Лишь эта теория – что скука и неуверенность в завтрашнем дне, а также различие во мнениях относительно того, как нужно бороться со столь гнетущими чувствами, лежали в основе отчужденности друзей, – лишь эта теория может объяснить нелепейшее предположение, что приятели рассорились из-за произношения имени Фафхрда: Мышелов якобы с завидным и злонамеренным упорством выговаривал его имя на упрощенный ланкмарский манер, в результате чего оно звучало как Фафхрд, тогда как сам носитель имени настаивал на том, что лишь зубодробильное сочетание согласных может удовлетворить его слух, глаз и варварское чувство порядка вещей. Скучающие и неуверенные в себе люди часто стреляют из пушек по воробьям.

Несомненно одно: приятели если и не рассорились окончательно, то по крайней мере сильно охладели друг к другу, и жизненные пути их, хотя оба оставались в Ланкмаре, разошлись.

Серый Мышелов поступил в подручные к некоему Пульгу, восходящей звезде рэкета по части второстепенных религиозных культов, некоронованному королю ланкмарского преступного мира, который облагал данью жрецов всех мелких божков, стремящихся выйти в боги, угрожая в случае неповиновения всяческими неприятными и даже скверными последствиями. Если жрец, отказывался платить Пульгу, его чудеса не срабатывали, численность прихожан и размер пожертвований резко уменьшались, а его самого неминуемо ждали синяки, а то и переломанные кости.

Появлявшийся в сопровождении нескольких громил Пульга, а также одной-двух стройных танцовщиц, Мышелов стал неотъемлемой и зловещей принадлежностью улицы Богов, что тянется от Болотной заставы вплоть до самых дальних доков и цитадели. Он продолжал ходить во всем сером, носить на голове клобук, а у пояса Кошачий Коготь и Скальпель, однако ни кинжал, ни тонкий меч не покидали ножен. Зная по собственному опыту, что угроза, как таковая, гораздо эффективнее ее исполнения, Мышелов ограничил свою деятельность ведением переговоров и взиманием наличности. Начинал он обычно со слов: "Меня прислал Пульг – Пульг с буквой "г" на конце". Затем, если человек святой жизни начинал упорствовать или торговаться слишком уж яростно и возникала необходимость повергнуть идолов во прах и прервать богослужение, Мышелов давал громилам знак заняться этими дисциплинарными мерами воздействия, а сам праздно стоял неподалеку, ведя неторопливую и остроумную беседу с танцовщицами и посасывая леденцы. Шли месяцы; Мышелов становился все толще, а очередные танцовщицы все стройнее и на вид покорнее.

Фафхрд же поступил по-иному: сломав о колено свой длинный меч (и жестоко при этом порезавшись), содрав с одежды остатки украшений (скучные и ничего не стоящие куски позеленевшего металла), а также обрывки полысевшего меха, он отрекся от крепких напитков и сопутствующих им радостей (хотя и так уже в течение некоторого времени не брал в рот ничего, кроме слабого пива, а с женщинами не знался вовсе) и стал единственным последователем некоего Бвадреса, единственного апостола Иссека Кувшинного. Фафхрд отрастил бороду, которая стала такой же длины, что и спадавшие на плечи волосы, отощал, щеки и глаза у него запали, а голос из баса превратился в тенор, хотя причиной этого была вовсе не мучительная операция, которую, как утверждали некоторые, он учинил над собой – эти трепачи знали, что он порезался, но нагло лгали относительно травмированного места.

