Фриц Лейбер

Наследство

– Какая комната? Эта? – Я опустил на пол свой картонный чемоданчик.

Домовладелец кивнул.

– Мы ничего не трогали с тех пор, как ваш дядя умер.

Комната была большая и темноватая, однако чистая. Я вошёл. Дубовый комод. Буфет. Пустой стол. Ночник с зелёным абажуром. Кресло. Стул. Кровать с металлической сеткой.

– Только бельё постирали, – добавил домовладелец.

– Он умер неожиданно? – спросил я.

– Да. Во сне. Сердечный приступ.

Я слегка кивнул и, под воздействием внезапного импульса, подошёл и открыл дверь буфета. Две полки были забиты консервами и другой провизией, на третьей находился старый кофейник, две кастрюли и несколько кофейных чашек, покрытых сетью коричневатых трещин.

– Ваш дядя любил готовить сам, – сказал домовладелец. – Конечно, вы тоже можете готовить, если захотите.

Я подошёл к окну и посмотрел с высоты третьего этажа на грязную улицу. Мальчишки играли в орлянку. Потом медленно пересчитал этажи напротив. Оборачиваясь, я надеялся, что домовладелец ушёл, но он ещё стоял и смотрел на меня. Белки его глаз были абсолютно бесцветны.

– С вас двадцать пять центов за стирку, – промолвил он.

Я порылся в кармане и вынул четвертак. Теперь у меня оставалось только сорок семь центов.

Домовладелец выписал мне квитанцию, тщательно выводя буквы.

– Ключи от вашей комнаты и входной двери на столе, – сказал он. – На три месяца и две недели комната ваша.

Он вышел, прикрыв за собой дверь. С улицы донёсся шум проезжавшего автомобиля. Я опустился в кресло.

Люди иногда получают в наследство весьма странные вещи.

Я унаследовал немного консервов и оплаченную комнату только лишь потому, что мой дядя Дэвид, которого я никогда в жизни не видел, любил платить за всё вперёд. Суд отнёсся ко мне благосклонно, особенно после того, как я рассказал о своём бедственном положении. Домовладелец отказался вернуть квартирную плату, но его тоже можно понять. Конечно, после долгого путешествия в город автостопом, я был разочарован, узнав, что мне не причитается никакой наличности. Выплата пенсии прекратилась со смертью дяди, а похороны съели остальное. И всё же я был рад, что у меня есть место для ночлега.

Мне сказали, что дядя, должно быть, составил завещание через некоторое время после того, как я родился. Не думаю, что отец или мать знали об этом, иначе они наверняка рассказали бы мне – хотя бы перед смертью. Я почти ничего не слышал о дяде, за исключением того, что он был старшим братом отца.

Ещё я смутно помнил, что он был полицейским. Больше я ничего не мог припомнить. Вы, наверное, знаете, как это случается – семьи распадаются, контакт поддерживают только старшие, ничего не рассказывая молодёжи, и очень скоро все связи рвутся, если не случается чего-либо непредвиденного. Мне кажется, это происходит с тех пор, как появилось человечество. Всё время действуют силы, которые разъединяют людей, разбрасывают в разные стороны и обрекают на одиночество. Сильнее всего вы ощущаете это в большом городе.

Говорят, что закона против неудач не существует. Но он есть, как я обнаружил. После относительно безоблачного детства жизнь становилась все тяжелее и тяжелее. Великая Депрессия. Смерть родителей. Уход друзей. Работа временная и ненадежная. Отсрочки и неудобства правительственной помощи. Я пытался бродяжничать, но обнаружил, что у меня не хватает настойчивости. Даже для того, чтобы стать бродягой, бездельником или мусорщиком, нужны определённые способности. После долгого путешествия автостопом я чувствовал себя усталым и разбитым; ноги мои нестерпимо болели. К сожалению, я один из тех, кого не так уж часто соглашаются подвезти.

