9. В ЗАКРЫТОЙ КОМНАТЕ

Через три часа мы с Сидом плюхнулись на кушетку, ближайшую к кухне, хотя мы слишком устали, чтобы хотеть есть. Самые тщательные поиски, какие только можно вообразить, показали, что Хранителя на Станции больше нет.

Конечно, он должен быть на Станции, — все мы повторяли это друг друг первые два часа. Он должен быть здесь, если та наука, по которой существовала Станция, значила хоть что-нибудь. Хранитель — это такая штука, которая поддерживает существование Станции. Малый Хранитель снабжает нас кислородом, обеспечивает должную температуру, влажность, силу притяжения и все прочее, что нужно для круговорота материи и жизни на Станции. А вот Главный Хранитель — он не дает схлопнуться стенам и свалиться потолку Станции. Не так уж мало, сами понимаете.

Он не использует радиоизлучение или еще что-нибудь в таком духе. Просто искривляет локальное пространство-время.

Мне рассказывали, что внутренность Хранителя — это чрезвычайно упругие и прочные гигантские молекулы, каждая из которых — чуть ли не космос в миниатюре. А внешне он выглядит, как переносной радиоприемник с чуть большим, чем обычно, количеством подстроечных ручек, индикаторами, переключателями и гнездами для наушников и всякими прочими штуковинами.

Хранитель исчез, а Пустота тем не менее не обрушилась на нас. Но к этому времени я настолько валилась с ног от усталости, что меня даже не интересовало, схлопнулась она или нет.

Одно было ясно, что Хранитель был переключен в режим интроверсии, перед тем как духи его уволокли; или же при исчезновении он автоматически переключается в этот режим — можете выбирать сами. Потому что нас наверняка интровертировали — я это вбила себе в голову, как затверженный школьный урок — выпивка не выдыхается, ни дуновения Ветра Перемен, полное удушье, а серость Пустоты, казалось, так глубоко проникла в мою голову, что меня даже осенило — так вот что имели в виду наши ученые всезнайки, когда втолковывали мне, что Станция — это своего рода переплетение материального и духовного. Один из них назвал это «гигантской монадой».

Как бы то ни было, но я сказала себе: «Грета, если это интроверсия, то я в такие игры не играю. Не очень приятно быть отрезанной от космоса и знать об этом. Спасательный плот посреди океана или космический корабль, летящий между галактиками — и то не так одиноки».

Я задала себе вопрос, зачем вообще Пауки снабдили наши Хранители такими переключателями, если мы не имеем опыта обращения с ними, и, как предполагалось, можем ими воспользоваться только в случае крайней необходимости, когда тебе остается либо интровертироваться, либо быть захваченным Змеями. И только тут до меня вдруг дошло:

Интровертировать Станцию — все равно что открыть кингстоны на корабле. Цель этого одна: сохранить секреты и оборудование от врага. При этом Станция оказывается в таком положении, из которого ее не может вывести даже командование Пауков, и нам остается только тонуть (всплывать? дрейфовать?) в Пустоте.

Если дело обстоит таким образом, то наши шансы выбраться отсюда примерно такие же, как мне снова стать малышкой, играющей в песочнице.

Я теснее прижалась к Сиду, мне захотелось — как бы это сказать? — спрятаться к нему под крылышко. Потерлась щекой о засаленный бархат его шитого золотом камзола. Он поглядел на меня сверху вниз, а я спросила: «Ну что Сидди, далеко стало до Королевского Линна, а?»

— Дражайшая, ты изрекаешь весьма мудрые вещи, — сказал Сид. Дрянной мой старикан прекрасно знает, что делает, когда переходит на такую манеру выражаться.

— Сидди, зачем тебе нужно все это золотое шитье? Без него ты был бы такой гладенький…

— Святая дева! Мужчина должен быть колючим и, ну я не знаю, мне нравится чувствовать на себе металл.

— И колоть девушек, — фыркнула я. — Но ты, пожалуйста, не выкидывай свой камзол в Восстановитель. Пока мы не выберемся из леса, я хочу, чтобы все вокруг по возможности оставалось, как прежде.

