Анатолий Леонидович ЛЕЙКИН
      Портрет механика Кулибина
      Историческая повесть
      Историческая повесть о русском механике-самоучке Иване Петровиче Кулибине. Повествование ведется от лица крепостного художника, ставшего верным его помощником и написавшего впоследствии портрет изобретателя. В центре повести - события, связанные с испытанием самоходной баржи, построенной И. П. Кулибиным, облегчавшей труд бурлаков.
      Редакция благодарит доктора исторических наук, члена СП СССР А. А. Говорова и кандидата исторических наук, члена СП СССР В. Н. Балязина за помощь в работе над книгой.
      ЧАСТЬ I
      1
      Любезный читатель!
      Гусиное перо, как будто бы само, помимо моей воли, обмакнулось в медную чернильницу и единым росчерком вывело принятое в мое время обращение. А дальше, дальше оно надолго застыло над чистым листом бумаги.
      С чего же, в самом деле, начать? С биографии Кулибина? Но она, верно, всем уже известна, хотя бы в общих чертах. С того момента, как я впервые услышал о нем? Встретился с ним? Или вначале поведать о тех событиях, которые предшествовали нашей встрече?
      Но прежде всего, пожалуй, следует объясниться с читателем накоротке. Подтвердить его догадку, что мои записки предназначаются не современникам, а потомкам, внукам и правнукам, которые, возможно, уже слышали о Кулибине. И тем не менее они могут не знать о нем того, что знаю я.
      Итак, почему я обращаюсь ко внукам и правнукам через головы современников? Зачем уподобляюсь капитану парусника, потерпевшего крушение в открытом море? Перед тем, как последним покинуть тонущий корабль, он бросает в бушующие волны бутылку с запечатанным в ней письмом в надежде, что когда-нибудь оно прояснит судьбу пропавшего без вести корабля. Так же поступаю и я, в надежде, что рукопись моя сохранится до лучших времен. Скорее всего, она будет храниться в ящике среди старых бумаг, где-нибудь на чердаке. Допускаю даже, что ее будущий владелец не успеет вовремя распорядиться ею и она обнаружится случайно лет эдак через сто пятьдесят.
      Я знаю, что при моей жизни я не могу рассчитывать на публикацию моей рукописи сразу по нескольким причинам. Во-первых, жестокая цензура, установившаяся после событий 14 декабря 1825 года, все равно не пропустит ее. Во-вторых, живы еще многие могущественные лица, которые на моих глазах погубили одно из самых значительных изобретений Кулибина, и вряд ли найдется такой издатель, который посмеет бросить им дерзкий вызов. И наконец, в-третьих, подобная публикация погубит меня самого.
      Но и молчать я тоже не могу. Я вынужден взяться за перо еще и потому, что вскоре после смерти Кулибина стали появляться статьи, совершенно искажающие образ славного механика. Подлинная жизнь изобретателя в них до неузнаваемости приукрашена, судьба его выдающихся открытий остается неизвестной. Зато, вопреки очевидным фактам, авторы утверждают, что Иван Петрович всегда пользовался вниманием и поддержкой со стороны придворных и власть имущих, а его усердие в работе было достойно вознаграждено.
      "Жизнь и кончина Ивана Петровича Кулибина, - разливаются соловьями верноподданные писаки, - служат приятнейшим убеждением, что у нас в России не одно богатство и знатность возвышаются и торжествуют, что гражданин с дарованием - в бороде и без чинов, - может быть полезен отечеству, почтен от монархов, уважаем и любим от соотичей, счастлив и боготворим в своем семействе..."
      По праву очевидца, смею утверждать; в жизни было совсем по-другому. Об этом я и постараюсь рассказать в своих записках...
      2
      В ту ночь, накануне открытия Макарьевской ярмарки, 15 июля 1808 года, снилась мне милая матушка.
      Будто возвращаемся мы с ней после покоса домой, далеко отстав от других косцов. Лучи заходящего солнца золотят ее нежные локоны, высвечивают до дна глубокие озера синих глаз. Русые волосы, обычно заплетенные в тугую косу до пояса и покрытые платком, вольно рассыпаны по плечам. Нежный овал лица напоминает ромашку на опушке леса.
      Я нарвал их там целую охапку и плету ей венок, добавляя луговые ирисы и незабудки.
      Яркая бабочка с необыкновенным узором на крыльях как магнитом притянула мой взор. Я кладу венок на землю и крадусь за нею. Бабочка беззаботно порхает в воздухе, перелетает с цветка на цветок. Задерживается на одном, отдыхает, сводя и разводя крылышки. Я тихонько подкрадываюсь к ней, накрываю ладошкой.
      - Матушка! - зову в восторге. - Взгляни, какое чудо! Я дарю его тебе!
      Она возвращается ко мне, осторожно раскрывает мои пальцы. Еще не веря своему счастью, бабочка взмахивает крыльями и улетает. А я горько плачу от обиды.
      - Дурачок, - ласково теребит матушка мои непокорные вихры, - что же ты расстраиваешься? Радоваться надобно, что твоя пленница на свободе!
      - Легко, - всхлипываю я, - тебе говорить! А я таких красивых еще не видывал!
      - Но ты же ее запомнил?
      - Еще бы!
      - Ну вот и хорошо! Нарисуешь по памяти! Зачем живую красоту губить?
      Слезы уже высохли на моих ресницах, я протягиваю матушке готовый венок. Она надевает его, и венок в моих глазах преображается в корону.
      - Ты у меня самая красивая царевна, - восхищаюсь я.
      - Какое там! - отмахивается она. - В неволе крепостной и моя красота сильно поблекла, не то совсем, что раньше была!
      - А батюшка тебя за красоту полюбил?
      - Вначале за рукоделие.
      - Как это?
      - Вышивки мои увидел и захотел узнать, как я узоры составляю.
      - В самом деле, как? Придумываешь?
      - Ни на волос. Вокруг нас, Саша, все красотой наполнено, умей только ее увидеть! Вот и я стараюсь. То травку-муравку вспомню, то гроздья рябины, то морозные узоры на стеклах...
      - А как же ты, вольная, - допытываюсь я, - не побоялась за него, за крепостного, замуж пойти?
      - Родную душу в нем угадала, - не сразу откликается матушка. - Он ведь удивительным живописцем был. Всего себя в работу вкладывал. Потому и брала она людей за живое!
      Замолкла матушка, и у меня будто комок в горле встал. Еще не привыкли мы говорить про батюшку "был". Кажется, еще совсем недавно, возвращаясь с оброка, нежно обнимал матушку, а меня подбрасывал высоко в небо и радостно удивлялся:
      - Сашка-то совсем большой стал! Пора его по-настоящему рисованию учить!
      Недолго постигал я с отцом премудрость живописи. Десяти лет мне еще не исполнилось, когда отправил его князь Извольский в бурлаки.
      - Жизнь моя, Саша, - продолжала матушка, - с самого начала нелегко сложилась. Сиротой рано осталась, у чужих людей жила. С утра до ночи вышивала, за постой и хлеб отрабатывая. А с Ильюшей мы по первости счастливо зажили... Как прибыли в Лысково, князь сразу нас не притеснял. Выделил каморку, посадил на месячину, трудными уроками меня не обременял. А когда ты родился и понял барин, что я в полной его власти, тут же заставил вдвое больше шить. А Ильюшу снова на оброк отправил. Хоть и говорят, что с милым рай и в шалаше, да только не про крепостную неволю те слова!..
      Стали мы тогда с твоим батюшкой думать и гадать: а нельзя ли нам как-то на волю откупиться? По пятьсот рублей требовалось внести за каждого, всего - полторы тыщи. Взять такие громадные деньги было неоткуда, за несколько жизней их не скопили бы. А тут еще, на беду, батюшка в бурлаки попал!
      - А за что его барин наказал?
      - Объявили, что за непокорство. А на самом деле меня он защищал. Налетел как-то на меня управляющий, стал ругать, что с уроком не справилась. А я как раз глаза переутомила, шить по многу часов не могла. Ильюша и осадил его, взял за плечи и вывел из нашей каморки. Тот барину пожаловался, и свершил князь суд скорый и неправый. Ну а остальное тебе ведомо. Бурлацкая лямка отцу не под силу оказалась. Когда домой из путины доставили, он уже кровью кашлял. Хорошо еще, не оставили, как других, умирать по дороге...
      Будто темная туча, закрывшая солнце, воспоминание о недавней смерти отца погасило улыбку на родном лице, резко обозначило морщины. Эх, не стоило бы мне бередить свежую рану! Чтобы как-то отвлечь матушку от мрачных мыслей, возвращаюсь к началу разговора:
      - Вот ты сказала, матушка, что нельзя живую красоту губить. А цветы? Живые они или неживые?
      - Красота вся живая, сынок! И нельзя ее ни в каком виде рушить! Заруби себе это на своем курносом носу, ведь ты живописцем мечтаешь стать!
      - А при чем здесь это?
      - Превыше всего подобает живописцу, так же как и любому другому мастеру, красоту чтить! Хочешь, расскажу тебе о том одну историю?
      Я беру матушку за руку, стараюсь не пропустить ни единого слова...
      - Вырос в моем родном городе, - начала матушка, - в Нижнем Новгороде*, замечательный мастер, всем другим на удивленье. Иваном Петровичем Кулибиным величают его, запомни! В твоих, примерно, годах он уже кораблики разные и флюгерки из дощечек вырезал, меленку в овраге у ручья поставил, которая взаправду зерно молола, на гуслях играть научился. А как вырос - часовым рукомеслом в совершенстве овладел. Однажды такие часы сотворил, что даже саму царицу они поразили!
      _______________
      * Н и ж н и й Н о в г о р о д - ныне город Горький.
      И за то художество необыкновенное - часы размером меньше гусиного яйца, которые и время показывали, и музыку по заказу играли, и театральное действо изображали, - взяли Кулибина механиком в Петербург. Он и там прославился, много разных полезных вещей изобрел.
      Не знаю, правда то или нет, а только слышала я от людей вот что. Лет девяти-десяти отправился однажды Ваня Кулибин с другими ребятами на рыбалку. Закинули на ночь донки, спать легли. А под утро густой туман пал на воду, будто молоко. Проснулся Ваня раньше всех, услышал крики с того берега: "Перевозчик! Перевозчик!"
      Не стал он никого будить, сел в лодку и погреб на голос. Ткнулась лодка носом в песок - никого! Звал он, звал припозднившегося путника, пока не охрип, никто к нему не вышел. Только обратно вернулся - снова тот же голос! Изо всех сил налег Ваня на весла, и опять - никого! Только на третий раз, как на заволжский берег переехал, явилась к нему девица невиданной красы, одетая в княжеское платье. Посадил он ее в лодку, а сам глаз от нее оторвать не может. Закружилась лодка его в тумане, а девица-краса молча сидит, только улыбается.
      Тут Ваня испугался уже не на шутку, подумал даже, уж не нечистая ли сила водит? На счастье, услышал пение жаворонка над лугом, у перевоза. Взял на его трели и прибился к кустам ивняка, за версту, примерно, от перевоза.
      Сошла девица-краса на берег и говорит:
      - Благодарю, перевозчик, что не побоялся ко мне на помощь прийти и догадался, как выбраться из тумана. То тебе проверка была. А теперь полагается награда. Ударь меня веслом по плечу, я и рассыплюсь кладом: златом, серебром да драгоценными каменьями.
      Вынул было Ваня весло из уключины, да рука у него не поднялась порушить такую красоту.
      - Нет, - сказал, - не могу. Не надобно мне твоего злата-серебра, я не купец, у меня не богачество, а совсем другое на уме.
      - Что же? - удивилась девица-краса.
      - Мастером отменным желаю стать. Таким, чтобы все знать, все уметь, самой сложной работы не пугаться!
      - Ну что ж, - кивнула девица-клад, - раз красоту умеешь чтить, будь по-твоему!
      Обернулась оленем, рога серебряные, копытца золотые, - и исчезла в тумане.
      Не дождавшись продолжения, я спрашиваю:
      - А какие еще полезные вещи изобрел механик?
      - Арочный мост через большие реки, - стала перечислять матушка, наподобие свода в храме, фонарь, что в сотни раз свет свечи умножает, и еще многое - всего я и не запомнила. А о последнем изобретении Кулибина батюшка мне после путины сказывал.
      - О каком же это?
      - Раньше Ильюша даже не представлял, какой бурлацкий труд тяжелый. Однако в скором времени, может, и бурлакам легче станет. Механик Кулибин недавно из столицы в Нижний Новгород вернулся и придумал особливую водоходную машину. Без парусов, весел и бурлацкой тяги движет она суда против течения!
      - Да разве такое возможно?
      - Отец своими глазами ту машину видел.
      - На что же она похожа?
      - Издали ему показалось, будто бы мельничные колеса на борта расшивы навешены. Крутятся они, и расшива сама вверх по Волге плывет!
      - Как же они крутятся без плотин?
      Матушка только развела руками:
      - Подрастешь, сам узнаешь...
      3
      Я просыпаюсь оттого, что больше всего на свете мне не хочется расставаться с матушкой. Боюсь, как бы снова - в который уже раз! - не довелось увидеть во сне нашу разлуку, облить подушку слезами!
      Вскоре после той памятной прогулки князь разлучил меня с матушкой. Я стал учиться на живописца в соседнем Макарьевском монастыре, а матушку продали богатому нижегородскому купцу и судовладельцу Осетрову. Купчую, разумеется, не составляли, чтобы не привлекать внимания к дважды незаконной сделке. Во-первых, купцы не имели права покупать крепостных, а во-вторых, по недавнему указу, семейных крестьян запрещалось продавать порознь и без земли.
      Хотя Нижний Новгород находился всего в восьмидесяти верстах от Макарьева, за шесть лет разлуки мы не виделись ни разу.
      Переписываться нам также запретили.
      Лишь несколько раз, да и то с оказией, удалось нам обменяться весточками. Последний раз я получил записку от матушки полтора года назад.
      Обучали меня в монастыре, как и других живописных подмастерьев, по давно заведенному образцу. Первые два года доверяли лишь мыть кисти, растирать краски, грунтовать доски для икон да, заглядывая через плечо наставнику, наблюдать за его работой. Следующие два года позволяли малевать лишь фон и тулова святых. И только последние два - разрешали писать их лики.
      Днем под наблюдением монахов и живописцев я постигал часослов и псалтырь, упражнялся в писании икон. А вечерами, уединившись в своей келье, при свечах и лампаде рисовал матушку. Я старался добиться не только внешнего сходства, но и отразить ее ум и сердце в выражении глаз, улыбке. И хотя, как мне казалось, я хорошо знал ее, это было совсем не просто.
      Однажды сам настоятель Тихон застал меня за этим занятием и выразил неудовольствие:
      - Ежели не отречешься, отрок, от всего земного, не получится из тебя настоящего изографа!*
      _______________
      * И з о г р а ф - живописец, иконописец.
      Я молча выслушал его упреки, думая про себя, что, будь я вольным, предпочел бы писать живых людей, а не бесстрастные лики.
      Закончилось обучение, и я снова вернулся в имение князя Извольского. За шесть лет здесь, кажется, ничего не изменилось. Крестьяне так же тихонько роптали на свою тяжелую долю, дворовые старались без нужды не попадаться барину на глаза, а на конюшне нещадно пороли и тех и других и отправляли в бурлаки, начиная с ранней весны и до поздней осени.
      Мои дни были заполнены подготовкой к экзамену, который устраивал князь всем "домашним" живописцам, прошедшим обучение в монастыре, подновлением икон и неотступной мыслью о свидании с матушкой...
      Уже под самое утро я снова задремал и увидел во сне камердинера Фалалея. Будто стоит он надо мной, представительный, в расшитой золотом ливрее, с пышными бакенбардами, и легонько трясет меня за плечо:
      - Князь Юрья Лексеич тебя требует! Испытывать станет. Ты уж, Волгин, постарайся! Коли хорошо выдержишь, он тебя на оброк в Нижний Новгород отправит. Там и с матушкой свидишься!
      4
      - Проснешься ли ты наконец? Сказано ведь, князь требует!
      Я открываю глаза, сажусь на лавке. Фалалей не во сне, а наяву стоит надо мной. В окно каморки едва брезжит утренний свет. Еще совсем рано: часов пять, много - шесть. Зачем же я понадобился барину в столь ранний час? Тем более сегодня, в день открытия знаменитой, самой большой в России Макарьевской ярмарки? Она со всех сторон окружена землями князя, наполовину расположилась на его землях, и он уже более чем наполовину ее хозяин. Две недели длится ярмарка, и это самые горячие для Извольского денечки, особенно - открытие! До меня ли ему сегодня? Проверить знания одного из своих живописцев он может и после ее окончания. И тем не менее, он зовет меня к себе именно сейчас. Почему?
      Незаметно щиплю себя за руку. Больно, мне не померещилось. А Фалалей уже проявляет нетерпение:
      - Никак не проснешься, неженка? На конюшню захотел? Барин ждать не любит!
      На конюшне, по приказу князя, нещадно наказывают плетьми и розгами за малейшую провинность. Нет, я не хочу на конюшню. Я живо вскакиваю на ноги, скатываю тощую войлочную подстилку, поспешно надеваю косоворотку, серые холстинные порты, просторную блузу.
      - Э, нет! - останавливает меня Фалалей. - Нынче у нас праздник, князь велит по-другому тебя одеть!
      Он достает из-за спины сверток, протягивает мне. Там белоснежная сорочка, алый камзол, зеленый бархатный кафтан, штаны до колен, белые шерстяные чулки, башмаки с пряжками. Не иначе, догадываюсь я, заболел кто-то из гайдуков, составляющих личную охрану князя, и мне придется заменять его. Ну что ж, гайдук так гайдук, только бы скорее сдать экзамен и отправиться на оброк.
      - Переоболакивайся! - буркнул Фалалей, и я одеваюсь заново, путаясь в непривычных застежках.
      Наряд пришелся мне впору, даже кафтан оказался в плечах не мешковат, недаром колол дрова и таскал воду на монастырском подворье! Осталось только снять остатки сна: плеснуть в лицо водой из глиняного умывальника, растереться матушкиным еще полотенцем, расшитым разноцветными веселыми петухами. Уф, готово!
      Фалалей внимательно оглядел меня, одобрительно хмыкнул и кивком головы пригласил следовать за ним.
      Мы прошли через людскую и кухню, где уже стучали ножами повара, разделывая мясо и овощи для завтрака, и попали на господскую половину. Раньше мне не доводилось здесь бывать, и я жадно разглядывал вереницу комнат, убранных гобеленами, дорогими картинами в массивных золоченых рамах, французской мебелью и мраморными бюстами, пока мы не оказались у дверей кабинета.
      Они были прикрыты неплотно, и до нас доносились громкие голоса. Фалалей поднял было руку, чтобы дернуть за сонетку колокольчика, но на полпути его рука застыла в воздухе.
      - Стало быть, рандеву? - со смехом выпытывал князь.
      - Свидание, свидание! - радостно подхватил противный писклявый голос цирюльника Ионы Кунина, прозванного Ванькой Каином за некоторое сходство имен со знаменитым разбойником-фискалом, а главное - за то, что добровольно осведомлял Извольского обо всем, что происходило вокруг.
      - С кем же, - грозно вопрошал князь, - встречался Степка-шорник? Говори! Да по-французски, а не по-своему!
      - Он имел рандеву, - тщательно выговаривал Иона, - с сенный мадмуазель Глафир.
      - С Глашкой? - перебил Извольский. - И о чем они говорили?
      - Об амур, любовь. Степка обещал просить вашу светлость выдать ее за него.
      - Жениться вздумал? - взъярился князь. - Да как он смеет, наглец? У меня на Глашку другие виды! Да и на него тоже! Пусть только посмеет явиться ко мне с этим! Выпорю и в бурлаки сошлю! Разве его дело указывать мне, на ком ему жениться? Совсем распустились, канальи!
      - Бьен!* - с угодливым смешком одобрил цирюльник.
      - А ты чему рад, куафер?* - осадил его Извольский. - Гляди у меня, не выучишься по-французски, окажешься в путине вместе с теми, на кого фискалишь!
      _______________
      * Б ь е н (франц.) - хорошо.
      * К у а ф е р (франц.) - парикмахер.
      - Никто, кроме вашей светлости, - дрожащим от страха голосом стал оправдываться Иона, - не удостаивал меня парле франсе...
      - Молчать, скотина! - заорал вдруг князь. Он звонко ударил парикмахера по щеке и самодовольно засмеялся: - Запомни: снисхожу до беседы с тобой, а не удостаиваю! Ты ведь не граф какой, а лакей! Ладно, брей знай!
      Вполне удовлетворенный унижением доносчика, Фалалей дернул наконец за сонетку.
      - Кого еще черт несет? - крикнул князь.
      - Живописца Волгина доставил по приказу вашей светлости.
      - Введи!
      Фалалей мягким, каким-то кошачьим движением, приобретенным за долгую службу, отворил дверь и подтолкнул меня вперед. Я вошел и остановился у самой двери. Князь сидел к нам спиной в кресле с высокой спинкой перед большим зеркалом в овальной рамке, а сконфуженный парикмахер стоял рядом и взбивал кисточкой густую пену в медном тазике.
      - Желаю здравствовать вашей светлости, - поздоровался я, как учили, и поклонился в пояс.
      Князь не ответил на приветствие, даже не повернул головы, однако наши глаза встретились в зеркале.
      - Подойди ближе!
      Я повиновался.
      - Догадываешься, зачем звал?
      - Судя по наряду, - начал я, - полагаю...
      - Не дорос еще, - грубо оборвал Извольский, - чтобы рассуждать! На ярмарку меня сопровождать будешь! Но вначале ответь, почему поклонился мне только в пояс, а не до земли? Мнил, что я спиной сижу и не увижу?
      Я молча поклонился еще раз, коснувшись рукой пола.
      - То-то! - расправил князь складки над ястребиным носом. - У себя дома я никаких французских вольностей не потерплю, крамолой у меня чтобы и не пахло!
      Рука цирюльника дрогнула, и сквозь пену на мясистой щеке Извольского проступила кровь.
      - Ах ты бестия! - задохнулся он от ярости, вскочил с кресла и с поднятыми кулаками кинулся на Иону.
      Кунин съежился, закрылся ладонями, задрожал всем телом.
      - Я не желал, - лепетал он, заикаясь, - рука сама дрогнула.
      - Фалалей! - не слушая его, вскричал князь.
      Камердинер тут же возник на пороге.
      - Всыпать негодяю, - указал на Кунина князь, - двадцать плетей, и - в бурлаки! Будет знать, каково кровь мою проливать!
      Иона застонал от ужаса, рухнул на колени, молитвенно простер руки к князю.
      - И не проси! - отмахнулся тот. - В дальнем походе нервы укрепишь, по-французски подучишься! - И, обращаясь к Фалалею, добавил уже спокойно: - Митьку пришлешь добрить!
      - Слушаюсь! - с видимым удовольствием ответил тот, поднял цирюльника под мышки и, легонько подталкивая в спину, повел к двери, приговаривая:
      - Шагай-ка, мусью, веселей!
      Князь проводил их взглядом, а затем, придерживая одной рукой салфетку на горле, а вторую - уперши в бок, вплотную придвинулся ко мне.
      - Видел? - самодовольно спросил он. - Я люблю, чтобы все у меня по струнке ходили. И куаферы, и живописцы! Ну-ка ответь, что в моем уставе о живописцах сказано?
      - Живописцу, сиречь богомазу, - отчеканил я затверженные еще в монастыре строчки, - подобает быть смиренну, кротку, благочестиву, не празднословцу, не смехотворцу, не сварливу, не завистливу, не пьянице, но хранить, паче всего, чистоту телесную и духовную!
      - Отменно! - одобрил князь. - Смотри же, не отступай от устава ни на шаг. Помни, как дурно кончил твой отец, когда нарушил его!
      Чтобы скрыть ненависть, я отвел глаза в сторону.
      Снова зазвонил колокольчик над дверью в комнату. Фалалей привел Митьку, тот отвесил земной поклон, усадил князя в кресло, стер пену со щек, стал прикладывать квасцы к порезу, из которого уже давно перестала сочиться кровь.
      Князь щелкнул пальцами, подзывая меня.
      - Гайдуком я тебя неспроста нарядил, - прищурился он. - Через пять дней мои именины. Напишешь к сему времени новую икону моего святого, Георгия Победоносца. Но не так, как обычно. Придашь ему сходство со мной. Сыну в гвардию хочу послать, чтобы не забывал об отце. Изобразишь меня на белом коне, с копьем в деснице, убивающим страшного змея. Сможешь?
      - Попробую.
      - Я не такого ответа жду.
      - Исполню, как велите, ваша светлость.
      - То-то! Угодишь мне - награжу. Нет - не обессудь, отправлю вслед за цирюльником в бурлаки. Словом, от сего испытания судьба твоя зависит. А чтобы лучше выдержал его, два-три дня, как тень, всюду станешь следовать за мной. Увидишь все мое величие, проникнешься им, сделаешь наброски...
      Возможно, сам того не подозревая, князь подвергал меня не испытанию, а настоящей пытке!
      - Управляющий с докладом к вашей светлости, - доложил Фалалей, появившись на пороге.
      - Зови. А ты, - обернулся он ко мне, - приступай к делу, не мешкая. Возьми только грифель и бумагу и мигом обратно!
      Я выскочил из кабинета в полном смятении чувств. Слишком дорогой ценой доставалось свидание с матушкой...
      5
      Вернулся я в тот момент, когда Митька, закончив бритье и массаж, собирал свои инструменты, а управляющий, сам в прошлом мелкопоместный дворянин Кузьма Демьянович Дворищев, отвечал на вопросы князя. Я присел на краешек стула и стал делать наброски, слушая вполуха, о чем идет речь.
      - Наши ряды заполнены? - спрашивал князь.
      - До отказа. Налогу пятьсот рублев взял.
      - Что на перевозе?
      - Только наши паромы и лодки. Без пошлины ни одна живая душа на макарьевский берег не попадет. Вчера до ста рублев выручили.
      - Сколько товару наши сундучники выставили?
      - До полтыщи. Шести видов, от амбарных до дорожных. А ценою от полтины до двух рублев.
      - Крепостных отобрал на продажу?
      Грифель дрогнул у меня в руке. Я снова вспомнил матушку и стал слушать внимательно.
      - Плотника Гришку - немощен стал - да сенную девку Акульку бестолкова и нерасторопна. Триста рублев за обоих назначил, только вряд ли и за такую цену купят.
      - Объяви приказчику от моего имени, что до двухсот целковых может скостить. А много ли бурлаков нынче купцы просят?
      - Пока что до трехсот душ.
      - Прикинь-ка, что возьмем за них?
      - Путины у всех дальние, за тыщу верст. Пожалуй, до двадцати рубликов за душу выйдет.
      - Всего, значит, тысяч шесть? А нельзя ли поболе из толстосумов вытрясти?
      - Пробовал. Сверх половинного жалованья не дают нашим бурлакам. А не уступим - к другим помещикам переметнутся.
      - Тогда набери еще человек сто в бурлаки. Через ряду* их выставим. Мне нынче деньги крайне нужны. Гостей надобно отблагодарить за то, что предводителем* избрали!
      _______________
      * Р я д а - в данном случае: рынок бурлаков.
      * П р е д в о д и т е л ь дворянства - главная выборная должность в губернии.
      - И так, как на войну в рекруты брал, с каждого десятого двора!
      - По сусекам и донышкам поскреби!
      - Сенокос же в разгаре, ваша светлость, за ним - жатва!
      - Не впервой, управимся! На пять, на шесть дней на барщину гони, а то и на всю неделю!
      Управляющий покосился на меня. Извольский перехватил его взгляд.
      - Напрасно живописца опасаешься, Кузька! То мой раб, верный и бессловесный, смиренный и кроткий. Так ведь?
      Я еще ниже склонил голову над рисованием.
      - Люди и так ропщут, ваша светлость! По указу только половину недели можем на барщине держать. Как бы жаловаться не стали в губернию!
      - Не страшно! У меня там чернильные души куплены! Ко мне все жалобы воротятся. Так что поднатужься!
      - Трудно, ваша светлость, - поскреб в затылке Дворищев. - Разве что обсевки подмести?
      - Сойдут и они, купцы все скушают! На ряде одних выставим, других - в путину отправим! - Князь похлопал управляющего по плечу: - Время ныне, Кузька, сам знаешь какое! День ярмарки - год кормит! А бурлаки - самая доходная статья!
      - Так неоткуда же взять больше!
      - А тех, что снизу с купцом Овчинниковым идут, считал?
      - Вряд ли вторую путину подряд осилят! На днях письмо от старосты получил. Болезни артель изнурили! Трое от холеры померли, еще двоих по дороге оставили, идти в лямке более не могли.
      - За покойников купец пусть отступное заплатит.
      - Само собой.
      Давая понять, что разговор окончен, Извольский позвонил в колокольчик.
      - Одеваться! Живо! - крикнул возникшему на пороге Фалалею. - Пока завтракать стану, во дворе чтоб все было готово к отъезду. - И, повернувшись ко мне, добавил: - Поедешь на запятках моей кареты. Там уже не порисуешь. Зато впечатлений наберешься, а сие для живописца тоже немаловажно!
      6
      К девяти часам утра около ста человек ждали выхода князя и княгини у ворот усадьбы. Впереди на гнедых лошадях гарцевали двадцать вершников в одинаковых голубых кафтанах и круглых шляпах с зелеными перьями. За ними держалась охота - псари и доезжачие. Эти восседали на вороных конях, были одеты в малиновые кафтаны с белой перевязью через плечо, в желтых шапках с красными перьями. Далее следовали гости, в основном мелкопоместные дворяне, одетые как придется, иные явно хуже княжеских слуг. Замыкали шествие дворовые слуги в праздничных желтых рубахах-косоворотках и черных шароварах, заправленных в зеленые сафьяновые сапожки.
      Ровно в девять часов князь с княгиней появились на высоком крыльце. Извольский был облачен в алый бархатный кафтан, шитый золотом, камзол с серебряными блестками, с широкой красной лентой кавалерии через плечо и шпагой на боку. Княгиня Елена Павловна, под стать ему, гордо выступала в изящной накидке из серебряной парчи с алыми разводами, с маленьким перламутровым корабликом на самом верху высокой прически, пышном платье с робронами*, драгоценными украшениями, сверкающими на голове, шее, груди.
      _______________
      * Р о б р о н ы - пышные нижние юбки на китовом усе.
      Раздались громкие приветственные крики, в воздух полетели шляпы, шапки, картузы. Князь поднял руку, требуя тишины.
      - Не время ли ехать на ярмарку? - громко выкрикнул он, согласно обычаю.
      - Время! - дружно грянули из рядов.
      Князь подал руку супруге, и они стали медленно спускаться с крыльца. И вдруг, нарушая установленный порядок, из толпы дворовых выбежал широкоплечий, статный молодец, упал на колени у крыльца.
      - Бью челом вашей светлости... - начал он.
      - Порядка не знаешь, холоп? - перебил князь и затопал ногами от ярости. - Донесли мне, о чем просить хочешь. Только не бывать тому, не видать тебе Глашки как своих ушей! А за то, что праздник мне омрачил, на конюшне двадцать плетей получишь, и - в бурлаки! Эй, стража!
      Четверо дюжих псарей подбежали к Степану, подняли его на ноги и увели в сторону.
      - Не повезло бедолаге, - покачал головой мой сосед по запяткам, - не вовремя со своей просьбишкой сунулся!
      Как ни в чем не бывало князь с княгиней сошли с крыльца и медленно прошествовали к двум золоченым каретам, запряженным тройками белых как снег лошадей. Они заняли свои места, я вместе с тремя другими гайдуками свои.
      - Трогай! - махнул кружевным платочком из окна кареты Извольский, и длинный поезд, извиваясь змеей на поворотах, двинулся к переправе.
      Несмотря на страду, вдоль всей четырехверстовой дороги от имения Извольских до переправы стояли нарядно одетые крестьяне, согнанные, верно, со всей округи, что-то кричали, размахивали руками, бросали под ноги лошадям полевые цветы.
      По обе стороны у въезда на переправу выстроились огромные ряды купеческих и крестьянских телег, доверху нагруженных разными товарами, и даже несколько дворянских карет. До прибытия княжеского поезда никого не велено было пускать на макарьевскую сторону. Здесь же собрались лучшие музыканты, песельники и плясуны со всей округи. Еще издали, увидев поезд князя, они грянули плясовую:
      - Танюшка! Танюшенька!
      Таня по торгу ходила,
      Чеботы себе купила,
      Два с полтиной заплатила...
      Под разухабистую песню и пляску отпрягли лошадей, а кареты князя и княгини перенесли на паром на руках. Князь прихлопывал в ладоши в такт музыке. Балалаечники, рожечники, ложечники старались вовсю. На широком водном просторе песня набрала еще большую силу. Плясуны пошли вокруг карет вприсядку.
      На двух паромах поместилась лишь половина княжеского поезда. Другая люди и лошади - переезжала Волгу и примыкающее к ней Желтоводское озеро в лодках и на весельных баржах. На середине переправы князь дал знак прекратить веселье. Песня оборвалась на полуслове.
      На макарьевском берегу служители монастыря встречали Извольских хлебом-солью. Князь и княгиня вышли из карет и подошли под благословение архимандрита. Знатные гости отломили от огромного пышного каравая по маленькой корочке, присыпали солью, попробовали, похвалили монастырскую выпечку.
      - Не прикажете ли посылать к вашему столу? - почтительно спросил седой и согбенный от старости настоятель Тихон.
      - Извольте, святой отец, - снисходительно согласился Извольский. Хлеба у вас отменно хороши!
      Настоятель сел в княжескую карету, и пышный поезд медленно проследовал вдоль полуверстовой монастырской стены к главным воротам. Вдоль берега, вокруг монастыря и за ним - насколько хватало глаз раскинулась ярмарка. Товары, привезенные со всех концов России и из других стран, были уже разложены в деревянных рядах и лавках, берестяных ларьках, палатках, а то и просто на земле. Присматриваясь к ним, вдоль рядов прохаживались толпы людей, съехавшихся отовсюду. Русская речь мешалась с украинской и белорусской, слышались гортанные восточные выкрики. Среди кафтанов и поддевок мелькали персидские и китайские халаты, крашенные хной огненно-рыжие бороды, тюрбаны, сюртуки и панталоны. Однако до торжественного открытия ярмарки торговать никто не решался. Сосед по запяткам объяснил мне, что раньше за подобные нарушения, по приказу князя, жгли товары виновных посреди ярмарки или раздавали бесплатно всем желающим.
      У главных ворот монастыря Извольские и настоятель вышли из карет, всадники спешились. В обитель проследовали уже по старшинству, до отказа заполнили соборную церковь. Настоятель сам вел праздничную службу, вместе с монастырскими пели княжеские певчие. После службы крестным ходом обошли стены монастыря и отправились на главную торговую площадь.
      Настоятель освятил воду, покропил ею ярмарочный флаг и подал его князю. Под звуки громкой музыки и пушечной пальбы Извольский поднял его на высокую мачту и объявил ярмарку открытой.
      И сразу же вокруг поднялся неописуемый гомон и шум. Сидельцы в лавках принялись нахваливать свой товар, с шутками, прибаутками, нараспев, со смехом зазывать посетителей, гусляры заиграли и запели свои бывальщины. Кукольники, скоморохи и балаганщики, стараясь перекричать всех, гудели в дудки, сопелки, бухали в большие барабаны. Часть толпы сразу разошлась по рядам, приглядеть товар в лавках подешевле, разобраться, где им торгуют, подивиться на небывалое, привезенное из заморских краев.
      - Два часа, - объявил Извольский, - пока я буду обедать у настоятеля, все свободны. Затем построиться в ряды у главных ворот. Малейшего опоздания никому не прощу!
      7
      В один миг огромная свита князя, оставив лишь нескольких караульных стеречь кареты и лошадей, растворилась в толпе. Поглядеть на веселую разноцветную ярмарку хотелось всем. Меня тоже звали туда, но я отказался. Мои мысли были заняты совсем другим. Я надеялся за эти два часа хоть что-нибудь узнать о матушке. Только как найти нижегородских купцов, лучше всего самого Осетрова, в этом вавилонском столпотворении? Он, кажется, торгует мукой и лесом. А язык, говорят, до Киева доведет.
      Я бросился разыскивать мучные ряды, полагая, что они находятся гораздо ближе того места, куда сплавляют лес. Пробираться сквозь густые толпы людей приходилось с боем. На каждом шагу покупатели и продавцы что-то горячо доказывали друг другу, швыряли шапки и картузы об землю, расходились, снова сходились, били по рукам. Докричаться до кого бы то ни было я не мог. Те же, которые каким-то чудом отвечали мне, были либо целиком поглощены своими заботами, либо сами плохо знали ярмарку. Поневоле пришлось прислушаться к выкрикам:
      - Отборные судаки, - зазывали из рыбного ряда, - подставляйте две руки! Осетры, белуги - налетай, подруги! Жигулевский язь - подходи, не боясь!
      - Подновские огурчики, - доносилось из овощного, - каждый не более мизинца! Сам вельможный князь Потемкин их жаловал, курьера аж за тыщу верст за ними посылал!
      - Дешевые иконы мстерского письма, хошь три вершка на четыре, хошь шесть на семь!
      Я не стал задерживаться у длинного живописного ряда, лишь мельком взглянул на расписанные мастерами разных школ доски.
      Однако миновать скоморохов оказалось еще сложнее.
      - Эй, княжой слуга, - загородил мне путь сухонький старик в худом армяке и лаптях, - послушай о моем горьком житье-бытье! Вот я, голова два уха, семь лет как дома не бывал и оброка не плачивал. Вернулся из чужих краев, дом свой поправил, старосте три синяка поставил. Мой дом каменный, на соломенном фундаменте, труба еловая, печка сосновая, заслонка глиняная. Во дворе черная собака за хвост палкой привязана, хвостом лает, головой качает, ничего не чает!
      - Ну и дом у тебя, земляк, - смеются в толпе, - просто загляденье! Давай, не глядя, меняться!
      Поневоле и я поддаюсь общему веселью. А старик недаром обращался ко мне.
      - Пожалуйте, сударь, - дергает за рукав, - от княжеских щедрот на поправку дома!
      Я заливаюсь краской: откуда у меня деньги? Для вида шарю в карманах и, на счастье, нахожу двугривенный. Старик ловко ловит брошенную ему монетку, пробует ее на зуб и благодарит по-своему:
      - Дай твоему хозяину бог полную пазуху блох!
      И на всякий случай тут же скрывается за спины слушателей. А я иду дальше, прислушиваюсь к разноголосому шуму и вдруг оказываюсь на площади, где торгуют крепостными.
      Грудь как будто сдавило железным обручем, и, вспомнив матушку, я снова не мог пройти мимо. Знакомый приказчик подмигнул мне, продолжая на все лады нахваливать плотника Григория и сенную девку Акульку:
      - Дед с топором родился, по дереву все умеет! Дом срубит, телегу собьет, сани сладит, мебель любую сработает! А девка до чего шустра минуту на месте не стоит, любое дело в руках спорится: и кухарит, и убирает, и шьет! К тому же и невеста для любого молодца подходящая!
      Плотник только криво усмехался и глядел в землю потухшими глазами, а рябая и некрасивая Акулька отворачивала лицо в сторону. К тому, что людей продавали, они, видимо, уже привыкли.
      Рядом разлучали молодую крестьянку с детьми, девочкой-подростком и мальчиком лет десяти. Ее уводили, а она упиралась, голосила, рвала на себе волосы, умоляя оставить с ней детей. А покупатель, приказчик с кирпичным лицом, безучастно повторял одно и то же:
      - Не велено! Барину лишь одну прачку подай, детей не надобно!
      - Мама, мамочка! - надрывая сердце, кричала дочка. - Не забывай нас!
      У мальчика уже не хватало слез, он лишь судорожно всхлипывал, открывая рот, как выброшенная на берег рыба...
      Продававший их старый слуга, по виду отставной солдат, сам горько плакал и приговаривал, обнимая детишек:
      - Ах вы горькие мои сиротки, не дали вам злые люди даже опериться при матушке-то, милые птенчики. Ну, да ничего, бог даст подрастете, отыщете ее...
      "Отыщут ли? - добавил я про себя. - Да и до того, как вырастут, несладко им придется!"
      Я горестно вздохнул и отправился дальше. Да и что я мог сделать для этих несчастных? Одетый в дорогой наряд с чужого плеча, сам я находился едва ли в лучшем положении. А праздно наблюдать за тем, как живым людям назначают цену, разглядывают со всех сторон, щупают мускулы, проверяют зубы, азартно торгуются, было невыносимо!
      Один за другим миновал я пушной, фарфоровый, оружейный, скобяной и другие ряды, поминутно сталкивался с саешниками, квасниками, сбитенщиками, офенями с лотками через плечо, монахами, собирающими пожертвования на храм в жестяные кружки. В глазах уже рябило от обилия впечатлений, а до мучного ряда я по-прежнему никак не мог добраться.
      Наконец в отчаянье я схватил первого встречного, по виду молодого купчика, в лихо сдвинутом набекрень картузе, за локоть:
      - Эй, любезный, не подскажешь ли, где мучной ряд?
      Тот с недоумением оглядел меня с головы до ног:
      - А что ты там, паря, потерял? На что тебе, к примеру, мука? Али от князя решился бежать и торговать ею?
      - Ни то, ни другое. Купца одного ищу.
      - Кого же, может, я знаю?
      - Нижегородца Осетрова.
      Купчик даже присвистнул от удивления.
      - Ну, мир тесен! Я ведь земляк ему, тоже из Нижнего. На одной улице, Ильинке, с ним живем. Только у него палаты каменные, а у меня домишко бревенчатый, неказистый. А на что тебе, ежели не секрет, такая шишка?
      - Матушка моя у него в услуженьи живет. Дарья Волгина, может, слышал?
      - Не довелось. Я ведь в дом к нему не вхож. На таких, как мы с тобой, Осетров и глядеть не станет! Так что напрасно ты его ищешь. А матушке письмо лучше напиши.
      - Пробовал. Не доходят, видно. Ответ уже полтора года жду.
      Купчик лихо цыкнул слюной сквозь зубы.
      - Тогда плохи твои дела. Не желают, знать, хозяева вашей переписки.
      - А ты не взялся бы помочь мне?
      - Чем? Против Осетрова идти опасно: заглотит, не поморщится!
      - Послушай, любезный, не знаю еще, как тебя зовут...
      - Егором Пантелеевым кличут.
      - А меня Сашей Волгиным. Ты на мой наряд не смотри, он на несколько дней только!
      - Неужто, - ахнул Егор, - с княжего слуги средь бела дня снял?
      - Разве похож я на татя?
      - Вроде нет. Но и на гайдука тоже.
      - Князь меня только на время к себе приблизил. Пока заказ его не исполню. Крепостной живописец я.
      - Да ну? - обрадовался Егор. - На ловца и зверь бежит! А я собирался как раз парсунку* невесты моей кому-нибудь заказать!
      _______________
      * П а р с у н а - портрет.
      - Я и без заказа нарисую. Как только на оброк в Нижний вырвусь.
      - Ладно, пиши записку. Попробую передать.
      Грифель и бумагу я положил в карман кафтана заранее. Набрасывал весточку торопливо, как будто боялся, что Егор Пантелеев растворится вдруг в толпе и не возьмет мое послание. "Милая матушка, - писал я, - я жив и здоров, чего и тебе желаю. Обучение в монастыре закончил, вернулся в Лысково, держу испытание на живописца. Надеюсь, скоро свидимся. Остаюсь любящий тебя сын Александр Волгин".
      Егор спрятал мою записку во внутренний карман поддевки.
      - Будешь в Нижнем, разыщешь меня в начале Ильинки, купецкой улицы. А пока прощевай, недосуг мне!
      8
      Егор исчез в толпе, а я взглянул на полуденное солнце и заторопился к главным воротам монастыря. Участники пышного княжеского поезда уже строились в ряды. Вскоре в сопровождении настоятеля и монахов появились князь с княгиней. Они уже садились в кареты, когда подошел управляющий.
      - Подобру ли, поздорову, - спросил его Извольский, - началась ярмарка?
      - Подобру, ваша светлость, кроме одного.
      - Говори! - насупился князь.
      - Донесли мне, что нижегородский купчишка Пантелеев пошлину не со всего товару заплатил.
      "Неужто Егор?" - испугался я.
      - На нашей земле торгует?
      - На нашей. В атласном ряду.
      - Доставь-ка мне его сюда с товарами! На пароме пересчитаем.