Я сидел в старом, потёртом дядином кресле на фоне темнеющего окна, и мне было невыносимо одиноко. За стеной кто-то двигался и разговаривал, но этих людей я никогда не видел и не знал. С улицы доносились неясные звуки. Я слышал отдалённое пыхтение паровоза; где-то совсем рядом жужжала неисправная неоновая трубка. Монотонно тарахтел какой-то двигатель, и мне казалось, что я слышу завывание швейной машинки. Холодные, недружественные звуки только усиливали моё одиночество. Пыльный квадрат окна становился всё темнее, но темнота напоминала скорее чёрный дым, чем обычный вечер.

Мною овладело неясное беспокойство. Но оно не было связано с моим подавленным состоянием. Я попытался разобраться в своих чувствах, и через некоторое время, внезапно, до меня дошло. Всё оказалось очень просто. Я обычно поворачиваюсь набок, когда сижу в кресле, а сейчас я откинулся назад, потому что обивка была сильно продавлена в центре. И это, как я сразу же догадался, произошло оттого, что дядя тоже всегда откидывался назад. Это открытие настроило меня на мрачный лад, но я тут же подавил внезапное желание подняться с кресла. Вместо этого я стал размышлять о том, каким человеком был дядя и как он жил. Я представил, как он ходил по комнате, сидел в кресле, спал в кровати. Иногда, наверное, к нему заходил какой-нибудь приятель из полиции. Как же он жил здесь после того, как ушел в отставку?

На глаза не попадалось ни одной книги. Не было видно и пепельницы, и не ощущалось никакого табачного запаха. Дядя, наверное, был очень одинок в старости, без семьи и знакомых. Теперь его одиночество унаследовал я.

Я поднялся и начал бесцельно ходить по комнате. Мне показалось, что мебель, придвинутая вплотную к стенам, не создавала ощущения уюта, и я выдвинул стол и кресло поближе к середине комнаты. Потом подошел к комоду. На нем лежала фотография в рамке лицевой стороной вниз. Я поднес ее к окну. Да, это был мой дядя, так как на обратной стороне фотографии я разглядел аккуратную надпись: «Дэвид Род, лейтенант полиции. Ушел в отставку 1 июля 1927 года». На фотографии дядя был в форме и фуражке; щеки его казались впалыми, а глаза были более умными и проницательными, чем я ожидал. Он не выглядел очень старым. Я положил фотографию обратно на комод, но затем передумал и поставил ее на буфет. Я все еще чувствовал себя слишком усталым и разбитым, чтобы думать о еде. Я знал, что мне следует лечь и хорошо отдохнуть, но после дня, проведенного в суде, возбуждение не покидало меня. Я ощущал одиночество, но мне не хотелось гулять или быть рядом с людьми.

Поэтому я решил поподробнее исследовать доставшееся мне наследство. Это желание было вполне очевидным, хотя некоторая доля смущения все же удерживала меня. Однако любопытство пересилило, и я принялся за дело. Я не ожидал, что обнаружу чего-либо ценного, мне просто хотелось разузнать побольше о дяде.

Я опять раскрыл дверцы буфета. Консервов и кофе хватит на целый месяц. Мне повезло – я смогу восстановить силы и начать поиски работы. На нижней полке лежали инструменты: отвертка, молоток, куски проволоки и другой хлам.

Открыв дверь кладовки, я вздрогнул. На стене висела полицейская форма, над ней, на крюке сверху – голубая фуражка, на полу стояли тяжелые форменные ботинки, а на гвозде сбоку висела резиновая дубинка. В сумерках форма казалась почти новой. Тут я осознал, что стало уже достаточно темно, и включил ночник с зеленым абажуром. В кладовке я обнаружил еще штатский костюм, пальто и некоторую другую одежду, но ее было не так много. В ящике, стоявшем на полке, находился револьвер и ремень с несколькими патронами, торчавшими из кожаных кармашков. «Что же мне со всем этим делать?» – подумал я.

Честно говоря, я был несколько ошарашен, обнаружив форму, пока не догадался, что у дяди, наверное, было два комплекта ее – один летний, другой зимний. Вероятно, его кремировали в зимнем.