А богов в Ланкмаре (тут имеются в виду боги и кандидаты в таковые, которые проживают или, если можно так выразиться, стоят биваком в этом вечном городе, а вовсе не боги Ланкмара – материя гораздо более таинственная и ужасная), – богов в Ланкмаре временами бывало не меньше, чем песчинок в Великой Восточной Пустыне. Большинство из них начинали как люди, вернее, как память о людях, ведших жизнь аскетов, полную всяческих видений, и погибших мучительной, кровавой смертью. Создается впечатление, что с начала всех времен орды служителей и апостолов (или даже самих богов, разница тут небольшая) хромали через упомянутую пустыню. Зыбучие Земли и Великую Соленую Топь, чтобы сойтись под низкой аркой Болотной заставы, подвергаясь по пути всевозможным и неизбежным мукам оскоплениям, ослеплениям, побиваниям камнями, насаживаниям на кол, распятиям, четвертованиям и тому подобному со стороны восточных разбойников и мингольских безбожников, которые, кажется, были созданы именно для того, чтобы организовывать для них эти жестокие испытания. В толпе святых мучеников при желании можно было отыскать нескольких колдунов и ведьм, стремившихся обрести бессмертие в пекле с помощью своих сатанинских квазибожеств, а также немногочисленных протобогинь – в основном девиц, прославившихся тем, что десятилетиями они пребывали в рабстве у чародеев с садистскими наклонностями и были изнасилованы целыми племенами минголов.

Ланкмар и, в частности, вышеназванная его улица служат в качестве театра или, вернее, испытательного полигона для протобогов, после того как те пройдут более осязаемое, но отнюдь не более жестокое просеивание сквозь руки разбойников и минголов. Новоиспеченный бог (то есть его священнослужитель или священнослужители) начинает свой путь у самой Болотной заставы и медленно поднимается вверх по улице Богов, нанимая подходящий храм или завладевая очередными несколькими ярдами булыжной мостовой – и так, пока не достигнет приличествующего уровня. Очень немногие из них добираются до района, примыкающего к цитадели, и вливаются в ряды божественной аристократии Ланкмара, состав которой тоже переменчив, хотя она и размещается на одном и том же месте в течение веков и даже тысячелетий (настоящие боги Ланкмара столь же ревнивы, сколь и таинственны). Без преувеличения можно сказать, что немало божков проводят лишь одну ночь у Болотной заставы, после чего внезапно пропадают, – возможно, в поисках городов, где аудитория настроена менее критически. Большая же их часть добирается примерно до середины вверх по улице Богов, а потом медленно начинает скатываться назад, отдавая с боем каждый дюйм и ярд, пока вновь не окажется у Болотной заставы, чтобы навсегда исчезнуть из Ланкмара и памяти его жителей.

Итак, Иссек Кувшинный, коего Фафхрд выбрал в качестве предмета поклонения, был одним из самых мелких и неудачливых богов, вернее даже божков, во всем Ланкмаре. Он находился там уже около тринадцати лет и за этот срок поднялся по улице Богов всего на два квартала и теперь скатился назад, уже готовый нырнуть в пучину забвения. Его никоим образом не следует путать с Иссеком Безруким, Иссеком Обожженноногим и Иссеком Освежеванным, равно как с прочими многочисленными и весьма живописно искалеченными божествами, носящими такое же имя. Не исключено, что его непопулярность отчасти объясняется тем, что его гибель – он был вздернут на дыбу – многие сочли не слишком зрелищной. Некоторые ученые путают его с Иссеком Кувшиножителем, совершенно другим святым, притязавшим на бессмертие в связи с тем, что он в течение семнадцати лет был заточен в не очень просторном глиняном кувшине. Кувшин же Иссека Кувшинного был якобы наполнен Водой Мира из некоего Килливатского источника, однако воды этой никто, по-видимому, не жаждал. В самом деле: займись вы поисками яркого примера бога, который никогда ничего собой не представлял, лучшего выбора, нежели Иссек Кувшинный, вам нечего было бы и желать, тогда как Бвадрес был образцом неудачливого священнослужителя – высохший, дряхлый, вечно оправдывающийся и косноязычный. Причина, по которой Фафхрд примкнул к Бвадресу, а не к какому-нибудь другому более живому святому с лучшими перспективами, заключалась в том, что он однажды увидел, как Бвадрес погладил по головке глухонемое дитя, причем в тот миг, когда на него (насколько мог видеть сам Бвадрес) никто не смотрел, и этот случай накрепко запал в душу варвара. Однако это не мешало Бвадресу оставаться самым заурядным старым маразматиком.