— Святая дева! А зачем мне его чистить? — простодушно поинтересовался он, и мне кажется, что он вовсе не собирался меня дурачить. Путешественников во времени меньше всего заботит, чем они пахнут или чем не пахнут. Потом его лицо омрачилось, и вид у Сида стал такой, будто ему самому захотелось спрятаться мне под крылышко.

— Да, милая, в этом лесу деревьев побольше, чем в Шервуде.

— Твоя правда, — согласилась я, задумавшись, что означает этот его взгляд. Чувствовалось, что его сейчас не забавляет моя ребячливость. Я понимала, что делаю глупости, но он стал мне очень близок за все это время и вообще… Трудно сказать. И еще я вспомнила, что кроме меня, еще только он ничего не сказал, когда Брюс предложил нам выбирать, на какую встать сторону и, быть может, это все еще продолжало угнетать его мужское достоинство. Я-то как раз наоборот — все еще была благодарна Хранителю, что он вытащил меня из затруднительного положения — несмотря на то даже, что все мы при этом здорово влипли. Казалось, прошла уже целая вечность.

Все вынуждены были согласиться, что девушки-призраки сбежали с Хранителем, непонятно только куда и как. Как бы то ни было, все говорило в пользу этой версии. Мод опять заверещала, что она никогда не доверяла Призракам, и что у нее всегда было предчувствие, что в один прекрасный день они выйдут из повиновения. А Каби намертво вбила себе в голову, прямо между двумя своими рожками, что раз Фрина — гречанка, то она-то и есть заводила, она и задумала погубить всех нас.

Но когда мы первый раз обшаривали склад, я заметила, что все упаковки с девушками-призраками выглядят странно плоскими. Эктоплазма в свернутом виде занимает не так уж много места, но я все-таки решила открыть на пробу одну упаковку, а потом вторую, а уж потом позвала на помощь и остальных.

Все до единой упаковки были пусты. Исчезли более тысячи девушек-призраков, весь запас Сида.

Что ж, по крайней мере это доказывало одну вещь, о которой нам никто никогда не говорил и не показывал: что есть некая мистическая связь между Призраком и его жизненной линией. Осуществляется она через Ветры Перемен; и когда эта пуповина (я слышала, как произносилось именно это слово) рвется, то та часть существа, которая удалена от своей жизненной линии, погибает.

Это все интересно, но меня беспокоило, а не испаримся ли и мы, Демоны, тоже; ведь мы — такие же Двойники, как и Призраки, и завязочки наших передников были перерезаны точно так же. Мы, конечно, более вещественны, чем Призраки, но это означает лишь, что мы протянем чуть подольше. Вполне логично.

Помню, я глянула тогда на Лили и Мод — мы не стали брать мужчин на проверку упаковок с Призраками; во-первых, это одно из тех приличий, которые мы стараемся поддерживать и, кроме того, если мужчины этим займутся, то кто-нибудь наверняка выдаст одну из пошлых шуточек про «быстрорастворимых женщин», а меня от этого просто тошнит. Так что благодарю покорно.

Как бы то ни было, но я глянула на них и сказала, обращаясь к Лили:

— Приятно было познакомиться, — на что она ответила:

— Ладно, отвали, — а Мод сказала:

— Так-то лучше, — и мы пожали друг другу руки.

Нам пришлось предположить, что Фрина с графиней исчезли тогда же, когда и прочие девушки-призраки, но меня все беспокоила одна мысль, и я выложила ее Сиду.

— Попробуй представить себе на мгновение — я не знаю, возможно ли это, — что, пока мы все уставились на Брюса, эти две девицы запустили Хранитель, открыли Дверь и удрали отсюда, прихватив с собой эту штуку.

— Твои уста произносят мои мысли, милейшая. Однако все против этой идеи: импримус — хорошо известно, что Призраки не могут организовывать заговоры или участвовать в них. Секундо — время было неподходящее для того, чтобы можно было открыть Дверь. Терцио — и вот это самое важное — Станция стоит без Хранителя. Квадро — было бы полной глупостью заложиться на то, что ни один из — сколько нас? десять? одиннадесять? — не оглянется за все время, которое им понадобилось бы…

— Я оглянулась один раз, Сидди. Они развлекались выпивкой, и еще — они по собственной воле подошли к контрольному дивану. Так, когда же это было? Ах, да, как раз когда Брюс толковал о Зомби.