Пока я не обнаружил еще чего-либо полезного для себя, поэтому принялся исследовать содержимое комода. В двух верхних ящиках лежали рубашки, носовые платки, носки и нижнее белье. Все было чистое, выглаженное и аккуратно сложенное. Теперь я стал владельцем всего этого. Если белье придется мне впору, у меня есть право носить его. Не такая уж приятная мысль, но полезная.

Третий ящик был наполнен газетными вырезками, тщательно подразделенными на отдельные кучки и связки. Я бегло просмотрел те, что лежали сверху. Это были сообщения о различных преступлениях. Так вот чем занимался дядя, уйдя в отставку! Он продолжал интересоваться своей бывшей работой.

Нижний ящик содержал массу различных предметов: пару очков, удивительно короткую трость с серебряным набалдашником, пустой чемоданчик-«дипломат», зеленую шелковую ленту, игрушечную деревянную лошадку, выглядевшую очень старой (я подумал, что, может быть, он купил ее для меня, когда я был еще ребенком, а затем забыл выслать) и другие вещи. Я быстро задвинул ящик и отошел в сторону, Это занятие не оказалось таким интересным, как я ожидал. Я получил достаточно ясное представление о дядиных вещах, но они напомнили мне о смерти, и я снова почувствовал себя одиноким и потерянным. Я был один в этом большом городе, и единственный человек, к которому я ощущал хоть какую-то близость, был похоронен три недели назад.

Мне все-таки захотелось закончить осмотр, поэтому я выдвинул маленький ящик, находившийся под самой крышкой стола. В нем лежали две газеты месячной давности, ножницы, карандаш, небольшая пачка квитанций с аккуратным почерком домовладельца и детективный роман из платной библиотеки. Роман назывался «Жилец». Заставят ли меня в библиотеке платить за него? Может быть, не будут настаивать.

Больше я ничего не обнаружил. После некоторого раздумья я удивился: вещей было до странности мало. Почему он не хранил никаких писем? Дядина аккуратность наводила меня на мысль, что у него должна была быть, по крайней мере, пара коробок с письмами, тщательно перевязанными в пачки. И почему только одна фотография? А где журналы, записные книжки? Мне даже ни разу не попалось на глаза ни одного рекламного листка, брошюры, открытки или другой бесполезной чепухи, на которую можно наткнуться практически в любом доме. Внезапно я понял, как, должно быть, были пусты и бессодержательны последние годы его жизни, несмотря на газетные вырезки и детективный роман.

Без всякого стука дверь открылась, и вошел домовладелец, мягко ступая в больших матерчатых шлепанцах. Я вздрогнул от неожиданности и слегка рассердился.

– Хотел напомнить вам, – проговорил он, – что у нас не полагается шуметь после одиннадцати. Ваш дядя обычно готовил в восемь тридцать утра и в пять вечера.

– Хорошо, хорошо, – ответил я быстро, собираясь добавить чего-нибудь саркастическое, когда мне пришла в голову одна мысль.

– Не хранил ли мой дядя что-нибудь в подвале, например, сундук или ящик?

С минуту он тупо смотрел на меня, потом покачал головой.

– Нет. Все, что у него было, находится здесь, – он обвел комнату своей большой рукой с толстыми пальцами.

– К нему часто приходили гости? – спросил я. Домовладелец некоторое время молчал, и я подумал, что он не услышал вопроса, но потом он отрицательно покачал головой.

– Спасибо, – проговорил я, поворачиваясь к нему спиной. – Спокойной ночи.

Когда я обернулся, он все еще стоял в дверях, разглядывая комнату своими сонными глазами. Я снова обратил внимание на абсолютную бесцветность белков его глаз.

– Я вижу, вы передвинули мебель на то же место, где она стояла при вашем дяде, – заметил он.

– Да, стол стоял у стены, и я немного выдвинул его.

– И фотографию поставили назад, поверх буфета.

– Она что, там всегда стояла? – спросил я.

Он кивнул, еще раз осмотрел комнату, зевнул и повернулся, чтобы идти.