      Дворищев передал приказ князя вершникам, и те, расталкивая крупами лошадей толпу, отправились исполнять его. Через четверть часа привели Егора Пантелеева со связанными сзади руками, без картуза.
      - Пошто пошлину недоплатил? - грозно спросил князь.
      - То наговоры врагов моих, - не опуская глаз, ответил Пантелеев. Дешевле я торгую, чем другие купцы, вот они на меня и взъелись. А пошлину я внес исправно, можете проверить.
      - Проверю! - усмехнулся князь. - Только не в лавке. Сам понимаешь, трудно мне туда со всей свитой добраться. Да и недосуг, гостей важных жду. Сюда я твой товар велел доставить. На воде пересчитаем.
      - Воля ваша, - пожал плечами Егор, - а только убедитесь, что я правду говорю.
      Появились посланные за товаром Пантелеева вершники. Сундуки и короба они привязали к длинным жердям, чтобы легче было везти.
      - Грузите на мой паром! - приказал Извольский.
      Переправа шла тем же чередом, что и утром. На середине реки князь поднял руку.
      - Приступай!
      Замолкли музыканты и песельники, остановились плясуны. Вершники открыли сундуки и короба, стали извлекать оттуда атласные ленты, чулки, платки и другие мелкие вещи, пересчитывать и... бросать в воду. Батистовые, атласные и ситцевые ткани мерили аршином* и тоже сбрасывали за борт.
      _______________
      * А р ш и н - старая мера длины, равная 71 сантиметру 12 миллиметрам; в данном случае: железная мерка такого размера.
      Пантелеев рванулся было помешать, но два дюжих вершника удержали его.
      - Пошто, ваша светлость, губишь меня? - только и смог вымолвить он побелевшими губами.
      Крупные слезы катились по щекам Егора, но он не вымолвил больше ни слова, пока последняя лента не оказалась за бортом. Мелкие вещи долго плыли вниз по течению, ткани, намокнув, медленно опускались на дно.
      - Повезло тебе, молодец, - как ни в чем не бывало заметил Извольский, - сошелся счет. Можешь собрать свои манатки, я тебе лодки дам и гребцов.
      - Нет уж, спасибо, - угрюмо ответил Егор, - снявши голову, по волосам не плачут! Подмоченные ткани покупать не станут, да и не стану я врагов моих потешать, гоняясь за каждой тряпкой! А коли убедились, что счет мой верный, извольте оплатить пятьсот рублев за убытки!
      - Таких больших денег, - усмехнулся князь, - в наличии нет у меня. Все капиталы в обороте. Жди!
      - Руки мне, по крайности, развяжите!
      Извольский кивнул вершникам.
      Егор размял затекшие кисти и вдруг сбросил поддевку, рванулся к борту и бросился вниз головой в воду.
      - Прощевай, князь! - крикнул, вынырнув из воды. - Попомнишь еще Егорку Пантелеева! Отольются тебе мои невинные слезы! А ткани сам со дна подымай, дарю тебе на бедность!
      Князь хмыкнул, потер переносицу:
      - Отчаянный парень! Пошлите за ним лодку, как бы не утонул в одежде! И предложите на службу ко мне идти!
      Слуги бросились выполнять приказ.
      - Погодите! - остановила их княгиня Елена Павловна.
      При мне это было ее первое слово за весь день. Она сняла с пальца перстень с драгоценным камнем, подозвала меня.
      - Плыви с ними и передай купцу в возмещение убытков!
      Извольский метнул на жену возмущенный взгляд:
      - Кажется, я тебя о том не просил!
      Княгиня даже не посмотрела в его сторону, пожала плечами:
      - Кольцо фамильное, могу распоряжаться им, как хочу!
      - Гляди, - не обращая внимания на окружающих, пригрозил князь, прокидаешься так, останешься без всего!
      Княгиня гордо вскинула красивую голову и не ответила ничего. Я поднял поддевку Егора и прыгнул в лодку.
      Мы втянули Пантелеева в лодку, и я передал ему кольцо.
      - Ежели дороже моих убытков оценят, - рассудил, пряча его за щеку, разницу верну. А за княгиню будем с невестой вечно бога молить!
      - Молите, - сочувственно отозвался один из гребцов, - ей у князя вовсе не сладко живется! Как птице вольной в золоченой клетке. Вот и ныне: заступилась за тебя, а князю-то не по душе...
      Мы высадили Егора на берег, и, улучив момент, он шепнул мне, дотронувшись до внутреннего кармана поддевки:
      - Просьбу твою исполню беспременно, не сомневайся!
      9
      Всю оставшуюся часть пути князь сидел в карете мрачный, не поворачивая головы. Его не радовали больше песельники и плясуны, а слыша нестройные приветствия согнанных со всей округи крестьян, он только досадливо морщился.
      - Гости пусть веселятся, как обычно, - велел вышедшему навстречу Фалалею, - а ко мне в кабинет никого не пускать. Только по неотложному делу. Я посижу там с живописцем.
      - Вечернее гулянье отменить?
      - Ни в коем случае! Все устрой, как положено: пальбу, огни потешные, хороводы в саду.
      И снова, второй раз на дню, я оказался в знакомом уже кабинете. Князь зевнул во весь рот, сел в то же самое кресло перед зеркалом.
      - Я немного подремлю, - сказал он, - мне всю ночь не спать, а ты знай себе рисуй!
      Он откинулся в кресле, закрыл глаза, а я взялся за грифель. Однако делать наброски мне вовсе не хотелось. Длинной вереницей проходили перед моим мысленным взором картины, далеко не лестные для князя. Несправедливое наказание и смерть отца, разлука с матушкой, мое утреннее унижение, жестокая расправа с цирюльником Ионой и Степаном-шорником, алчные подсчеты доходов от ярмарки, фальшивое ликование крепостных, силой согнанных на обочину дороги, пожелание скомороха, гнусная торговля крепостными, и, наконец, дикая сцена глумления над Егором Пантелеевым...
      Нет, князь Извольский ни на волос не походил на Георгия Победоносца, каким он видел себя. Скорее, наоборот. Будь моя воля, я бы сравнил его со страшным змеем, наводящим ужас на всех! Таким я и нарисовал князя. Затем отложил лист в сторону и взялся за другой. Георгию Победоносцу я придал сходство с Егором Пантелеевым (и не только по сходству имен, но и потому, что не поступился он достоинством под напором грубой силы!), змее нарисовал голову князя, а чуть поодаль изобразил деву-красу, похожую на княгиню.
      Я так увлекся, что даже забыл, где нахожусь. Рисунок получился живой аллегорией* на сцену на пароме. Неизвестно, надолго ли, но гордый Егор взял верх над жестокосердным и коварным князем. А за то, что не смирился он перед ним, не унизился, щедро наградила его дева-краса...
      _______________
      * А л л е г о р и я - иносказание.
      Голос камердинера вернул меня к действительности:
      - Ваша светлость, купец Осетров просит принять его.
      - А? Что? - с трудом очнулся князь. - Осетров? Пусть обождет до завтра!
      - Он говорит, по неотложному делу!
      - Ах, чтоб его! Верно, опять со своей мукой или лесом! Ладно, зови!
      Услышав имя Осетрова, я насторожился. Сама судьба посылала мне его! Возможно, здесь, в присутствии князя, я скорее смогу узнать о здоровье матушки, чем на ярмарке!
      Маленький щуплый Осетров с лисьим, вытянутым вперед лицом и рыжей бородой перешагнул порог, сдернул картуз, поклонился до земли:
      - Мое нижайшее почтение вашей светлости!
      И удивленно прощупал меня глазами-бусинками: что, мол, за человек, почему здесь?
      - С чем пожаловал? - не отвечая на приветствие, осведомился князь. Что-нибудь с лесом? Или с мукой?
      - Ни то, ни другое, - зыркнул на меня купец. - С бурлаками.
      - С бурлаками? - потер руки князь. - Еще сотенку желаешь получить?
      - Надоть, - снова обернулся на меня Осетров, - потолковать сугубо наедине.
      - Да ты его не бойся! - засмеялся Извольский. И повторил, как утром управляющему: - То мой живописец, сиречь раб бессловесный, смиренный и кроткий. Так и в уставе записано.
      - Ведомости у меня секретные, - буркнул Осетров, - и ни для кого другого, окромя вашей светлости, не предназначенные. А там пущай он хучь немой, хучь глухой, мне все едино!
      - Ну что ж, - кивнул мне князь, - в таком случае, живописец, прогуляйся-ка по двору. Когда понадобишься, крикну.
      - А нельзя ли спросить...
      - Потом! - нетерпеливо указал на дверь Извольский.
      - Хорошо бы, - заметил купец, - и окошко прикрыть. А то, неровен час...
      - Боишься, продует? Кафтан от ветра защитит!
      - Я не о том. Кабы кто не подслушал.
      - Не было еще такого! Зверь у меня к окну не прокрадется, не то что человек!
      Фалалей вывел меня из княжеских покоев, предупредил:
      - Далеко не отходи! Прогуляйся за дом, посмотри на гулянье, и обратно! Разговор у них, чаю, долго не затянется!
      10
      Я вышел на крыльцо, огляделся. Удивительно, но караульных поблизости не было. Скорее всего, отлучились посмотреть на гулянье с фейерверком. А вдруг там, в кабинете, князь назовет меня и Осетров хоть словечком упомянет матушку? Эх, была не была! Не раздумывая больше, я бросился в густые заросли шиповника вдоль стены дома. Колючки больно царапали руки и щеки, но я не обращал внимания на эту пустячную боль. Заноза, засевшая в моем сердце шесть лет назад, после разлуки с матушкой, жгла куда сильнее!
      Мне удалось пробраться незамеченным под самое окно, в котором развевалась на ветру белая кисейная занавеска. Там я затаился, прислушался.
      - Дошло до меня, - понизив голос, уведомлял купец, - что небезызвестный вашей светлости механик Кулибин...
      Я даже вздрогнул от неожиданности! Неужели тот самый удивительный мастер, о котором я слышал когда-то от матушки?
      - ...новую водоходную машину сотворил и опробовать ее в дальней путине собирается!
      На туалетном столике задребезжали склянки - видимо, Извольский с досады стукнул по нему кулаком.
      - А намного ли вторая машина лучше первой?
      - В том-то и штука, что намного! По скорости бурлацкой тяге уже не уступит и парусом не помешает бежать. Мелким судовщикам только того и надобно! Перекинуться на его сторону могут оченно даже просто! Конец тогда доходам нашим общим от оброчных бурлаков!
      - Соображаешь, Захар Родионыч! - усмехнулся Извольский. - А не кажется ли тебе, что сию путину следует в корне пресечь?
      - За тем и спешил к вашей светлости!
      Час от часу не легче! Мало того, что эти злые люди разлучили меня с матушкой, теперь они составляют заговор против того, о котором она отзывалась с такой любовью! Могу ли я оставаться дальше сторонним наблюдателем? Извольский и Осетров мне заклятые враги, это ясно как день. И неважно, что их паучьи сети предназначены другим, я должен помочь разорвать их! Стараясь не пропустить ни единого слова, я затаил дыхание и весь превратился в слух.
      - Выкладывай все по порядку! - потребовал князь.
      - Помогать механику в путине взялся судовщик Желудков...
      - Кто таков?
      - Мальчишка! Данилке моему ровесник. Отца его приказчиком у себя на расшиве держал, пригрел змею на груди! С Кулибиным тот по соседству снюхался, задумал к нему переметнуться. Да вот беда, в бурю, сердешный, в воду упал да потонул!
      - Помог кто-нибудь?
      - Вестимо. Кормщик с водоливами постарались!
      "Это тоже надо запомнить!" - подумал я.
      - Щенка его, - продолжал купец, - недавно тоже чуть было не прищучил, да выскользнул у меня из рук в последний миг! В ледоход...
      - После доскажешь! - прервал князь. - Куда они плыть задумали?
      - До Камских соляных магазейнов* и обратно в Нижний.
      _______________
      * М а г а з е й н ы, или м а г а з и н ы, - в данном случае: склады.
      - Точно знаешь?
      - Как бог свят! В казенной соляной конторе подряда добились, а у меня там свой человек. Да и письмо подтверждает.
      - Какое еще письмо?
      - От Кулибина к зятю Попову.
      - А к тебе оно как попало?
      - Помилуйте, ваша светлость, мы ведь купцы первостатейные, не дураки, за Кулибиным давно следим, а особливо с той поры, как напужал он нас!
      - Чем же это?
      - Так я уже докладывал вашей светлости!
      - Повтори, язык небось не отвалится!
      - Пятнадцать лет назад механик еще в полной своей силе приезжал к нам из Петербурга. Медаль от царицы на шею повесил, стращал тем, что по сенатскому указу свою водоходную машину соорудил, уговаривал нас ею воспользоваться. Ну а мы еще тогда смекнули, что к чему, и отказались. Он и посулил перед отъездом, что понудит всех помогать ему по государеву указу! В один день те слова всему Нижнему стали известны.
      - С того дня и следите за его перепиской?
      - Следим, батюшка князь! Почтмейстеру большие деньги за то платим, чтобы копии снимал...
      - Ну-ка, зачти письмо!
      Купец долго шуршал бумагами, отыскивая нужное место.
      - Ага, вот. "Беспокоюсь только, - стал читать по слогам, - не сохранилось ли у торгующих в лавках..."
      - Дай сюда, - прервал Извольский. - Тебе только по покойнику псалтырь читать! - И продолжил сам: - "...таких же страшных мыслей, как раньше, а именно: когда произведутся машинные суда, тогда, в рассуждении толь большой в Нижнем пристани, по уменьшении половины работного люда, из лавок товаров их некому будет покупать, и торги их остановятся. Впрочем, чтобы производить мне большую на судах моих соляную поставку, то мнение я оставил, а разве что только на одном судне и в одно только лето, от Камских соляных магазейнов до Нижнего, и то единственно для доказательства казенной и общественной пользы, но и к сему, ежели только выйдет удобный случай".
      Закончив чтение, князь помолчал, побарабанил пальцами по столу.
      - Выходит, такой случай ему ныне предоставляется?
      - Так, батюшка князь. С первой машиной механик в долги большие влез, а для второй пробы, как я вам уже сказывал, судовщик Желудков ему судно предоставляет.
      - А куда же вы, купцы первостатейные, смотрите? Али не в силах помешать им?
      - Хотим попробовать, батюшка князь, да сомневаемся, получится ли! С тобой вот посовещаться хочу.
      - Говори, что задумали.
      - Нечистую силу к нему в дом поселить!
      - Как это? - опешил князь. - Откуда возьмете?
      - Плотники и печники помогут, ваша светлость! Они на такие проделки мастаки, комар носу не подточит!
      - Что же они такого умеют?
      - Секреты свои они не выдают. Но тому, кто им не угодит, такое сотворят, что волосы дыбом встанут! Ведьмин шабаш, да и только! Хоть святых выноси!
      - Кулибин их штучки живо раскусит. Он же механик, не забывай!
      - Не успеет! Городской-то дом его пустует ныне. В Подновье он вместе с Желудковым. Там к путине готовятся. А жена с малыми детьми в Карповке у родных. Пока дойдет до него, отец Иннокентий крестный ход поведет и на глазах у всех выкурит нечисть!
      - Хитро придумано! - похвалил князь. - А только не откроется как-то еще обман до времени? Ведь у Кулибина, поди, друзей в городе немало!
      - А до них в самую последнюю минуту дойдет, помешать не успеют! Вначале мы только своих людей оповестим. А как убедятся они в том, что в доме "нечисто", тут же все и уберем! За две ночи управимся, а к крестному ходу ничего уже в доме не останется! Прихожане сами же и потребуют механика от церкви отлучить! Особливо купцы богатые и лабазники!
      - Про обывателей тоже не забудьте!
      - Вестимо! Есть у нас уже такие на примете, что колдуном механика считают да чернокнижником. Верят, что нечистую силу он в свои колеса запряг. А по ночам со светом сидит, потому как золото из камней добывает!
      Извольский поднялся с кресла, прошелся по кабинету.
      - Надеетесь, - спросил наконец, - коли анафему ему в церкви объявят, откажется механик от путины?
      - А как же иначе, батюшка князь?
      - Во-первых, - помедлил с ответом князь, - еще неизвестно, получится ли у вас, как задумали. Из-за пустяка сорваться может. Во-вторых, вдруг они раньше отплывут? И, наконец, разрешения на анафему не так-то легко будет добиться у епископа. Даже ежели я его о том попрошу.
      - По-твоему, батюшка князь, не стоит и затевать с нечистой силой?
      - Почему же, непременно попробуйте! Хуже от того не будет, по крайности, душевного равновесия Кулибина лишите, а сие тоже немаловажно! И вот еще что. Масонские знаки и книги в дом подбросьте! Череп должны в окно увидеть, понимаешь меня?
      - Как не понять! Чтоб заявили, стало быть, приставу, а тот обнаружил.
      - Тогда и к суду его привлечь могут! Поддержки-то прежней у него в столице нет?
      - Какое там! Водоходную машину там недавно отвергли!
      - То нам на руку! После того и губернские власти защищать его вряд ли станут!
      - Попробовать, конечно, можно, - раздумывал вслух Осетров. - Однако сомнения и у нас возникли, вдруг не получится по-нашему? Можем ли мы, в таком разе, рассчитывать на помощь вашей светлости?
      Князь долго не отвечал, снова прошелся по кабинету.
      - Так и быть, - решил наконец. - Передай своим, ежели все-таки кулибинская машина в путину отправится, я свои, крайние меры приму!
      - Какие же?
      - Экий ты, брат, приставучий, - засмеялся князь. - Все-то тебе разжуй и в рот положи!
      - От меня ведь тоже поручительство потребуют купцы!
      - Ишь ты, поручительство! Ну хорошо, намекну. Лихие люди могут на них невдалеке от Макарьева напасть! Горящими веничками, как полагается, пощекочут, судно в негодность приведут. Довольно с тебя?
      - Да неужто ж нет, ваша светлость, - обрадовался Осетров, - золотой ты наш человек! Только вдруг на расшиве сопротивление окажут?
      - Э нет, брат, дудки! - притопнул ногой Извольский. - Бурлаки хозяина защищать не станут! Им своя жизнь дороже! "Сарынь на кичку!" заговоренные для них слова! Как услышит их артель, тут же ниц повалится! Что же до лихих людей, то наградить их за труды праведные вам придется, купцам первостатейным. Я ныне не при деньгах. Много ли толстосумов с тобой заодно?
      - Бугров, Пухов, Рогожин, - стал называть Осетров, - да, почитай, десятка с два наберется!
      - Прекрасно! Вот и собери с них по сотенке. А уж мои молодцы не подведут! Сделают все в наилучшем виде! В другой раз неповадно будет механику именитых купцов да помещиков пугать! Ну что, по рукам?
      - По рукам, ваша светлость! Премного вами довольны, будем в надеже на вас, как на каменную гору...
      11
      Радостный Осетров продолжал нахваливать князя, но я уже не слушал его, а пробирался сквозь густые заросли шиповника к крыльцу. Там уже стояли караульные и, бурно жестикулируя, оживленно толковали о чем-то. Один из них со смехом указал на меня другому:
      - Глянь, Маркел, как живописца вырядили! Не к лицу ему вовсе такая одежа! Нет, брат, гайдуком надо родиться! Подь-ка, парень, сюда, потолковать надобно!
      - И чего привязался, Влас! - осадил его напарник. - Нам хорошо, и ему хорошо, пущай себе следует своим путем.
      - А я ведь знаю, где он был! - погрозил мне пальцем Влас, и я испугался, что он мог и в самом деле выследить меня. - Небось на полянку за дом бегал.
      Я вздохнул с облегчением и подтвердил: был на полянке, только не тайком, а с разрешения князя. После того, что я только что услышал под окном, я просто не мог тратить время на праздные разговоры. Я прошел в свою каморку, сел там на лавку и стал размышлять о том, как найти способ скорее предупредить Кулибина с его компаньоном о грозящей им опасности. Однако, сколько я ни ломал голову, ничего путного придумать не мог.
      В таком состоянии и застал меня Фалалей. Он влетел в людскую бледный, с трясущимися руками. По одному его виду я уже понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее.
      - Как же ты, Лександра, - начал прерывающимся голосом, - листы свои на столе оставил? Князь, как их увидел, рассвирепел ужасно, велел немедля доставить тебя на расправу. На каторгу в Сибирь может сослать за такое баловство али сдать в рекруты! Идем, горемыка, ты уж не возражай ничего, авось жив останешься!
      Я брел за Фалалеем, пытаясь взять себя в руки. Нет, не суровое наказание более всего страшило меня, а то, что из-за нелепой промашки я не смогу теперь раскрыть заговор, невольным свидетелем которого я оказался. И свидание с матушкой, верно, откладывается надолго, ежели не навсегда...
      Вопреки ожиданиям, князь не набросился на меня с кулаками, не стал даже кричать и топать ногами. Он лишь смял мои листы в комок и швырнул их мне в лицо. И тут же повернулся к Фалалею:
      - Где ты его нашел?
      - В людской.
      - Что он делал?
      - Спал.
      - Его счастье! Отведешь на конюшню, пусть там приготовятся отодрать его нещадно в моем присутствии, и - в бурлаки! Отцу своему, видишь ли, подражать вздумал! Что ж, пусть вслед за ним прогуляется в лямке до Рыбни!* Ежели выдержит путину, охота шутить со мной у него навсегда пропадет!
      _______________
      * Р ы б н я - Рыбинск; ныне город Андропов.
      О таком наказании я мог только мечтать! Как бы там ни было, но в бурлаках я скорее дам знать о заговоре, чем во дворце у князя! Тем более дорога в Рыбинск лежит через Подновье и Нижний Новгород...
      ЧАСТЬ II
      1
      Сразу же после объяснения с князем на конюшне мне всыпали тридцать горячих. Кнутобои в присутствии князя старались вовсю! К концу экзекуции я потерял сознание и очнулся уже в "съезжей" - холодной избе с крошечным окошком, где выдерживали на хлебе и воде провинившуюся дворню.
      Спину по-прежнему жгло, но уже не так сильно, как раньше. Надо мной стоял Степан-шорник и широченными ладонями втирал какое-то снадобье, утоляющее боль. Когда я пришел в себя, его добродушное скуластое лицо осветила детская улыбка.
      - Полегчало?
      - Вроде да.
      - Не может не полегчать! Моя Глаша все травы знает. У бабки-знахарки врачевать выучилась.
      - А как же ей удалось передать сюда мазь?
      - Дак я заранее взял. Мы так и думали, что князь беспременно выпорет меня, как о женитьбе попрошу.
      - И все-таки подставил спину?
      - А куда денешься? Жить друг без друга не сможем! Надежду мы имели, что попервоначалу выпорет, а затем разрешит свадьбу сыграть. Однако волчья сыть, травяной мешок! - не по-нашему вышло! Князь уж являлся сюда, пока ты в беспамятстве был. Цирюльника Ваньку Каина помиловал. Мне же и вовсе запретил о Глаше думать. Велел, чтоб за путину выкинул я ее из головы. А главное, Яшке-псарю он ее уже посулил. Какую-то важную услугу тот должен вскорости оказать князю...
      "Уж не участвовать ли в налете на водоходное судно?" - мелькнула догадка.
      - Неужто подчинитесь? - спросил я вслух.
      - Никогда! - задохнулся Степан. - И Глаша сказывала, что лучше руки на себя наложит, чем за другого пойдет.
      - Тогда не медли, Степан, и на милость князя не рассчитывай. Не отменит он своего решения. Из путины тебе бежать надобно и Глашу выручать, иначе поздно будет! Я еще раньше случайно услышал, что князь судьбой вашей распорядился: и твоей, и Глашиной...
      Я вкратце пересказал утренний разговор князя с цирюльником Ионой. Степан опустился на лавку, понурил голову, бессильно уронил тяжелые рабочие руки.
      - Спасибо, друг, - сказал наконец, - что просветил меня. Без тебя и впрямь могла бы беда случиться! А коли князь всерьез так распорядился, придется побег ускорить!
      - Меня возьмешь за компанию?
      - Что, невмоготу у князя оставаться?
      - И это тоже. Однако и другая причина имеется.
      - По матушке стосковался?
      - А ты откуда знаешь?
      - Земля слухами полнится. Ну что ж, давай вместях держаться, коли судьба у нас одна. Тебя-то за что - в бурлаки?
      - Изобразил князя змеем огнедышащим с тремя головами, а лист тот на видном месте забыл.
      - Тогда повезло тебе еще, что бурлацкой лямкой отделался, а не каторжным клеймом! Только мой тебе совет: вдругорядь не рискуй головой! Я понимаю, что тебе с матушкой свидеться не терпится. Однако потерпи лучше еще пару месяцев, коли уж шесть лет ждал. За побег из путины князь не помилует.
      - Но ты же решился на это!
      - У меня, брат, иного выхода нет! Или пан, или пропал!
      После недолгих колебаний я решил до конца довериться Степану.
      - Понимаешь, - начал я, - у меня еще одно дело спешное. Хороших людей надо предупредить об опасности.
      - Князь что-то дурное замыслил?
      - Он. Вместе с купцами богатыми.
      Я поведал Степану о заговоре против Кулибина и Желудкова и о своей догадке, какого рода услуга может потребоваться от Яшки-псаря.
      Он слушал внимательно, сжимал кулаки от негодования, а в конце и вовсе не выдержал:
      - Ах ты волчья сыть, травяной мешок! И как только земли таких злодеев носит! - Помолчал немного, вздохнул и добавил: - Утечь из путины почти невозможно, особенно вдвоем. Там за нами дозор круглосуточный установят. Чуть что, караульный всех подымет по тревоге! Однако мы с Глашей, кажись, один хитрый способ придумали...
      - Вы что же, - удивился я, - предвидели и то, что тебя князь в путину упечет?
      - В крепостной неволе всего ожидать можно. А о путине мы еще раньше прикидывали. Так вот, наш секретный способ я, пожалуй, уступлю тебе. Твое дело еще более спешное.
      - А ты?
      - А я и так сбегу, следом за тобой. Незримой ниточкой мы теперь с тобой связаны. Яшку-псаря князь и взаправду может в налетчики определить! Так что друг другу мы и поможем!
      - Нет, Степан, такой жертвы я принять от тебя не могу. Воспользуйся сам своим способом, только предупреди механика с судовщиком о заговоре. Много времени это у тебя не займет.
      - А никакой жертвы нет, - возразил Степан. - Я ведь все равно так или иначе сбегу! А память у меня вовсе не такая крепкая. С лошадьми ведь о многом не поговоришь! Запутаюсь еще, упущу что-то важное. Да и с матушкой ты когда-то еще свидишься! Так что беги первым, не сомневайся!
      - Не знаю, как и благодарить тебя!
      - Полно тебе жалостливые слова говорить. Слушай лучше меня со вниманием. Холерным больным прикинешься, сами же по дороге тебя и оставят. Сможешь?
      - А как?
      Степан достал из-за пазухи кисет, расшитый серебряными нитями, высыпал его содержимое на ладонь.
      - Здесь мухомор сушеный и ягода черника. Гриб надо накануне, часа за два съесть, от него жар поднимется и вывернет всего наизнанку. А ягодой заранее пятна обозначить на руках и ногах.
      - А вдруг догадаются?
      - Могут, конечно, - развел руками Степан. - Только вряд ли кому такое на ум придет! Возьми и спрячь подальше!
      - Ты для меня как брат теперь, Степан!
      - Ну, так давай тогда взаправду назваными братьями станем.
      Степан достал откуда-то из-за пазухи булавку, слегка поцарапал себе ладонь, передал мне. Я сделал то же самое, и мы смешали кровь в крепком рукопожатии...
      2
      - Вот за этим, - Извольский указал на меня старосте нашей артели, следи особо. Живописцев у меня немного, за их обучение большие деньги плачены. Да и за иных шкурой ответишь!
      - Небось у меня не сбегут! - осклабился тот и погрозил всем пудовым кулаком. - Чуть что - сразу в зубы!
      Никто из тридцати человек, одетых в одинаковые серые холстинные порты и рубахи, обутых в лапти и онучи*, с тощими котомками за спиной, возражать не стал. Только Степан незаметно толкнул меня в бок и шепнул на ухо: "Слепой сказал, посмотрим..."
      _______________
      * О н у ч и - обмотки.
      - Ну, ребятушки, с богом! - напутствовал нас Извольский. Потрудитесь хорошенько, и я вас не забуду!
      - Как же! - тихонько откликнулся сосед слева. - Не забыл волк овечку!.. В прошлый раз с путины аккурат на барщину угодили!
      - Федька! - стараясь отличиться перед князем, взревел староста. Запевай начальную! А вы, бурлачки, подхватите! Пока до пристани дойдем, чтоб выучили!
      Бывалый сосед вышел вперед и затянул молодым сильным голосом:
      - Пойдет! Нейдет!
      Ау! Да - ух!
      Пошли да повели!
      Правой-левой заступи!
      И, ускоряя шаг, зачастил веселее:
      - Вот пошел-таки, пошел,
      Ох, пошел да и пошел!
      Он и ходом, ходом, ходом,
      Ходом на ходу пошел!
      Припев подхватили с азартом и зашагали веселее.
      - Радуйтесь пока, ребята, - крикнул запевала, - в путине некогда будет!
      - Федька! - пригрозил староста. - Смотри у меня! Не смущай новиков, а то сам заплачешь до времени!
      Дошагали до пристани быстро, меньше чем за час. За полверсты от нее, вверх по течению, стояла на якоре наша расшива. К вбитому на берегу колышку был примотан конец бурлацкой бичевы*, а другой высоко над водой поднимался к вершине мачты.
      _______________
      * Б и ч е в а - принятое у бурлаков название толстого каната.
      - Вона она, родимая! - пошутил Федор. - Кормилица и поилица наша! Потягаем ее за путину всласть, к концу - еле на ногах держаться будем!
      Староста подлетел к балагуру и отвесил ему полновесную затрещину:
      - Сказано было, не нуди!
      Федор сплюнул под ноги:
      - Ишь, зверь лютый, цепной пес! Посмотрим еще, кто кого!
      У прикола, покуривая короткие глиняные трубочки и дожидаясь нас, стояли вольнонаемные бурлаки - другая половина общей артели. Увидев нас еще издали, они засвистели, заулюлюкали:
      - Смотри, ребята, овечки к нам пожаловали! Маля, маля, маля! А тощи до чего, как бы их самих вместе с расшивой тащить не пришлось!
      - Это они про нас? - спросил я у Федора.
      - А то про кого же? - криво усмехнулся он. - Видел, как овцы от всего шарахаются? Вот и мы так же! Старосте и то сдачи не можем дать!
      И, видимо вспомнив недавнюю затрещину, в сердцах махнул рукой.
      А кудрявый парень из вольных продолжал потешать товарищей:
      - Шерстью обросли овечки, стричь их давно пора! Али оставим им бороды - дорогу подметать?
      Оброчные отворачивались, прятали глаза, смущенно покашливали. Даже староста, чья дремучая смоляная борода вызывала больше всего насмешек, не решился оборвать весельчака из другого лагеря. А там так и покатывались со смеху:
      - Ай да Кудряш! Завернет так завернет! Недаром медведя водил по ярмаркам! Овечкам и крыть нечем!
      Первым не выдержал Степан. Он шагнул вперед и закричал в ответ:
      - Что ж вы, голь перекатная, ржете, как жеребцы? Сами ведь - волчья сыть, травяные мешки!
      В стане вольных не сразу пришли в себя от удивления.
      - Повтори, что сказал! - потребовал Кудряш.
      - Что слышал!
      - Возьми слова обратно, не то худо будет!
      - Насчет тебя - могу. Не волчья ты сыть, а медвежья!
      Теперь уже смеялись мы. Но недолго. Кудряш, а за ним еще двое вольных, засучивая на бегу рукава, спешили к нам. Не сговариваясь, мы с Федором встали рядом со Степаном.
      Вольные остановились в двух шагах от нас. По правую руку от Кудряша стоял могучий детина с перебитым носом, на полголовы выше всех, и, усмехаясь, гнул в руках железную подкову, как бы предупреждая нас, что он один может разметать всех троих. Слева держался бурлак с обваренными когда-то давно кистями рук.
      - Последний раз, - пригрозил Кудряш Степану, - прошу, возьми обидные слова назад!
      Я обернулся к нашим, взывая о помощи. Оброчные смущенно отводили глаза в сторону.
      - Возьми и ты, - не отступал Степан, - тогда и за мной не станет.
      - Так и быть, - засмеялся Кудряш. - Они, - кивнул в сторону крепостной артели, - овцы безрогие, а вы, трое, с рогами. Но мы их живо обломаем!
      - Князь Извольский, - заметил Степан, - нас ломал, да не сломал! Попробуйте, авось у вас лучше получится!
      Сжав кулаки, Кудряш шагнул было вперед, однако негромкий голос из лагеря вольных остановил его:
      - Погоди, Борис, не петушись! Пущай ребята доскажут, как их князь ломал!
      Не сговариваясь, мы со Степаном завернули рубахи и повернулись к нападавшим истерзанными спинами.
      - Ого! - с уважением отозвался тот же голос - Крепко же вам досталось! Почти так же, как мне когда-то от моего барина!
      Говоривший, крепкий старик, весь будто высеченный из скалы, успел подойти к нам и тоже обнажил широченную спину, исполосованную застарелыми багрово-синими рубцами.
      - Пятьдесят горячих, - пояснил с горькой усмешкой, - назначил мне помещик за то, что жалобу от всего мира* на старосту-притеснителя составил и в город ему послал. К тому же и в рекруты вне очереди попал, за то, что шибко грамотный. Пятнадцатью годами солдатской службы, кроме розог, расплачивался за то письмо. Почитай, столько же в бурлацкой лямке хожу, а до сих пор справедливость превыше всего почитаю и строптивых, тех, кто за нее горой стоит, люблю!
      _______________
      * М и р - в данном случае: деревенская община.
      - Никанор Ерофеич - "дядька" у нас, - пояснил Кудряш. - Старшой, значит. Как нас рассудит, так и будет.
      - Для своих - просто Ерофеич, - дополнил старшой. - А вас троих я сразу своими признаю.
      Он легонько подтолкнул к нам Кудряша.
      - Возьми первый назад обидные слова!
      - Извиняйте, ребята, на худом слове, - поклонился в нашу сторону Кудряш, - ошибка получилась, не знал, что вас в наказание послали в бурлаки!
      - Тогда, - отозвался Степан, - и мы прощения просим.
      Ерофеич одобрительно улыбнулся, похлопал каждого из нас по плечу.
      - Молодцы, что постоять за себя не побоялись! Однако отчаянные вы! Положим, с Кудряшом и Соленым могли бы еще потягаться. А с Подковой что бы делать стали? Он ведь в кузне, как говорится, руки себе отковал железные!
      Бывший кузнец достал из кармана пятак, согнул его пополам и протянул Степану:
      - Возьми-ка на память!
      - Ну и силища! - восхитился Федор.
      - А ты думал! - заметил Кудряш. - Подкову на Волге, почитай, вся вольница знает!
      Прежде чем сунуть монетку в карман, Степан подбросил ее в воздух, восхищенно поцокал языком. Затем взялся большими пальцами за края и разогнул ее.
      - Мы ведь тоже, - подмигнул Кудряшу, - не лыком шиты! И, ежели понадобится, постоять за себя сумеем!
      3
      Выясняя отношения, мы и не заметили, как среди бурлаков появились хозяин расшивы, кормщик и два водолива. С расшивы они привезли мешок муки и пустой бочонок. Бурлаки сразу же сгрудились вокруг них.
      - Тише, ребята, - покрывая общий шум, пробасил кормщик с широкой, как лопата, бородой. - Прежде чем отправиться, хозяин Данила Захарыч Осетров желает вам слово сказать.
      Неказистый и рыжий, как и отец, однако, в отличие от него, щегольски одетый в алую шелковую рубаху, подпоясанную кушаком, высокую мерлушковую шапку, Осетров-младший, опершись на плечо кормщика, поднялся на бочку.
      - Осетровы, - выкрикнул он, - по пустякам говорить не любят, время ныне дорого! Фамилия наша по всей Волге известная. Ежели с душой потрудитесь, не обижу, свое получите сполна! Но и спуска никому не дам, коли нарушите ряду! Выслушайте ее еще раз со вниманием, больше повторять не стану.
      Он помахал свернутой в трубочку бумагой над головой, развернул ее и стал читать, время от времени останавливаясь и буравя толпу колючими глазками:
      - Идти нам от села Лыскова до Рыбни со всяким в пути поспешанием, кормщикам и водоливам во всем быть послушным: в тяге бичевою, завозом и другим волжским ходом. А ежели судно в песок или в гряду убьет, или станет оно на камень или мель, то нам, бурлакам, снимать его и выводить на большую воду денно и нощно. А буде без перегрузки клади выручить его нельзя, то перегружать, сколько бы крат ни было, в счет общего расчета.
      - Стой, хозяин, - вскричал Ерофеич, - безденежно перегружать кладь уговора не было!
      - А чьи кресты на ряде стоят? - живо обернулся к нему Осетров.
      - Так ты же нам вчера бумагу не читал, а лишь своими словами пересказывал! Мы тебе и доверились!
      - Верно, Ерофеич! Не слыхали мы ничего такого! - поддержали "дядьку" вольные бурлаки.
      - Спали вчера, видно, крепко, - возразил судовщик, - вот и вылетело из головы! А объявлял я вам о том при кормщике, верно, Нилыч?
      - Был такой разговор, - прогудел тот, поглаживая бороду.
      - Лопни твои бесстыжие глаза, кормщик! - вступил в пререкания Соленый. - Я ведь при беседе состоял, но слов таких о безденежных перегрузках что-то не упомню! А толковали мы лишь о том, чтобы их вовсе избежать!
      - Полайся у меня еще, Соленый! - погрозил кулаком Нилыч. - Живо на свои варницы угодишь!
      - Эх ты, - махнул бурлак обожженной рукой, - а я-то тебя вчера за человека принял, душу открыл!
      - Ты, кормщик, нам не грози! - возвысил голос Ерофеич. - Мы ведь друг за друга стоим! Обидишь одного, мы котомки за спины - и айда! Только нас и видели!
      - Паспорта-то ваши у меня! - напомнил Осетров.
      - Заберем!
      - А я не отдам, пока задаток не вернете и неустойку не уплатите!
      - Что ж, обойдемся без них! Только тогда уж не обессудь, судно твое разнесем в щепки!
      - Ладно, ребята, - пошел на попятную Осетров, - полно зубатиться! Должно, вчера мы друг друга не так поняли. Попробуем перегрузок вовсе не допущать! Ну а коли случится все-таки, кладу пятнадцать копеек в сутки на человека!
      - Клади, как у всех положено - двадцать!
      - Стоит ли из-за пятачка ссориться, ребята? Я и так вам уступил! Дослушайте ряду сначала!
      - Читай! - закричали со всех сторон.
      Голоса спорщиков утонули в общем шуме.
      - Коли появится в судне течь, - продолжал Осетров, - то водоливам помогать денно и нощно, мешки с мукой перетаскивать на сухое место, отыскивать течь и зачинять. В случае же бедствия от внезапной бури, удара о скалы или проломления на карге* бурлакам стараться судно всеми силами отливать и до гибели не допущать. Труд во спасение судна, - добавил от себя, - коли такой понадобится, оплачиваю также из расчета пятнадцать копеек.
      _______________
      * К а р г а - затопленная коряга.
      - Мы жизнью рискуем, - пробасил Подкова, - а ты пятаки жилишь!
      - Не допустите бедствия, - возразил Осетров, - вам же выгода будет! Я ведь тоже немалым капиталом рискую! Поможете его сохранить - еще по копейке добавлю.
      Осетров спрыгнул с бочки, но его место тут же занял кормщик.
      - Согласны, ребята? - крикнул он.
      - Согласны! - поддержали неуверенно некоторые.
      - Эх, - рванул с досады рубаху на груди Соленый. - Как малых ребят, дважды обвел нас купец вокруг пальца.
      Вдруг кто-то сзади тронул меня за плечо.
      Я обернулся и увидел... Егора Пантелеева, одетого, как все бурлаки, в холщовые порты, посконную рубаху, обутого в лапти.
      - Егор! - бросился я к нему. - Какими судьбами? Ты же...
      - Молчи, - оборвал он меня на полуслове. - Тут не спрашивают, кто ты и откуда. И жалеть меня не нужно!
      Он взял меня за локоть, отвел в сторону.
      - Вершники князя, - шепнул на ухо, - за мной следили и кольцо, княгинин подарок, отобрали. Уж не знаю, по своей ли воле, или по наущению князя. Так что я теперь такой же бурлак, как и все. И о моем прошлом молчок. Ты-то как здесь? Снова по заданию князя?
      Я коротко сообщил Егору, что случилось со мной. Он посочувствовал мне, особенно тому, что надолго откладывается мое свидание с матушкой.
      - И я, - развел руками, - как назло, в скором времени не смогу ей передать записку. Правда, о ее здравии ты у нашего судовщика можешь справиться.
      - Станет ли он со мной говорить? К тому же, Егор, надеюсь я все-таки матушку вскорости сам повидать.
      - Бежать думаешь? - присвистнул Егор. - Для оброчного, слышал я, то почти немыслимое дело! Головой поплатишься! Потерпи лучше еще маленько.
      - Еще одно неотложное дело у меня, Егор!
      - Какое же?
      - Добрых людей уберечь от беды. Князь с купцами богатыми замыслили против них недоброе.
      - Против кого же? Вдруг тоже знаю?
      - Наверняка знаешь, - на миг заколебался я, можно ли вполне довериться Егору.
      - А ты меня не бойся! - догадался он о моих сомнениях. - Я язык за зубами держать умею. Промеж нас останется. Да и князю Извольскому я ныне лютый враг! Так что не беспокойся.
      "На всякий случай, - мелькнуло в голове, - надобно, чтобы еще кто-то, кроме меня и Степана, знал о заговоре. А Егор - вольный, ежели нам все-таки не удастся бежать, он предупредит Кулибина и Желудкова..."
      - Против механика Кулибина заговор составлен подлыми людьми.
      - Вот те раз! - удивился Егор. - Кто же Кулибина не знает! Дошло до меня, что он снова водоходную свою машину опробовать решил. С одним знакомцем моим, Сергеем Желудковым, в Подновье к путине готовятся!
      - Против машины они и ополчились! Любой ценой погубить ее стремятся!
      Егор притянул меня к себе, нетерпеливо заглянул в глаза.
      - Что же они задумали?
      - Вначале помешать в путину выйти. Нечистую силу в дом механика поселить. А ежели не удастся - напасть на них по пути!
      - Напасть? - задохнулся от гнева Пантелеев. - Ах, обиралы проклятые! С них ведь станется! Да ты откуда знаешь?
      - Подслушал случайно. Потому и бежать должен, чтобы порушить заговор.
      - Бежать тебе - то почти немыслимое дело! - повторил Егор. - Тсс, идет к нам кто-то! Вечером обсудим!
      Я обернулся и увидел Степана.
      - Вот ты где, Лександра! - обрадовался он. - А я тебя обыскался! Айда к бичеве, коли уж попали в бурлаки!
      Я познакомил их с Егором, и мы втроем отправились туда, где уже строились по росту и силе бурлаки.
      4
      Бичеву отмотали от колышка, и бурлаки, разобравшись по росту и силе, стали прилаживать к ней лямки. Кудряш, за которым меня поставили, показал, как надо впрягаться: надевать лямку через голову на грудь и оба плеча. Спина еще не зажила, и от прикосновения грубых ремней я поморщился. Кудряш снял рубашку, свернул ее в несколько раз и протянул мне.
      - Подложи под лямки!
      Гремя цепью, на расшиву втянули черную громадину якоря.
      - Ну что, ребята, - обернулся к нам Ерофеич, - раскачаем березу, разваляем зелену! Эй, запевалы, - начальную!
      Кудряш и Федор в два голоса затянули знакомую:
      - Нейдет! Пойдет!
      Ау! Да - ух!
      Раскачиваясь в такт песне, бывалые бурлаки налегли грудью на лямку. Новички последовали их примеру.
      Сдвинуть расшиву с места оказалось не так легко, как я предполагал. От натуги перехватило дыхание, перед глазами поплыли красные круги, гулко заколотилось сердце. Скрипела мачта, но судно не поддавалось, будто оно находилось не на плаву, а на земле, с такой силой напирало на него течение.
      - Шагай за двух,
      А то за трех!
      Ау! Да - ох!
      Новые слова песни звучали как команда.