Впрочем, когда Фафхрд стал его последователем, положение дел начало понемногу меняться.

Прежде всего, и это само по себе уже немало, Фафхрд, когда он появился в первый день оборванный и окровавленный (из-за порезов, полученных при ломке меча), сразу образовал коллектив адептов, внушительный, если не по численности – он был единственным его членом, – то по внешним данным. Его все еще воинственная, почти семифутовая фигура величественно возвышалась над старухами, детьми и разнообразными подонками, составлявшими благоуханную, шумливую и крайне переменчивую толпу посетителей той части улицы Богов, что примыкала к Болотной заставе. Всем невольно приходило в голову, что раз Иссек Кувшинный обзавелся таким поклонником, значит, этот божок обладает какими-то достоинствами, о которых никто и не подозревал. Благодаря своему громадному росту, размаху плеч и мощному сложению Фафхрд имел и другое преимущество: он мог претендовать на значительную площадь мостовой для Бвадреса и Иссека, просто-напросто укладываясь спать после вечерней службы.

Теперь всякие остолопы и негодяи перестали толкать Бвадреса локтями и плевать на него. В новом своем воплощении Фафхрд держал себя очень миролюбиво – в конце концов. Иссек Кувшинный ведь был божеством мира, – однако Северянин обладал ярко выраженным и вполне варварским чувством собственности. Если кто-то позволял себе вольности по отношению к Бвадресу или нарушал ритуал поклонения Иссеку, то мгновенно оказывался поднятым в воздух и переставленным на другое место, а если в этом была необходимость, то даже с укоризненным и внушительным шлепком.

В результате столь неожиданного почтения, оказанного ему и его божеству на самом пороге забвения, Бвадрес расцвел на удивление быстро. Он начал есть чаще, чем дважды в неделю, и стал расчесывать свою редкую бороденку. Вскоре дряхлость спала с него, словно старый плащ, оставив после себя лишь безумный и упрямый блеск, сверкавший глубоко в его желтоватых, обрамленных коростой глазах, и он начал проповедовать евангелие от Иссека Кувшинного с небывалыми до той поры горячностью и верой.

Между тем очень скоро вклад Фафхрда в дело продвижения Иссека Кувшинного перестал ограничиваться лишь габаритами Северянина, его присутствием и талантом вышибалы. После наложенного им самим на себя двухмесячного обета молчания, который он отказывался нарушить даже для того, чтобы ответить на незамысловатые вопросы Бвадреса, поначалу крайне озадаченного своим новообращенным, Фафхрд добыл где-то небольшую сломанную лиру, починил ее и начал регулярно, на всех службах, исполнять под ее аккомпанемент символ веры и житие Иссека Кувшинного. Он никоим образом не состязался с Бвадресом, никогда не пел литаний и не пытался благословлять людей именем Иссека; он молча стоял на коленях как прислужник Бвадреса, однако по окончании богослужения, пока Бвадрес медитировал между ритуалами, сидя во главе своей молитвенной площадки, Северянин усаживался на самом ее конце и под мелодичные аккорды, извлекаемые из крошечной лиры, принимался петь довольно высоким, приятным и романтично вибрирующим голосом.

Еще мальчишкой, живя в Стылых Пустошах, лежащих гораздо севернее Ланкмара, за Внутренним морем, лесистой Землей Восьми Городов и горами Пляшущих Троллей, Фафхрд учился в школе поющих скальдов (они только так назывались, поскольку не пели, а скорее произносили слова нараспев высоким тенором) и никогда не был приверженцем школы ревущих скальдов, рычавших низким басом. Вот этот-то возврат к усвоенной в детстве манере изъяснения, к которой Фафхрд прибегал и тогда, когда смирение позволяло ему ответить на чей-либо вопрос, и был настоящей и единственной причиной изменения его голоса – предмета всяческих сплетен, распространяемых теми, кто знал Северянина как басовитого товарища Серого Мышелова.

