«Мой интерес к Квармаллу был возбужден, – продолжались записки Нингобля, – и мой аппетит был подхлестнут этой скудной пищей из фактов, поэтому я приступил к добыванию более подробных сведений. С помощью Шильбы, связался я с Ииком, Повелителем Крыс; я посулил ему показать потайные ходы в зернохранилища Ланкмара, и он согласился посетить меня. Его визит оказался бесплодным и, к тому же, поставил меня в неловкое положение. Бесплодным, поскольку выяснилось, что в Квармалле крыс едят как деликатес и охотятся за ними в кулинарных целях с помощью натренированных ласок. Естественно, что при таких обстоятельствах у любой крысы в стенах Квармалла было мало шансов заниматься какими бы то ни было расследованиями, кроме как в сомнительной по своим преимуществам обстановке котла. Личная свита Пика – бессчетное количество дурно пахнущих и изголодавшихся крыс – уничтожила все съедобное в пределах досягаемости своих острых зубов; проникнувшись жалостью ко мне в результате того тяжелого положения, в котором я очутился. Иик оказал мне огромную услугу, уговорив Скраа проснуться и поговорить со мной.»

"Скраа, – продолжалось в книге Нингобля, – это одно их тех старых как мир насекомых, что существовали одновременно с чудовищными рептилиями, которые некогда правили миром; родовая память этих существ уходит корнями в скрытое туманом время до того, как Древнейшие скрылись под поверхностью Земли. Скраа представил мне следующую краткую историю Квармалла, аккуратно написанную на необычном пергаменте, изготовленном из хитроумно слепленных вместе надкрылий, очень искусно сплющенных и разглаженных. Я прилагаю этот документ и извиняюсь за его несколько сухой и прозаичный стиль.

"Город-государство Квармалл является оплотом культуры, почти невероятной у человекообразных. Возможно, лучше всего сравнить ее с культурой муравьев-рабовладельцев. Земли, подвластные Квармаллу, ограничены в наши дни горушкой, или большим холмом, на котором он стоит; но, как у редиски, основная его часть находится под поверхностью земли. Хоть и не всегда это было так.

Некогда Властители Квармалла правили широкими лугами и обширными морями; их суда плавали между всеми известными портами, а караваны шли по дорогам от моря до моря. Но постепенно выскальзывали из хватки Квармалла плодородные долины и голые утесы, пустыни и открытое море; неохотно, но постоянно отступали его властелины. Неумолимо лишались они, год за годом, поколение за поколением, всех своих владений и прав и, наконец, были загнаны в эту последнюю и самую могучую цитадель, неприступный Квармаллский замок. Причина этого изгнания скрыта во мраке повествований; но, вероятно, оно объяснялось теми, как нельзя более отвратительными обычаями, которые и по сей день заставляют окружающие Квармалл деревни верить, что он нечист и проклят.

По мере того как Властители Квармалла, несмотря на свое чародейство и стойкость в бою, отходили, уступая напору, они рыли все более просторные и глубокие убежища под этой последней, огромной твердыней. Каждый последующий владыка зарывался еще глубже во внутренности маленькой горы, на которой стояла крепость Квармалла. Постепенно память о прошлой славе поблекла и была утрачена, и властелины сосредоточились на своем лабиринте тоннелей, полностью отойдя от внешнего мира. Они забыли бы об этом мире полностью, если бы не постоянная и все усиливающаяся нужда в рабах и в пище для этих, рабов.

Властители Квармалла – маги с высочайшей репутацией, сведущие в применении Искусства. Говорят, что своими чарами они могут подчинить себе человека телом и душой."

На этом кончались записи Скраа. В общем и целом, это весьма малоудовлетворительные сплетни: почти ни слова о тех интригующих проходах, которые первоначально возбудили мой интерес; ничего об устройстве этих земель или внешности их обитателей; нет даже карты! Но, впрочем, бедный Древний Скраа живет почти полностью в прошлом – настоящее приобретает для него значение лишь вечность-две спустя.