      Только через полминуты мы одолели силу течения, сделали первый, самый важный шаг. Двинулись вперед особым бурлацким способом, выставляя правую ногу и подтягивая к ней левую.
      - Быстро стронулись, ребята! - порадовался Кудряш. - Держи теперь ногу, не отставай!
      Чтобы вытягивать ноги из вязкого песка, требовалось немалое усилие, и уже через час у меня не только саднило спину и натертую лямкой грудь, но и сильно болели икры. Однако, глядя на других, я не стал особенно тревожиться об этом, подумал, что ноги привыкнут и до судорог не дойдет.
      Мои соседи шагали сосредоточенно, берегли силы и не разговаривали между собой, лишь изредка перебрасывались короткими фразами. Я не стал нарушать установленный порядок, хотя мне о многом хотелось расспросить Кудряша. Приноровившись через какое-то время к бурлацкому шагу, я смог даже полюбоваться противоположным заволжским берегом. Мы как раз проходили осередок, остров, образованный двумя рукавами Керженца, впадавшими в Волгу. Зрелище было необыкновенное: молоденькие елочки, будто взявшись за руки, сбегали с угоров прямо к воде...
      "Вернемся домой - нарисуешь!" - вспомнил я матушкины слова. Как давно это было! И где теперь матушка, где дом? А керженские елочки я обязательно нарисую и подарю на память матушке. Пусть знает, что не склонился ее сын под ударами жестокой судьбы, не разучился чтить красоту!
      И тут же мои мысли приняли другое направление. До встречи с матушкой мне предстоит круто изменить свою жизнь, совершить, как заметил Егор, почти немыслимое... Правда, подсказка Степана может сильно облегчить задачу, но неизвестно еще, как справлюсь я с новой для себя ролью, а ежели и справлюсь, то поверят ли мне? Разумеется, риск все равно велик, но иного выхода у меня нет. Я обязан сделать все возможное, чтобы встретиться с Кулибиным и Желудковым. Но на всякий случай Степан и Егор должны быть готовы заменить меня и предупредить их о заговоре...
      Резкий толчок оборвал плавное течение моих мыслей. У излучины Волги бичева натянулась, как струна, и нас как будто какой-то неудержимой, неведомой силой повлекло назад.
      - Упирайся, братцы, кто во что горазд, - закричал Ерофеич, - не уступи!
      Он обернулся к нам лицом, перекинул лямку на спину, широко расставил ноги, будто врос в песок. Все, как один, последовали его примеру. Лицом к расшиве сдерживать бичеву стало легче. Правой ногой я нащупал ямку, левой - уперся в небольшую кочку. И снова, как в самом начале, пришлось напрягать все силы, но теперь уже, чтобы не сойти с места, противостоять невидимой силе.
      - Что это? - спросил я у Кудряша.
      - Суводь - встречное движение. Ничего, одолеем!
      И затянул звонким чистым голосом:
      - Раскачаем березу, разваляем зелену!
      Песня помогла установить шаг, обрести ровное дыхание. Водоворот крутил расшиву еще четверть часа, и все это время мы с трудом освобождали ноги из песчаного плена, отвоевывая пядь за пядью, преодолели всего двадцать саженей вместо обычных полверсты.
      Еще через два часа я почувствовал, что силы мои на исходе. Солнце пекло немилосердно, пот заливал глаза, струйками стекал по спине, разъедая свежие раны. Болели не только они, но и плечи, и грудь, натертые лямкой. Я шел, как и многие впереди, покачиваясь, дышал неровно, с присвистом, радужные круги без остановки плыли перед глазами, ноги словно налились чугуном. Казалось, еще немного - и я не выдержу, упаду лицом в песок. Это при том, что от отца я унаследовал широкую кость, в монастыре не уставал целыми днями колоть дрова и носить воду!
      - Кудряш! - пересохшими губами окликнул я соседа, когда стало совсем невмочь. - Что-то со мной непонятное делается. Ноги от земли не оторвать!
      - Не робь, Саша! - обернулся он. - Само собой скоро пройдет. Как только привычка появится.
      - Боюсь, не выдюжу до сумерек!
      - А ты кулаки сожми и загадывай про себя: только бы до ближнего кустика дойти, а там - до следующего!
      Я последовал совету соседа, и мне в самом деле сразу стало легче. Мысль о том, что до темноты еще пять часов и бесконечные восемь верст*, перестала сверлить мозг, отступила в глубину сознания. Ближние цели оказались куда более достижимыми!
      _______________
      * В е р с т а - старая мера длины, равная 1067 метрам.
      К тому же нам неожиданно повезло. Ветер переменился, задула попутная моряна*, и на расшиве поставили парус. Идти налегке после многочасового напряжения всех сил было огромным облегчением! Правда, и здесь нельзя было расслабляться ни на минуту, замедлять шаг. Попутный ветер подгонял не только расшиву, но и нас. Нельзя было "засаривать" бичеву, опускать ее в воду, где она неизбежно бы зацепилась за какую-нибудь корягу или подводный камень, препятствуя ходу судна.
      _______________
      * М о р я н а - ветер с моря.
      Бывалые бурлаки закурили свои трубочки и, указывая ими на парус, хвалили моряну:
      - Ишь, в самый раз подоспел ветерок на помощь, славно за нас потрудится!
      Когда же на холме показалась деревня Юркино, все и вовсе повеселели. Сразу за холмом, в Шелковом затоне, судна становились на ночлег, бурлаки обедали и отдыхали. И вот уже два костра на берегу высветили густую зеленую луговую траву. В сумерках мы увидели их издалека. Кашевары давно уже приплыли сюда на лодках и готовили обед.
      Неподалеку от костров расшива стала на якорь. Мы отстегнулись от бичевы, без сил бросились на мягкую мураву и долго лежали, раскинув руки, наблюдая, как в небе зажигаются первые звезды...
      5
      Отменные получились щи! Густые, наваристые - ложка так и стояла в них. Да вот беда: предназначались они вольным бурлакам. Мясо и капусту кашевары закупили на их деньги - задаток, полученный от хозяина. А оброчным варили в отдельном котле пшенную кашу с льняным маслом. Однако Ерофеич, с одобрения своих, распорядился иначе.
      - Сядем вечерять вместе!
      Устроились у костров на траве, по десять человек на большую деревянную чашку. Сначала съели щи, потом принялись за кашу. Запивали ее речной водой, была каша так суха, что комом застревала в горле.
      Большинство бурлаков сразу же после еды повалились на траву, лицом к земле, чтобы не так одолевали комары и мошки, и заснули как убитые. А меня Егор предупредил заранее:
      - Смотри не спи, я тебя с "дядькой" Ерофеичем сведу, обсудим, что и как.
      - Ты же обещал никому не говорить! - упрекнул я его.
      - Ерофеичу можно. Он Кулибину весьма сочувствует! И тоже помочь ему хочет! Как совсем стемнеет, зайди за ближний куст. А назад другой вместо тебя вернется.
      Легли мы со Степаном чуть в стороне от своих. Я объяснил ему, куда иду и как Егор придумал обмануть караульного.
      За кустом меня уже дожидались трое. Соленый, тот самый бурлак, что уличал во лжи кормщика и, как оказалось, удивительно схожий со мной ростом и сложением, вернулся на мое место, лег и сразу же накрылся с головой рогожей.
      Убедившись, что караульный не заметил подмены, мы с Ерофеичем и Егором направились к ближайшему лесочку.
      - Слышал я от Егора о заговоре, - без предисловия начал "дядька", - и о том, что ты механика предупредить собираешься. Благое ты дело задумал, благое... Да только стоит ли тебе самому головой рисковать? Вольному из путины уйти куда сподручнее!
      - Да, но...
      - Знаю, все знаю, - остановил меня Ерофеич, - с матушкой ты уже шесть лет в разлуке! Не терпится тебе с ней свидеться! Однако сгоряча и то и другое можешь загубить!
      - Почему же сгоряча? - обиделся я. - Мы со Степаном заранее обдумали, как мне без подозрений исчезнуть. Он давно уже для себя ту хитрость придумал, а мне ее уступил.
      - Погоди. Давай по порядку. Кто такой Степан?
      - Побратим мой. Тот, что пятак разогнул. Из путины ему непременно бежать надобно, чтобы невесту выручить. Князь ее другому отдает. До осени должен успеть! Ну а у меня дело еще более спешное, днями решается!..
      - И в чем же секрет тот состоит?
      - Холерным больным я должен прикинуться, чтобы судовщик велел по дороге оставить!
      - Ловко! - похвалил Егор. - Чем черт не шутит, так может и выгореть дело, а, Ерофеич?
      - Смотря как сыграть!
      - Степан мне такие снадобья дал, что не отличишь!
      Я объяснил про мухомор и чернику.
      - Насчет гриба не знаю, - заметил Егор, - а ягоду лучше бы свежую найти.
      - Хозяин-то, пожалуй, оставит на берегу, - прикинул Ерофеич, - а вот как староста ихний себя поведет? Ведь он головой за живописца отвечает! Кого-нибудь из своих может с ним оставить.
      - А мы не согласимся! - возразил Егор. - Судовщик и так трех бурлаков недодал в общую артель, сколько положено по грузу! Откажемся дальше идти, и все тут!
      - Верно, - одобрил "дядька", - охрану оставить мы не позволим.
      - Староста может и настоять.
      - А что, ежели Степану вызваться? - предложил я.
      - Что ж, - согласился Ерофеич, - коли по-другому не выйдет, против Степана мы возражать не станем. Предупреди его. Только чтоб подозрений никаких насчет тебя не возникло, вернуться он должен непременно и объявить, что ты умер.
      - А как же я дальше буду? - растерялся я.
      - Надеешься, - пошутил Егор, - князь тебе паспорт вышлет, как сбежишь из путины?
      Я засмеялся вместе со всеми.
      - Бурлаков и без паспорта в путину берут, - объяснил Ерофеич, хозяевам то еще выгоднее, намного меньше таким платят. А живописцем пожелаешь остаться, бумаги себе как-нибудь раздобудешь, свет не без добрых людей. И о Степане не беспокойся, мы ему бежать поможем.
      - Спасибо, Никанор Ерофеич!
      - Погоди. Коли сорвется почему-то твоя затея, вдругорядь бежать не пытайся, Егор к Кулибину отправится, перескажи ему все подробно. А доберешься до механика, привет ему передай от меня. Он меня знает, я ему в первом испытании помогал. И вот еще что скажи. Пусть с путиной своей повременит немного. До тех пор, пока с надежными людьми сам к нему не явлюсь. Мы его от любой воровской шайки обороним!
      - До Рыбни, - напомнил Егор, - почти месяц ходу. Что ж, Кулибину нас до другого года дожидаться?
      - В пути всякое случается, - пожал плечами Ерофеич. - Бывает, что и расходятся с хозяевами бурлаки. Тем более с таким выжигой, как наш!
      Похоже было, что он уже задумал что-то.
      - А водоходная машина, - спросил я, - в самом деле труд бурлаков намного облегчает?
      - Почти так же, как парус. Нынче уже поздно, а завтра у костра подробно расскажу, напомните только.
      Ушел он первым, будто растворился в темноте. Я пересказал Егору подслушанный разговор, и он повторил мне его почти слово в слово.
      - Бежать тебе, - сказал Пантелеев, - послезавтра утром лучше всего. Мы на Кстовой полянке ночевать станем, а оттуда до Подновья рукой подать. Желудкову от меня кланяйся, передай, что непременно явлюсь к нему, вместе с Ерофеичем.
      - А Кулибину?
      - Не довелось мне еще лично с ним познакомиться, - развел руками Егор, - хотя и слышал о нем много хорошего.
      - А почему Кулибина богатые купцы и помещики невзлюбили? Разве им не выгодно водоходной машиной его пользоваться?
      - Выгодно тем, - усмехнулся Егор, - кто честно дела свои ведет. А мошенникам и плутам, вроде Извольского и Осетрова, она только помешает вольных бурлаков, как липку, обдирать, а на оброчных - наживать огромные капиталы.
      - А Желудкову машина чем приглянулась?
      - Ясно чем. Он бурлакам сполна платит, за полцены оброчных у помещика не берет. Машина ему кровные копейки сбережет. И с бурлаками через нее он лучше поладит.
      Темные тучи заволокли небо, и назад мы пробирались ощупью. Спать я лег рядом с Егором, надеясь утром незаметно смешаться со своими.
      6
      Крупные капли дождя забарабанили по рогоже и разбудили всех задолго до рассвета.
      - Эх, жизнь наша каторжная! - тяжко вздохнул кто-то рядом со мной. В такую непогодь добрый хозяин собаку из избы не выгонит, а нам мокни весь день, не спавши!
      Я поспешно вскочил на ноги, стал протискиваться к своим. За пеленой дождя никто, кроме Степана, не увидел, как мы с Соленым обменялись рукопожатием и несколькими фразами и разошлись в разные стороны.
      - Нынче ночью, - шепнул я Степану.
      Он понял меня с полуслова.
      Снимались с якоря и делали первый шаг точно так же, как и вчера. Успевшие уже промокнуть до нитки и промерзнуть до костей, люди старались согреться на ходу. Однако получалось это плохо.
      Луговая тропинка скоро кончилась, и в мокром песке ноги стали вязнуть еще хуже, чем в сухом. Когда же бичевник* потянулся по высокому берегу по-над яром, пришлось еще замедлить шаг. Тропинка петляла между кустами тальника, песок сменился глиной. Лапти хлюпали по болоту, грязь комьями налипала на них, ноги скользили в поисках опоры, бичева путалась в кустах... Несколько раз пришлось останавливаться, удерживая расшиву на месте, пока пять-шесть человек наскоро настилали гать.
      _______________
      * Б и ч е в н и к - тропа для бурлаков.
      Дождь между тем не прекращался. Потоки воды лились на нас сверху, бурлили под ногами. Небо по-прежнему было затянуто темными тучами, одна набегала на другую, просвета нигде не предвиделось.
      - Не доводилось еще в такую мокреть гулять? - обернулся ко мне Кудряш. - Ничего, обвыкнешь. Радоваться еще станешь, что не к якорю тянемся!
      В тот момент я не мог себе представить, что возможно что-то еще худшее. Однако спорить не стал, крикнул в ответ, что уже привыкаю.
      - Банька в дороге тоже полезна, - обратился Кудряш ко всем, - жаль только, пару никто не поддаст! Придется нам самим постараться!
      - А как? - спросили из задних рядов.
      - Шибче пойдем, авось вспотеем!
      Бурлаки засмеялись. На какое-то время немудрящая шутка подбодрила их, заставила идти веселее. Но вскоре непогода взяла свое, движение снова замедлилось. У меня зуб на зуб не попадал от холода. Идти в лямке было еще тяжелее, чем вчера.
      И только мысль о предстоящем побеге как-то поддерживала силы.
      Неожиданно налетел резкий порыв ветра, и нас потащило к самому обрыву. Вместе со всеми я сел на землю, уперся ногами в корни тальника, руками схватился за ветки.
      - Не уступи, ребята! - крикнул Ерофеич. - Обратно - водоворот!
      Казалось, на этот раз расшиву нам не сдержать. Силы были на исходе, закоченевшие руки и ноги цепенели и срывались с опоры, в глазах потемнело от напряжения.
      И заунывная песня, которую затянули Кудряш и Федор, как нельзя лучше соответствовала моменту:
      - Ох, матушка Волга!
      Широка и долга!
      Укачала, уваляла,
      У нас силушки не стало!
      Удивительно, откуда вдруг взялись силы - возможно, песня помогла! но люди поднялись на ноги и снова двинулись вперед.
      Вскоре глинистая почва сменилась каменистой, по мокрым скалам приходилось то карабкаться вверх, то спускаться в низины. Любое неверное движение грозило падением. Один человек увлекал за собой на землю сразу нескольких. Остальным приходилось стоять на месте и ждать, пока поднимутся упавшие. Больше времени топтались на месте, сбивая ноги об острые выступы, чем шли вперед. К тому же бичева на высоких скалах начинала "трубить" поднималась выше мачты, к которой была привязана. Это было весьма опасно; расшиву могло перевернуть.
      - Эй, каторжные! - рявкнул с расшивы кормщик. - Снимай хомуты! Айда к якорю тянуться!
      Многие вздохнули с облегчением. Однако Кудряш напомнил мне:
      - Напрасно радуются! Сейчас самое трудное начнется!
      Расшива стала на якорь. Нас перевезли туда на лодках, дали полчаса на то, чтобы сменить одежду и пообедать. Мало у кого из вольных оказалась смена белья, не говоря уже об оброчных. Скрывшись в трюм от дождя, мы разделись, выжали мокрую одежду и снова облачились в нее. Даже кашевары не смогли порадовать нас горячей пищей. Осетров запретил разводить костер на борту расшивы, и на обед они смогли приготовить только муру: покрошили в квас хлеб, добавили толокно, соль и льняное масло.
      Хлебали муру неохотно, ругали непогоду и хозяина.
      - Завозчики в поле! - оборвал разговоры кормщик.
      Восемь бурлаков приняли в лодку шестипудовый ходовой якорь, выгребли против течения на сто двадцать саженей*, размотав всю огромную бухту каната, привязанного к нему, подняли его на руки и осторожно спустили за борт.
      _______________
      * С а ж е н ь - старая мера длины, равная 213 сантиметрам.
      И тут же на расшиве стали с грохотом и лязгом выбирать цепь станового якоря. А мы уже прилаживали свои лямки к канату завезенного якоря и впрягались в них.
      На сей раз стали мы почти вплотную друг к другу, двинулись от носа расшивы к корме. Кудряш был прав - идти по ровным доскам палубы оказалось гораздо труднее, чем по берегу. Упереться выставленной вперед ногой было не во что, из-за тесноты приходилось мельчить шаги, сокращать их вдвое, а требовал каждый из них больших усилий.
      Но больше всего утомляло однообразие движений. За минуту хода от носа к корме некогда было посмотреть по сторонам, подумать о чем-то. Перед глазами маячили лишь затылок соседа и слегка покачивающаяся палуба. Проходили всего лишь пятнадцать саженей, упирались в корму, шли назад и снова начинали все сначала. Расшива не должна была останавливаться ни на минуту. Как только мы близко подтягивались к ходовому якорю, вперед уже завозили подпускной. Между сменой канатов тоже не получалось передышки...
      - Ходим, будто лошади по кругу! - заметил Кудряш. - Слышал я, пробовали их как-то поставить на наше место, да не вышло - не выдюжили они.
      - Бурлаки, ясно, двужильнее! - тут же откликнулся Соленый. Особливо, когда к якорю тянемся! Только нечем тут, по совести, гордиться! Лучше бы как-то облегчить наш тяжкий труд!
      - Механик Кулибин, братцы, - обернулся Ерофеич, - уже придумал такую машину. Как мельница, она у воды силу берет и к якорю подтягивается!
      - Ну, чего встали, поворачивайся!
      Окрик кормщика вернул нас к действительности:
      - Эй, Соленый, ходи веселей, тут тебе не на варне! А у тебя, курносый, ноги, что ли, отсохли? Живей, живей выбирай, не задерживай!
      Через два часа, когда кончился скалистый берег, мы снова сошли на землю. Никто уже не обращал внимания на мелкий надоедливый дождь. Правда, незадолго до Кстовой поляны пришлось идти по самой кромке крутого берега по-над яром, откуда страшно было даже смотреть вниз, и дважды перебредать по самое горло широкие протоки. К счастью, все обошлось благополучно. На высоком берегу ни у кого не закружилась голова, а низкорослые бурлаки умели плавать и не нахлебались в протоках воды.
      7
      Сразу после ужина, когда бурлаки расположились вокруг большого костра обогреться и посушить лапти и онучи, я продолжил начавшийся на борту расшивы разговор:
      - Никанор Ерофеич, вот ты сказал, что кулибинская расшива, как мельница, у воды силу берет. А как же без плотины колеса крутятся?
      - В самом деле, как? - поддержали меня еще несколько бурлаков.
      - Так это же очень просто, братцы, - опередил Ерофеича Кудряш. - Души утопленников колеса вертят, а нечистые канат выбирают!
      Встретили шутку дружным смехом, однако Ерофеич поднял руку и сразу же остановил веселье.
      - Точно знаешь?
      - Слышал.
      - Я так и понял, что с чужого голоса поешь. Обиралам-купцам, вроде Осетровых, твои слова очень по сердцу пришлись бы!
      - Это почему же?
      - Не нравится им, что Кулибин о бурлаках печется. Вот они про него всякие небылицы и плетут.
      - Тогда сам ответь.
      - И отвечу. Я ведь Кулибина лично знаю.
      - Откуда?
      - Четыре года назад помогал ему машину опробовать.
      - Выходит, вблизи ее видел?
      - Не только видел, но и прочувствовал, что к чему. Колеса, ребята, механик особые придумал. Улавливают они всю силу стремления, как, к примеру, парус улавливает ветер.
      - Чудно! Как же все-таки без плотины-то?
      - Как ветряк кружится, видели?
      - Так то от ветра!
      - А здесь - от воды! Я же говорю, особливые колеса механик придумал! Получается, будто мельница плывет по воде. Только не зерно мелет и не бревна на доски перетирает, а подтягивает расшиву с полным грузом к якорю.
      - И нашу расшиву потянула бы та машина?
      - Очень даже просто!
      - И нам бы ничего делать не осталось?
      - Почему же? Якоря завозить все равно пришлось бы. Ну и за самой машиной следить.
      - Вот бы, - воскликнул Кудряш, - хоть однажды в жизни в свое удовольствие побурлачить!
      - Якоря завозить, - поддержал его Соленый, - одно удовольствие, по сравнению с остальным. Это ведь совсем не то, что в упряжке с непомерным грузом шагать!
      - В глазах темно, - будто прорвало других бурлаков, - грудь саднит, дыхание спирает, икры судорогой сводит, ноги еле переставляешь!..
      - Дождь, как нынче, до нитки промочит, ветер до костей проберет!
      - А то и вовсе курячья слепота нападет от усталости, света белого невзвидишь!
      - Надобно еще поглядеть, - засомневался кто-то, - каково выгребать с якорем против течения полный день!
      - Так не подряд же, - напомнили недоверчивому, - а с передышками, пятнадцать минут гребешь, полчаса отдыхаешь!
      - Все одно, мозоли набьешь!
      - А ты что же, Савелий, надеялся, что машина все за тебя делать станет? Без труда, бают, и рыбку не возьмешь из пруда!
      - А ты меня не учи, Кудряш, молод еще!
      Ерофеич поднял руку, успокаивая спорщиков.
      - Завозить якоря тоже тяжелый труд, - рассудил он, - упрощать не надобно, ребята. По себе знаю. Пока опыты проводили, набил-таки себе мозоли. Однако со временем может и в нем надобность отпасть...
      - Да разве такое возможно? - удивился Соленый.
      - Конечно. Механик и об этом подумал. Якорные станции он предлагает по всей Волге установить. А канаты от них к поплавкам привязывать. Тогда и якоря завозить не нужно, успевай лишь канат к навоям прицеплять!
      - Коли так хороша машина, - прогудел Подкова, - почему же после первой пробы никто из судовщиков ее на расшиву не поставил?
      - То вопрос, ребята, непростой. Одно сказать, четыре года назад машина еще не совсем пригодна к путине была. Места много занимала, из-за нее мачту с парусом пришлось убрать, да и в скорости бурлацкому ходу уступала. То судовщиков и не устроило.
      - Ныне, - не выдержал Егор, - оба препятствия механик устранил. Вместо четырех только два колеса оставил, привод к навоям сильно упростил. Так что парусу машина теперь не мешает. Притом ход судна намного ускорился и увеличился подъем клади.
      - А ты, парень, откуда знаешь? - удивился Кудряш.
      - Я Кулибину земляк, - уклончиво ответил Егор, - машиной его давно интересуюсь. Да вы и сами ее увидите, как Подновье станем проходить.
      - Ты вроде еще что-то хотел сказать, Ерофеич, - напомнил "дядьке" Соленый.
      - Есть еще главная причина, по какой богатые судовщики, как черт от ладана, воротят нос от кулибинской машины.
      - Какая же?
      - Наживаться она им помешает на бурлацком труде! Потому сами не желают ей воспользоваться и другим не дают...
      Ерофеич и Егор пробудили у бурлаков интерес к водоходной машине, и они еще долго обсуждали ее. А я дал знак Степану, и мы отошли в сторону.
      8
      Я объяснил побратиму, как он должен действовать завтра, а Степан передал мне полгорсти черники, которую нашел по дороге. К нам подошел Соленый.
      - Ловко мы вчера с тобой местами поменялись, - подмигнул он мне. Приятель твой, верно, ничего и не заметил!
      - Как не так! - усмехнулся Степан. - Я лошадей в темноте различаю, не то что человека! И чужой дух ночью сразу учуял. Соль из тебя, брат, еще не вся выветрилась. За что на варницы-то попал?
      - За долги. Хотите послушать? Я ведь раньше гончарным рукомеслом промышлял. Глина у меня пела в руках! Кувшины и горшки мои заказчики в поставец, рядом с другой посудой, ставили для красоты! До поры до времени жил не тужил. Женился, дети пошли. Избу пятистенную срубил для большой семьи. Для того в долги немалые, правда, пришлось войти, но я того не испугался. Поднатужусь, думал, все сполна выплачу. Ан не получилось, не мог заранее предвидеть, что лихоманка меня на долгое время скрутит. Одно время совсем худо стало, на тот свет едва не отправился. Как узнали о том кредиторы, сразу слетелись, как коршуны. Платежи отсрочить не согласились, по судам меня затаскали! Ну а каково бедному с богатыми тягаться, сами знаете! Избу пришлось продать и все имущество - все равно не расквитался с ними. Жена и детишки по миру пошли, а я в долговую тюрьму сел. А как здоровье маленько поправилось, очутился в Балахне, на варницах. Света белого там невзвидел! По шестнадцать часов в чаду и дыме едучем пребывал! А заработанные гроши кредиторам отправляли. Руки в первый же месяц соль разъела, и оказался я для своего гончарного ремесла не годен. А еще через полгода бежать решился, чтобы окончательно не погибнуть.
      - Из одной каторги в другую попал?
      - Нет, земляки, не скажите. Тяжел, конечно, бурлацкий труд, но с варницей не сравнится. К тому же вольнее здесь. Ну, да это долгий разговор, доведется свидеться - продолжим.
      Мы попрощались и разошлись по своим местам. Намаявшись за день и уткнувшись лицом в песок, чтобы не заедали комары и мошки, бурлаки уже спали. Вскоре и Степан последовал их примеру.
      По моим расчетам, мне предстояло подождать еще два часа, прежде чем есть мухоморы. Я покосился в сторону караульного. Нынче дежурил наш запевала, Федор. Он сидел на стволе поваленного дерева рядом с костром, чтобы меньше беспокоили комары, лицом в нашу сторону. За день он вымотался так же, как и все, и изо всех сил боролся с дремой. Он подпирал подбородок ладонью, но через две-три минуты голова все равно падала на грудь. Федор вздрагивал, тряс головой и озирался вокруг.
      Я решил помочь ему скоротать время. Поднялся, сел рядом и предложил немного подежурить за него. Федор помотал головой.
      - Староста может проверить. Подкрадется незаметно, не увидишь. Посиди лучше рядом, потолкуем.
      Я согласился с ним и, входя в свою новую роль, немного покашлял.
      - Ты что, простыл?
      - Не пойму, - пожал я плечами. - Крутит что-то всего, и тошнота к горлу подступает.
      - Так и есть, простыл. Шутка ли, целый день под дождем!
      - Сам-то не простыл нынче?
      - Вряд ли! За те три года, что в лямке хожу, продубился насквозь.
      - А за какую провинность угодил сюда?
      - Псарем я у князя раньше состоял, да не по душе пришлась мне та собачья должность. Стал проситься обратно на барщину, ну а князь осерчал!
      - Чем же отворотила она тебя?
      - Видишь ли, я с малых лет гордый, терпеть не могу унижаться ни перед кем. А тут хлеба хоть и легкие, да кланяться постоянно надобно и лизоблюдничать! То за уткой в болото вместо собаки лезь, то кобелей для забавы стравливай, а то и сам с другими псарями дерись на кулачки. Ну, и невмоготу мне стало...
      - А не жалеешь, что с бурлацкой лямкой породнился?
      - Нисколь! Везде люди живут. А к тяжелому труду я ведь сызмальства привык. Здесь не намного тяжелее. Зато против совести своей ничем не поступлюсь.
      - Ой ли? Положим, я бежать задумал...
      - Беги. Я отвернусь. Только не советую. Ты парень из себя видный. Извольский тебя и среди бурлаков сыскать может. Вдругорядь не помилует.
      - И ты ведь пострадаешь, что упустил.
      - Мне что? Скажу, мол, сон меня сморил, дальше бурлаков вряд ли окажусь. А ты что, всерьез бежать собрался?
      - Поправлюсь, видно будет, - неопределенно ответил я. - А ты лучше Степану бежать пособи. Невесту его за другого князь выдать собирается.
      - Слышал я уже о том, - нахмурился Федор. - Помогу, конечно. В следующее мое дежурство пусть и утекает. А нынче не советую. Слишком близко мы от Лыскова. Легче беглеца обнаружить.
      - Спасибо, Федя. Степану передам твои слова и сам на ус намотаю. Зевнул для вида и добавил: - Ну, счастливо тебе отдежурить. А меня что-то в сон потянуло.
      - И тебе счастливо! А не поспишь, расшиву не потянешь.
      Пробираясь на свое место, я подумал о том, что мне жалко будет расставаться со Степаном, Егором, Подковой, Кудряшом, Соленым, Федором и другими бурлаками. За два дня я уже как-то свыкся с ними, и путина уже не казалась такой трудной, как вначале. Возможно, с ними я бы выдержал ее до конца, но судьбе угодно было распорядиться иначе...
      9
      Я обернул черничную ягоду березовым листом, раздавил ее и стал прикладывать к рукам и ногам. Точно так же я поступил с другими ягодами. Четверть часа лежал неподвижно и ждал, пока застынет сок, а затем принялся за мухоморы. Жевал и глотал я их с отвращением, но другого выхода не было. И тут же, как в омут, провалился в тяжелый, беспокойный сон. Мне снилось, будто я съел мухоморы для того, чтобы избавиться от непосильной бурлацкой работы...
      Я проснулся от зычного баса Подковы:
      - Подымайся, ребята, до Рыбни еще далеко!
      Я приподнялся на локтях, пытаясь выполнить эту команду, но тут же рухнул на землю. Тело горело, как в лихорадке, ноги и руки сводили судороги, живот раздирали страшные колики. Я с трудом повернулся на бок, и меня тут же стало выворачивать наизнанку.
      - Глянь, робя, - долетали до меня голоса, будто из другого мира, что с живописцем делается! Никак кончается!
      - Отравился вроде!
      - А не холера ли? Руки и ноги ему заголите!
      Кто-то пощупал мне лоб, поднял рукава рубахи, штанины.
      - Горит, как в огне!
      - И дергается, как кукла на веревочках!
      - Везде черные пятна, кровь гнить начала!
      - Точно, холера! Зови хозяина!
      Я впал в беспамятство и очнулся в тот момент, когда Осетров-младший распекал нашего старосту:
      - Раньше мог бы проверить! В трюм я его не положу, и не надейся, там у меня товар! Не было еще такого, чтобы Осетровы муку холерой отравили!
      - Ваше степенство, я ведь головой отвечаю за него! Князь Извольский мне строго наказал...
      - Что наказал, олух ты царя небесного! Мукой, что ли, торговать за меня? Али бурлаков других нанимать, коли эти заразятся? Знаешь ли, дубина стоеросовая, какие я тогда убытки понесу?
      - Позвольте, ваше степенство, по крайности, своего человека с ним оставить!
      - Зачем?
      - Дабы удостовериться в его кончине али, напротив, в выздоровлении.
      - И так ясно: помрет! От холеры крайне редко спасаются. А я жертвовать еще одним человеком не могу, бурлаки и так с трудом расшиву тянут!
      - И все же, ваше степенство, не откажите в нижайшей просьбе! У князя нрав крутой, вдруг потребует могилку указать?
      - Мало ли их на берегу? Укажешь любую!
      - Он проверить может! За обучение живописца деньги большие плачены. Мне головы не сносить, но и тебе, Данило Захарыч, зачем с ним ссориться? А я надежного человека выставлю. Схоронит он болезного и догонит нас...
      И снова я будто провалился в темноту. На сей раз очнулся уже не скоро. И сразу же увидел лицо Степана, склонившегося надо мной.
      - Очнулся, брат? Ну, слава богу, а то я уже волноваться стал, не съел ли ты мухоморов больше, чем нужно. Пока ты в беспамятстве пребывал, я тебе настой из валерьяны и ромашки приготовил. При отравлении - первое средство! На-ко, испей!
      Он поднял мне голову и поднес к губам жестяную кружку с горьким настоем. Стуча о край ее зубами, я выпил настой почти до дна.
      - Ну, вот и славно, - приговаривал Степан, пока я пил, - вот и хорошо! Враз полегчает.
      Через несколько минут я почувствовал, что в голове стало проясняться.
      - Никто больше не захотел со мной остаться? - спросил я.
      - Холеры пуще огня боятся!
      Я взглянул на небо.
      - Солнце уже высоко, Степан. Пора идти.
      - Слаб ты еще!
      - Слаб не слаб, а медлить нельзя. Как бы не запоздало мое предупреждение!
      Я оперся руками о землю, встал сначала на четвереньки, потом в полный рост. Все снова поплыло перед глазами. Меня зашатало. Ноги были как ватные и не слушались меня.
      Степан подхватил меня.
      - Обопрись на плечо.
      Я сделал шаг, но колени предательски дрожали, как после тяжелой болезни.
      - Так мы с тобой, - заметил Степан, - до Подновья не скоро доплетемся! Садись-ка лучше ко мне на закорки! - И, заметив, что я колеблюсь, прикрикнул на меня: - Полно совеститься-то! Так для дела твоего спешного лучше!
      - А что старосте сообщишь? - спросил я его, забираясь на спину.
      - Схоронил, мол, тебя по обычаю!
      - Ты уж не обессудь, Степа, что удобный случай бежать упускаешь. Ради всех бурлаков жертва такая!
      - Разве я не понимаю? - откликнулся Степан. - Слышал, как бурлаки о водоходной машине толковали!
      Через два часа я уже крепко стоял на своих ногах. Степан вырезал мне ореховую палку, и, опираясь на нее, я смог двигаться самостоятельно.
      - Давай вот что сделаем, - предложил мой попутчик. - Ты иди тихонько, как можешь, а я побегу вперед. Первым явлюсь в Подновье и предупрежу об опасности. А ты позже подойдешь и все подробно расскажешь.
      Как я ни протестовал, Степан оставил мне все свое имущество: нож, жестяную кружку, котелок, два сухаря, огниво. Сказал, что налегке бежать ему будет легче и к ночи надеется быть на месте. Мне же ночь придется провести в лесу. На прощанье мы с ним обнялись и расцеловались.
      Вскоре Степан скрылся за поворотом лесной тропинки, и я зашагал в одиночестве, стараясь не углубляться в чащу леса и не выпускать из виду Волги.
      10
      Ночевал я, как и предвидел Степан, в лесу. Развел костер, поставил варить грибную похлебку. На сей раз из белых грибов, а не из мухоморов.
      Немного подкрепившись и утолив жажду кипятком со свежими ягодами черники и голубики, я собирался уже выйти из лесу и продолжать свой путь по берегу, как вдруг совсем рядом услышал волчий вой. Идти дальше было опасно, я решил остаться до утра у костра. Наломал побольше сушняку и веток и всю ночь провел в полудреме, поддерживая огонь.
      Как только я закрывал глаза, мне чудилось, что со всех сторон из темноты светятся желтые волчьи глаза. И будто бы в волчьей стае бродят вокруг меня князь Извольский, отец и сын Осетровы, другие богатые купцы и от бессильной злобы оттого, что не могут добраться до меня, щелкают зубами.
      На рассвете я погасил костер и, утомленный бессонной ночью, продолжал свой путь. К полудню я почувствовал такую усталость, что вынужден был найти укромное место в кустах можжевельника и поспать.
      Проснулся я уже в сумерках. Съел последний сухарь, оставил в лесу котелок, кружку и ореховую палку. Сон восстановил силы, и я поспешил в Подновье уже по берегу. Ночь снова опередила меня, но прежде я увидел белокаменную церковку и избы Подновья на высоком берегу. Оставшиеся три версты тропинку освещали луна и звезды...
      В урочище на бурлацкой перемене стояли на якоре две расшивы. По бортам одной из них четко выделялись два огромных колеса, похожих на мельничные. Я облегченно вздохнул. Кулибин не успел еще отправиться в путину, и мои усилия не пропали даром. Вторая расшива была обычной, бурлацкой. На берегу горел большой костер, а вокруг него спали измученные за шестнадцатичасовой уповод* бурлаки. Я не стал подходить к ним, интересоваться, кто они и откуда. Меня могли бы тоже спросить, как я очутился здесь, а то и просто догадаться, что я сбежал из путины.
      _______________
      * У п о в о д - дневной переход.
      Я обошел костер стороной, поднялся по крутой тропинке в гору и вошел в село Подновье.
      Вначале я даже порадовался, что мне удалось попасть сюда в темноте. Но ненадолго. Свет в избах уже не горел, их обитатели давно уже спали. Будить кого-то среди ночи, чтобы узнать, где изба Кулибина, во избежание лишних разговоров я не хотел. Я медленно шел вдоль околицы, пытаясь угадать ее. Цепные псы во дворах заливались лаем. Я уже подумывал о том, чтобы вернуться к реке и скоротать ночь у костра с бурлаками, когда увидел огонек в окнах крайней избы. Я направился к ней, легонько стукнул в окошко, поднялся на крыльцо.
      Дверь открыл высокий плечистый юноша, всего несколькими годами старше меня, с открытым мужественным лицом, обрамленным короткой русой бородой.
      - Саша Волгин? - спросил он. - Проходи. А я Сергей Желудков.
      В этом доме меня уже ждали.
      В просторной горнице, обставленной вполне по-деревенски, за исключением разве что небольшого письменного стола с какими-то приборами и чертежами на нем, никого не оказалось.
      - А где Кулибин? - вырвалось у меня.
      - Иван Петрович у родных в Карповке. Средняя дочка у него приболела.
      - А сколько всего у него детей?
      - Здесь трое маленьких: Саша, Дуня и Капа. Пока мы к путине готовимся, живут у старшей его дочери Елизаветы Ивановны. А еще восемь взрослых - в Петербурге.
      - Всего выходит двенадцать, - сложил я. - Интересно, знают ли Осетров с Извольским об этом?
      Сергей пожал плечами.
      - Им-то что? Даже ежели знали бы - заговор, все одно, составили бы. Да ты садись, ешь!
      От ужина я отказался, чтобы не заставлять себя долго ждать, выпил только кружку парного молока с хлебом и сразу же стал пересказывать подслушанный разговор князя с Осетровым, стараясь не упустить ни одного слова. Сергей слушал внимательно, не перебивая. Лишь однажды, когда я упомянул об обстоятельствах гибели его отца от руки наемных убийц, он не сдержался, стукнул кулаком по столу:
      - Так я и думал, что его убили! Ну, погодите, окаянные, я еще посчитаюсь с вами!
      А после того как я закончил свой рассказ, Сергей только и спросил:
      - Коли злоумышленник нынче к дому Кулибина не явится, подежуришь завтра?
      - Я и сам хотел предложить!
      - Вот и хорошо. А то у нас молодых только двое, я да Петр Пятериков, пришлось бы через день ходить, от подготовки к путине отвлекаться. А отдежуришь и повидаешься с матушкой - на службу ко мне поступай. К бурлацкой лямке ты уже привычен да и расшиву сможешь расписать, так ведь?
      - Попробую.
      - А с налетчиками не побоишься столкнуться?
      - Я же не один буду!
      - Верно, не один! Ватага у нас подберется отчаянная! Вчера ночью сюда не только побратим твой Степан приходил, но и Ерофеич с Егором Пантелеевым. Через неделю, когда у нас все к путине готово будет, обещали объявиться с артелью!
      - Как же они от хозяина уйдут? Ведь он уже грозился однажды паспорта не отдать!
      - Придумают что-нибудь! А помочь нам твердо обещали. Хорошо бы к тому времени и с нечистой силой расквитаться!
      Кукушка в стенных часах объявила час ночи.
      - Пора бы спать, - вздохнул Сергей, - да разбередил ты мою рану! Вряд ли засну.
      - И мне что-то не хочется. Расскажи мне об отце и подробнее об Иване Петровиче!
      - Ну что ж, ладно, - охотно согласился он. - Только тогда уж до рассвета не ляжем, вся жизнь моя с ними связана...
      ЧАСТЬ III
      1
      - Самое первое мое воспоминание, - начал Сергей, - как я, пяти лет от роду, бежал за отцом до самой пристани, провожая его в путину, и кричал:
      - Тятя, возьми меня с собой! Я уже большой и все знаю!
      Отец брал меня на руки, подбрасывал высоко над головой и, сверкая белозубой улыбкой, спрашивал:
      - Коли на мель сядем, как сниматься станешь?
      - Шестами перепихнусь!
      - А как в бурю заклинит парус?
      - Ножичком в него швырну, чтобы порвало в клочья!
      - Молодец! - радовался отец. - Разбираешься, Сергей Афанасьич! Как только стукнет одиннадцать, возьму с собой кашеваром!
      Матушка со старшей сестрой Настей стояли чуть поодаль, чтобы не мешать мужскому разговору, улыбались, слыша, как звонким колокольчиком заливается Сережа. Шесть лет пролетели незаметно, и, провожая мальчика в первое плавание, украдкой утирали слезы...
      А о Кулибине в их семье часто вспоминали долгими зимними вечерами за вышиваньем и починкой рыбачьих сетей. Гудел огонь в русской печке, мороз разрисовывал стекла затейливыми узорами, с шипением падали догоравшие лучины в корытце с водой, пел за печкой отогревшийся сверчок.
      Сначала о Кулибине рассказывал дед Сергея - товарищ его детских лет...
      * * *
      Ваня Кулибин родился в 1735 году в селе Бор, что в пяти верстах от Нижнего Новгорода. Его отец сколотил небольшое состояние, торгуя мукой, записался в купцы третьей гильдии и переехал в город со всей семьей. Было Ванечке в ту пору семь лет, жалко было ему расставаться с вольной деревенской жизнью.
      - Я торговлишкой выбился в люди, - внушал ему по дороге в город отец, - стало быть, и ты по моим стопам идти обязан!
      Мальчик слушал его вполуха. Совсем другое волновало его ум. Он рано отошел от шумных детских игр, стал внимательно наблюдать за всем, что происходило вокруг. Ему как могли объясняли, почему восходит и заходит солнце, река течет в море, меняется погода, а он уже спрашивал другое. Отчего крутится флюгер на крыше, легкий парус подгоняет тяжело груженную расшиву, действует водомет в саду у губернатора?
      Видя живой интерес мальчика ко всему, его рано отдали учиться грамоте у дьячка приходской церкви. Но и в часослове и псалтыри Ваня не находил ответов на мучившие его вопросы, а больше того, что там написано, дьячок и сам не знал.
      Отец сам выучил его счету, необходимому, по его понятиям, только для торговли, но сын и тут хотел знать больше сложения и вычитания.
      Взрослые сочли его жгучее любопытство ко всему блажью, и тогда он сам стал доискиваться до сути явлений. Когда бывал с отцом на мельнице, старался понять, каким образом вращение колес преобразуется во вращение жерновов. Говорил, что идет играть с соседскими мальчишками, а сам разными хитрости ми проникал на городские мануфактуры, часами наблюдал там, как ткут полотно, сучат канаты, делают кирпичи, варят солод.
      Однажды караульный выследил его и, взяв железной хваткой за ухо, отвел в лавку к отцу. Тот, в присутствии сторожа, отодрал мальчика розгами, повторяя при каждом ударе:
      - Не смей воровать, не смей воровать, не смей воровать!
      - Я не за тем, я не за тем, я не за тем! - упорно отрицал наказуемый.
      - А за чем же? - спросил отец после экзекуции.
      - Хотел узнать, как кирпичи делают! - набычившись, объяснил мальчик.
      - И оное ни к чему! - наставлял отец. - Не кирпичами небось станешь торговать, а мукой!
      Но Ваня, пусть пока что и неосознанно, готовил себя совсем к другому предназначению.
