И притопывая ногой, она запела:
      - Марш, марш - по Гибельной земле. Марш, марш - смерть по всей земле. Смерть! Убей мингола. Смерть! Умри героем. Славная смерть! Смерть! Смерть!
      С каждым словом голос ее становился все громче.
      - Славная смерть? - переспросила Афрейт.
      - Да. Давай, Мэй, пой со мной.
      - Что-то мне неохота.
      - Ну давай же. Я ведь ношу твою петлю? Один говорит, мы все должны петь эту песню.
      Пока девочки повторяли со все возраставшим энтузиазмом своими тонкими голосками новую песню, к ним подошли Гронигер и еще один островитянин.
      - Хорошо,- сказал Гронигер, собирая миски.- Славная смерть - это хорошо.
      - Мне тоже нравится,- согласился его спутник.- Смерть! - убей мингола! - повторил он восторженно. И они отошли, громко распевая новый марш.
      Стемнело. Ветер все дул. Девочки наконец затихли.
      Мэй сказала:
      - Холодно. Бог замерзнет. Гейл, пошли-ка лучше к нему. Вам тут удобно, кузина Афрейт?
      - Удобно.
      Они удалились и задернули за собой занавески. Немного погодя Мэй высунула голову и окликнула Афрейт:
      - Бог зовет вас к нам.
      Афрейт затаила дыхание. И, как могла, спокойно ответила:
      - Поблагодари бога, но скажи ему, что я останусь здесь... на страже.
      - Хорошо, - сказала Мэй и снова опустила занавески.
      Афрейт стиснула под плащом руки. Она никому не могла признаться, даже Сиф, что Один с некоторого времени начал постепенно таять. Она его уже почти не видела. Голос еще слышала, но и тот все более слабел и походил на шелест ветра. Когда они с Сиф давним весенним днем нашли своих двух богов, Один казался вполне материальным. Он был так близок к смерти тогда, и она так старалась его спасти! Преисполнилась к нему такого обожания, словно перед нею был какой-то древний герой или святой, или даже ее любимый умерший отец. И когда он принялся нежно поглаживать ее, а потом с досадой (в этом можно было не сомневаться) пробормотал: "Ты старше, чем я думал" и, отодвинувшись, уснул, обожание ее несколько потускнело, замутненное страхом и неприязнью. Она додумалась привести к нему девочек (чудовищный поступок? Возможно...), после чего все как будто наладилось, и она могла распоряжаться, держась в стороне.
      Потом было много чего - полная треволнений поездка в Ланкмар, страшная ледяная магия Кхахкта, минголы, появление Мышелова и Фафхрда, принесшее с собою новые треволнения, и подтверждение сходства Фафхрда с Одином - что же случилось такого, что бог Один начал таять и голос его обратился в шепот? Этого она не понимала, знала только, что страдает и сбита с толку - и войти к богу этим вечером не может. (Наверно, она и впрямь чудовище.)
      Тут она ощутила острую боль в шее и сообразила, что в душевном смятении задела нечаянно свободный конец петли, тем самым ее затянув. Она расслабила петлю и заставила себя успокоиться. Уже совершенно стемнело. Над Адовой горой и Мрачным было теперь хорошо видно слабое свечение. До девушки доносились обрывки разговоров, смех, пение - новая песня пришлась всем по вкусу. Стало очень холодно, но она не шевелилась. Восток озарился серебристым сиянием, и наконец из-за горизонта медленно выплыла полная луна.
      В лагере началось движение, вскоре подошли носильщики и подняли виселицу. Афрейт встала, разминая затекшие мышцы, потопала онемевшими ногами, и все снова двинулись на запад меж скал, посеребренных луною, вскинув на плечи свое гротескное оружие и не забыв две ноши побольше. Кое-кто уже хромал (ведь это были рыбаки, не привыкшие к ходьбе), но под новый марш Одина они шагали весьма резво, поеживаясь от ветра, который дул теперь с востока сильно и устойчиво.
