Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Бум-пампампам-бим-бам-бом

ModernLib.Net / Лейбер Фриц Ройтер / Бум-пампампам-бим-бам-бом - Чтение (Весь текст)
Автор: Лейбер Фриц Ройтер
Жанр:

 

 


Фриц Лейбер
 
Бум-пампампам-бим-бам-бом

 
      Как-то раз, когда все молекулы материального мира и импульсы коллективного бессознательного
вырвались на свободу, так что на мгновение стало возможным проникнуть из прошлого в будущее или куда-то еще, в студии свободного художника Саймона Гру собрались шестеро великих интеллектуалов.
      Среди них был Толли Б.Вашингтон, барабанщик из джаз-банда. Постукивая пальцами по полой африканской деревяшке, он размышлял над композицией, которую думал назвать “Дуэт для гидравлического молота и свистящего водопроводного крана”.
      Там были также Лафкадио Смитс, художник по интерьеру, и Лестер Флегиус, специалист по промышленному дизайну. Они вели между собой весьма интеллектуальную беседу, однако мысли первого из них занимал броский рисунок для ультрамодных обоев, а второго - принципиально новый способ рекламы товаров.
      Еще в студии присутствовали психиатр-клинист Гориес Джеймс Макинтош и антрополог Норман Сейлор. Потягивая виски, Гориес Джеймс Макинтош мечтал о временах, когда появятся такие психологические тесты, с помощью которых возможно будет куда полнее, нежели сегодня, проанализировать душевное состояние того или иного пациента. Норман же Сейлор курил трубку и - ни о чем определенном не думал.
      Помещение, где располагалась студия, поражало своими размерами. Впрочем, иначе и быть не могло, поскольку произведения Саймона Гру обычно требовали пространства. На полу студии расстелен был холст; высокие и крепкие подмости едва ли не упирались в потолок.
      Холст был девственно чист, если не считать слоя молочно-белой грунтовки, на нем не было ни пятнышка краски. Саймон Гру разгуливал по подмостям, перешагивая через двадцать семь банок краски и девять кистей, восьми дюймов каждая. Он готовился к самовыражению - к творческой, если хотите, самореализации. Вот-вот он окунет кисть в банку, поднимет ее над правым плечом и - с размаху опустит вниз. Шлеп! Звук получится такой, словно щелкнули кнутом, и огромное пятно краски расползется по белоснежному холсту. Пятна лягут на полотно одно за другим, образуя случайный, произвольный, спорадический и, следовательно, абсолютно свободный узор, который призван стать основой будущего рисунка, а также определить форму и ритм множества последующих шлепков и, может быть, даже прикосновений кисти к холсту.
      Услышав, что шаги Саймона Гру участились, Норман Сейлор поднял голову - причем безо всякой задней мысли. Разумеется, он был хорошо осведомлен о привычке Саймона забрызгивать краской не только полотно, но и всех присутствующих. Именно поэтому на нем был потертый твидовый костюм, который он носил в бытность спортивным инструктором, выцветшая рубашка и старые теннисные туфли. Шляпу Норман предусмотрительно положил так, чтобы за ней не пришлось далеко тянуться. Кресло его, равно как и кресла четырех других интеллектуалов, придвинуто было к стене, ибо холст, над которым трудился Саймон, был велик даже по собственным меркам художника.
      Расхаживая по подмостям, Саймон Гру испытывал радостное возбуждение, доступное лишь тому, кто творит в свободной манере Василия Кандинского, Роберта Мазервелла и Джексона Поллока
. В добрых двадцати футах под ним распростерся выбеленный на совесть, до блеска, холст. В подобные моменты Саймон частенько думал о том, как хорошо, что раз в неделю к нему в студию приходят друзья. Когда с тобою рядом пятеро могучих умов, атмосфера студии прямо-таки насыщается флюидами интеллектуальности. Саймон счастлив был слышать ритмическое постукивание Толли, неразборчивое бормотание Лафкадио и Лестера, бульканье виски в бутылке, что была в руках у Гориеса; он счастлив был наблюдать за клубами табачного дыма из трубки Нормана. В ожидании поцелуя Вселенной все его существо превратилось в чистую табличку.
      Между тем приближался миг, когда вырвутся на свободу все молекулы материального мира и импульсы коллективного бессознательного.
      Барабаня по своей африканской деревяшке, Толли Б.Вашингтон испытывал нечто вроде дурного предчувствия. Одним из его предков в седьмом колене был дагомейский шаман; кстати, шаман у них в Африке - то же, что у нас интеллектуал со склонностью к искусству и психоанализу. Так вот, если верить тщательно оберегаемой от посторонних семейной легенде, этот самый прапрапрапрапрадед Толли узнал где-то дикарское заклинание, способное “обуздать” весь мир; однако он бесследно исчез, прежде чем сумел воспользоваться заклинанием или передать его потомкам. Толли не без скепсиса относился к разговорам о колдовских способностях дикарей, но время от времени, особенно подыскивая новую мелодию, все же задумывался с легким сожалением о постигшей его семейство утрате. Так и теперь: сожаление, возникшее из предчувствия, охватило его, и мозг Толли словно последовал примеру существа Саймона.
      Настал миг высвобождения.
      Схватив кисть, Саймон окунул ее в банку с черной краской. Обычно он использовал черный цвет для завершающего мазка, если использовал вообще, но сейчас ему почему-то захотелось пойти наперекор себе.
