Циркумлунцы, распоряжавшиеся космическими эскадрами и практически уже создавшие самостоятельную экономику на лунном сырье, объявили себя независимой нацией. Эту акцию "длинноволосых" восторженно приветствовали еще более длинноволосые космические бродяги - в свое время хиппи, битники, изгои, актеры, писатели, пачуко, апа-чи, цыгане и другие самозванные бунтари, паразиты (или симбиоты - это уж как взглянуть на дело) добропорядочных циркумлунцев, обитающие в собственном улье из дурапластиковых пузырей, подвешенных к Циркумлуне и известных под названием "Мешок". На протяжении жизни пяти поколений между Террой и Циркумлуной не было никакой торговли и практически никаких сношений, поскольку вторая была сосредоточена на проблемах выживания, а первая переживала культурные катаклизмы из-за разрушенной экономики - наследия третьей мировой войны, которая, уничтожив положенные миллиарды жизней, угасла сама собой. Когда столетие спустя так называемый Интердикт был отменен, первые циркумлунцы и мешковцы, рискнувшие измерить бездны тяготения и навестить Землю, поразили ее обитателей, однако для космонавтов представшая перед ними Терра явилась даже еще большим шоком.

      "Мать-Земля, Отец-Космос", краткая история Циркумлуны, составленная Джоном Вашингтоном и Иваном Оляпиным.
 
      Я проковылял под слепящие лучи, и вокруг меня завертелась широкая панорама - по двадцать раз в минуту, по одному полному обороту каждые три секунды: десятки техасских великанов, сотни жилых комплексов из металла и стекла, тысячи торопливых мексиканцев (почти все в толстых металлических ошейниках с коротенькими антеннами), а с ними и синее небр, пухленькие облака и ослепительный диск солнца.
      Вся вселенная превратилась в одну гигантскую центрифугу, а я, пылинка, крутился почти в самом ее центре под осью в каком-нибудь десятке ярдов у меня над головой. Я шатался и качался на ногах-ходулях, ожидая, что небо лопнет и космос разлетится вдребезги.
      Тут я осознал ошибку, и кружение прекратилось с такой внезапностью, что я чуть было не растянулся на земле.
      То, в чем я усмотрел центробежную силу, воздействию которой минуту назад подвергался среди нарисованных техасцев и индейцев, было всего лишь нормальным притяжением Земли.
      В этот миг я узнал, что можно без конца и тщетно втолковывать человеку, всю жизнь проведшему в невесомости, что человеческие чувства не способны отличить воздействие ускорения, которое ему известно, от тяготения, ему незнакомого. Можете объяснять ему, пока у вас не сядет голос. А он все равно будет внутренне убежден, что тяготение ощущается по-другому, что оно вцепляется невидимыми клейкими пальцами, что оно таит в себе порчу невообразимых кубических миль почвы, скальных пород, магмы, субстанции раскаленного ядра и всех прочих грязных планетарных ужасов.
      Не успел я с помощью познания через опыт избавиться от одной иллюзии, как тотчас поддался другой: у меня возникло ощущение, что я попал в безвоздушное пространство.
      Когда человек, всю жизнь проведший на нульгравном спутнике в обширном, но ограниченном доме со многими помещениями, вдруг впервые выходит из замкнутых стен на планету, он инстинктивно перестает дышать. Не от удивления или изумления, хотя присутствуют и они, но просто потому, что для него существует лишь одна аналогия: оказаться в открытом космосе без дыхательного аппарата. Не замечая ни земли под ногами, ни гравов, прижимающих его к ней, он машинально воспринимает небосвод, как вакуум, а здания вокруг - как герметизированные обиталища, куда он должен вернуться за несколько секунд или погибнуть. Я затаил дыхание.
