Июнь 1699

Нью-Йорк, Лонг-Айленд, Глен-Коув

Лунная дорожка на поверхности моря отливала серебром. Вода в проливе была неподвижной. Ночь стояла тихая, и лишь натужное дыхание нескольких мужчин, шагавших к материку, да шелест песка под их ногами нарушали эту тишину. Кинжалы, мечи и пистолеты были надежно пристегнуты к поясам, а яркие кольца в мочках ушей безмолвно, словно колокола, лишенные языков, покачивались в такт шагам. Даже зеленый попугай на плече одного из этих людей сидел молча, точно нефритовая статуэтка. Кроме корабля, на котором они прибыли сюда, под ярким лунным светом не видно было больше ни одного судна. И все же ни один из спутников не обронил ни слова, пока они не опустили тяжеленный сундук, изрядно отдавивший им плечи. А опустили они его лишь под деревом, росшим на краю пляжа.

— О черт! Весит целую тонну, — выдохнул один из несших поклажу, распрямляя наконец онемевшую спину. — А то и две. Надо бы нам еще кого-то на подмогу. Ох, не могу, спина прямо разламывается!

— Ну да, разумный ты наш, — насмешливо проворчал другой, — это чтобы было с кем еще поделиться?

— Хочешь сказать, капитану есть о чем беспокоиться? — с усмешкой отозвался первый.

— О, я так не думаю, ребята, — вмешался дородный мужчина, выходя из тени и осматривая сундук. — Я никого из вас не опасаюсь. Да и разве это необходимо?

Ответом ему было молчание. Потом вдруг снова заговорил первый, в голосе его звучала фальшивая симпатия:

— Нет, я никогда не говорил этого, кэп. Если хотите, можете доверить мне даже свою жизнь.

— Нет, — тихо отрезал капитан, — наоборот. Это вы доверяете мне свои жизни, не так ли? Разумеется, — продолжал он, чувствуя, что молчание его спутников становится просто гробовым, — вы в деле дольше меня. И может, я не имею на это права, но лишь у меня есть власть, если я того захочу, оставить вас всех тут, чтобы вы вечно сторожили мой сундук. Или я не прав?

— Не стоит так говорить, кэп, — подал голос третий пират, переступив с ноги на ногу. — Право, не стоит. Вы, бесспорно, наш капитан, и мы делаем все, что вы приказываете. Повинуемся вам. А Джуэл… Он просто лепечет какую-то чепуху как всегда, вот и все.

— Джуэл, — с усмешкой добавил четвертый, — вечно что-нибудь бормочет, кэп. Если б он перестал ныть, мы бы подумали, что он уж и не дышит.

— Нарываешься? — с угрозой повернулся к говорившему Джуэл. Рука его потянулась к кинжалу, который он носил за кушаком, намотанным на толстое пузо. Сам он при этом словно припал к земле, широко расставив кривые ноги и повернув хмурое лицо в ту сторону, откуда донесся приглушенный звук — ухмылка человека, подпиравшего ствол дерева. — А ты что? Смеешься? Веселишься, Танцор, да?

— Спокойно, Джуэл, — вмешался кто-то, — это же была просто шутка.

— Шутка? — переспросил Джуэл и еще сильнее прищурил свои маленькие глазки. — Или все-таки ему от меня что-то нужно?

— Если мне от тебя что-то понадобится, ты об этом первый узнаешь, обещаю, — отозвался тот, кого называли Танцором. — Только не надейся на это. Я у тебя даже льда в аду не попрошу.

— А я прошу вас, ребята, только закопать этот мой сундук, причем поглубже, — сказал капитан, — и немедленно. Но разумеется, если вы не хотите…

Пираты умолкли, взялись за лопаты, которые принесли с собой, и принялись копать.

Капитан медленно прошествовал за спиной у высокого пирата по прозвищу Танцор и тихо проговорил:

— Советую тебе поменьше смеяться, парень, если хочешь спокойно вернуться на корабль.

Танцор пожал плечами и принялся копать вместе со всеми.

