легкой добычей для жестоких воительниц.
      — ЧТО-О-О-О?! — снова вскричал сын Зевса.
      — Последние несколько строчек взяты в скобки, — виновато улыбнулся Копрей. — Я не должен был вам их читать.
      — Пояс Целлюлиты, — задумчиво проговорил Софоклюс. — Что ж, я много чего слышал об этой царице. Знаменитый пояс подарил Целлюлите бог войны Арес… гм… интересно, за какие услуги… впрочем, не важно. Она носит пояс как некий знак своей власти над всеми амазонками. Ну и еще… этот пояс целебный.
      — Как так? — удивился слегка поостывший Геракл. — В каком смысле?
      — Ну… для похудения, — пояснил историк. — Надеваешь его себе на живот, целый день ходишь и постепенно худеешь.
      — Олимпийские штучки?
      — Наверняка!
      — Что ж, — кивнул могучий герой, — навестим страну амазонок.
      — Я бы вам посоветовал прежде набрать небольшую армию местных тиринфских головорезов, — робко вставил Копрей, — а то, знаете ли, всякое может случиться.
      — Я сам как небольшая армия! — гордо отрезал сын Зевса. — Причем самых отпетых головорезов.
      Посланец Эврисфея не стал спорить.
      Копрей между тем сильно сожалел, что так и не смог найти сумасшедшего Херакла, запропастившегося с недавних пор непонятно где. Самозванец наверняка наделал бы в стране амазонок большого шороху.
      Ну да ладно, успеется.
      В конце концов, у Эврисфея в запасе было еще целых три героических задания.

* * *

      В окрестности города Фемискиры (столицы страны амазонок) Геракла с Софоклюсом перебросил божественный Гефест, которого Зевс очень строго просил ни в чем могучему сынуле не отказывать.
      Попав в так называемую Амазонию, эллины очень сильно удивились, встретив на своем пути не вооруженную до зубов фемину, а здорового накачанного мужика.
      Мужик этот лежал на небольшой полянке в траве и, спокойно посапывая, вроде как дремал.
      — Эй, амазонка, вставай! — грубо пихнул спящего незнакомца Геракл.
      — Какого сатира?! — пробурчал сквозь сон здоровый мужик и недовольно повернулся к потревожившим его наглецам.
      — Тесей?! — изумленно воскликнул сын Зевса.
      — Геракл?! — не менее изумленно прошептал Тесей.
      — Вот так встреча! — охнул Софоклюс.
      — Но мы же тебя, если мне ни с кем не изменяет память, оставили в Элиде? — припомнил Геракл, натужно шевеля героическими извилинами.
      — Да? — удивленно переспросил афинянин. — А я ничего такого не помню.
      — Ладно, ну а как ты здесь-то оказался, помнишь?
      — Смутно, — честно признался Тесей.
      — О боги! — Геракл в отчаянии посмотрел в сторону Олимпа.
      — Помню, как я выпивал с друзьями-дискоболами на Крите во время открытия Олимпийских игр, — начал с трудом ворочать мыслями афинянин. — Помню, как повздорил с царем Миносом и с бессменными судьями соревнований.
      — Из-за чего повздорил?
      — Так они же меня к участию в играх не допустили! Дескать, я дисквалифицирован еще на полтора года за пьяный дебош во время прошлых единоборств по метанию копья.
      — Да-да, я припоминаю тот случай, — оживился сын Зевса. — Твое участие в тех соревнованиях стоило жизни одному бессменному судье. Теперь их одиннадцать вместо двенадцати.
      — Но ведь он не хотел засчитывать мой великолепный результат, мой рекорд, в конце концов! — гневно ударил себя кулаком в грудь Тесей.
      — Да, твой бросок был просто великолепен, — кивнул Геракл. — Но только нужно было метать спортивное копье, а не перекладину, снятую с турника олимпийских гимнастов.
      — В общем, после ссоры с Миносом я снова напился, — продолжил свой увлекательный рассказ афинянин.
      — Опять вместе с дискоболами?
      — Нет, сам…
      — И что же было потом?
      — Ну… — Тесей замялся, — как обычно, потом я отправился искать Минотавра.
      — Далеко же, однако, тебя завели эти поиски! — от души рассмеялся сын Зевса. — Как ты, интересно, Эвксинский Понт переплыл, да еще в пьяном образе?
      — Как?! — закричал афинянин. — А разве я не на Крите?
      — Нет, приятель, — усмехнулся Геракл, — ты в Амазонии. Валяешься в лесу у города Фемискиры.
      — О Зевс-Громовержец!
      — Больше не пей! — посоветовал сын Зевса, и они с Софоклюсом двинулись восвояси (кстати, золотую колесницу греки решили оставить в Тиринфе, ибо из-за сего роскошного экипажа воинственные амазонки вполне могли устроить небольшую общегреческую войну).
      — Эй, куда вы? — в отчаянии прокричал Тесей. — Можно и я с вами?
      — Нет, нельзя! — зло бросил через плечо Геракл, не желая тащить на себе пьяного афинского идиота..
      К счастью, Тесей за ними не увязался.