      В туннеле становилось все теплее, и только Фафхрд поджег второй факел от догорающего огрызка, как проход вывел его в столь огромную пещеру, что свет, который он нес, совершенно в ней растворился. Брошенный остаток факела ударился о камень, на звук этот где-то вдалеке откликнулось слабое эхо, и Фафхрд, остановившись, посмотрел вверх и по сторонам. Вскоре он разглядел множество мелких искорок - это сверкала, отражая свет факела, слюда, покрывавшая стены, - и посреди пещеры кривоватую, тоже отблескивавшую слюдой, каменную колонну, на вершине которой белело что-то маленькое, привлекшее его взгляд. Тут под сводами пещеры кто-то хлопнул огромными крыльями, потом еще раз - словно во тьме наверху кружил гигантский гриф.
      Фафхрд, глядя на колонну, крикнул:
      - Мара!
      Эхо повторило его зов, а потом он услышал собственное имя, произнесенное тонким, слабым голосом, и эхо своего имени. Хлопанье крыльев прекратилось, и Фафхрд обнаружил вдруг, что одна из слюдяных искр становится все ярче и быстро приближается к нему, и услышал шум стремительного движения, как будто на него падал огромный ястреб.
      Он метнулся в сторону, уворачиваясь от летящего в него сверкающего меча, и ударил одновременно топором в пустоту позади рукояти. Факел вылетел из руки, и что-то похожее на невидимый кожаный парус хлестнуло его по коленям, сбив с ног, после чего совсем рядом мощно хлопнули крылья, раз и другой, и послышался пронзительный, полный страдания, оскорбленный вопль.
      Вскочив на ноги, он увидел свой ярко пылающий факел, отлетевший в сторону, - из него торчал меч, который и выбил его из руки Фафхрда. Хлопанье крыл и крики затихали, удаляясь. Фафхрд наступил на конец факела, чтобы выдернуть меч, но когда попытался взяться за рукоять, наткнулся внезапно на крепко в нее вцепившуюся чешуйчатую руку, более тонкую, чем его рука, и отрубленную, как понял он, ощутив горячую влагу на ее запястье. И рука, и кровь были одинаково невидимы, и хотя он осязал их совершенно явственно, глаза видели лишь черную кожаную рукоять меча с оплеткой из серебряной проволоки, серебряную гарду и серебряное же грушевидное навершие.
      Тут он вновь услышал свое имя, произнесенное робким голосом, и, обернувшись, увидел растерянную и удрученную Мару в белом платьице, которая успела слезть с колонны и подойти к нему.
      Он только собрался заговорить с ней, как рядом с девочкой раздался вдруг голос, знакомый и любимый, но холодный и, словно в кошмарном сне, исполненный ненависти.
      Невидимая горная принцесса Хирриви сказала:
      - Горе тебе, варвар, ибо ты, снова явившись на север, не засвидетельствовал сперва своего почтения в Звездной Пристани. Горе тебе, ибо пришел ты на зов другой женщины, хотя ее делу мы и сочувствуем. Горе тебе, ибо ты покинул своих людей, дабы догнать это дитя, которое мы спасли бы (да и спасли) без тебя. Горе тебе, ибо вмешиваешься не в свои дела, в дела демонов и богов. И еще горе тебе, ибо изувечил ты принца Звездной Пристани, с коим мы связаны, хоть он и враг наш, узами, что сильнее любви и ненависти. Голова за голову и рука за руку, запомни! Пятикратное горе!
      Пока оглашался список прегрешений Фафхрда, он на коленях, с подергивающимся лицом смотрел в пустоту, откуда раздавался голос. Мара придвинулась к нему, он опустил руку ей на плечо, и так они и стояли, внимая говорящей тьме.
      Хирриви закончила свою речь уже без всякого пафоса, совершенно ледяным голосом:
      - Кейайра утешает и врачует нашего брата, и я иду к ним. На рассвете мы отнесем тебя на летучей рыбе к твоим людям, где и сбудется наше пророчество. Теперь же отдыхай в тепле Адовой горы, пока не опасной для тебя.