      Узнав на собственном горьком опыте, что проникать на мануфактуры небезопасно, он приохотился посещать ремесленную слободу Кунавино на заволжском берегу. Бродя там, между тесно поставленных друг к другу домишек, наблюдал за работой гончаров, кузнецов, кожемяк... Но и этого ему было уже мало. У него зудели руки, хотелось самому лепить горшки, ковать сохи и подковы, выделывать кожи.
      Он научился вырезать ножом из дерева флюгерки и модели разных волжских судов. Ставил плотины на ручье по склону Успенского оврага. Провел проточную воду в пруд во дворе, после чего в нем стала водиться рыба. А однажды соорудил в овраге маленькую настоящую меленку. Упорства Ване уже тогда было не занимать: три месяца возился с ней, сбивая колеса, отлаживал передачу, обтесывал камни для жерновов.
      Когда все было готово, созвал соседских мальчишек, велел принести каждому по горсти пшеницы. И, вспомнив разговоры, слышанные на "взрослой" мельнице, затеял веселую игру:
      - Сколько мешков привез?
      - Пять.
      - Пойдем-ка пересчитаем. Э, брат, да ты, никак, ошибся! Тут всего четыре!
      - Как же так? С утра пять было!
      - По дороге, знать, один вывалился!
      - Никак не мог, я их крепко увязал.
      - Тогда украли.
      - И украсть не могли, я все время следил.
      - Экий ты, брат, непонятливый! Вези тогда свое зерно на другую мельницу!
      Увлеклись мальцы веселой игрой, не заметили, как подошел Кулибин-старший, остановился рядом.
      Рано вам еще, огольцы, закричал вдруг, распалясь, осуждать старших!
      Мальчишки кинулись врассыпную. Обутый в тяжелые сапоги, Петр Кулибин не смог догнать никого. Зло выместил на меленке, растоптал колеса в щепки. И в наказание посадил десятилетнего Ваню в лавку торговать.
      Теперь, перед тем как браться за очередную поделку, мальчик вешал на дверь колокольчик, чтобы его не застали врасплох. В лавке он дежурил иногда полный день, иногда - половину, но отец требовал, чтобы он всегда находился рядом и являлся к нему по первому зову. Пришлось отказаться от дальних прогулок, ограничиться посещением близлежащих пристани и Нижнего базара. Там он учился у слепых музыкантов игре на гуслях, наблюдая за бурлаками, обратил внимание на их тяжелый, порой непосильный труд...
      2
      О жизни Кулибина Сергей не раз слышал от товарища деда, часовщика Алексея Васильевича Пятерикова. В свое время тот был учеником Ивана Петровича.
      ...Особенно манили Ваню Кулибина часы-куранты* на колокольне Рождественской церкви, возведенной солепромышленником Григорием Строгановым в честь Петра I.
      _______________
      * К у р а н т ы - башенные часы с боем.
      Чтобы звонарь разрешал подниматься вместе с ним на колокольню, Ваня вырезал его внукам забавных деревянных зверюшек и птиц. И под гудение колоколов жадно изучал сцепление многих колес, шестерен, зубчатых передач и пружин.
      Разобравшись, как действует сложный механизм в курантах, Ваня взялся за настенные ходики. Выпросил на время у соседа деревянные часы с кукушкой. Разобрал их, тщательно перерисовал на бумагу все составные части, собрал и вернул хозяину. И стал делать такие же часы сам. Колеса и шестеренки вырезал перочинным ножичком из дубовой доски. За кропотливой работой незаметно летели дни, недели, месяцы.
      А когда собрал ходики, подтянул гирю, качнул маятник, увидел, что все труды оказались напрасными. Тикали часы невесело, а вскоре и вовсе остановились. После тщательной проверки стало очевидно: вырезая детали перочинным ножичком, невозможно достичь необходимой точности в подгонке их друг к другу. Тут необходимы были совсем другие инструменты. Достать их в Нижнем Новгороде было негде, три прежних часовщика давно уже разъехались по другим городам.
      На счастье, Кулибину вскоре представился случай самому побывать в Москве. Как человеку грамотному, честному и твердому характером, нижегородские купцы доверили ему защищать свои интересы в одной старой запущенной тяжбе.
      Выполнив поручение, Ваня зашел в первую же попавшуюся ему на пути часовую мастерскую на Никольской улице. Ее хозяин Лабков позволил нижегородцу сесть рядом и наблюдать за своей работой. И на все вопросы отвечал подробно и вразумительно.
      У него же и купил Иван за сходную цену испорченную резальную машину и токарный станочек, а также другой мелкий инструмент. Дома сам починил их и тут же принялся вырезать детали для тех же деревянных ходиков. Точил, а сам уже заранее знал: не хуже соседских получатся! Так оно и вышло.
      Часы даже отец одобрил. Повесили их прямо в лавке. Вскоре нашлись им покупатели. Тут и Петр Кулибин добрее стал, позволил сыну идти своей дорогой.
      Вслед за деревянными ходиками научился Иван делать такие же медные. Поначалу по своим образцам отдавал отливать детали, а потом сделал большой токарный станок с ножным приводом и стал точить их сам.
      Со всех сторон посыпались заказы, знай только поворачивайся. Тогда и взял мастер в ученики соседнего мальчишку Лешу Пятерикова. Всему его обучал, что знал сам, секретов никаких не таил. Доверял чинить самые сложные карманные брегеты* и столовые куранты. А однажды объявил:
      - Отныне, Леша, заказы на "кукушку" более не принимаем. Неинтересно. Да и время для другого дорого!
      _______________
      * Б р е г е т - карманные часы с боем.
      Достал из ящика стола крошечные восковые фигурки, сотни нарезанных из игральных карт чертежей колесиков, шестеренок, штифтов.
      - Задумал я, - стал объяснять, - такие часы сотворить, какие еще никто в мире не делал. Будут они не только время показывать и обозначать боем каждый час, полчаса и четверть часа, но и музыку разную дважды в сутки играть и театральное действо показывать. А размером гусиное яйцо не превысят.
      - Сколько же деталек потребно для такого дива?
      - Прикинул я - не менее четырехсот. Да не простых. Иные размером с зерно маковое, иные - тоньше волоска.
      - Верно, и обойдутся такие часы в копеечку!
      - То-то и оно! Тыща рублей, а то и больше потребуется, а где такие деньги взять? За всю жизнь вряд ли столько вместе заработаем! Купца бы богатого уговорить заказать их!
      Заказчик нашелся сам. Вскоре после того разговора явился в мастерскую купец Костромин, капитал которого оценивали в сто тысяч, спросил, не возьмется ли Кулибин изготовить особые часы, подарочные?
      - Дорогие? - уточнил Кулибин и со значением посмотрел на ученика.
      - Чем дороже, тем лучше, - самодовольно ответил купец. - Самой матушке императрице желаю подарить.
      Разговор происходил в 1764 году. Не так давно вступившая на престол Екатерина II объявила, что посетит "Азию" - так она называла Поволжье. Узнав об этом, Костромин решил использовать ее приезд в Нижний Новогород в своих интересах.
      - Надеюсь, - объяснял он Кулибину, - послаблений больших для старообрядцев добиться. Я ведь у кержаков лес покупаю. А там все раскольники. Добьюсь для них льгот, возрастет ко мне расположение. Потому мне часы эдакие нужны... - Не находя слов, покрутил пальцами в воздухе: Чтобы, значит, могли поразить царицу...
      - Держу я в голове такие часы, Михайло Андреич, да только...
      - Об деньгах не беспокойся! - перебил купец. - Все, что потребно для работы, - на мой кошт!* Затрат не пожалею, только лишь потрафь! А часы царице преподнесем совместно.
      _______________
      * К о ш т - счет, содержание.
      Трудились они с Пятериковым над такими часами более двух лет, выходных и праздников не знали, на сон и еду тратили лишь восемь часов в сутки. Когда валились с ног от усталости, бежали к колодцу обливаться студеной водой.
      Главная трудность состояла в том, что все четыреста двадцать семь деталей были настолько малы, что обычным способом изготовить их оказалось невозможным. Пришлось вначале изготавливать особый инструмент: оправки, сверла, резцы. Приноровились к ним не сразу. Нельзя было ошибаться ни на волосок, иначе детальки не подходили друг к другу. Там, где сами не находили верный путь, обращались к "Экспериментальной механике" немецкого ученого Крафта в переводе и с комментариями Ломоносова.
      Однажды, в разгар работы над часами, Костромин привез показать им английские приборы: электрическую машину, телескоп, микроскоп и подзорную трубу, - спросил Кулибина, может ли он изготовить в подарок царице такие же.
      - Отчего не попробовать? - загорелись глаза у мастера.
      Он разобрал приборы, снял чертежи, стал опытным путем подбирать зеркальные сплавы для увеличительных стекол. Зеркала высшего качества могли в то время делать только английские мастера. Кулибину удалось разгадать их секрет.
      Царица благосклонно приняла подарки, заметила, что приборы у Кулибина получились ничуть не хуже английских. А часы ее и в самом деле поразили.
      - Определи нижегородского мастера, - кивнула Екатерина II директору Академии наук Владимиру Орлову, - на службу в наши механические мастерские. Он нам уже свое искусство доказал, а в столице оно еще более возрасти способно!
      Покровительство Костромина молодому мастеру было также щедро вознаграждено. Купец получил в подарок тысячу рублей и серебряную кружку с золотым барельефом императрицы. Обещаны были и некоторые послабления старообрядцам. Словом, все свои затраты на Кулибина он с лихвой окупил.
      В столице талант Кулибина засверкал новыми гранями. Известия о его замечательных изобретениях доходили и до Нижнего Новгорода.
      Об этом Сергей услышал на одном из первых уроков в Нижегородском народном училище, куда стал ходить вместе с Данилкой, сыном купца Осетрова.
      3
      Двенадцать пар мальчишеских глаз неотступно следили за учителем натуральной и естественной истории и географии Яковом Васильевичем Орловым. С вздыбившимися остатками непокорной шевелюры вокруг обширной лысины, живым шариком ртути раскатывался он между рядами и, энергично жестикулируя, читал свое стихотворение "Эхо Нижнего Новгорода".
      - О Нижний, Мининым прославленный стократ!
      Какой тебе еще уступит в этом град?
      Учитель на миг останавливался, просил у школяров поддержки. У них уговор: дети хором откликаются на конец каждой строчки. Угадают все верно - урок продолжится на воле.
      - Рад! - дружно выкрикивает класс.
      Орлов одобряет ответ кивком головы и продолжает
      - Рад будет уступить и сердцем и устами
      Зря на Кулибина своими очесами!
      - Сами! - догадываются школяры.
      - Механик сей от нас во град Петров утек,
      Сколь долго проживет сей умный человек?
      - Век! - заканчивают дети.
      - Простой он человек, нигде он не учился,
      Но механизм его кому б не полюбился!
      - Любился! - подхватывают ученики.
      - Потел он и дошел, часы сам делать стал,
      Голландец пред его моделию ниспал!
      - Спал! - вслед за Данилкой Осетровым выкрикивает класс.
      - Сами вы спали! - слегка обижается учитель. - Пал голландец ниц перед русским мастером, сиречь признал его искусство, пал, а не спал! Повторите!
      - Пал! - охотно подхватывают дети, и Сережа Желудков грозит кулаком Данилке, который сбил весь класс на неверное слово.
      - Вот Нижний каковых людей на свет рождает!..
      На миг Орлов застывает с поднятой вверх рукой и обрывает стихотворение:
      - Ну а дальше там о другом. Один раз вы все-таки ошиблись, продолжим занятия в классе.
      - Не в счет, не в счет! - бурно протестуют ученики. - Догадаться не просто было!
      - Что с вами, озорниками, поделаешь! - разводит руками Орлов. - Сам когда-то таким был! Идемте на волю, только тихо!
      На цыпочках они выходят из училища, располагаются на живописной лужайке на Откосе, напротив стрелки, там, где Ока впадает в Волгу, и Яков Васильевич продолжает урок:
      - Итак, вослед за Мининым наш земляк Иван Петрович Кулибин прославил Нижний Новгород...
      * * *
      С увлечением рассказывал учитель о знаменитых изобретениях Кулибина: деревянном арочном беспролетном мосте через Неву, каких еще не строили нигде в мире, чудесном фонаре-отражателе, увеличивающем силу поставленной в нем свечи в пятьсот раз, бездымном фейерверке, оптическом телеграфе и многих других. Дети старались запомнить каждое слово.
      Приезд Кулибина в город Сергей тоже запомнил хорошо.
      С давних пор рядом с ними пустовал дом. Между собой называли его "слепой гусляр", по сходству заколоченных окон с незрячими очами музыканта, обосновавшегося на Нижнем базаре. Близкие и друзья Кулибина нашли его наиболее подходящим, и с бывшим владельцем удалось сговориться за вполне сходную цену.
      Правда, чтобы привести его в порядок, пришлось изрядно потрудиться. Плотник Авдей поправил покосившееся крыльцо, обстругал рассохшиеся косяки, заново покрыл дранкой крышу. Родители Сергея пропололи лебеду и крапиву во дворе, вымыли пол и стены, добела отскребли их ножами. В доме повесили занавески, накидки и полотенца, застелили кровати, столы, сундуки. Заново покрасили забор и наличники окон.
      - Не узнать ныне "гусляра", - радовалась мать Сергея, Прасковья Матвеевна. - Приятно и посмотреть. А то раньше проходишь мимо и глаза в сторону отводишь от такого запустения.
      Кулибины приехали поздней осенью, 28 октября 1801 года. С ближайшей почтовой станции дали о себе знать, и взрослые рано утром отправились на городскую заставу встречать их. Сергей с сыном Пятерикова, Петькой, ждали их возвращения возле дома.
      Даже тогда они удивились, что всемирно известного земляка после более чем тридцатилетней разлуки встречали лишь девять человек, да и то двое их них - дети! Правда, встречавших могло быть в несколько раз больше, но учителю Орлову запретили "срывать" занятия и выводить учеников на улицу.
      Первым из казенной кареты появился Кулибин. Несмотря на свои шестьдесят шесть лет, он спрыгнул на землю, не дождавшись, пока возница откинет ступеньки, сделал это сам, подал руку жене Авдотье Васильевне, бережно свел ее по ступенькам. Она в скором времени ожидала ребенка. Других детей они оставили в Петербурге на попечение старшего сына Семена.
      Сергей вспоминал, что он вошел в калитку сразу же вслед за Кулибиным, продолжая жадно разглядывать его со спины. Признаться, он ожидал увидеть его совсем другим. Во-первых, Иван Петрович оказался совсем не высокого роста, всего лишь по плечо Пятерикову-старшему. Во-вторых, ничего величественного, как ожидал мальчик, не было в его облике. Он запросто поздоровался со всеми, запросто пригласил в дом и, направляясь к крыльцу, потирая руки, радовался всему: виду на Волгу, саду, палисаднику, резным наличникам. И наконец, одет он был вовсе не так, как нижегородские вельможи. Никаких шитых серебром и золотом нарядов не было на нем, а вполне затрапезный, длиннополый старомодный бархатный кафтан, сильно протертый на локтях, заправленные в разбитые сапоги широкие шаровары. Совершенно седые волосы были подстрижены в кружок, седая борода коротко, скорее всего, им же самим, отхвачена ножницами. Единственное, что совпадало с ранними представлениями о нем, - ощущение силы, исходившей от его кряжистой, коренастой фигуры, широких плеч, тяжелых рук...
      Как только сели за стол, Кулибина сразу же со всех сторон закидали вопросами, он еле успевал поворачиваться и отвечать. Спрашивали о детях, о петербургских новостях, о событиях, происходящих в Москве, чему он был свидетелем, но больше всего о планах на будущее.
      - Вернулся я в Нижний, - объявил Кулибин, - заниматься главным делом моей жизни - водоходной машиной. Десять лет хлопотал в столице, чтобы отпустили на Волгу. И вот наконец сбылось! Недавний сенатский указ помог в поощрении всякого рода прожектов, к государственной пользе служащих. Новый царь, которому я когда-то игрушки мастерил, все мои просьбы уважил. Долги мои - шесть тысяч рублей, - что от производства разных изобретений накопились, погасил, назначил довольный для жизни пенсион и позволил взять его сразу на три года вперед. Капитал немалый, можно на него расшиву купить и приступить к опытам! А у меня, признаться, душа горит, не терпится их поскорее начать!
      - Позвольте, Иван Петрович, - спросил рассудительный зять, - а на что сами-то жить станете?
      - Да много ли нам, старикам, нужно! - обернулся к нему Кулибин. Как-нибудь проживем, не впервой! А к тому времени, как "дитятко" подрастет, надеюсь, и нам хоть что-нибудь перепадет от доходов с водоходной машины!
      - Нынче-то, верно, уже поздно опыты затевать, - заметила Елизавета Ивановна. В отличие от отца, старшая дочь двигалась неторопливо, говорила плавно, нажимая на букву "о".
      - Разве? - вскинулся Кулибин. - До темноты еще часов шесть!
      - Я ведь не сегодняшний день, а нынешнюю осень имела в виду!
      - А я и то и другое! Не зря же мы сюда с Дуней сломя голову мчались! В Москве, как обложные дожди начались, совсем было затосковал я, ну, думаю, все: сей осенью не удастся силу течения на Волге измерить и зима бесплодно пролетит! Но на всякий случай в евлампиев день на месяц глянул мать честная! - повезло! Рога на юг повернуты - по приметам, зимы скорой не жди, до четвертой казанской грязь простоит! "Едем?" - спрашиваю Дуняшу. "Едем!" - отвечает. "И зимнего первопутка дожидаться не станем?" - "Не станем. Я же, - говорит, - вижу, как тебе на Волгу попасть не терпится!" "А не боишься, что по ямам да колдобинам растрясет и по грязи тащиться?" "Ничего, - отвечает, - я двужильная, выдюжу, лишь бы тебе лучше было!" Вот какая у меня Авдотья Васильевна! Герой!
      - Скажешь тоже, - зарделась она, - едва доехала!
      Обед протекал весело. Кулибин, как и все за столом, пил только брусничную воду. Постепенно завязался общий оживленный разговор, и Иван Петрович поднялся и сказал:
      - Окажите мне любезность, гости дорогие, посидите у нас подольше, а мне дозвольте до вечера отлучиться на Волгу. Денек ныне на удивление выдался, когда-то еще такой будет, жалко упускать! Не обессудь уж и ты, Дуняша!
      - Ну что с тобой поделаешь? - улыбнулась Авдотья Васильевна. - Знаю ведь, коль зажегся чем, все равно не остановишь. Иди. Возвращайся только засветло.
      - Иван Петрович, - закричали со всех сторон, - потерпи до завтра, сделай одолжение, в кои-то веки встретились!
      - Не могу, друзья, завтра визиты начнутся, почтения разные, а дальше - вдруг погода испортится?
      - Тебе ведь лодка нужна? - спросил молчавший до того Афанасий Кузьмич, отец Сергея.
      - На пристани найду.
      - Зачем же время на поиски тратить? Лодка у меня там прикована; я с тобой и поплыву.
      - А мне можно с вами? - дернул Сергей отца за рукав и умоляюще заглянул в глаза.
      ...И вот уже Сережин отец выгребает на самую середину реки. Широкий след остается за кормой, на ровной, как зеркало, воде. Высоко в небе курлычут журавли, улетая в дальние края, белой лебедью выплывает из-за поворота припозднившаяся расшива, с одной стороны отражается в привольной волжской воде сказочно красивый город на горе, с другой - вечнозеленый бор, тянущийся до окоема.
      - Красота-то какая! - обвел рукой вокруг Кулибин. - Во всем свете такой больше не сыщется! Недаром меня сюда как магнитом тянуло!
      - По всей Волге, - подтвердил Афанасий Кузьмич, - место наше славится. Жаль, листья опали у берез и осин, а то ведь сверкали самоцветами!
      - Однако, - спохватился Кулибин, - мы ведь сюда не только красотой любоваться приплыли. Пора и за дело!
      - Куда прикажешь?
      - Выгреби-ка на самое стремление.
      Вскоре, по знаку Кулибина, отец убрал весла, бросил якорь. Иван Петрович достал из котомки какой-то необычный прибор: дубовую дощечку, свободно вращающуюся в железной рамке.
      - Сила течения, - пояснил он, - выжмет доску, а я угол наклона замерю и узнаю ее.
      Навесил тяжелую гирьку на рамку, опустил прибор в воду:
      - Девять фунтов на четверть аршина! Совсем не плохо! Не меньше, чем на Неве.
      - Есть места и потише, - предупредил Афанасий Кузьмич. - Здесь, на стрелке, Ока Волге силу множит. А в Бармине, за сто двадцать верст отсюда, верно, вдвое спокойнее.
      - Побываю и там. И в иных других местах, где могут быть препятствия для судоходства. Замерю течение и в половодье, и в сухое время.
      - Коли судоходство волжское, - предупредил Желудков-старший, желаешь как следует постичь, много еще чего изучать тебе придется. Мели, перекаты, паводки, ледоход, водовороты... Ветра разные опять же. За год не управишься.
      - А я на год и не рассчитываю! - засмеялся Кулибин. - Года два-три придется пожить на воде, пока не исполню того, что задумал. На здоровье пока, слава богу, не жалуюсь, а с домом да малышом Авдотья Васильевна авось управится.
      - И какой же прок от машины той получится?
      - Труд бурлаков она сильно облегчит. Вдвое меньше станет потребно их, отсюда судовщикам прибыль.
      - Эх, Иван Петрович, чаю, не польстятся больно судовщики на твою машину!
      - Почему так думаешь?
      - Бурлацкий труд облегчать им ни к чему, и без того артель за бесценок найдут! Да и выгоды, что ты сулишь, для них сумнительны. На плутовстве больше возьмут. Вот ежели бы ты скорость и подъем клади увеличил - тогда дело другое.
      - Со временем надеюсь и того достичь.
      - Тогда бы и я поставил твою машину на собственную расшиву.
      - Уж не собираешься ли ты стать судовщиком?
      - Есть такая мысль. Надоело горб гнуть на чужого дядю. Мечтаю по своей воле пожить хоть немного и сыну свое дело оставить. Только учти, я ведь судья строгий...
      4
      Продолжить той осенью свои опыты на воде Ивану Петровичу удалось лишь дважды. 9 ноября он измерил силу течения еще в трех местах в виду города: на стрелке, напротив церкви Параскевы Пятницы и чуть выше Печерского монастыря. Через три дня с отцом Сергея сплавали до Бармина, одного из самых тихих мест на Волге.
      С погодой оба раза не повезло. Возвращался Кулибин домой промерзший до костей, промокший до нитки. Афанасий Кузьмич уговаривал его:
      - В такую погоду, Петрович, лучше тебе не ставить свои опыты, обожди до весны!
      - Не могу, мил человек, иначе зимой не смогу расчеты сделать, а мне то нож острый!
      Однако жизнь нарушила все планы. Вернувшись домой из второй поездки, Кулибин застал Авдотью Васильевну в сильном жару. Тут уж было не до баньки и чая с малиновым вареньем, которыми надеялся прогнать свою простуду. Едва переодевшись в сухое, Иван Петрович побежал за лекарем.
      Тот заверил, что болезнь не опасная, прописал кровопускания и холодные компрессы. Однако летели дни, а больной лучше не становилось. Она уже не вставала, и Иван Петрович не отходил от ее постели. Неожиданно начались преждевременные роды. Ни мать, ни ребенка спасти не удалось.
      Родные и близкие Кулибина сходились в одном: во всем виноват неискусный лекарь. Иные даже видели в его действиях злой умысел и советовали подать на него в суд.
      - Возможно, лекарь действовал по наущению лабазников, - говорили они. - Им ведь водоходная машина как нож острый, боятся, что покупателей в лавках у них из-за нее убудет. Вот и стараются вредить всеми способами.
      - Не верю, - не соглашался Кулибин, - чтобы безвинного человека они погубить могли. На мелкие пакости их бы еще хватило, только не на это!
      После смерти Авдотьи Васильевны Иван Петрович сильно сдал. Как будто другой человек недавно торопился с опытами, шутил и смеялся. Теперь его было не узнать. Глаза потеряли живой блеск и как-то сразу потускнели, жесткие складки резче проступили у крыльев носа и над переносицей. Часами сидел он в любимом кресле с высокой спинкой, неподвижно устремив глаза в пространство. Казалось, что после этой тяжелой утраты сама жизнь потеряла для него смысл.
      А перед самым новым, 1802 годом Кулибин сам свалился в жестокой горячке. Пришлось даже установить у постели больного круглосуточные дежурства. Почти неделю жизнь его висела на волоске, от сильного жара он метался в беспамятстве. Наконец сознание вернулось к нему, и он медленно, но верно стал поправляться. Однако состояние духа еще долго оставляло желать лучшего, хотя друзья и близкие старались всячески ободрить его.
      - Хотя я лежкою в постеле уже не лежу, - продиктовал он в конце января письмо сыну Семену в Петербург, - но чувствую в здоровье великую перемену. Внутренность мою поражает разными чувствами боли, все стало казаться грустным, и даже свое отечество, по обстоятельствам, не мило.
      - Тоскует Петрович, - говорил дома отец, - еще и потому, что никто из богатых купцов не желает поддержать его водоходную машину.
      Сергей сам был свидетелем разговора Кулибина с Андреем Михайловичем Костроминым, сыном того купца, который когда-то заказал диковинные часы для царицы. Узнав о горе и тяжелой болезни Кулибина, Костромин сам навестил его, привез гостинцы. Начал со слов утешительных, затем стал распространяться о том, как сам он и лучшие нижегородские купцы Кулибина почитают.
      - Ой ли? - усомнился Иван Петрович. - А я слышал совсем другое. Будто боятся меня теперь пуще огня, чуть ли не врагом своим считают!
      Гость даже руками замахал, как бы открещиваясь от таких несправедливых слов:
      - Наговоры! Как есть наговоры! Разве я, к примеру, могу забыть, как мы с батюшкой совместное подношение царице сделали и через то оба в честь вошли?
      - А раз помнишь, Андрей Михайлыч, помоги мне ныне с водоходной машиной!
      - В чем же помощь моя требуется?
      - Прояви заботу о ней, как когда-то отец твой о часах! Пособи в кредите, чтобы скорее мне все приготовить к пробе. А еще лучше, поставь мою машину на одну из твоих расшив!
      - И во что же, - уточнил купец, - по твоим расчетам, то выльется?
      - Примерно в две тысячи рублей.
      - Ого! Деньги немалые!
      - Так окупится же через два-три года, а затем прибыль станешь получать!
      - Прибыль, говоришь? И как же ты ее считаешь?
      - Очень просто. Моя машина число бурлаков тебе почти вдвое сократит. А половине артели вдвое меньше и платить.
      - Положим, - придвинул к себе счеты купец, - тут я выиграю. Но не окажется ли, как в поговорке: нос вытянет, хвост уткнет?
      - Чего же ты опасаешься?
      - Да мало ли чего? В скорости могу потерять, в подъеме клади! Неизвестно еще, как поведет себя твоя машина на мелководье или при сильном ветре! Опять же особливые люди по смотрению за ней потребны! А вдруг повредится в пути? Что тогда?
      Купец с треском отщелкнул на разных концах счетов одну и четыре костяшки.
      - Обо всем подумаю, - пообещал Кулибин. - В накладе не останешься, не волнуйся!
      - Это еще как сказать! - усмехнулся купец. - Я ведь тебе еще не все козыри выложил. Да и считаем мы с тобой по-разному, моя математика тебе еще не вся понятна! Коммерция - тоже целая наука! И ежели по совести, то число бурлаков для меня не самое важное! Ты мне лучше найди способ, как скорость увеличить или подъем клади! Это я понимаю! За такое сразу бы обеими руками ухватился!
      - Чем же для тебя то важнее?
      - Эх, елки зеленые, как ты не понимаешь! Бурлакам-то я копейки плачу! Сокращу их число, и прибыль копеечная получится! Овчинка, как говорят, выделки не стоит. А вот как товар на ярмарку доставлю быстрее иных прочих и дороже его продам, тут уж тысячами пахнет! То же самое и с подъемом клади! Так что совсем не тем ты меня прельщаешь!
      - Со временем и другое будет.
      - Со временем - меня не устроит! Купца настоящего завтрами не корми, ему барыш сей момент подай! В крайнем случае, чуть позже!
      - Стало быть, отказываешь в поддержке?
      - Извиняй, но не с руки мне. Пусть другие первые попробуют, а я погляжу!
      - Не желают и другие. Десять лет назад за тем из Петербурга и приезжал, да не смог уговорить.
      - Как же, помню, слышал. Ну что ж, выходит, и я, как все.
      - Отец твой не побоялся рискнуть.
      - Там - другое. Ему прямая выгода была.
      - Какая же?
      - Задобрить царицу и старообрядцам послабления попросить. Опять же вся губерния о подарке узнала. А я пока что в водоходной машине особливых выгод для себя не вижу!
      - Но ведь на памятник Минину и Пожарскому, я слышал, пятьсот рублей ты все-таки пожертвовал?
      - Пятьсот, не две тысячи! Да и то сказать, с выгодой я их помещаю. Обо мне вся Россия заговорит, следственно, и кредит повысится. В нашем деле важно еще пыль в глаза пустить! Вот и я к тебе явился с одной просьбишкой.
      - Говори.
      - Много наслышаны мы о том, какие затейливые фейверки и люминации ты в столице знатным вельможам устраивал. Хочу и я заказать огненные потехи, событие тут у меня одно намечается, гостей думаю созвать множество...
      - Не обессудь, Андрей Михайлыч. Ты мне отказываешь, и я - вынужден.
      - Я ведь за ценой не постою!
      - Не в том дело.
      - А в чем же? Серчаешь, что я за машину твою не ухватился?
      - Нет, хотя и обидно мне, конечно. Просто время мне дорого, не могу разменивать его ни на какие деньги.
      - Не желаешь, знать, уважить?
      - Не могу.
      Ушел купец не попрощавшись, дверью даже хлопнул с досады. Кулибин аккуратно сбросил костяшки на прежнее место.
      5
      В начале апреля 1802 года, как только сошел лед на Волге, Кулибин снова принялся за свои опыты. Дома он почти не жил, постоянно разъезжал по разным пристаням, измерял силу течения в разных частях огромной реки, как в вешнюю воду, так и в сухое, меженное время, зарисовывал в особую тетрадь берега, помечал мели, перекаты, подводные камни, острова, присматривался к ходу разных судов, труду бурлаков. Побывал он и на Макарьевской ярмарке, жил там в гостином дворе все две недели, старался не пропустить ни одного судна с товарами, примечал оборот грузов. Так родилась записка "Описание, какая польза казне и обществу быть может от машинных судов на реке Волге, по примерному исчислению и особливо в рассуждении возвышающихся против прежних годов цен в найме работных людей".
      По его расчетам выходило прибыли восемьдесят рублей в год на каждую тысячу пудов. А всего за год перевозили около десяти миллионов казенных грузов. Стало быть, общая прибыль составила бы восемьсот тысяч рублей в год. Причем обороты грузов возрастали с каждым годом.
      Еще раз убедившись в том, какое огромное значение имеет его работа, Кулибин с удвоенной энергией продолжает производить свои опыты. Он снимает небольшой участок земли и избу в селе Подновье и переносит опыты туда, подальше от любопытных и недоброжелательных глаз. Сам изготовляет по результатам опытов модель водоходной машины и ставит ее на легкую лодку. Добивается, чтобы действовала она безотказно.
      Сергей с Петькой охотно помогали Кулибину в дни летних вакаций. Чалили длинный стосаженный канат за корни корабельных сосен, выгребали ялик на середину реки. Первый раз, когда, натянув канат, как струну, они убрали весла и колеса дрогнули и стали вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее вращаться и лодка вместе с ними двинулась против течения и высоких волн, они смотрели на это, как на чудо. Вскоре необычное зрелище стало привычным. Испытав лодку на одном участке реки, они перегоняли ее на другой, снова привязывали канат к дереву...
      А сколько радости было у ребятишек, когда Кулибин приобрел небольшую расшиву, которая раньше перевозила казенную соль. Правда, за восемь лет челночного плавания она изрядно поизносилась и требовала ремонта, но зато на некоторое время поступила в полное их распоряжение. Они излазили ее вдоль и поперек, изучили все снасти и вскоре уже знали ее как собственные пять пальцев!
      Рядом на берегу судоплаты* сколотили помост, по наклонным бревнам-салазкам втащили на него расшиву. Прежде всего они соскребли старую краску и конопатку, вытащили из пазов паклю. Осмотрели доски, заменили несколько из них. Затем заново забили щели, залили их смолой и покрасили два раза внешнюю часть.
      _______________
      * С у д о п л а т ы - корабельные плотники.
      Кулибин сам разрисовал скулы расшивы. На одной изобразил подводного царя Нептуна с трезубцем в руках, на другой - новгородского гостя Садко с гуслями. Сверху над рисунками большими печатными буквами вывел название судна - "Авдотья Васильевна". Новое свое изобретение Иван Петрович решил посвятить ей.
      К концу тех вакаций, вспоминал Сергей, плотники изготовили шесть шестиаршинных колес, возвели для них деревянные обносы по бортам расшивы. Мальчики помогали распаривать еловые рейки, гнуть их для обода. Засучив рукава и надев кожаный фартук, Кулибин вместе со всеми гнал щепу, ровнял доски. С рубанком в руке, с кудрявыми стружками в бороде, он не отставал от других мастеровых, шутил и смеялся вместе с ними.
      Домой в Нижний Новгород Кулибин вернулся в тот год лишь поздней осенью. Сколько Сергей ни заглядывал к нему, вечно заставал его за письменным столом, склонившегося над расчетами и чертежами. Целиком поглощенный своей идеей, он только и мог говорить о ней...
      - Надобно, - рассуждал он, забывая, что перед ним всего лишь одиннадцатилетний мальчик, - поместить в лопасти колес силу вчетверо больше той, с которой судно сопротивляется течению...
      Он говорил долго, объяснял свои расчеты, и мальчик сразу же терял нить рассуждений. И отвечал невпопад, думая о своем:
      - А меня тятя в путину возьмет следующей весной! Я уже знаю, как с мели сниматься и парус ссаживать!
      Весной 1803 года Сергей отправился с отцом в плавание, кашеваром. Кормщик пользовался любой возможностью, чтобы приохотить сына к своему ремеслу. Он учил его находить изменившийся с прошлого года фарватер, распознавать двенадцать ветров, чувствовать опасные места, угадывать по едва уловимым приметам мели и перекаты.
      - А самое главное, - внушал Афанасий Кузьмич сыну с самого начала, уважай в каждом бурлаке человека. Труд у них каторжный, но, ежели справедлив с ними будешь, они горы свернут!
      Возвращаясь из одной путины, Сергей рвался в Подновье, посмотреть, как продвигаются дела у Кулибина, но не успевал заглядывать туда: надобно было срочно отправляться в другую.
      Осенью 1803 года у Ивана Петровича все уже было готово к испытаниям, и он просил губернатора Руновского разрешить их "на виду у всего города и в присутствии государственной комиссии". Решить дело своей властью губернатор не решился, послал запрос в Петербург. Пролетел еще год, пока из столицы не поступил положительный ответ.
      6
      Официальное испытание кулибинской водоходной машины состоялось в Нижнем Новгороде 28 сентября 1804 года. К счастью, Желудковы накануне вернулись из очередной путины и присутствовали на нем. И вот сейчас Сергей подробно рассказал мне об этом.
      ...Солдаты батальона караульной службы, расквартированного в городе, выбили барабанную дробь, и председатель государственной комиссии губернатор Руновский объявил:
      - Почтеннейшая публика! По высочайшему повелению, бывший механик Петербургской Академии наук, а ныне нижегородский обыватель Иван Петрович имеет честь учинить пробу своей изобретенной водоходной машины на глазах у всех.
      Сия машина, по объявлению изобретателя, сама, без помощи весел, парусов и бурлаков, движет расшиву с порядочным грузом против стремления воды.
      - А велика ли кладь? - выкрикнули из толпы.
      - На расшиву будет погружено восемь с половиной тысяч пудов балласта. Сия гора, - указал губернатор рукой в белой перчатке, - состоит из тысячи семисот мешков, по пять пудов каждый.
      - А нельзя ли убедиться в том?
      - Сделайте одолжение!
      Из толпы выдвинулся дюжий детина в лаптях, рубахе-косоворотке, по виду бурлак. Поигрывая могучими плечами, он неторопливо подошел к мешкам, подставил широкую спину и попросил крючников:
      - А ну, ребята, подмогни!
      Два крючника взвалили мешок ему на спину. Он крякнул, удобнее ухватил его за ушко и легко понес по шатким сходням на расшиву под одобрительные возгласы:
      - Ай да Михайло, ну, истинный медведь!
      Взойдя на палубу, доброволец скинул мешок в трюм, объявил громогласно:
      - Верно сказано, на пять пудов потянет!
      Толпа одобрительно загудела. Двадцать крючников и десять добровольцев-бурлаков из ватаги дюжего Михайлы начали погрузку. Любо-дорого было смотреть, как ловко подхватывали они мешки, цепляли их крюком и бежали с ними по шатким сходням. Однако гора была велика и таяла медленно.
      Рядом с Желудковыми за погрузкой наблюдали два лабазника с Нижнего базара. Они даже не сняли фартуков, и по ним можно было безошибочно определить, что один торгует мукой, а другой - мясом.
      - Не расшива, - сплюнул под ноги мясник, - а каракатица какая-то!
      - Верблюд четырехгорбый! - поддержал мучник.
      - Напрасно смеетесь, - не сдержался Афанасий Кузьмич, - расшива обычная, только сбоку четыре колеса поставлены.
      - Слышь, Васек, - засмеялся мучник, - то, выходит, не горбы, а колеса! Тогда прощения просим, ошибся я. Не верблюд то, а мельница плавучая, ха-ха-ха!
      - Так мельницы у плотины ставят, Микитка! А тут не поймешь!
      - А чего тут понимать? Нечистая сила колеса те крутит! Озолоти меня, я на такую посудину и ногой не ступлю!
      - И не стыдно вам бабьи сплетни повторять? - обернулся к ним отец Сергея, но лавочников уже и след простыл.
      Когда последний мешок, который достался Михайле, исчез в трюме, он снова крикнул в толпу:
      - Мешки все одинакие, без обмана!
      Толпа снова загудела, но барабанная дробь восстановила тишину.
      - Для наблюдения за действием машины, - крикнул в рупор офицер, - на борт расшивы поднимутся члены комиссии, во главе с его превосходительством генерал-губернатором Руновским...
      Офицер сделал паузу, и барабанщики снова выбили дробь.
      - В ее составе, - продолжал он, - чиновники городской ратуши Загорецкий, Иванов, Скляров, неслужащие дворяне Ушаков и Турчанинов, знатные купцы Осетров, Пухов...
      Члены комиссии неторопливо прошествовали на судно, выстроились вдоль борта. Кулибин взял рупор у офицера.
      - Почтенная публика! - объявил он. - Прошу обратить особенное внимание вот на что. Ныне на каждую тыщу пудов клади судовщики нанимают по четыре бурлака. Следственно, потребно было бы на него тридцать шесть работных людей. А у нас якоря завозят всего шестнадцать человек, по восемь человек на каждой лодке. Да еще четверо управляются с машиной. Всего, стало быть, двадцать. Почти вдвое меньше, чем обычно. И труд их облегчен весьма значительно. Им уже не надо идти бичевой или подтягиваться к якорю, а остается только попеременно завозить якоря. А в будущем и сие отпасть может, ежели устроятся казенные якорные станции, расстоянием между собой в полверсты. Идущие снизу вверх по Волге суда смогут чалиться к их якорным канатам непрерывно.
      Выслушали Кулибина внимательно, но уж слишком необычно было то, что он предлагал.
      - Эй, изобретатель! - крикнул вдруг Михайло-бурлак. - Дозволь и мне с друзьями подняться на борт. Мы комиссии не помешаем. А только хочется вблизи взглянуть, как машина твоя действует!
      - Я бы вас пригласил, - развел руками Кулибин, - да не знаю, как комиссия посмотрит!
      - Дозволить, дозволить! - закричали с берега.
      - Пусть взойдут! - распорядился Руновский.
      Михайло махнул рукой своим, и те десятеро, что принимали участие в погрузке, поднялись на борт.
      Крючники убрали сходни, сняли причальные канаты с кнехтов. Наступил самый ответственный момент. Все затаили дыхание. Бурлаки уже завезли вперед ходовой якорь, опустили его на дно. Стронется ли судно с места или так и останется стоять неподвижно?
      Такие же мысли тревожили и Сергея. Правда, он уже не раз видел, как ялик сам бежал против течения, но одно дело - легкая лодочка и совсем другое - громадная расшива с полным грузом!
      Но вот между судном и причалом показалась узкая полоска воды. Замелькали спицы больших шестиаршинных колес. Расшива двинулась вперед, разбивая в мелкие дребезги волны и оставляя след за кормой.
      Люди на берегу потянулись вслед за ней. Говорили все разом. Иные восторгались чудесной машиной, другие ругали изобретателя колдуном и чернокнижником, потому что не могли понять ее природы. Неожиданно Сергей оказался рядом с Данилкой Осетровым.
      - А все-таки, - поддразнил он, как бы продолжая старый спор, расшивка-то не шибко бежит! Бичевой бы пошло скорее!
      - Неизвестно еще! - возразил Сергей. - Против сильного ветра и волн и бурлаки замедляют ход. К тому же из сил выбиваются быстро.
      Данилка пропустил последнее замечание мимо ушей.
      - Клади только восемь с половиной тыщ пудов взяли, - продолжал брюзжать он, - а наши суда вдвое больше поднимают. Их кулибинские колеса с места не сдвинут!
      - Погоди, дай только срок!
      - Что, еще столько же колес навешает механик? И без того громоздко! С такими навесами легко и на мель сесть! Да и под парусом с ними не поплывешь! Нет, нас такая машина не устроит!
      И Данилка так же незаметно, как появился, снова исчез в толпе.
      - Нарочно он меня дразнит, что ли? - заметил Сергей отцу. - А почему - не пойму.
      - На сей раз, - признал тот, - доля истины в его словах есть. Хоть и огромное дело сделал наш сосед, что труд бурлаков облегчил, но парус из-за машины пришлось-таки убрать. А в нашем деле - то большая помеха. Мы ведь не только от воды, но и от ветра живем!
      Кулибинская расшива прошла полверсты за час и стала на якорь напротив Троицкой церкви. Все-таки это было настоящим чудом: среднего размера расшива с полным грузом проплыла целую версту против течения без паруса, весел и бурлацкой тяги. Такого еще нигде никогда не было! В многотысячной толпе нашлось все-таки немало людей, которые по достоинству оценили это и разразились приветственными криками в честь изобретателя. Сергей увидел среди них кунавинских ремесленников, Якова Васильевича Орлова с учениками, бурлаков. Разумеется, они вместе с отцом также кричали "ура!" и бросали в воздух картуз...
      7
      Первое время после испытания Иван Петрович все еще надеялся, что его водоходной машиной заинтересуется кто-нибудь из нижегородских купцов и судовладельцев. Целые дни проводил он на расшиве, которую поставили у самой пристани, давал подробные пояснения многочисленным посетителям. Любопытствовало немало людей, однако желающих воспользоваться машиной так и не находилось.
      Тогда Кулибин предпринял последнюю попытку найти компаньонов в родном городе. В губернской типографии он напечатал за свой счет и расклеил по всем улицам такое объявление:
      "Все желающие пользоваться изобретенной механиком Кулибиным водоходной машиной могут оную видеть, копировать чертежи и ее описание беспрепятственно. Изобретатель же, со своей стороны, хотя ныне и находится на старости лет и в слабом здоровье, но в случае недоумения на каком-либо месте того или иного чертежа поможет, сколько сил его к тому достанет, доколе находится здесь, в Нижнем Новгороде".
      Кулибин предлагал воспользоваться своим изобретением совершенно безвозмездно, мало того, готов был сам руководить изготовлением и установкой на судно машины. Однако время шло, а желающих среди нижегородских купцов и судовщиков не находилось. А Желудков-старший предполагал уйти от Осетрова и купить собственную расшиву не раньше, чем через два-три года, после того, как соберет недостающую сумму денег.
      Убедившись в том, что ему по-прежнему не удастся заручиться поддержкой частных лиц, Кулибин решил попробовать внедрить свое изобретение в казенное волжское судоходство. Для этого он отослал чертежи и подробное описание водоходной машины в Петербург.
      9 ноября 1804 года послал в столицу отчет об испытании и губернатор Руновский.