— Да, милейшая. И когда ты начала свой лепет, я как раз собирался высказать свой пятый аргумент, что я мог бы поклясться, что без моего ведома никто не мог бы даже прикоснуться к Хранителю, не говоря уже о том, чтобы включить или похитить его. Тем не менее…

— Тем не менее это случилось, — я завершила это высказывание вместо него.

Похоже, кто-то проник на Станцию и покинул ее, прихватив с собой Хранитель. Потому что его точно не было теперь на Станции. Наши поиски были сверхтщательными. Не так-то просто спрятать предмет размером с пишущую машинку, а мы заглянули во все щелочки, начиная от внутренностей рояля и кончая линией Восстановления.

Мы даже проверили всех флюороскопом, хотя Илли начал от этого корчиться, как будто был битком набит глистами. Он нас об этом заранее предупредил, сказав, что у него от этой штуки жуткая чесотка. Я потом минут пять ублажала его, разглаживая ему шерстку, хотя он явно дулся на меня.

Поиски в некоторых местах, таких, как бар, кухня и склады, отняли довольно много времени, но мы старались изо всех сил. Каби помогала Доку обшаривать хирургический кабинет: после того, как она последний раз побывала у нас на Станции, ее поместили в полевой госпиталь (оказывается, Пауки именно оттуда разворачивают свои операции) и там она узнала немало новых приемчиков.

Тем не менее, Док и сам честно вкалывал, хотя конечно, на каждого ищущего приходилось по крайней мере трое проверяющих, не считая Брюса и Лили. Когда исчез Хранитель, Док вышел из своего состояния остекленелого опьянения с такой легкостью, которая удивила бы меня, если бы такого не случалось и прежде, но когда мы покончили с его кабинетом и перешли в Галерею Искусств, он стал слоняться без дела, и я заметила, что он, прикрываясь полой пальто, быстро вытащил фляжку и хорошенько к ней приложился, так что теперь он снова быстро приближается к новому пику.

Галерея Искусств тоже заняла немало времени, потому что это целое скопище всякой странной всячины; у меня чуть не разорвалось сердце, когда Каби расколола своим топором прекрасную вырезанную из голубого дерева венерианскую медузу, потому что, хоть на полированной поверхности и не было видно никаких следов, но эта медуза, видите ли, слишком большая. Док немножко пошумел; когда мы уходили, он пытался приладить друг к другу обломки.

После того, как мы покончили со всем остальным, Марк начал требовать, чтобы мы взялись за пол. Бур с Сидом пытались объяснить ему, что у Станции есть только одна поверхность, что под полом нет ничего, ну абсолютно ничего; что как только ты заберешься на четверть дюйма вниз, так там будет среда гораздо более твердая, чем алмазы, инкрустированные в пол — эта твердая субстанция соответствует Пустоте. Но Марк — парень упертый (как и все римляне, тихонько сообщил мне Сид), и он сломал четыре алмазных сверла, прежде чем успокоился.

Оставалось еще несколько хитрых местечек, куда можно было что-то спрятать, да еще Пустота. Но предметы не исчезают, когда ты выбрасываешь их в Пустоту — полуоплавленые, они висят в ней, если вам не удастся их оттуда выудить. За Восстановителем до сих пор на уровне глаз висят три венерианских кокосовых ореха, которые один силач из Хиттитов зашвырнул туда во время крупной свары. Я стараюсь не глядеть на них, потому они настолько похожи на головы ведьм, что у меня мурашки бегают по коже. Те части Станции, что ближе всего к Пустоте, обладают странными пространственными свойствами, и одна из штучек-дрючек в Хирургии использует эти свойства в своей работе, и у меня от этого мурашки бегают куда как сильнее, но сейчас это к делу не относится.

Во время нашей охоты Каби и Эрих пытались использовать свои вызывники, чтобы найти Хранитель, — как это делают в космосе, чтобы найти Дверь — а иногда и на больших Станциях, как мне рассказывали. Но вызывники словно сошли с ума — как компас, у которого стрелка бешено крутится, не останавливаясь. Никто не мог понять, что бы это значило.