Когда яма стала достаточно глубокой, пираты опустили в нее сундук, после чего выстроились вокруг нее неровным кольцом и удовлетворенно поглядели вниз. Они являли собой весьма колоритную картинку даже в свете луны, которая окрашивала все и всех в одинаковые песчаные тона. На них были надеты долгополые камзолы и просторные рубахи, рваные штаны подпоясаны широкими кушаками. Мягкие сапожки доходили каждому до колен, а на загорелые лбы были низко надвинуты либо широкополые шляпы, либо повязанные вокруг головы платки. Волосы у них были длинными — так не носил в то время никто из мужчин, кроме пиратов. Кое у кого один глаз был закрыт черной повязкой, у большинства лица были разукрашены шрамами, но все без исключения были покрыты загаром цвета тикового дерева. Капитан выглядел процветающим коммерсантом, и единственным, что говорило о роде его занятий, были многочисленные перстни, блестевшие на пальцах.

Капитан измерил пляж большими шагами от места, где все стояли, до шлюпки. Затем направился к остальным, бормоча что-то себе под нос и кивая. Он старался запомнить количество шагов и направление, как вдруг услышал, что его люди снова заспорили между собой.

Все было кончено еще до того, как он вернулся.

Он видел только, как блеснула сталь. Человек, которого звали Танцором, стоял, прижав ладонь к сердцу, изумленно глядя на Джуэла. Потом повернулся к подошедшему капитану.

— Но я… у меня даже не было в руках ножа! — ошеломленно проговорил он, глядя на собственную кровь, черную, как смола, в лунном свете. Она сочилась сквозь пальцы… Потом он упал.

Все стояли тихо, будто в шоке.

— Да он же просто шутил! — проговорил один из пиратов, глядя на Танцора и черную лужу, медленно расползавшуюся под ним.

— Одна шутка оказалась лишней, — отвечал Джуэл. Он по-прежнему стоял пригнувшись, словно для броска, маленькие глазки внимательно следили за окружающими, — Ну, кто следующий? Давайте. — Он помахал левой рукой. В правой тем временем освещенное яркой луной блеснуло лезвие ножа. — Кто еще хочет побазарить, а? А то я все обижаюсь, да? Я сделал то, что должен был! Он сам напросился, он все время дразнил меня. Но я ждал. Нельзя ведь устраивать резню на палубе — мне известны правила братства. Зато на суше можно. На земле, как сейчас… Ну же, кто еще хочет поспорить?

— Он прав, — проворчал один из пиратов, глядя на неподвижную фигуру на песке.

— Да будет так, — глядя на Танцора, со вздохом заключил капитан.

— Но ведь он даже не предупредил! — возразил кто-то.

— Так что ж мне было делать, послать ему письменное уведомление, что ли? — спросил Джуэл. Оглядев присутствующих и видя их опущенные глаза, он осклабился, показывая луне свои желтые зубы. — Ну ладно, — весело проговорил он, засунул кинжал за кушак, медленно обошел вокруг лежащего и пнул его мыском сапога. — Кончились твои шуточки, Танцор, а? Теперь, наверное, веселишь ими черта? Поди, нынче только и мечтаешь, чтобы я тебе подал ледку, а? — Он смеялся и то и дело пинал мертвеца.

— Оставь его в покое! — рявкнул капитан.

Для капитана пиратского корабля это было довольно странное поведение. Большинство присутствовавших не стали бы возражать, даже если бы Джуэл выпотрошил из бедняги все кишки и жилы и немедленно сделал из них ожерелье. Но Кидд был на море новичком. Он всю свою жизнь искал такую команду, и теперь ни за что не хотел бы от них отрываться — об этом прекрасно знал каждый из его шакалов.

— Конечно, конечно, — великодушно согласился Джуэл. — Оставим его в покос, причем навсегда. Давайте похороним его прямо тут, на сундуке. Многие капитаны оставляют мертвяков сторожить их богатства, кэп. Вы же сами говорили, а я, выходит, позаботился, чтобы все устроилось как надо. Дайте капитану мертвяка, чтобы вечно сторожил его сокровища, а, ребятки?