      Она умолкла, и послышались удаляющиеся шаги. Догоравший факел почти не давал света, и величайшая усталость овладела внезапно Фафхрдом и Марой, они улеглись рядышком и мгновенно погрузились в сон. Фафхрд, правда, успел еще удивиться напоследок, зачем понадобилось Маре браться обеими руками за его левую руку и сгибать ее к плечу.
      На следующее утро жители Соленой Гавани, готовясь к великому плаванию, поднялись в такую рань и развили столь бурную - столь фантастическую деятельность, что вся суета эта казалась продолжением ночных кошмаров, за которым незаметно наступал ясный, сулящий исполнение надежд день. Даже "чужестранцы" подхватили эту заразу, словно им тоже всю ночь снилось, что "мингол должен умереть", так что Мышелову пришлось уступить и отправить самых нетерпеливых из них во главе с Бомаром, "мэром", и илхтарцем, хозяином таверны, на корабль Фафхрда "Морской Ястреб". Пшаури он назначил их капитаном, придав ему в помощь половину своей воровской команды и двух минголов, Тренчи и Гэвса.
      - Помни, ты хозяин, - сказал он Пшаури. - Заставь их это понять и примириться - и держись от меня с наветренной стороны.
      Пшаури, с розовым следом едва зажившей раны на лбу, энергично кивнул и пошел принимать команду. Восход окрашивал небо за соляной скалой в зловеще-красный цвет, на западе еще медлила ночная мгла. Дул сильный восточный ветер.
      Мышелов с кормы "Бродяги" разглядывал оживленную гавань и рыбачьи суда, превращенные в боевые корабли. Они являли собой поистине причудливое зрелище, ибо палубы их, еще вчера заваленные рыбой, ныне щетинились пиками и прочим импровизированным оружием вроде того, что он видел вчера у людей Гронигера. Некоторые из рыбаков привязали к своим бушпритам огромные церемониальные остроги (просто бревна с бронзовыми наконечниками) - вместо таранов, решил Мышелов, да смилостивятся над ними Парки! Другие подняли красные или черные паруса в знак, как предположил Мышелов, кровожадности своих намерений - ибо самый мирный рыбак в душе наверняка пират. Три судна были прикрыты рыболовными сетями - в качестве защиты от стрел? Двумя самыми большими кораблями командовали Двон и Зваакин, которые вроде как должны были подчиняться Мышелову. Он покачал головой.
      Ах, если б у него было время разобраться в своих мыслях! - но с того момента, как он проснулся, его непрестанно увлекал за собой водоворот событий и собственных непредсказуемых порывов. Вчера, когда он вывел-таки Сиф и остальных женщин из сотрясавшейся зловонной пещеры (Мышелов глянул в сторону Мрачного - из его кратера все еще поднимался черный дым, уносимый ветром на запад), оказалось, что они провели под землей слишком много времени и уже наступил вечер. Осмотрев обожженную факелом-Локи руку Рилл, они поспешили в Соленую Гавань, где каждый встречный желал посоветоваться С ними по всяким разным поводам - и никакой возможности не было обменяться с Сиф впечатлениями по поводу происшедшего в пещере...
      Вот и сейчас от созерцания его оторвал Миккиду, который никак не мог разобраться с шестью жителями Льдистого, пришедшими в команду вместо воров, - кого ставить на весла и тому подобное.
      Только он успел решить этот вопрос, дав вполголоса Миккиду несколько указаний, как на борт поднялась Сиф в сопровождении Рилл, Хильзы и матушки Грам - все, кроме последней, в рыбацких штанах и куртках, с ножами за поясом. Рилл держала правую руку на перевязи.
      - Вот и мы к вашим услугам, капитан, - весело сказала Сиф.
      - Дорогая... советница, - отвечал Мышелов с упавшим сердцем, "Бродяга" не может идти в бой с женщинами на борту, особенно... - "с шлюхами и ведьмами", хотел он сказать, но вместо этого только выразительно посмотрел на нее.
      - Тогда мы наберем людей на "Фею" и поплывем за вами, - сказала она, ничуть не расстроившись. - А еще лучше - впереди, тогда мы первыми увидим минголов, "Фея" ведь, как вам известно, быстроходное судно. Да, это, пожалуй, хорошая мысль - боевой корабль с женским экипажем.