По мере того как Фафхрд раз за разом рассказывал житие Иссека Кувшинного, история этого святого мало-помалу и настолько незаметно, что Бвадрес при всем желании не смог бы ни к чему придраться, превратилась в нечто вроде саги о каком-то северном герое, хотя кое в чем и смягченной. Как выяснилось, в детстве Иссек не поражал драконов и чудовищ попроще, это противоречило бы его символу веры, а только играл с ними: плавал взапуски с левиафаном, резвился с бегемотом и летал по необозримым воздушным пространствам на спине то у крылатого дракона, то у грифона, то у гиппогрифа. Кроме того. Иссек не разбивал наголову царей и императоров в кровавых битвах – он просто ошеломлял их вкупе с трепещущими приближенными, преспокойно вышагивая по отравленным остриям мечей, стоя по стойке смирно в пылающих печах, купаясь в резервуарах с кипящим маслом и не забывая при этом произносить величественные проповеди о братской любви, сложенные в совершенные, причудливо зарифмованные строфы.

Иссек Бвадреса испустил дух довольно быстро, высказав на прощание несколько мягких упреков после того, как ему на дыбе вывернули все суставы. Иссек Фафхрда (теперь просто Иссек) сломал семь дыб, прежде чем начал заметно терять силы. Когда все уже думали, что он умер окончательно и бесповоротно, Иссек вдруг поднялся и схватил за горло главного палача, причем в руках у него оставалось достаточно силы, чтобы с легкостью задушить злодея, хоть тот и был чемпионом по борьбе в своей стране. Однако Иссек Фафхрда не сделал этого – опять-таки потому, что такой поступок шел вразрез с его убеждениями, – а просто разорвал толстое медное кольцо на дрожащей шее негодяя, принадлежность звания палача, скрутил его в изысканное изображение кувшина и только после этого позволил своей душе воспарить в вечное царство духа, чтобы продолжать уже там свои чудеснейшие приключения.

Поскольку подавляющее число божеств в Ланкмаре, будучи родом с Востока или по крайней мере из родственных ему по духу южных и упадочнических краев вокруг Квармалла, в своих земных воплощениях были довольно изнеженными субъектами, неспособными без ущерба для жизни болтаться более нескольких минут на веревке или сидеть более нескольких часов на колу, а также обладали сравнительно низкой сопротивляемостью к расплавленному свинцу или граду отравленных стрел и не испытывали влечения к романтической поэзии или к невиданным подвигам в обществе фантастических существ, то нельзя усмотреть ничего удивительного в том, что Иссек Кувшинный в интерпретации Фафхрда вскоре завоевал внимание, а потом и стал предметом поклонения большой части обычно переменчивой и одуревшей от разнообразия божеств толпы. В частности, образ Иссека Кувшинного, встающего и делающего несколько шагов с дыбой на спине, ломающего ее, а потом спокойно ждущего со смиренно воздетыми к небесам руками, пока будет изготовлена и привязана к его спине новая дыба, – этот образ, в частности, стал занимать первостепенное место в снах и мечтаниях множества дрягилей, попрошаек, немытых судомоек, равно как их детишек и престарелых родственников.

В результате столь резкого роста популярности Иссек Кувшинный начал вскоре не только снова продвигаться вверх по улице Богов, что само по себе было явлением редчайшим, но и делать это с большей скоростью, нежели любое другое божество из всех известных ныне в Ланкмаре. Почти каждую службу Бвадресу и Фафхрду удавалось передвинуть свой незамысловатый алтарь на несколько ярдов в сторону цитадели, поскольку волны их прихожан буквально затопляли места, занимаемые божествами с меньшей притягательной силой, а запоздавшие, но неутомимые поклонники зачастую заставляли их служить, пока небо не зарозовеет зарей, по десять-двенадцать раз (с выигрышем по нескольку ярдов) за ночь. Прошло не так много времени, и состав прихожан стал меняться. Начали появляться субъекты с кошельками, порой весьма тугими: наемные солдаты и купцы, холеные воры и чиновники средней руки, обвешанные драгоценностями куртизанки и захаживающие в трущобы аристократы, бритые философы, слегка подтрунивавшие над путаными доводами Бвадреса и несуразным символом веры Иссека, но втайне трепетавшие перед явной искренностью старца и его могучего служки-поэта, – и вместе с этими состоятельными людьми неизбежно стали появляться и неумолимые наймиты Пульга и прочих стервятников, круживших над птичьими дворами служителей культов.