Однако мне кажется, что я знаю двух парней, которых можно будет убедить выполнить там некое задание."

Здесь записки Нингобля кончались, к большому разочарованию охваченного различными подозрениями Фафхрда, оставив его в весьма неуютном состоянии озабоченности и стыда, поскольку теперь он снова начал думать о неизвестной девушке, которую в это время пытал Хасьярл.

Снаружи Квармаллской горы солнце уже перевалило за полдень, и тени стали удлиняться. Огромные белые быки всей своей тяжестью налегли на ярмо. Это было уже не в первый раз и, как они знали, далеко не в последний. Каждый месяц, в тот миг, когда они приближались к одному и тому же покрытому жидкой грязью участку дороги, хозяин принимался яростно нахлестывать их кнутом, пытаясь заставить их развить скорость, на которую они по самой своей природе были неспособны. Они делали все, что было в их силах, и налегали так, что упряжь начинала скрипеть; потому что знали, что когда этот участок останется позади, хозяин вознаградит их комком соли, грубой лаской и коротким отдыхом от работы. К несчастью, именно тут непролазная грязь не высыхала чуть ли, не с конца одной поры дождей и до начала следующей. К несчастью, это делало его преодоление более долгим.

Хозяин нахлестывал быков не без причины. Среди его соплеменников место считалось проклятым. Именно с этого, находящегося на возвышенном месте изгиба дороги можно было наблюдать за башнями Квармалла; и, что гораздо важнее, с этих башен можно было наблюдать за дорогой и теми, кто проезжал по ней. И то, и другое не приводило к добру: плохо было и смотреть на башни Квармалла, и быть замеченным с них. Для такого чувства причин хватало. Проезжая последнюю лужу грязи, хозяин быков суеверно сплюнул, сделал напрашивающийся жест пальцами и боязливо глянул через плечо на пронизывающие небо башни с кружевными навершиями. Даже таким мимолетным взглядом он успел заметить вспышку, сверкнувшую искру, на самом высоком донжоне. Вздрогнув, он рванулся к долгожданному прикрытию деревьев и вознес благодарность почитаемым им богам за свое спасение.

Сегодня ему будет о чем поговорить в таверне. Люди будут ставить ему чаши вина и горького пива из трав, которые он будет выпивать залпом. На этот вечер он будет самой важной персоной. О! Если бы не его резвость, он мог бы как раз в это время брести, лишенный души, к могучим воротам Квармалла; а потом служить там, пока существует его тело, и даже после этого. Потому что среди пожилых людей деревни ходили рассказы о подобном колдовстве и о других вещах; рассказы, в которых не было морали, но к которым прислушивались все. Ведь всего лишь в прошлый Праздник Змеи юный Твельм исчез, и с тех пор о нем никто ничего не слышал. А разве он не смеялся над этими рассказами и, пьяный, бросил вызов террасам Квармалла? Конечно, так оно и было. И правдой было также то, что его менее храбрый приятель видел, как он, бравируя, с важным видом поднимается на последнюю, самую высокую террасу, почти к крепостному рву; а потом, когда Твельм, испугавшись по какой-то неизвестной причине, повернулся и хотел броситься прочь, его извивающееся и выгибающееся тело было силой утянуто назад в темноту. И даже крик не отметил уход Твельма с этой земли и из предела познаний своих сородичей. Юльн, этот менее храбрый или менее безрассудный приятель Твельма, с тех пор проводил свое время, погрузившись в нескончаемый пьяный ступор. А по ночам он ни на шаг не выходил из-под крыши.

В течение всего пути до деревни хозяин быков раздумывал. Он пытался обмозговать своим темным крестьянским умом способ, при помощи которого можно было предстать героем. Но после того, как он с превеликим трудом составил простую и самовозвышающую повесть, он подумал о судьбе того человека, который осмелился хвастать, что обворовал виноградники Квармалла; человека, чье имя произносили только приглушенным шепотом, по секрету. Поэтому погонщик решил придерживаться фактов, какими бы простыми они ни были, и доверять той атмосфере ужаса, которую, как он знал, вызовет любое проявление активности Квармалла.

