Каннибализм, например, не считался тогда чем-то чудовищным. Даже в урожайные годы минийцы охотились по лесам да горам на кентавров, сатиров и прочую псевдочеловеческую нечисть.

А знаете, какая у кентавра конина?

Конечно, не знаете.

Объедение!

Так что не в возможном голоде все дело было, а в том, что конопля исчезла. Тут-то греческий народ и встал как один на борьбу с проклятой тиранией.

Забеспокоился Афамант, парик на голову нацепил и принялся думать. В парике ему всегда думалось намного лучше. В лысую голову мысли приходили обычно сугубо неприличного содержания.

Но долго думать о том, что же делать, царю не пришлось. В древности ведь как все проблемы решались? Чуть какая беда случится, отправляют гонцов в священные Дельфы к оракулу стреловержца Аполлона. Ну и одновременно с этим идут громить поселения эфиопов-эмигрантов, так, на всякий случай.

Решил послать Афамант гонцов в Дельфы. — Идите-ка вы, послы… — говорит, — идите-ка вы на… гм… в общем, в Дельфы идите. И без ответа оракула не возвращайтесь. Иначе всем вам будет большой… гм… плохо вам, короче, будет. Испугались гонцы.

Совсем озверел царь, угрожать стал, даже разгром эфиопского квартала на окраине Фив Афаманта не очень успокоил. А ведь раньше только это и могло вернуть ему хорошее настроение!

Должны были выяснить посланцы царя, почему конопля в этом году не взошла. За каким таким сатиром минийцы без веселья остались? И так жизнь серая, безрадостная, вкалываешь от зари до зари на Афаманта.

Запахло в Беотии государственным переворотом. Греки стали кучками в питейных заведениях собираться. Спорили, кулаками размахивали, друг друга за бороды таскали. Ох, не к добру это, ох и — не к добру!

Но никто тогда не знал, что все произошедшее — часть коварного плана царицы Ино.

Окончательно обделались гонцы Афаманта, все медлили с поездкой в священные Дельфы. Тут-то ими царица и занялась.

— Что трясетесь, Сатаровы отродья? — зловеще усмехнулась она. — Боитесь принести из Дельф плохие новости?

— Боимся, госпожа, ох как боимся, — отвечали послы, с опаской косясь на Ино, чей крутой нрав был известен далеко за пределами Беотии.

— Ведь хоть так, хоть этак, — добавили послы, — велит Афамант по возвращении. отрубить нам головы…

И что интересно, правду мерзавцы говорили. Чистую правду. Такая вот существовала у минийских царей полезная традиция — казнить гонцов, прибывших с ответом от Дельфийского оракула. Причем, что характерно, послов часто казнили до того, как они успевали произнести хотя бы приветствие своему царю. Я уже не говорю о самих новостях от великого стреловержца Аполлона.

— Что же нам делать? — возопили гонцы. И вот что ответила им царица:

— Спокойно езжайте в Дельфы и ничего не бойтесь. По возвращении в Фивы вас никто пальцем не тронет. Мало того, я щедро вознагражу вас, но с одним условием…

Тут гонцы, понятное дело, приуныли, так как никаких условий они выполнять не желали. Но, как говорится, назвался Хароном, полезай в лодку. Выбирать им, в принципе, было не из чего.

— Условие же это таково. — Ино зловеще усмехнулась. — Вы принесете царю ложный ответ оракула, а истинный утаите.

От подобного предложения у послов чуть не подкосились ноги.

Обмануть самого Афаманта?!!

Это никак не желало укладываться в их несчастные античные головы. Но лишиться им этих самых голов тоже не хотелось. Возникла довольно щекотливая, этически сложная ситуация: сказать царю правду и потерять голову или сказать царю неправду и голову на плечах, по крайней мере, на время сохранить.

Что же выбрать?

— Э-э-э… — вразнобой проблеяли гонцы, выражая тем самым крайнюю степень своих сомнений.

— Я знала, что вы согласитесь, — захлопала в ладоши Ино.

И в этот момент послы поняли, что крупно влипли.

— Держите. — Царица протянула несчастным покрытую воском дощечку с ложным ответом Дельфийского оракула.

План коварного убийства переходил в решающую стадию.

— Вот какой ответ дала нам прорицательница пифия, — дрожащим голосом произнес один из послов. — Ну-ну… — Афамант сидел на троне, вяло поигрывая копьем, и скучающе глядел на греков, якобы прибывших из Дельф.