И он оглушительно расхохотался. Но все остальные молчали. Паренек был красавчиком, и мало кто сомневался в том, что именно из-за своей внешности он дожил лишь до сегодняшней ночи. Ведь все прекрасно слышали, как, едва появившись среди них, Танцор отказался от дружбы — очень тесной дружбы, предложенной ему Джуэлом, и как потом еще не раз отказывался от нее. Но работа есть работа, а их работа — это жизнь. Пираты посмотрели на капитана.

— Больше ни на что не остается времени, — сказал тот. — Закапывайте так.

Шлюпка покинула остров так же тихо, как и пришла сюда. Ничто не смущало поверхность моря, лишь весла то дружно всплескивали по воде, то снова ныряли — маленькая лодка торопилась к поджидавшему ее кораблю. Некоторые пираты оглядывались на быстро уменьшающийся островок, где оставили сокровища и мертвеца, которому суждено теперь вечно охранять сундук капитана.

Но вскоре поднялся легкий бриз, и островок превратился в темное размытое пятно на воде. Во всяком случае, они были слишком далеко и не могли различить то место, где был закопан клад, а уж тем более — руку, вынырнувшую из песка. Скрюченные пальцы пытались ухватиться за воздух, рука отчаянно двигалась из стороны в сторону, словно махала им на прощание…

Глаза и рот были забиты песком. Он ничего не видел, не мог даже закричать. Должно быть, это ночной кошмар. Никто из людей на такое не способен. Нельзя же похоронить человека заживо! Он помнил, как заглох в песке его крик, не успев вырваться изо рта; он помнил, как в панике выцарапывался, выкарабкивался, извивался, прорываясь к воздуху, чтобы наполнить им легкие. И ему это все-таки удалось! Удалось каким-то невероятным образом! Но выбравшись, он прежде всего должен был дышать, а не кричать. Все силы ушли на то, чтобы, извиваясь, протиснуться на поверхность собственной могилы. Он просто обязан был это сделать, ведь он же не умер! Однако адская боль под ребрами заставила его пожалеть о затраченных усилиях. Закрыв глаза и попытавшись уснуть, Танцор вспомнил свой кошмар и тут же снова проснулся. Должно быть, это было именно то, о чем он еще ребенком слышал на одной проповеди: не жизнь и не смерть, не небеса и не преисподняя, но лишь тьма и боль, раскаяние и ужас, раздирающие тебя пополам. Должно быть, он находился в Лимбе. Но эти голоса?.. Они тоже оттуда?

— Бедный парень, — произнес кто-то совсем рядом, — бедняга.

— Но он пират, папа. Только посмотри на его одежду!

— Мы не можем этого знать.

— Но мы же видели их корабль!

— Он вполне мог быть пленником на этом корабле, — возразил нежный женский голос.

Танцор попытался открыть глаза. Как давно он не слышал женского голоса…

— Да, но он вполне мог быть и одним из этих беспощадных головорезов.

Танцор застыл. Он уже вполне пришел в себя и прекрасно понимал, что речь идет о нем, а горький опыт научил его, что в таких случаях не стоит слишком торопиться.

— Кто-то попытался прирезать этого бедолагу, — сказала другая женщина, — во всяком случае, пронзить его сердце. Он так молод. Будь же милосерден, Джеффри, ведь он почти твой ровесник.

— Возможно, он убийца, — произнес прежний упрямый голос.

— Тише, тише, юноша. Может, он умрет еще до утра, — грустно сказал еще кто-то. — Удивительно, что он до сих пор жив. Они, наверное, выбросили его за борт, а прилив сделал все остальное. Ведь его, беднягу, нашли наполовину в воде и при этом почти мертвого.

Танцор попытался открыть глаза. Ему захотелось сказать, что теперь он черта с два умрет, но кто-то вдруг положил ему на лоб прохладную ладонь. Это было очень приятно. «Этого не может быть», — подумал он.

— Бедный мальчик, — проговорил мягкий женский голос, — спи, спи.

Он не хотел спать, он хотел увидеть, кто это так ласково разговаривает.

— Ну вот, он наконец успокоился.