      "Быв очевидцем практического опыта в действии того судна, - писал он, - я долгом почитаю донести, что оное судно было нагружено тягостию до восьми тысяч пятисот пудов и отвалено от берега при действии машины на быстром течении Волги. Прошло оно против течения воды в один час до четырехсот девяти сажен.
      По сему можно полагать, что при равном действии сей машины оное судно может пройти в сутки, полагая в оные удобного к ходу времени работным людям шестнадцать часов, за включением на роздых восемь часов, до тринадцати верст при хорошей погоде и равном стремлении воды, ежели не встретится сильного противного ветра и препятствия в пути от мелей, повреждения машины и других обстоятельств. Таковой ход может несколько поравняться с обыкновенным ходом судов на завозном якоре, в верх Волги плывущими, которые проходят в сутки от десяти до пятнадцати верст.
      По уверению механика Кулибина, построенное по проекту, вновь им сделанному, машинное судно может быть успешнее в ходу, по крайней мере, в полтора раза, то есть на быстром течении воды пройти в сутки до двадцати верст, что, конечно, при уменьшении более трети работных людей по тягости груза, для ходу в верх реки ныне употребляемого, было бы для навигации не бесполезно".
      И без того весьма сдержанный отзыв под конец и вовсе ставил изобретение Кулибина под сомнение.
      "Не могу, однако, скрыть и того обстоятельства, что, как для построения таковых машинных судов, так и управления и починки их на ходу, должны быть люди, сведущие хотя несколько в механике и столярной работе, без пособия коих обыкновенные кормщики и работные люди ни управлять машиной, ни починивать оную в случае повреждения в пути будут не в состоянии".
      Зимой 1805 года Кулибин часто бывал в доме Желудковых. До глубокой ночи засиживались они с Афанасием Кузьмичом, обсуждая, как упростить машину и усовершенствовать ее. Четырнадцатилетний Сергей с интересом слушал их, старался вникнуть во все тонкости.
      - Как кормщик и будущий компаньон, - рассуждал отец, - я хотел бы видеть машину такой: во-первых, обязательно с парусом. Хорошо бы к тому же упростить управление им. Во-вторых, надобно машину сделать не такой громоздкой, дабы сама не препятствовала ходу судна. В-третьих, машина должна быть приспособлена как к быстрому течению, так и к слабому. И наконец, хорошо бы сделать так, чтобы колеса поднимались при прохождении мелей.
      Кулибин слушал внимательно, время от времени помечал что-то в тетрадке.
      - О многом я уже сам думал, - отвечал он. - На участках реки со слабым течением помогут сменные барабаны для навивания каната. Вместо четырех колес оставлю только два, упрощу и передачу. Кажется, придумал, как снизить потери силы от трения. Однако перестройка предстоит не простая, потребует еще два-три года.
      - Это нас вполне устраивает! - кивнул на сына Афанасий Кузьмич. Раньше денег на собственную расшиву и не соберем.
      - Я бы с радостью деньгами помог, - развел руками Кулибин, - но с тех пор, как снова женился, сами с хлеба на квас перебиваемся с Марией Ивановной. С водоходной машиной, ты знаешь, пришлось в большие долги влезть. А доходов от нее пока что не предвидится, одни затраты...
      - Знаю, все знаю, - вздыхал отец. - Ты же у нас, Петрович, бессребреник. На днях Пухов жаловался Осетрову, что не принял ты от него заказ на огненные потехи. А может, все-таки зря? Деньги ведь сами в руки идут. На ту же водоходную машину их и употребишь.
      - Пойми, Афанасий Кузьмич, никак нельзя мне этим заниматься. Начну купцам угождать, непременно попаду к ним в кабалу. По Петербургу знаю.
      - Не сердись, Петрович, я ведь пошутил. Сам страсть как не люблю одалживаться. Ну, давай, что ли, посмотрим новые твои чертежи...
      Голова к голове они склонялись над ними и обсуждали их далеко за полночь. Сергей не выдерживал, уходил спать...
      8
      Слухи о тех ночных бдениях каким-то образом дошли до Осетрова. В доме Желудковых многие бывали. И ни перед кем, вспоминал Сергей, отец не таился, о своих планах говорил открыто. То ли ненароком кто-то Осетрову проговорился, то ли донес по злому умыслу. Но как бы там ни было, купец решил положить конец такому содружеству, тем более что Желудков-старший пока зависел от него...
      В ту весеннюю путину 1805 года Афанасий Кузьмич не взял с собой сына: тот заканчивал последний, четвертый класс народного училища. Но перед самым отплытием, как будто предчувствуя что-то, успел сказать ему:
      - Ежели со мной что-то случится, задуманное нами с механиком непременно доведи до конца.
      Разумеется, Сергей обещал исполнить его волю, но не верил, что с отцом может что-то случиться. Известие о его смерти было для них с матушкой как гром среди ясного неба!
      В доме, кроме Насти и Сергея, подрастал еще маленький Николка. Жить стало трудно, но на семейном совете решили не трогать денег, отложенных отцом на расшиву.
      Две навигации плавал Желудков-младший водоливом, а Прасковья Матвеевна с Настей стирали и шили на чужих людей. Отказывая себе во всем, за два года они скопили недостающую сумму на покупку расшивы.
      К тому времени Иван Петрович успел побывать в Петербурге и заказал там, на заводе Берда, изобретенные им подшипники качения, которые резко снижали потери от трения. У него уже был готов проект нового водоходного судна, который отвечал всем строгим требованиям Желудкова-старшего. Однако для его окончательной отделки требовалось еще несколько месяцев.
      - Испытай пока что расшиву, - предложил Кулибин Сергею, - в обычной путине. Заодно какие-то деньги заработаешь, которые и семье твоей и нам весьма полезными окажутся.
      Пришлось снова кланяться Осетрову, просить у него груз для перевозки. Вспоминать об этом Сергею было тяжело.
      * * *
      Купец не ответил на его приветствие, не поднял даже головы от толстой конторской книги, куда он заносил какие-то цифры и, проверяя себя, откладывал их на счетах.
      - Проходи, садись, - буркнул, не поворачивая головы. - Нелегко большим капиталом владеть, за всеми приказчиками глаз да глаз нужен, того и гляди - обманут, шельмы, или, хуже того, голым по миру пустят! Вот отец твой честным человеком был, его отчеты всегда сходились. А ты не в отца пошел, малый, нет, не в отца!
      - Это почему же? - удивился Сергей, ошарашенный таким приемом.
      - Рано тебе судохозяином становиться, рано! Послужил бы у меня еще годочков десять, я бы тебя приказчиком, как твоего отца, сделал! Жалованье бы достаточное положил, как сыр в масле ты бы у меня катался!
      - А чем плохо судовщиком быть?
      - Того, любезный сын, на каждом шагу опасности подстерегают. И от воды, и от ветра, и от людей лихих! Не боязно сразу-то, без опыта настоящего, на таковую стезю ступать? А ну как разоришься? Или, хуже того, в кабалу к кому-нибудь попадешь?
      - Обязательно в кабалу?
      - А ты не смейся, я ведь с тобой как с сыном родным толкую! Потому, как отца твоего ценил, да и ты вместе с Данилкой моим учился. Но даже я, к примеру, дорогой груз доверить тебе поостерегусь: не дай бог, подмочишь или погубишь еще как-нибудь. Всю жизнь потом не расплатишься!
      - Волков бояться, - ответил Сергей пословицей, - в лес не ходить!
      - Ну-ну! Больно ты смел, как я погляжу! А я тебе на то отвечу: береженого бог бережет! Так-то, сын любезный! Вот я всю жизнь потихоньку к богатству стремился и вон сколько всего нажил! Не хуже иных дворян живем!
      Осетров с гордостью обвел рукой кабинет, стены которого были увешаны гобеленами и дорогими картинами в массивных золоченых рамах.
      - Но вас, молодых, - продолжал Осетров, - гордыня обуяла. Потихоньку не желаете своим путем идти, все сразу стремитесь получить! Или пан, или пропал, так? Слышал я про тебя, к примеру, что кулибинскую водоходную машину задумал на свою расшиву поставить. Верно люди толкуют?
      - Отец еще собирался, - ответил, не подозревая о подвохе, Сергей, - и мне наказывал. Только у механика еще не все готово, месяца три велел обождать.
      - А намного ли лучше против прежней станет машина? - прищурился Осетров.
      - В скорости вдвое, пожалуй, выиграет, в подъеме клади - в полтора раза, сама весом меньше намного стала и парусу не помешает, - выкладывал все без утайки Сергей.
      - А во что обойдется?
      - Примерно тыщи в полторы.
      - Знатная сумма. А расшивку-то почем купил?
      - За восемьсот рублей.
      - А как же машину осилишь, она ведь почти вдвое дороже?
      - Кулибин на свои средства поставить ее берется. Компаньонами мы с ним станем.
      - Ну-ну, любопытно. Как опробуешь, любезный сын, обязательно мне обо всем расскажи, вдруг и я решусь!
      - Непременно!
      Осетров согнал с лица умильную улыбку.
      - Ладно, давай о деле толковать. Расшивка у тебя сколько клади поднимает?
      - Двенадцать тысяч пудов.
      - Загрузишь ее полным грузом. В Саратов муку повезешь. За перевоз каждого пуда кладу по двадцать копеек.
      - Другие кладчики дают по тридцать!
      - Не возражай, любезный сын, новичок ты еще в нашем деле! Другие пущай и дают, они мне не указ, я копейки не прибавлю, и так риск большой.
      - Когда отплывать?
      - Вместе со всеми, сразу после ледохода. Доставишь груз раньше других, еще по две копейки на пуд накину. А кормщика я тебе своего дам, Сидора Вострякова.
      - Кормщик у меня есть, - возразил Сергей. - Иван Носков. С отцом еще плавал.
      - Стар он, - не согласился Осетров, - я ему свой груз не доверю. С Востряковым поплывешь, то мое последнее слово.
      Сергей попробовал спорить, но Осетров твердо стоял на своем. Он уступил, надеясь, что последний раз в жизни имеет дело с этим купцом...
      9
      Ледоход на Волге начался 6 апреля. Весь город - и стар, и млад высыпал на высокий берег полюбоваться им. С грохотом, как при пушечной канонаде, ледовые доспехи, которые сковал богатырь-реке мороз, покрылись крупными змеистыми трещинами. Образовались полыньи с дымящейся черной водой. Ударяясь боками, наползая друг на друга и круша все на своем пути, огромные неповоротливые льдины двинулись вниз по течению.
      И тут же, по обычаю, на лед выскочил удалой бурлак в одной рубахе, портах и лаптях с онучами, с шестом наперевес. Перебегая большие льдины, прыгая с одной на другую, он устремился к заволжскому берегу. Большие полыньи он переплывал на льдине, отталкиваясь шестом, и при столкновениях балансировал им, чтобы не потерять равновесия.
      Весь берег затаив дыхание следил за смельчаком. Каждое удачное его движение или прыжок сопровождались гулом одобрения. Однажды, когда смельчак едва не свалился в воду, толпа дружно ахнула. Но он все-таки удержал равновесие, благополучно добрался до другого берега, еще раз переправился через Волгу и полчаса спустя уже принимал поздравления товарищей.
      Вместе со всеми Сергей тоже наблюдал за ним, думая о том, что всего через несколько часов ему предстоит отправиться в такое же рискованное плавание...
      - Отчаливай! - крикнул кормщик на передней расшиве.
      Заскрипел ворот на берегу, у самого входа в затон, наматывая чалку. Как камень, выпущенный из пращи, судно устремилось к реке. Бурлаки обрубили чалку, и расшива, опередив опасную льдину, вылетела на фарватер. Благополучный отход отметили тремя выстрелами из пушки.
      Еще две расшивы устремились вслед за первой и так же благополучно проскочили опасное место.
      - Наша очередь! - крикнул Востряков. - Смелее, ребятушки!
      - Стой! - отменил команду Сергей, прикинув, что вероятность столкновения с громадиной, стремительно несущейся вниз, весьма велика.
      Бурлак с топором в руках обернулся к нему. Разъяренный кормщик подскочил к нему, выхватил топор, сплеча рубанул по канату. Освобожденная расшива стрелой полетела к неизбежной гибели.
      - Молод еще меня учить! - обернулся к Сергею, как будто ничего не замечая, Востряков.
      Тот не потерял присутствия духа, попытался в считанные мгновения спасти судно.
      - Тормози веслами! - распоряжался он. - Встречай льдину баграми!
      И сам, увлекая за собой других, схватил багор и метнулся к правому борту, выставив железный наконечник навстречу льдине.
      Они смогли лишь смягчить удар, развернув в последний момент глыбу льда плашмя. Раздался треск проломленных досок, судно бросило в сторону так, что все попадали на палубу, в трюмы хлынула вода.
      Расшива не затонула лишь потому, что столкновение с льдиной произошло вблизи от берега. Однако в трюм попало изрядно воды, под пробоину с трудом удалось завести просмоленную парусину и латать ее временной пробкой. Откачивали воду ручными помпами, выносили мешки на палубу.
      Вскоре сам Осетров пожаловал на судно. Спустился в трюм, осмотрел пробоину, ощупал каждый мешок.
      - Расшиву можешь продавать на дрова! - злорадно заключил он. - Муку я у тебя забираю вместе с задатком. И за испорченный товар мне заплатишь, оценщик после объявит!
      Сергей спорить не стал, тут же отдал деньги. Осетров тщательно пересчитал их.
      - Пятидесяти рублей не хватает, сын любезный!
      Назвал "сыном любезным", не скрывая насмешки, радовался, как охотник, увидевший попавшего в силки зверя!
      - Я же задаток бурлакам давал, - пояснил Сергей.
      - Ничего не знаю, будут за тобой.
      Бурлаки перегрузили мешки с мукой на другую расшиву, едва управились до темноты.
      - Прощевай, хозяин, - кланялись Сергею, - не поминай лихом. Извини, что так вышло, да, видит бог, не виноватые мы.
      "Дядька" прошел мимо последним.
      - Ну и лиходей у тебя кладчик, - покачал головой, - совести у него ни на грош нет! Ты ведь все равно что погорелец, а он лишнюю копейку норовит содрать! Мы тут, глядя на твою беду, по двугривенному тебе собрали, возьми-ка, не откажи!
      ...Утром следующего дня Сергея позвали к Осетрову. Принял он его в том же кабинете, за тем же столом, но от прежней, пусть даже и напускной любезности не осталось и следа.
      - Так-то, сын любезный, - со смаком повторил купец, - не послушал ты меня намедни, вот и вышло боком! Попал как кур в ощип, вряд ли теперь снова оперишься! Теперь слушай внимательно свой приговор. Расшиву я готов купить у тебя на дрова за сто рублей. Убытки от подмоченной муки оценили мне в шестьсот рубликов...
      - Помилуй, Захар Родионыч, подмочено всего две дюжины мешков, я сам считал!
      - Ошибся ты, любезный сын, оценщик более ста мешков нашел непригодными. Вот и записка его!
      Осетров протянул Сергею бумагу с большой круглой печатью. В ней черным по белому было сказано, что сто семь мешков с мукой, принадлежащей Осетрову, подмочены водой и мука в них непригодна к продаже. Убытки превышают шестьсот рублей, и судовщик Желудков обязан возместить их.
      - И еще пятьдесят рубликов за тобой, - кинул Осетров костяшки на счетах. - Итого шестьсот пятьдесят. И деньги свои обязан я с тебя немедля взыскать.
      - Я отдам, отдам, - в каком-то горячечном бреду забормотал Сергей, из-под земли достану, а отдам!
      - Нет уж, любезный сын, - усмехнулся Осетров, - ты слов-то безответственных на воздух не кидай! Где тебе такие деньги раздобыть?
      - Я достану, достану... - повторял Сергей.
      - Даже ежели дом свой заложишь со всем имуществом, и то не получишь столько! Не хотел добром в приказчики ко мне идти, пропадай теперь не за понюх табака! В бурлацкую лямку я тебя заставлю впрячься, иначе в долговую яму посажу! Сестра твоя бесприданницей останется, а мать с младшим братцем с сумой по миру пойдут!
      - Помилосердствуй, Захар Родионыч!
      - Пощады запросил? Получишь ее не ранее того, как тише воды ниже травы станешь! А главное, мысли крамольные о водоходной машине из головы выбросишь!
      Торжествовал Осетров недолго. Уже через несколько часов Сергей положил ему на стол шестьсот пятьдесят рублей и порвал записку оценщика. Деньги достал Иван Петрович, как только узнал о кабале, грозившей Желудкову. Пришлось занять их у ростовщика под большие проценты.
      На следующий день плотники осмотрели расшиву и нашли, что починить ее возможно. Судно доставили в Подновье, заделали пробоину, стали устанавливать на нем водоходную машину. Три месяца потребовалось для того, чтобы изготовить все необходимые части, подогнать их друг к другу. Осталось всего каких-то несколько дней до полной готовности к путине.
      И вот снова заговор богатых купцов и Извольского грозил свести все усилия на нет...
      ЧАСТЬ IV
      1
      Легли мы с Сергеем в четыре часа утра, а в семь были уже на ногах. Окатились студеной водой из колодца, снимая остатки сна, оделись - мне пришлось облачаться в запасное платье судовщика, благо, что пришлось впору! - сели завтракать.
      - У Нижнего базара, - объяснил Желудков, - найдешь часовую мастерскую Пятерикова. Там о тебе уже знают, попробуют с матушкой тебя свести. После обеда непременно поспи, а ночью заступай на стражу. Только учти, Саша, добавил он, - мы не должны показать врагам, что знаем об их черных замыслах. Иначе они могут планы изменить и застанут нас врасплох. Обнаружить их козни надобно как бы случайно. Потому, коли в твою стражу явятся злоумышленники, своего присутствия никак не выдай, следи только за ними в оба глаза и запоминай все хорошенько! А козни их мы сами на чистую воду выведем!
      Сразу же после завтрака я поспешил в город. И вот уже, сказочно красивый, он открылся перед глазами на высокой горе: утопающий в зелени садов, сверкающий на солнце золотом куполов и жемчугами новых белокаменных домов. Огромной подковой спускается почти к самой воде кремль, и кажется, будто только он, как якорь, удерживает город на месте. Не будь его, поплыл бы он вниз по раздольной реке к самому морю вместе с белокрылыми парусниками или воспарил бы высоко над землей... Радостно было мне в то утро любоваться сказочно красивым городом, где прошла юность матушки, думать о скором свидании с ней.
      Я быстро нашел Нижний базар, зашел в часовую мастерскую. Пока пожилой мастер с длинным носом, напоминающим маятник, и усами-стрелками, закрученными вверх, занимался с другим посетителем, я огляделся вокруг. Десятки самых разных часов карманных, настольных, настенных, каминных, кабинетных тикали на все лады, тщетно стараясь обогнать друг друга. По-разному отбивали они каждый час, полчаса и даже четверти часа. В одних били куранты, в других куковали кукушки, лаяли собачки, пели петухи, ухали филины. А иные вызванивали затейливые мелодии, и под эту музыку танцевали пастухи с пастушками, маршировали оловянные солдатики.
      Но особенно удивило меня то, как уверенно управлялся мастер со сложным механизмом. Вооружив правый глаз увеличительным стеклом, он выискивал поломку в хитросплетении крошечных шестеренок, колесиков и пружин. Увлекшись этим занятием, он и после ухода посетителя некоторое время не замечал меня, и мне пришлось кашлянуть, чтобы привлечь его внимание.
      - Я от Ивана Петровича, - сказал я, как только часовщик поднял голову.
      Алексей Васильевич сразу же отложил работу в сторону, вышел из-за стойки, молча обнял меня.
      - Счастлив был бы свести тебя с матушкой, попробовать как-то выручить ее из неволи, но - увы!.. У меня дурные вести, мужайся, Саша...
      - Она умерла? - едва выговорил я одеревеневшим языком.
      - Да, - подтвердил часовщик. - Еще полтора года назад.
      Я без сил опустился на скамью. Закрыл лицо руками и долго не отрывал их. Я хотел скрыть слезы, но мне не удалось сделать это. Судорожные рыдания потрясли все тело.
      - Ты плачь, не сдерживайся, - откуда-то издалека донесся голос Пятерикова, - я ведь понимаю, какое у тебя горе. Плачь, потом станет легче!
      На время я остался один в мастерской, а когда окончательно пришел в себя, то увидел рядом Пятерикова-младшего. Я сразу догадался, что это Петр, так он был похож на отца.
      - Отчего матушка умерла, не знаешь? - спросил я Петра.
      - Застудилась сильно, когда полоскала зимой белье в проруби. В несколько дней угасла. Тебя просила вызвать, но Осетров не велел. Ничего святого для таких людей нет...
      Я сжал кулаки точно так же, как Желудков накануне вечером. Ну что ж, когда-нибудь купец обязательно ответит за все свои преступления!
      - Покажешь, где ее похоронили?
      - Конечно. Я и цветы в палисаднике срезал, отнести туда.
      На Успенском кладбище мы нашли матушкину могилу по имени, вырезанному на кресте. Я положил на небольшой, заросший травой холмик крупные ромашки, которые матушка так любила при жизни...
      Мы молча постояли у могилы, и я подумал о том, что она, верно, благословила бы меня на дружбу с Кулибиным и его друзьями...
      На обратном пути я снова - в который уже раз! - рассказывал о заговоре.
      - Отец сказал, что ты жизнью рисковал, когда добирался к нам!
      - Особенного риска и не было, - пожал я плечами. - Товарищи по путине мне помогли бежать, когда узнали, что я Ивана Петровича должен предупредить об опасности.
      - Слышали, значит, о его водоходной машине?
      - Бурлаки очень ее ждут! За два дня в путине несколько раз о том говорили!
      - Правда? - обрадовался Петр. - Я тоже нынче уверен, что машина им по душе придется!
      - Бурлаки, почитай, все на его стороне! Нам бы только с нечистой силой управиться, а там посмотрим, кто кого!
      - Управимся! - пообещал Петр. - Никуда не денется!
      - Не так просто, поди, это! Мы ведь не можем злоумышленников на месте преступления за руку схватить!
      - Не можем! - согласился Петр. - Придется при народе их коварство разоблачать.
      - А как?
      - В случае чего своего плотника из Подновья вызовем. Он и объявит о незваных гостях!
      2
      Обедали мы у Пятериковых. Ксения Фоминична, хозяйка дома, приготовила блины, напекла пирогов с рыбой, морковью, грибами. И снова я рассказывал о матушке: какая она была искусная вышивальщица, как не побоялась выйти замуж за полюбившегося крепостного живописца, как восхищалась удивительным мастером Кулибиным...
      - Матушка мне как-то рассказывала, - поделился я самым заветным, как девица-клад помогла ему стать удивительным мастером. Тогда я всему поверил, а ныне понял, что историю ту люди придумали, не умея постичь истинной природы его дарования.
      - Ишь ты, - усмехнулся Алексей Васильевич. - Сам, значит, разобраться во всем желаешь? А для чего?
      - Мне бы хотелось портрет Ивана Петровича написать, - наконец-то выразил я словами смутное желание, которое появилось еще в начале путины. Такой, чтобы самое сокровенное в глазах отражалось.
      - А ты уже пробовал, Саша, такие портреты рисовать?
      - Матушку я пытался так изобразить. Жаль только, не захватил с собой...
      - Что ж, Саша, Иван Петрович такого портрета, конечно же, достоин. Только нелегко тебе придется! Он ведь человек особенный, им не только простые, но и многие знаменитые люди восхищались, такие, как академик Леонард Эйлер, поэт Державин, великий полководец Суворов!
      - И Суворов тоже?
      - Ну да. То одно из самых дорогих воспоминаний Ивана Петровича!
      Пятериков-старший стал рассказывать, а я живо представил себе эту картину.
      На одном из пышных приемов во дворце, в огромной зале, освещенной тысячью свечей, толпились разодетые вельможи, дамы, украшенные бриллиантами, иностранные посланники. За свои изобретения Иван Петрович был пожалован свободным входом во дворец, но не любил подобных сборищ и бывал на них только по необходимости. В тот раз он явился на бал только потому, что желал посмотреть на знаменитого полководца, о котором уже при жизни ходили легенды.
      В ожидании Суворова Иван Петрович жался в уголок, чувствовал себя чужим среди расфранченной толпы. Вокруг него изъяснялись только по-французски, чуть ли не пальцами на него показывали: вот, мол, мужик, по ошибке в высшее общество затесался! Тонкого обращения не понимает, в своем долгополом кафтане и бороде глядится чучелом на огороде.
      И вдруг, как по команде, зал затих. В дверях появился маленький сухонький военный. В отличие от большинства гостей, он был одет просто, по-походному. Однако гордая посадка головы, живой блеск глаз, быстрота движений выдавали в нем человека незаурядного.
      - Суворов, Суворов, - пробежал по зале громкий шепоток.
      Задержавшись на миг у порога, фельдмаршал оглядел зал и четким военным шагом направился прямо к Кулибину. Все так и замерли от неожиданности. Кулибин - тоже.
      А Суворов остановился в нескольких шагах от Ивана Петровича и отвесил ему низкий поклон.
      - Вашей милости!
      "Неужели это мне?" - засомневался Кулибин.
      Фельдмаршал еще на шаг приблизился к Кулибину, поклонился еще ниже:
      - Вашей чести!
      Сомнения рассеялись. Суворов обращался именно к нему. Но, может быть, просто спутал с кем-то?
      - Вашей премудрости мое почтение!
      Маленький сухонький фельдмаршал стоял уже совсем рядом и кланялся ему в пояс.
      Затем взял Кулибина за руку, осведомился о его здоровье и, обратясь ко всему собранию, воскликнул:
      - Помилуй бог, сколько ума в сем простом человеке! Попомните мои слова: он еще изобретет нам ковер-самолет!
      Только тут к Ивану Петровичу вернулся дар речи:
      - Зачем, - пошутил он, - Александр Васильевич, вам ковер-самолет? Вы и так, как на крыльях, летите от победы к победе!
      Сразу же после разговора с Суворовым Иван Петрович покинул дворец. Делать ему здесь было больше нечего...
      - Да, - закончил свой рассказ Пятериков-старший, - высоко вознесся мой учитель в Петербурге! В самый дворец был вхож, со знатными вельможами разговаривал! Однако не загордился, не забыл старых товарищей. Переписывались мы с ним постоянно, заботился обо мне Иван Петрович, такие инструменты и детали к часам посылал, которые у нас в Нижнем днем с огнем не сыщешь! А как вернулся к нам на постоянное жительство, обнялись мы с ним, как будто и не было долгих лет разлуки!..
      3
      Дом Кулибина находился на самом верху Успенского съезда, соединявшего купеческую Ильинку с Нижним базаром, набережной и пристанью. Он стоял в глубине двора, и шесть окон по фасаду в нарядных голубых наличниках были едва различимы из-за пышной зелени палисадника. Кроны черемухи и яблонь, кусты смородины и сирени скрывали их от любопытных взоров с улицы. Во дворе, напротив дома, росли три раскидистые липы, а рядом с ними стояла остекленная беседка, сделанная руками самого Ивана Петровича.
      Чтобы не привлекать внимания соседей, мы с Пятериковым проникли во двор со стороны оврага, убедившись перед тем, что в прилегающих к нему огородах никого нет.
      - Откуда ты вчера наблюдал? - спросил я.
      - Из беседки, - показал Петр. - Обзор отсюда хороший во все стороны и не так холодно ночью, а особенно под утро.
      - В твоем тулупе я не замерзну и на свежем воздухе. А в беседку незваные гости могут и случайно зайти.
      - Спрячешься за скамью.
      - Тоже рискованно. Ночь светлая будет, да и с фонарями они могут явиться. Нет, я лучше устроюсь на дереве. Там уж ни за что не обнаружат!
      - А может, все-таки тебе сегодня не дежурить? - предложил мой спутник. - Как бы горе тебя не выбило из колеи! Я днем выспался, могу и вторую ночь здесь провести.
      - Вторую ночь подряд ты не выдюжишь. А я, напротив, злее буду. И глаз ни на минуту не сомкну!
      - Только помни: не вмешивайся ни во что! А в случае чего, постарайся запомнить, что злоумышленники делать станут, и сразу ко мне! Ну, счастливо тебе оставаться!
      Петр легонько стиснул мне плечи, повернулся было, чтобы уйти, но в последнюю минуту задержался.
      - Хочешь почитать, что стало с Кулибиным после того, как он в Петербурге оказался?
      - А можно?
      - В доме тетрадка есть, вроде дневника. Там Иван Петрович самые важные события своей жизни отмечал.
      - Сейчас ты мое самое заветное желание угадал, Петя. Я ведь хочу как можно больше узнать о Кулибине!
      Петр открыл дом и через несколько минут вернулся с толстой тетрадью в руке.
      - Тут довольно понятно все изложено, - сказал он, вручая мне ее. - А что не разберешь - спросишь.
      Ушел он тем же путем, каким мы и вошли сюда. А я устроился в беседке и открыл тетрадь. Я был уверен, что до наступления темноты злоумышленники сюда не явятся, но на всякий случай, читая, время от времени посматривал по сторонам...
      * * *
      Первая запись была сделана от руки и гласила:
      "Копия с журнала Комиссии Академии наук. Декабря 23 дня 1769 года. Для лучшего успеха находящихся в Волновом доме от Академии наук зависящих художеств и мастерств принять в академическую службу на приложенных при сем кондициях нижегородского посадского Ивана Кулибина, который искусства своего уже показал опыты, и привести его к присяге".
      Чуть ниже:
      "Кондиции, на которых нижегородский посадский Иван Кулибин вступает в академическую службу, а именно:
      Будучи ему при Академии,
      1-е. Иметь главное смотрение над инструментальною, токарною, столярною и над тою палатой, где делаются оптические инструменты, термометры и барометры, чтобы все работы с успехом и порядочно производимы были.
      2-е. Делать нескрытое показание академическим художникам во всем том, в чем он сам искусен.
      3-е. Чистить и починиватъ астрономические и другие, при Академии находящиеся часы, телескопы, зрительные трубы и другие, особливо физические инструменты, от Комиссии к нему присылаемые".
      Далее было оговорено, что в академических мастерских Кулибин должен непрерывно находиться до полудня, а в послеполуденное время приходить туда хотя бы изредка, чтобы удостовериться, "все ли художники и мастеровые должность свою и порядочно ли исправляют". Опыты по своим изобретениям он мог производить лишь на собственные средства, а не на казенный счет. Нанимать в помощь "вольных работных людей" в таких случаях приходилось также за свои деньги.
      Этот документ Иван Петрович скрепил следующей подписью:
      "Предписанные мне в сих кондициях должности со всяким моим усердием и ревностию и как того присяга моя требует исполнять обязуюсь и буду. Января 2 дня 1770 года. Нижегородский купец Иван Кулибин".
      Следом шли две записи с пометкой "Для памяти".
      Первая. "Начал делать и исправлять при Академии наук и присылаемых из императорского дворца разных оптических инструментов, как-то: грегорианских и ахроматических телескопов, каковых академические мастера раньше не исправляли".
      И вторая. "Придумал телескоп с металлическим зеркалом, которое точить и полировать особливым образом, никогда раньше не применяемым, чему есть чертежи и начатые машины".
      Тут же помещались отзывы ученика Ломоносова академика Степана Яковлевича Румовского на изготовленные Кулибиным телескопы для астрономической экспедиции:
      "Рассматривая сделанный академическим механиком грегорианский телескоп, я нашел еще некоторые в оном недостатки. Но, в рассуждении многих великих трудностей, бываемых при делании таких телескопов, за благо решено мастера Кулибина поощрить, чтобы он и впредь делал таковые инструменты, ибо не можно сомневаться в том, что он в скором времени доведет оные до совершенства. Академик Румовский. 17 августа 1770 года".
      Через месяц он же писал:
      "Иван Кулибин, посадский Нижнего Новгорода, в рассуждении разных машин, им сделанных, был принят в Академию наук по контракту, и препоручено ему смотреть за механической лабораторией. С того времени находится он при сей должности и не только исправлением оной, но и наставлением, художникам преподаваемым, заслуживает от Академии особую похвалу".
      Отзыв другого академика, В.-Л. Крафта, о сделанной Кулибиным электрической машине был взят из "Актов Петербургской Академии наук":
      "В середине прошлого лета 1776 года небольшая модель электрофора была привезена из Вены в Петербург и, поскольку она своей самопроизвольной и как бы неожиданной электрической силой привлекла к себе заслуженное внимание ученых, она была сооружена в значительно больших размерах... искуснейшим русским мастером Кулибиным. Эта машина дала мне желанную возможность тщательно исследовать природу этой особой электрической силы и связанных с нею явлений".
      Следом были выписаны слова знаменитого базельского ученого Даниила Бернулли по поводу того же электрофора:
      "В одной из комнат здания, где выставлены предметы искусства и естественной истории, г. профессор Крафт показал мне огромной величины электрофор, который вскоре после изобретения (или, по крайней мере, усовершенствования) этой машины г. Вольта был изготовлен по приказанию императрицы искусным Кулибиным. Это, несомненно, самая большая модель в этом роде, которая когда-либо была изготовлена".
      Следующая заметка снова принадлежала перу самого Кулибина:
      "С самого моего в Санкт-Петербург приезда усмотрел я в вешнее время по последнему пути на реках, и особливо по большой Неве, обществу многие бедственные приключения. Множество народа, в прохождении по оной имея нужду, проходят с великим страхом, а некоторые из них и самой жизни лишились. Во время шествия сильного льда, вешнего и осеннего, перевоз на шлюпках бывает с великим опасением, и продолжается оное беспокойство через долгое время. Да когда уже и мост наведен бывает, случаются многие бедственные и разорительные приключения, как-то: от проходу между часто стоящими под мостами судов плывущим сверху судам и прочему. Соображая все оные и другие неудобства, начал я искать способы к деланию моста".
      Вырезка из газеты "Санкт-Петербургские ведомости" No 12 от 10 февраля 1777 года сообщала, что эти напряженные шестилетние поиски завершились блестящим успехом:
      "Кулибин, сей отменный художник, коего природа произвела с сильным воображением, соединенным со справедливостью ума и весьма последовательным рассуждением, был изобретатель и исполнитель модели деревянного моста, который может быть построен на 140 саженях, то есть на широте Невы-реки, в том месте, где обыкновенно через оную мост наводится.
      Сия модель сделана на 14 саженях, следственно, содержит в себе десятую часть предъизображаемого моста. Она была освидетельствована Санкт-Петербургской Академией наук 27 декабря 1776 года и, к неожиданному удовольствию Академии, найдена совершенно и доказательно верною для произведения оной в настоящем размере.
      Сложение и крепость ее частей столь надежны, что мост, построенный по ней на 140 саженях, может поднять без малейшего изменения более 50000 пудов, что далеко превосходит предполагаемую всякую тягость, какая может на мосту случиться. Впрочем, нельзя было определить, какой тягостию мост сей поколебаться может, следственно, справедливое о нем удивление еще бы могло умножиться, когда бы исследовано было все пространство его силы.
      Единогласное свидетельство и одобрение помянутой модели подписали все господа академики, кои оную осматривали, а именно: Леонард Эйлер-отец, Иоганн-Альбер Эйлер-сын, Семен Котельников, Степан Румовский, В.-Л. Крафт, А.-Л. Лексель и при них адъюнкты* Петр Иноходцев, Николай Фусс и Михайло Головин.
      _______________
      * А д ъ ю н к т - помощник академика или профессора.
      Удивительная сия модель делает теперь зрелище всего города по великому множеству любопытных, попеременно оную осматривающих.
      Искусный ее изобретатель, отменный своим остроумием, не менее и в том достохвален, что все его умозрения обращены к пользе общества.
      Оный Кулибин еще в 1773 году дошел сам собою до тех правил, чтобы узнавать по модели, может ли настоящий мост снести собственную свою тягость и сколько может понести постороннего груза. Сии правила явились совершенно сходными с теми, кои после произвел из механических оснований славный г. Эйлер, здешний академик, и кои напечатаны в Академическом календаре и внесены в Академические комментарии".
      Вслед за этой вырезкой снова шли короткие записи рукой Кулибина. Первая являлась выпиской из письма того же базельского академика Даниила Бернулли своему ученику Николаю Фуссу:
      "То, что вы сообщаете мне о вашем врожденном механике г. Кулибине, по поводу деревянного моста через Большую Неву, внушает мне высокое мнение об этом талантливом строителе и искусном плотнике, воспитанном между простыми крестьянами и обязанном своими высшими познаниями только своего рода наитию... Главный строитель чаще всего должен полагаться на свое собственное чутье. Здесь я и ощущаю всю выгоду иметь такого человека, как Кулибин, к которому я проникнулся глубоким уважением..."
      Вторая запись принадлежала самому Кулибину:
      "На строительство модели моста из собственных средств затратил свыше 3500 рублей. После удачного испытания ее возмещено убытков 3000 рублей. В возведении настоящего моста через Большую Неву отказано якобы из-за недолговечности деревянных сооружений. По моим же расчетам, мост простоял бы десятки лет и сторицей окупил бы произведенные на него затраты. Горькую пилюлю подсластили тем, что наградили меня именной медалью, дающей право входа во дворец на все торжества".
      Тут же помещались рисунки лицевой и оборотной стороны медали. На первой - барельеф Екатерины II, на второй - богини наук и искусства держат лавровый венок над именем Кулибина. И надпись: "Достойному Академии наук механику Кулибину".
      Еще одна вырезка из "Санкт-Петербургских ведомостей" No 15 от 19 февраля 1779 года рассказывала о другом значительном изобретении Ивана Петровича:
      "Механик Кулибин изобрел искусство делать некоторою особой вогнутою линеей составное из многих частей зеркало, которое, когда перед ним поставится одна только свеча, производит удивительное действие, умножая свет в пятьсот раз противу обыкновенного свечного свету и более, смотря по числу зеркальных частиц, в оном вмещенном. Оно может поставляться и на чистом воздухе в фонаре, тогда может давать от себя свет даже на несколько верст, также по мере величины его. То же зеркало весьма способно к представлению разных огненных фигур, когда они на каком-нибудь плане будут вырезаны и когда сим планом зеркало заставится. Лучи тогда, проходя только в вырезанные скважины непрозрачного тела, представят весьма блестящую иллюминацию, ежели не превосходящую, то не уступающую фитильной, в фейерверках употребляемой.
      Изобретатель имел счастье 11-го дня сего месяца представить таковое зеркало ее императорскому величеству и в ее высочайшем присутствии произвесть разные опыты действием оного. Ее императорское величество изволило сказать при том свое благоволение изобретателю и пожаловать ему знатное количество денег. Сие же изобретение рассмотрено и свидетельствовано было в общем Академии наук собрании, и на рассмотрении отдана всеми должная справедливость умопроизведению почтенного г. Кулибина".
      Тут же рукою Кулибина было приписано:
      "Фонарь с новоизобретенными четырьмя зеркалами, поставленный на столбе, может осветить вокруг себя горизонт беспрерывным светом способами для морских маяков. Одинакие же зеркала в фонарях и без фонарей полезны для художников и мастеровых для делания чертежей, письмопроизводства и чтения книг, для освещения пути при каретах, дворах, подъездах и улицах, при молотьбе хлеба, в пильных мельницах и на разных фабриках".
      Далее следовал отрывок из басни Гавриила Державина "Фонари":
      Случилось паре
      Быть фонарям в амбаре,
      Кулибинскому и простому...
      Кулибинский сказал...
      - Ты видишь, на столбах ночною как порою
      Я светлой полосою
      В каретах в улицах, и в шлюпках на реке
      Блистаю вдалеке?
      Я весь дворец собою освещаю,
      Как полная небес луна...
      Внизу Иван Петрович приписал:
      "Я виноват лишь в том, что мой фонарь далеко светит, но вовсе не в его спеси! К тому же мода на него быстро прошла, и, к великому моему сожалению, на маяках, мануфактурах и в иных общественных местах он так и не появился..."
      С 1781 года Кулибин занялся созданием водоходной машины. "Поначалу, писал он, - делал маленькие опыты на небольшом ялике, но, чтобы увериться в настоящем успешном действии оной машины, купил тихвинскую лодку, которая поднимала грузу до 4000 пудов, и на сей лодке провел первую пробу, которая обошлась в 4000 рублей, по рублю за пуд, говоря шутейно.
      Испытавши свою машину без свидетелей и уверившись в несомненной ее пользе, доложил князю Потемкину, который довел сие изобретение до сведения государыни императрицы, вследствие чего последовало высочайшее повеление Адмиралтейской коллегии свидетельствовать оное в настоящем виде.
      Проба состоялась 8 ноября 1782 года от Васильевского острова вверх по Неве, против сильного ветра и высоких волн. Ее одобрила правительственная комиссия, в составе: генерал-прокурор князь Вяземский, граф Чернышев и адмиралы Синявин, Пущин и Черкасов. Временами судно шло так быстро, что двухвесельный ялик едва мог держаться с ним наравне. Множество народа, покрывавшего оба берега Невы, кричало громкое "ура". Из окна Зимнего дворца наблюдала за испытанием государыня императрица. По ее высочайшему повелению, расходы, понесенные мною на создание и пробу водоходного судна, оплачены".
      Дальше следовала запись о том, что Кулибин надеялся первоначально применять свои машинные суда для буксировки порожних барок вверх по Неве, а затем по Волхову и Мсте. В то время суда-барки, прибывшие в Петербург по Вышневолоцкому каналу из Рыбинска, Гжатска, Твери и других городов, обратно не возвращались из-за опасных боровических и волховских порогов. Их разгружали и тут же продавали на слом, на дрова. Государство несло большие убытки в связи с большим расходом строевого леса на такие суда и было заинтересовано в изменении подобной практики. Восемь лет "усердствовал" изобретатель убедить купцов и судовладельцев воспользоваться его водоходной машиной для удешевления возврата судов и продления их жизни. Страх перед опасными порогами оказался сильнее. В 1791 году Кулибин поехал в Нижний Новгород и предпринял первую попытку внедрить свою водоходную машину в волжское судоходство. С тех пор эта мысль уже не оставляла его.
      Наряду с этим "главным делом своей жизни" Кулибин проектировал мельницы без плотин, создал оптический телеграф, автоматическую сеялку, самокатку, подъемное кресло, совершенствовал отливку зеркал, спуск кораблей на воду и многое другое.
      Последняя запись в тетради была посвящена офицеру Сергею Непейцыну, потерявшему ногу при штурме Очакова. Кулибин изобрел для него механический протез вместо обычной деревяшки. "На первый случай он с тростью пошел, садился и вставал, не прикасаясь до нее руками и без всякой посторонней помощи, а напоследок, я слышал от верных людей, что он, живучи в своей деревне, привык ходить смело и без трости, обувался еще здесь в шелковые чулки, башмаки и сапоги, ибо для приделанной ноги плюсна получилась разгибная, подобно натуральной".
      4
      Между тем уже смеркалось, и я с трудом дочитал последние строчки. Я закрыл тетрадь и спрятал ее за пазуху. До чего же несовершенен мир, ежели человеку, талантом которого восхищаются лучшие ученые мира, пытаются поселить в дом нечистую силу, чтобы ошельмовать его! И тем не менее это так. И я здесь для того, чтобы не допустить такой несправедливости.
      Однако пора было занимать наблюдательный пост. Я внимательно осмотрел кроны растущих рядом с беседкой деревьев. Облюбовал укромное убежище в самой гуще одной из лип. Не без труда вскарабкался туда и оседлал развилку. Весь дом отсюда был как на ладони. К тому же, чтобы не затекало тело, я мог менять его положение.
      Теперь, не отрывая глаз от дома, можно было подумать о прочитанном и услышанном о Кулибине.
      Когда-то матушка рассказывала мне о мальчике, который предпочел стать искусным мастером, а не богатым купцом. Шесть долгих лет хранил я память о нем в укромном уголке сердца, старался, так же как и он, чтить красоту, добро и справедливость. Волею судьбы неделю назад тот сказочный мальчик стал для меня живым человеком. Оказалось, что его ненавидят мои враги, уважают и ждут от него помощи мои друзья. И вот наконец я узнал его совсем близко. Нет, вовсе не девица-краса сделала его знаменитым, известным на весь мир художником механических дел.
      Упорным трудом он добился поразительных успехов, признания известных ученых. С юных лет любимое дело поглощало его всего, без остатка. И в отличие от князя Извольского, Осетрова и других богатых купцов, главным для него была не личная выгода, а общественная польза.
      Мои размышления прервали какие-то странные звуки. Шелест ветра в густой листве, писк летучих мышей и уханье совы, охотившейся на них, не мешали мне и воспринимались моим подсознанием как обычная ночная жизнь. Новые звуки были явно посторонними.