      Руки Толли внезапно взметнулись в воздух; кисти бессильно поникли, словно у марионетки. Наступила драматическая пауза. А потом его пальцы громко и решительно отбарабанили:
      - Бум-пампампам-бим-бам-бом!
      Взмах руки Саймона - и на холст хлынул поток краски, которая зашлепала по полотну, в точности повторяя ритм фразы Толли.
      Заинтригованные схожестью звуков, ощущая, что волосы у каждого на затылке встали дыбом, пятеро интеллектуалов поднялись из своих кресел и воззрились на холст, сам же Саймон делал это с подмостей с видом Бога после первого дня творения.
      Большое черное пятно на холсте представляло собой точную копию фразы Толли. Звук обрел видимость, музыка трансформировалась в изображение. Большая закругленная клякса означала “бум”. Изящное звездообразное пятнышко - “пампампам”. Дальше шло уменьшенное подобие “бум”, то есть “бим”. Крупная клякса в виде погнутого наконечника копья, уступавшая размерами “бум”, но более выразительная, знаменовала “бам”. Последним было пятнышко совершенно неописуемой формы, которое тем не менее удивительно подходило под “бом”.
      Все большое пятно целиком напоминало музыкальную фразу, как один близнец - другого, взращенного в иных условиях, и зачаровывало взгляд не хуже первобытного символа, обнаруженного в кроманьонской пещере рядом с рисунками бизонов. Шестеро интеллектуалов не в силах были отвести взоры от холста, а когда им это все-таки удалось, занялись делами, связанными с картиной. В головах же их тем временем возникали разнообразные проекты, один сногсшибательнее другого.
      Разумеется, у Саймона и мысли не было о продолжении работы. Ему требовалось время, чтобы переварить и всесторонне проанализировать свое удивительное достижение.
      Ему на подмости передали широкоугольный фотоаппарат, и Саймон сделал несколько снимков. В темной комнате по соседству со студией негативы тут же были проявлены и отпечатаны. Уходя из студии, каждый из шестерых приятелей имел в кармане хотя бы одну фотографию. Они улыбались друг другу так, словно владели великой тайной. По дороге домой каждый то и дело извлекал из кармана свой фотоснимок и жадно его разглядывал.
      При встрече на следующей неделе им нашлось, что обсудить. Толли воспользовался новой фразой, играя джем-сейшн
в узком кругу и выступая в прямом эфире по радио. Импровизации растянулись на целых два часа, а когда Толли показал коллегам-музыкантам фотографию того, что они играли, те буквально завизжали от восторга. Радиопередача тоже была успешной: у Толли появился новый толстосум-спонсор.
      Гориес Макинтош добился феноменального успеха, применяв фотоснимок пятна в качестве “кляксы Роршаха”
. Одна из его пациенток, “звезда” экрана, разглядела в пятне своего воображаемого ребенка от кровосмесительной связи и за единый сеанс рассказала гораздо больше, чем за предыдущие сто сорок. Кроме того, Макинтошу удалось сломать еще два ментальных барьера
, а трое кататоников
в психиатрической лечебнице, увидев фотографию, вскочили на ноги и пустились в пляс.
      Лестер Флегиус с некоторой запинкой сообщил о том, что он использовал, по его словам, “слабое подобие пятна” для привлечения внимания публики к новой рекламе из серии “Промышленный дизайн для дома”.
      Лафкадио Смитс, который имел большой опыт заимствования идей у Саймона Гру, бесстыдно заявил, что воспроизвел пятно в виде узора на белье. Это белье уже с руками отрывают в пяти художественных салонах города, а трое девочек в его, Лафкадио, берлоге вовсю строчат новое. Он приготовился к взрыву негодования со стороны Саймона, собираясь предложить тому полюбовную сделку с учетом процентов от процентов, но свободный художник никак не прореагировал на нахальство Смитса. Его словно одолевали какие-то неотвязные думы.
      Дело заключалось в том, что картина не продвинулась дальше того первого пятна.
      Улучив момент, Норман Сейлор заговорил об этом с Гру.
      - Меня словно что-то не пускает, - признался тот с облегчением. - Стоит мне взять в руки кисть, как я начинаю бояться, что испорчу рисунок, и на том все кончается. - Он помолчал. - А еще я попробовал рисовать на маленьких листах бумаги. Пятна, которые получаются, выглядят зеркальными отражениями большого! Такое впечатление, что ничего иного я изобразить не способен. - Саймон нервно рассмеялся. - Что ты насчет всего этого скажешь, Норман?
      Антрополог покачал головой.
      - Я изучаю пятно, пытаюсь определить его место в континууме примитивных знаков и универсальных символов сна. С наскока тут не разберешься. Что же касается твоего… э… воображаемого барьера, я бы посоветовал тебе замазать пятно новым. У нас есть фотографии, так что мы ничего не потеряем.
      С сомнением кивнув, Саймон посмотрел на левую руку - и быстро схватил ее правой, дабы унять подергивание кисти в знакомом ритме.
      Если на встрече друзей через неделю после знаменательного события можно было говорить об энтузиазме, то через две недели энтузиазм сменился эйфорией. Мелодия Толли породила новое направление в музыке - драм-н-дрэг
, которое обещало составить серьезную конкуренцию рок-н-роллу. Самого же барабанщика пригласили принять участие в телевизионной передаче. Единственная сложность состояла в том, что новых тем у музыкантов не возникало. Мелодия драм-н-дрэга была построена на повторах или в лучшем случае переработках первоначальной фразы. Со странной неохотой Толли упомянул также, что отдельные стиляги начали приветствовать друг друга притоптываньем в ритме бум-пампампам-бим-бам-бом.