Пока погонщик все еще нахлестывал своих быков, Мышелов наблюдал за тем, как два человека-тени играют в мысленную игру, а Фафхрд заливал в себя вино, чтобы утопить мысль о страдающей незнакомой девушке – в это самое время Квормал, владыка Квармалла, составлял свой гороскоп на будущий год. Он работал в самой высокой башне Крепости, приводя в порядок огромные астролябии и другие массивные инструменты, необходимые для точных наблюдений.

Сквозь расшитые занавеси в маленькую комнату жарким потоком вливалось полуденное солнце; его лучи отражались от полированных поверхностей и, преломляясь, сверкали всеми цветами радуги. Было тепло, даже для легко одетого старика, так что Квормал шагнул к окнам, выходящим на ту сторону, где не было солнца, и отвел в сторону вышитую ткань, позволяя прохладному ветерку с болот пронестись сквозь обсерваторию.

Он лениво глянул сквозь глубокие прорези амбразур. Внизу, далеко за ступенчатыми террасами, он мог видеть тонкую, изогнутую коричневую нитку дороги, которая вела к деревне.

Маленькие фигурки на дороге были похожи на муравьев: муравьев, с трудом передвигающихся по какой-то липкой, предательской поверхности; и как муравьи, они упорствовали в своих усилиях и в конце концов исчезли с глаз наблюдающего за ними Квормала. Он вздохнул и отвернулся от окон. Вздохнул слегка разочарованно, потому что сожалел, что не выглянул в окно мгновением раньше. Рабы были нужны всегда. Кроме того, представилась бы возможность испытать парочку недавно изобретенных инструментов.

Однако Квормал никогда не жалел о том, что прошло; поэтому он пожал плечами и отвернулся.

Квормал не был особо уродливым стариком, если не обращать внимания на его глаза. Они были необычными по форме, а белок был сочного рубиново-красного цвета. Мертвенно-бледная радужная оболочка отливала тем тошнотворным радужно-перламутровым блеском, который встречается среди всех живых существ только у тех, что живут в море; эту черту он унаследовал от своей матери, русалки. Зрачки, похожие на пятнышки черного хрусталя, искрились невероятно злобным умом. Лысина Квормала подчеркивалась длинными пучками грубых черных волос, симметрично растущих над ушами. Бледная, изрытая оспинами кожа отвисала на щеках, но была туго натянута на высоких скулах. Длинный торчащий нос, тонкий, как наточенный клинок, делал его похожим на старого ястреба или пустельгу.

Если глаза Квормала были самой захватывающей чертой его лица, то рот был самой красивой. Полные и алые губы, необычные для такого старого человека, двигались с той особой живостью, которая встречается у некоторых чтецов, ораторов и актеров. Если бы Квормал знал, что такое тщеславие, он мог бы гордиться красотой своего рта; а так совершенная лепка этих губ служила только для того, чтобы подчеркивать весь ужас глаз.

Теперь он рассеянно глянул сквозь округлые железные изгибы астролябии на двойник своего собственного лица, выступающий с гладкого прямоугольника противоположной стены: это была его собственная прижизненная восковая маска, сделанная меньше года назад, как нельзя более реалистично раскрашенная и украшенная черными пучками волос; эта работа была проделана самым искусным художником Квармалла. Вот только глаза с перламутровыми радужками были по необходимости закрыты – хотя все равно создавалось впечатление, что маска пристально вглядывается во что-то. Эта маска была последней в нескольких рядах себе подобных, каждая предыдущая чуть более потемневшая от времени, чем последующая. Хотя некоторые из них были уродливы, а многие – по-стариковски красивы, между этими лицами с закрытыми глазами существовало сильное семейное сходство, потому что в мужской линии Владык Квармалла было очень мало чужаков, если они были вообще.