      Мышелов смирился с неизбежным со всем изяществом, на какое был способен. Рилл и Хильза просияли. А Сиф сочувственно коснулась его руки.
      - Я рада, что вы согласились, - сказала она. - "Фею" я уже сдала другим трем женщинам, - тут лицо ее посерьезнело, и Сиф понизила голос: Случилось кое-что неприятное, о чем вам следует знать. Мы собирались принести бога Локи на борт в горшке с огнем, чтобы он был с нами, как вчера в факеле Рилл...
      - На корабле, идущем в бой, не должно быть огня, - машинально ответил Мышелов.- Рилл-то как обожглась, посмотрите.
      - Но утром обнаружилось, что огонь в "Огненном логове" отчего-то угас - впервые за год, - закончила Сиф. - Мы просеяли золу. И не нашли ни искорки.
      - Что ж, - задумчиво сказал Мышелов, - возможно, после того, как пламя вчера столь сильно воспылало у каменной стены, бог переселился на время в огненное сердце горы. Видите, как дымит! - И он указал на Мрачный, черный столб над которым, клонившийся к западу, стал еще гуще.
      - Да, но в таком случае он сейчас не с нами, - тревожно возразила Сиф.
      - В любом случае он все еще на острове, - сказал Мышелов. - И в какой-то мере, я уверен, и на "Бродяге" тоже, - добавил он, вспомнив (отчего обожженные пальцы заболели снова) черный уголек, который по-прежнему лежал в его кошеле. И об этом тоже, сказал он себе, не мешало бы поразмыслить...
      Но в этот момент к ним подплыл Двон и доложил, что флот Льдистого готов и все горят нетерпением тронуться в путь. Мышелову пришлось волей-неволей, ибо "Бродяга" должен был идти впереди, поднимать необходимые для лавирования против ветра паруса, посадив на весла своих воров и неумелое подкрепление, для которых Урф отбивал такт.
      С берега и с других кораблей донеслись приветственные крики, и на некоторое время Мышелов преисполнился самодовольства, гордясь "Бродягой", отважно возглавившим флот, своей умелой командой, Пшаури, ловко управлявшим "Морским Ястребом", любуясь Сиф и ее сияющими глазами и немножко собой прямо-таки настоящим адмиралом, видит Мог!
      Но вскоре его снова начали одолевать сомнения, разобраться с которыми с утра не было времени. Помимо прочего, он находил безрассудным и даже нелепым то, с какой готовностью они подняли паруса, собираясь действовать на основании всего лишь нескольких слов, услышанных в шелесте пламени и треске горящих деревяшек. Даже сейчас что-то внутри нашептывало ему, что они идут на правый бой, и ничто не причинит им вреда, и мингольский флот они встретят, и в последний миг на него снова снизойдет вдохновение...
      В этот момент взгляд его упал на Миккиду, который с шиком вздымал весла в передних рядах гребцов, и Мышелов принял решение.
      - Урф, встань к румпелю и веди корабль, - велел он. - Задавай ритм гребцам. Моя дорогая, я вынужден покинуть вас ненадолго, - сказал он Сиф. Потом, позвав второго мин-гола, прошел вперед и резко приказал Миккиду; Ступай за мной в мою каюту. На совещание. Гиб тебя заменит на веслах, - и, не обращая внимания на любопытные взгляды женщин, спешно спустился со своим капралом вниз.
      Усадив Миккиду напротив себя за столом в каюте с низким потолком (хоть какая-то радость, подумал Мышелов, что сам он невысокого роста, а команда вся еще ниже), он устремил на своего помощника пристальный и непреклонный взгляд и сказал:
      - Капрал, позапрошлым вечером я произнес речь на Совете, которая привела в восторг всех жителей Льдистого. Ты тоже был там. Что я сказал?
      Миккиду поежился.
      - Ох, капитан, - заныл он, - неужто вы думаете...