Рыжий парик царя был надет прямо на острие зловещего копья, вырезанного из черной древесины редкого, произрастающего исключительно в Эфиопии дерева.

Как завороженные глядели послы на этот парик, и с каждой секундой им становилось все яснее, что ничем хорошим все это для них не закончится. Но идти на попятную было уже поздно.

По правую руку от Афаманта сидела с ангельским выражением на смазливом личике царица Ино, как всегда строя из себя ни к чему не имеющую отношения дурочку.

На самом же деле царица здорово нервничала, но знали об этом разве что боги на светлом Олимпе.

— Ну-ну, — снова вяло подбодрил возвратившихся посланников Афамант.

Со стороны казалось, что он насадил на древко своего копья издохшую рыжую крысу.

— Пифия сказала… — облизнул пересохшие губы один из гонцов, — она сказала, чтобы ты принес в жертву богам своего сына Фрикса, и только тогда боги вернут плодородие твоим нивам…

Таким образом, роковые слова были произнесены.

— А-а-а-а!… — взревел на троне Афамант, метнув копье в ближайшего вестника.

Грек попытался увернуться, но из этой затеи ничего путного не вышло. Царь был прекрасным охотником. Копье угодило посланнику прямо в лоб, пришпилив к его голове рыжий парик Афаманта.

— Всех казнить! — продолжал орать царь, гневно подпрыгивая на троне. — Не щадить никого, ни женщин, ни детей…

Женщин и детей конечно же среди гонцов не было, но Афамант очень любил шокировать миний-скую общественность своей якобы чудовищной жестокостью, надеясь таким образом попасть в древнегреческие анналы. (Не каналы, не анусы там всякие, к канализации это слово никакого отношения не имеет. — Авт.)

Но в эти самые анналы царь так и не попал, хотя это, в общем-то, не так уж и важно…

Послы умоляюще посмотрели на царицу. Та даже бровью не повела, продолжая изображать из себя блаженную кретинку.

Дворцовая стража с ленцой приблизилась к гонцам.

Но тут один из посланников бросился бежать, своим мудрым поступком увлекая за собой остальных вестников царя. Был этот грек наполовину иудеем и потому соображал намного быстрее своих собратьев по несчастью.

Стража опять с некоторой ленцой устремилась за беглецами.

Должно быть, это выглядело достаточно странно, но царь на троне ничего не сказал, увлеченно ковыряясь в античном носу. Была у него такая неприличная забава с детства.

А все дело в том, что царица Ино, хоть и была у нее душа черная-пречерная, слово, данное кому-либо из подданных, держала.

Стражники немного погоняли посланников по Фивам, а когда те, выбившись из сил, просто повалились скопом на землю, для вида попинали бедняг сандалиями, после чего удалились восвояси.

Гонцы сразу смекнули что к чему, и больше их в Беотии никто никогда не видел.

— Всех казнить! — мечтательно повторил на троне царь Афамант. — И кстати… А где мой любимый сын Фрикс?

Фрикса поймали на окраине Фив. Юноша прятался среди руин, оставшихся от недавно разгромленных жилищ эфиопов.

Ловили сына царя всей Беотией, ибо об ответе Дельфийского оракула все уже были хорошо осведомлены.

Сплетни в те далекие времена передавались мгновенно и без всякого сотиуса-мобилиуса.

Сам Фрикс, например, ужасную новость узнал от какого-то вонючего попрошайки, уже неделю терроризировавшего Фивы своим зловонным присутствием.

Фрикс тут же бросился бежать.

Разумеется, за ним сразу же погнались добропорядочные граждане Беотии. Сначала они не знали, за кем гонятся, и делали это чисто интуитивно. Честный человек не будет по городу как угорелый бегать. Рассудив так, прохожие с залихватским криком «Держи вора!» бросились ловить обезумевшего от ужасной новости сына царя Афаманта.

Царский отпрыск кое-как отстреливался на бегу из отличного лука, звенящего, как струны арфы Эола (дедушки Фрикса). Оружие было при нем, потому что кошмарная новость застала юношу, когда тот возвращался в город с охоты.

Метко бил великолепный лук царского сына. Словно сам божественный дед направлял разящие цели точно в яблочко (глазное! — Авт.).