«Ни за что!» — хотел закричать Танцор, но понял, что голос оставляет его, как и сознание.

Когда же Танцор снова открыл глаза, было утро. «Слава Богу, я на этом свете», — с облегчением подумал он. Впрочем, это с тем же успехом мог оказаться и тот свет, ведь еще никогда в жизни он не просыпался в таком уюте. Ничего подобного ему не приходилось видеть даже в самых лучших борделях. Правда, тут не было ни позолоченных стульев, ни пальм с листьями, точно перья огромной птицы… Он лежал на чистой хлопчатобумажной простыне, даже не атласной. Оглядев комнату, юноша ощутил покой и какое-то странное умиротворение, которое вызывала в нем простота окружающей обстановки.

Кровать, на которой он лежал, была огромной, с резными отполированными до блеска столбиками в изголовье и в ногах. Ясно было, что это настоящее красное дерево. Если он и научился чему-то, пока плавал, так это разбираться в древесине. Прочие деревянные предметы в комнате — сундуки и стулья из крепкого дуба — были сработаны не менее добротно. Белые занавески приглушали солнечный свет, лившийся в комнату сквозь большие окна, но все же позволяли без труда разглядеть разноцветное покрывало и яркие оттенки домотканого ковра на дощатом полу. Пахло чистотой. Стояла тишина. Он был один. Глядя на занавески, которые надувались, точно паруса, под легким ветерком, он подумал, что это все-таки очень похоже на рай.

Дверь отворилась — Танцор быстро смежил веки. Уж лучше сначала понять, где находишься, и лишь потом возвращаться из забытья. Этому его научили как жизнь на море, так и та, которую он вел прежде.

Девушка приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Раненый лежал неподвижно, словно одна из фигур, вырезанных в изголовье кровати. Он был настолько недвижим, что она, затаив дыхание, быстро приблизилась и положила руку ему на лоб. Лоб был теплым, лихорадочный жар уже спал. Это было тепло здорового тела. Жизнь, тлевшая в нем, как уголек, снова начинала разгораться. Наконец-то он спокойно заснул. Впервые она могла вволю наглядеться на него, не боясь, что видит в последний раз.

Она жила в тех краях, где мужчины уходят в море, чтобы заработать на жизнь себе и своим семьям. И все же до сих пор никогда не видела таких, как он. Он казался ей порождением моря, а не человеком, которого оно выбросило на берег. Грудь его была перетянута бинтами, и одет он был в отцовскую ночную рубашку, но все же было видно, что он худощав и хорошо сложен, у него широкие плечи и сильная молодая шея. Кожа его казалась совсем темной на фоне белых простыней — тропический загар человека, который постоянно находится под южным солнцем. Слишком длинные космы у самых корней были пшеничного цвета, а там, где они выгорели на солнце, виднелись светло-золотистые и даже платиновые пряди. Он явно был очень молод, но даже сейчас, во сне, в нем не было ни капли мальчишества: высокие, резко очерченные скулы, прямая строгая линия носа и чересчур крупная нижняя челюсть, чтобы можно было говорить об истинной красоте. Зато слишком тяжелый подбородок украшала ямочка. Наверное, именно поэтому лицо, на котором пробивалась золотистая щетина, заметно отросшая с того дня, как его принесли в дом и уложили в эту кровать, привлекало ее сильнее, чем лицо любого красавчика.

Девушка не раз спасала животных из моря, которое окружало ее родной остров. Это было дикое побережье, где северо-восточные штормовые ветры и отголоски тропических бурь, приносившихся с юга, зачастую знаменовали собой смену сезонов. За свою короткую жизнь она пережила немало штормов и выходила немало морских тварей, которых потом выпускала в приливную волну. «Но этот человек, — думала она, — не менее экзотичен, чем любая из птиц, которых ураганом заносит в нашу тихую бухту».