– Ну, – сказал он, – спокойного сна.

Последние слова прозвучали несколько ненатурально; он как будто произнес их с некоторым усилием. Потом, наконец, бесшумно закрыл за собой дверь. Я немедленно взял со стола ключ и запер ее – не собираюсь поощрять привычку входить без стука и совать нос в чужие дела.

Одиночество снова обрушилось на меня.

Итак, я расставил мебель в прежнем порядке и положил фотографию на старое место. Это открытие слегка напугало меня. Мне не хотелось спать в этой безобразной кровати с продавленной металлической сеткой. Но куда я еще мог пойти с сорока семью центами в кармане и моим полным отсутствием предприимчивости?

Внезапно я осознал, что веду себя глупо. Естественно, что мне немного не по себе. Каждый в столь странных обстоятельствах чувствовал бы то же самое. Не следует поддаваться унынию, ведь мне придется прожить в этой комнате еще некоторое время. Поэтому необходимо свыкнуться с окружающим.

Итак, я взял пачку газетных вырезок из комода и стал внимательно изучать их. Они охватывали период лет в двадцать или около того. Самые старые вырезки пожелтели и легко ломались. В них говорилось в основном про убийства. Я бегло пролистывал их, просматривая заголовки, иногда прочитывал несколько строчек там или здесь. Через некоторое время я углубился в сообщения про «Убийцу-Призрака», который убивал без всякой видимой причины. Его преступления напоминали те, которыми так и несхваченный Джек-Потрошитель ужасал Лондон в 1888 году, за исключением того, что среди его многочисленных жертв были не только женщины, но также мужчины и дети. Я смутно припоминал, что слышал несколько лет назад о двух случаях – всего их было семь или восемь. Теперь я узнал подробности, которые отнюдь не способствовали веселому расположению духа. Среди расследовавших более ранние случаи упоминалось имя моего дяди.

Эта пачка вырезок была самой толстой из всех. Все пачки были аккуратно разложены в определенном порядке, но я так и не смог обнаружить никаких пометок или комментариев, если не считать крохотного клочка бумаги с адресом: 2318, Робей Стрит. Это озадачило меня. Единственный адрес без какого-либо объяснения. Я решил, что когда-нибудь зайду туда.

Уже наступила ночь, и шедший снизу свет уличного фонаря ясно высвечивал пыль на оконном стекле. Через стены больше не доносилось никаких новых звуков, кроме низкого бормотания радио. За окном все так же монотонно жужжала неисправная неоновая трубка и слышалось пыхтение паровоза в отдалении. К своему облегчению, я обнаружил, что меня стал одолевать сон. Раздеваясь и складывая одежду на стул с непривычной для меня тщательностью, я поймал себя на мысли: а не складывал ли дядя свою одежду на стул таким же образом? Пиджак на спинку, брюки на сидение, ботинки с засунутыми в них носками на пол, рубашку и галстук поверх пиджака?

Я приоткрыл верхнюю и нижнюю створки окна дюйма на три, потом вспомнил, что у себя дома я редко открываю верхнюю створку. Я был рад, что мне хотелось спать. Откинув одеяло, я выключил ночник и забрался в кровать.

Первой моей мыслью было: «Здесь лежала его голова». Мне хотелось бы знать, умер ли он во сне, как мне сказали, или же он проснулся парализованным, одиноким и беспомощным в темноте. Однако хватит об этом, сказал я себе, и начал думать о том, как устали и напряжены мышцы моих ног и как хорошо иметь возможность лечь и расслабиться. Это немного помогло. По мере того как мои глаза привыкали к полутьме, я стал различать контуры предметов в комнате. Стул с моей одеждой. Стол. Неясный отблеск фотографии дяди наверху буфета. В темноте стены комнаты, казалось, сузились.