      Я наклонился вперед, прижался грудью к ветке и стал напряженно всматриваться в темноту. Внезапно у высокого крыльца кулибинского дома возникли две темные фигуры в одинаковых серых накидках и картузах, надвинутых на глаза. Один был высокий и худой, как жердь, другой - плотный и приземистый.
      - В доме точно никого нет? - спросил высокий.
      - Говорил уж, никого! - раздраженно ответил приземистый. - Сам с друзьями живет в Подновье безвыездно. Новая жена с детьми у родственников в Карповке. Про Нижний забыл механик, самое напряженное у него время ныне с антихристовой машиной! А для нас - самое удобное, чтобы испытать, колдун он или нет!
      - И посторонних быть не может?
      - Откуда? Живет чернокнижник замкнуто, ни с кем, кроме близких друзей, не встречается. А те у нас под наблюдением. Так что риска для тебя, Авдей, нет никакого.
      "Авдей! - отметил я про себя. - Это уже кое-что, по имени и приметам возможно разыскать человека!"
      - А все ж таки совестно мне как-то, - продолжал сомневаться Авдей. Вроде бы тот чудак мне ничего плохого не сделал. За ремонт дома сполна заплатил. А из судоплатов отчислил, потому как ленился я. Кому ж такое понравится?
      - Попридержи-ка свое ботало! - грубо осадил его приземистый. Сказано тебе, удостовериться нам лишь нужно, колдун он или нет!
      - Коли колдун, сам мои хитрости разгадает?
      - Ну да.
      - А коли нет?
      - Через день уберешь. И сразу расчет получишь. Никто и не узнает. А ты за сущий пустяк немалые деньги огребешь!
      - Для меня вовсе не пустяк! Совесть я еще не окончательно потерял!
      - Отказываешься, значит? Ну, так мы другого найдем. А тебя молчать заставим! Вякнешь кому-нибудь хоть полсловечка, не то что без средств, без крыши над головой останешься! И все по своей глупости!
      - Ладно, - махнул рукой Авдей. - Будь по-вашему. Исполню, раз пообещал.
      Следить за ними двумя сразу оказалось не так-то просто. Пока Авдей лез на крышу и медленно, на ощупь пробирался к слуховому окну, его спутник открыл отмычкой замок и, достав фонарь из-под полы, вошел в дом. Пробыл он там довольно долго, больше всего находился, судя по огню, напротив ближайшего к палисаднику окна.
      Авдей между тем надолго приник к слуховому окошку, вынул одно стекло и долго что-то прилаживал вместо него. Когда он наконец спустился с крыши, напарник уже вышел из дома, закрыл замок и поджидал его у крыльца.
      - Долго тебе еще? - спросил он.
      - Бересту под крыльцо подложить да бутылочные горлышки под косяк и наличники.
      - Приступай скорей!
      Напарник стал светить фонарем, а Авдей отодрал доску между верхними ступеньками крыльца, вырубил в ней клин, приладил туда какой-то продолговатый ящичек и поставил доску на место. Потом сунул что-то под косяк двери и под наличники ближайших к крыльцу окон.
      Другой злоумышленник зачем-то заглянул в окошко, затем поднялся на крыльцо, прислушался...
      - Порядок! - удовлетворенно заключил он и коротко хохотнул. - Не поздоровится теперь колдуну! Инструмент собери, раззява! - обратился он к Авдею.
      Авдей пошарил рукой по крыльцу, побросал что-то в свой плотницкий ящичек, и злоумышленники тут же растворились в темноте, как будто их и вовсе не было. Я выждал на всякий случай еще несколько минут, спустился с дерева, прокрался огородами на Ильинку и бросился к дому Пятериковых.
      5
      Петр спал чутко и отозвался сразу же, как только я легонько стукнул в окно. Отворил его створки, спросил коротко:
      - Приходили?
      - Только что.
      - Все приметил?
      - Вроде бы.
      Через пять минут мы уже спешили к дому Кулибина.
      - Сколько их? - спросил Петр на ходу.
      - Двое. Распоряжался всем приземистый, выполнял высокий, худой. Зовут Авдеем.
      Пятериков даже остановился.
      - Неужто тот самый, что дом поправлял перед возвращением Ивана Петровича?
      - Ну да, он еще упомянул об этом!
      - Верно говорят, не доводит вино до добра!
      У самого дома Кулибина нас ждал еще один сюрприз. Не успели мы открыть калитку, как услышали громкие крики, от которых волосы могли стать дыбом. Тут же раздался глухой удар о землю, и мимо нас, в открытую уже калитку, продолжая издавать дикие вопли, вылетели двое.
      - А-а-а! - пронзительно, на одной ноте кричала женщина в черном с головы до ног. Свою клюку она держала в руке, как боевое копье, наперевес.
      - О-у-ы! - завывая на разные голоса, побежал в другую сторону тщедушный, как подросток, мужчина, одетый в неструю рванину, босой, со всклоченной бородой. На бегу он высоко задирал босые ноги, оглядывался и мелко крестился, издавая при этом какие-то непонятные металлические звоны.
      - Кто это? - спросил я.
      - Юродивый Захарка веригами* гремит. А в другую сторону странница Фекла побежала. Верно, по горячему следу пустили их купцы, чтобы с утра пораньше раззвонили о нечистой силе по всему городу.
      _______________
      * В е р и г и - железные цепи, одеваемые на голое тело.
      - Может, остановить их?
      - Ни в коем случае! Пока что мы не должны ни во что вмешиваться. Да и разве догонишь их?
      - Времени у нас в обрез. До завтрашней ночи нечистую силу в доме поселили.
      - А мы уже сегодня вечером разоблачим обман!
      Подходя к дому, я обратил внимание, что ветер гораздо сильнее, чем прежде, шумел в кронах деревьев, гнул ветви. А у самого крыльца мы вдруг явственно услышали какие-то жуткие завывания, скрежет, возню, вой, плачи и стоны.
      - Тут, - с опаской заметил Петр, - зная, что подстроено, поневоле напугаешься! В самом деле, будто лешие с ведьмами хоровод водят!
      Я вспомнил о том, что в самую последнюю минуту, перед тем как уйти, приземистый зачем-то заглянул в окно. Я приник к окну и тут же отшатнулся. В глубине комнаты мерцали какие-то огоньки, высвечивая зловещие пустые глазницы черепа, как будто парящего в воздухе. Вот что смертельно напугало странницу и юродивого!
      - Взгляни в окно! - позвал я Пятерикова.
      - Череп! - присвистнул он, приникнув к стеклу. - То масонский знак! Почище нечистой силы будет! Его мы изымем немедленно! Не иначе, рядом мастерок и заступ спрятаны!
      - Князь еще о книгах масонских упоминал.
      - Их тоже поищем.
      Мы вошли в дом, и Пятериков зажег свечи. Обстановка в комнате была самая простая: деревянная кровать, сундуки, лавки, книжная полка над письменным столом. Злоумышленник подвесил череп к матице потолка на нитке со светляками. Петр оборвал нитку, снял светляков и выбросил их в окно. Череп сунул в захваченную из дому котомку. Туда же последовали две тоненькие масонские книжки, обнаруженные на полке. Заступ лежал на дне сундука под одеждой и бельем. Мастерок мы нашли не сразу, а лишь после того, как я вспомнил, что свет от фонаря задержался у углового окна. Напротив него как раз стоял письменный стол. Инструмент каменщика оказался в его нижнем ящике, среди бумаг и чертежей.
      Пока мы искали подброшенные вещи, со всех сторон и даже сверху слышались те же жуткие завывания, скрежет, возня, звуки, похожие на плач ребенка, стоны, крики.
      - С ума можно сойти! - не выдержал я. - Страшная все-таки месть у плотников и печников! Неужели от обычных бутылочных горлышек и ящиков с берестой такое?
      - А ты как думал? В горлышках ветер завывает, как по покойнику, а от бересты скрежет, стоны и крики!
      - Ты-то откуда знаешь?
      - Лавочник Антипов по соседству с нами жил. Скупой страшно, зимой снегу со двора не выпросишь! Недоплатил он мастерам, когда новый дом ему возвели, они ему и отомстили. Пришлось тому дом продавать. А новому хозяину мастера открылись. Среди них, кстати, и Авдей был.
      - Как же он ныне на такое пошел? Вспоминал ведь ночью, что Кулибин к нему всегда по-доброму относился! В самый последний момент пытался отказаться, правда.
      - От водки у него разум совсем помутился. Сам не ведал, что творил! Петр щелкнул пальцами, как будто его осенило. - Пытался отказаться, говоришь? - переспросил он. - Постой, постой... А не попробовать ли нам поговорить с Авдеем? Вдруг он сам покается всенародно в содеянном?
      Мастерок и заступ мы забросили на чердак. Когда вышли на крыльцо, уже совсем рассвело, время приближалось к шести часам.
      На нижней ступеньке я увидел молоток, все-таки забытый Авдеем. На длинной ручке было выжжено его имя. А рядом с лестницей четко выделялись его следы, впечатались, верно, в землю, когда спрыгнул.
      - Теперь не отопрется! - заметил Петр, кладя молоток в котомку рядом с черепом.
      6
      Толпу у паперти Успенской церкви мы увидели еще издали. В центре ее, теперь уже опираясь на свою клюку, стояла странница Фекла. Указывая свободной рукой на дом Кулибина, она вещала, очевидно, о ночном его посещении и тех бурных событиях, невольными свидетелями которых мы стали. Юродивый Захарка находился тут же и время от времени выкрикивал что-то и гремел веригами, подтверждая ее слова.
      Мы подошли ближе, прислушались.
      - За грехи наши тяжкие, - вещала странница, шныряя по сторонам колючими глазками, - господь нам суровое испытание посылает!
      - С турками, что ли, опять война? - выкрикнули из толпы. - Али с французами?
      - Хуже, судари и сударушки, хуже! Ежели даже война какая начнется, до нас ведь не дойдет - далеко! А тут рядом, можно сказать, по-соседству, невидимая брань с дьяволом разгорается!
      - С косой придет, - тараща глаза, загремел веригами юродивый, - всех заберет!
      - Вот каково страшное явилось Захарушке в кулибинском доме! пояснила странница и снова указала на него рукой. - Подозревала я и раньше, что там нечисто, а нынче ночью и вовсе уверилась!
      - Из-за чего же? - спросили из толпы.
      - Захарушке ночью яблочек захотелось в саду у механика сорвать, он и зашел туда. Божьему человеку ведь то не зазорно! А там на него бесы накинулись и до смерти напугали!
      - Страшная, страшная борода! - затрясся юродивый. - Наслал на Захарушку стражу лютую! Карачун, нетопырь, ведьмино отродье!
      - Провидит он, судари и сударушки! От блаженного человека ничего не скроется! Примчался ко мне, сердечный, среди ночи, растолкал и за руку тянет, а сам по-своему что-то лопочет! Отправилась я, конечно, за ним, знаю, что по пустякам не станет среди ночи тревожить, верно, что-то серьезное стряслось! Привел меня к кулибинскому дому Захарушка и показывает: иди, мол, погляди! А сам за калитку ни шагу, уперся - и все тут! Пришлось силком его тянуть! А как приблизились к дому - батюшки светы! - своими глазами увидела, своими ушами услышала, как нечисть поганая шабаш свой справляет!
      - Черные, черные, - забормотал Захарка, - прыгают, прыгают, кол-семикол, о полицу лбом!
      - Что там было, - перевела Феклуша, - передать невозможно! Стекла в окнах дрожали, дверь ходуном ходила от дьявольской той музыки! Полная луна вчера народилась - вот и разгулялись бесы вовсю! Половицы даже скрипели, видно, захмелела нечисть и вприсядку пустилась! Заглянула я в окошко свят, свят, свят! - кого там только нет: и лешие, и домовые, и кикиморы с русалками, и упыри, и вурдалаки! И у каждого огонек на спине, чтобы друг с другом не столкнулись! Захарушка тоже к окошку приник, так его невидимый кто-то в грудь толкнул, он упал, болезный, и о землю головой расшибся! Бросились мы с ним бежать, а у калитки уже стража выставлена, два страшных черных ефиопа! Закричали мы с ним, испугавшись, стали творить молитву, ею только и спаслись!
      В толпе ахали, качали головами, сочувственно поддакивали страннице. Мы с Петром переглянулись, и он пожал плечами, удивляясь, как можно из ничего составить такую нелепицу. Особенно нас позабавило то, как легко мы превратились в черных ефиопов.
      - А не прикстилось ли все это тебе, странница Фекла? - раздался вдруг за нашими спинами насмешливый молодой голос - Ночь ведь темная была да ветер сильный.
      Я обернулся вместе со всеми и увидел высокого статного ремесленника в кожаном фартуке, с длинными волосами, подвязанными сыромятным ремешком.
      - Какое там прикстилось, - живо затараторила Феклуша, - какое там! Присягнуть готова, что нечисто в том доме. Да и святой человек Захарушка ошибиться не мог!
      - Святой истинный крест, - тоненьким голоском запел юродивый, вознесу до небес!
      - Все слышали? - застучала клюкой о землю Феклуша. - Захарушка каждое мое слово подтверждает!
      - Странно, - пожал плечами мастеровой. - Семь лет уже слышу я разговоры, что Кулибин - чернокнижник и колдун, однако ни разу ничем они не подтвердились. А тут вдруг в одну минуту вся нечисть у него в доме собралась!
      - Ты, сударь, - обиженно поджала тонкие губы странница, - верно, в ремесленной слободе за рекой живешь?
      - Там, - подтвердил мастеровой, - в Кунавино. Кузнец я, поделки свои на базар привез.
      - То-то и оно, в Кунавино! - подхватила Фекла. - Разве можно разглядеть что-нибудь оттудова?
      - Очень даже можно, - стоял на своем кузнец. - Валы я для его водоходной машины отковывал и убедился, что он никакой не колдун, а всем мастерам мастер!
      - Бес ему помогает иных легковерных в соблазн вводить! Вот и ты, кузнец, поддался! А знаешь ли ты, что с помощью своей машины антихристовой измыслил механик бурлаков извести?
      - Как это?
      - Очень просто! Бес его надоумил колеса мельничные на расшиву поставить! Сам их крутит - бурлаков и не нужно!
      - Не бес колеса крутит, а речное стремление! - не выдержал Петр.
      - Ишь, еще один умник выискался! - накинулась на него Феклуша. - А ты на мельнице-то бывал хоть раз? Колеса тогда лишь крутятся, когда вода на них сверху падает! Так испокон века повелось! А в воде без посторонней помощи они и с места не сдвинутся! - И снова повернулась к кузнецу: - А то, что свет у механика семь лет ночами горел в его доме, это как? Из Кунавино небось не видно было? То механик золото из камней добывал по примеру колдунов немецких, чтоб с тобой за работу расплачиваться! Рожь в прошлом году по чьей милости не уродилась? Скот нынче весной у нас отчего пал? Тоже механик подстроил, чтобы с судовщиками поквитаться, которые от машины его отказались, разгадав бесовские козни!..
      - Наговоры и бабьи сплетни! - пожал плечами кунавинец. - А про месть судовщикам - и вовсе несуразица! Не только ведь у них рожь не уродилась и скот пал!
      - Бес хитер, сразу себя не выдаст! Вместе с судовщиками других он наказал для маскировки! А как нечистая сила, осторожность позабыв, в кулибинском доме поселилась, все то наружу и всплыло!
      - Насчет нечистой силы тоже еще доказать надо!
      - А тут и доказывать нечего! Кто мне с Захарушкой не верит, нынче же ночью может убедиться, что сущую правду говорим!
      - Верим вам, Феклуша, верим! Сказывай дальше! - раздались голоса в толпе.
      - Мели, Емеля, твоя неделя! - в сердцах воскликнул кунавинец и отошел прочь.
      - А еще, судари и сударушки, - продолжала Фекла, - слышала я, механик с новыми еретиками, отступниками от веры, связан! Масоны они прозываются, а по-русски сказать - "вольные каменщики". Из европейских стран к нам проникли. И строят они не дома и не храмы, а прибежище дьяволу в душах людских! Ловят в свои хитросплетенные сети заблудшие души, молятся скелетам да черепам! И не только против веры идут они! Своим идолищам всех стремятся подчинить! Кулибина, говорят, за связи с ними в Петербурге разоблачили и к нам выслали!
      - Неправда! - вырвалось у Пятерикова. - Иван Петрович сам пожелал на родину вернуться, чтобы водоходную машину на Волге построить!
      - Что-то не слышала я, - злобно зашипела странница, - чтобы столицу по своей воле на такую глухомань, как наша, меняли! Просто царь наш батюшка, Александр Первый, милостив и человеколюбив. Не стал он механика по его вине в Сибирь на каторгу отправлять!
      С досады, что не может ответить страннице по-настоящему, Петр тряхнул котомкой, и череп глухо ударился о молоток Авдея. Я сжал локоть товарища, напоминая о том, что необходимо сдерживаться.
      - Ну, ничего, - продолжала странница, - недолго ему осталось у нас в свои бесовские игры играть! Отец Иннокентий обещал послезавтра, после воскресной службы, крестный ход к кулибинскому дому повести и изгнать бесов! А самому механику анафему объявят и отлучат от святой церкви!
      - Егорий храбрый, - подал голос Захарка, - спасет нашу скотинку от волка хищного, медведя лютого, зверя лукавого!
      - Поглядим еще, на чьей стороне будет правда! - шепнул мне Пятериков.
      Не сговариваясь, мы выскользнули из толпы. Невдалеке от паперти нас ожидал кунавинский кузнец.
      - Не выдержали? - усмехнулся он. - Так я и думал, что не все страннице станут послушно внимать! Как-то надо, ребята, ее околесице отпор дать, защитить механика от клеветы!
      - Не волнуйся, - успокоил его Петр. - Мы друзья Кулибина и о том позаботимся! Нынче же, после вечерней службы, приходи к дому Кулибина и убедишься, что от выдумки с нечистой силой не останется и следа!
      - В случае чего, - предложил кузнец, - мной располагайте, ребята! Андрей Трофимов меня зовут. В Кунавино Кулибина, почитай, все уважают. Мы его в обиду не дадим, дружно на защиту встанем!
      - Знаю, - подтвердил Петр.
      - Откуда?
      - Ваш кунавинский плотник Федот Дроздов, что у Кулибина в Подновье ныне служит, то же самое говорил.
      - Привет Федоту от меня передайте, соседи мы с ним.
      - Вечером сам его увидишь. Он тоже у дома Кулибина будет.
      На прощание мы обменялись крепкими рукопожатиями.
      7
      - Дальше так, - сказал Пятериков, когда мы остались одни. - Сейчас я сведу тебя с учителем Орловым, еще одним истинным другом Ивана Петровича, а сам отправлюсь в Подновье предупредить наших. Вернусь я с плотником Федотом. А вы попробуйте Авдея найти и уговорить его покаяться и на глазах у всех штучки свои хитроумные убрать. Так оно даже лучше будет.
      Якова Васильевича Орлова, учителя истории и географии Нижегородского народного училища, мы застали у него дома за письменным столом. На худом, изможденном чахоткой лице выделялись огромные глаза, горящие вдохновением. Остатки когда-то пышной шевелюры венчиком вздымались над обширной лысиной.
      Петр познакомил нас, коротко рассказал о событиях нынешней ночи, слухах, которые с легкой руки странницы Феклуши уже распространялись по городу.
      - Что ж, - кинул перо на стол Орлов, - когда делается сегодняшняя история, вчерашняя может подождать!
      С самого начала мне было легко и просто с Яковом Васильевичем. Несмотря на приступы кашля, время от времени мучившие его, он был бодрым и веселым, живо интересовался всем, шутил и заразительно смеялся Феклушиным досужим выдумкам.
      Мы отправились к Авдею домой, но там его не оказалось.
      - Добрые люди на работу, - в сердцах пожаловалась жена, - а мой - в кабак, бесстыжие его глаза!
      - Попробуем его вызволить, - пообещал Яков Васильевич. - Сынишка ваш - один из лучших в классе, нельзя, чтобы отец его подводил!
      Женщина улыбнулась сквозь слезы, стала благодарить за заботу...
      Мы нашли Авдея на пристани. Босой, в рваных портах и исподней рубахе, искал он глазами знакомых в толпе.
      Увидев нас, он бросился к Орлову с распростертыми объятиями.
      - Яков Васильич, дорогой, сам бог тебя мне послал! Сделай милость! В доме крошки хлеба нет! Послезавтра деньги большие получу, тут же разочтусь!
      - Тридцать сребреников? - уточнил учитель.
      - Каких еще сребреников? - опешил Авдей.
      - Тех, что испокон веку за предательство платят!
      Бледное до того лицо Авдея пошло пятнами.
      - Пошто лаешься, Яков Васильич?
      - А разве то не предательство, когда ты безвинному человеку великую пакость сотворил?
      - Какую такую пакость? - переспросил Авдей, явно затягивая время.
      - Эх, Авдей, неужто ты и память вместе с совестью пропил? Ты же только нынче ночью нечистую силу механику Кулибину в дом вселил!
      - Свят, свят, свят! - закрестился Авдей. - Знать, и в самом деле он колдун! А вы тогда кто ж такие будете?
      - Никакой он не колдун, а мы - не бесы, а друзья Кулибина. По его просьбе рано утром в его дом зашли и все твои художества сразу открыли!
      - Почему же мои?
      - А то чьи же? Молоток ты свой забыл на крыльце, его ни с каким другим не спутаешь. Имя там твое вырезано.
      - Могли и подбросить.
      - Ну что ж, раз ты до конца запираться решил, то следы придется вместе с капитаном-исправником сличать.
      - Какие следы?
      - Там, где ты с лестницы спрыгнул!
      Авдей опустил голову, закрыл глаза руками. Просидел он так довольно долго. Мы терпеливо ждали, что будет дальше.
      Наконец он отнял ладони от лица, мокрого от слез.
      - Ведите в участок, - сказал он. - Меня и самого совесть замучила!
      Тут и я вступил в разговор:
      - Легко хочешь отделаться, Авдей! По твоей милости уже весь город взбаламутился и над безвинным человеком расправа готовится!
      - Расправа? - удивился Авдей.
      - Неужто не ведал, что творил? - насупил брови Орлов. - В воскресенье утром крестным ходом собираются к его дому идти и нечистую силу, тобой вселенную, изгонять!
      - Как же так? - всплеснул руками Авдей. - Мне объявили, что Кулибину никакого вреда не будет! Или он сам мои каверзы откроет, или я их в субботу ночью уберу.
      - Обманули тебя, Авдей, - вздохнул Орлов. - Странница Фекла уж во все колокола о нечистой силе растрезвонила.
      - Такого я не хотел. Они обещали, что вреда Кулибину никакого не будет, только проверка...
      - Кто они?
      - Толком и не знаю. Имен они своих не называли. Разыскали меня так же, как вы сейчас.
      - Один совсем небольшого роста? - спросил я.
      - Ну да. А ты откуда знаешь?
      - Видел однажды вас вместе, - ответил я, имея в виду минувшую ночь.
      - Верно, - согласился Авдей. - Он вначале всюду за мной ходил и против Кулибина настраивал! Механик, мол, порчу наводит на соседний скот, засуха из-за него в прошлом году случилась...
      - Так же и Фекла говорила, - вспомнил я.
      - Что ж тут удивительного! - откликнулся Орлов. - Одна рука Авдея и странницу направляла. - И повернулся к Авдею: - Ты же Кулибина хорошо знаешь. Как же мог такой чепухе поверить?
      - Поверишь тут, ежели все о том говорят!
      - Кто все?
      - На пристани, на базаре, на улице!
      - Это еще далеко не все! Да и разве можно чужим умом жить?
      - А своим - трудно разобраться. Я ведь неученый, только свое рукомесло и знаю!
      - Сына бы своего спросил, Николку! Он бы тебе живо растолковал, кто такой Кулибин!
      На Авдея жалко было смотреть. Одна щека дергалась, слезы путались в жидкой нечесаной бороденке.
      - Я ведь шибко раскаиваюсь в том, что совершил! Деньги бы те пакостные швырнул в лицо заказчикам! И нечистую силу готов хоть сейчас убрать!
      - Убрать ее и наш плотник сможет, - заметил Орлов. - А ты ныне лишь одним можешь свою вину искупить!
      - Чем же?
      - Всенародным покаянием.
      - Согласен, - тяжело вздохнул Авдей. - Когда?
      - Нынче же, на вечерней службе в Успенской церкви.
      8
      Дома у Пятериковых я проспал до пяти часов вечера. А когда проснулся, Петр уже прибыл из Подновья вместе с пожилым и немногословным плотником Федотом Дроздовым. Я закусил на скорую руку и вместе с ними, а также Орловым и Пятериковым-старшим отправился на вечернюю службу.
      Храм гудел как растревоженный улей. Вокруг только и говорили о Кулибине. Предполагали, что о нечистой силе в его доме могут объявить сразу же после службы. Пока же все шло своим чередом. Священник читал молебен, а мы внимательно приглядывались к купцам и судовладельцам, стараясь определить, кому из них особенно по душе предстоящее действо.
      Яков Васильевич указал на звероподобного, заросшего бородой до самых глаз судовладельца Дранникова.
      - Начинал с бурлаков, - шепнул мне, - но недолго в лямке ходил. По слухам, ограбил хозяина и собственное дело открыл. А ныне бурлаков обдирает, как липку! Осетрова ты знаешь. На лису не только мастью, но и повадками похож. Скупает за бесценок гнилую муку и с хорошей смешивает! И вон тот гусь длинношеий с красным носом, Буланов, продувная бестия! Соляного пристава посулами* кормит и себя не обижает: за пуд соли заплатит, а берет - десять. А недостачу приятель его на полую воду списывает: заливает весной магазейны... Эх, друга Чаадаева Якова, друга моего, нет на них!
      _______________
      * П о с у л - взятка.
      - Кто это? - спросил я.
      - Литератор покойный, товарищ мой. Одного такого плута, взяточника и казнокрада Прокудина он в книге своей "Дон Педро Прокудуранте, или Наказанный бездельник" вывел. И издал ее, будто перевод с гишпанского неизвестной пьесы Лопе де Вега. То-то шуму наделала та книжка! Прокудину поневоле пришлось с поста директора экономии в отставку выйти.
      - Ежели подручные таковы, то что же тогда о главных заговорщиках можно сказать?
      - Осетров с компанией крупными аферами занимаются, стотысячные обороты у них!
      Тут на нас зашикали со всех сторон, и мы замолчали.
      Купцы и судовладельцы, подстриженные под горшок, с бородами-лопатами молились истово, далеко откидывая назад голову и с размаху ударяя в лоб перстами, сложенными в щепоть. Купцы просили удачи в торговых делах, личного благополучия. Особенно громко шептал Дранников, и я отчетливо слышал каждое его слово:
      - Не дай пропасть трудам моим напрасно, дай удачи в делах, не разори, не выдай врагам на поругание! Покарай их, нечестивцев, не допусти новой пробы водоходной машины!..
      Прислушиваясь к другим невнятным бормотаниям, я старался угадать, сколько еще врагов механика Кулибина или просто заблудших, поверивших страннице Фекле, недобрым словом поминают его, просят кару на его голову? Десять? Двадцать? Пятьдесят?
      - Братие прихожане! - приступил к субботней проповеди отец Иннокентий. - Рад видеть я ныне такое многолюдство в храме. Многие беды происходят из того, что пропускаете вы службы, особливо субботние и воскресные! Занимаемся разной тщетой и празднословием, вместо того чтобы миром подумать о том, праведно ли мы живем, не обуяла ли нас гордыня...
      - Что же медлит Авдей? - заволновался я. - Ведь священник явно подводит к Кулибину!
      - Пора бы! - подтвердил Орлов.
      В напряженном ожидании вытянули головы купцы и лавочники.
      - Люди добрые! - прерывая священника, раздался вдруг зычный голос Авдея почти от самых дверей. - Дозвольте тотчас же покаяться в неправедном поступке!
      И сразу же взорвалась благостная тишина. Прихожане зашумели, задвигались, стараясь увидеть говорящего. Но кое-кто еще раньше узнал его по голосу.
      - Да как ты смеешь, плотник Авдюшка, - закричал один из лавочников, прерывать проповедь? Али пьяный ворвался в храм?
      - В трезвом уме и здравой памяти, - отчеканил тот, пробираясь к амвону, - хочу я пресечь клевету, возведенную по моей вине на механика Кулибина!
      Громкие крики заглушили его голос. Одни требовали, чтобы плотника немедля вывели из храма, другие, напротив, желали выслушать его. Последних было большинство, и как ни старался священник взять сторону купцов и лавочников, противящихся исповеди, в конце концов вынужден был уступить.
      - Да, я совершил подлость! - повторил Авдей, выйдя к амвону. - Все уже, верно, слышали о нечистой силе в доме Кулибина. Так вот, это я вселил ее туда. Враги задумали опорочить его. Вот и уговорили меня совершить пакость хорошему человеку.
      Последние его слова утонули в сильном шуме.
      - Враки это! - выкрикнул кто-то из лавочников. - Кулибин его подговорил!
      - Неправда! - снова загремел голос Авдея. - Никто меня не подговаривал. Это совесть во мне заговорила! Все желающие могут посмотреть, как я все хитрые штуки свои убирать стану! Поставил я их по заказу, а странницу Феклу нарочно направили туда, чтобы слухи по городу распустить!
      - Коли так - назови заказчиков! - выкрикнули из толпы.
      - В том-то и дело, что не могу! Они ведь сами ко мне не пришли, холопов своих направили. Думаю только, что здесь они и слова, обращенные к ним, слышат. Только вряд ли покаются они так же, как я. Яко тати в нощи привыкли поступать...
      - Что же это такое делается? - растерянно поворачивался во все стороны Дранников, ища у соседей сочувствий. - Какой-то грязный плотник храм в торжище превратил! До чего дожили! Отец Иннокентий, вразуми нечестивца, иначе мы его сами капитан-исправнику сдадим!
      От дверей, где стоял народ попроще, неслось возмущенное:
      - Пусть говорит! Не имеете права на исповеди рот затыкать! Самих аршинников, обирал проклятых, привлечь бы к ответу, они небось все и подстроили!
      Пришедший в себя отец Иннокентий угрожающе поднял крест:
      - Прокляну, нечестивцы! Не позволю храм в ярмарку превращать! А за тяжкий грех, безобразие, учиненное в храме плотником Авдеем, налагаю на него епитимью*, отлучаю от святого причастия на год!
      _______________
      * Е п и т и м ь я - наказание, налагаемое духовным лицом на кающегося грешника.
      Авдей выслушал приговор, помедлил немножко, повернулся и направился к выходу. Прихожане расступались перед ним, давая дорогу. Кто-то крикнул:
      - Считай, Авдей, что искупил ты тяжкую вину всенародным покаянием!
      Он поклонился в ту сторону, ответил:
      - Спасибо, люди, что отпускаете мне тяжкий грех! Нечистую силу я тотчас же убирать отправляюсь, духа ее там не останется, можете проверить! И капли вина больше в рот не возьму.
      Через минуту в храме вновь установилась тишина, и отец Иннокентий закончил прерванную проповедь.
      Оживленно обсуждая происшествие, народ повалил к выходу. Вслед за Авдеем к дому Кулибина отправилась немалая толпа. Однако богатые купцы, судовщики и лавочники предпочли не присутствовать при разоблачении. Странницы Феклы и юродивого Захарки тоже не было вместе со всеми.
      Зато Андрей Трофимов вместе с другими ремесленниками из Кунавино уже дежурил здесь.
      Узнав от нас о последних событиях, кузнец крикнул своим:
      - Прищемил, ребята, Авдей длинный нос страннице, чтобы не в свои дела не встревала! А плотник пусть к нам, в Кунавино, переселяется, мы его в обиду не дадим!
      9
      Сразу же после того, как Авдей убрал на глазах у всех ящички с берестой и бутылочные горлышки, мы с учителем Орловым поспешили в Подновье, чтобы поскорее сообщить своим о последних событиях. А по дороге я попытался разрешить противоречие, которое не давало мне покоя.
      - Яков Васильич, - спросил я, - когда-то вы писали стихи и рассказывали ученикам о человеке, который прославил Нижний Новгород. Но не было ли ошибкой его возвращение в родной город? Не стала бы счастливей судьба водоходной машины в Петербурге? И почему не поддержали ныне в столице своего когда-то знаменитого механика?
      Мой спутник ответил далеко не сразу:
      - Нелегкий, сударь, вы вопрос поставили, не знаю, как к нему и подступиться! Сам над ним долго размышлял, да так и не нашел исчерпывающего ответа. Ну что ж, попробуем вместе разобраться...
      Разумеется, рассуждал в основном Яков Васильевич, а я внимательно слушал, стараясь запомнить каждое слово.
      Жизнь Кулибина в Петербурге сложилась вовсе не так благополучно, как представляется по записям в его тетради. Сделал он действительно поразительно много, заслужил похвалу лучших мировых ученых и знаменитых соотечественников, порой пользовался снисходительной благосклонностью знатных вельмож и самой царицы, но тем не менее ни одно из его значительных изобретений так и не было осуществлено на практике, не нашло широкого применения. В том и состояла трагедия изобретателя, что он "определил все свои мысли на создание казне и обществу полезных машин", и они получали самую высокую оценку у специалистов, но дальше чертежей и моделей дело не шло.
      Модель арочного деревянного моста через Неву блестяще выдержала испытание, а затем многие годы простояла во дворе Академии наук и наконец была убрана с глаз долой, в укромный уголок сада Таврического дворца. Фонарь-отражатель, усиливающий силу света почти в пятьсот раз, стал одно время модным в столице, освещал подъезды к домам богатых вельмож, устанавливался на их кареты. Однако так и не был применен для освещения различных мануфактур и фабрик, городских улиц и площадей, не устанавливался в морских маяках, как предлагал Кулибин. Модель оптического телеграфа была показана императору Павлу I, одобрена им и заняла место в Кунсткамере, где уже находились несколько других его моделей. Наконец, водоходная машина, которую Кулибин считал из всех своих изобретений "пользою государству преимущественнее и в осуществлении против других несравненно выгоднее", также получила одобрение Адмиралтейств-коллегии еще в 1782 году и была после того напрочь забыта.
      Высокопоставленные чиновники в различных ведомствах, от которых зависела судьба его изобретений, неизменно разводили руками и отвечали: "Нет средств!"
      "Да есть же, есть средства! - хотелось крикнуть Кулибину. - На устройство одного только пышного придворного празднества затрачивается столько денег, сколько нужно для возведения того же арочного моста через Неву! А устраиваются такие балы каждую неделю!"
      Но разве скажешь такое вслух? И без того на него косятся знатные вельможи, чьи частые балы он отказывался украшать своими знаменитыми иллюминациями и фейерверками! Ох уж эти забавы большого света! Сколько его драгоценного времени потрачено на них зря! Ближайшим сподвижникам Екатерины II, братьям Орловым, Потемкину, Нарышкину и другим, общим числом до двух десятков, отказать не было возможности, вынужден был выполнять их прихоти!
      Медаль, пожалованная ему императрицей, дающая право входа во дворец, также дорого обошлась ему! Екатерина II постоянно отвлекала Кулибина от работы над важными изобретениями различными мелкими просьбами-приказами. То надо игрушки наследнику престола, а затем и внукам, то починить часы или еще какой-нибудь хитрый механизм, то создать новые удобства для обитателей дворца: осветить темные коридоры, придумать, как открывать и закрывать высокие окна без помощи лестницы, соорудить подъемное кресло на второй этаж для тучнеющей императрицы...
      И на все требовалось время, много времени! Порой на полях своих чертежей он рисовал песочные часы, сокрушаясь о том, сколько времени потрачено напрасно! А сколько его еще осталось? Надо торопиться! Ведь жизнь так коротка!
      Время для Кулибина было всегда дороже денег! Сберегая его, он упорно отказывался извлекать выгоду даже из своих получивших всеобщее признание изобретений. Стоило только наладить массовый выпуск фонарей-отражателей, пользовавшихся одно время огромным спросом, можно было бы вместе с семьей безбедно существовать до конца жизни. Кулибин распорядился по-иному. Решил, что ревербер и без него дальше проживет, опубликовал его чертежи и уступил, причем безвозмездно, заказы другим мастерам.
      И так он поступал всегда: выпускал синицу из рук, пытаясь поймать журавля в небе! Он не задумываясь вкладывал свои деньги во многие изобретения, да почитай, что во все! Покупал на них дорогие инструменты и материалы, платил вольнонаемным работным людям, тратил все свое время на бесконечные опыты! И снова достаток в доме сменялся долгами, которые росли, как снежный ком с горы!
      Он мог жить припеваючи, оставаясь только придворным механиком, украшателем празднеств, развлекателем великих князей. Ему не раз предлагали это. Но подобная жизнь была немыслима для него! Он стремился творить, изобретать что-то новое прежде всего ради блага отечества, общественной пользы! Во имя этого отказался даже от дворянства, не желая менять свой образ жизни в угоду двору.
      - Иные дворяне, - как-то заметил он, - при дворце добровольными шутами стали, чтобы получать богатые подачки, а я мастеровой и не желаю шутом в дворянском платье выступать!
      Да, судьба изобретателя Кулибина и в столице не сложилась счастливо. Любимым делом он мог заниматься лишь урывками, пока сильные мира сего, не считаясь с его талантом и призванием, не отвлекали его по пустякам. Иван Петрович рвался на Волгу, надеясь, что там ему будет дышать вольнее и он сможет целиком посвятить себя главному делу.
      Давнишнюю свою мечту о возвращении в Нижний Новгород для построения пробного водоходного судна Кулибин смог осуществить лишь в 1801 году, после того как новый царь Александр I направил указ Сенату о принятии и рассмотрении "прожектов всякого рода, к государственной пользе служащих". Лишь после этого прошение Кулибина, лежавшее без движения несколько лет, было удовлетворено. Он обязывался вести огромную работу один, на свой страх и риск и собственные средства. Для этого царь распорядился выдать ему пенсию на шесть лет вперед, погасить его старые долги из государственной казны. Накопилось их - ни много ни мало - шесть тысяч рублей. Но этим все и ограничилось.
      - Как видишь, - закончил Яков Васильевич, - снова - в который уже раз! - начинать ему пришлось, по существу, заново. Он надеялся на помощь нижегородских купцов, но ее не последовало. О старых его заслугах перед отечеством уже успели забыть даже в Петербурге. К тому же, как ты уже знаешь, сам того, возможно, не подозревая, он прищемил любимый мозоль купцов-толстосумов и помещиков, наживающихся на бурлаках...
      10
      В этот раз дверь открыл сам Кулибин, невысокий крепкий старик, большеголовый, с правильными чертами лица, белыми, подстриженными в кружок волосами и седой бородой. Однако голубые глаза блестели молодо и ощущение силы исходило от всей его коренастой фигуры, широких плеч, тяжелых, натруженных рук.
      Не говоря ни слова, он шагнул к нам, пожал руку Орлову и вдруг крепко обнял и расцеловал меня.
      - Ты даже не представляешь себе, Александр, - сказал наконец, - какое ты великое дело сделал! После того как в Петербурге водоходное судно не приняли, единственная надежда у меня на нашу путину осталась, дабы убедить маловеров!..
      Мы прошли в дом, и мне снова пришлось слово в слово пересказать подслушанный разговор. После моего рассказа установилось недолгое молчание. Орлов барабанил пальцами по столу. Желудков играл каменными желваками. Оба ждали, что скажет Кулибин.
      - Ну что ж, друзья, - наконец спокойно заявил он, поглаживая бороду, - верно люди говорят, все, что ни делается, - к лучшему! До недавнего времени я, признаться, никак не мог понять, отчего богатые судовщики, как черт от ладана, воротят нос от водоходной машины. Те же Осетров, Бугров, Пухов и Овчинников при встрече со мной низко раскланивались и говорили любезности. Пакостей я ждал только от мелких лавочников. А оказалось все наоборот. Нам же легче с явными супротивниками совладать, чем с тайными! Впрочем, - повернулся он к Желудкову, все от тебя теперь зависит, Сергей Афанасьич. Враги наши решили прибегнуть к прямому разбою. Опасность грозит нам немалая, особенно тебе! В одну минуту можешь снова все потерять! Потому я тебя твоим словом не связываю, волен ты наш договор хоть сию минуту при свидетелях расторгнуть! Подумай еще раз хорошенько!
      Желудков поднялся из-за стола, перед тем как говорить, медленно покачал головой, давая понять, что не изменит своего решения:
      - Нет, Иван Петрович, от слова своего я ни за что не откажусь! Напротив, с еще большим желанием выйду в опасную путину! Князю с купцами меня не запугать, не на того напали! И голыми руками теперь спасибо Саше! - не возьмут! А довести дело до конца то мой прямой долг! Отец мой мечтал водоходную машину на собственную расшиву поставить. За то и убили его! Но я его волю исполню беспременно!
      - Выходит, - уточнил Кулибин, - до конца вместе пойдем?
      - До конца! - подтвердил Желудков.
      - Спасибо, Сергей, - приложил руку к сердцу Кулибин, - иного ответа, признаться, я и по ожидал от тебя!
      ЧАСТЬ V
      1
      Отец и сын Пятериковы явились в Подновье на следующее утро, и все друзья Кулибина оказались в сборе. Шесть человек вместе со мною сели в знакомой горнице у самовара обсудить предстоящую путину. В том, что она должна состояться, сомнений ни у кого не было. Говорили лишь о том, как обезопасить себя от разбойного нападения.
      - Не попросить ли охрану у губернатора? - предложил учитель Орлов.
      - После того, - объяснил Кулибин, - как из Петербурга поступило неодобрение моей машине, он и пальцем не шевельнет, чтобы помочь нам. С военной еще службы привык высшему начальству беспрекословно подчиняться. А мы ведь ныне вызов не только богатым купцам, судовщикам и помещикам бросаем, но и столичным чиновникам. А до того, что они не вникли как следует в мои чертежи и описания, ему и дела нет!
      - Кроме того, - добавил Желудков, - охранные суда вовсе не в губернаторской власти. Столице они подчинены, оттуда ответа три года ждать! Так что полагаться можем лишь на собственные силы.
      - А не попробовать ли с охраной напрямую договориться?
      - Чтобы полторы тыщи верст нас сопровождать, такие деньги заломят, какие нам и не снились!
      - Давайте в другую сторону плыть! - высказался я. - К той же Рыбне или куда поближе. Туда у князя Извольского руки не дотянутся!
      - У Извольского не дотянутся, - сказал Желудков, - купцы могут с другими помещиками договориться. Или сами налетчиков разыщут. Мы и знать не будем, когда и в каком месте нападут! Нет, уж лучше какая-то определенность! К тому же пусть супротивники наши в последний момент узнают, что мы планы переменили! Меньше времени у них останется на то, чтобы принять ответные меры!
      - Что же ты предлагаешь, Сергей Афанасьич? - спросил Пятериков-старший. - Все по-старому оставить?
      - Зачем же? Прибегнуть к хитрости необходимо, только к такой, чтобы не раскусили ее прежде времени. Мы с Иваном Петровичем долго раздумывали, как быть, и вот к чему пришли. Надо сделать вид, что у нас ничего не изменилось, выйти в путь свой и плыть до Макария. Там остановиться, якобы ярмарку осмотреть. А ночью обратно к Нижнему двинуть.
      - Без клади? - уточнил Петр. - Для Петербурга то неубедительным может показаться.
      - Зачем же? Полным трюмом мы еще здесь загрузимся, в Подновье.
      - Каким же?
      - Песком.
      - Балластом?
      - Ну да. Для описания путины, которое мы в столицу пошлем, состав груза значения не имеет.
      - А не лучше ли у Макария чей-то товар взять?
      - Слишком хлопотно. Да и нельзя в нашем положении врагу ниточку давать. Там за каждым шагом нашим следить станут. Сразу догадаются, что мы задумали. Заранее следует ко всему подготовиться. А изменение курса как можно дольше в тайне держать!
      Учитель Орлов вздыбил остатки шевелюры:
      - Здорово, здорово придумали! Только погодите, прибыли вы ведь никакой с Иваном Петровичем не получите от провоза балласта, одни убытки?
      - Тут, Яков Васильич, как говорят, не до жиру, быть бы живу! Чем-то надо жертвовать: или коммерцией, или успехом предприятия!
      - Такая путина, - определил Пятериков-старший, - больше на испытание походит. Так же, как и первое, четыре года назад, обойдется оно в копеечку! А скорее всего еще дороже! Что же, снова на свой счет примете его?