Раненый пролежал в постели почти целую неделю. Большую часть времени за ним ухаживала хозяйка дома, а хозяин лишь изредка помогал. Но девушка тоже ежедневно наблюдала за больным, начиная с того утра, когда его принесли в дом, и ни разу не видела, чтобы он приходил в себя. Вот и теперь он лежал перед ней тихо и неподвижно. Его поместили в лучшей спальне. Раннее солнце освещало знакомую до мелочей резьбу на кровати, легкий ветерок играл занавесками. Ничего не могло быть на свете более надежного, домашнего. И все же она не осмеливалась подойти ближе, чтобы поправить простыню. «Это так глупо, — ругала она себя, — так глупо опасаться его. Ведь он совершенно беззащитен».

И вдруг он открыл глаза. Девушка так и ахнула.

Он знал, отчего это. Такое случалось и раньше.

— Привет, — проговорил он хриплым после долгого молчания голосом. — Я живой? Вы — не сон?

— О, — мгновенно покраснев, отозвалась она. Его голос оказался мужественным и в то же время усталым и слабым. — Да, конечно, вы живы, — быстро произнесла она и добавила, стараясь скрыть смущение:

— Как вы себя чувствуете?

— Но вы мне не снитесь? — спросил он снова, желая еще раз увидеть, как заливаются розовым румянцем ее щеки. Он знавал женщин, чьи скулы горели, словно дикие розы, пылали, точно солнечная охра, а также переливались всеми оттенками алого — от гибискуса до мака. Но он уже не помнил, когда в последний раз видел стыдливый румянец девушки. Естественный румянец, когда бледные щеки вдруг розовеют и при этом не остаются такими до тех пор, пока краску не отмоют мылом с водой или слезами.

Она была юна и прекрасна, хотя одета очень простенько и совершенно не накрашена. Все это тоже было для него в новинку. Он уже привык к женщинам, чья боевая окраска была видна за версту. Их внешность, конечно, производила более сильное впечатление. Но эта девушка действительно была хороша. Стройная, с прекрасной фигурой, прямыми блестящими темно-каштановыми волосами и ореховыми глазами в окружении длинных пушистых ресниц. У нее был маленький прямой носик и мягко очерченные розовые губы. Он заметил веснушки у нее на переносице, и это наполнило его душу необычайной нежностью, которая сразу укротила похоть. Увы, ненадолго.

Скромное платьице в зеленую полоску ей не шло, зато оно не скрывало чарующие формы высокой груди и узкую талию. Но стоило ему оторвать глаза от этого соблазнительного зрелища, как он понял, что незнакомка мелкими шажками удаляется от него. Что ж, с ее стороны это было предусмотрительно, но ничуть его не устраивало. Он лежал раненный, и сил у него было не больше, чем у блохи. Однако он дышал! И потом, он уже пережил самое страшное. Хотя сам чувствовал, что ему предстоит еще очень долго выздоравливать… И его вовсе не радовала перспектива все это время проваляться в постели одному.

— Ох! — воскликнул молодой человек, прижимая ладонь к сердцу, словно испытал новый приступ боли, откинулся на спину и опять смежил веки.

Девушка тут же вернулась к его постели. Он видел сквозь опущенные ресницы, как она взволнованна. «Так-то лучше», — подумал он, в душе улыбаясь, когда девушка подошла ближе и склонилась к нему. Запахло цветами. — Мама! — закричала она.

«Проклятие, — подумал он, смиренно вздыхая. — Кажется, я переиграл». Однако ему, к сожалению, действительно было нехорошо. И о чем он только думал, неизвестно! Впрочем, нет, известно, конечно, но ведь это же чистое безрассудство! Побывав на грани смерти, он вдруг страстно захотел доказать, что еще жив, и он не знал лучшего способа сделать это, чем развлечься с девчонкой. Но грудь у него действительно болела. При этом он совершенно не знал, кто эта девушка, и где он находится. Совсем не время думать о милых красотках, пусть даже умеющих краснеть по-настоящему. Что с ним случилось? Ведь он всегда был человеком, привыкшим полагаться главным образом на свою голову. «Должно быть, это из-за раны», — решил Танцор. Вспомнив, как ему едва-едва удалось вылезти живым из могилы, он погрузился в тяжкие раздумья.

Итак, он лежал мрачный и совершенно серый, несмотря на загар, когда в комнату торопливо вошла женщина средних лет, должно быть, мать юной незнакомки.

