— Ну а у нас в землях расейских? — вздохнул князюшка.

Улыбнувшись, Николашка указал на початую чарку с медом на княжьем столе.

— Дурак ты, Острогов! — пуще прежнего закручинился Всеволод. — На страхе у нас все зиждется. На страхе перед князем да перед его неиссякаемой мудростью!

Воистину верна русская поговорка: «Сам себя не похвалишь, всю жизнь будешь ходить как оплеванный!»

Степан любил российские дороги. Стелются да стелются, особенно когда на кобылке едешь или на повозке. Неспешно так, без особой нужды, да по воле сердца. Благодать. Захотел — назад повернул, захотел — и вовсе остановился.

«Вольному воля, половцу кол!» — так любил говаривать князь Осмомысл Ижорский, родной брат Всеволода Ясна Солнышка.

У русского человека всегда есть выбор. И пусть одно плохо, а другое — хуже некуда, зато имеется некая иллюзия свободы…

— Эх, чего это я? — вслух удивился Колупаев. — Мысли грустные в голову лезут. Оттого, наверное, что не знаю, чего этому Муромцу при встрече скажу. Нелепо как-то.

Буцефал мерно (аки буренка какая) помахивал пышным хвостом, сгоняя садившихся на мощный круп мух.

Проезжая мимо удела князя Буй-тура Всеволода, известного тем, что в молодости он каким-то совершенно немыслимым образом ухитрился породниться с самим ханом Кончаком, женившись на его красавице дочери Гюльчитай, кузнец заметил бредущих по дороге странных дедков.

Дедушки были одеты в женские сарафаны и кружевные передники. На седых головах повязаны яркие платки.

— Эй, вы чаво? — закричал им Степан, справедливо полагая, что он только что сошел с ума.

Но странные дедушки не были галлюцинацией.

— Чаво-чаво, — злобно огрызнулись дедки, — а ни ничаво. Езжай себе, мил человек, да других пустыми расспросами не замай!

— Вы себя-то со стороны хоть видели? — весело заржал Колупаев.

— Видели-видели, — отозвались дедушки. — Выполняем повеление самого Всеволода Ясна Солнышка, понял?

Старички были настроены чересчур агрессивно, и кузнец решил их больше своими расспросами не донимать. О приступах фамильного княжеского безумия у Буй-тур Всеволода он уже слыхал неоднократно. То Змея Горыныча изображает, то Василису Прекрасную замуж зовет. А Василиске-то, поди, уже далеко за семьдесят годков.

И вот теперь над старым людом измывается. Чуден князь, ой чуден! Оттого, наверное, на всю Русь и знаменит.

— Быстрее, Буцефалушка, совсем уж немного осталось…

Конь обиженно всхрапнул, получил от кузнеца хлыстом по ляжке и побежал заметно резвее.

«Как бы мне енту деревню не проехать, — с тревогой подумал Колупаев, — град Муром вроде как левее… и поди ж ты, спросить-то не у кого».

И действительно, на дороге не было ни души, словно вымерли все.

Не знал Степан, что многие русичи спешили сейчас в град Кипеш, где скоро должно было состояться Великое Вече — съезд всех удельных князей.

На само Вече и, в частности, на удельных князей русичам, понятное дело, было глубоко наплевать. Но вот первач там обещали выдавать совершенно бесплатно, почему и вызвало это событие такой ажиотаж в землях расейских.

— Эй, ты чего?!! — удивился Колупаев, когда Буцефал вдруг резко остановился.

Кузнец поднял глаза.

Умная конячка внимательно глядела на покосившийся дорожный указатель и, судя по всему, с натугой силилась прочитать, что было на нем накарябано.

Прочитать оказалось непросто.

Многие буквы поистерлись, к тому же старое бревно было здорово источено жучками да загажено воронами.

— До села Карачарова полверсты, — с трудом разобрал Колупаев. — Ход к Илье Муромцу токмо по записи! — Тьфу ты, — сплюнул он в сторону. — Понаставили тут…

Однако одно было ясно — он на верном пути.

Гришка с Тихоном рысью бежали через лес.

Ну и что с того, что сейчас день? Это все одно ничего не меняет. Лихо Одноглазое и при свете дня опасно, недаром дровосеки совсем помешались.

Лошадей Всеволод племянникам не дал в наказание: мол, будете знать, как мои приказы не выполнять. Да уж, натерпелись от Ясна Солнышка.

Одно радовало — дровосеков в лесу и след простыл. Не то перепились все, не то терем княжий снова в осаду взяли. Темный народ. Чуть что — за топоры, сплошное от них беспокойство.

— Слышь, Тихон, по-моему, нас кто-то преследует, — через некоторое время заявил Гришка.