      Излечив нескольких считавшихся неизлечимыми и годными разве что для лоботомии
больных, Гориес Макинтош произвел сенсацию в медицинских кругах. Коллеги со степенями докторов медицины перестали, обращаясь к нему, подчеркнуто выделять “мистер”, а кое-кто даже, выпрашивая у него копию карты ТМВКР (теста Макинтоша на восприятие кляксообразного рисунка), именовал его “доктором”. Ему прочили место заместителя главного врача той самой клиники, где он работал в должности рядового психиатра. Правда, он рассказал друзьям, что некоторые пациенты взяли себе в привычку играючи колотить друг дружку, бормоча при этом нечто вроде “трам-тамтамтам-трам -там-там”. Все шестеро интеллектуалов отметили сходство в поведении больных Гориеса и пижонов Толли.
      Первый из “привлекателей внимания” Лестера Флегиуса (разумеется, в форме пятна) начал действовать сразу же по внедрении: в штаб-квартиру фирмы его заказчика в тот же день позвонил добрый десяток директоров и президентов родственных компаний, и всех их очень и очень интересовал привлекатель. Лафкадио Смитс сообщил, что арендовал еще одно помещение, открывает филиалы по изготовлению платьевых тканей, шелковых галстуков, абажуров и обоев и по уши увяз в судебных разбирательствах с несколькими крупными фирмами. И вновь Саймон Гру удивил Смитса тем, что не закричал “держи вора” и не потребовал приличествующей компенсации. Свободный художник казался еще более отстраненным, чем неделю назад.
      Перейдя из жилой половины его квартиры в студию, друзья поняли причину меланхолии Саймона.
      Пятно выглядело так, словно ему вздумалось почковаться. Со всех сторон его окружало множество меньших по размеру пятен. Цветовая гамма, надо сказать, подобрана была безупречно. Однако каждое из пятнышек, будь оно хоть вполовину меньше первого, оставалось все-таки точной его копией.
      Лафкадио Смитс поначалу не поверил, что Саймон рисовал эти пятна в своей излюбленной манере - свободным махом кисти с подмостей. Даже когда Саймон продемонстрировал ему, что при всем желании столько раз скопировать пятно попросту невозможно, Лафкадио, будучи искушен в придании серийным изделиям вида ручной продукции, по-прежнему отказывался верить собственным глазам.
      Тогда Саймон устало взобрался на подмости и не глядя тряхнул кистью над холстом. На полотне возникли очередные копии большого пятна, и Лафкадио вынужден был признать, что с рукой Саймона случилось нечто загадочное и даже пугающее.
      Гориес Джеймс Макинтош покачал головой и пробормотал что-то насчет “стереотипного принудительного поведения на творческом уровне”.
      - Правда, - добавил он, - слишком уж оно стереотипное.
      Немного позже Норман Сейлор вновь подсел к Саймону, а потом имел долгую конфиденциальную беседу с Толли Б.Вашингтоном, за время которой выудил у последнего всю подноготную его прапрапрапрапрадедушки. Когда же Нормана спросили о том, как продвигаются его собственные исследования, антрополог ограничился простым пожатием плеч. Однако, прежде чем разойтись, он дал друзьям совет.
      - Как правильно заметил Гори, эта клякса склонна к воспроизводству. В ней присутствует какая-то незавершенность, которая настойчиво требует повторения. Посему было бы неплохо, если каждый из нас, почувствовав, что пятно все сильнее овладевает им, попробовал бы отвлечься - заняться делом, которое не имело бы почти ничего или вообще ничего общего с тираническими изображением и звуком. Играйте в шахматы, нюхайте духи, сосите леденцы, смотрите в телескоп на Луну, уставьтесь на искру света во мраке и попытайтесь опустошить мозг - словом, что-нибудь в этом духе. Попробуйте противостоять принуждению. Быть может, кому-то из нас повезет натолкнуться на противоядие - отыскать свой хинин для новой малярии.
      Если кто-то из них и упустил сперва зловещую нотку предостережения в совете Нормана, ему вполне хватило последующих семи дней, чтобы осознать тревожность ситуации. Очередная встреча шестерых интеллектуалов была исполнена параноидального величия и граничащего с истерией отчаяния.
      Выступление Толли по телевидению имело грандиозный успех. Он захватил с собой в телестудию снимок пятна и, хотя, как он уверял, вовсе не собирался этого делать, показал его после своего соло на барабанах ведущему передачи и соответственно всей зрительской аудитории. В результате на телевидение обрушился шквал писем, телеграмм и телефонных звонков; в частности, одна женщина из городка Смоллхиллз в Арканзасе в своем письме благодарила Толли за то, что он явил ей “чудесный образ Божий”. От подобных заявлений делалось как-то не по себе.
      Драм-н-дрэг превратился в национальное и даже международное поветрие. Приветствие с притопом и прихлопом стало общепринятым среди быстро растущей армии поклонников Толли и теперь включало в себя мощный хлопок по плечу на слоге “бам”. (Тут, предварительно отхлебнув виски, в беседу вмешался Гориес Джеймс Макинтош. Он поведал о том, что в его лечебнице происходит то же самое, причем в удар на “бам” вкладывают зачастую всю силу. Пациенты устроили нечто вроде хоровода, так что пришлось применить крутые меры; двоих отправили в изолятор.) Газета “Нью-Йорк таймс” получила сообщение от своего корреспондента в Южной Африке, где говорилось, что полиция разогнала толпу студентов Кейптаунского университета, которые во все горло распевали: “Дум-дамдамдам-дим-драм-дом!” Как удалось выяснить корреспонденту, эта фраза представляет собой антирасистский клич на пиджин-африкаанс.