      - Я не желаю слышать никакой чуши насчет прекрасной речи, из которой ты даже вспомнить ничего не можешь, - перебил его Мышелов. - Представь, что мы попали в шторм и спасение корабля зависит от того, сколь честный ты дашь мне сейчас ответ. О боги, неужто никто из вас до сих пор не понял, что я никого и никогда не накажу за правду?
      Миккиду, услышав это, сглотнул комок в горле и наконец сдался.
      - Ох, капитан, - сказал он, - я страшно виноват. В тот вечер, пока мы с вами и с теми двумя леди шли в Зал Совета, попался мне по пути уличный разносчик, и я перехватил стаканчик, когда вы отвернулись. На вкус вино было слабенькое, клянусь вам, но, видно, из тех, что крепко ударяют в голову немного погодя, потому как, когда вы вскочили на стол и начали говорить, я вроде как потерял сознание - честное слово! А когда очнулся, вы уже говорили о том, что Гронигер и Афрейт поведут половину островитян на помощь капитану Фафхрду, а остальные поплывут с вами заманивать минголов в большой водоворот, и все кричали как сумасшедшие - ну, и я закричал, будто тоже все слышал.
      - Ты можешь поклясться, что это правда? - страшным голосом спросил Мышелов.
      Миккиду с жалким видом кивнул.
      Мышелов встал, обошел вокруг стола, обнял его и поцеловал в щеку.
      - Вот это хороший капрал, - сказал он тепло, хлопнув его по спине. Теперь ступай, мой славный Миккиду, и пригласи леди Сиф зайти ко мне. Потом найдешь себе какое-нибудь занятие на палубе. Не стой столбом. Давай беги, парень.
      Сиф явилась незамедлительно, но он успел решить, как с ней заговорить об этом.
      - Дорогая Сиф,- начал он, подойдя к девушке,- я должен вам кое в чем признаться, - и далее рассказал со всем смирением, но коротко и ясно, правду о своей "замечательной речи" - о том, что он не слышал из нее ни слова. И закончив, добавил: - Вы же понимаете, моего самолюбия это никак не затрагивает - ведь это была речь Локи, а вовсе не моя - так перескажите мне, что я говорил, нисколько меня не щадя.
      Глядя на него с удивленной улыбкой, она ответила:
      - Честно говоря, я гадала, что такого вы сказали Миккиду, отчего он теперь летает как на крыльях, - да и сейчас не совсем понимаю. Но, должна признаться, помню я не больше, чем он, и не могу оправдаться даже стаканчиком неизвестного вина. В голове у меня вдруг стало пусто, время как будто остановилось, и из всей вашей речи я тоже слышала только последние указания насчет экспедиции Афрейт и водоворота. Но все кругом были в восторге, и я притворилась, что слышала все, не желая вас обидеть или показаться дурочкой. Повела себя, как овца в стаде! Потом я хотела признаться в этом Афрейт и жалею, что не призналась, потому что у нее было тогда такое странное выражение лица... Вы, наверно, подозреваете, как и я теперь, что она тоже?.. Мышелов уверенно кивнул.
      - Я подозреваю, что ни одна душа не слышала ни слова из главной части моего выступления - вернее, выступления Локи, но все притворились потом, что слышали, и впрямь, как стадо овец - во главе со мною, черным козлом. Стало быть, только Локи знает, что сказал Локи, и мы плывем сейчас на минголов, доверившись сами не зная кому.
      - Что же теперь делать? - спросила она с интересом. Мышелов, глядя ей в глаза, улыбнулся, покорно и в то же время комично пожал плечами и сказал:
      - Что ж, продолжим плавание, ибо вы этого хотели и для этого наняли меня.
      Тут "Бродяга", в борт коего ударила волна, сильно накренился, Сиф толчком бросило к Мышелову, он подхватил ее, и губы их встретились трепетно, но ненадолго, ибо Мышелову должно было поспешать на палубу, дабы выяснить, что произошло (вернее, подтвердить свою догадку), и Сиф побежала за ним.