      - Придется! - развел руками Иван Петрович. - Только помогите мне, друзья, убедить Сергея не вкладывать в сию пробу последние сбережения! Он и так мне бесценную помощь оказывает! А все расходы я беру на себя!
      - Мы же компаньоны, Иван Петрович, - стал протестовать Желудков, следственно, и прибыль и убытки пополам!
      - Во сколько сия путина обойдется? - спросил Орлов.
      - Прикинули мы, рублей в триста, не меньше.
      - Тогда, - предложил учитель, - пусть каждый из нас свою долю внесет! У меня тридцать рублей сбережено, без ущерба для себя могу ими пожертвовать. Я ведь холостяк, мне много не надо: была бы бумага, на чем писать, чай да табак!
      - Мы с сыном, - заявил Пятериков, - сто рублей вкладываем!
      - Право же, друзья, - приложил руку к сердцу Кулибин, - совестно мне от вас такие жертвы принимать!
      - Перестань, Иван Петрович, - сказал Пятериков-старший, - мы бы тебе друзьями не были, ежели бы безучастно смотрели, как ты в новые долги входишь! Да и то сказать, стольким я тебе в жизни обязан, что никакими деньгами то не измерить!
      - Так, Алексей Васильич, - поддержал его Желудков, - не посторонние мы все-таки люди! Половину оставшихся расходов я обязательно на себя беру! Иван Петрович от долговой ямы меня однажды избавил, и я не позволю ему попасть туда!
      Как непохож был этот торг на те, которые мне довелось слышать у князя Извольского и на ярмарке! И снова, как когда-то со скоморохом, мне было неловко за то, что у меня за душой нет ни копейки и я не могу присоединиться к друзьям Кулибина, жертвующим последние сбережения на тайную путину, от которой зависит судьба водоходной машины!
      - Мы еще не закончили путину обсуждать! - напомнил Орлов.
      - Верно, - согласился судовщик. - Итак, будем считать ее второй пробой. Только куда более долгой и опасной, чем четыре года назад! Вместо одной версты на виду у всего города нам предстоит преодолеть дважды по восемьдесят и отразить как минимум одно нападение до зубов вооруженных налетчиков!
      - Думаешь, все-таки выследят вас?
      - Непременно! В лучшем случае, не ночью, так утром увидят, что мы с якоря снялись. Пока нагонят нас, мы уже одну или две перемены беспрепятственно пройдем. Где-то на середине пути придется с ними схватиться.
      - Но ведь ночью быстро плыть не сможете!
      - Почему же? На мачте отражательный фонарь установим, Иван Петрович уже приготовил его. С ним светло, как днем, будет, к утру одну перемену и пройдем. А догонят нас вряд ли раньше полудня! Пока обнаружат, что нас нет, князю доложат, догадаются, что не в ту сторону плывем, несколько часов потеряют.
      - И никак нельзя столкновения избежать?
      - Никак, - пожал плечами Желудков. - Пока что верховые быстрее нашей машины движутся!
      - К сожалению, - добавил Кулибин, - совсем от нападения уйти - не в наших силах. На меньшее расстояние плыть смысла нет, в Петербурге такую пробу могут вовсе во внимание не взять, как и первую. А отменить приказ князя его дворовым - сие не в наших силах. Остается одно: дать сдачи противнику. Вообще-то я человек мирный, но другого выхода у нас нет!
      - Отпор врагу, - подхватил судовщик, - только тогда удастся, коли спутаем ему карты. Времени на размышление Извольскому не дадим. Поставим его в неудобное положение еще и тем, что заставим действовать в неудобном месте, на виду, можно сказать, у всех! В разгар ярмарки или к ее разъезду движение от Макарьева до Нижнего весьма оживленным будет. Так что в сложном положении не мы, а враги наши окажутся!
      - Справимся ли? - усомнился Петр. - Налетчиков ведь немало будет!
      - Зато к отпору нашему, - повернулся в его сторону Сергей, - они не будут готовы! На борту расшивы мы, как в крепости, любую осаду выдержим!
      - А вдруг стрелять начнут?
      - Вряд ли. То не в их интересах. Зачем князю шум поднимать и доводить дело до следствия?
      - Извольский уверен, - напомнил я, - что мы сопротивляться не станем. Как только бурлаки "Сарынь на кичку!" услышат, сразу падут ниц на землю!
      - Тут-то мы их и разочаруем!
      - Выходит, - уточнил Орлов, - нам тоже надобно оружие в руки брать?
      - Придется, - подтвердил Желудков. - Иначе не отбиться от них! Только мы свои ружья солью зарядим.
      - А они?
      - Скорее всего - и вовсе холостыми патронами. Чтобы припугнуть.
      - Допустим, - предположил Пятериков-старший, - отобьемся мы в первый раз от налетчиков. А не нападут ли они вдругорядь и уже посерьезнее?
      - Времени у них на это уже не останется, - рассудил Желудков. - Да и не решится Извольский серьезную баталию затевать!
      - Чтобы выполнить задуманное, бурлаки отчаянные потребны!
      - Есть у нас на примете такие. Со дня на день их ждем.
      - До выхода в путину, - заметил Кулибин, - надобно нам еще одно испытание водоходной машины провести. Завтра сюда гость весьма интересный для меня пожалует. В письме он себя путешественником и литератором отрекомендовал, а также покровителем разных искусств и наук. Зовут его Николаем Сергеевичем Всеволожским. Брат его двоюродный Усольскими соляными заводами владеет. В лучшем виде показать гостю водоходную машину надобно. Бурлаков для того в городе подрядить придется. И чтобы внимания к тому не привлекать, хочу я Александра о том попросить.
      2
      У пристани, рядом с которой происходила бурлацкая ряда, я замедлил шаг. Изображая довольного собой, бывалого судовщика, я лихо сдвинул набекрень высокую мурашкинскую шапку, потуже затянул кушак на алой рубахе-косоворотке. По этому праздничному наряду, одолженному мне Желудковым, бурлаки должны безошибочно определить во мне подрядчика.
      Гомон от слившихся воедино сотен громких голосов я услышал еще издали. Бурлацкая ряда была похожа на тесто в квашне, которое поднималось и выпирало то в одном, то в другом месте. Чтобы попасть в самую гущу ее, требовалась немалая сила, а главное - сноровка. И того и другого в шестнадцать лет мне было не занимать! И все-таки вначале меня, как щепку на гребне волны, помимо моей воли повлекло куда-то в сторону, пока я не понял, что пробиться сквозь густую толпу можно только в одном случае: пустив в ход кулаки и локти.
      Бурлацкие ватаги собирались в кружки, и было их так много, что стояли и сидели люди вплотную друг к другу. То тут, то там бурлаки показывали свою силу. Один поигрывал двухпудовой гирей, другой отрывал зубами от земли пятипудовый мешок с песком, третий стоял на руках. Однако большинство бурлаков, уверенных в себе, спокойно занимались своими делами - закусывали прямо на траве или просто обсуждали что-то между собой.
      Подрядчики, в таких же нарядах, как и на мне, прогуливались вдоль живых рядов, приглядывались к разным артелям, щупали мускулы и, наконец, вступали в переговоры. Сцены эти живо напоминали мне продажу крепостных на Макарьевской ярмарке, с той лишь разницей, что здесь бурлаки торговались сами и отдавали себя в полную волю хозяев лишь на время путины.
      Надеясь высмотреть самую лучшую артель, я несколько раз прошелся вдоль рядов, но так и не смог отдать предпочтение кому-то. Тогда я решился положиться на судьбу и заговорил с "дядькой" ближайшего кружка, тем более что составляли его рослые и крепкие, как на подбор, бурлаки.
      - Эй, любезный, - начал я, как научил меня Желудков, - не хотите ли подрядиться до Саратова и обратно?
      Староста живо обернулся ко мне, и морщины на его тусклом лице сразу разгладились.
      - Хотим, как не хотеть, для того и вышли рядиться! По чем дашь?
      - Как обычно, по десяти рублей.
      - А мы бы запросили пятнадцать! Харчи ныне вздорожали, да и оброк барин завысил. Верно, ребята?
      - Знамо дело! - откликнулись из кружка.
      - Так вы не вольные, а крепостные! - сразу же разочаровался я и повернулся, собираясь отправиться на поиски другой артели. Однако староста цепко ухватил меня за локоть.
      - Оброчные мы, верно! Но ты вглядись, какие молодцы у меня! Богатыри! В лямке третий год вместе ходим! Миром друг за друга отвечаем!
      Слова старосты не то чтобы убедили меня, однако посеяли сомнение. В самом деле, почему я с порога отвергаю эту артель? Только потому, что составляют ее крепостные? Но ведь и сам я еще совсем недавно находился в таком же положении. И артель наша, хотя и без привычки к лямке, мало в чем уступала вольным бурлакам! От работы мы не бежали, старались вовсю. А то, что барин и купец на нас наживались, - дело другое!
      А тут к тому же и артель опытная!
      - Ладно, - согласился я. - Будем рядиться дальше. Чьи вы?
      - Помещика Собакина с Ветлуги. Сам-то больно молод что-то! Впервые выходишь в путину?
      - Был однажды, - уклончиво ответил я. - Зато кормщик у меня опытный.
      - Для нас все едино. Не передовщик нам голова, а ты. По скольку человек на тыщу пудов выходит?
      - По четыре.
      - Годится. А глубока ли расшива осадкой?
      - Как обычно, - ответил я, чтобы не ошибиться.
      - А много ли клади берешь?
      - Аккурат на двадцать человек, - слукавил я.
      - Ну что, ребята, - подмигнул староста своим, - возьмемся помочь новичку?
      - Обычаи-то хоть знаешь наши, бурлацкие? - вышел вперед самый рослый из артели. - Насчет задатка и уговора точного?
      - Коли сговоримся, будет вам и то и другое.
      - Тогда, "дядька", рядись дальше.
      Сошлись на двенадцати рублях с полтиной. Ради успешного окончания ряды, староста со всего размаха ударил одетой в рукавицу рукой по моей ладони. Бурлаки сразу же заткнули за тульи войлочных шапок деревянные ложки - знак того, что они уже заняты.
      - Задатку, - назначил староста, - нам бы по семи гривен на человека.
      - Вначале - паспорта.
      Староста достал из котомки пачку завернутых в холстину бумаг и протянул мне.
      - Игнат Фомин кто будет? - вытянул я наугад одну из бумаг.
      - Здесь я, - откликнулся самый рослый бурлак, спрашивавший о задатке. - Да ты, хозяин, не сомневайся, все в точности. Двадцать нас двадцать паспортов!
      Дальше я спрашивать не стал, выдал старосте двадцать рублей задатка и еще три - на харчишки. Идти с артелью в кабак я отказался, сославшись на неотложные дела. Договорились встретиться завтра в восемь часов утра на пристани в Подновье.
      3
      В те времена я еще мало знал людей и такого, как Николай Сергеевич Всеволожский, видел впервые. Так же как и князь Извольский, он происходил из очень богатой и знатной семьи, но, в отличие от лысковского помещика, меньше всего заботился о приумножении своих доходов.
      Он получил блестящее образование и мог бы занимать самые высокие государственные посты, но и это нисколько не привлекало его. По его же собственным словам, он стремился жить вольно, как птица, и "петь так же свободно, порой ради собственного удовольствия, а иногда услаждая слух оказавшегося рядом поселянина".
      Даже внешним видом он напоминал редкую заморскую птицу, случайно залетевшую в наши края. Ему давно уже перевалило за тридцать, но выглядел он гораздо моложе своих лет. Он был щегольски, по последней моде одет, тщательно завит и напомажен. Узкие панталоны со штрипками, лакированные башмаки, фрак с фалдами на манер ласточкиного хвоста, мягкий воротник сорочки, пышный галстук - все это я впервые увидел на нем. Но особенно удивили его изысканные манеры и витиеватый слог. Лишь много позже я понял, что Всеволожский был не просто щеголем и петиметром*, но истинным сыном екатерининского времени, вкусившим французского просветительства, но так и не сумевшим привить его на русскую почву.
      _______________
      * П е т и м е т р (франц.) - щеголь, франт, ходячий тип русской сатирической литературы XVIII столетия.
      Однако, вопреки заверениям, что он предпочитает витать в облаках, Николай Сергеевич не был лишен и практической хватки. За обедом он распространялся не только о высоких материях, но и высказал немало трезвых суждений о земных делах.
      - "Письма Русского путешественника", составленные Карамзиным, читали? - отвечал Всеволожский вопросом на вопрос о цели его путешествия. - Вот и я из той же новой породы людей, что и автор. С юности взял за правило: ни с какими практическими делами - будь то коммерция или мануфактура - не связываться. Я лишь сторонний наблюдатель, сочувствователь, совздыхатель! Хочу возделывать свой небольшой участок на ниве просвещения. Писать о том, что дорого моему сердцу, распространять новые передовые идеи. Вот и вам, Иван Петрович, я постараюсь помочь по-своему. Я уже немного наслышан о вашей полезной отечеству деятельности в Петербурге. Но хотелось бы узнать о ней, а также о других событиях вашей жизни подробнее и, так сказать, из первых уст. Тогда бы я смог составить подробную вашу биографию и поместить ее в одном из видных столичных журналов. Тем самым я бы привлек внимание правительства к последнему вашему изобретению, и дело, возможно, сдвинулось бы с мертвой точки...
      - Но стоит ли тратить, - стал отнекиваться Кулибин, - ваше драгоценное время...
      - Ради машины! - подчеркнул гость.
      - Ну разве что только ради машины.
      - Для начала, - предложил Всеволожский, - я сам могу поведать вам одну любопытную историю. Знаете ли вы, Иван Петрович, что с помощью вашего фонаря-отражателя нашим соотечественникам удалось подружиться с племенем воинственных американских индейцев?
      - Не довелось еще слышать. Расскажите, сделайте одолжение.
      - Известный русский купец и путешественник, - тут же начал гость, Григорий Шелехов открыл у северных берегов Америки небольшой остров Каяк. Однако местные жители, опасаясь подвоха, не разрешили высадиться на берег всей команде. Тогда Шелехов с шестью матросами поплыл к ним на лодке. Он узнал на берегу, что индейцы поклоняются солнцу, и решил сыграть на этом. Остался один на острове, матросов отослал на корабль и велел в сумерках, по его знаку, зажечь на мачте кулибинский ревербер. С наступлением темноты островитяне собрались на берегу, и Шелехов обратился к ним с предложением дружбы. При этом он воздел руки к небу, как бы призывая в свидетели всемогущее солнце, которому, как он заранее узнал, поклонялись индейцы. Те попадали ниц и тут же приняли предложение Посланников Солнца.
      - Кроме того, - обмолвился Всеволожский спустя некоторое время после того, как Кулибин прочитал несколько уже известных мне записей из своей тетради, - мой двоюродный брат, владелец Усольских соляных заводов, предлагает вам сотрудничать с ним.
      - Охотно, - откликнулся Кулибин, - но чем же я могу быть ему полезным?
      - Видите ли, - стал объяснять гость, - брат желает усовершенствовать машину, которая выкачивает соляной раствор из земли. Я видел ее, когда гостил у него. Состоит она из вертикального вала с водилами, к которым припрягаются лошади. Они ходят по кругу и вращают вал, а от него приводятся в действие насосы. Впрочем, вот чертежи, вы разберетесь в них лучше моего...
      Кулибин взял чертежи и углубился в них, забыв про горячие щи.
      - Откуда, - сразу же поинтересовался он, - в Усолье стала известна цевочная передача?
      - Я не знаю, - развел руками Всеволожский, - что это такое, но могу предположить, что скорее всего применил ее бывший профессор математики в Лионском коллеже Жан-Батист Пуадебард, бежавший от французской революции и ставший у брата механиком.
      - Почему же, - удивился Кулибин, - имея такого умелого и знающего помощника, ваш брат обращается ко мне?
      - Сменив передачу, - пояснил Всеволожский, - француз лишь ненамного увеличил добычу рассола и более ничего путного придумать не мог. А брат во много раз расширяет производство. Ему необходимы не полумеры, а настоящий переворот в технике. А я был наслышан о ваших замечательных изобретениях еще в Петербурге и подсказал ему, что совершить такое чудо сможете только вы...
      - Хорошо, - согласился Иван Петрович, - попробую помочь вашему брату. Кажется, я уже знаю, что надо сделать!
      - Что же?
      - Лошади не должны ходить по кругу! Так они быстро устают и замедляют ход. Только прямо! Тогда ни одно их усилие не пропадет напрасно! Я уже думал о том, когда проектировал коноводные суда.
      - Коноводки? - загорелись глаза у гостя. - Брат как раз просил узнать, не занимались ли вы ими?
      - Увлекся как-то давно, да быстро остыл. Использовать силу текущей воды куда выгоднее и дешевле! Она ведь даровая, особливых затрат не требует! Кстати, почему бы вашему брату не воспользоваться моими водоходными машинами?
      - Увы! - развел руками Всеволожский. - Соль он перевозит в бархотах*, в трюм каждого судна засыпает по 25 тысяч пудов и больше. А ваше водоходное судно сколько клади возьмет?
      _______________
      * Б а р х о т ы - речные суда для перевозки соли, которая засыпалась непосредственно в трюмы.
      - Двенадцать тысяч пудов.
      - Вот видите! Меньше половины! А мой брат, в отличие от меня, коммерсант, убыточиться он не станет! Впрочем, чем черт не шутит, составьте мне подробные чертежи, я ему перешлю...
      4
      После обеда Кулибин повел гостя смотреть водоходную машину, позвал и меня.
      Вблизи два огромных колеса по бортам расшивы сильно отличались от мельничных. Их обода и спицы были сделаны из легких еловых реек. Все восемь лопастей были также сильно облегчены и состояли из обтянутых просмоленной парусиной деревянных рам. Но самое главное, эти "крылья" были подвижными и крепились к ободам на подвижных шарнирах. При вхождении в воду они принимали на себя всю силу течения, при выходе из нее складывались по ободу, чтобы не препятствовать вращению колеса.
      - Такое устройство, - пояснил изобретатель, - позволяет с наибольшей выгодой использовать даровую энергию воды и не терять значительную ее часть при трении.
      - Говорят, все гениальное просто, - отозвался Всеволожский, - но признайтесь, Иван Петрович, сколько времени потребовала от вас сия простота?
      - Свыше четверти века назад стал я заниматься водоходными колесами. Однако было бы справедливо приплюсовать сюда и те годы, которые я потратил на изучение действия водных и ветряных мельничных колес, приводов от них к жерновам, пилам и сверлам, проектировал водные мельницы без плотин, совершенствовал маховое колесо на столичной Александровской ткацкой фабрике.
      - Всего, стало быть, лет тридцать получится?
      - Пожалуй, даже больше. Здесь потребовалось знание законов всей механики, в том числе и часовой! Правильнее будет сказать...
      - Вся жизнь? - закончил Всеволожский.
      Кулибин полушутя-полусерьезно развел руками, как бы соглашаясь с таким определением, и продолжал объяснять устройство водоходной машины:
      - Размеры колес также взяты не произвольно, а согласно точному расчету. В их "крылья" мне требовалось запрячь силу, вчетверо большую той, с которой судно сопротивляется течению. На сей расшиве с грузом двенадцать тысяч пудов она равна сорока пудам.
      - Выходит, - прикинул гость, - каждое колесо берет от течения почти полторы лошадиные силы?
      - Совершенно верно! - обрадовался Кулибин, что его верно поняли. - Но заметьте, Николай Сергеевич, и ты, Саша, это только начало! Важно не потерять собранные колесами две с половиной лошадиные силы при передаче ее на барабаны якорных канатов.
      Иван Петрович достал из глубокого кармана кафтана сложенный вдвое лист бумаги, развернул его.
      - Взгляните на старые чертежи. На первом нижегородском пробном судне я поставил вначале шесть колес, а затем сократил их число до четырех. Тогда каждое колесо располагалось на отдельном валу. Привод к главному валу с барабанами был весьма сложный, состоял из дополнительных валов, железных крюков и болтов, а также толстых канатов. Тогда, в 1804 году, продолжал Кулибин, - водоходная машина казалась мне верхом совершенства и пределом моих возможностей, но очень скоро я разочаровался в ней. Потребовалось еще четыре года напряженных поисков, прежде чем получилось то, что вы сейчас увидите.
      Мы поднялись на борт расшивы, и перед нашими глазами предстали всего лишь два вала, сцепленных между собой зубьями шестерен. На одном располагались водоходные колеса, на другом - барабаны якорных канатов.
      - Как говорили древние, - воскликнул Всеволожский, - умри, лучше не придумаешь!
      - Мне, - засмеялся Кулибин, - нынче тоже так кажется! Но через какое-то время, возможно, появится что-то новое... А пока обратите внимание еще вот на что. Когда я убрал все лишнее в приводе, потери от трения резко сократились, но все-таки оставались еще весьма значительными. А свели их до минимума особливые кривошипы качения*. Я изобрел их, когда вспомнил, как перевозили посуху на деревянных катках огромную глыбу мрамора для памятника Петру I. После того как я поставил валы в гнезда со своими кривошипами, скорость хода удалось увеличить в полтора раза, подъем клади - на треть.
      _______________
      * К р и в о ш и п ы к а ч е н и я - прообраз современных подшипников.
      - Каким образом?
      - Раньше из сорокапудовой силы, добытой из воды колесами, на вал с навоями* доходило лишь две трети ее. Остальную - "съедало" трение. Ныне потери от него составляют меньше двух пудов.
      _______________
      * Н а в о и - якорные барабаны.
      Далее изобретатель показал нам, как с помощью особого ворота, установленного в носовой части судна, и системы блоков, шкивов и гирь-противовесов всего лишь два человека могут поднимать и опускать вал с колесами, что особенно важно при прохождении мелей.
      - Как видите, - закончил Кулибин, - теперь машина весьма проста и удобна в обращении. Парусному ходу не мешает, а управляется с парусом у нас половина бурлаков против обычного, тут я тоже придумал кое-какие рычаги...
      5
      Артель, как мы и договаривались, дожидалась меня у пристани в Подновье. Да только вовсе не та, с которой я вчера рядился. Лишь староста был вчерашний да еще два-три бурлака, а остальные - все другие! Вместо рослых и крепких парней робко переминались с ноги на ногу невзрачные да к тому же еще худо одетые людишки.
      "На ряде выставим одних, - всплыли из глубин памяти слова князя, - а в путину отправим других!" Я ведь знал о таком плутовстве, и все равно попался в нехитрую западню! Ладно бы сам выступал в роли судохозяина, а то ведь подвел доверившихся мне друзей! Деньги на путину они собирали с великим трудом, а я целое состояние - семнадцать рублей - подарил мошенникам!
      Я схватил старосту за отвороты поддевки так, что затрещало добротное сукно, посыпались пуговицы:
      - Возвращай задаток! - потребовал я. - Иначе живо на съезжую* сведу!
      _______________
      * С ъ е з ж а я - полицейский участок.
      - Не пойму, за что лаешься, хозяин? - округлил тот глаза и заморгал белесыми ресничками.
      - Ах, не поймешь? Разве такая артель была вчера с тобой?
      - Зря обижаешь, хозяин! Артель как артель, других ничуть не хуже! А коли сумлеваешься в чем, по паспортам проверь!
      Чуя подвох, я достал пачку паспортов, взял верхний, прочитал знакомую фамилию:
      - Фомин Игнат!
      - Здесь я!
      Вперед вышел черный, как грач, мужичок с ноготок, в лаптях и продранном во многих местах армяке, с тощей котомкой за спиной, поклонился в пояс.
      - Разве ты Фомин?
      - Я и есть.
      - Как же так? Вчера ведь совсем другой был!
      Я снова раскрыл паспорт, прочел вслух:
      - "Росту невеликого, сложением хил, волосом черен, лицом смугл, борода редкая".
      Выходило, истинный Фомин - мужичок с ноготок. А вчерашний - просто самозванец! Непременно надо было сравнить еще на ряде приметы!
      - Ну, - повернулся я к старосте, - сознаешься в обмане?
      - А никакого обмана и не было, - не моргнув глазом, соврал тот. Прикстилось вам, сударь, невесть что...
      - Ах так, показалось?
      Не помня себя, я схватил Игната и поднял в воздух:
      - Отвечай по совести, не то душу вытрясу, был ли ты вон с тем разбойником, - я показал на старосту, - вчера на ряде?
      - Отпусти, задушишь! - захрипел мужичок.
      - Не отпущу, пока не скажешь!
      - Ну, не ходил я на ряду, - испуганно косясь на старосту, плаксивым голосом запричитал Игнат. - Кто меня такого-то в бурлаки возьмет? Разве только обманом...
      И сразу злость прошла. Я отпустил на землю тщедушного Игната и уже спокойно спросил его:
      - Зачем же согласился на такое?
      - Да рази ж я сам? Понудили.
      - Кто?
      - А приказчик наш. Много, баял, все одно не напашешь и не накосишь, впрягайся-ка лучше в лямку!
      Я чуть было громко не рассмеялся, представив себе тщедушного Игната в бурлацкой лямке.
      - А не лучше ли тебе щепетильным* товаром на ярмарке торговать?
      _______________
      * Щ е п е т и л ь н ы й т о в а р - галантерея.
      - Я бы за милую душу, - забормотал он, - дак у нас за лоток крепко держатся! Отец сыну передает. А в бурлаки как в рекруты набирают. Вот и мне выпало...
      Все то же самое, что и у князя Извольского!..
      - Придется все же, - повернулся я к старосте, - вас к становому* свести!
      _______________
      * С т а н о в о й п р и с т а в - полицейский чин.
      - Напрасные хлопоты! - ухмыльнулся тот. - Себе дороже обойдется!
      - Думаешь?
      - Игнат-то только тебе покаялся, а приставу такого в жисть не скажет! Иначе приказчик его запорет! Верно, Игнашка?
      - Дак я же себе не враг! - подтвердил Фомин.
      - Положим, ты прав, - заметил я старосте, - и пристав не станет против вас дело заводить. Тогда я вас просто-напросто прогоню и найму других бурлаков.
      - Воля твоя, сударь, а только опять же не советую! Задатка-то мы тебе не вернем! Вручил ты его нам по доброй воле, мы тебе не навязывались, сам нас нашел. А коли отказаться изволишь, мы полное право имеем неустойку с тебя взять!
      - Какую еще неустойку? - удивился я.
      - Обыкновенную! Мы ведь двое суток напрасно потеряем, ежели прогонишь нас. Как раз по целковому на человека и выйдет!
      - Считай, что отступное я вам уже заплатил!
      - Эх, хозяин, молод ты еще, наших обычаев на знаешь! Задаток твой у других людей остался, то им плата за работу.
      - За мошенничество, хочешь сказать? Что ж, придется, верно, с барином вашим разбираться! У него требовать возмещение убытков.
      - Зря надеешься! - снова осклабился староста. - Барин-то и не снизойдет до тебя! А ежели и снизойдет, то скажет, что его дело сторона, знать ни о чем не знает! Такие случаи уже бывали. Только время потеряешь. Да и напрасно ты на нашу артель так взъелся! Ребята мои хоть на вид и неказистые, зато с детства привычны к тяжелому труду. Так что, возможно, тебе с нами еще и повезло!
      Я махнул рукой и повел артель к своим. Иного выхода у меня не было...
      Разумеется, Кулибин и Желудков были сильно огорчены моей неудачей с наймом бурлаков, однако упрекать меня не стали, напротив, постарались ободрить.
      - Не ошибается лишь тот, - утешал меня Иван Петрович, - кто не трудится! С каждым такое могло приключиться! А впредь всем нам наука!
      - В опасную путину, - рассудил Желудков, - брать твоих "гвардейцев", разумеется, нельзя. А задаток пусть хотя бы частично на пробе отработают! Авось вскоре Ерофеич со своими пожалует!
      Увидев кулибинскую расшиву и узнав, что ни в какой Саратов мы не поплывем, а станем испытывать водоходную машину, бурлаки немало смутились.
      - Что же ты раньше не сообщил нам про водоходную машину, - укорил меня староста, - я бы тогда сам не стал с тобой рядиться. Наслышаны мы о том, что механик для бурлаков старается, и зла ему вовсе не хотим!
      Пятипудовые мешки с песком бурлаки таскали в трюм на совесть. Иные сгибались в три погибели под их тяжестью, но не отступали. Особенно трудно приходилось Игнату. Со стороны казалось, что груз явно ему не под силу и вот-вот раздавит его. Однажды я даже бросился ему на помощь, когда его накренило на шатком трапе и он чуть было не свалился в воду вместе с мешком.
      - Не беспокойся, хозяин, - улыбнулся Игнат, устраивая мешок поудобнее, - я и к таким тягостям привычен. Сдюжу!
      Староста тоже трудился наравне со всеми, и мне показалось, что его прежде тусклое и морщинистое лицо просветлело и разгладилось. Я был рад увидеть, что совесть еще не окончательно погибла в нем.
      Пока бурлаки грузили балласт, я тоже не терял времени даром. Взял кисти и краски, спустился в люльке за борт, чтобы расписать расшиву так, как уговорились накануне. На ее "скулах" я изобразил все ту же аллегорию: Георгия Победоносца, пронзающего копьем страшного змея. Всаднику на сей раз я придал некоторое сходство с Сергеем Желудковым, но это уже по своему желанию. И вывел большими печатными буквами название расшивы. Решено было назвать ее Прасковья Матвеевна, в честь матери Сергея, которая самоотверженно помогала сыну подготовиться к этой путине.
      Погрузку закончили поздно вечером, а испытание назначили на следующее утро, 24 июля. Однако проба оказалась не совсем удачной, в основном по вине неумелых бурлаков. При всем желании завозить якоря оказалось им явно не под силу. Здесь требовалась не только недюжинная сила, но и сноровка и умение. А наши бурлаки не обладали ни тем, ни другим. Они с трудом втащили восьмипудовый якорь в лодку, гребли неумело, с оглядкой на железную громадину. Опасаясь опускать якорь в воду на руках, они переваливали его через борт, рискуя опрокинуть лодку. Вместо четверти часа затрачивали на завоз втрое больше времени, что намного замедляло ход судна.
      Уже при третьем завозе горе-бурлаки лодку все-таки перевернули. Общими усилиями неумелых пловцов вытащили на берег, однако повторять опыты не рискнули. Бурлакам выдали еще по полтине и отпустили с миром.
      - Завтра же, - пообещал Всеволожскому Кулибин, - мы наймем умелых людей и проведем испытание по-настоящему.
      - Ради меня не стоит беспокоиться, - заверял Николай Сергеевич, - я восхищен вашей замечательной машиной! На месте волжских купцов я бы непременно воспользовался ею!
      - Так воспользуйтесь - на своем! - предложил Кулибин.
      - Не могу! - развел руками Всеволожский. - Вы же знаете мое правило не связываться ни с какими практическими делами! Однако о вашей машине я обязательно напишу, а чертежи отошлю брату!
      - Вы уж постарайтесь, Николай Сергеевич! - простодушно попросил Кулибин. - Сами видите, машина больно хороша! За нее похлопочите, не за меня!
      Вечером я помогал Кулибину снимать копии с чертежей водоходной машины. Тут же решили, что рано утром Желудков сам отправится подряжать бурлаков для испытания. Однако идти ему никуда не понадобилось. Около полуночи раздался осторожный стук в окно. Я кинулся открывать дверь и через минуту уже обнимался со своими знакомыми по путине. Ерофеич сдержал свое слово. Он явился к нам вместе со своей артелью. Степан и Федор тоже были с ним...
      6
      Бурлаков напоили чаем и отправили спать на сеновал. Мы с Желудковым проводили их туда. Сергей поинтересовался, как им удалось уйти от судохозяина.
      - Не было бы счастья, - стал рассказывать Ерофеич, - да несчастье помогло. Сразу же за Городцом, через две перемены* от Нижнего, сели мы на мель. Кормщик понадеялся на свою память, не выслал вперед лодку, чтобы проверить фарватер, а память его подвела. От хозяина он тут же за то зуботычину получил, а нас доставили на расшиву...
      _______________
      * П е р е м е н а - место ночлега бурлаков после дневного перехода.
      Бурлаки сразу же увидели, что своими силами из песчаного плена им не вырваться, и стали требовать, чтобы Осетров послал лодку за буксиром. Однако тот наотрез отказался выполнить справедливое требование.
      - Баржа, - заявил он, - больших денег стоит. Будем стараться, ребятушки, своими силами с места стронуться.
      Вначале бурлаки сели на весла и дружно налегли на них. Весла цеплялись за дно, песок замутил воду, однако расшива даже не шелохнулась. Попробовали столкнуть судно с мели шестами - тоже ничего не вышло. Снова съехали на берег, впряглись в лямки, поднатужились, однако не смогли продвинуться вперед ни на шаг.
      - Выгружай товар на берег! - потребовал Осетров. - Авось порожнюю расшиву скорее снимем с мели!
      На сей раз бурлаки наотрез отказались подчиниться.
      - Несуразное требуешь, хозяин! - ответил от имени всех Ерофеич. Неделю мы напрасно потеряем, ежели станем снимать кладь. Нам то негоже, сам же обещал простоев не допускать!
      - А ты мне не указывай, что мне делать! - взъярился Осетров. - Я хозяин! И то, что скажу, выполнять станете!
      - Плати тогда за перегрузку, как положено!
      - Заплачу, как в ряде записано, по двадцать копеек!
      - Обманная твоя ряда! - закричали бурлаки.
      - Погодите, ребята! - успокоил их Ерофеич. - Давай рассудим, Данило Матвеич, по совести. Ежели бы пробоину твое судно получило, тогда еще ладно, мы бы все возможное сделали бы, чтобы спасти судно, сами бы товар предложили перенести на берег! Но ведь расшива-то целехонька! И не по нашей вине в мель ее убило! Всего в десятку буксир тебе обойдется! А мы лишнюю работу делать не станем, так и знай! Больше времени на споры потеряем!
      - В таком разе, - припугнул Осетров, - убирайтесь на все четыре стороны! Вообще ни копейки не заплачу! В Городце других бурлаков найму, попокладистей! А ваши паспорта при себе оставлю! В ноги еще мои упадете, чтобы вернуть их!
      - Не на таковских напал, не испугаешь! - усмехнулся Ерофеич. - Добром не отдашь паспорта и деньги, что заработали, силой свое возьмем! Я ведь в свое время Измаил вместе с Суворовым брал, куда твоей расшивке до той неприступной крепости!
      Рядом с Ерофеичем встали Подкова, Кудряш, Соленый и другие вольные бурлаки.
      Осетров оглянулся, ища поддержки у своих. Кормщик и два водолива угрюмо молчали и прятали глаза. Сила была явно не на их стороне. Правда, в руках у кормщика находилось ружье, но руки его дрожали. По решительным лицам бурлаков было видно, что они на все готовы и перед вскинутыми стволами не остановятся.
      - Ладно, ребята, - мгновенно оценив обстановку, пошел на попятную Осетров, - позубатились - и будет! До утра передохните, погодим немного с перегрузкой, авось бог смилостивится и вода прибудет!
      - А коли нет?
      - Со свежими силами приступим к перегрузке!
      - Нет, хозяин, - отрезал Ерофеич, - на сей раз не уступим! Ищи дураков! А нам расчет подай, уходим от тебя!
      - Рассчитай их, - кивнул Осетров старшему водоливу, понимая, что бурлаков уломать не удастся, - да по полтине удержи с каждого за то, что по их вине нам здесь задержаться придется!
      Спорить вольные не стали, отправились собирать немудрящие свои пожитки. Уже садясь в лодку, услышали, как Осетров приказал старосте:
      - Плыви в Городец, найми бурлаков подешевле да баржу прихвати, чтобы сняла нас с мели. Только более красненькой за нее не давай!
      - Ну и хитер бобер! - усмехнулся Кудряш. - На буксир все-таки с нас деньгами разжился!
      - Пусть его! - махнул рукой Ерофеич. - Все одно, ворованные деньги счастья не приносят! А воля нам нынче куда дороже полтины!
      Федор и Степан сразу смекнули, что могут воспользоваться благоприятным моментом и уйти с артелью Ерофеича. Староста, увидев, что они вместе с вольными бурлаками садятся в лодку, стал грозить им страшными карами, но те лишь смеялись в ответ, чувствуя поддержку вольных бурлаков. Отбивать силой двух своих подопечных староста не решился. А Осетров сделал вид, будто это его не касается...
      В Городце бурлаки купили большую лодку и приплыли на ней к нам в Подновье. Егор Пантелеев сошел на берег в Нижнем Новгороде, чтобы повидаться с родителями и невестой. В Подновье он обещал явиться рано поутру...
      7
      Ночью Желудков склонил Кулибина воспользоваться новым поворотом событий. Испытать водоходную машину с артелью Ерофеича можно было и в самом начале путины. Плыть не сразу в Макарьев, а вначале - в Нижний Новгород. Тогда первые семь верст пути пришлось бы преодолевать против течения. Они бы и стали пробными.
      В главном губернском городе Сергей предполагал закупить припасы в дорогу, а также большие порожние бочки на случай непредвиденной заранее посадки на мель. Последние дни стояла сильная жара, и Волга сильно обмельчала. Из рассказа Ерофеича наш судовщик тоже сделал свои выводы. Используя порожние бочки как поплавки, уменьшив с их помощью осадку судна, легче было бы проходить мели.
      Но главная цель остановки в Нижнем состояла в другом. Нам необходимо было сделать отметку о начале путины для будущего отчета в Петербург и заверить ее в городской ратуше*, а также во всеуслышание объявить, что мы плывем к устью Камы, и тем самым усыпить на время бдительность неприятеля, которому, разумеется, тут же все станет известно.
      _______________
      * Р а т у ш а - городская управа.
      Бурлаки встретили сообщение Желудкова о незамедлительном выходе в плавание с радостью. Егор Пантелеев, как и обещал, прибыл в Подновье рано поутру и, по предложению Желудкова, стал старшим водоливом, ответственным за все судовое имущество.
      - А я-то опасался, - подмигнул он мне, - что у вас еще не все готово к путине. Хуже, говорят, ничего нет, как ждать и догонять!
      - Передохнуть, - пошутил я, - порой тоже не мешает.
      - Мы не баре, - вмешался Кудряш, - чтобы прохлаждаться! Да и Степану надобно помочь поскорее встретиться с суженой!
      По обычаю, присели перед дальней дорогой.
      - Постойте, ребята, - вспомнил Желудков, - мы же с вами о плате не условились!
      - Обижаешь, хозяин! - откликнулся Ерофеич. - Мы, чай, не за долгим рублем к тебе поспешали! Харчи нам закупишь сам, а после путины сочтемся! Сверх положенного небось не запросим! Знаем уже, что не товар, а песок в трюмах везете! И не будем более о том толковать!
      Еще немного посидели молча.
      - Пора, друзья, - поднялся первым Кулибин. - До Нижнего мы с Николаем Сергеичем попутчиками вам будем, а там расстанемся. Но вы уж, ребята, не подведите меня, покажите гостю все, на что водоходная машина способна!
      - Не сомневайся, Иван Петрович, - заверили сразу несколько голосов, постараемся, как для себя!
      На сей раз бурлаки нисколько не задержали хода судна. Первая смена бережно приняла якорь в лодку, быстро завезла его против движения на всю стодвадцатисаженную длину каната, без всплеска опустила в воду. Тем временем другая смена выбрала становой якорь, привела вал с колесами в рабочее положение.
      Колеса медленно, как бы нехотя, сделали первый оборот, а затем стали вращаться все быстрее и быстрее. Выходя из воды, их лопасти складывались по ободу, и на какой-то миг мне показалось, что два гигантских обруча сами катятся по воде. А через минуту я уже воочию смог убедиться в том, что вращались они отнюдь не праздно. Я взглянул на берег и увидел, что вековой дуб, напротив которого раньше стояла на якоре расшива, остался далеко позади. Вместе с колесами вращался вал, на который они были насажены, и через шестерни, сцепленные зубьями, это движение передавалось на вал с большими конусными барабанами, на один из которых наматывался якорный канат! А за кормой отчетливо виднелся пенный широкий след!
      Теперь уже никаких сомнений не оставалось! Своими глазами я увидел чудо, о котором впервые услышал от матушки шесть лет назад! Расшива двигалась против течения без весел, паруса и бурлацкой тяги, одной лишь силой речного стремления, которую искусный механик Кулибин сумел впрячь в свои необычные колеса, лишь издали отдаленно напоминающие мельничные.
      И несмотря на то, что я уже твердо знал, что так и должно быть, я незаметно ущипнул себя за руку, желая удостовериться, что вижу все это наяву, а не во сне! Я почувствовал боль и только тогда по-настоящему ощутил, что Ивану Петровичу удалось сотворить чудо: соединить в одно целое такие разные вещи, как расшива и мельница! Причем его колесам вовсе не нужна была плотина и падающая сверху вода, они улавливали водную струю, подобно тому как флюгер улавливает малейшее дуновение ветра. Чудом было и то, что запряженная в колеса сила речного течения могла не только молоть зерно, перетирать бревна на доски, сверлить ружейные стволы, но и двигать огромную баржу с грузом против течения!
      Подобные же чувства восторга и удивления испытывали, кажется, все находившиеся на борту расшивы и в лодке, завозившей вперед уже другой, подпускной якорь. В едином порыве мы прокричали "ура!" замечательному изобретателю, подбросили в воздух в его честь бурлацкие войлочные шапочки!..
      - Не зря, братцы, - радовался Кудряш, - торопились мы в Подновье! Хоть однажды в жизни в свое удовольствие побурлачим!
      - Теперь, ребята, за нас и вода станет трудиться, так же как раньше ветер! То нам уже двойное облегчение!
      - Да не вдвое, а во много раз облегчится наш труд! Ветер попутный не часто ведь случается, а течение - всегда!
      - Ай да Иван Петрович! Настоящий кудесник! Удружил так удружил!
      - С водоходными колесами, братцы, кончится наша каторжная жизнь! В путину как на праздник станем ходить!
      Всеволожский тоже внимательно наблюдал за ходом судна, радовался вместе со всеми, однако проявлял свои чувства не так бурно, как другие. Он внимательно приглядывался к работе каждого узла, старался ничего не упустить из вида. Особенно заинтересовало его устройство конусных барабанов, на которые наматывался якорный канат. Он подробно расспрашивал Ивана Петровича об устройстве особых зажимных устройств - "собачек", которые укладывали канат на конус, заставляли его ложиться плотно, виток к витку, препятствовали образованию узлов.
      - Такие "собачки", - заметил Всеволожский, - можно, верно, применять и в машинах для выкачивания рассола из недр земли. Вы позволите сообщить о них брату?
      - Извольте, - согласился Кулибин. - Кстати, в чертежах водоходной машины они подробно помечены. Ведь это один из основных ее узлов. Долго я над ним голову ломал!
      Вскоре мне уже некогда было уследить за всем. Принимая якорь в лодке, Федор повредил руку, и мне пришлось сесть вместо него на весла, рядом со Степаном. Наша лодка сновала туда-сюда, как ткацкий челнок, мы старались не задержать ход судна, и четыре часа, за которые мы преодолели семь верст до Нижнего Новгорода, пролетели незаметно.
      На городской пристани нас уже встречала немалая толпа любопытных, сквозь нее было не так-то легко пробиться. Оставив на борту судна нескольких караульных, большинство бурлаков, в том числе и я, отправились на Нижний базар покупать провизию и порожние бочки. Кулибин со Всеволожским поспешили в городскую ратушу. Столичный гость попрощался со всеми за руку, благодарил за "подаренные ему счастливые часы", обещал хлопотать за машину...
      8
      Бурлаки уже доставили на расшиву провиант, загрузили в трюмы шесть двадцативедерных бочек, а Кулибин все еще не возвращался из ратуши. Между тем толпа любопытствующих на пристани все увеличивалась. Учитель Орлов и оба Пятериковых поднялись на борт и заявили, что готовы выйти с нами в плавание. Желудков горячо благодарил их, но ответил, что ныне в том нет необходимости: работных людей на судне хватает.
      И все-таки еще одного человека - плотника Авдея - нам пришлось взять с собой. Вначале за него попросил Яков Васильевич, а затем он сам пал на колени перед Желудковым:
      - Смилуйся, хозяин! Помоги мне! Я ведь вину свою перед вами искупил!
      - В чем же тебе помощь требуется? - спросил Сергей, поднимая его с земли.
      - Заказчики, что на Кулибина меня натравили, ныне злейшими врагами мне стали! Назавтра же после покаяния моего ворота дегтем вымазали, стекла камнями побили! Жену с сыном пришлось к родным в деревню отправить. Сам хочу другое место для жительства присмотреть. Возьмите меня с собой, поищу на Каме, где в плотниках нужда!