      И музыкальная фраза, и большое пятно все чаще попадали в сводки новостей - либо сами по себе, либо в связи с событиями, которые заставляли Саймона и его друзей то усмехаться, то нервно вздрагивать. Жители городка в Индиане не знали, куда деваться от нового развлечения молодежи, получившего название “барабанной субботы”. Один телерадиокомментатор заметил, что среди персонала студии последним писком моды считаются так называемые “карточки-кляксы”; носят их в сумочках или нагрудных карманах, чтобы при необходимости можно было легко и быстро достать. Как утверждалось, эти карточки - незаменимое средство в борьбе со скукой, тоской и внезапными приступами гнева. В списке вещей, украденных из частного дома, фигурировала “недавно купленная льняная портьера в разводах”; хозяйка дома заявила, что ей не нужны все остальные вещи, но она умоляет вернуть портьеру, “потому что она успокаивает моего мужа”. Студенты поголовно носили пятнистые плащи, притопы и прихлопы стали чем-то вроде церемониального действа на любом драм-н-дрэговом концерте. Английский прелат отслужил службу, предав анафеме “оглушительное американское сумасшествие с его калечением душ”. В интервью прессе Сальвадор Дали загадочно обронил: “Время пришло”.
      Запинаясь и перемежая слова икотой, Гориес Макинтош сообщил о том, что в его лечебнице творится сущий ад. Дважды за прошедшую неделю его выгоняли с работы и с триумфом восстанавливали в должности. В государственной же больнице то запрещали вечеринки с хороводами, то разрешали вновь - по просьбам медицинского персонала. Копии карт ТМВКР оказались в руках практикующих врачей, и те начали применять их взамен электрошоковых процедур и транквилизаторов. Группа прогрессивных психиатров, именовавших себя “младотурками”
, утверждала, что ТМВКР представляет собой наиболее серьезную угрозу классическому психоанализу Фрейда со времен Альфреда Адлера
, и ссылалась вдобавок на безумные пляски средних веков
. Гориес закончил свой рассказ тем, что боязливо огляделся и прижал к груди бутылку с виски.
      Лафкадио Смитс казался встревоженным ничуть не меньше Макинтоша, хотя говорил совсем о другом. Один из его цехов был ограблен, а второй подвергся нападению сатаниста из Гринич Виллидж, который кричал, что пятно, дескать, есть не что иное, как незаконно используемый даосский
волшебный символ темных сил. Кроме того, Лафкадио завалили анонимными письмами с угрозами; он полагал, что это дело рук подпольного наркосиндиката, который считал карточки-кляксы его, Смитса, изобретением и воспринимал их как конкуренцию героину и другим более слабым наркотикам. Зубы Лафкадио выбили дробь, когда Толли сообщил, что его поклонники носят выпускаемые Смитсом галстуки и рубашки в разводах.
      Лестер Флегиус известил друзей о том, что номеров дорогого и солидного научного журнала, в которых был напечатан его привлекатель, не найти днем с огнем; экземпляры этого журнала заинтересованные личности похищают из контор и частных домов или попросту выдирают из них страницы с привлекателем.
      Из запертого на ключ кабинета Нормана Сейлора на третьем этаже университетского здания исчезли оба фотоснимка большого пятна, а огромная копия его, нарисованная черной водостойкой краской, появилась на дне плавательного бассейна в женском спортзале.
      Продолжая обмениваться новостями, шестеро интеллектуалов пришли к единодушному заключению, что глубоко обеспокоены тем, какую власть приобрели над ними музыкальная фраза и пятно краски, а также тем, что ни у кого из них не вышло последовать совету Нормана. Играя в воскресенье в одном баре, Толли зациклился на треклятой фразе на полных десять минут, словно иголка звукоснимателя в канавке грампластинки. Особенно ему не понравилось то, что аудитория как будто и не заметила случившегося. По словам Толли, если бы не лопнула кожа барабана, люди так и сидели б, пока он не скончался бы от изнеможения.
      Сам Норман, пытаясь отвлечься шахматами, разгромил своего противника в блице (когда делают ходы, не раздумывая) - и все благодаря тому, что переставлял фигуры в ритме “бум-пампампам…”. Должно быть, сказал он, ритм партии задавало ему подсознание: во всяком случае последний ход он сделал на “бом”, передвинул пешку, а перед тем, на “бам”, провел шах ферзем. Лафкадио, решив приготовить что-нибудь вкусненькое, обнаружил, что смешивает салат в такт все той же мелодии (“… И пусть его мешает безумец, как говорится в старинном испанском рецепте”, - закончил он свой рассказ с истерическим смешком.) Лестер Флегиус думал отрешиться от навязчивого мотива в компании спиритуалистки, которую любил на протяжении вот уже десяти лет - причем исключительно платонически. Однако, целомудренно обнимая ее при встрече - единственная вольность, какую они себе позволяли, - он понял вдруг, что выстукивает на ее спинке “бум-пампам-пам…”. Фиби вырвалась из его объятий и закатила ему полновесную оплеуху. Сильнее всего ужаснуло Лестера то, что оплеуха изумительно точно совпала по времени с “бам”.