Хитрыми местечками были — Малый Хранитель (превосходная идея, но он был не больше по размеру, чем Большой, и у него есть своя таинственная начинка, а она явно продолжала работать, так что по нескольким причинам эту идею пришлось отвергнуть). А еще — сундук с бомбой, хоть и представлялось невозможным, чтобы кто-нибудь мог его открыть, даже если он знает секрет замка; пусть даже перед тем, как Эрих вспрыгнул на него и этот сундук вдвойне стал центром внимания. Но когда исключаешь все возможности одну за другой, слово «невозможно» начинает менять смысл.

Поскольку путешествия во времени — это наша профессия, то сразу же приходят в голову всевозможные трюки с отправкой Хранителя в прошлое или будущее, временно или навсегда. Но Станция находится именно в Большом Времени, и все, кто в этом хоть сколько-нибудь разбирается, уверяли меня, что возможность произвольно перемещаться сквозь Большое Время исключена. Аналогия тут такая: Большое Время — это поезд, а Малое Время — это пейзаж вокруг. При этом мы находимся в поезде, если не выходим за Дверь, конечно; и, как выразился бы Джерти Стейн, «нельзя путешествовать во времени сквозь то время, в котором вы путешествуете во времени в то время, как вы путешествуете во времени».

Некоторое время я поразвлекалась с идеей, что есть какое-то фантастически простое укрытие, ну например, что несколько человек постоянно перепрятывают Хранитель то туда, то сюда. Это означало бы, что имеется заговор и, конечно, если предположить достаточно обширный заговор, то можно объяснить все, что угодно, включая сам космос. И все же у меня продолжала брезжить идея насчет чего-то вроде игры в наперсток, когда я глядела на три высоких черных кивера Солдат; и я не успокоилась, пока не взяла их все вместе и не заглянула во все три сразу.

— Грета, проснись и возьми что-нибудь, я не могу стоять здесь до скончания века, — Мод, оказывается, принесла нам поднос с закусками, и я должна сказать, что выглядели они весьма соблазнительно, притом что закуски у Мод получаются довольно посредственные.

Я присмотрелась ко всему, что было на подносе и заявила:

— Сидди, я хочу сосиску.

— А я хочу пирожное из оленины! Прочь отсюда, привереда, прочь, разборчивая шельма, прочь, капризная и своенравная кукла!

Я схватила целую пригоршню чего-то с подноса и прильнула к Сиду.

— Ну обзови меня еще, Сидди. И покрепче, пожалуйста.

10. МОТИВЫ И ВОЗМОЖНОСТИ

Мой дружок, приблудившийся из Кингс Линна, поставил поднос к себе на колени и начал жадно уписывать все, что там было. Остальные уже заканчивали. Эрих, Марк и Каби яростно спорили о чем-то приглушенными голосами, расположившись у того конца бара, что был ближе к бронзовому сундуку. Мне не было слышно, о чем шла речь. Илли, распластавшись на рояле, как настоящий осьминог, внимательно слушал их.

Бур и Севенси вышагивали взад и вперед около контрольного дивана, время от времени перебрасываясь словами. На дальней от нас кушетке сидели Брюс с Лили и что-то горячо обсуждали. Мод уселась на стойке бара и вязала — это затягивает, подобно шахматам или умеренной выпивке, или обучения общению с помощью автопереводчика-скрипучки — мы этим развлекаемся, чтобы скоротать время между вечеринками. Док шлялся туда-сюда по Галерее, брал в руки разные экспонаты и ставил их на место, еще и умудряясь при этом сохранять равновесие.

Лили и Брюс, продолжая трещать, как сороки, поднялись. Илли начал подбирать на рояле одним щупальцем мелодию в высокой тональности; вряд ли на грешной Земле когда-либо звучало что-то похожее. Откуда у них на это сил хватает, спросила я себя.

И не успев задать вопрос, я уже знала ответ и осознала, что я и сама в таком же состоянии. Это были не силы, а нервы, голые и напряженные.