      - Откуда тебе известно, что мы на Каму плывем?
      - Земля слухами полнится...
      Разумеется, мы не стали объяснять Авдею, что изменили свои планы, решили сделать это позже, по дороге. В любом случае мы помогли бы ему выбраться из Нижнего!
      Кулибин явился на расшиву только вечером вместе с городским старостой Пчелиным. Тот заглянул в трюм, пересчитал бурлаков, спросил Желудкова:
      - Паспорта на них есть?
      - Имеются, - спокойно ответил Сергей, хотя были они едва ли у половины бурлаков. Он достал из-за пазухи пачку бумаг и протянул ее старосте.
      - Спрячь! - отмахнулся Пчелин. - Мне они ни к чему, а вот водный пристав по дорого может проверить. Вам ведь до Камы плыть долго! А за беспаспортных придется ему отступное платить.
      - Заплатим, - пожал плечами Желудков.
      Тут же на палубе староста составил нужный нам документ.
      "Сим удостоверяется, - размашисто написал он на чистом листе бумаги, - что 26 июля 1808 года из Нижнего Новогорода в путь свой до Камских соляных магазейнов отправилась расшива судохозяина Желудкова с водоходной машиной механика Кулибина новейшего образца. Загружено оно полным грузом в двенадцать тысяч пудов, имеет на борту двадцать двух работных людей, что наполовину меньше обычно потребного по грузу их числа".
      Староста расписался, прихлопнул бумагу печатью и передал ее Желудкову.
      - Вы ведь завтра отплываете?
      - Завтра.
      - Завтрашним числом я и пометил. Желаю попутного ветра и семь футов под килем! А вы, почтенный Иван Петрович, - обернулся он к Кулибину, - не откажите уж в моей просьбишке, составьте подробный реестрик* стоимости вашего прежнего водоходного судна!
      _______________
      * Р е е с т р - перечень, список.
      Когда староста покинул расшиву, все вздохнули с облегчением.
      - А что за реестр такой? - спросил Желудков.
      - Еще одна неприятность у меня, - пояснил Кулибин. - Ты ведь знаешь, Сергей Афанасьич, что свое пробное машинное судно я еще в прошлом году в казенное ведомство передал, поскольку не под силу мне стало содержать его в порядке и охранять. А как нынче весной его едва ледоходом не унесло, решили городские власти и вовсе избавиться от него. Запрос направили министру внутренних дел с просьбой разрешить его продать с аукциона. На днях согласие из столицы получили, с условием, чтобы вырученные за судно деньги были возвращены в казну.
      - Ну и не надобно о том жалеть, Иван Петрович! Прежняя машина не совершенная, да и расшива та в ветхость пришла!
      - Загвоздка не в том вовсе, Сергей! Оценили судно слишком дешево всего в девяносто рублей! А обошлось оно мне в шесть тысяч, и расходы те мои после испытания из казны покрыли. Просят теперь объяснить, отчего такая разница? Объявил я в ратуше, что много раз пришлось мне переделывать ту машину, оттого и расходы такие, - не понимают, хоть кол на голове теши! Смеются только! А еще грозят, что за напрасную растрату отвечу по всей строгости закона!
      - Не обращайте внимания, Иван Петрович, угрозы те пустые, стращают только напрасно! Станут разбираться не у нас, да и когда это еще будет!
      - Ведь неизвестно еще, как все обернется! Коли и поймут, то не сразу, а до того все нервы могут вымотать, как не раз уже случалось!
      - Главное, путина бы наша получилась, как задумали! Тогда все козыри у нас в руках будут!
      - Верно, Сергей! Однако постучим по дереву, чтобы не сглазить!
      Вместе со всеми я тоже постучал костяшками пальцев по борту.
      9
      Ночевать Иван Петрович уехал в Карповку, имение зятя, где гостила его жена Мария Ивановна с тремя маленькими дочерьми. Однако в шесть часов утра он уже снова был на пристани.
      Вначале мы полагали, что Кулибин приехал проводить нас и пожелать счастливого пути. Еще в Подновье договаривались, что окончания путины он будет ждать в Нижнем Новгороде. Однако в самый последний момент Иван Петрович не выдержал.
      - Эх, друзья, где наша не пропадала! - по-молодому воскликнул он. Поплыву-ка и я с вами! Авось в путине пригожусь на что-нибудь!
      Его долго отговаривали, указывали на то, что в семьдесят три года нелегко предпринимать такое долгое путешествие.
      - В Нижнем, - настаивал он на своем, - я буду волноваться гораздо больше, чем в пути, изведусь от неизвестности. Да и не привык я сидеть сложа руки, когда решается главное дело всей моей жизни! Семья моя уже смирилась с этим, соглашайтесь и вы. Тем более за неделю управимся, а это не такой уж большой срок!
      - Ну что ж, Иван Петрович, - улыбнулся Желудков, в таком случае, ладно, поплывем вместе! Только в путине, чур, меня слушаться! Вахту стоять я тебе не позволю, нападение, ежели случится, также без тебя отразим!
      - Чем же тогда я помочь вам смогу?
      - Только советами! Но и это уже немало!
      Надо ли говорить о том, как радовались мы все, что Иван Петрович будет рядом с нами еще неделю!..
      Отплыли мы с попутным ветром и сразу же поставили парус. Поставили его всего лишь шестеро бурлаков с помощью двух воротов на корме и системы блоков и шкивов на мачте и рее*. На обычной расшиве для этого потребовалось бы не менее двенадцати человек.
      _______________
      * Р е я, или р а й н а, - поперечина на мачте корабля.
      Кудряш и Соленый вскарабкались на рею, привязали к ней верхний край коренного паруса, установили топсель* и остались дежурить при снастях. Желудков занял место на кичке*. Ерофеич с Подковой встали у руля. Егор со Степаном отправились в трюм откачивать воду. Остальные бурлаки устроились отдохнуть на палубе. Одни закурили трубки, другие решили вздремнуть, третьи тихонько запели песню. Кулибин присел рядом послушать.
      _______________
      * Т о п с е л ь - верхний парус.
      * К и ч к а - высокое место для кормщика на носу судна.
      - Иван Петрович, - по праву старого знакомого обратился к нему Ерофеич, - давно хотел тебя спросить об одном, да все никак не решался.
      - О чем же?
      - Вчера и сегодня своими глазами видели мы, как ты наш бурлацкий труд намного облегчил. За все за это низкий тебе поклон от нас. Но только ходят слухи, что в твоих колесах, воротах и блоках великая опасность для нас заключена...
      - Какая же? - вскинул брови Кулибин.
      - Сам, верно, догадываешься, к чему веду. Поставят твои машины водоходные на все расшивы и другие суда - мы ведь без работы можем остаться!
      - Чего только враги мои не придумают! - покачал головой Иван Петрович. - Но, предположим, даже так. В вольные хлебопашцы подадитесь чем плохо?
      - Для нас то не годится! - возразил Подкова. - Одно сказать, половина среди нас беспаспортных, беглых, а другое - земля-то ныне дорогая, не укупишь ее!
      - По недавнему указу власти обязаны содействие оказать!
      - Указы-то, Иван Петрович, не про нашего брата пишутся, а про тех, кто деньги в кубышку откладывал! А нам, ежели из бурлаков выступить, одна дорога - обратно к помещикам, от которых бежали, а затем в каторжные работы в Сибирь али в солдаты!
      - Раньше беглые, - пояснил Ерофеич, - в Запорожскую Сечь скрывались или в Польшу уходили. А ныне вольности Сечи порушены, нигде свободы нам нет! Одно осталось нам - бурлацкая лямка! Тяжек труд, и солон от пота хлеб, зато хоть какая-то вольница!
      - Чем же это?
      - К примеру, - отозвался со своего места Соленый, - про себя скажу. Как попал я на варню, света белого невзвидел! Сущий ад, до сих пор удивляюсь, как живым оттуда выбрался! Там себе уже не принадлежишь. Бывало, по двое-трое суток не спишь, голова кругом, ноги подкашиваются, очень даже просто свалиться в огненную яму! Да и не видно ничего, дым едучий глаза застилает! И просвету никакого! Не сбежал бы оттуда, недолго еще прожил!
      - А в бурлаках, - поддержал Кудряш, - только от рубля и зависишь! Месяц в лямке шагаешь вместо лошади, зато потом свободен как ветер, сам черт тебе не брат! Сядешь в лодку и плыви вниз по Волге в свое удовольствие! А то бывает, и в самой путине повезет: ветер попутный на нас потрудится, как сегодня! А сколько новых людей повидаешь, сколько новых мест откроется! Нет, Иван Петрович, что ни говори, а не согласны мы бурлачества - своего последнего пристанища - лишаться!
      - Не согласны! - поддержали бурлаки.
      - Напрасно тревожитесь, ребята! - поднял руку Кулибин. - На ваш век бурлацкой работы хватит! Даже ежели машина моя успехом у судохозяев станет пользоваться!
      - Где же хватит? - засомневался Кудряш. - Бурлаков ведь тогда вдвое меньше потребуется?
      - Ошибаешься! - обернулся к нему Кулибин. Столько же!
      - Интересная арифметика! - удивился Кудряш. - Что-то я ее пока не разберу!
      - Допустим, - стал объяснять Кулибин, - через десять лет все суда на Волге станут машинными. На одно судно, в самом деле, потребуется вдвое меньше людей. Но вся штука в том, что торговые обороты нынче растут так быстро, что к тому времени число судов удвоится!
      - Выходит, - уточнил Подкова, - баш на баш и получится?
      - Именно! Это я и хотел сказать! Но со временем, друзья, лет эдак через пятьдесят, ваше ремесло все равно отомрет!
      - Как отомрет?
      - Обыкновенно. Не нужны станут бурлаки. Огненные машины суда станут двигать. Слышали о таких?
      - Слышать-то слышали, да толком не знаем, что это такое...
      - В двух словах вот что. В огромных закрытых котлах воду кипятят, а пар в особливую трубу направляют и используют его силу для разной полезной работы.
      - А как же улавливают ту силу?
      - Поршнями. Такими же, как в насосах. А они те же колеса крутят, а от них привод куда угодно поставить можно! Вот в Кронштадте видел я, как такая огненная машина воду из дока откачивает. Раньше убирали ее ручными помпами за три дня, а ныне за считанные минуты! Такие же машины со временем и на суда поставят!
      - Воду откачивать?
      - Не только. Я же говорю: от колеса любой привод можно поставить! На глубоких местах - к якорю подтягиваться, на мелких - шестами отталкиваться от дна*.
      _______________
      * Первое время туэры - паровые суда действительно двигались по цепи, уложенной по дну реки. Это и предвидел Кулибин в своем проекте.
      - Сколько же дров, - присвистнул Кудряш, - для тех машин потребуется? Останется ли место для клади на расшиве?
      - Вместо дров можно углем топить. И запасы его пополнять на разных пристанях.
      - Уж не собираешься ли ты, Иван Петрович, - спросил Ерофеич, - такую огненную машину изобрести?
      - Думал я уже о том, друзья, - вздохнул Кулибин. - Заманчиво, конечно, но уже не по моим, как говорится, зубам.
      - Наговариваешь на себя, Петрович! Ведь у тебя только что борода седа, а душа молода!
      - Душа-то молода, положим, да не худо бы два или три десятка лет с плеч скинуть! А то ведь давят не меньше, чем ваша бурлацкая лямка! К тому же раньше не занимался никогда огненными машинами, а ныне поздно начинать! Знаю только, что в Англии да и у нас на Урале чудеса они творят! Так ведь не на мне одном свет клином сошелся! Я свое уже придумал, а со временем кто-нибудь и за огненную машину для судов возьмется!
      - Стало быть, - уточнил Соленый, - огненные машины бурлаков заменят?
      - К тому все идет! А пока что, надеюсь, мои машины вам труд немного облегчат! Ежели, конечно, княжеские "опричники" не помешают.
      - Мы их, - заверил Подкова, - на расшиву не пустим! Костьми ляжем, а тебя и твою машину в обиду не дадим!
      10
      После полудня погода резко испортилась. Ветер усилился и стал порывистым, небо заволокло свинцовыми тучами. Появились беляны высокие волны с белыми барашками пены наверху.
      Похоже, буря собирается, - заметил Ерофеич, - окоем сплошь темный. Надо бы парус ссадить да на якорь стать от греха подальше!
      - Подождем еще немного, отозвался Желудков. - Возможно, стороной пронесет шквал! Жаль ветер попутный упускать!
      - Гляди, Сергей Афанасьич, промешкаем, хуже будет! Не часы - сутки можем потерять!
      - Неужто не почувствуем бурю? Посадим на раину самых ловких бурлаков, в случае чего тоньки* ножами срубят!
      _______________
      * Т о н ь к и - тонкие канаты, которыми привязывали парус к райне.
      Ерофеич выбрал Соленого и Кудряша. Они мигом оказались наверху, спустили топсель, оседлали райну с ножами на изготовку. Сильный порыв ветра сорвал шапку с Соленого, растрепал его длинные волосы. Бурлаки крепче обхватили райну, легли на нее грудью. Ветер налетел уже не на шутку, свистел на снастях, один сильный порыв следовал за другим.
      - Осередок! - предупредил впередсмотрящий. - Прямо на него мчим! Убьет расшиву!
      - Руби тоньки, ребята! - крикнул Желудков. - Право руля!
      Кудряш ловко справился со своими, а Соленый неловко передвинулся по райне, потерял равновесие и выронил нож. Бурлаки на палубе дружно ахнули. Один край паруса провис, а другой принял на себя всю силу ветра. Расшиву стало разворачивать на песчаную косу у осередка, небольшого островка на самой середине реки. Теперь судно не слушалось руля, и каждый миг промедления грозил большими бедами.
      - Топор! - потребовал Ерофеич. Сразу несколько бурлаков побежали за ним.
      Однако Подкова опередил всех. Он поднял упавший на палубу нож и метнул его в парус. Бросок вышел удачным, тугая, как барабан, парусина лопнула с оглушительным треском, ветер порвал ее в клочья! Но расшива уже вонзилась килем в песок. От сильного удара бурлаки попадали на палубу. Кудряш и Соленый каким-то чудом удержались на райне, обдирая руки в кровь, соскользнули вниз по веревочной лесенке.
      И сразу же разверзлись хляби небесные, сверху полились потоки воды, засверкали молнии, загрохотал гром. Люди сгрудились у трюма.
      - Не все сразу! - крикнул Желудков. - Есть охотники наметать глубины?
      Вместе с Кудряшом и Степаном я остался на палубе. Лишь через четверть часа, промокшие до нитки, мы присоединились к остальным.
      - Крепко сели! - объявил Желудков. - Почти на четверть аршина!
      Вокруг сокрушенно завздыхали, заохали.
      - Слезами горю не помочь, ребята! - возвысил голос Ерофеич. - Пока глубже не засосало, надобно ставить "поплавки"!
      - Верно, Ерофеич! - одобрил Желудков.
      - Одними "поплавками" не обойтись, - откликнулся Кулибин.
      - Шестами пособим!
      - Я уже прикинул: не осилим! К другому средству придется прибегнуть!
      - К какому же?
      - Мы ведь недалеко от фарватера на мель сели?
      - Рядом совсем. Оттого еще обидней!
      - В том наше спасение! Стремление воды надобно под днище расшивы направить. Оно вымоет песок, и судно освободится!
      - А управимся ли мы со стремлением?
      - Придется обе наши лодки затопить. Они и образуют запруду!
      - Тогда и бочки не нужны?
      - Непременно нужны! С их помощью скорее из песчаного плена освободимся!
      Пока продолжалась гроза, гремел гром и сверкали молнии, мы развели огонь на железном листе, растопили смолу, просмолили бочки. Уже в сумерках, когда гроза ушла стороной, подвели "поплавки" под ватерлинию*. Этими работами руководил Авдей, и я даже подумал, как хорошо, что мы взяли его с собой!
      _______________
      * В а т е р л и н и я - черта, по которую судно может сидеть в воде.
      Тем временем Кулибин измерил в нескольких местах силу течения и показал, где лучше всего устроить запруду. Бурлаки затопили лодки, загрузив их большими камнями. Федор и Степан срезали на острове полые камышинки, чтобы дышать под водой, и проверили, правильно ли легли на дно лодки.
      С вечера многие не верили в затею Кулибина с лодками, зато на следующее утро долго не могли поверить своим глазам. За ночь течение поработало славно, и теперь расшива покачивалась на воде, освобожденная из песчаного плена. Оставалось только поднять лодки, отвязать "поплавки" и плыть дальше.
      Других происшествий до Макарьева не было, остальную часть пути благополучно пробежали под парусом. 27 июля в одиннадцать часов утра мы уже стояли на якоре вблизи от ярмарки. Нам предстоял трудный день, только успевай поворачивайся! До наступления сумерек надо было сделать очень много...
      11
      Кудряш, Степан и Федор переоделись в заранее приготовленную одежду офеней-коробейников*, захватили лотки с лентами, бусами и гребешками и на маленькой лодке переправились на лысковский берег. Там они спрятали лодку в камышах, оставили охранять ее Степана, а сами направились в имение князя, надеясь разыскать там Глашу и незаметно для других шепнуть ей, в каком месте дожидается ее Степан.
      _______________
      * О ф е н и, или к о р о б е й н и к и, - разносчики мелкого, чаще всего галантерейного товара.
      Кудряш уже когда-то ходил с лотком и заранее научил Федора нехитрым присказкам мелкого разносчика. Бывший псарь князя Извольского постарался изменить свою внешность так, чтобы его не узнали. Он обрил бороду, покрасил волосы в рыжий цвет, подвязал щеку платком так, как будто у него болели зубы. Дело предстояло им нелегкое, а времени было в обрез, ждать мы их могли только до полуночи.
      Егор тоже переоделся в свое старое купеческое платье, лихо сдвинул картуз на сторону. Он взялся закупить соль и ружейные припасы и незаметно переправить их на расшиву. Остальные бурлаки должны были, не таясь, заготовить харчи на обратный путь, но прежде, для видимости, побродить по ярмарке.
      Оставив на судне нескольких караульных, мы с Кулибиным и Желудковым тоже съехали на берег. На нашу долю выпало добыть свидетельство о том, что 27 июля мы прибыли на Макарьевскую ярмарку, причем сделать это, по возможности, незаметно.
      Прогуливаясь вдоль бесконечных торговых рядов, мы обсуждали, что бы нам такое лучше всего купить, предварительно составив с продавцом купчую крепость. Сделать выбор помог случай.
      - Павловские замочки! - звонким молодым голосом заявил о себе скобяной ряд. - Есть пудовые, а есть полуграммовые, подходи, никого не обидим!
      Кулибин сразу выделил его из ярмарочной разноголосицы, и глаза у него загорелись.
      - Пройдемте туда, - предложил он. - Давно хотел взглянуть на сии замочки, величиной с горошину!
      Мы нашли скобяной ряд, полюбовались павловскими замками разной величины с затейливыми узорами, купили по несколько штук самых маленьких. Каждый из них открывался и закрывался крошечным, едва различимым ключиком.
      - Чья работа? - поинтересовался Кулибин.
      - А Климки Зотова, - сплюнул подсолнечную шелуху сиделец, крепостного графа Шереметева. Он еще и меньшие замочки ладит, обыкновенным глазом не видно, только сквозь стекло увеличительное. Ежели пожелаете, на заказ вам сделает.
      - Спасибо, любезный, - поблагодарил Желудков. - Возможно, как-нибудь заедем в Павлово. А теперь окажи-ка нам еще услугу...
      - Других замочков прикажете?
      - Нет, довольно. Бумажки нам на них нужны, что не поддельные они, а настоящие, павловские.
      - А разве так не видно?
      - Сведущему человеку видно, а иной и засомневаться может. В разных местах их ведь теперь стали изготовлять, а выдают за павловские.
      - На наших замочках роспись мастера имеется!
      Сиделец протянул нам увеличительное стекло. Мы по очереди посмотрели через него замочки и убедились, что он говорит правду.
      - В столице-то ваших мастеров по именам не знают, - слукавил Желудков.
      - В Петербург их повезете?
      - Пошлем, - думая о своем, ответил Сергей. - Но примут лишь подлинные.
      - Извольте! - тряхнул сиделец головой. - Могу и заверить. Рядом в трактире купчие составляют, там и печать прихлопнут!
      Желудков достал из кармана свидетельство нижегородского старосты Пчелина о нашем выходе в путину, написал на обратной стороне, повторяя вслух:
      - Сии павловские замочки работы мастера Клима Зотова куплены судовладельцем Желудковым на Макарьевской ярмарке, в скобяном ряду, у сидельца - как бишь тебя? - Примерова 27 июля 1808 года, в два часа пополудни.
      Мы заверили подпись Примерова у канцеляриста и для отвода глаз еще немного побродили по ярмарке. На обратном пути Кулибин поднес к глазам замочек, полюбовался им:
      - Удивительного все-таки искусства изделие! Богата талантами земля российская, сколько чудесных мастеров есть у нас! Жаль только, что в крепостном состоянии многие из них обретаются!
      На расшиву мы вернулись первыми. Вскоре после нас явился Егор Пантелеев. Свое поручение он исполнил отменно, закупил все необходимое для обороны: три ружья, порох, пыжи, соль.
      - Никто не следил за тобой? - спросил Сергей.
      - Вначале я по другим рядам прошелся, убедился, что никого за мной нет, тогда и к оружейникам заглянул.
      Как мы и предполагали, люди князя увязались за артелью Ерофеича.
      - Пристали там к нам двое, - рассказывал Кудряш, - выспрашивали все, откуда, мол, мы и куда? Мы простачками и прикинулись, объявили, что к устью Камы плывем и до утра перед дальней путиной отдыхать все будем! А перед самой полночью и последние трое наших бурлаков вернулись с Глашей. На счастье, вместе с другими сенными девушками она вышла к офеням. Федор отвел ее в сторону, якобы примерить сережки, шепнул на ухо, кто он и где они со Степаном станут ее дожидаться в сумерках. К побегу Глаша готовилась давно, и все оказалось куда проще, чем она предполагала. В тот день сенные девушки собирались в лес по чернику, а "заблудиться" в лесу труда не составило, тем более что Глаша вдоль и поперек исходила его в свое время с бабкой-знахаркой. Чтобы избежать случайного столкновения с кем-нибудь, к лодке она пробиралась в темноте.
      Казалось, расспросам и поздравлениям не будет конца! Так же как и Авдей, которому мы наконец сообщили об изменении наших планов, мой побратим с невестой решили плыть с нами до конца, чтобы помочь в минуту опасности.
      12
      Фонарь-ревербер на мачте зажигать не пришлось. Ночь выдалась звездная, лунная дорожка помогала определять фарватер. Шли почти так же ходко, как и днем: за четыре с половиной часа преодолели почти семь верст. К десяти часам утра оказались уже у Шелкового затона. Как тут было не вспомнить, что в бурлацкой лямке две недели назад преодолели тот же путь не за десять, а за двенадцать часов!
      После короткого привала на берегу и завтрака бурлаки завозили якоря так же бодро, как и вначале, радовались чудесному утру, живописным берегам и тому, как быстро бежит расшива.
      - Деревню Юркино уже проходим! А с бичевой на другой берег пришлось бы переезжать, сколько времени потеряли бы напрасно!
      - Глянь-ка, ребята, березки, как невесты в подвенечных платьях!
      - Теперь, братцы, меня с моей суженой только смерть одна разлучит!
      - Где же вы от князя скроетесь после путины?
      - Да к мужичкам в керженские леса подадимся, небосъ там не отыщут!
      - А ты, Авдей, что думаешь? Оставайся-ка с нами, при водоходных машинах плотники нужны!
      - Вначале, ребята, обязан я семью свою определить...
      Между завозами якорей беседовали неторопливо, спокойно, будто и вовсе забыли об опасности. А она была уже совсем рядом.
      Я первым увидел на заволжском лесном берегу двух верховых на опушке соснового бора. За плечами у них были ружья. Они всматривались, закрывая глаза от яркого солнца, в нашу сторону.
      - Догнали! - тронул я за рукав Желудкова и указал туда.
      - Похоже, что так, - согласился Сергей. - То, верно, лазутчики ихние. Теперь в любой момент напасть могут! Вон хотя бы за тем поворотом удобное место! - Он повернулся к бурлакам, крикнул: - Готовься к обороне, ребята! Воду и смолу не забудьте на огонь поставить! Незваные гости на обед к нам жалуют! Угостим их на славу, так, чтобы в другой раз неповадно было!
      - Чересчур тоже усердствовать не следует, - умерил его пыл Кулибин. Довольно с них будет соли и камней!
      - Оборону, Иван Петрович, по всем правилам держать следует, иначе прорвать могут! А не понадобятся крайние меры, горячее в ход не пустим!
      Очередная смена бурлаков во главе с Кудряшом только что отправилась завозить якоря. На глаз до излучины реки как раз и было сто двадцать саженей, на длину которых разматывался канат ходового якоря.
      - Остановить завозчиков? - спросил Ерофеич.
      - Не стоит! Пусть неприятель думает, что мы до сих пор ни о чем не догадываемся!
      - Гляди в оба, ребята! - крикнул "дядька" вдогонку завозчикам. Злодеи уже неподалеку! В случае чего, в тыл им ударите!
      Как мы и предполагали, две вражеские лодки появились из-за поворота в тот самый момент, когда завозчики сбросили якорь в воду. Нападавшие успели набрать скорость и отрезали наших бурлаков от расшивы. В каждой из лодок находилось по восемь человек. На полпути к расшиве налетчики обрубили якорный канат, останавливая ход судна.
      - Эх, мать честная! - с досады хлопнул себя по ноге Желудков. Этого-то мы и не предусмотрели! Так и ходовой якорь потерять можем!
      - На нашей лодке ухватили конец! - разглядел Соленый.
      - Теперь они к нему привязаны будут!
      - Как бы нас течением вниз не отнесло!
      - Бросай становой! - приказал Желудков.
      Загремели цепи станового якоря. Расшива вздрогнула и остановилась, развернувшись правым бортом к нападающим. Ерофеич тут же расставил бурлаков вдоль него.
      - Сарынь на кичку! - зычно крикнул с первой лодки человек со страшным шрамом, пересекавшим все лицо. - Всем лечь на палубу! Иначе ремни со спины резать станем!
      - Яшка-псарь! - шепнул мне Степан. - Злой, как черт, верно, знает уже, что Глаша сбежала!
      Нападавшие уже привстали с мест, готовясь забросить веревочные лестницы с железными кошками на конце за тот борт, где притаилась с ружьями и камнями наша засада.
      - Предупредить их все ж таки надобно, - заметил Ерофеич, - что мы не робкого десятка! Возьмешься, Анисим?
      Подкова поднялся из-за борта во весь свой внушительный рост, повел могучими плечами:
      - Должно, ребята, - пробасил он, - вы адресом ошиблись! Не на богатого купца-выжигу налетели, а на малокапитального судовщика! Здесь вам поживиться нечем! Да и мы, бурлаки, хозяев в обиду не дадим!
      - Берегись! - крикнул Федор.
      Один из налетчиков вскинул ружье. Раздался выстрел, пуля отбила щепку от борта. В тот же миг на борт полетели железные крючья.
      - Ну что ж, - пожал плечами Ерофеич, - мы их упредили, пусть теперь пеняют на себя! Пусть лезут на борт, тут мы их и прищучим! А одного-другого в полон возьмем!
      И вдруг случилось непредвиденное. Прежде чем взбираться по веревочным лестницам на расшиву, налетчики вскинули ружья, целясь в правое колесо. Раздался залп, во все стороны полетели щепки и клочья просмоленной парусины. Ружья были заряжены картечью.
      - Ах, вы так, волчья сыть, травяной мешок! - не выдержал Степан. Круши их, ребята, стреляй по ногам!
      И первым выстрелил солью в ноги Яшки-псаря. Два других наших ружья сверкнули огнем, град камней полетел в лодку. Кашевар с помощником торопились к нам с котлом, из которого валил пар. Однако ни смола, ни кипяток уже не потребовались. Налетчики явно не ожидали такого отпора и не смогли ответить ничем.
      В первой лодке все смешалось, раздались проклятия, стоны раненых, крики. Позабыв осадные лестницы, люди князя налегли на весла и поспешили к берегу.
      У налетчиков на второй лодке было только одно ружье, и они тоже не рискнули вступить в схватку с нами. По-прежнему держа под прицелом лодку с нашими бурлаками, они тоже погребли к берегу.
      Мы дали еще один залп по отступающему неприятелю, больше для острастки.
      Бросив лодки на берегу, налетчики побежали к лесу, где, по нашим предположениям, они оставили коней. Наши бурлаки проводили их свистом и улюлюканьем. Атака была отбита, однако слишком дорогой ценой...
      Обсудив только что закончившееся сражение и отругав последними словами заговорщиков и их пособников, мы подсчитали свои потери. Они оказались велики, на совете в Подновье мы не предполагали, что так обернется дело. Правда, никто из наших людей не пострадал, но правое колесо было совершенно разбито, починить его на ходу не представлялось возможным, даже плотник Авдей ничем тут не мог помочь.
      Мы сняли разбитое и целое колеса, подняли со дна и отвезли на судно завозной якорь. Оставшиеся шестьдесят пять верст предстояло добираться до Нижнего Новгорода обычной бурлацкой тягой. Балласт, находящийся в трюме, был теперь тоже не нужен. К тому же двадцать бурлаков без водоходной машины ни за что не потянули бы расшиву с таким грузом. Пришлось поднимать мешки из трюма, свозить их на берег и высыпать там песок. К вечеру на ровном берегу вырос настоящий песчаный холм.
      - Памятник моей последней надежде! - невесело пошутил Кулибин.
      Он попросил у Желудкова бумагу с отметками в Нижнем Новгороде и Макарьеве, порвал ее в мелкие клочья и бросил в воду. Мы утешали Ивана Петровича, как могли, однако и у нас самих, как говорится, на душе скребли кошки.
      - Эх, не уберегли машину, - вздохнул Подкова, когда Кулибин ушел вниз. - Надобно было налетчиков к расшиве близко не подпускать, встречать еще в лодках!
      - После драки кулаками не машут, - нахмурился Ерофеич. - Неизвестно еще, как тогда бы обернулось дело!
      - Напрасно упрекать себя не надо, - поддержал "дядьку" Желудков. - Мы сделали все, что в наших силах! И не наша вина, что так получилось. Враги оказались сильнее, коварнее. Ну ничего, придет еще и наше время!
      На рассвете следующего дня бурлаки впряглись в лямки, запели начальную:
      - Ау да ух!
      Нейдет, пойдет!
      Пошли да повели,
      Правой-левой заступи!
      Глядя на них, Кулибин смахнул непрошеную слезу.
      - Когда-то я ведь крепко надеялся, что эта песня еще при моей жизни на нет сойдет!..
      - Не горюй, Иван Петрович, - откликнулся Желудков, - все на свете поправимо! Оправлюсь я маленько, еще одну машину построим!
      - Ежели сил достанет, Сергей, непременно еще раз попытаем счастья!
      Расстались мы с бурлаками в Подновье, как с родными. Брать плату за путину они наотрез отказались.
      - Не за длинным рублем плавали, - от имени всех заявил Ерофеич. Жизнью вместе рисковали за правое дело, а это куда дороже денег!
      - А деньги, - добавил Подкова, - пущай на поправку машины пойдут. Мы все же надеемся на твое водоходное судно, Иван Петрович!
      - Поплаваете еще на нем, друзья, - пообещал Кулибин, - обязательно поплаваете! Надеюсь, вскорости таких машин немало появится! А пока что спасибо вам за все!
      - И тебе спасибо, Иван Петрович!
      - Мне-то за что?
      - За то, что людей в нас увидел!
      Бурлаки сняли водоходную машину и решили в тот же день вернуться с Желудковым в Макарьев, чтобы уговориться там о путине с каким-нибудь купцом или помещиком, закупившим запасы провизии и других товаров на год. Степан с Глашей решили доплыть с ними до Керженца, оттуда было ближе добираться к раскольникам. Егор Пантелеев отправлялся в плавание заправским водоливом, Федор - вольным бурлаком.
      Поначалу я тоже собрался было испытать себя в путине, но бурлаки решили по-иному.
      - Оставайся с Иваном Петровичем, сынок, - положил мне руку на плечо Ерофеич. - Непременно напиши его портрет. Пусть знают все, что был за человек, избавивший нас от бурлацкой лямки! А мы тебе за то подарок от всей артели хотим сделать!
      Вперед выступил Соленый.
      - Вот тебе паспорт мой, живописец, владей им! Рисуй свои картины и прославляй имя Павла Лопатина! Приметы-то у нас схожие!
      - А ты сам как же? - опешил я.
      - В бурлаках и без него обойдусь, а к гончарному ремеслу, сам знаешь, уже не способен, соль проклятая руки до костей прожгла! Будь проклят на веки вечные подневольный труд!
      И как бы в подтверждение своих слов потряс в воздухе обожженными руками.
      - Судовщики платить меньше станут!
      - А я до денег не жаден! Да и заведено в нашей артели так, что деньги мы на всех поровну делим, не считаемся, кто с паспортом, а кто нет!
      - Другие не против будут?
      - Сказано же тебе, то наш общий подарок тебе за то, что горой за Кулибина стоял! Но и просьба ото всех общая: изобрази его таким, каким мы знали!
      - Непременно! Я и сам о том давно уже мечтаю!..
      13
      О том, как я стал Павлом Ивановичем Лопатиным и начал новую жизнь, можно написать отдельную книгу. Когда-нибудь, возможно, я сделаю это. А сейчас коротко скажу лишь о том, что после возвращения из тайной и опасной путины я еще немного пожил у Кулибина, сделал многочисленные наброски к его портрету, а затем, по его совету и рекомендации, поступил в Арзамасскую школу живописи, которую открыл в своем доме замечательный художник, воспитанник Петербургской Академии художеств Александр Васильевич Ступин.
      До лета 1812 года я занимался в его школе, а когда началась Отечественная война с Наполеоном, записался в народное ополчение, был ранен в Бородинском сражении, а после лечения в госпитале продолжал образование в столичной Академии художеств.
      Несмотря на бурные события в моей жизни, я не терял Ивана Петровича из вида.
      Постоянно переписывался с ним, первые три года учебы в Арзамасе навещал его в летние вакации, а в 1817 году, незадолго до его кончины, снова посетил Кулибина и закончил его портрет.
      Подписал я его своими прежними инициалами - "А. В." - и подарил Ивану Петровичу.
      Жизнь Кулибина в последние десять лет не была богата внешними событиями, зато наполнена напряженной работой творческой мысли. Но о ней знали лишь немногие. Родные, близкие друзья да высокопоставленные столичные чиновники, по-прежнему, один за другим, отвергающие его замечательные проекты.
      Вскоре после возвращения Ивана Петровича из тайной путины в Нижнем Новгороде и других губернских городах было опубликовано объявление о продаже с аукциона его прежнего пробного машинного судна. Поначалу торг назначили на 31 августа 1808 года, но он несколько раз откладывался и состоялся лишь 26 ноября. Расшиву вместе с водоходной машиной купил коллежский асессор* Зеленецкий за двести рублей на дрова.
      _______________
      * А с е с с о р - заседатель, чиновник средних административных управлений.
      Понурив голову, слыша насмешки недоброжелателей за спиной, возвращался Кулибин с того аукциона. Нет, не такой судьбы желал он своему любимому детищу! Но что он мог сделать? Сам он по рукам и ногам был связан крупными долгами и не мог даже выкупить свою водоходную машину, Желудков также едва сводил концы с концами, и надежды на новые испытания водоходного судна не было никакой!
      От такой неудачи и у более молодого человека могли опуститься руки, но только не у Кулибина! Жизнь без работы над своими изобретениями была для Ивана Петровича немыслимой! Не обращая внимания на болезни, все чаще посещавшие его, недоброжелательство обывателей, а затем и на пожар, уничтоживший в 1813 году его дом и все имущество и ввергший его в полную нищету, Кулибин продолжал заниматься своими многочисленными проектами. Он успел сделать и за последние десять лет удивительно много: усовершенствовал свои механические протезы ампутированных ног, необходимые инвалидам Отечественной войны 1812 года, машину для добычи рассола для Усольских заводов Всеволожского, составил новые проекты грандиозного, сначала четырехарочного, а затем трехарочного железного моста через Неву, автоматической рядовой сеялки, механического фортепиано, водопровода для Нижнего Новгорода, реконструкции древнего Нижегородского собора, не оставлял давних попыток соорудить самодвижущуюся машину - вечный двигатель...
      14
      И все-таки изобретенная Кулибиным водоходная машина вскоре обрела вторую жизнь, правда в несколько измененном виде и под другим именем.
      Всеволожский частично выполнил свое обещание и переслал переданные ему Иваном Петровичем чертежи водоходной машины брату. Тот, в свою очередь, отдал их на рассмотрение вышеупомянутому механику Пуадебарду, бывшему профессору математики Лионского коллежа, находящемуся на его службе.
      Пуадебард сразу же смекнул, что может извлечь из чужого изобретения немалую выгоду для себя. Кулибинскую машину легко приспособить и для сверхтяжелых бархот, заменив вододвижущиеся колеса лошадьми! Все остальное уже отработано у нижегородского механика. Остается лишь изменить кое-что и... выдать чужое открытие за свое!
      В устье реки Пожвы, где находились заводы, закипели плотницкие работы. Под наблюдением Пуадебарда плотники установили на одной из бархот вертикальный вал с восемью длинными деревянными ручками, или водилами. Лошади, припряженные к ним, ходили по кругу и вращали этот вал. В верхней части его помещался барабан для навивания якорного каната, точно такой, как у Кулибина. И укладывался канат на навои с помощью тех же зажимных устройств - "собачек", которые придумал он.
      27 мая 1811 года коноводное судно с двадцатью пятью тысячами пудов соли в трюме вышло в плавание из устья Пожвы одновременно с шестью обычными бархотами, ведомыми бурлаками. На борту коноводки было вдвое меньше людей, чем на каждом обычном судне: вместо ста сорока человек всего шестьдесят восемь. Восемь человек управляли лошадьми и следили за коноводной машиной, десять - стояли за рулем и занимались снастями, пятьдесят - поочередно завозили вперед два якоря.
      В первый же день коноводка оставила далеко позади обычные бархоты и с каждым днем увеличивала отрыв от них. 880-верстный путь до Нижнего Новгорода коноводка завершила на пять суток раньше, чем остальная шестерка. Она проходила в среднем двадцать верст в сутки, тогда как обычное судно - всего лишь двенадцать.
      Через полтора месяца после отплытия из Пожвы, 10 июля, коноводная бархота причалила к нижегородской пристани. Известие об этом быстро облетело весь город. Толпы народа собрались на берегу, чтобы посмотреть на диковинное судно. Кулибин с друзьями тоже заинтересовались коноводкой. Однако на судно их не пустили. Пуадебард не пожелал открывать свои секреты кому бы то ни было.
      Через десять дней Нижегородский вице-губернатор Крепов выдал Пуадебарду свидетельство об изобретении "особливой коноводной машины". Еще через два с половиной года, после окончания Отечественной войны, механик Всеволожского получил такое же свидетельство от правительства и право взимать плату со всех, пользующихся его "изобретением".
      Некоторые подробности об устройстве коноводки Пуадебарда Кулибин узнал от поверенного в делах Усольских заводов Дьяконова. Противоречивые чувства боролись в тот день в его душе. С одной стороны, он радовался, что его идея все-таки осуществилась, пусть даже в сильно измененном виде. С другой - огорчался тому, что его изобретение присвоено другим. Протестовать, однако, не стал, чтобы не препятствовать дальнейшему распространению машины.
      Впрочем, Пуадебард торжествовал и получал прибыль от похищенного изобретения недолго. Уже через четыре года крепостной графа Шереметева из волжского села Кадницы Михаил Сутырин изобрел коноводную машину особой конструкции, более совершенную и простую в управлении. Лошади у него ходили не по кругу, а по прямоугольной площадке вдоль борта. Эта площадка состояла из отдельных шарнирных звеньев, соединенных в виде бесконечной цепи, причем цевки этой цепи зацеплялись с зубьями шестерни, сидящей на валу с навоями, выбирающими канат завезенного якоря.
      Кулибин успел познакомиться с машиной Сутырина и порадовался тому, что народный умелец продолжил то, чему он положил начало...
      15
      В последний свой приезд к Ивану Петровичу я застал его вместе с семьей - женой и тремя дочерьми - в маленьком ветхом домике, приобретенном за шестьсот рублей, полученных изобретателем из комитета общественного призрения*.
      _______________
      * К о м и т е т о б щ е с т в е н н о г о п р и з р е н и я благотворительная организация, призванная оказывать помощь неимущим.
      Обстановка в единственной комнатке была нищенской, от всего имущества, сгоревшего вместе с домом на Успенском съезде, остался лишь маленький письменный стол, микроскоп и подзорная труба.
      С каждым годом бедствовали они все сильнее. Пенсию Кулибин получал в обесцененных ассигнациях*, курс которых сразу же после Отечественной войны упал почти в пять раз, а долги продолжали расти. И ни на какие доходы рассчитывать не приходилось: многочисленные проекты по-прежнему странствовали из одной канцелярии в другую без всяких надежд на успех.
      _______________
      * А с с и г н а ц и и - бумажные деньги, введенные в обращение при Екатерине II.
      Отчаявшись "биться головой о каменную стену", Кулибин послал очередной проект самому графу Аракчееву, в то время пользовавшемуся неограниченной властью. Ответ от него не заставил себя долго ждать, как другие, но оказался вовсе не такой, которого ждал изобретатель:
      "При сем, - писал всесильный временщик, - скажу вам откровенно мое заключение, на которое, без сомнения, и вы согласитесь. Предполагаемая вами постройка через Неву моста потребует больших издержек, кои в нынешнее время государству необходимы для других важнейших предметов, без коих обойтиться не можно, и потому я думаю, что сие предположение нельзя будет привести теперь в исполнение".
      Тем самым очень влиятельный человек в государстве недвусмысленно дал понять Кулибину, что любое его изобретение, требующее "больших издержек", будет с порога отвергнуто. А поскольку пустяками Кулибин заниматься не желал, ему вообще следовало бы прекратить отнимать время у занятых людей!
      И все-таки престарелый изобретатель не склонил головы перед "неразрешимыми обстоятельствами". Последние годы своей жизни он посвятил созданию самодвижущейся машины, которую надеялся применять в судах, самокатках, а также для "подъема питьевой воды в гору и обращения ее в нижегородском водопроводе".
      В то время ученые уже доказали, что вечный двигатель невозможен, но Кулибин все еще верил, что ему удастся осуществить неосуществимое.
      Из дома Иван Петрович выходил уже редко, и я, рисуя его с натуры сидящим за маленьким письменным столом над чертежами, окончательно решил изобразить его на портрете именно таким!
      Последний раз я навестил его за несколько дней до кончины, 24 июня 1818 года. Восьмидесятитрехлетний Кулибин нашел в себе силы выйти к Откосу, чтобы полюбоваться Волгой. Как раз в это время по реке плыли сутыринские коноводки. Указав на них рукой, Иван Петрович тихо сказал мне:
      - Все-таки мы победили в той путине...
      Умер Иван Петрович 30 июня 1818 года, а хоронили его четыре дня спустя.
      Чтобы собрать деньги на похороны, его жена Мария Ивановна продала последнюю ценную вещь в доме - настенные часы, сделанные Кулибиным много лет назад. Остальные деньги принесли Пятериковы.
      Кроме родных и близких Ивана Петровича, людей на кладбище было немного. Кроме Пятериковых, пришли в тот день отдать последний долг памяти Кулибину Сергей Желудков и Егор Пантелеев. Они по-прежнему плавали вместе. Егор успел стать кормщиком и более уже не думал о купеческом поприще. Другие мои знакомые бурлаки находились в плавании и посетили могилу человека, который, по словам Ерофеича, "увидел в них людей", позже. Якова Васильевича Орлова тоже не было среди учителей Нижегородской гимназии, в которую преобразовалось народное училище. К тому времени Орлов уже давно жил в Петербурге и сам болел неизлечимой болезнью.
      Меньше чем через год после смерти Ивана Петровича в журнале "Отечественные записки" появилась статья его редактора П. Свиньина "Жизнь русского механика Кулибина и его изобретения", о которой я уже упоминал вначале. После знакомства с нею я и решился взяться за перо, чтобы рассказать о подлинных событиях, свидетелем и участником которых мне довелось быть.