      "Бродяга" вышел из порта Соленой Гавани и из-под укрытия соляной скалы вошел в Крайнее море, где восточный ветер задувал резче и волнение было сильнее, а солнце щедро заливало паруса и палубу. Мышелов встал к румпелю вместо печального Урфа, и тот вместе с Гибом и Миккиду поднял парус для встречного галса на восток. И этот маневр, следуя за "Бродягой", один за другим повторили "Морской Ястреб" и причудливо снаряженные суда рыбачьего флота.
      Этот же восточный ветер, с которым боролся "Бродяга", гулял над южной половиной Льдистого острова и далеко в море подгонял на запад корабли идущих за солнцем минголов. Их было великое множество, этих зловещих галер с квадратными парусами, резавших носом волны, и на них то и дело слышалось ржание жеребцов, когда клети из черных, диковинно изогнутых прутьев заливала морская вода. Все глаза были устремлены на запад, и трудно было сказать, в коих из них полыхало большее безумие - в глазах скаливших зубы людей, одетых в меха, или в глазах несчастных коней с оскаленными зубами.
      На корме флагмана это безумие приобретало философскую окраску - там Гонов беседовал со своим лекарем-колдуном и прочими мудрецами, предлагая им такие вопросы, как "достаточно ли сжечь город дотла или его должно еще и растоптать?", и размышляя над ответами вроде "достойнее всего растоптать, превратить в добрую, плодородную землю, а сжигать не надобно вовсе".
      Над северной же половиной Льдистого дул тем временем сильный западный ветер, отчего вдоль линии раздела образовалась зона ураганных шквалов, и этот ветер гнал с запада на восток такую же армаду идущих против солнца минголов, вождь которой, Идумир, тоже беседовавший со своими философами, задал им следующий вопрос: "Как предпочтительнее убить себя - бросившись на вражеское копье в первой же атаке или выпив яд по завершении последней?"
      Он выслушал их тщательно аргументированные ответы и встречный вопрос: "Коли смерть столь желанна, что превосходит наслаждение любовью и грибным вином, как удалось нашим благородным и достойным предкам уцелеть, чтобы породить нас?" и ответил на него, жадно глядя на восток обведенными белыми кругами глазами: "Все это лишь теории. На Льдистом мы еще раз подвергнем проверке практикой правильность ответов на всякие мутные вопросы".
      А над всеми ветрами парил в своей ледяной сфере Кхахкт, неотрывно изучая карту и передвигая по ней время от времени фигурки, изображавшие корабли и мужчин, лошадей и женщин - и даже богов, - столь низко склонив над картой свое щетинистое лицо, что ни одна, самая крохотная пешка, не смогла бы избежать его пристального, испытующего внимания.
      Солнце вставало, дул сильный ветер, когда Афрейт, шагавшая в полном одиночестве по вересковым холмам, где лишь изредка встречались низкорослые кедры, миновала последнюю из брошенных жителями ферм с покосившейся серо-зеленой дерновой крышей и приблизилась к Холодной Гавани. Ноги у нее были стерты, она очень устала (даже петля Одина на шее казалась ей тяжким грузом), ибо отряд шел всю ночь, сделав лишь две короткие остановки на отдых, и на полпути к тому же им пришлось пробиваться через полосу между юго-восточной половиной острова, где задувал восточный ветер, и северо-западной, где правил западный, в котором бушевали переменные ветра, достигавшие шквальной силы. Но девушка должна была проверить, кто впереди друзья или враги, поскольку сама назначила себя впередсмотрящим Гронигера с его тяжело нагруженными нелепыми маршировальщиками. Еще до рассвета она, оставив носилки, подошла к Гронигеру и указала ему на необходимость выслать кого-то вперед, поскольку цель путешествия близка и следовало опасаться засады. Он же как будто не сознавал опасности и был столь равнодушен и беспечен, словно и сам он, и все воины его собирались топать и топать вперед с остекленелым взглядом, скандируя марш, сочиненный Гейл, пока не наткнутся на минголов или на Фафхрда с его отрядом, А не наткнутся, поняла Афрейт, так зашагают прямехонько в холодный Западный океан, не дрогнув и не запнувшись, словно стая спятивших леммингов. Однако возражать против того, что она пойдет на разведку, Гронигер не стал - равно как и не выразил никакого беспокойства относительно ее безопасности. Куда только делись его здравомыслие и осмотрительность?