— В чем дело? Ему что, стало хуже? Я думала, он идет на поправку, — проговорила она, семеня к кровати.

— Он был… он пришел в себя. Он даже говорил, — смущенно пояснила девушка, — но потом вдруг охнул и снова закрыл глаза.

— Не стоит беспокоиться из-за меня, — слабо проговорил раненый, попытавшись сесть и резко переведя дух, когда ему это не удалось. На сей раз он не притворялся. Поглядев на обеих хозяек, он добавил:

— Я попробовал пошевелиться и понял, что пока не могу. Я не привык чувствовать себя инвалидом. Я…

— Ах!.. — услышал он и умолк, поняв, что на него в упор уставилась старшая из женщин. Младшая просто отвела взгляд.

Его резко очерченные губы раздвинулись в слабой безропотной улыбке.

— Не волнуйтесь, сударыня. Это часто случается, я уже привык. Сам я вижу себя, лишь когда бреюсь, причем обычно в полуслепое зеркальце. Матросы на этом проклятом корабле, которые выбросили меня на берег, порой называли меня Акулой. Вижу, вы поняли, почему.

— Вздор, — отрезала старшая хозяйка, — у тебя чудесные глаза. Похожи на испанские серебряные монеты.

«Однако „Акула“ — это очень точно», — подумала Ханна, снова взглянув на него. Она, конечно, никогда не видела вблизи живых акул. Но у них, наверное, такие же глаза, когда эти безжалостные хищники рыщут по морю в поисках жертвы: глаза цвета их собственной шкуры, яркие, серебристые, сверкающие опасностью и пониманием чего-то такого, что не дано понять человеку. Глаза незнакомца, глубоко посаженные и светящиеся, были довольно красивыми, но в то же время странными и даже страшными. И при этом взгляд был таким притягательным, что девушка на всякий случай отвела глаза.

— Испанские монеты? — переспросил он, устало улыбнувшись. — Такие же фальшивые? Так вот что вы обо мне думаете, сударыня?

— Я-то думаю, что ты лихой парень, — призналась мать Ханны. — Шутишь и флиртуешь не хуже любого ловеласа, а у самого в груди кинжальная рана глубиной с мою ладонь. А ведь ты едва очухался, причем в совершенно незнакомом месте. Мы целую неделю старались привести тебя в чувство. Ну ладно, позволь представиться. Ты находишься в доме Джереми Дженкинса. Дом стоит в бухте Глен. Я — Рейчел, хозяйка здесь. Это моя дочка Ханна. Ну а сам-то ты кто будешь?

Очевидно, соображал он еще не слишком ясно — так подумала Ханна, — потому что запнулся, пытаясь выговорить свое собственное имя:

— Благодарю вас за ваши старания и заботу, миссис Дженкинс. Меня зовут Танц… Тэн… Дэн Силвер. — Помолчав, он добавил:

— Прежде чем я расскажу вам свою историю, мне придется задать еще один вопрос.

Раненый уселся, опираясь на высоко взбитые подушки. Утреннее солнце освещало его мертвенно-бледное лицо. Несмотря на очевидную слабость, молодой человек выглядел возбужденным.

Четверо Дженкинсов сидели в полном составе в его солнечной комнате.

Рейчел занимала место возле постели больного. Ее высокий, широкоплечий, добродушный супруг Джереми устроился рядом, попыхивая трубкой. Долговязый юнец Джеффри, на лице которого отражались то подозрительность, то неподдельный интерес, стоял опираясь на дверной косяк — слишком заинтригованный, чтобы удалиться, слишком смущенный

Собственным любопытством, чтобы пройти в комнату. Наконец, прекрасная Ханна сидела у окна, словно купалась в лучах утреннего солнца.

Все они собрались здесь, чтобы услышать его историю. Они ведь спасли раненого, а потому заслуживали рассказа о его приключениях. Он, разумеется, решил придумать для них что-нибудь получше. Кем бы он ни был в прошлом и теперь, уж он-то сумеет отплатить за добро. Но для начала он хотел узнать побольше о них, об этих людях, живущих возле моря. Прежде чем что-то рассказывать, он должен был понять, что им уже известно.