      Саймон Гру, который всю неделю не покидал студию и лишь слонялся, дрожа с головы до ног, от окна к окну в старом и грязном халате, задремал в кресле и увидел кошмарный сон. Ему приснилось, что он стоит на развалинах Манхеттена, прикованный цепями к каменным обломкам (прежде чем заснуть, он связал себе руки шарфом, чтобы они не слишком сильно дергались), а перед ним бесконечной вереницей проходят люди со всей Земли и распевают ненавистный мотив; а над их головами - “словно на советских парадах”, прибавил Саймон - колышутся громадные плакаты с изображением большого черного пятна. А следом ему привиделось, как стартуют с Земли космические корабли, унося заразу к планетам, что обращаются вокруг иных звезд.
      Едва Саймон кончил, Гориес Макинтош медленно поднялся на ноги, помахивая в воздухе бутылкой с виски.
      - Вот оно! - процедил он сквозь зубы с отвратительной ухмылкой. - Вот что произошло со всеми нами! Мы не в силах изгнать его из мыслей и из мышечной памяти. Психосоматическая зависимость!
      Неторопливой походкой он пересек пространство, отделявшее его от сидевшего напротив Лестера.
      - Со мной случилось следующее. Ко мне пришел пациент; в глазах его блестели слезы, и он сказал: “Помогите мне, доктор Макинтош”. Поскольку заболевание его было очевидным, я не сомневался, что смогу выполнить его просьбу. Я встал из-за стола, подошел к нему, - Гориес остановился рядом с Лестером, держа бутылку над плечом дизайнера, - нагнулся и крикнул ему в ухо: “Бум-пампампам-бим-бам-бом!”.
      Норман Сейлор решил, что настал его час. Предоставив Лафкадио с Толли успокаивать Гориеса, который, впрочем, покорно уселся на место, излив, очевидно, в мгновенной вспышке душу - по крайней мере на время, - антрополог вышел в центр круга, образованного креслами друзей. Дымящаяся трубка, твердая линия подбородка, дымчато-серый твидовый костюм - он выглядел весьма внушительно, хотя и прятал за спиной крепко стиснутые руки, в одной из которых держал трубку.
      - Ребята, - сказал он решительно, - по большому счету мои изыскания еще не закончены, но то, что я знаю на данный момент, позволяет заявить, что мы имеем дело с первичным символом, то есть с символом, который есть сумма всех символов. В нем заключено все - рождение и смерть, любовь и убийство, божественное подобие и одержимость демонами, словом, вся жизнь, причем до такой степени, что стоит вам только увидеть, услышать или воспроизвести его, как у вас попросту пропадает желание жить дальше.
      В студии воцарилась тишина. Пятеро интеллектуалов уставились на Нормана, который покачивался с носков на пятки с видом заправского профессора колледжа; однако некоторая напряженность позы свидетельствовала о том, какие он прилагает усилия, чтобы удержать руки в состоянии неподвижности.
      - Как я сказал, изыскания мои еще не закончены, но времени продолжать их уже не осталось. Мы должны действовать на основании тех фактов, которые имеются у нас на сегодня. Вкратце суть проблемы состоит в следующем. Во-первых, следует допустить, что человечество обладает коллективным бессознательным, которое уходит на тысячи лет в прошлое, равно как, насколько мне известно, и в будущее. Это коллективное бессознательное можно изобразить как бескрайнее черное пространство, через которое иногда могут с трудом проходить радиосигналы. Во-вторых, следует допустить, что музыкальная фраза и большое пятно были переданы нам по, так сказать, “внутренней радиосвязи” человеком, который жил сто с лишним лет назад. У нас есть все резоны считать этим человеком прямого предка Толли по мужской линии, а именно - его прапрапрапра-прадеда. Он был шаманом. Он жаждал могущества. Он провел жизнь в поисках заклинания, которое подействовало бы на весь мир. Мы вправе заключить, что он в конце концов нашел его, но смерть помешала ему воспользоваться им или хотя бы воплотить в изображение или звук. Вы только представьте себе его чувства!
      - Норм прав, - мрачно кивнул Толли. - Мне говорили, что упрямства и подлости у него было в избытке.
      Норман мотнул головой, требуя, чтобы его не прерывали. На лбу его выступили бисеринки пота.
      - Мы приняли передачу - в первую очередь, разумеется, Толли, а через него Саймон, - потому что наше ушестеренное восприятие вошло на какой-то миг в контакт с коллективным бессознательным, а еще потому, что “отправитель” страстно желал передать свое знание кому-либо из потомков. Мы не в силах точно определить местопребывание “отправителя”. Человек с научным складом ума скажет, пожалуй, что предок Толли есть частичка пространственно-временного континуума, а для религиозного человека он либо в раю, либо в аду.
      - Скорее уж последнее, - перебил Толли. - Это место как раз для него.
      - Пожалуйста, Толли, не перебивай, - попросил Норман. - Где бы он ни был, мы должны верить, что в природе существует контрзаклинание или негативный символ - Ян, так сказать, для нашего Инь
, - и что предок Толли хочет нам его передать, хочет остановить поток безумия, который с нашей помощью захлестнул мир.