Дружинники остановились. Тот, кто их преследовал, тоже, по всей видимости, остановился, либо им просто послышалось.

— Как ты думаешь, это дровосеки? — шепотом спросил Тихон, наметанным глазом осматривая ближайшие деревья, куда бы это поудобней вспорхнуть.

— Стали бы они за нами красться! — резонно возразил Гришка. — Не, это кто-то другой. Вон видишь, где прячется… ветка качнулась!

— Ну так что, бежим дальше, вроде немного осталось?

Гришка задумался.

— Или, может, на дерево? — с надеждой предложил Тихон.

— Не-а, — решительно мотнул головой Григорий. — Князюшка нас точно тогда порешит, вон шишака какая у тебя на макушке выросла, даже шлем на голову теперь не налазит.

— И то верно, — согласился с братом Тихон. — Значит, бежим дальше!

И они снова перешли на бег.

Невидимый преследователь не отставал, и дружинники, подстегиваемые страхом, припустили пуще прежнего.

— Мальчики, вы куда?!! — донеслось из-за могучих спин витязей, и от этого голоса у братьев пошел мороз по коже.

— Это ведь Лихо!!! — побледнев, прохрипел Гришка.

— Одноглазое!!! — кивнул Тихон.

— За нами увязалось?!!

Добры молодцы на ходу обернулись. Костлявая тетка, подняв повыше драную юбку, вовсю неслась сквозь ломкие кусты.

— Ребятки, я иду-у-у-у…

— Мама!!! — хором взвыли княжеские племянники и легким галопом кинулись наутек.

И вот добрался наконец Степан Колупаев до села Карачарова.

Село себе как село, ничего особенного. Куры между домами ходят, свиньи в грязи лежат, довольные как эфиопские элефанты после купания в Ниле. Сколько таких деревень на Руси? Тысячи. Но зато не в каждой живет богатырь-самозванец! Тем более такой знаменитый, как Илья Муромец.

— Эгей, уважаемый! — окликнул Колупаев высокого мужика, волочившего по дороге длинное бревно.

— Здорово, — отозвался мужик, вытирая взмокшее чело. — К кому в гости или так, проездом?

— К Илье я, к Муромцу, — ответил кузнец, останавливая повозку.

— Давненько к нему никто не приезжал, — задумчиво протянул мужик. — Да и я его никогда, в общем-то, не видел. Думал, помер. Ан нет, деревенский староста говорит, жив курилка! Вон та с краю его изба.

— Ента перекошенная?!! — удивился Степан.

— Ага, — подтвердил мужик. — Муромец-то весь час на печи лежит, ему даже до ветру лень с нее спуститься. Мы все с односельчанами гадали, как же это он так исхитряется?

— Ну и что, выяснили — как? — полюбопытствовал Колупаев.

— Нет, — покачал головой мужик, — так и осталось для нас загадкой.

— Ну спасибо тебе за помощь, — поблагодарил кузнец и, спешившись, решительно потопал к покосившейся избе.

Взошел на крыльцо, постучал два раза.

Тишина.

«Неужель и впрямь помер?!!» — испугался Колупаев.

По всем прикидкам Илье сейчас было сильно за сорок, а то и целых пять десятков.

Кузнец снова ударил в дверь избы кулаком, на этот раз в два раза громче. Давно не смазываемые петли жалобно застонали, и хлипкая дверь сама собой отворилась внутрь.

— Чудеса, да и только! — прошептал Колупаев, осторожно принюхиваясь.

Мертвечиной из избы, слава лешему, не пахло, а пахло из нее чем-то кислым.

«Черничная настойка!» — быстро определил Степан, являвшийся спецом по виноделию.

Черничная настойка была редкостной дрянью и применялась вообще-то во врачевании. Конечно, были гурманы, кои потребляли ее как спиртное. Вкус ужасный, зато эффект… коня на скаку свалит, достаточно лишь пробку из бутылки вытолкнуть. Колупаев толкнул дверь и вошел в избу.

— Есть здесь кто? — громко вопросил он. Ему не ответили, хотя и с порога было видно, что вроде как жилище обитаемо.

Обитатель сей развалины тихо храпел на печи. Вернее, поначалу Степан решил, что на печи лежит гигантская вязанка дров, но, подойдя ближе… кузнец не поверил своим глазам. Из-под грязной рогожи торчала голая нога невиданного богатыря. Судя по этой ножище… Невероятно! Настоящий великан.

Кузнец тут же вспомнил «дельные» советы Луки Пырьева и невольно поежился. Как же, хрястнешь ты такого верзилу, так он тебя одним плевком размажет.

Но все же Степан был не робкого десятка, недаром же ратные подвиги во множестве совершал.

— Есть тут кто? — во всю глотку нагло заорал он.