* * *

      — Значит, план наш таков, — заговорщицким тоном сказал могучему герою Софоклюс, который все уже тщательно обмозговал. — Царица амазонок не дура и свой знаменитый пояс так просто не отдаст…
      — Ну а если ее легонько так хряснуть? — задумчиво предложил Геракл.
      — Нет, не годится, — покачал головой историк. — Тут же война начнется, и амазонки задавят нас числом. Здесь нужно действовать только хитростью. Я предлагаю…
      — А если ее всё-таки хряснуть?
      — Не перебивай! Значит, так — я предлагаю тебе, Геракл, попробовать соблазнить Целлюлиту, ибо пояс она свой, по слухам, никогда не снимает.
      — Соблазнить, это как? — в недоумении воззрился на хрониста сын Зевса.
      Софоклюс медленно закатил глаза и тихонько застонал.
      — Ну а что я такого сейчас спросил? — искренне возмутился могучий герой.
      — М-да, проблемка, — приуныл историк. — Ладно, на месте всё тебе объясню. Да, и еще одно — амазонки на дух не переносят мужчин. Тебя, Геракл как великого сына Зевса, они еще с горем пополам примут, а вот меня… короче, если что, я твоя бабушка.
      — Как так? — испугался Геракл. — У тебя ведь… у тебя ведь борода!
      — Значит, я твоя бородатая бабушка! — отрезал Софоклюс. — Всё, тема для дальнейшего обсуждения закрыта.
      И через двадцать минут греки торжественно вошли в столицу Амазонии.

* * *

      Ясен пень, на них тут же обратили внимание.
      Признав в здоровом мускулистом герое знаменитого греческого Человека-бурундука, воительницы, глядели на могучего сына Зевса с большим уважением. На Софоклюса же, к счастью, никто особого внимания не обратил.
      Совершенно беспрепятственно проследовал сын Зевса прямо в царский дворец к правительнице амазонок Целлюлите.
      Узнав о том, что в Фемискиру явился сам великий Человек-бурундук, Целлюлита радостно выбежала навстречу Гераклу.
      — О томящийся в Тартаре Крон! — хрипло прошептал сын Зевса, узрев царицу Амазонии. — И эту гору жира мне придется соблазнить?
      — Молчи! — яростно прошипел Софоклюс, придурковато улыбаясь хмурым воительницам. — Молчи, иначе всё испортишь.
      Как вы уже поняли, Целлюлита оказалась невероятно толстой бабенкой. Иначе зачем бы ей носить целебный пояс для похудения?
      Огромные ляжки царицы вполне оправдывали ее весьма оригинальное имя. Ведь когда-то девушка была простой амазонкой, а амазонкам, как правило, сородичи давали всяческие клички, впоследствии превращавшиеся в имена.
      Ну, например, Быстроногая Лань, Острое Копье или Меткое Око. В Амазонии была даже воительница по имени Гигантские Арбузы! В общем, кто чем среди других выделялся, так того и называли.
      Целлюлита же с самого детства страдала хроническим ожирением. Ничего ей не помогало: ни бег, ни всевозможные упражнения, ни изнурительные диеты.
      Начинала молодая упитанная амазонка свою службу в войсках воительниц штурмовым тараном. Было такое звание в армии грозных фемин. Обычно на эту должность выбирали сильных, высоких и неимоверно толстых женщин. Амазонка, служившая «штурмовым тараном», брала в могучие руки огромное бревно и со всего разгона устремлялась к вратам вражеской крепости. И, к слову сказать, Целлюлита здорово на этом военном поприще преуспела, прошибая крепости противника насквозь. Другое дело, что ее потом долго не могли остановить, но это уже, как говорится, мелкие издержки военного искусства…
      Встречать именитого гостя царица вышла в кожаной обклепанной куртке и в чудовищной кожаной юбке, из которой Софоклюс с Гераклом при желании вполне могли бы соорудить просторный шатер. Еще на Целлюлите были меховые сапоги до колен и тонкий кожаный ошейник с шипами, почему-то напомнивший ошарашенным грекам ужасного Цербера.
      Знаменитого пояса на пышном теле правительницы видно не было, судя по всему, его скрывала кожаная куртка.
      — О, славный сын Зевса, — глубоким мужским басом обратилась к Гераклу двухметровая Целлюлита. — Скажи мне, что привело тебя в наш город? Мир несешь ты нам или войну?
      Софоклюс довольно грубо пихнул в бок несколько онемевшего героя.
      — Царица, — хрипло выдавил из себя сын Зевса, — не по своей воле пришел я, совершив далекий путь. Меня прислал мерзавец Эврисфей!
      — Но зачем он прислал тебя к нам, о сильнейший из мужей греческих? — гулко проухала правительница.
      — Зачем? — Геракл глупо моргнул.
      — Только не вздумай выложить ей всё как есть! — зло прошипел за спиной героя Софоклюс.
      — А я забыл, зачем он меня посылал сюда, — весело ответил сын Зевса. — Помню лишь, как сказал мне Эврисфей: иди-ка ты, Геракл, куда подальше… Вот я и прибыл к вам в Амазонию. Дальше вроде как и некуда.
      — Что ж, — кивнула Целлюлита, — меня удовлетворил твой ответ. Отдохни же с дороги и будь нашим почетным гостем. Ну а чуть позже мы закатим в твою честь чудесный пир, ибо велико наше щедрое гостеприимство.
      — А можно наоборот? — попросил Геракл. — Сначала вы закатите пир, а потом я отдохну с дороги, но уже с набитым животом?
      — Можно! — благосклонно прогудела царица, и почетных гостей повели в глубь дворца амазонок.