Масок было, возможно, чуть меньше, чем можно было ожидать, потому что большинство властелинов Квармалла жило очень долго, и наследники появлялись у них поздно. Однако их число все же было значительным, потому что правление Квармаллом было очень древним. Самые старые маски были коричневого цвета, который казался почти черным, и вовсе не восковыми, а представляли собой обработанную и мумифицировавшуюся кожу лиц этих первобытных автократов. Искусство снимания и дубления кожи было доведено до изысканной степени совершенства еще на самой заре истории Квармалла и все еще применялось с ревностно и горделиво передаваемым мастерством.

Квормал перевел взгляд с маски вниз, на свое прикрытое легкими одеждами тело. Он был худощав, и его бедра и плечи до сих пор свидетельствовали, что некогда он охотился с соколом и запросто фехтовал с лучшими мастерами. У него были ступни с высоким подъемом, и его поступь все еще была легкой. Длинными и сплющенными на концах были его узловатые пальцы, а сильные мясистые ладони выдавали ловкость и подвижность, необходимые преимущества для человека с его призванием. Потому что Квормал был волшебником, как и все владыки Квармалла из прошлого множества вечностей. С самого детства и в течение всей зрелости у каждого отпрыска мужского пола формировали это призвание, так же как некоторые виды лозы направляют, заставляют изгибаться и оплетать сложную террасу.

Возвращаясь от окна, чтобы приступить к выполнению своих обязанностей, Квормал размышлял о своем обучении. К несчастью для правящего дома Квармалла, у Квормала было два наследника, а не один, как обычно. Каждый из его сыновей был неплохим некромантом и сведущим в других науках, имеющих отношение к Искусству; оба были крайне честолюбивы и исполнены ненависти. Ненависти не только друг к другу, но и к своему отцу.

Квормал мысленно представил себе Хасьярла в его Верхних Уровнях под Главной Башней, а под Хасьярлом – Гваэя в его Нижних Уровнях…. Хасьярла, который потакал своим страстям, словно в каком-нибудь пламенном кругу Ада, который сделал своим величайшим богатством энергию, и движение, и логику, доведенные до крайности; который постоянно грозил кнутом и пытками и выполнял эти угрозы, и который теперь нанял в телохранители этого драчливого зверообразного громилу…. Гваэя, который лелеял свою отчужденность, как в самом холодном кругу Ада, который пытался свести всю жизнь к искусству и интуитивной мысли; который пытался путем медитации подчинить себе безжизненный камень и сдержать Смерть силой своей воли, и который теперь нанял в убийцы маленького серого человека, похожего на младшего брата Смерти…. Квормал думал о Хасьярле и Гваэе, и на мгновение его губы изогнулись в странной улыбке, полной отцовской гордости; потом он встряхнул головой, его улыбка стала еще более странной, и он слабо вздрогнул.

«Хорошо, – думал Квормал, – что я уже стар, даже для мага, и пора моего расцвета давно уже позади, было бы неприятно заканчивать жизнь в самом ее расцвете или даже в сумерках ее дня». А он знал, что рано или поздно, несмотря на все защитные чары и предосторожности. Смерть бесшумно прокрадется или набросится внезапно в тот миг, когда он окажется беззащитен. В эту самую ночь его гороскоп мог возвестить немедленный и неизбежный приход Смерти; и хотя люди живут ложью, считая даже саму Истину полезной ложью, звезды остаются звездами.

Квормал знал, что с каждым днем его сыновья становятся все более умелыми и хитроумными в применении того Искусства, которому он их обучил. А он не мог защититься, убив их. Брат может убить брата, или сын – своего родителя, но с древнейших времен отцам было запрещено убивать своих сыновей. Для этого обычая не было особо веских причин, да они и не были нужны. В правящем доме Квармалла обычай не вызывал возражений, и пренебречь им было не так-то легко.