Постепенно мое воображение стало рисовать мне гигантский город, лежащий за стенами комнаты, город, который я едва знал. Я наблюдал квартал за кварталом темных зданий, кое-где перемежающихся небоскребами, улицы с магазинами и трамвайными рельсами, тусклые громады складов и фабрик. Горы шлака и угрюмую протяженность рельсов и пустых вагонов на железнодорожных станциях. Неосвещенные аллеи парков и быстро проносящиеся одиночные машины по главным улицам. Ряды безобразных двухэтажных домишек, прилепленных один к другому. Подозрительных личностей, которые в моем воображении никогда не ходили прямо, а крались, согнувшись в тени вдоль стен. Преступники. Убийцы.

Я резко прервал этот поток мыслей, слегка напуганный его реальностью. Я не мог отделаться от ощущения, что моя душа отделилась от тела и летала над городом. Я попытался посмеяться над этой мыслью, которая, очевидно, явилась следствием усталости и нервного напряжения. Неважно, каким чужим и зловещим казался город – в моей маленькой комнате с запертой дверью я был в безопасности.

В комнате полицейского. Дэвида Рода, лейтенанта, ушедшего в отставку 1 июля 1927 года. Я опять задремал и погрузился в сон.

Сновидение было простым, живым и до странности реальным. Я стоял в мощенном булыжником переулке, у некрашеной ограды с вывалившейся доской, за которой поднималась темная кирпичная стена здания с деревянной пристройкой, выкрашенной в серый цвет. Был час рассвета, когда жизнь еще не вступила в свои права и сон висел в воздухе, как холодный туман. Бесформенные облака скрывали небо. Я видел желтую полоску света, сочившуюся из окна на первом этаже, однако не слышал ни звука. Ничего не произошло, но чувство холодного ужаса, охватившего меня, было трудно описать. Казалось, я чего-то ждал, боясь пошевелиться.

Видение изменилось, но чувство страха не покинуло меня.

Была ночь, и пустой двор; огромная доска объявлений прикрывала резкий свет уличного фонаря. Я с трудом различал предметы во дворе: кучу кирпичей, пустые бутылки, несколько сломанных бочек и ободранные каркасы двух автомобилей с проржавевшими и сломанными крыльями. Сорняки и трава росли отдельными пучками здесь и там. Потом я заметил узкую ухабистую тропу, пересекающую двор по диагонали, и мальчика, который медленно шел по ней, как если бы возвращался, пытаясь найти что-то потерянное раньше. Ужас, нависавший над этим местом, был направлен на него. Я очень боялся за мальчика и попытался предупредить его, крикнуть, чтобы он бежал домой, но не смог пошевелиться и произнести ни звука.

Видение снова изменилось. Опять был час рассвета. Я стоял напротив двухэтажного оштукатуренного дома, слегка отстоявшего от улицы. Перед домом была аккуратная лужайка и две цветочные клумбы. Вдалеке я видел полицейского, медленно обходящего свой участок. Затем мною завладела какая-то внешняя сила, которая придвинула меня ближе к дому. Я увидел цементную дорожку и свернутый шланг, а в нише дома – какую-то непонятную кучу. Сила согнула меня по направлению к ней, и я понял, что это молодая женщина с проломленным черепом и залитым кровью лицом. Я попытался закричать и проснулся.

Кажется, я долго лежал в напряжении, боясь пошевелиться, прислушиваясь к ударам собственного сердца. Темная комната плыла вокруг меня, двигались какие-то фигуры, и окно, казалось, некоторое время находилось где-то совсем в другом месте. Постепенно мне удалось подавить панику и заставить вещи вернуться на свои места путем пристального разглядывания их. Я сел в кровати, дрожа всем телом. Это был самый страшный кошмар, который когда-либо снился мне. Я достал сигарету, прикурил ее дрожащими руками и обернул вокруг себя одеяло.

Внезапно я кое-что вспомнил. Этот оштукатуренный дом – я видел его раньше, совсем недавно и мне казалось, я знал, где именно. Я встал с кровати, включил свет, порылся в газетных вырезках и нашел фотографии. Дом был тот же, что и в моем сне. Я прочитал заголовок. «Здесь была найдена жертва „Убийцы-Призрака“». Итак, вот что явилось причиной моего кошмара. Мне стоило догадаться об этом раньше.