      - Тут я с тобой не соглашусь, Норм, - вновь вмешался Толли, отчаянно мотая головой. - Если старикан затеял какую-нибудь пакость, он ни за что не отступится, пока не доведет дело до конца, особенно если знает, что ему можно помешать. Я же говорил: у него в избытке было подлости и…
      -  Толли, помолчи ради всего святого!В новых условиях характер твоего предка мог измениться, или, быть может, он повинуется каким-то высшим силам. Во всяком случае наша единственная надежда заключается в том, что он обладает контрзаклинанием и пожелает передать его нам. А чтобы передача прошла успешно, нам нужно воссоздать обстановку, которая была в студии во время первого “сеанса связи”.
      Лицо его исказилось гримасой боли. Разжав руки, он выставил их перед собой. Трубка упала на пол. Несколько секунд Норман смотрел на волдырь от ожога на одной из ладоней, потом снова стиснул руки - Лафкадио изумленно моргнул - и продолжил свой монолог:
      - Ребята, действовать надо незамедлительно. Воспользуемся тем, что у нас под рукой. Вы должны беспрекословно меня слушаться. Толли, я знаю, что ты “завязал”, но можешь ли ты раздобыть “травки”? Отлично. Нам понадобится ее столько, чтобы хватило на две-три дюжины порций. Гори, будь добр, принеси с собой какой-нибудь гипнотический стишок… Нет, памяти твоей я не доверяю, и потом, могут потребоваться копии. Лестер, Гори не сломал тебе ключицу своей бутылкой? Тогда отправляйся с ним и проследи, чтобы он выпил как можно больше кофе. А на обратном пути купите несколько связок чесноку и дюжину красных железнодорожных фонарей. Да, прихватите еще пару упаковок с монетами. Чуть не забыл: позвони своей спиритуалистке и как хочешь уговори ее присоединиться к нам. Ее талант может нам здорово помочь. Лаф, слетай к себе и тащи сюда фосфоресцирующую краску и черные бархатные портьеры, которые вы с твоим бывшим рыжебородым приятелем - я все про тебя знаю! - использовали, когда изображали из себя чернокнижников. А мы с Саймоном пока обставим студию. Ну что ж…
      По лицу его прошла судорога, вены на лбу и жилы на шее чудовищно набухли, руки задрожали мелкой дрожью. То, с чем Норман так долго сражался, постепенно одолевало его.
      - Ну что ж… Бум-пампампам-бим-вон отсюда!
      Через час в студии пахло так, словно в ней развели костер из эвкалиптовых сучьев. Окна были занавешены портьерами с кабалистическими знаками. Свет снаружи, пробивавшийся сквозь портьеры, вкупе с потолочным высвечивал призрачные очертания фигур: Саймона - на подмостях, пятерых других интеллектуалов - в креслах вдоль стены. Все шестеро курили сигареты с “травкой”, усердно втягивая в себя кисловатый дымок. В их опустошенных марихуаной мозгах по-прежнему раздавались последние строки ригмароля
Гори, прочитанные звучным басом Лестера Флегиуса.
      У противоположной стены расположилась в гордом одиночестве Фиби Солтонстолл. Она отказалась от марихуаны, заявив: “Спасибо, я всегда ношу с собой свой собственный пейоти
”. Она лежала с закрытыми глазами на трех небольших подушках. Ее плиссированная греческая туника саваном белела в полумраке.
      Комнату по периметру опоясывала проведенная на высоте половины человеческого роста тускло светящаяся линия; не считая мест пересечения стен, она описывала еще шесть тупых углов. Норман заявил, что линия эта представляет собой топологический эквивалент пресловутой пентальфы, или магического пятиугольника. Над каждой дверью висели едва различимые связки чеснока; на полу перед дверьми рассыпаны были серебряные монеты.
      Норман щелкнул зажигалкой, и к шести рдеющим огонькам сигарет прибавился язычок голубого пламени. С хриплым возгласом “Время близится!” антрополог быстро зажег фитили двенадцати железнодорожных фонарей, которые были укреплены в расстеленном на полу холсте.
      В алых отблесках фонарей люди выглядели сущими бесами. Фиби пошевелилась и застонала. Сверху, из плотных облаков дыма под потолком, донесся кашель Саймона.
      -  Вот оно! -воскликнул Норман Сейлор.
      Фиби тоненько вскрикнула. Ее спина выгнулась словно от электрошока.
      Выражение крайнего изумления и боли появилось на лице Тельяферо Букера Вашингтона, как будто его укололи булавкой или прижгли ему кожу раскаленной кочергой. Решительно взмахнув руками, он отбарабанил на своей африканской деревяшке короткую фразу.
      Среди клубов дыма возникла вдруг рука с зажатой в ней восьмидюймовой кистью, с которой сорвался огромный сгусток краски. Он шлепнулся на холст со звуком, который был точной копией выбитой Толли фразы.
      В студии закипела лихорадочная деятельность. Руки в плотных перчатках выдернули фонари из гнезд и окунули их в заранее приготовленные ведра с водой. Были раздернуты портьеры, распахнуты окна и включены два электрических вентилятора. Находившегося в полуобморочном состоянии Саймона, который поскользнулся на последней перекладине лесенки и едва не упал, поймали и оттащили к окну. Он без сил рухнул на подоконник, и его вывернуло наизнанку. С Фиби Солтонстолл обошлись вежливее: ее отнеслико второму окну и положиливозле него. Гори проверил ее пульс и успокаивающе кивнул.
      Затем пятеро интеллектуалов приступили к рассматриванию холста. Спустя минуту-другую к ним присоединился Саймон.
      Ярко-красное пятно разительно отличалось ото всех предыдущих и было точной копией новой музыкальной фразы.