Многих простых граждан Фив положил в тот день меткий Фрикс. И, что характерно, бил наповал исключительно в правый глаз.

Позже выяснилось, что охотился наследник Афаманта преимущественно на белок. Ну а кто же не знает — ценный мех белки нельзя портить, посему бедных зверьков и по сей день мочат стрелой (пулей. — Авт.), направленной в маленький, выпуклый, симпатичный глазик.

Но тогда, в пылу неистовой травли, преследователям мерещилось некое зловещее предзнаменование в том, что лук Фрикса бил точно в цель.

Однако справедливости ради следует заметить, что свое азартное преследование добропорядочные граждане Фив не прекратили. Ведь не каждый день им выпадала такая забава, такой великолепный шанс сорвать накопившуюся злость, если не на самом Афаманте, так на его молодом сыне.

Многочисленные трупы покрыли улицы древнего города. Но как ни крути, а стрелы у Фрикса неотвратимо заканчивались. Последних двух добропорядочных граждан наследник задушил тетивой, ну а затем… затем его схватили.

Во дворце, куда добропорядочные граждане приволокли связанного по рукам и ногам Фрикса, уже все было готово для жертвоприношения.

Радовалась царица Ино, и было от чего. Ее кошмарному плану все-таки удалось сбыться. Радовался и царь Афамант. Потому царь радовался, что после жертвоприношения исчезнет напасть, обрушившаяся на Беотию, и за ночь взойдут к небу зеленые ростки.

Связанного Фрикса попытались уложить на окровавленный алтарь у изваяния бога Аполлона. Но раньше на этом алтаре умерщвляли кур, уток и всякий мелкий недоразвитый рогатый скот. (Ну а кто нормальный отдаст богам здоровую животину? — Авт.)

Не помещался на алтарь упирающийся царский сын, ну никак не помещался. Ногу левую, правда, на жертвенник уложить удалось, но Фрикс так брыкался, что отбил этой самой ногой мраморной статуе величественное мужское достоинство — знаменитую гордость Аполлона.

Все присутствующие пришли в священный ужас от такого чудовищного кощунства. Сына Афаманта отпустили, и тот, сделав над собой усилие, с трудом порвал опутывавшие его веревки. (Парень с детства занимался тяжелой атлетикой! — Авт.)

Затем, схватив отбитые мраморные причиндалы, Фрикс стал зловеще ими размахивать, отгоняя от себя испуганную толпу добропорядочных граждан. Оружие оказалось увесистым. Им вполне можно было при желании проломить кому-нибудь голову.

— Да кончайте же его скорее! — недовольно прогнусавил царь Афамант, несколько утомленный всем этим цирком.

Горбатый жрец со здоровым медным ножом растерянно развел руками, спрятавшись на всякий случай за изувеченной статуей прекрасного олимпийца.

Сатир его знает, чем бы все это закончилось, не вмешайся в эти события всемогущие боги.

Нет, со светлого Олимпа не спустился Аполлон, дабы разобраться с осквернителем своего мраморного мужского достоинства.

Произошло нечто совсем иное, иное до нелепости, и это словосочетание как нельзя лучше подходит для описания последующих удивительных событий.

Дворец Афаманта потряс раскат неслыханного грома. С неба прямо в крышу дворца ударил золотой луч, и то, что этот луч бил прямо с Олимпа, ни у кого сомнений не вызвало.

Луч благополучно проделал круглую дыру в потолке дворца, осветив жертвенный зал невыносимо ярким светом. Смертные в ужасе отпрянули к стенам.

Коснувшись мраморного пола, золотой луч взорвался, и в том месте, где только что произошла ослепительная вспышка, на дымящемся полу возник златорунный баран.

Был он не настоящий, а механический. Это стало ясно даже недалекому Афаманту.

Баран напоминал пародию на свой живой прототип. Выполнен он был на первый взгляд из чистого золота. Его шкура сплошь состояла из вьющейся золотой стружки (вот оно, то самое золотое руно! — Авт.), а в глазах сияли красные драгоценные камни.

Каменное орудие со стуком выпало из рук Фрикса, ошарашенного появлением диковинного божественного механизма.

Баран огляделся, с жужжанием повернув голову на тонких золотых шарнирах.

— Ну, вы даете! — басом произнес он, и греки непроизвольно вздрогнули.

Спустившееся с Олимпа чудовище разговаривало!