Квормал вспомнил о ребенке, растущем в чреве Кевиссы, его, похожей на девочку фаворитки. Если учесть всю предосторожность и бдительность, ребенок был, вне всяких сомнений, его собственным – а Квормал был наиболее бдительным и наиболее циничным реалистом из всех людей. Если ребенок будет жить и окажется мальчиком – как это предсказывали знамения – и если у Квормала будет еще хотя бы двенадцать лет, чтобы обучить его, и если Хасьярл и Гваэй погибнут от руки судьбы или от руки друг друга….

Квормал резко оборвал эту линию размышлений. Ожидать, что проживешь еще дюжину лет, когда Хасьярл и Гваэй с каждым днем набираются мастерства в волшебстве – или надеяться на взаимное истребление двух настолько осторожных отпрысков его собственной плоти – действительно было тщеславием и отсутствием реализма.

Квормал огляделся вокруг. Все приготовления к составлению гороскопа были завершены, инструменты подготовлены и выстроены по порядку; теперь требовались только окончательные наблюдения и их истолкование. Квормал поднял небольшой свинцовый молоточек и легко ударил им в медный гонг. Едва звук успел затихнуть, как в проеме входной арки появилась высокая, богато одетая мужская фигура.

Флиндах был Мастером Магов. Его обязанности были многочисленными, но не особо заметными. Его, тщательно скрываемая власть уступала только власти самого Квормала. На темном лице читалась усталая жестокость, придававшая ему скучающее выражение, плохо вязавшееся со всепоглощающим интересом, с которым Флиндах вмешивался в чужие дела. Флиндаха никак нельзя было назвать миловидным: пурпурное родимое пятно покрывало левую щеку, три большие бородавки образовывали равнобедренный треугольник на правой, а нос и подбородок торчали вперед, как у старой ведьмы. Его глаза – это вызывало потрясение и казалось насмешливой непочтительностью – имели рубиновые белки и перламутровую радужную оболочку, как и у повелителя; он был младшим отпрыском той же самой русалки, что выносила Квормала, – после того, как отец Квормала потерял к ней всякий интерес, он, следуя еще одному причудливому квармаллскому обычаю, отдал ее своему Мастеру Магов.

Теперь эти большие, с неподвижным гипнотизирующим взглядом глаза беспокойно задвигались при словах Квормала:

– Гваэй и Хасьярл, мои сыновья, работают сегодня на своих Уровнях. Было бы хорошо, если б сегодня вечером их пригласили в комнату Совета. Потому что сегодня та самая ночь, когда будет предсказана моя судьба. И у меня есть предчувствие, что этот гороскоп не принесет добра. Предложи им пообедать вместе и позволь им развлечься составлением планов моего умерщвления – или попыткой умертвить друг друга.

Закончив говорить, Квормал плотно сжал губы и казался теперь более зловещим, чем подобает человеку, ожидающему Смерть. Флиндах, привыкший в своих делах к ужасам, с трудом смог подавить дрожь, вызванную, устремленным на него взглядом; но, вспомнив о своем положении, он жестом выразил повиновение и, не проронив ни слова и не оборачиваясь, удалился.

Пока Флиндах шагал через покрытую куполом мрачную колдовскую комнату Нижних Уровней и пока не достиг кресла Гваэя, Серый Мышелов ни разу не оторвал от колдуна взгляда. Коротышка-авантюрист был невероятно заинтригован бородавками и родимым пятном на щеках этого пышно разодетого человека, а также его жуткими красно-белыми глазами; Мышелов немедленно отвел этому очаровательному лицу почетное место в обширном каталоге причудливых рож, хранящихся в кладовых его памяти.

Мышелов изрядно напрягал слух, однако ему не удалось услышать, что именно Флиндах сказал Гваэю или что ответил Гваэй.