* * *

      — Геракл, слушай меня внимательно, — строго наставлял героя нервничающий Софоклюс. — Сейчас я тебе расскажу, как ты будешь соблазнять Целлюлиту, и не вздумай что-нибудь перепутать, никакой отсебятины!
      — О нет, — простонал сын Зевса, разгуливая по роскошным гостевым покоям. — Я не желаю никого соблазнять! Сейчас будет пир, ну а потом… я ее как следует хрясну и мы с триумфом вернемся в Тиринф.
      — Ты-то, может, и вернешься, — зло скривился историк, — а меня наверняка здесь и порешат.
      — С чего бы это?
      — С того, что ты герой, а я никто, уже сравнительно немолодой пьющий мужик.
      — Ладно, валяй свой план, — скрепя сердце согласился Геракл. — Но чтобы никаких постельных сцен!
      — До этого, думаю, у вас не дойдет, — задумчиво протянул Софоклюс и очень подробно поведал герою свой хитроумный план.

* * *

      И был пир.
      Славный, что и говорить, пир. Не такой, конечно, как во дворце царя Адмета, но и ненамного хуже.
      Как оказалось, амазонки тоже очень любили хорошо выпить и тут же за праздничным столом померяться друг с дружкой силой. Если бы не соблазнительные, обтянутые тонкой тканью груди, то тут то там мелькавшие среди пирующих, можно было подумать, что в зале гуляют славные мужи Греции, вернувшиеся в родной город после тяжелого, но удачного военного похода.
      Действуя сообразно гениальному плану Софоклюса, Геракл старался особо не нажираться. Весело хохоча после очередной плоской армейской шутки царицы, могучий герой незаметно подливал в кубок Целлюлиты крепкое неразбавленное вино. Фемины вообще-то свое вино здорово разбавляли и потому хмелели не очень быстро.
      «Сатир побери, — мысленно рассуждал трезвый как стеклышко сын Зевса, — ведь у меня что ни подвиг, то славная пьянка. Чуть ли не через день случается какой-нибудь пир. Так и здоровье ненароком подорвать можно!»
      Что и говорить, весьма и весьма полезные мысли.
      И вот, когда царица наконец сильно окосела, Геракл перешел к активным действиям.
      То, что правительница «готова», стало ясно, когда в разговоре она начала именовать себя неким Эпилом, а к сыну Зевса обращаться исключительно как к Аргоне Быстроногой.
      Достав из-за пазухи восковую дощечку, могучий герой, близоруко щурясь, горячо зашептал на ухо Целлюлите:
      — О, Целлюлита, несорванный цветок божественного счастья…
      Ниже мелким почерком дотошный Софоклюс приписал: «Произносить с придыханием!» Геракл плохо понял, что это значит, но на всякий случай тяжело задышал. Ведь бытовало же в Греции такое выражение: «он (она) к ней (к нему) неровно дышит». Скорее всего, это и имел в виду многоопытный в любовных делах хронист.
      — Га? — отозвалась царица, слегка трезвея, что несколько противоречило изначальному плану.
      — Я люблю тебя, о моя красавица… — поморщившись, прошептал могучий герой и незаметно сплюнул под стол, мысленно назвав правительницу «моим жирным окороком». При этом сын Зевса усиленно представлял изящную Алкестиду, которая была для него спасительным якорем в этой совершенно абсурдной ситуации.
      — О Геракл… — мечтательно прохрипела Целлюлита, и глаза ее опасно заблестели.
      Герой быстро заглянул в лежавшую на коленях дощечку.
      — О Целлюлита, — с жаром произнес он.
      — О Геракл…
      — О Целлюлита…
      — О Геракл…
      — О Целлюлита…
      «По-моему, их слегка заело», — недовольно подумал сидевший рядом Софоклюс.
      — О Геракл…
      — О Целлюлита…
      Сын Зевса и сам почувствовал, что-то идет не так, и быстро нашел взглядом последнюю строчку, где присутствовала красивая смесь старогреческих и современных любовных слов. По мнению Софоклюса, такое признание должно было окончательно пленить царицу.
      — Я агапо тебя! — выдохнул могучий герой. — О, мое фундомэнос паста! (Что означало: «Я любить тебя! О мое пышное пирожное!»)
      Это последнее изречение окончательно добило (в переносном, положительном смысле) Целлюлиту, и она в порыве безудержной страсти гулко пророкотала: