10

На рассвете Фафхрд, украв ягненка, въехал в поле пшеницы немного севернее Илтхмара, чтобы позавтракать самому и накормить кобылицу. Внушительные куски мяса, нанизанные на толстую зеленую ветку и зажаренные, вернее, хорошо высушенные на небольшом костерке, были восхитительны, однако жующая кобыла угрюмо и не особенно одобрительно разглядывала своего нового хозяина, как будто хотела сказать: «Я, конечно, поем этого зерна, хотя кормежка эта мягкая, водянистая и ненажористая по сравнению с жестким мингольским зерном, на котором меня вскормили и сделали выносливой и отважной, какой всегда становишься, если хорошенько хрустеть зубами».

Едва они покончили с завтраком, как им пришлось срочно смываться от возмущенных пастухов и фермеров, которые с криками уже бежали к ним по зеленой ниве. Камень, брошенный фермером, в послужном списке у которого явно была не одна дюжина волков с размозженными головами, просвистел прямо над головой Фафхрда. Не ввязываясь в схватку. Северянин галопом ускакал от них, после чего пустил кобылу иноходью, чтобы поразмыслить, как ему лучше пробраться через Илтхмар: впереди уже виднелись его приземистые башни, казавшиеся золотыми в лучах только что взошедшего солнца, а объездной дороги вокруг города не было.

Илтхмар, стоявший на берегу Внутреннего моря немного к югу от Зыбучих Земель, которые тянулись на запад, в сторону Ланкмара, был скверным, коварным и златолюбивым городом. Он располагался на самом перепутье и был примерно одинаково удален от пустынных Восточных Земель, лесистой Земли Восьми Городов и степей, где кочевали безжалостные минголы вместе со своим шатровым стойбищем. Благодаря столь выгодному местоположению, он всегда стремился обманом или силой взимать пошлину со всех проезжих. Его сухопутных пиратов и морских разбойников, делившихся добычей с двуличными баронами-правителями, боялись повсеместно, однако могущественные державы не могли позволить какой-либо одной из них завладеть столь важным стратегическим пунктом, поэтому Илтхмар сохранял независимость посредника, хотя и весьма жуликоватого и ненадежного.

Поскольку город являлся как бы перекрестком, где сходились пути путешественников, а значит, и собирались сплетни со всего Невона, Нингобль Семиокий и выбрал своей резиденцией запутанную волшебную пещеру, располагавшуюся у подножия небольшой горной гряды к югу от Илтхмара.

Следов мингольского набега Фафхрд не увидел, и это ему не очень понравилось. Пробраться через встревоженный Илтхмар было бы гораздо проще, чем через Илтхмар, делающий вид, что лениво греется на солнышке, но на самом деле высматривающий, с кого бы чего урвать. Северянин пожалел, что не взял с собой Крешкру, как собирался прежде. Ее жуткого вида костяк мог бы послужить пропуском более надежным, чем даже охранная грамота от Царя Востока со знаменитой Бегемотовой печатью, оттиснутой на востоке с крупинками золота. В новую женщину никогда нельзя влюбляться до умопомрачения, но и сбегать от нее тоже нельзя – иначе останешься в дураках! Кроме того, Фафхрд жалел, что оставил ей лук – теперь ему хотелось бы иметь даже два.

Однако неприятности начались, когда он уже на три четверти пересек замусоренный город с его полными клопов постоялыми дворами и приветливыми с виду тавернами, где всяким простакам подают отдающее смолой вино, зачастую приправленное опиумом. Внимание Фафхрда явно отвлек большой и яркий караван, отправляющийся домой, в Восточные Земли. Единственным украшением окружавших Северянина жалких домов были бесчисленные изображения илтхмарского крысоподобного божества.

И двумя кварталами спустя начались неприятности в виде семи исшрамленных, рябых головорезов в черных сапогах, узких черных штанах и куртках, черных плащах с отброшенными назад капюшонами и в черных же облегающих шапочках. Еще миг назад улица казалась пустынной, а тут Фафхрд обнаружил, что все семеро обступили его, угрожая мерзкими зазубренными мечами и прочим оружием и требуя, чтобы он спешился.

Один из головорезов схватил кобылицу под уздцы у самого мундштука. Это была явная ошибка. Лошадь мгновенно встала на дыбы и с точностью заправского дуэлянта угодила ему подкованным копытом прямо по черепу. Фафхрд, выхватив Серый Прутик, косым ударом полоснул по глотке ближайшего к нему черного разбойника. Опустившись на передние копыта, кобыла взбрыкнула задними и превратила в кашу внутренности какого-то не слишком благородного типа, который уже нацелил свой дротик Фафхрду в спину. После этого всадник с лошадью припустили таким аллюром, что южную границу города они пролетели мимо стражи илтхмарского барона прежде, чем эти чуть более приличного вида разбойники в железных кирасах успели их остановить.

Проскакав с пол-лиги, Фафхрд обернулся. Пока погони видно не было, но это ничего не значило. Северянин прекрасно знал илтхмарских головорезов. Эти люди так просто от задуманного не отступались. Воспламененные жаждой мести и добычи, четверо разбойников в черном очень скоро пустятся по его следу. И на сей раз у них будут с собой луки или по крайней мере дротики в достаточном количестве, и прибегнут они к ним, оставаясь на почтительном расстоянии. Фафхрд принялся обшаривать взглядом поднимавшийся перед ним склон в поисках извилистой, почти неразличимой тропки, которая вела к подземному жилищу Нингобля.

На заседании Чрезвычайного Совета Глипкерио Кистомерсес сидел как на иголках. В этот Совет входили все члены Внутреннего и Военного Советов плюс еще несколько знатных персон, включая и Хисвина, который пока молчал, настороженно зыркая по сторонам своими черными глазками. Но остальные, для пущего красноречия взмахивая крыльями тог, только и делали, что говорили, говорили, говорили – и все о крысах, крысах, крысах!

Орясина-сюзерен, который сидя не казался высоким, поскольку имел непропорционально длинные ноги, уже давно прятал руки под столом, чтобы никто не видел, как сплетаются и расплетаются его пальцы, словно нервные белые змеи, однако, по-видимому, из-за этого лицо его начало подергиваться в тике, и венок из нарциссов каждый тринадцатый вздох слетал ему на глаза – Глипкерио специально сосчитал и нашел эту цифру явно зловещей.

Кроме того, пообедать ему удалось лишь наспех и – что еще хуже – с самого завтрака у него на глазах не отстегали кнутом и даже не отхлестали по щекам ни одного пажа или служанку, и поэтому нервы сюзерена, гораздо более тонкие, чем у обычных людей, благодаря его высокому происхождению и длине конечностей, находились просто в плачевном состоянии. Он вспомнил, что еще вчера послал одну жеманную служаночку к Саманде, чтобы та ее наказала, однако его властная экономка до сих пор не сообщила о времени экзекуции. Глипкерио прекрасно знал о пытке отсрочкой наказания, но в данном случае она превратилась в пытку отсрочкой наслаждения – для него. «Этой мерзкой толстухе явно не хватает воображения! Почему, ну почему, – думал Глипкерио, – он способен успокоиться, только когда наблюдает за бичеванием? Как несправедлива к нему судьба!»

Какой-то идиот в черной тоге начал перечислять девять доводов за то, чтобы нанять всех жрецов илтхмарского крысоподобного божества, дабы те прибыли в Ланкмар и прочитали умилостивительные молитвы. Беспокойство и нетерпение Глипкерио дошли до такой степени, что его уже начали раздражать цветистые комплименты в его адрес, которыми каждый оратор предварял свое выступление, а когда говоривший умолкал дольше, чем на миг, чтобы перевести дух либо для пущей убедительности, сюзерен быстро произносил наугад «да» или «нет» в надежде, что это ускорит дело, однако получалось как раз наоборот. Среди тех, кто еще не выступал, находился и Олегний Мингологубец, по праву считавшийся самым утомительным, многословным и самовлюбленным из всех членов Совета.

К сюзерену неслышно приблизился паж и встал на колени, почтительно протягивая грязный кусочек пергамента, сложенный вдвое и запечатанный свечным салом. Мельком глянув на большой, с толстыми завитушками отпечаток большого пальца на сале, который принадлежал явно Саманде, Глипкерио схватил пергамент, распечатал его и пробежал взглядом черные каракули.

«Она будет высечена раскаленной добела проволокой ровно в три. Не вздумай опоздать, сюзеренчик, ждать тебя я не стану».

Глипкерио вскочил; теперь его заботило лишь одно: как бы не опоздать на экзекуцию, ведь два часа пробило уже давно.

Размахивая сложенной запиской – а может, это так сильно дергалась его рука, – Глипкерио выпалил одним духом, с вызовом оглядывая Совет:

– Важные новости о моем секретном оружии! Я должен немедленно уединиться с пославшим эту записку!

Не дожидаясь ответа и дернув напоследок щекой так, что венок из нарциссов слетел ему на нос, ланкмарский сюзерен бросился вон из залы Совета через арку из пурпурного дерева с серебряным орнаментом.

Не разжимая тонких губ, Хисвин коротко поклонился Совету и, соскользнув с кресла, поспешил вслед за Глипкерио, да так быстро, что создавалось впечатление, будто под черной тогой у него не ноги, а колеса. Догнав сюзерена в коридоре, Хисвин крепко схватил его за локоть, находившийся где-то на уровне его собственной головы, накрытой черной шапочкой, убедился, что их никто не подслушивает, и тихо, но значительно проговорил:

– Возрадуйся, о могучий ум, мозг всего Ланкмара! Медлительная планета наконец-таки заняла нужное место, встретилась с остальным звездным флотом, и сегодня же вечером я произнесу заклинание, которое избавит твой город от крыс!

– Что такое? Ах да, очень хорошо, – отозвался Глипкерио, пытаясь освободиться от крепкой хватки Хисвина и одновременно поправляя желтый венок, дабы тот занял достойную позицию на его узком черепе в белокурых кудряшках. – Но сейчас я должен спешить к….

– С поркой она может подождать, – с неприкрытым презрением прошипел Хисвин. – Я говорю, что сегодня вечером, ровно в двенадцать, я произнесу заклинание, которое избавит Ланкмар от крыс и спасет твой трон, а ты обязательно потеряешь его еще до рассвета, если этой ночью мы не расправимся с мерзкими грызунами.

– Но в том-то и дело, что она не станет ждать! – в невероятном возбуждении воскликнул Глипкерио. – Уже двенадцать, ты сказал? Но этого не может быть! Еще не пробило даже три – ведь правда?

– О мудрейший и терпеливейший повелитель времени и вод пространства, – привстав на цыпочки, подобострастно забормотал Хисвин, после чего впился ногтями в руку сюзерена и медленно, с нажимом на каждом слове, проговорил: – Я сказал в двенадцать ночи. Мои демонические лазутчики уверяют, что сегодня вечером крысы утихнут, дабы убаюкать бдительность горожан, а в полночь перейдут в решающее наступление. Чтобы они все находились на улицах, когда я произнесу с самого высокого минарета этого дворца свое губительное заклинание, ты должен за час до этого отправить всех солдат и стражей порядка в южные казармы. Скажи главнокомандующему Олегнию, что для укрепления боевого духа он должен выступить перед ними с обращением, – на это старый дурак непременно клюнет…. Ты…. ты понимаешь меня…. о повелитель?

– Да понимаю, понимаю! – нетерпеливо воскликнул Глипкерио, морщась от боли, которую причинял ему Хисвин; покамест сюзерен не сердился, а думал лишь о том, как бы поскорей избавиться от собеседника. – Сегодня в одиннадцать вечера…. убрать с улиц всех солдат и стражу…. речь Олегния…. А теперь, прошу тебя, Хисвин, мне надо спешить, чтобы не опоздать….

– ….на бичевание служанки, – бесстрастно закончил фразу Хисвин. – За четверть часа до полуночи ты должен ждать меня в Голубых палатах, откуда я взберусь на Голубой минарет, чтобы произнести заклинание. Ты должен быть там лично вместе со всеми своими пажами, которые понесут в народ утешительные вести. Проследи, чтобы у них были жезлы – символы их полномочий. Для твоего спокойствия я приведу свою дочь со служанкой, а также своих рабов-минголов – на случай, если не хватит пажей. Так что приготовь жезлы и для них. И кроме того….

– Ну разумеется, дорогой Хисвин, – отчаянно заблекотал Глипкерио. – Я очень благодарен…. Фрикс и Хисвет – это чудесно…. Я все помню…. за четверть часа до полуночи…. Голубые палаты…. пажи, жезлы…. жезлы для минголов. А теперь мне надо спешить….

– И кроме того, – неумолимо продолжал Хисвин, сжимая пальцы, словно челюсти капкана, – берегись Серого Мышелова! Скажи страже, чтоб смотрела в оба! А теперь…. приятного тебе бичевания, – как бы мимоходом добавил он, выпуская руку Глипкерио из своих цепких пальцев с острыми ногтями.

Потирая оставленные ими вмятины и еще не сообразив, что его отпустили, Глипкерио продолжал бормотать:

– Ах да, Мышелов – это скверно! Но все остальное…. прекрасно! Очень благодарен тебе, Хисвин! А теперь я должен спешить…. – И Глипкерио бросился прочь, делая неимоверно длинные шаги.

– ….чтобы полюбоваться на служанку, – не удержался Хисвин.

Последние слова словно бы вонзились Глипкерио между лопаток: он остановился и задорно проговорил:

– Чтобы заняться делом неизмеримой важности! У меня есть свое секретное оружие; ты, старик, да и другие волшебники не имеют к нему отношения!

С этими словами он бросился по коридору, чуть ли не разрывая тогу своими длиннющими ногами.

Сложив рупором костлявые ладони и приставив их к морщинистым губам, Хисвин сладеньким голосом прокричал ему вдогонку:

– Надеюсь, это твое дело усладит тебе зрение очаровательными конвульсиями, а слух утешит воплями, о мой отважный сюзерен!

У обрамленных опаловой плиткой ворот во дворец Серый Мышелов предъявил стражникам свой перстень гонца. Теперь он не очень-то надеялся, что пропуск сработает. У Хисвина было двое суток, чтобы настроить против него скудоумного Глина. И верно: за предъявлением пропуска последовали косые взгляды и ожидание, достаточно долгое для того, чтобы Мышелов сумел в полной мере прочувствовать свое похмелье и поклясться, что никогда не будет столько пить и тем более смешивать. Кроме того, он успел изумиться собственной глупости, а также везению, благодаря которому ему удалось, несмотря на хмель, в целости и сохранности вернуться по темным и наводненным грызунами улицам к Джоху и не напороться при этом на еще одну крысиную засаду. Что ж, по крайней мере он нашел в доме черную бутылочку Шильбы, устоял перед искушением выпить ее содержимое в пьяном виде и, кроме того, получил столь ободряющую и волнующую записку от Хисвет. Покончив здесь с делами, он тут же бросится к ее дому и….

Стражник откуда-то вернулся и с кислым видом кивнул. Мышелов прошел внутрь.

От ехидного третьего дворецкого, который был его старым приятелем по обмену сплетнями, Мышелов узнал, что ланкмарский сюзерен находится на заседании Чрезвычайного Совета, в который теперь входил и Хисвин. С надеждой сжимая в кармане черную бутылочку, Мышелов подавил в себе мощный порыв продемонстрировать действие Шильбиного волшебства перед сановниками Ланкмара и в присутствии своего главного конкурента по части магии. В конце концов, чтобы зелье сработало, ему нужно собрать крыс в одном месте и остаться один на один с Глипкерио. Поэтому Мышелов углубился в лабиринт нижних дворцовых коридоров, намереваясь при случае провести часок за подслушиванием или просто с кем-нибудь поболтать.

Как случалось всегда, когда ему надо было убить время, Мышелов вскоре обнаружил, что движется в сторону кухни. Он терпеть не мог Саманду, но иногда из лукавства немного увивался вокруг нее, поскольку знал, что во дворце она личность могущественная, и к тому же питал слабость к ее фаршированным грибам и глинтвейнам.

Выложенные гладкой и безукоризненно чистой плиткой коридоры, по которым он шел, были безлюдны. Стоял час затишья, когда обеденная посуда уже вымыта, подготовка к ужину еще не началась и все усталые слуги при первой же возможности стараются рухнуть на тюфяк или просто на пол. К тому же боязнь крыс как-то не располагала к прогулкам по дворцу. В какой-то момент Мышелову показалось, что он слышит за спиной тихие шаги, однако когда он обернулся, шаги тут же стихли, а вокруг никого не было. К тому времени, как он начал ощущать запахи пищи, очага, горшков, мыла и грязной воды, тишина вокруг приобрела даже несколько зловещий оттенок. Затем где-то прозвучали три громких и печальных удара колокола, и впереди раздался хриплый рев Саманды: «Убирайтесь отсюда!» Мышелов невольно попятился. Шагах в двадцати от него заколыхалась кожаная штора, и в коридор выскочили три кухонных мальчишки и служанка, беззвучно ступая босыми ногами по плиткам пола. В тусклом свете, сочившемся из маленького оконца под потолком, они показались Мышелову ожившими восковыми фигурами, которые прошмыгнули мимо и, казалось, его даже не заметили. А может, это была вбитая кнутом команда «Смотреть только перед собой!».

Так же бесшумно, как и они – а от них после утреннего бритья не мог исходить даже звук упавшего волоса, – Мышелов бросился вперед и припал глазом к дырочке в кожаной шторе.

Занавески на других дверях, ведших в кухню, – даже на той, что выходила на галерею, – были задернуты. В просторном помещении находились двое. Жирная Саманда, потея под башней из утыканных булавками черных волос, в своем черном шерстяном платье, раскаляла в жарко пылающем очаге семь проволочных бичей с длинными ручками. Вот она чуть потянула бичи на себя. Проволока уже дошла до красного каления. Экономка сунула бичи назад. Она улыбнулась, с ее редких черных усов в капельках пота просыпался соленый дождь, а заплывшие глазки сверлили Риту, которая стояла почти посередине комнаты, держа руки по швам и высоко подняв подбородок, боком к огню. На служанке был лишь черный кожаный воротник. На спине еще можно было различить звездообразный узор, оставшийся от последнего бичевания.

– Стой ровнее, милочка, – низким коровьим голосом промычала Саманда. – Или лучше привязать тебя за руки к балке, а за ноги к кольцу в крышке погреба?

В нос Мышелову еще сильнее ударил запах грязной воды, не вылитой после мытья пола. Он скосил глаза и увидел на полу большое деревянное ведро с пенистой мыльной водой, из которой торчала громадная мокрая швабра.

Саманда снова проверила бичи. Они были уже ярко-красные.

– Ну, куколка, держись, – сказала она.

Скользнув за штору и схватив швабру за толстую растрескавшуюся ручку, Мышелов бросился к Саманде, держа мокрую и всклокоченную, как голова Медузы, швабру на уровне своего лица, чтобы экономка не смогла узнать своего обидчика. Под тихое шипение раскаленных бичей, на которые попало несколько капель воды, Мышелов изо всех сил ткнул шваброй, которая издала при этом чавкающий звук, прямо в физиономию Саманде. Та отлетела назад и, задев ногой валявшуюся длинную вилку для жарки, рухнула на свою жирную спину.

Предоставив швабре аккуратно покоиться на груди у экономки, Мышелов круто обернулся, мимоходом заметив чей-то водянистый желтоватый глаз в прорези ближайшей занавески и последние красноватые отблески на проволочных бичах, лежавших между очагом и Ритой, которая стояла не размыкая глаз и напряженно ждала первого удара раскаленной докрасна проволоки.

Мышелов схватил девушку за руку у самой подмышки, та заверещала от изумления и немного обмякла, но он, не обращая на это внимания, поволок ее к двери, через которую вошел, однако тут же остановился, услышав за кожаной занавеской топот множества сапог. Недолго думая, Мышелов толкнул девушку в сторону двух других занавешенных дверей, где в прорезях штор не было видно ничьих глаз. Оттуда тоже раздался топот. Не выпуская руки Риты, Мышелов бросился на середину кухни.

Саманда, все еще лежа на спине, отбросила швабру в сторону и теперь яростно терла пухлыми пальцами глаза, подвывая от злости и боли, которую причиняла попавшая в них мыльная вода.

Водянистых желтоватых глаз уже было два: в кухню ввалился Глипкерио, хлопая полами черной тоги и поправляя сбившийся набекрень венок из нарциссов; его сопровождали два стражника с воронеными пиками наперевес, за ними виднелись и другие. Из остальных дверей тоже посыпались вооруженные пиками солдаты, несколько появилось даже на галерее.

Грозя Мышелову длинным белым пальцем, Глипкерио прошипел:

– Вероломный Серый Мышелов! Хисвин говорил, что ты строишь против меня козни, – так оно и оказалось!

Внезапно Мышелов присел на корточки и что было мочи потянул обеими руками за вделанное в пол большое кольцо. Толстая деревянная крышка люка, выложенная плиткой, повернулась на петлях. «Вниз!» – скомандовал Мышелов, и Рита с похвальным хладнокровием и проворством нырнула в зияющую дыру. Юркнув за ней следом, Мышелов отпустил крышку. Она захлопнулась очень вовремя и защемила наконечники двух направленных в него пик, а сами пики, по всей видимости, вырвались из рук своих обладателей. «Сужающиеся к концу наконечники должны недурно заклинить крышку», – подумал Мышелов.

Вокруг стояла непроглядная тьма, но, когда люк еще был открыт, Мышелов успел разглядеть несколько каменных ступеней, внизу – пол из плитняка и стену в потеках селитры. Опять схватив Риту за предплечье, он помог ей спуститься по лестнице и по неровному полу подвел к невидимой теперь стене. Отпустив руку девушки, он нашарил в кошеле кремень, кресало, трутницу и короткую свечу с толстым фитилем.

Сверху донесся приглушенный треск. По-видимому, это сломалось древко пики, когда один из стражников попытался вытащить ее из щели. Затем послышалась команда «Поднимай!», и Мышелов ухмыльнулся в темноте, представив, как теперь стальные наконечники пик еще сильнее расклинят крышку.

В воздухе засверкали искорки, трут в трутнице занялся, и вскоре на кончике свечи уже дрожало маленькое золотое пламя с сапфировой сердцевиной. Захлопнув трутницу, Мышелов поднял свечу над головой. Внезапно она разгорелась ярким пламенем. И в следующий миг Рита обхватила Мышелова за шею и в невыразимом ужасе хрипло задышала ему в ухо.

Примерно в длине копья, прижимая их к древней стене, кое-где покрытой бледными кристалликами селитры, молчаливым полукругом сидели крысы – сотни, нет, тысячи длиннохвостых черных грызунов, а из множества нор, которые были прогрызены у пола в стенах длинного подвала, заваленного кое-где бочонками и мешками из-под зерна, непрерывным потоком текло пополнение.

Внезапно Мышелов ухмыльнулся, сунул трутницу, кресало и кремень обратно в кошель и принялся снова шарить в нем рукой в поисках чего-то еще.

Роясь в кошеле, он заметил совсем рядом с ними новую нору, но не прогрызенную, а скорее всего пробитую киркой, судя по крошкам застывшего раствора и кусочкам камня, валявшимся перед ней. Крысы оттуда не появлялись, но Мышелов тем не менее настороженно поглядывал на зияющую дыру.

Наконец он нашел бутылочку Шильбы, сорвал с нее обвязку и вытащил хрустальную пробку.

На кухне тупоголовые балбесы начали колотить чем-то в крышку люка – еще одна бесплодная попытка!

А крысы все лезли из нор, угрожая превратить в бугристый черный ковер весь пол подвала за исключением крошечной площадки, на которой стоял Мышелов и прильнувшая к нему Рита.

Ухмылка Мышелова сделалась еще шире. Поднеся бутылочку к губам, он отпил немножко для пробы, задумчиво покатал жидкость на языке, затем запрокинул сосуд и вылил его чуть горьковатое содержимое прямо в глотку.