Вполне естественно, что все это стало грозить Серому Мышелову серьезными осложнениями.

Пока Иссек, Бвадрес и Фафхрд оставались в пределах крика совы от Болотной заставы, беспокоиться было не о чем. По окончании службы Фафхрд обходил прихожан с протянутой рукой и получал пожертвования в виде заплесневелых корок, не слишком свежих овощей, всяческих тряпок, хвороста, кусочков угля и – крайне редко, что обычно сопровождалось восхищенными кликами – погнутых и позеленевших медяков. Подобный вздор не представлял интереса даже для более мелких рэкетиров, чем Пульг, и Фафхрду не составляло никакого труда разобраться с тщедушными и туповатыми типами, вздумавшими поиграть в короля воров в тени Болотной заставы. Не раз Мышелов исхитрялся намекнуть Фафхрду, что лучшего положения дел не стоит и желать и что любое сколько-нибудь значительное продвижение Иссека вверх по улице Богов приведет лишь к серьезным неприятностям. Мышелов тем самым выказывал себя человеком осторожным и вдобавок весьма дальновидным. Он любил или твердо верил, что любит, свое вновь достигнутое прочное положение больше себя самого. Он понимал, что поскольку поступил на службу к Пульгу совсем недавно, то находится под неусыпным наблюдением этого великого человека и любой намек на дружбу с Фафхрдом (почти все вокруг считали, что они рассорились навсегда) могут ему в случае чего зачесть. Поэтому, фланируя порой в нерабочее время по улице Богов (то есть днем, так как в Ланкмаре религиозные мистерии – дело по преимуществу ночное, творящееся при свете факелов), он никогда не обращался к Фафхрду напрямую. Однако, оказавшись как бы случайно подле Северянина и будучи явно занят каким-либо личным делом или удовольствием (а быть может, и затем, чтобы втайне поглумиться над плачевным состоянием своего врага, – это была вторая линия обороны Мышелова против возможных обвинений со стороны Пульга), он, почти не разжимая губ, вел разговоры с Фафхрдом, и тот отвечал ему – если отвечал вообще – таким же манером, хотя скорее просто по рассеянности, нежели в целях конспирации.

– Послушай, Фафхрд, – процедил Мышелов в свой третий подобный подход, делая вид, что разглядывает тонконогую девочку-нищенку со вспученным животом, словно пытаясь решить: смогут ли диета из нежирного мяса и гимнастические упражнения превратить ее в редкую красотку немного мальчишеского типа. – Послушай, Фафхрд, здесь у тебя есть все, что тебе нужно; лично я полагаю, что это возможность сочинять стихи и пищать их в лицо всяким идиотам. Так вот, как бы там ни было, ты должен делать это здесь, у Болотной заставы, потому что единственная в мире вещь, которая располагается не у Болотной заставы, – это деньги, а ты утверждаешь – вот осел! – что они тебе не нужны. Вот что я тебе скажу: если ты позволишь Бвадресу продвинуться в сторону цитадели хотя бы на бросок камня, вам придется брать и деньги, хотите вы этого или нет, и вы с Бвадресом будете вынуждены что-то на них покупать – тоже невольно, независимо от того, как крепко вы завяжете свои кошельки и как плотно заткнете уши, чтобы не слышать криков уличных торговцев. И в результате вы с Бвадресом получите за свои деньги лишь головную боль.

Фафхрд только пробурчал что-то в ответ, с таким же успехом он мог просто пожать плечами. Он напряженно, чуть ли не до косоглазия, смотрел мимо своей кустистой бороды вниз, на какой-то предмет, который энергично и вместе с тем осторожно вертел в своих длинных пальцах, но Мышелов никак не мог разглядеть, что же это было.

– Кстати, как ведет себя твой старый олух с тех пор, как он стал регулярно питаться? – продолжал Мышелов и подошел чуть ближе, пытаясь разглядеть предмет, который вертел в руках Северянин. – Все еще такой же упрямый, а? Все еще хочет добраться с Иссеком до цитадели? Все еще такой же неразумный в…. в делах?

– Бвадрес – хороший человек, – спокойно ответил Фафхрд.

– Я все больше и больше склоняюсь к тому, что в этом-то и беда, – едко и раздраженно заметил Мышелов. – Но послушай, Фафхрд, тебе вовсе не обязательно пытаться изменить образ мыслей Бвадреса – я сомневаюсь, что даже Шильба и Нинг, действуя заодно, смогли бы совершить революцию столь глобального размаха. Ты можешь сам сделать все, что нужно. Сделай свою поэзию несколько более трагичной, прибавь немного пораженчества в символ веры Иссека – думаю, ты сам уже утомился от столь нелепого сочетания северного стоицизма с южным мазохизмом. Для истинного художника плохих тем не существует. Или еще проще: в удачную ночь не двигай вперед алтарь Иссека, даже перемести его чуть назад! При большом скоплении народа Бвадрес так возбуждается, что даже не заметит, в какую сторону вы идете. Вы можете двигаться, как лягушка в колодце. А лучше всего научись утаивать часть добычи, прежде чем передать выручку Бвадресу. Я за один вечер могу показать тебе нужные трюки, хотя с твоими громадными лапищами, в которых ты можешь спрятать что угодно, тебе никакие трюки не нужны.

– Нет, – сказал Фафхрд.

– Как хочешь, – очень легко, хотя и не без чувства, согласился Мышелов. – Желаешь иметь неприятности – твое дело, ищешь смерти – пожалуйста!… Да что ты там все теребишь, Фафхрд? Погоди, дубина, да не отдавай, только покажи. Милостивая Черная Тога – это еще что такое?

Не поднимая взгляда и не меняя позы, Фафхрд раскрыл ладони, словно хотел показать Мышелову пойманную бабочку или жука – и вещь, которую он держал в руках, на первый взгляд действительно показалась Мышелову похожей на редкого жука с золотистым панцирем.

– Это приношение Иссеку, – пробубнил Фафхрд. – Приношение, сделанное прошлой ночью благочестивой дамой, чей дух обручился с божеством.

– Ага, а она сама с половиной ланкмарской золотой молодежи, – прошипел Мышелов. – Я всегда узнаю один из двойных спиральных браслетов Леснии. Кстати, говорят, что их подарили ей илтхмарские близнецы-герцоги. Как тебе удалось заполучить его? Подожди, не отвечай…. А, знаю, ты читал ей стихи. Фафхрд, дела обстоят гораздо хуже, чем я думал. Если Пульг узнает, что вы уже получаете золото…. – Мышелов осекся. – Господи, но что ты с ним сделал?

– Согнул таким образом, что получилось изображение священного кувшина, – ответил Фафхрд, наклонив голову чуть ниже, раскрыв ладони чуть шире и поднеся их чуть ближе к Мышелову.

– Да уж вижу, – снова прошипел тот. Браслет из мягкого золота был скручен в очень изящный странный узел. – Сделано, надо сказать, неплохо. Никак не возьму в толк, Фафхрд, как тебе удалось сохранить такое чутье к пластичным формам, когда ты уже полгода спишь, не обнимая их? Видимо, дело тут в контрасте. Помолчи-ка минутку, у меня возникла одна мысль. И, клянусь Черной Ключицей, преизрядная! Фафхрд, ты должен отдать мне эту безделушку, а я подарю ее Пульгу. Нет, ты выслушай меня, а потом подумай как следует! Не потому, что она золотая, не в качестве взятки или первой дани, этого я от тебя и Бвадреса не требую, а просто на память, как сувенир. Фафхрд, за последнее время я немного узнал Пульга и обнаружил в нем необычную сентиментальную слабину – он любит получать небольшие подарки, своеобразные трофеи от своих…. э-э…. клиентов, как мы иногда их называем. Причем эти вещицы непременно должны быть связаны с соответствующим божеством – всякие там чаши, кадильницы, мощи в серебряной филиграни, украшенные камнями амулеты, в общем, все такое. Он любит сидеть, смотреть на ломящиеся от них полки и мечтать. Порой мне кажется, что старик, сам того не ведая, становится святошей. Если я принесу ему эту побрякушку, он – уверяю тебя! – проникнется к Иссеку почтением и велит мне быть с Бвадресом поласковее. И не исключено, что вопрос об отступных деньгах не будет подниматься еще…. еще по крайней мере квартала три.

– Нет, – сказал Фафхрд.

– Значит, так тому и быть, друг мой…. Пойдем, милочка, я угощу тебя бифштексом. – Последняя фраза, произнесенная обычным голосом, была обращена к маленькой попрошайке, которая по привычке отреагировала на нее полным пугливой неги взглядом. – Причем вовсе не рыбным, котеночек. А тебе известно, что бифштексы бывают не только из рыбы? Брось эту монетку своей матери, милочка, и пойдем. Палатка с бифштексами в четырех кварталах отсюда. Нет, паланкин мы брать не будем, тебе нужно немного поразмяться. Прощай, охотник за смертью!

Несмотря на то что в последних словах явственно прозвучало: «Я умываю руки», Мышелов как мог старался отдалить грозную ночь расплаты, изобретая для громил Пульга более срочные задания и заявляя, что тот или другой знак не позволяет немедленно послать Бвадресу счет – вместе с розовой жилкой сентиментальности у Пульга недавно появилась и серая жилка суеверности.

Разумеется, никаких непреодолимых трудностей не было бы вовсе, обладай Бвадрес хоть в малой степени чувством реальности в денежных делах, – чувством, которого в случае серьезных неурядиц оказываются не лишены даже самые жирные и алчные священнослужители, равно как самые истощенные и не от мира сего люди святой жизни. Но Бвадрес был упрям – как мы уже намекали, это были отголоски, и весьма неудобные, его маразма, с которым в принципе он вроде бы расстался. Ни одного, даже самого ржавого железного тика (самая мелкая ланкмарская монета) вымогатели не получат – таков был девиз Бвадреса. В довершение всех зол, если такое вообще возможно, он не желал тратить деньги даже на то, чтобы взять напрокат для Иссека какую-нибудь мебель непригляднее или арендовать приличное место для храма, что было практически обязательным для всех культов, добравшихся до центрального отрезка улицы Богов. Вместо этого он не переставая твердил, что каждый собранный тик, каждый бронзовый агол, каждый серебряный смердук, каждый золотой рильк – да что там? – даже каждый глюльдич (алмаз, вплавленный в янтарь) будут отложены, дабы впоследствии купить на них самый роскошный храм подле цитадели, а именно храм Аарта Невидимого и Всеслышащего, считавшегося в Ланкмаре одним из самых древних и могущественных богов.

Естественно, что столь безумный вызов, брошенный во всеуслышание, еще более увеличил популярность Иссека и привлек в число его почитателей новые толпы, которые приходили, во всяком случае в первый раз, из чистого любопытства. Ставки пари относительно того, как далеко и как скоро продвинется Иссек по улице Богов (такие пари были для Ланкмара делом привычным), начали прыгать то вверх, то вниз, поскольку вопрос этот был не по зубам практичным, но довольно ограниченным букмекерам. Бвадрес ложился спать в сточной канаве, прижав к груди казну Иссека (сперва это был старый мешочек из-под чеснока, который вскоре уступил место пузатому бочонку с прорезью для монет), Фафхрд сворачивался в клубок рядом с ним. Спали они по очереди: один хоть и отдыхал, но держал ухо востро.

Был момент, когда Мышелов чуть было не решил перерезать Бвадресу глотку, сочтя это единственным решением создавшейся дилеммы. Но он быстро сообразил, что это будет и непростительным преступлением против своего нового ремесла – повредит делу, и ему придется навсегда распрощаться с Пульгом и прочими вымогателями, если на него падет хоть тень подозрения. В случае необходимости с Бвадресом могут обойтись грубо, даже помучить немного, но все равно с ним будут обращаться, как с курочкой, несущей золотые яички. К тому же у Мышелова было предчувствие, что если даже Бвадреса уберут с дороги, Иссека это не остановит. Не остановит, пока у Иссека есть Фафхрд.

Предпринять первые решительные шаги Мышелову пришлось очень скоро – когда он со всей отчетливостью понял, что если он сам не наложит на Бвадреса руку от имени Пульга, то это сделает кто-нибудь другой из вымогателей, в частности некий Башарат. Как рэкетир номер один по религии в Ланкмаре, Пульг, понятно, имел право первым снять сливки, но, если он станет откладывать дело в долгий ящик (не важно, из-за дурных предзнаменований ли или внимая доводам, что жертва должна созреть), тогда Бвадрес станет жертвой другого вымогателя, скорее всего, того же Башарата, главного соперника Пульга.

Поэтому вышло так, как это зачастую происходит, что все усилия Мышелова отдалить наступление роковой ночи сделали ее лишь более мрачной и бурной, когда она наконец настала.

Канун решающих событий был ознаменован последним предупреждением, посланным Башаратом Пульгу, и Мышелов, который все надеялся, что в последний момент его осенит какая-нибудь удачная идея, и так и не дождавшись таковой, нашел выход, расцененный кое-кем как простая трусость. Подучив маленькую нищенку, названную им Черной Лилией, а также кое-кого из других своих креатур, он распустил слух, что казначей храма Аарта собирается удрать на нанятом им черном одномачтовике за Внутреннее море, прихватив с собой всю наличность и ценные предметы из храма, включая инкрустированные черным жемчугом алтарные украшения, дар супруги светлейшего сюзерена, с которых Пульг еще не получил положенный процент. Он рассчитал время таким образом, чтобы слух этот вернулся к нему по не вызывающим ни малейших подозрений каналам сразу после того, как он вместе с четырьмя вооруженными головорезами отправится к Иссеку Кувшинному.

К слову следует отметить, что казначей Аарта действительно попал в финансовые затруднения и действительно нанял черный одномачтовик. Это доказывает не только то, что для своих фальшивок Мышелов пользовался вполне доброкачественным материалом, но и то, что по меркам землевладельцев и банкиров Бвадрес сделал вполне солидный выбор, когда подыскивал храм для Иссека – то ли случайно, то ли благодаря какой-то странной сметке, уживавшейся у него со старческим упрямством.

Мышелов не смог взять с собой весь свой экспедиционный корпус, поскольку Бвадреса следовало спасти от Башарата. Однако он мог разделить его, зная почти наверняка, что Пульг сочтет выбранную им стратегию наилучшей. Троих своих громил он отправил к Бвадресу с твердым наставлением призвать его к ответу, а сам с минимальной охраной бросился на перехват казначея, якобы ударившегося в бега с несметными сокровищами.

Конечно, Мышелов мог и сам отправиться на вразумление Бвадреса, однако в этом случае ему пришлось бы лично одолеть Фафхрда, а может, и потерпеть от него поражение, и хотя Мышелов собирался сделать для друга все возможное, он тем не менее хотел сделать чуть больше (как ему казалось) для собственной безопасности.

Кое-кто – об этом мы уже говорили – может подумать, что, сложив таким образом с себя ответственность, Мышелов бросал своего приятеля на съедение волкам. Но не следует забывать, что Мышелов неплохо знал Фафхрда.