Мне показалось, что в прихожей раздался шум, и я прыгнул к двери, чтобы убедиться, заперта ли она. Возвращаясь к столу, я почувствовал, что дрожу. Нет, так не пойдет. Я должен победить этот глупый страх – ощущение, что кто-то собирается залезть ко мне. Я сел на кровать и посильнее затянулся сигаретой. Потом посмотрел на вырезки, лежавшие на столе. Может быть, дядя также раскладывал их, изучал, размышлял над ними? Просыпался ли он посреди ночи и сидел, ожидая, пока вернется сон?

Я резко поднялся на ноги, собрал вырезки в кучу и понес к комоду. По ошибке выдвинув нижний ящик, я снова увидел странную коллекцию: очки, трость с серебряным набалдашником, пустой «дипломат», зеленую ленту, игрушечную лошадку, черепаховую расческу и все остальное.

Я положил вырезки на место и мне снова показалось, что послышался легкий шум. Я резко обернулся, но не стал подходить к двери, так как увидел торчащий из замочной скважины ключ. Я не смог, однако, противостоять искушению и заглянул в кладовку. Голубая форма висела на своем месте, фуражка сверху, ботинки снизу, дубинка сбоку. Дэвид Род, лейтенант полиции, вышедший в отставку 1 июля 1927 года. Я закрыл дверь кладовки.

Все-таки надо держать себя в руках. Мысленно я повторил очевидную причину моих настроений и ужасных снов. Устал и задергался. Толком не спал две ночи подряд. Я в чужом городе и заснул в комнате своего дяди, которого никогда не видел или, по крайней мере, не помнил, что видел, и который три недели как умер. Меня окружали вещи этого человека – в комнате витал дух его привычек. Я начитался статей про ужасные убийства. Действительно, причин предостаточно!

Если бы только можно было отделаться от ощущения, что кто-то пытается добраться до меня! Но кому я нужен? Денег у меня нет. Я здесь чужак. Но тем не менее мне отчетливо казалось, что мой мертвый дядя пытается что-то сообщить мне, заставить меня что-то сделать!

Я перестал ходить взад и вперед по комнате. Мой взгляд задержался на поверхности стола, потертой и покрытой царапинами, ярко освещенной светом ночника. Стол был пуст. Я не забыл ни одной вырезки, но на углу лежал маленький клочок бумаги. Я взял его и снова прочитал написанный карандашом адрес: 2318, Робей Стрит.

Странное чувство, охватившее меня при виде адреса, подействовало на меня так, будто я снова, на мгновение, погрузился в атмосферу своих снов. Во время сна в совершенно обычных вещах может скрываться необъяснимо ужасный смысл. Именно так и случилось с клочком бумаги. У меня не было ни малейшего представления, что означает адрес, однако он висел надо мной, как приговор судьбы, как некая тайна, слишком ужасная, чтобы ее можно было постичь. Быстрым движением пальцев я смял бумажку в комок, бросил на пол и сел на край кровати. Да поможет мне Бог, если я стану реагировать на пустяки подобным образом. Все это немного смахивает на начало безумия.

Через некоторое время в голове прояснилось, и сердце стало биться спокойнее. Я подавил необъяснимый ужас, но чувствовал, что он может вернуться в любую минуту. Оставалось только поскорее заснуть…

Когда я лег, то снова почувствовал, как комната давит на меня. Опять я увидел вокруг себя город. Как бы проломив стены, я поднялся над темными зданиями. На этот раз видение было более отчетливым.

Я стоял на пересечении двух улиц. По правую руку маячили темные высокие здания со множеством окон, и ни в одном из них не было света. С левой стороны текла широкая уродливая река. На ее маслянистой, медленно движущейся поверхности тускло отражались уличные фонари противоположного берега. Я смутно различал очертания пришвартованной баржи. Одна из улиц шла вдоль реки и немного впереди ныряла под мост, сделанный из больших металлических ферм. Под мостом было очень темно. Другая улица отходила под прямым углом. Тротуар был замусорен обрывками газет, которые перелетали с места на место и кружились на ветру. Я не мог слышать их шуршания и ощущать запаха химикалиев, который, как я знал, должен был подниматься от реки. Тошнотворный ужас висел над этим местом.

По боковой улице по направлению ко мне шел пожилой невысокий человек. Я чувствовал, что должен крикнуть, предупредить его об опасности, но у меня не было сил. Человек неуверенно озирался вокруг, как бы высматривая направление. В руке он нес «дипломат» и отодвигал рваные газеты со своего пути тростью с серебряным набалдашником. Когда он достиг перекрестка, ему навстречу, откуда-то из-за моей спины, появилась темная фигура. Она, казалось, была окутана тенью, и я не мог рассмотреть лица. Первый испуганный взгляд пожилого человека сменился вздохом облегчения. Он начал что-то выспрашивать, а темная фигура отвечала. Но голосов я не слышал.

Потом темная фигура указала вдоль улицы, шедшей под мост. Человек с тростью улыбнулся и кивнул. Ужас и отчаяние держали меня, словно в тисках. Я собрал всю свою силу воли, но не смог ни заговорить, ни подойти поближе. Два человека, бок о бок, двинулись вдоль реки. Меня словно сковало холодом. Наконец оба растворились во мраке под мостом.

Прошло довольно много времени. Потом темная фигура одна вынырнула из-под моста. Казалось, она увидела меня и двинулась навстречу. Меня охватил ужас и я сделал отчаянную попытку освободиться от державшей меня силы.

Внезапно я стал свободен. Как пуля, выпущенная из ружья, я понесся вверх с фантастической скоростью. Через мгновение я взлетел уже так высоко над городом, что видел шахматную доску кварталов, словно гигантскую карту через задымленное стекло. Река блестела свинцовой прожилкой между кварталами. Вдалеке я различал крошечные трубы, выбрасывающие язычки пламени – заводы, работающие в ночную смену. Ощущение ужасного и неистового одиночества захватило меня. Я уже позабыл сцену, произошедшую на берегу реки. Единственным моим желанием было улететь от безграничной пустоты, в которой я висел. Улететь и спрятаться в каком-нибудь убежище.

С этого мгновения мой сон стал одновременно менее и более реальным. Менее – из-за тех невероятных кульбитов, которые я выделывал, летя через пустоту, и от чувства бестелесности. Более реальным – потому что я знал, где нахожусь и хотел вернуться назад в комнату дяди, в свое спящее тело.

Я камнем падал вниз, пока не оказался на высоте всего какой-нибудь сотни футов над городим. Направление моего движения изменилось, и я заскользил над самыми крышами домов. Подо мной проносились покрытые сажей трубы, вентиляционные патрубки странной формы, ржавые, с дождевыми потеками листы железа. Впереди, словно горные кряжи, громоздились более высокие здания – офисы и фабрики. Я беспрепятственно пролетал прямо через них; перед глазами проносились цеха со станками, коридоры и переходы. В следующее мгновение я уже обгонял трамвай, потом пронесся поперек нескольких ярко освещенных улиц со множеством людей и автомобилей. Наконец, скорость полета начала уменьшаться, я повернул в сторону. Впереди показалась темная стена, которая приблизилась, поглотила меня, и я оказался в комнате дяди.

Самая ужасная фаза кошмара начинается тогда, когда спящий обнаруживает себя в той самой комнате, где спит. Все предметы узнаваемы, но искажены. Отвратительные твари грозят из темных углов. Затем, если человек просыпается, комната из его сна на некоторое время накладывается на реальную комнату. Именно так случилось со мной, только сон никак не хотел заканчиваться. Я словно парил под потолком и смотрел вниз. Большинство предметов выглядели так же, как и раньше. Стол, буфет, комод, кресло. Однако обе двери – в кладовку и в коридор – были приоткрыты. Я видел смятые простыни, подушку, откинутые одеяла.

Моего тела в кровати не было.