— Говорят, когда человек переживает что-нибудь ужасное, милосердная природа порой облегчает его страдания, лишая памяти, — осторожно начал больной. — Я очнулся с болью в груди и обнаружил, что мне удалось чудом избежать смерти. Но как же вы нашли меня?

— Мальчишки ловили омаров и наткнулись на тебя на пляже. Ты наполовину был в воде, наполовину — на суше, и в жилах твоих, наверное, почти не оставалось крови. Во всяком случае, так нам показалось. Должно быть, холодная вода спасла тебя от смерти. Так часто бывает, — со знанием дела пояснил Джереми, — соль и холод как бы запечатывают рану. Мне часто доводилось вынимать крючок из собственной руки, и я именно так останавливал кровь, — задумчиво промолвил он. — Я ведь был рыбаком, пока не начал торговать, стоя за конторкой. Но благодаря этому ремеслу я неплохо поднялся. Нынче у меня самый большой дом во всей округе. Вот почему тебя принесли к нам. А ты так ошалел от боли, что пытался уползти в море, вместо того чтобы карабкаться на берег. Благодари провидение за то, что начинался прилив, а ты был слишком слаб, чтобы с ним бороться. Тебя вытащили из воды, всего в песке и крови, и принесли прямо к нам. Больше мы ничего не сможем тебе рассказать. Разве, пожалуй, только то, что накануне ночью видели, как из пролива уходил капер. Дэн Силвер кивнул мохнатой головой. — Очень странно, что вы меня взяли в дом, — заметил он. — Неужели не боялись, что приютили пирата? — Говорил он беззаботно, хотя при этом украдкой пристально всматривался в лица хозяев.

— Даже если б и так, нам нечего особенно опасаться, — ответил Джереми. — Ведь ты был в полушаге от смерти. Однако уж не хочешь ли ты признаться нам, что ты как раз из этих?

— Будь я пиратом, с моей стороны было бы очень глупо признаваться в этом, не так ли? — с горькой усмешкой сказал гость. — И потом, они никогда не поступают так жестоко со своими, как поступили со мной. Все же я не могу просить вас поверить мне на слово, друзья мои, поскольку вы меня совсем не знаете. Так что я расскажу вам свою историю, а уж вы сами решайте, верить мне или нет.

Его странные серебристые глаза устремились куда-то очень далеко, и он начал, глубоко вздохнув:

— Что до того, как я сюда попал, вы знаете почти столько же, сколько я сам. Что касается моей жизни перед этим… Я простой моряк и стал им с самого детства. Я родился в Англии, но покинул родные берега, как только сумел взобраться по сходням. Я видел уже двадцать семь весен и за это время исходил шесть из семи известных морейnote 1. Сколько удивительных историй я мог бы рассказать вам! Но только не сегодня. Последняя моя история началась в прошлом году, когда я под парусом покинул Лондон.

Дженкинсы дружно кивнули. У него действительно было характерное британское произношение.

— Я нанял прекрасное торговое судно, направлявшееся к карибским берегам с грузом специй и красивых тканей, — продолжал гость. — Но увы, мы не добрались до цели. Менее чем через месяц нас захватили в плен пираты. Мы пытались ускользнуть от них…

— О, это почти невозможно, — вставил Джереми, выпуская ароматное облако табачного дыма.

— Именно так, — вздохнул Дэн. — И они очень скверно отнеслись к нашему Плану, смею вас заверить. Не стану вдаваться в подробности, — добавил он, многозначительно поглядев на Ханну, — но должен сказать, что они оказались совсем не симпатичными людьми, то есть абсолютно. Они взяли нас на абордаж. Я остался в живых, как и большинство достаточно сильных и здоровых матросов… Но не офицеров. Так уж заведено у пиратов. Я, должно быть, по натуре живуч. Мне вдруг пришло в голову, что, окажись я хорошим моряком, я смогу ходить с ними, пока не найду способ удрать на свободу. Я действительно хороший моряк, хотя они не очень-то во мне нуждались. С другой стороны, я умею грести не хуже любого, и я греб. Это было нелегко, но человек на многое способен. Пока я был у них в плену, они не искали новой добычи, а потому моя совесть не так мучила меня, как физические страдания.