      Вскоре ее зоркие глаза разглядели Скора, караулившего Холодную Гавань из рощицы карликовых кедров, откуда Фафхрд обстрелял вчера минголов. Когда Афрейт его окликнула, Скор стремительно развернулся, натягивая лук, но увидел знакомый голубой наряд и вскочил на ноги.
      - Леди Афрейт, откуда? Вид у вас усталый,- сказал он быстро. Он сам выглядел усталым - глаза ввалились, лоб и щеки над клочковатой рыжей бородой вымазаны сажей, чтобы легче было переносить ослепительный блеск ледника.
      Она коротко поведала, что следом за нею в помощь им движется подкрепление.
      И пока она говорила, усталость его как будто развеялась.
      - Замечательная весть,- сказал он.- Вчера, еще до заката, мы объединили наши силы с защитниками Холодной Гавани (я как раз сейчас обхожу наш строй) и заперли на берегу передовой отряд минголов - всего лишь с помощью хитрости! Я думаю, что один только вид войска, о котором вы говорите, если его выстроить стратегически, заставит их сесть на корабли и убраться - нам даже пальцем шевелить не придется!
      - Извините, капрал, - возразила она, чувствуя, как перед его оптимизмом отступает и ее собственная усталость, - но разве вас и ваших товарищей именуют берсерками не за то, что, как я слышала, при виде врага вы тут же бросаетесь в бой в чем мать родила и завывая, как волки?
      - По правде говоря, я тоже так когда-то думал, - ответил он, потирая тыльной стороной ладони свой сломанный нос, - но капитан изменил мое мнение. О, наш капитан мастер насчет всяких хитростей и уловок! Заставляет врагов видеть то, чего нет, обращает против них их же намерения, никогда не вступает в бой, если можно обойтись без этого - и крохи его мудрости просыпались и на нас.
      - А почему меч Фафхрда у вас? - спросила она, внезапно заметив знакомое оружие.
      - О, он отправился вчера утром за девчонкой на Адову гору, оставив меня за командира, и пока не вернулся,- беззаботно ответил Скор, хотя на лбу его появилась беспокойная морщинка, и рассказал Афрейт о странном похищении Мары.
      - Удивительно, что он оставил вас так надолго всего лишь из-за девочки, - нахмурившись, заметила Афрейт.
      - По правде сказать, я и сам удивляюсь, - признался Скор. - Но я то и дело спрашивал себя, а как бы поступил капитан на моем месте, и так и делал, и все получалось - пока, во всяком случае, - и скрестил пальцы.
      Тут послышались топот и хриплое пение, и, повернувшись, они увидели спускавшиеся с холма первые ряды войска островитян.
      - Что ж, выглядят довольно грозно, - сказал Скор после паузы. - И странно к тому же, - добавил он, когда в поле зрения появились носилки и виселица. Рядом с носилками шли девочки в красных плащах.
      - Да,- сказала Афрейт.
      - Какое у них оружие? - спросил он. - Я имею в виду, кроме пик, дубинок и острог?
      Афрейт ответила, что, насколько ей известно, другого оружия нет.
      - Тогда им против минголов не выстоять, ибо, чтобы атаковать, им надо сначала подойти к врагу, - рассудил он. - Однако, если мы их правильно расставим и разместим среди них несколько лучников...
      - Труднее всего, я думаю, будет удержать их от атаки, - сказала Афрейт. - Или хотя бы остановить.
      - Ах, вот как! - сказал он, подняв бровь.
      - Кузина Афрейт! Кузина Афрейт! - закричали вдруг пронзительно Мэй и Гейл, замахав ей руками. Потом девочки стали показывать куда-то вверх: Смотрите! Смотрите! - И побежали с холма вдоль колонны островитян, продолжая кричать и тыкать руками в небо.