Не помогло. Колупаев поразмыслил.

Был еще один верный способ. Кузнец набрал в грудь побольше воздуха и дико заорал:

— Половцы-ы-ы-ы…

— Что? Где? — тут же подскочил на печи великан и, с грохотом въехав лбом в давно небеленный потолок, провалился в обморочное беспамятство.

— М-да, разбудил называется! — грустно посетовал Степан, опускаясь на стоящую у печи лавку.

Лавка хрустнула, и Колупаев оказался на полу. Со стоном поднялся. Потер ушибленный зад.

В этот момент дверь избы с грохотом распахнулась, и в обитель былинного богатыря ввалились какие-то всклокоченные перепуганные люди. Было их где-то душ пятнадцать и все почему-то вооружены. Кто дубиной, кто вилами, кто молотом кузнечным. Особенно кузнеца впечатлила одна баба, державшая в руках огромный ушат с мыльной водой.

— Где?!! — хором выдохнули крестьяне.

— Кто? — не понял Колупаев.

— Половцы!!!

«Ага! — догадался Степан. — Ополченцы!» Средний возраст у «ратной дружины» был глубоко за семьдесят годков.

— Ложная тревога! — спокойно пояснил ополченцам кузнец. — Проверка боеготовности, князь велел.

— А… ну тады ладно, — раздался вздох всеобщего облегчения.

Бряцая тазами (по всей видимости, в данный момент исполнявшими роль щитов), крестьяне спокойно покинули избу.

Колупаев покачал головой и, сходив к колодцу, принес целое ведро ключевой воды. Ведерко было дырявое, часть воды вытекла, но на отрезвление богатыря ее вполне могло хватить.

Отойдя подальше, Степан размахнулся и выплеснул содержимое ведра в лицо Муромцу. Однако не рассчитал маленько. Ведерко улетело следом за водицей.

— Ой-ей! — только и смог выдохнуть кузнец. Вода подействовала, но и ведерко, к сожалению, тоже.

— Ох! — вздохнул Илья, приходя в себя и судорожно шаря по печи.

С надетым на голову ведром он смотрелся колоритно.

— Кто задул лучину? — проревел богатырь, слепо тычась по сторонам. — Аспиды, ослепили-и-и-и…

Колупаев попятился к двери.

— У-у-у-у… — ревел Муромец. — Кощеевы отродья!

Представление длилось несколько минут. Затем Илья наклонился, и ведро само спало с его пустой головы.

Муромец несколько раз глупо моргнул и, сфокусировав взгляд, очумело уставился на Степана.

— Ты кто?

В голосе богатыря чувствовался неподдельный испуг.

Колупаев ухмыльнулся:

— Я Степан Колупаев, кузнец из села Большие Мытищи.

Прозвучало все это довольно грозно и веско. Но на Илью впечатления не произвело. Он лишь тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от наваждения.

— Какой нынче год? — вконец охрипшим голосом спросил он.

Вопрос поставил Степана в тупик. Не о том Муромец спрашивает, ой не о том.

— Сто одиннадцатый, — ответил Колупаев, — от рождества Велеса.

— Сто одиннадцатый?!! — в ужасе переспросил Муромец, после чего стал загибать могучие пальцы.

«Года считает!» — догадался Степан, внимательно разглядывая великовозрастного дитятю.

В рваной разлезшейся рубахе, весь заросший волосами… Ну прямо медведь, а не человек. Бородища ниже пояса. Усищи… страшно подумать. Басурман какой-то с большой дороги, а не богатырь.

— Тридцать три года, — сипло прошептал Муромец.

— Чего? — отозвался Колупаев.

— Я храпел на печи тридцать три года, — повторил богатырь, и глаза у него при этом были как у посаженного на кол половца.

— Так ты, значит… — догадался Степан, прикрыв рот ладонью.

Все становилось с ног на голову.

Не было никакого вероломного богатыря, нагло присвоившего себе чужую славу и сговорившегося с нечистым на руку летописцем.

Всего этого и в помине НЕ БЫЛО!

— Это что же получается… — прошептал Колупаев, быстро шевеля извилинами.

А получалось вот что. Илья все это время спал. Спал беспробудно, и пока он спокойно дрых, кто-то взял и присвоил богатырю чужие подвиги. Не спросив соизволения, совершенно самовольно.

Но зачем?

Сие пока было неведомо…

Муромец на печи, казалось, сейчас расплачется.

— Как же так? — хрипло причитал он. — Тридцать три года псу под хвост! Я ведь все как сейчас помню. Шестнадцать годков мне тогда от роду было. В ратный поход с другами собирался супротив Мамая-разбойника. С Масяней был обручен. Случился пир перед походом, я выпил и…

Богатырь с силой ударил кулаком по печи. Печь, как ни странно, выдержала.