      Но не побежал и не прыгнул (последуй я этому естественному импульсу, так приложился бы носом к Техасу) по кратчайшей траектории к двери или окну. Быть может, первое познание через опыт ускорило второе, но, еще пошатываясь, я заставил себя с силой выдохнуть и набрать полные легкие густого воздуха, который здесь, под открытым небом, оказался довольно зловонным. Открыв, что я нахожусь отнюдь не в вакууме, я разгадал и тайну моего баса. Всю жизнь - и даже на "Циолковском" - я дышал легкой кислородно-гелиевой смесью с небольшим процентом двуокиси углерода и водяных паров. Теперь же я поддерживал свою жизнь густой ведьминс-кой похлебкой из того же кислорода, но варящегося в котле атмосферного давления вместе с азотом и целым набором жутковатых примесей. В более плотной атмосфере голос становился басистее. Проще простого - но разобраться тут можно только после того, как это произойдет с тобой.
      Взглянув вокруг себя и вниз, я обнаружил, что по указанию Ла Кукарачи три слуги Эльмо бросили мои саквояжи и окружили меня, чтобы подхватить, когда я наконец перестану шататься и упаду.
      Эльмо весело крикнул:
      - Пьян, приятель? Вот уже не знал, что вольный воздух Техаса настолько пьянит непосвященных. Но я забыл! Ты ведь мешковец, вспоенный денатурированным кислородом с духами!
      Я перестал шататься, но меня уже окружила целая стайка маленьких мексиканцев, а парочка самых крохотных даже теребила мой плащ, и почти все они взывали ко мне:
      - Bendiganos, padre!

      Весьма живописная кучка оборвышей, состоявшая по большей части из женщин и детей. И никто из них, слава Диане, не носил отвратительного металлического ошейника.
      Я настолько актер, что сумею сымпровизировать в любой нежданно доставшейся мне роли, а потому я высунул из-под плаща два пальца и ласково пророкотал:
      - Benedicite, mis ninos у ninas! - и перевел на всякий случай: - Благослови вас Бог, дети мои.
      Благодаря плащу и капюшону, они вполне могли принять меня за очень высокого падре или монаха - даже за черного францисканца.
      Мой незамедлительный ответ на их просьбу, казалось, полностью их удовлетворил, потому что они уже расходились, когда Эльмо прогремел:
      - Отвяжитесь от божьего человека, пока не сбили его с ног своими четками, эй вы, богочокнутые малявки! Черепуша, ты великолепен, но нам надо проложить след на ранчо губернатора. Как твоя головка? Сможешь сесть на лошадь?
      Я собирался ответить: "Ну, а как же, друг! Или я, по-твоему, городская крыса?", но вдруг ощутил головокружение и тошноту. Шесть лунагравов и разнообразные сюрпризы начинали сказываться на моей несколько капризной физиологии. Сердце отчаянно колотилось, качая кровь в мозг - не такой уж легкий труд, учитывая кошмарную гравитацию и мой рост. Какое счастье, что на мне сверхудобный мешкостюм, предохраняющий ножные вены от варикоза! Я выковырнул языком тонизирующие пилюльки (антигравин с глюкозой) из аптечки в щечной пластине. Даже эти крохотные легкорастворимые шарики давили язык точно осмий и соскальзывали в глотку, как свинцовые дробинки. Я запил их глотком поистине тяжелой воды из фляжки, для чего мне пришлось откинуть голову вместе с экзочерепом. Но пилюльки мгновенно помогли. Ла Кукарача одобрительно улыбнулась мне снизу, словно теперь разбиралась в моих внутренних чувствах не хуже меня самого.
      Однако Эльмо уже раскрутил двадцатифутовый бич и пощелкивал им над узким экипажем, несколько более длинным, чем я. Он двигался на гусеницах по десяти колес каждый. Вид колес меня заворожил: в Циркумлуне колеса ведь можно видеть только на картинках да в талях, поскольку со сцеплением там плоховато.
      Из экипажа торопливо выбирались десятка два мексиканцев, включая и кое-кого из тех, кто получил мое благословение. Эльмо добродушно покрикивал:
      - Ну-ка, вон из транспортера, pronto, обезьянье ваше племя. Он требуется Черному Папе, а я пригляжу, чтобы его вернули вашему патрону. - Обернувшись ко мне он добавил: - Залазь, Черепуша, и распрями свой истомленный экзоскелет. Вообще-то мексам не дозволено пользоваться машинами с двигателями, но такой транспортер - просто игрушка и ничего больше. Тем не менее тебе он сейчас в самый раз. Я вижу, ты еще не в той форме, чтобы скакать на конях. Если на то пошло, в Циркумлуне не так уж много мустангов, да и те - дохлые клячи.
      Как ни странно, тут он был прав. В Циркумлуне содержатся несколько лошадей - для старомодного изготовления сыворотки и по принципу Ноевого ковчега.
      Я хотел было заверить его, что нахожусь абсолютно в форме, и мне не терпится приобщиться к искусству верховой езды, но сердце у меня еще не вполне успокоилось, и я решил поберечь энергию. Я отвесил еще один поклон на негнущихся коленях, уперся ладонями в задок транспортера, закинул ноги к передку, растянулся на дне ничком, а затем перевернулся на спину, стараясь потише лязгать эк-зоскелетом.
      Теперь, когда моей кровеносной системе уже не приходилось столь напряженно бороться с силой тяготения, сердце забилось ровно. Я чувствовал себя почти нормально, но не видел ничего, кроме небосвода, а потому приподнял голову и огляделся.
      Эльмо свернул бич и засунул его за усаженный серебряными бляхами кожаный пояс, где уже красовались два молниевые пистолета. В остальном же его костюм, насколько я мог судить, был обычным для земных бизнесменов с консервативными вкусами - вплоть до манжет, пуговиц, лацканов, воротничка и огромного галстука цвета небесной лазури с люпинами - цветком Техаса. Однако обут Эльмо был в кожаные сапоги на высоких каблуках, а на голове у него красовалась шляпа с высокой конической тульей и широченными полями. Он сидел на коне, относительно столь же огромном, как он сам. Я только поражался крепкости костей и мышечной мощи их обоих - тому, как он вскочил в седло, и тому, как конь легко выдерживал его вес. У меня даже возникло подозрение, что его костюм прячет экзоскелет, а в коня хирургически вживлены стальные опоры.
      - Ага, Черепуша, - сказал Эльмо, перехватив мой взгляд, - наших лошадок мы тоже кормим гормоном. После техасцев в мире нет Божьих тварей благороднее. А теперь нажми-ка на пусковую кнопку у твоего локтя. Рычаг управления рядом с ней.
      Я нажал, и наша маленькая кавалькада двинулась в путь с быстротой, пожалуй, чрезмерной для новичка вроде меня. Эльмо пустил своего коня шагом, но шаг этот был очень размашистым. Прямо за ним трусила на ослике Ла Кукарача - теперь я понял, чем объяснялись диспропорции в стенной росписи центрифуги. Моя возлюбленная ехала по-дамски, то и дело одаривая меня через плечо милыми улыбками. Процессию завершали три мексиканца, поспешая рысцой с моими саквояжами. Ну, эту диспропорцию я мог исправить.
      - Сеньор Эльмо, - крикнул я, - прикажите вашим слугам положить мой багаж в транспортер и забраться в него самим. Он не будет перегружен - даже со всем металлом масса моя невелика.
      - Забудь, Черепуша! - прогудел он в ответ. - Мексам не положено ездить рядом с человеком техасского роста, пусть тощим и несуразным на вид. Лично я немало постранствовал на своем веку и терпим к неприличиям, но у далласцев слюни высохнут от негодования.
      - Мне саквояжи нужны как подушки, - объяснил я. - Чтобы с удобством обозревать даласское слюноотделение и прочее, а также видеть путь впереди.
      - Тогда ладно. А про второе забудь. Разуй зенки, приятель. И увидишь куда более, чем подрыгивание техасского кадыка. Эй, мексы, подоприте хребет моего гостя его саквояжами!
      Я намеревался настоять на своем, но все три мексиканца, укладывая саквояжи мягкой грудой мне под голову, посматривали на меня так опасливо и столь явно жаждали занять свое место в арьергарде, что я решил покуда отложить лекцию о человеческом равенстве.
      Признаюсь, смотреть вокруг было на что, хотя почти все представлялось мне фантастическим кошмаром. Точно стереомонтаж, когда каждая камера поставлена на свою скорость, причем практически весь материал дается в одной плоскости - Терра ведь плоска, как лепешка. Начать со зданий, которые словно кубические спутники беспорядочно теснились, поднимаясь в многокомнатную длину… нет, ввысоту… короче говоря, торчком, своим металлом и стеклом напоминая мне Циркумлуну. Периодически здания рассекались коридорами… то есть улицами. Далее, техасцы, - одни верхом, другие вмедленно двигающихся экипажах, третьи прогуливающиеся пешком. Более молодые выглядели более высокими, чем более старые, и я заподозрил, что гормон обладает кумулятивным действием.
      Двигаясь втрое быстрее, вокруг сновали бесчисленные мексиканцы, все согбенные до одного стандартного роста. Примерно шестьдесят процентов были в металлических ошейниках с антеннами, и эти с бешеным усердием занимались всяческими строительными работами. Здесь здания разбирались, там собирались, устанавливались гигантские опоры, рылись гигантские ямы. Мне даже показалось сперва, что ошейниковые рабочие способны ходить вверх и вниз по
      стенам - зрелище привычное для обитателя космоса. Однако затем я разглядел, что тех, кто сновал по вертикальным плоскостям, поддерживают тонкие канаты, по которым они быстро взбирались и спускались.
      Может показаться удивительным, как это я умудрился так много видеть, управляя незнакомым экипажем в непривычном поле тяготения. Но для того, кто всю жизнь двигался в трех измерениях, движение в двух измерениях - детская игра. Вскоре я уже управлял транспортером с такой небрежной уверенностью, что смог освободить руку, чтобы привести в порядок забарахливший коленный моторчик, на что мне понадобились лишь считанные секунды. В сильном же обалдении я был, когда возился с ним в центрифуге!
      Вскоре я заметил, что привлекаю общий интерес. Лица ко мне техасцы не поворачивали, зато скашивали на меня глаза и замедляли шаг. Безошейниковые мексиканцы откровенно пялились на меня, но, наоборот, ускоряли шаг и старались обойти нашу процессию подальше. Ошейниковые же двигались мимо без единого взгляда в мою сторону - эдакие миниатюрные тракторы, к счастью не подминающие под себя людей.
      Быстрота всех согбенных меня поражала. Отец подробно описал мне мексиканцев. Мое воспитание и образование строилось на строго внушенных принципах расового и национального поведения, поскольку в театре они чрезвычайно важны. Отец заверял меня, что все мексиканцы низкорослы, носят серапе и широкополые шляпы, ходят босыми и проводят свои дни, привалившись к глинобитным стенам, покуривая коноплю и предаваясь сну с короткими перерывами для стрельбы из револьверов.
      Но эти мексиканцы были совсем другими, если не считать низкого роста и босоногости.
      И вообще типы среди них были самые разные. Вдруг ко мне подковыляли крохотные мексиканские карапузы, очаровательные, как черные котята, и осыпали меня цветами, видимо, приняв за покойника, направляющегося на погост. Во всяком случае, когда я приподнял и повернул голову, чтобы получше их разглядеть, они бросились врассыпную.
      Ла Кукарача придержала своего ослика и теперь трусила возле меня. Заметив мой интерес к ошейниковым мексиканцам, она презрительно объяснила:
      - Киборги. Estupidos - дурачки. Ошейники передают им распоряжения и счастье. Прямо в жилы и нервы. Десятники управляют ими дистанционно. Если управляют! - Последнюю фразу она добавила потому, что две вереницы киборгов столкнулись и суматошно забегали, стараясь разобраться, кому куда идти. Ну, точь-в-точь муравьи, которых я однажды наблюдал в ящике между травинками.
      - И они так всегда? - спросил я с ужасом.
      - Нет, нет, - успокоила она меня. - Только в рабочее время. Остальные десять часов они существуют как люди в ту меру глинобитного духа, которую еще сохраняют. Главным образом едят, совокупляются и спят. Мои соотечественники!
      Тут я вспомнил о своих недоумениях и спросил:
      - Сеньорита К., почему ваши соотечественники смотрят на меня со страхом, который в чем-то и сильнее просто страха и слабее его? Объясните мне это, пожалуйста, mi amada bonita.

      Она нахмурилась, быстро покачала пальцем и прошептала предостерегающе:
      - Никаких нежностей до восхода луны, как я сразу тебе приказала, высокий ты недотепа! - Тем же шепотом она невозмутимо продолжала: - Сеньор Ла Крус, мои земляки - это дети. Они живут сказочками - сладкими, как сахар, и жуткими, как кровавая кость. Одна из последних повествует о Духе Смерти, высотой до небес, который когда-нибудь пройдет по Техасу. Видом он будет, как гигантский скелет - его обычно так и называют: "Эль Эскелето". Он будет швырять в свои огромные костяные челюсти и щелкать, как орешки, человеческие черепа - из тростникового сахара, говорят одни, полные мозгов, утверждают другие. Мои земляки стекутся к нему. Он даже не взглянет на них - ведь ни звезды, ни облака не смотрят вниз на простых смертных, - но поведет их к свободе.
      Меня так увлекла эта яркая история, что я чуть не вздрогнул, когда звучный голос осведомился:
      - Лапонька пичкает тебя слезливой жвачкой о киборгах? - Эльмо тоже придержал коня, пока не оказался рядом со мной по другую сторону транспортера. - Смотри, не верь ни единому слову, которое срывается с ее миленьких лживых губок. Черепуша, друг мой закадычный, киборги куда счастливее даже техасцев. Получают радости каждый день, как кока-колу. Кроме того, я уже объяснял, они - необходимая составная часть нашей свободы и вольности.
      - Сама я думаю, что костлявые ступни призрака их растопчут, если только при виде его они не разбегутся, как побитые псы, - продолжала Л а Кукарача так, словно никто ее не перебивал. - Киборги - земляки они мои или нет - estupidos из всех estupidos.

      - Саркастичная сучка, а? - заметил Эльмо. - Лапонька, у тебя вместо сердца кубик. Какое счастье, что твоя холодная кровь не леденит твою кожу и не попадает ни в твои грудки, ни в твои пяточки, ни в местечко между ними.
      - Моя фигура, хотя и маленькая, сложена более пропорционально, высокочтимый патрон, - ответила она дерзко. - И мой лобок имеет честь находиться точно между моей макушкой и подошвами.
      - Ну-ка, Лапонька, помни о стыдливости, а о своих мыслях помалкивай, - предостерег ее Эльмо. - Не устраивай интеллектуальный стриптиз для меня и моего гостя. Женщина годится только для нормального стриптиза, будь она мекс или гринго.
      - Вы желаете, господин, чтобы я тряслась как полоумная и бурчала сеньору Крусу "no sabe?"

Или, быть может, сбросила одежду?
      - Эй, Лапонька, еще раз предупреждаю, если ты не уймешься…
      Перепалка эта грозила стать неприятной, но тут я невольно прервал ее. Мы приближались к золотой - или позолоченной - статуе, изображавшей чрезвычайно мускулистого мужчину двадцати футов высотой в варварском одеянии. Из его шлема торчали очень длинные, прихотливо изогнутые рога. Правая рука замахивалась боевым топором, а левая держала наготове кольт.
      - Кто это? - спросил я, тыкая в сторону статуи, закутанной в черное, ногой, потому что ехал ногами вперед, а руки у меня были заняты управлением. - Я не знал, что за время Интердикта Терра впала в полное варварство.
      - Черепуша, да неужто ты не знаком с первооткрывателем Техаса и первым человеком пристойного роста на его земле? - отпарировал Эльмо добродушно-негодующим тоном. - Неужто ты хочешь сказать, что тебе неизвестны Лейф Эриксон, Поль Баньян, Большой Билл Томпсон, Джон Салливан, Уильям Рэндольф Херст, Авраам Линкольн и другие столь же великие техасцы?
      - Неизвестны, - признался я, - хотя я слышал о Сэме Хьюстоне, Джиме Буи и моем тезке Дэви Крокетте.
      - Ну, да, они тоже техасцы, хотя и помельче калибром, - согласился он. - Ребята Сан-Хасинто и Аламо. А старик Черный Ворон Сэм, хотя и принадлежал к нашим предшественникам, кое в чем представляется сомнительным - дружок индейцев и прихвостень янки, как поговаривают.
      Я чуть было не спросил его, как насчет Юлия Цезаря и Иисуса Христа, но испугался: а вдруг и они техасцы?
      Вместо этого, направляя транспортер в обход Лейфа Эриксона, я заметил:
      - Кое-кто из названных вами мне известен, но я считал, что они были гражданами Соединенных Штатов и Канады.
      Ла Кукарача вновь трусила впереди, хотя на прощание и одарила меня быстрой лукавой улыбкой. Эльмо наклонился ко мне с седла:
      - Черепушка, как видно, твои небесные наставники знали лишь поверхностную версию земной истории, манную кашку, которую скармливают широкой публике. Поскольку нынче ты познакомишься с людьми весьма эрудированными и влиятельными, тебе полезно будет узнать хоть какие-то обрывки правды, amigo mio.

Республика Единственной Звезды никогда не входила в Соединенные Штаты. В одна тысяча восемьсот сорок пятом году она их возглавила, ибо видела, что их необходимо взбодрить ввиду иностранной агрессии и внутренних неурядиц. Предвидение это оказалось необычайно точным: следующие три года именно она отражала агрессивных мексиканцев, а скоро ей пришлось вести гражданскую войну - на двух фронтах сразу. Естественно, широкой публике, у которой не хватает ни мозгов, ни нутра, зато есть привычка от всего шарахаться, это было представлено аннексией. Но спикер Конгресса и сенаторы, хоть что-то весившие в Вашингтоне, всегда знали, что существует секретный договор и что согласно ему глава страны - Техас. С той поры президенты в Белом доме были только ширмой техасского истеблишмента - Франклин Делано Рузвельт, например, был марионеткой в руках нашего Джека Гарнера, очень и очень скромного вершителя всех дел. А чуть позже Линдон Великий вертел Джеком Кеннеди, хотя тот посмертно и был объявлен почетным гражданином Техаса и президентом такового, учитывая величие и ритуальную важность его кончины. С началом третьей мировой войны, после распыления Вашингтона, Нью-Йорка, Сан-Франциско и так далее, секретность утратила смысл, и Техас вступил в свои права не только де факто, но и де юре, включив в свои пределы для круглого счета как ледяную макушку, так и сухую и жаркую, заросшую джунглями задницу континента. К тому же по терапевтическим причинам нам требовалось очень много мексов.
      Мои мысли потряхивало, как транспортер, - он теперь пересекал ремонтируемый изгиб улицы, увертываясь от мексиканцев, которые увертывались от него. Я сожалел, что у меня не было иных наставников в истории, кроме моего отца, который разделывался с завоеванием континента небрежной фразой: "Входят варвары с боевыми топорами", или исчерпывал падение цивилизации краткой ремаркой: "Уходят эпикурейцы, ломая руки и вопя. Идрис проносится по сцене нагая". Я знал многие подробности династической истории греков, римлян и англичан, а также был осведомлен о невротических штучках человека XX века, начиная от Ибсена и Бергмана и кончая "Зеленой комедией" и внутреннепространственной мультисценой. Но в нашем репертуаре не было более современных пьес, где действие развертывалось бы в Техасе, а потому отец проскочил этот край стремительно. Нет, конечно, перед моим отлетом он дал мне представление о Северо-западной территории и Йеллоунайфе очень подробное и точное - так мне во всяком случае казалось.
      - Ну, я все сказал. Настала твоя очередь, Черепуша, - прервал мои размышления Эльмо. - Ты вроде бы упомянул про Йеллоунай-фское Бюро регистрации заявок на открытие рудников? - Голос у него внезапно стал таким небрежным, а память оказалась такой прекрасной, что у меня волей-неволей зародились подозрения. Но вновь меня выручила скульптура, на этот раз абстрактная, предоставив мне возможность переменить тему. Над тротуаром на высоте метров двадцати висел золотистый прямоугольник, поперек нижней части которого было прикреплено нацеленное вниз подобие какого-то дальнобойного орудия, тоже золотистое. И прошло еще несколько секунд, прежде чем я разглядел узкий прозрачный пилон, поддерживающий эту часть абстрактного памятника.
      Дальнобойное орудие было нацелено на вторую половину скульптуры - чрезвычайно сложную конструкцию из трубок, тросов, стержней, пружин и кубов - опять же золотистую, длиной примерно в мой транспортер, однако шире и объемнее. Этот фантастический ажурный отливающий золотом параллелепипед тоже поддерживался почти невидимой опорой, но всего лишь на полуметровой высоте.
      - Это, - объяснил Эльмо, указывая пальцем, - окно книжного склада, через которое Освальд произвел роковые выстрелы, а это - шасси автомобиля, в котором Джек дал себя пристрелить, показав своим подвигом всем будущим президентам Техаса, как подобает мужественно уходить, когда прозвонит твой политический колокол.
      - Кстати, Черепуша, - продолжал Эльмо, пригибаясь в седле и соответственно понижая голос, - то, о чем я сообщу тебе теперь, сверхзасекречено, но компания, которую мы навестим, ничего другого под своими черепными крышками не.хранит. Опасные воды, Черепуша, очень опасные, так что с моей стороны только честно снабдить тебя веслом или даже парочкой, чтобы ты мог лавировать. А может быть, и аквалангом. К тому же мы, техасцы, не слишком уважаем секретность, а предпочитаем, чтобы все было попроще, посвободнее, вроде поводьев, которыми мы управляем нашими гражданами второго класса. Как бы то ни было, а скажу я тебе вот что: наш нынешний президент Техаса чуточку мнется и не торопится последовать великому примеру Джека. Видишь ли, его не любят, но вместо того, чтобы выйти вперед и умереть, как достойно мужчине, он превратил Президентскую обитель в укрепленный форт. Более того, - поверь и возрыдай! - организовал отряд из преданных ему мексиканских дворовых! Организовал - и вооружил их! Чистейшей воды подлость по отношению к политической оппозиции. Он дошел до того, что выгнал взашей свою охрану из Вольных техасских стрелков. Дескать, у него нет гарантий, что они его не прикончат. Что, конечно, святая истина, да только не для упоминания вслух.
      - Мы к нему едем?
      - Нет, ты все перепутал, Черепуша, хотя его обитель и здесь, в Далласе, где вершатся все важные дела. Нет, мы направляемся на ранчо Коттона Буи Ламара, губернатора штата Техас, иными словами, губернатора штата-прародителя величайшей нации мира. И никаких сношений с гнусным вооружающим мексов тираном Лон-гхорном Элиджей Остином, текущим главой указанной величайшей нации!
      - Вы надеетесь нанести ему поражение на следующих выборах? Эльмо покачал головой и причмокнул.
      - Нет, Черепуша, в процессе обретения истинной свободы мы давно отбросили демократическую фантасмагорию. Нематериальным плебейским голосам мы предпочли материальную, ритуально удобную благородную пулю, и вот ее-то Лонгхорн Э.О. трусливо отказывается принять. А поданные против голоса скатились бы с него как с гуся вода.
      Тем временем гусеницы транспортера, копыта ослика, нагормо-ненный конь и шесть стертых ороговевших мексиканских подошв уже влекли нас к совершенно иной панораме. Металл, стекло, пластмассы остались позади, а в отдалении поднимался настоящий лес крохотных хижин, обитых и окаймленных яркой пестротой. Видимо, цветами, подумал я с приятным удивлением. Между ними и нами находился целый город с тесно расположенными пастельных тонов постройками - светло-лиловыми, голубыми и розовыми, - но слишком миниатюрными даже для мексиканцев. И тут я понял, что передо мною кладбище.
      Между бледно окрашенными жилищами мертвых навстречу нам ковыляла, опираясь на длинный посох, фигура, подобно мне закутанная в плащ, но оранжево-желтый. Ростом она была около пяти футов, а под капюшоном пряталась одна чернота. Внезапно экзоскелет ожег холодом мою кожу под мешкостюмом. Я остановил транспортер и сел прямо.
      - Мексо-Сити, - выразительно объяснил Эльмо.
      С усилием я оторвал взгляд от фигуры, которая пугающе его притягивала. Впереди - с двух сторон окаймленная кладбищем, с третьей - нашей улицей, а сзади - сооружением из пастельных арок, которое я счел церковью, - поднималась даже еще более живописная металлическая конструкция, состоящая из большой круглой площадки в десяти футах над землей, куда вело несколько лестниц. Ее осенял колышущийся балдахин, опирающийся на стройные радужные колонны десятиметровой высоты.
      Быстрым кивком Ла Кукарача подтвердила, что я отгадал правильно - это была музыкальная эстрада, место нашего вечернеат свидания.
      Но взыгравший во мне романтик оледенел, едва мои глаза обратились на приближающуюся закутанную фигуру. Я по-прежнему не мог различить лицо под капюшоном и спросил себя, кажется ли его внутренность такой черной из-за яркого солнечного света или
      же?..
      - Вот идет проклятущий черномазый дзен-буддист из одной проклятущей береговой анархии - скорее всего из Калифорнии, где черные возобладали со времени удачного покушения на Рональда Третьего, - сказал Эльмо. - Хотя их дзены - настойчивые психи и вечно бешено протестуют, и клянчат милостыню, и самоподжигаются, мы разрешаем им свободно странствовать в пределах Техаса по великой своей терпимости. И, - он понизил голос, - по дипломатическим соображениям.
      Теперь я различил под капюшоном искаженное гневом, почти чернильно-черное лицо с щелочками глаз. Благодаря смешанным бракам такой цвет кожи уже не встречается ни в Мешке, ни даже в Циркумлуне.
      Часть моих опасений рассеялись. Но только часть.
      Дзен-буддист остановился в двух метрах от меня. Теперь, когда он перестал хромать и выпрямился, то подрос еще на целый фут. Из-под мохнатых бровей сверкнули огромные сумасшедшие глаза, точно две налитые кровью луны, Меня сковала исходившая от него невидимая сила.
      - О белая грязь с неба! - проскрипел он. - Восстань и прими на плечи свою карму.
      Я нервно откашлялся.
      Ухватив свой посох двумя руками, он совершенно неожиданно ударил меня по голове. Мой титановый головной убор отозвался довольно звучным "ба-ам!" Я остался цел и невредим, но был оглушен, растерян, испуган.
      - Восстань, приказываю тебе, о жалкое творение из плоти и металла, гнусное порождение беломазого и машин! - вскричал он. -
      Восстань и прими великую судьбу, коей ты вовсе не достоин! - И занес посох для нового удара. Я чувствовал, что не в силах защищаться.
      Ла Кукарача била ослика пятками, торопясь к нам, но тут плечи фигуры обвил бич Эльмо. Раздался треск, сопровождавший бледно-голубую вспышку, и буддист упал, грозя кулаками и изрыгая невнятные слова.
      Вновь ловко щелкнув бичом, Эльмо обвил его гибкий конец вокруг посоха, дернул на себя, ухватил могучей лапищей и метнул словно копье в глубину кладбища, а потом принялся выбивать бичом искры возле извивающегося тела.