      Насмотревшись на кляксу, интеллектуалы занялись ее фотографированием. Действовали они систематически, но без огонька. Если им и случалось взглянуть на холст, они вели себя так, словно не видели, что там изображено. И им вовсе неинтересны были черно-белые снимки нового пятна с засветленным фоном, которые они рассовали по карманам.
      Внезапно от окна послышалось шуршанье портьеры. Фиби Солтонстолл, про которую за работой совсем забыли, приняла сидячее положение и огляделась. Во взгляде ее сквозило отвращение.
      - Отведите меня домой, Лестер, - проговорила она тихим и ясным голосом.
      Толли, который собрался было выйти из студии, остановился на пороге.
      - Знаете, - сказал он озадаченно, - никак не могу поверить, что старикан набрался духу сделать то, что сделал. Может, ей известно, что заставило его…
      Норман взял Толли за руку и приложил палец к губам. Вместе они вышли из комнаты; Лафкадио, Гориес, Лестер и Фиби последовали их примеру. Все пятеро мужчин наравне с Саймоном выглядели, точно пьяницы после продолжительного запоя, завершившегося приступом белой горячки.
      Аналогичный эффект отмечался повсеместно по мере распространения новой музыкальной фразы и нового пятна. Контрзаклинание побеждало на всех фронтах. Всякий, кто видел его или слышал, повторял его один только раз (воспроизводил, показывал - в общем, распространял) и тут же забывал, причем первые фраза и пятно также бесследно улетучивались из памяти. Чувство принуждения и одержимости исчезало начисто.
      Драм-н-дрэг незаметно скончался. Опустели сумочки и карманы, в которых прежде хранились карточки-кляксы; врачи перестали использовать в работе ТМВКР 1 и 2. Больные в психиатрических лечебницах прекратили водить хороводы. Кататоники обрели былую неподвижность. “Младотурки” вернулись к борьбе с применением транквилизаторов. Изменилась мода: на смену плащам в кляксах пришли плащи со спиралевидными полосами зеленого и фиолетового цветов. Сатанисты и воротилы подпольного наркобизнеса могли спать спокойно, ибо им снова угрожали лишь Господь Бог да Министерство финансов. Кейптаун обрел заслуженный покой. Пятнистые рубашки, галстуки, платья, абажуры, обои, льняные портьеры - все это кануло в прошлое. О “барабанных субботах” никто словно и слыхом не слыхивал. Второй привлекатель внимания Лестера Флегиуса не привлек ничьего интереса.
      Большое полотно Саймона было выставлено в одной из галерей, однако даже критики обошли его молчанием - разумеется, если не считать злопыхательских выпадов вроде “последняя громоздкая работа Саймона Гру вполне соответствует по своей невыразительности той блеклости, которая присуща краскам, пошедшим на ее создание”. Посетители галереи бросали на картину изумленный взгляд и проходили дальше - подобное отношение к современной живописи встречается довольно часто.
      Равнодушие критиков и публики объяснялось просто. Среди множества одинаковых пятен на картине было одно, ярко-красного цвета, которое на самом деле являлось отрицанием всех символов или, другими словами, пустым символом - точная копия барабанной фразы, которая была отрицанием и завершением печально знаменитого мотива, которая прозвучала в алом полумраке, выбитая пальцами Толли и повторенная шлепками краски, сорвавшейся с кисти Саймона; фраза, которая умиротворяла и останавливала что угодно (по понятным причинам она приводится здесь лишь однажды): “бам-пампампам-бом-бах”.
      Шестеро интеллектуалов сохранили обычай еженедельных встреч. Они вели себя так, словно ничего не произошло; правда, Саймон переменил манеру. Теперь он ползал по холсту с закрытыми глазами и прикладывал к полотну вымазанные краской ладони. Потом на смену ладоням пришли ступни ног. Порой он приглашал друзей принять участие в процессе творения и даже выдавал им сабо, выписанные из Голландии специально для этой цели.
      Прошло несколько месяцев. Как-то раз Лестер Флегиус привел с собой гостью - Фиби Солтонстолл.
      - Мисс Солтонстолл вернулась из кругосветного путешествия, - объяснил он. - Она рассказала мне, что наш совместный эксперимент серьезно отразился на ее здоровье и ей была рекомендована полная перемена обстановки. К счастью, это все уже в прошлом.
      - Да, я абсолютно здорова, - подтвердила Фиби, улыбаясь в ответ на участливые вопросы.
      - Кстати, - проговорил Норман, - в тот миг, когда вашему здоровью был нанесен урон, не получили ли вы какого-либо сообщения от предка Толли?
      - Получила, - ответила она.
      - И чего же старикан вам наговорил? - нетерпеливо справился Толли. - Наверняка всяких гадостей.
      - Да, - согласилась Фиби, мило покраснев. - Он был настолько груб, что у меня язык не повернется повторить его слова целиком. Должно быть, дикость его гнева и непередаваемые видения, в которых выразилась его ярость, так повлияли на мой рассудок, что я заболела.
      Она помолчала.
      - Я не знаю, откуда он говорил со мной, - сказала она задумчиво. - Мне показалось, что там было тепло, очень тепло, хотя, вполне возможно, на мое восприятие повлиял жар, исходивший от железнодорожных фонарей.
      Морщины на ее лбу разгладились.
      - Само послание было коротким. Вот оно: “Дорогой потомок, меня заставилиположить этому конец. Нас тутначало лихорадить тоже”.
 