— Летархия! — с запинкой произнес Колупаев услышанное однажды в какой-то корчме диковинное заморское словцо.

— Ась? — вздрогнул Муромец.

— Летархия, говорю, — повторил Степан. — Мне один ученый грек за кружкой вина рассказывал. Он был этот, ескулап заморский… Ну, ведун, знахарь по-нашему. Так вот, иногда происходит, что человек ни с того ни с сего в спячку впадает.

— Аки медведь зимой? — удивился Илья.

— Ну да, — знающе кивнул кузнец. — Но токмо медведь, лишь на несколько месяцев в берлоге засыпает. А человек… может до конца дней своих так проспать…

— Дык как же это?

— А вот так, — наставительно ответил Колупаев. — Видать, с тобой эта самая летархия и приключилася. По-другому и не объяснишь. Ты что на пиру том пил, помнишь?

— Помню… э… э… Черничную водку!

— Все ясно! — кивнул Степан. — Не знал ты, видать, что знахари сельские ею от бессонницы селян врачуют. М-да, роковая оплошность…

— Ну а что с Мамаем? — виновато промычал богатырь, потирая мощную шею.

— А что с Мамаем? — удивился кузнец. — Я тогда мал был, не помню уже. Вроде как порешили его русичи. А иначе ведь и быть не могло. Погань всякая, на землю матушку посягающая, на Руси всегда отпор получала. Забудь о Мамае, тут дело посурьезней имеется.

— Какое? — икнул Муромец, сидя на печи и болтая босыми ножищами.

— Да вот тут… — начал было Степан и осекся. Как бы все попонятливей рассказать? Ведь Илья, похоже, и слухом не слыхивал о мерзавских происках того летописца.

— Понимаешь, брат… — издалека начал Колупаев, — я к тебе, собственно, скандалить ехал. Но теперь понял, что зря, конечно, я на тебя злился.

— Ты на меня злился? — переспросил богатырь. — Дык чего ж такого я мог тебе сделать, коль спал все эти годы?

— Ни при чем ты здесь, все верно! — согласился кузнец. — Я не об этом. Один брехливый летописец незнамо почему присвоил тебе невиданные подвиги, совершенные тобою якобы на земле русской. Но… как бы это сказать…

— Дык так и говори, — решительно махнул ручищей Муромец.

— В общем… — замялся Степан. — Все эти подвиги на самом деле я совершил. — Но то ли рылом не вышел, то ли имя у меня какое-то… не такое. Так или иначе, но летописец этот рассудил по-своему и присвоил все геройства… тебе.

— Мне?!!

— Вот-вот! Я поначалу думал, в заговоре вы. Решил через тебя того супостата найти. Но вижу теперь, все напрасно.

— Почему это напрасно? — басом взревел Муромец. — А что, ежели я хочу помочь тебе найти этого мерзавца? Пусть и не ведаю, где он скрывается, но помогу. Восстановим справедливость вместе! А заодно вот… кости разомну.

Такой расклад кузнеца вполне устраивал.

Богатырь был на редкость решительный. С этакой горой за спиной можно и без особых угроз летописца запугать, дабы исправил брехню свою подлую, а заодно и объяснил, почему его выбор пал именно на Муромца. А то, понимаешь…

Дверь за спиной Колупаева снова распахнулась.

Неужели ополченцы опять пожаловали?

Нет. Это были не ополченцы.

Степан обернулся, с подозрением зыркнув на двух добрых молодцев при шлемах, кольчугах да булавах. По всему выходило, княжеские дружинники к ним пожаловали. Час от часу не легче.

— Чаво вам? — не очень дружелюбно спросил Муромец, продолжая сиднем сидеть на удобной печи. Добры молодцы переглянулись. На их румяных физиях читалось откровенное замешательство.

— Да вот… — сказал один из них. — Нас послал к тебе, о славный богатырь, князь Буй-тур Всеволод Ясно Солнышко.

— Кто послал? — не понял Илья.

— Буй-тур Всеволод, — осторожно повторили молодцы.

— Кто таков? — Муромец повернулся к Степану.

— Князь Сиверский, — ответил Колупаев. — Всеми любим на Руси за норов свой буйный и нелюбовь к лишней войне. Оттого Буй-туром и назвали. В смысле бешеный бык!

— А-а-а-а… — протянул Илья. — Ну и что этому князю от меня надобно?

— Да вот… — Добры молодцы снова переглянулись. — Тут такое дело…

— Да говорите, чего уж там, — усмехнулся в бороду Муромец, осторожно спускаясь с печи. — Я сегодня с утра добрый…

И, перебивая друг друга, княжеские дружинники поведали великому богатырю о своей беде.