Мигнув правым сверкающим глазом, баран лукаво покосился на мраморную часть тела, отбитую от статуи Аполлона.

— Ого! — с восхищением сказало золотое копытное. — Вообще-то у Аполлона эта штука на самом деле раз в десять меньше.

Смертные молчали.

Кошмарная пауза затягивалась.

Баран медленно подошел к белому, как покалеченная статуя, сыну Афаманта, при этом движения божественного посланца сопровождались странным тихим стрекотом, словно внутри копытного роились некие невиданные насекомые, благодаря которым он, собственно, и двигался.

Крайне невежественное предположение.

Но что с них взять, с греков этих древних?

Дикий народ.

— Ну че уставился? — спросил баран Фрикса. — Где сестра твоя Гелла? Давай, шевели извилинами!

Фрикс непонимающе моргнул. «Какая такая сестра?!!» — судорожно пронеслось в его пустой голове.

— Я здесь! — послышалось откуда-то со стороны, и к алтарю подошла молоденькая дочь Афаманта и, соответственно, сестра Фрикса.

Фрикс свою сестру признал не сразу. Ох, не следовало парню чрезмерно увлекаться тяжелой атлетикой. Пару раз себе древней каменной гантелей по башке врезал — и уже считай идиот.

— Ага! — хмыкнул баран, тряхнув золотыми рогами. — Все в сборе…

Недружелюбно зыркнул он на пораженных столбняком Афаманта с Ино (тоже небось боги подсуетились. — Авт.).

Царь с царицей на этот бараний взгляд ничего нe ответили, а лишь безумно вращали глазами.

Афамант аж покраснел весь, тужась хоть что-нибудь произнести. Но все было тщетно, язык отказывался делать нужные движения.

— Садитесь ко мне на спину! — строго приказал золотой баран.

Фрикс с Геллой переглянулись. — Мы?

— Да нет, — усмехнулось копытное, — это я царю с царицей.

— А-а-а-а… — понятливо закивали отпрыски Афаманта.

Баран горестно воздел механические очи к пролому в потолке дворца, мысленно посчитав за несколько секунд до десяти тысяч. Это помогло ему успокоиться.

Прав был его изобретатель: человеческая тупость не имела границ.

— Залазьте ко мне на спину, дебилы! — не выдержал олимпийский посланец, и Фрикс с Геллой послушно сели на колкую спину живого механизма.

— А теперь полетели, — звонко объявило копытное. — Царь, по-моему, не возражает?

Царь не возражал. Казалось, еще секунда, и его глаза окончательно вылезут из орбит, а затем покатятся по мраморному полу прямо к жертвеннику Аполлона.

Баран непонятно чему кивнул. Его золотая туша вздрогнула, сзади выдвинулись странного назначения трубки, и выполнены эти трубки были отнюдь не из золота.

— Держитесь за мои рога! — приказал божественный посланец, и в. следующую секунду из его трубок вырвалось пламя.

Жертвенный зал заволокло дымом, но все же присутствующие смогли рассмотреть, как баран, расправив невесть откуда взявшиеся у него крылья, взлетел и исчез в круглой дыре под потолком. (Это ж как нужно было обкуриться, чтобы такое выдумать?!! — Неизвестный читатель.)

— М-да, в жизни всякое бывает, — отчетливо произнес кто-то из добропорядочных граждан Фив, — и жук свистит, и бык летает!

Ну что ж, сказано как нельзя кстати, в самое что ни на есть яблочко! (Глазное! — Авт.)

А весь этот бред, как всегда, объяснялся довольно просто.

Удивительный говорящий механизм сделал не кто иной, как известный олимпийский изобретатель, божественный кузнец Гефест. Сначала он думал просто пошутить над смертными, попугать их маленько, что было для них (смертных) очень полезно.

Однако суждено было механическому барашку послужить для другой, более благородной цели, а именно: для спасения несчастных детей садиста Афаманта.

Именно по просьбе их матери, богини облаков Нимфоманки, и послал на землю свое своенравное изобретение олимпийский кузнец.

— Смотри мне, Ними, — сказал Гефест, вытирая грязной тряпкой натруженные в кузнице руки. — Слишком уж долго я с этим кибером возился. Жалко будет, если он вдруг возьмет и испортится.

— А детей моих, значит, тебе не жалко? — склочно осведомилась богиня, меча глазами молнии не хуже самого Зевса.

Ответить на это Гефесту было решительно нечего.