      Афрейт и Скор вскинули головы и увидели ярдах в ста над собою летящие мужскую фигуру и девичью в красном плаще, которые, распластавшись лицом вниз, неслись, крепко вцепившись друг в друга и во что-то невидимое, и это быстро опускалось в сторону Холодной Гавани. Они описали большой круг, постепенно снижаясь, и направились прямо к Скору и Афрейт. То были Фафхрд и Мара, и Афрейт поняла, что сама она выглядела, должно быть, точно так же, когда невидимые горные принцессы спасали их с Сиф от снежной бури Кхахкта. Задохнувшись от волнения, она схватила Скора за руку и быстро проговорила:
      - С ними все в порядке. Они лежат на летучей рыбе, похожей на толстый ковер, живой, но невидимой. Ею управляет невидимая женщина.
      - Может быть, - неопределенно ответил тот. Обоих захлестнуло порывом ветра, когда Фафхрд и Мара, по-прежнему распластанные в воздухе, пронеслись чуть не над самой головой - оба возбужденно ухмылялись, Фафхрд, во всяком случае, точно скалил зубы, как успела заметить Афрейт. Они зависли в футе над землей на полпути между ней и Гронигером, войско которого приостановилось, вытаращив глаза, и вереск под ними смялся большим овальным пятном, словно Фафхрд и Мара возлежали на невидимом тюфяке, толщиною и шириной достойном королевского ложа.
      Затем летуны встали на ноги, прошли, пошатываясь, несколько шагов по воздуху и спрыгнули на землю. С одной стороны к ним поспешили Скор и Афрейт, с другой подбежали Мэй и Гейл, остальные же островитяне так и стояли, открывши рот. Мара крикнула своим подружкам:
      - Меня похитил ужасный демон, но Фафхрд меня спас! Он отрубил демону руку!
      А Фафхрд обнял Афрейт (тут она сообразила, что протянула к нему руки первой) и сказал:
      - Афрейт, благодарение Косу, что вы здесь. Что это такое у вас на шее? - и не отпуская ее, повернулся к Скору: - Как ребята? Как у вас дела?
      Все это время островитяне, не сводя с них глаз, продолжали маршировать, медленно и как-то тягостно, словно во сне, захваченные зрелищем очередного кошмара.
      И тут раздался голос, от которого все замерли и Фафхрд разжал руки, выпустив Афрейт, голос, который она слышала в последний раз в пещере Мрачного вулкана, звонкий, как серебряная труба:
      - Прощай, девочка. Прощай, варвар. В следующий раз не забывай о надлежащей учтивости и помни о своих недостатках. Мой долг выплачен, ты же только начинаешь выплачивать свой.
      После чего с того места, где приземлились Фафхрд и Мара (из-под невидимого тюфяка, как могло показаться), с силой вырвался ветер, так что даже вереск пригнулся и взметнулись красные плащи девочек, а до Афрейт донеслось зловоние некоего животного, не рыбы, не птицы и не четвероногого, что-то незримое, большое взлетело в воздух и понеслось прочь, и серебряный смех растаял в вышине.
      Фафхрд, вскинув на прощание руку, опустил ее отметающим жестом, словно желая сказать: "Давайте забудем об этом!". Лицо его, пока говорила Хирриви, было встрево-женно-мрачным, но когда он посмотрел на колонну островитян, медленно маршировавшую вниз по склону холма, сделалось жестким и решительным.
      - Мастер Гронигер! - резко сказал он.
      - Капитан Фафхрд? - ответил тот неуверенно, словно пробуждаясь от сна.
      - Остановите своих людей! - приказал Фафхрд и повернулся к Скору, который, пока островитяне, постепенно замедляя шаги, собирались беспорядочной толпой вокруг Гронигера, доложил своему командиру с большими подробностями, чем рассказывал Афрейт, обо всем, что без него произошло.
      Афрейт же, встав на колени возле Мары, проверяла тем временем, не ранена ли девочка, и слушала с изумлением, как та гордо рассказывает подругам о своем похищении и спасении.
      - Он сделал пугало из моего плаща и черепа последней маленькой девочки, которую он съел, и трогал меня везде, совсем, как Один, но тут Фафхрд отрубил ему руку, а утром принцесса Хирриви вернула мне мой плащ. По небу лететь было просто здорово. У меня даже голова не закружилась.