Холодный ужас захлестнул меня. Я понимал, что произошло нечто страшное. Я должен был найти самого себя. Паря под потолком, я внезапно ощутил – меня что-то притягивает, словно магнитное поле кусок железа. Я невольно расслабился, давая волю этой неведомой силе, и мгновенно был унесен через стены в ночное небо.

Я опять летел над темным городом, и в моем мозгу кружились странные мысли. Мысли не из сна, а бодрствующего мозга. Ужасные подозрения и обвинения. Хитросплетения дедуктивных построений. А эмоции принадлежали сну – ощущение безнадежности и всевозрастающий страх. Дома, над которыми я пролетал, становились все более неухоженными, грязными и ветхими. Потом они сменились убогими хижинами. Угольная пыль покрывала чахлые пучки травы. Все было завалено отбросами. Скорость полета уменьшилась, но усилился страх.

Я заметил грязную табличку: «Робей Стрит». Затем обратил внимание на номер. Я находился в квартале № 2300.

«2318 Робей Стрит.»

Этот ветхий домик выглядел несколько опрятнее, чем соседние. Я завернул за угол, где грязная тропинка огибала кучу пустых упаковочных ящиков.

С задней стороны домика в окне горел свет. Открылась дверь, и на пороге появилась маленькая девочка с жестяным ведерком в руке. На ней было короткое платьице, открывающее худенькие ножки. Волосы девочки были прямые и имели желтоватый оттенок. Она на минуту обернулась, стоя в дверях, и хриплый женский голос проговорил:

– Иди-ка поскорее, ведь папа любит горячее. Нигде не задерживайся и постарайся, чтобы тебя никто не видел.

Девочка кротко кивнула и пошла по тропинке. Вдруг я заметил чью-то фигуру, которая скрывалась в тени в том месте, где должна была пройти девочка. Сначала я разглядел только темный профиль. Потом подошел ближе и увидел лицо.

Свое собственное лицо.

Надеюсь и молю Бога, что никто не видел, как я тогда выглядел. Безвольный рот корчился в свирепом оскале. Ноздри раздулись. Глаза вылезли из орбит, и вокруг зрачков показались белки. Скорее звериная морда, чем человеческое лицо.

Девочка подходила все ближе. Волны темноты, казалось, отталкивали меня и тянули назад, но я в последнем отчаянном усилии бросился на искаженное лицо, которое опознал как свое собственное. Наступил высший момент боли и ужаса, а потом я вдруг осознал, что смотрю на девочку, и она смотрит на меня снизу вверх.

– Ой, вы напугали меня, – сказала она. – Я сначала не поняла, кто вы.

Я находился в собственном теле и знал, что не сплю. Узкая одежда жала в плечах и поясе, пуговицы на рукавах давили на запястья. Я опустил глаза и посмотрел на резиновую дубинку, которую держал в руке. Подняв руку, пощупал жесткий козырек фуражки на голове, оглядел себя и, несмотря на темноту, понял, что одет в темно-голубую полицейскую форму.

Не знаю, какова была бы моя реакция, если бы я не ощущал на себе озадаченный, с полуулыбкой, но все же испуганный взгляд девочки. Я заставил себя улыбнуться.

– Все в порядке, крошка, – пробормотал я. – Прости, что напугал тебя. Где работает твой отец? Я посмотрю, чтобы с тобой ничего не случилось по дороге, а потом провожу домой.

Так я и сделал.

Несколько последующих часов я чувствовал себя полностью опустошенным. Осторожно расспросив девочку, я выяснил, как добраться до района, где находился дом моего дяди. Потом пришел домой, стараясь, чтобы меня никто не видел, снял с себя форму и повесил ее в кладовку.

На следующее утро я пошел в полицию. Но не стал вдаваться в содержание своих снов и рассказывать о жутком приключении, а сообщил только, что странный набор предметов в нижнем ящике комода в сочетании с фактами, изложенными в газетных вырезках, пробудил во мне страшные подозрения. Мое сообщение было встречено с очевидным скептицизмом, но проведенное все-таки формальное расследование выявило потрясающие и убедительные факты.