Он усмехнулся. Слушатели перевели дух. Но потом его лицо словно затянуло тучами, глаза стали блестящими, серебристыми и плоскими, как море перед штормом, а голос зазвучал очень грубо.

— Не прошло и месяца, как я подслушал один разговор. Тогда-то я и понял, что должен бежать, пока еще возможно. Они собирались идти на Мадагаскар, чтобы продать всех своих рабов, как вы понимаете… включая и меня.

Ханна ахнула, ее родители лишь с пониманием покачали головами.

— Говорят, беи охотно покупают христиан-невольников, — пояснил Дэн.

— Увы, это так, — со вздохом подтвердил Джереми.

— Да, — продолжал Дэн, — стоит человеку попасть в ярмо, и он уже никогда не увидит свободы на этой грешной земле. А поскольку я вовсе не был уверен в том, что меня пустят на небо, то решился бежать.

Он подождал, пока женщины справятся с улыбками, а мужчины перестанут смеяться его шутке. Но, отсмеявшись, Джереми вдруг проницательно поглядел на своего гостя.

— Однако корабль, который мы видели в проливе накануне той ночи, когда тебя нашли, был «Антонио». Его капитан — мистер Кидд, а он не корсар. Он торговец из Нью-Йорка, его хорошо знают повсюду, от острова Манхэттен до Устричной бухты.

— Торговец, превратившийся в пирата, — вставил Джеффри.

— Да, к сожалению, — ответил его отец. — Но пусть даже так, все равно беи получают рабов-христиан с Пиратского берегаnote 2, а не с Лонг-Айлендского пролива, мальчик.

— Верно, — быстро прервал их диспут Дэн, — но каперу ничто не мешает и торговать, если он видит в этом выгоду, а на переходе капитан разгружает свое судно от лишнего веса, где и когда может. Знаю одно: когда я услышал, что меня везут в Африку, тут же понял, что надо бежать при первой же возможности, будь то пустые слухи или всерьез. Я решил, что если даже погибну при попытке к бегству, это все же лучше, чем носить рабский ошейник и ходить по раскаленной земле босиком. Во всяком случае, именно так рассказывают об этом. А насчет почтенного негоцианта… Весь Лондон оклеен физиономиями Кидда. Его разыскивают за пиратство, так что он рад был удрать оттуда вместе со своими сокровищами.

— Значит, ты все-таки был на корабле Кидда, — спокойно заметил Джереми.

Дэн распрямил плечи, но тут же сморщился, и лицо его стало пепельным, несмотря на загар.

— Болезнь повлияла на мои мозги и на мой язык тоже, — сказал он быстро. — Я обязан вам своей жизнью, добрые люди, и не должен рисковать вашей. Есть вещи, о которых вам лучше не знать. Так что я скажу лишь, что меня поймали при побеге. Помню, что мы боролись. Помню удар кинжала и то, как я летел в воду. Потом я уже ничего не помню до того момента, когда очнулся в этой самой кровати. Больше… больше я не могу вам сказать. Простите меня. Или прогоните прочь. Но это все.

Он откинулся на спину с видом человека, который только что метнул кости и ждет, что выпадет.

— Ну да, вышвырнуть тебя за порог, а потом еще возиться с похоронами, — мрачно пошутил Джереми.

Жена бросила на него гневный взор, но, не успела она и рта раскрыть, как хозяин добавил:

— Нет уж. Единственное, что тут имеет смысл закапывать, это рыбьи головы. Храни свои тайны, господин Сил-вер. Нам все равно, пират ты или нет. Твоего Кидда будут искать, куда бы он ни направился, но, уж конечно, не рыбаки с Лонг-Айленда получат награду за его голову. Однако поговаривают, что он закапывает клады на островах, начиная с нашего и кончая островом Гардинер, чтобы сокровища не достались англичанам. Не думаю, что тебе «об этом что-нибудь известно, а?