      
Коллективное бессознательное - система установок и типичных реакций, которые исподволь определяют жизнь индивида, источник общечеловеческой символики, в том числе мифов, сновидений, термин, введенный Карлом Г.Юнгом. - Здесь и далее прим. перев.
 
      
Крупнейшие художники-авангардисты.
 
      
Джем-сейшн - импровизация в исполнении джазовых музыкантов.
 
      
Клякса Роршаха - разновидность теста в психоанализе.
 
      
Ментальный барьер - ограниченное представление об объектах, свойствах и отношениях в реальном мире.
 
      
Кататоник - человек, находящийся в состоянии ступора.
 
      
Drum-n-drag - барабань и тащись (англ.).
 
      
Лоботомия - пересечение лобной доли мозга.
 
      
Младотурки - организация турецкой молодежи, выступавшая в начале XX в. за “великую Турцию”.
 
      
Адлер Альфред - австрийский психолог, создатель так называемой индивидуальной психологии.
 
      
Очевидно, имеются в виду средневековые эпидемии хореи.
 
      
Даосизм - китайская религиозная система.
 
      
Ян и Инь - в древнекитайской мифологии и натурфилософии светлое и темное начала, практически всегда выступающие в парном сочетании. Ян - мужское начало, небо, солнце; Инь - женское начало, смерть, тьма.
 
      
Ригмароль - здесь гипнотический стих.
 
      
Пейоти - галлюциноген, получаемый из бесшипного кактуса.
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

27.08.2008


  • Страницы:
    1, 2