Гваэй закончил телекинетическую игру, в которую играл, послав все свои черные шашки через среднюю линию мощным и стремительным натиском, сметя половину белых шашек на прикрытые набедренной повязкой колени противника. Потом принц плавным движением встал со стула.

– Сегодня я ужинаю с мои дорогим братом в апартаментах моего глубокоуважаемого отца, – мягким голосом объявил он всем находящимся в комнате. – Пока я буду там и в сопровождении присутствующего здесь великого Флиндаха, ни одно волшебное заклинание не может причинить мне вреда. Так что вы можете немного отдохнуть от защитной концентрации, о мои добрые маги Первого Ранга.

Он повернулся, чтобы выйти.

Мышелов, мысленно уцепившись за возможность снова, хотя бы мельком и в холодную ночь, увидеть небо, тоже пружинисто поднялся с кресла и воскликнул:

– Эй, принц! Хоть ты и будешь защищен от заклинаний, неужели за этим обеденным столом тебе не понадобится защита моего клинка? Можно перечислить немало принцев, так и не ставших королями, потому что им подали холодное железо под ребро в перерыве между супом и рыбой. Кстати, я умею неплохо жонглировать и показывать фокусы.

Гваэй полуобернулся.

– Сталь тоже не смеет причинить мне вреда, пока надо мной простерта рука моего отца и господина, – сказал он так тихо, что Мышелову показалось, будто слова летят неслышно, как комочки пуха, и падают, едва достигнув уха. – Останься здесь, Серый Мышелов.

Тон безошибочно выражал отказ, однако Мышелов, с ужасом думающий о занудном вечере, упорствовал:

– Есть еще одно дело – то могущественное заклинание, о котором я говорил тебе, принц; это заклинание как нельзя более эффективно действует против магов Второго Ранга и ниже, подобных тем, каких держит у себя на службе некий вредоносный брат. Сейчас как раз подходящее время….

– Пусть сегодня вечером не будет волшебства! – строго оборвал Гваэй, хотя его голос прозвучал едва ли громче, чем прежде. – Это было бы оскорблением моему отцу и господину и его великому слуге, присутствующему здесь Флиндаху, Мастеру Магов, если бы я даже лишь подумал об этом! Жди спокойно, воин, соблюдай порядок и не говори больше ничего.

В голосе Гваэя проскользнула благочестивая нотка.

– Если появится необходимость убивать, то будет еще достаточно времени для волшебства и мечей.

Флиндах при этих словах торжественно кивнул, принц и колдун молча удалились.

Мышелов сел. К своему немалому удивлению, он заметил, что двенадцать престарелых волшебников уже свернулись, как личинки, в своих огромных креслах и вовсю храпели. Серый не мог скоротать время даже вызовом одного из них на мысленную игру – надеясь в процессе игры обучиться ей – или на партию в обычные шахматы. Этот вечер обещал быть по-настоящему мрачным.

Потом смуглое лицо Мышелова озарила некая мысль. Он поднял руки, округлил ладони чашечкой и легко хлопнул ими, как это делал на его глазах Гваэй.

Стройная рабыня Ививис немедленно появилась в проеме дальней арки. Когда она увидела, что Гваэй ушел, а его волшебники погружены в сон, ее глаза заблестели, как у котенка. Она, семеня изящными ножками, быстро подбежала к Мышелову, в последнем прыжке уселась к нему на колени и обняла его гибкими руками.

Хасьярл торопливо шел по освещенному факелами коридору в сопровождении богато одетого сановника с покрытым ужасающими бородавками, пятнистым лицом и красными белками глаз, по другую сторону шел бледный миловидный юноша с глазами древнего старика, Фафхрд бесшумно отступил и растворился в темном боковом проходе. Он никогда раньше не встречался с Флиндахом и, разумеется, с Гваэем.

Хасьярл, вне всякого сомнения, был не в настроении, поскольку он гримасничал, как помешанный, и яростно ломал себе руки, словно заставляя одну вести смертельную схватку с другой. Однако его глаза были плотно закрыты. Когда он, громко топая, спешил мимо, Фафхрду показалось; что он заметил небольшую татуировку на обращенном к нему верхнем веке.

Фафхрд услышал, как красноглазый сказал:

– Тебе нет нужды бежать к банкетному столу твоего повелителя. Лорд Хасьярл. У нас еще достаточно времени.

Ответом Хасьярла было только рычание, а миловидный юноша сладким голосом сказал:

– Мой брат всегда был подлинной жемчужиной повиновения.

Фафхрд вышел на свет, проводил троих вельмож взглядом, пока они не скрылись из вида, потом повернулся в другую сторону и пошел на запах горячего железа прямо к камере пыток Хасьярла.

Это была широкая комната с низким потолком, и она освещалась лучше, чем все остальные, которые до сих пор видел Фафхрд в этих мрачных Верхних Уровнях с таким неподходящим названием.

Справа стоял низкий стол, над которым наклонялись пять приземистых мускулистых мужчин, еще более кривоногих, чем Хасьярл. Лицо каждого из них скрывала маска, доходящая до верхней губы. Они шумно грызли кости, выхваченные из большого блюда, и запивали их огромными глотками пива из высоких кожаных кружек. Четыре маски были черными, одна – красной.

Позади них в круглой кирпичной башенке высотой в половину человеческого роста пылали угли. Над ними светилась красным цветом железная решетка. Скрюченная, наполовину лысая ведьма, одетая в лохмотья, медленно раздувала мехи; угли раскалились почти добела, потом снова приняли более глубокий красный оттенок.

Стены с каждой стороны были густо заставлены или увешаны различными металлическими и кожаными инструментами, зловещее предназначение которых читалось по их призрачному – подобно тому, как перчатка напоминает пятерню – сходству с различными внешними поверхностями и внутренними отверстиями человеческого тела: сапоги, воротники, маски, «железные девы», воронки и тому подобное.

Слева лежала привязанная к скамье светловолосая, приятно пухленькая девушка в белой нижней тунике. Ее правая рука в железной полуперчатке была вытянута и вставлена в машинку с вращающейся ручкой. Хотя лицо девушки было залито слезами, в настоящее время она, казалось, не испытывала боли.

Фафхрд шагнул к ней, торопливо вытаскивая из кошелька и надевая на средний палец правой руки массивное кольцо, которое эмиссар Хасьярла дал ему в Ланкмаре как залог от своего хозяина. Кольцо было серебряным, с большой черной печаткой, на которой виднелся знак Хасьярла: сжатый кулак.

Девушка увидела, что Фафхрд подходит к ней, и ее глаза расширились от нового испуга.

Фафхрд остановился возле скамьи и, почти не взглянув на девушку, повернулся к столу, где сидели укрытые под масками неряшливые едоки, которые теперь пялились на Северянина, разинув рты. Фафхрд протянул правую руку тыльной стороной вперед и резко, но беспечно воскликнул:

– Властью, которую дает мне эта печать, приказываю выдать мне девушку по имени Фриска!

Девушке он шепнул уголком рта:

– Мужайся!

Существо в черной маске, поспешившее на зов, словно терьер, казалось, либо не узнало с первого взгляда знак Хасьярла, либо не осознало его значение, потому что сказало только, помахивая измазанным в жире пальцем:

– Уйди, варвар. Этот лакомый кусочек предназначен не для тебя. Не думай, что ты сможешь удовлетворить здесь свою грубую похоть. Наш Хозяин….

Фафхрд воскликнул:

– Если ты не принимаешь власть Сжатого Кулака одним путем, тогда тебе придется принять ее другим.

Сжав в кулак руку, на которой было кольцо, Северянин с размаху заехал в сверкающую от пота челюсть палача, так что кривоногий растянулся во всю длину на темных плитах пола, проехал примерно фут и остался лежать неподвижно.

Фафхрд немедленно повернулся к привставшим из-за стола едокам и, похлопав по рукояти Серый Прутик, но не вытаскивая его, уперся рукой в бок и обратился к красной маске лающим, не хуже, чем у самого Хасьярла, голосом:

– Наш Хозяин, властитель Кулака, передумал и приказал мне привести к нему девушку по имени Фриска с тем, чтобы он мог продолжить забавляться с ней за обедом и этим развлечь тех, с кем он будет пировать. Неужели вы хотите, чтобы я, новый слуга, доложил Хасьярлу о ваших оплошностях и заминках? Быстро развяжите ее, и я не скажу ничего.

Он тыкнул пальцем в ведьму, стоящую у мехов.

– Ты! Принеси ее платье!

При этих словах палачи достаточно быстро ринулись выполнять приказ: их сбившиеся маски съезжали им на подбородки. Палачи бормотали извинения, которые Фафхрд игнорировал. Даже тот, кого Северянин ударил, пошатываясь, поднялся на ноги и пытался помочь.

Под наблюдением Фафхрда пленницу освободили от выкручивающего руку устройства, и девушка уже сидела на скамье, когда ведьма принесла платье и пару туфель без задников; в носок одной туфли были засунуты разные украшения и тому подобные мелочи. Девушка протянула руку к одежде, но Фафхрд быстро взял вещи сам и, ухватив девушку за левую руку, грубо поставил ее на ноги.

– Для этого сейчас нет времени, – объявил он. – Мы предоставим Хасьярлу решать, как он захочет нарядить тебя для этой потехи.

И без дальнейших разговоров он вышел из камеры пыток, таща девушку за собой. Северянин еще раз пробормотал ей уголком рта:

– Мужайся!

Когда они завернули за первый угол в коридоре и дошли до темной развилки, Фафхрд остановился и, нахмурившись, посмотрел на девушку. Ее глаза расширились от испуга, она отшатнулась от Фафхрда, но потом, придав лицу твердое выражение, сказала боязливо-дерзким голосом:

– Если ты изнасилуешь меня по дороге, я скажу Хасьярлу.

– Я собираюсь не насиловать, а спасать тебя, Фриска, – торопливо заверил ее Фафхрд. – Весь этот разговор о том, что Хасьярл послал меня привести тебя, был обыкновенной уловкой. Тут есть какое-нибудь тайное место, где бы я мог спрятать тебя на несколько дней? Пока мы не сможем убежать из этих затхлых склепов навсегда! Я принесу тебе еду и питье.

При этих словах лицо Фриски стало гораздо более испуганным.

– Ты хочешь сказать, что Хасьярл не приказывал этого? И что ты мечтаешь бежать из Квармалла? О незнакомец, Хасьярл только повыкручивал бы мне руку еще немного; возможно, не очень бы меня искалечил, только осыпал бы меня оскорблениями; без сомнения, пощадил бы мою жизнь. Но если он хотя бы заподозрит, что я пыталась бежать из Квармалла…. Отведи меня назад в камеру пыток!

– Этого я не сделаю, – раздраженно сказал Фафхрд, бросая взгляды в оба конца коридора. – Приободрись, девочка. Квармалл – это еще не весь огромный мир. Квармалл – это не звезды и не море. Где здесь тайная комната?

– О, это безнадежно, – пробормотала Фриска. – Мы никогда не сможем убежать отсюда. Звезды – это миф. Отведи меня обратно.

– И выставить тебя на посмешище? Нет, – резко возразил Фафхрд. – Мы спасем тебя от Хасьярла и из Квармалла тоже. Примирись с этим, Фриска, поскольку мое решение непреклонно. Если ты попытаешься закричать, я заткну тебе рот. Где эта тайная комната?!!

В отчаянии он чуть было не вывернул девушке руку, но вовремя опомнился и только придвинул свое лицо к ее лицу, прохрипев:

– Думай!

От нее пахло вереском, и этот аромат не заглушался запахом пота и слез.