Я поняла, что Перемены — это как наркотик; ты привыкаешь к тому, что ничто вокруг тебя не остается неизменным, и одна картинка прошлого и будущего растворяется в другой, быть может, не сильно отличающейся, но все-таки иной, и в мозгу все время мечутся странные образы и понятия, как вспышки разноцветных огней в дискотеке, перемежающиеся кромешной тьмой.

Непрестанное качание и кружение убаюкивает так же, как стук колес поезда. К ним очень быстро привыкаешь, не отдавая себе в том отчета, и когда внезапно все вокруг останавливается, и оказывается, что ты — это просто ты; и все то, о чем ты думаешь и что ощущаешь, останется точно таким же, когда бы ты снова не вернулся к прерванной мысли — о нет, теперь я понимаю, как это ужасно.

В то мгновение, когда мы интровертировались, все, что обычно просачивается на Станцию, спишь ты или бодрствуешь, — было отсечено от нас. Мы остались — каждый сам по себе — тем, кем мы были друг для друга — и с тем, что мы могли выжать из своего нелепого замкнутого мирка.

У меня было такое ощущение, будто меня кинули в бассейн с жидким цементом и удерживают там, пока цемент не схватится.

Я понимала, что все пытаются как-то взбодриться. Еще удивительно, как никто не попытался выброситься в Пустоту. Похоже, Мод переносила эту ситуацию лучше всех — может быть, потому что у нее был опыт долгих межзвездных вахт. А кроме того, она старше всех нас, не исключая Сида, хотя слово «старше»в данном случае надо писать именно с маленькой буквой «с».

Неустанные поиски Хранителя несколько ослабили эти ощущения, но сейчас они вспыхнули с новой силой. Впечатление от речи Брюса и реплик Эриха тоже какое-то время отодвигало эти чувства на задний план. Я все пыталась вспомнить, когда же я впервые ощутила себя в бассейне с цементом и решила наконец, что это произошло, когда Эрих вспрыгнул на бомбу, примерно в то время, когда он заговорил о поэзии. Хотя я, конечно, не была в этом уверена. Может, интроверсия произошла даже раньше, когда я обернулась и глянула на девушек-призраков. Если бы я только знала… Чушь собачья!

Можете мне поверить, я всей кожей ощущала этот затвердевающий цемент. Я вспомнила прекрасную картину, нарисованную Брюсом — Вселенной, лишенной Большого Времени, и решила, что это наихудший вариант из всех возможных. Я продолжила есть, хотя и не была уверена в том, стоит ли сейчас поддерживать в себе силы.

— У Хранителя есть индикатор интроверсии? Сидди!

— Ради всего святого, крошка, не кричи так громко. Мне вдруг стало худо, как будто я вылакал бочку рейнского и заснул внутри нее. Ну да, конечно, должен гореть голубой сигнал. Короткими вспышками, как сказано в инструкции. Почему ты вопрошаешь меня об этом?

— Да нипочему. Боже мой, Сидди, я бы все отдала, чтобы почувствовать дуновение Ветра Перемен.

— Не смей так говорить, — зарычал он. Должно быть, я являла собой весьма жалкое зрелище, потому что он обнял меня за плечи и сипло прошептал. — Успокой себя тем, дорогая, что до тех пор, пока мы так страдаем, мы не можем умереть от Смерти Перемен.

— Что-что? — переспросила я.

Мне бы очень не хотелось начать дергаться, как прочие. Я подозревала, что в таком случае я зайду слишком далеко. Поэтому, чтобы совсем не свихнуться, я снова начала обдумывать, кто же и что именно мог сделать с Хранителем.

Во время наших поисков было высказано немало совершенно диких предположений, которые должны были бы объяснить его исчезновение или хотя бы интроверсию: успех змеиной науки, граничащий с волшебством; командование Пауков само заблокировало Станции, возможно, в качестве реакции на утрату Экспресс-комнаты, причем проделало это в такой спешке, что даже не успело предупредить нас; это дело рук Поздних Космиков, таинственных гипотетических существ, которые, как полагают, успешно сопротивляются распространению Войны Перемен в будущее примерно за эпоху Севенси — если только Поздние Космики сами не являются одной из воюющих сторон.

Но вот к чему вели эти наши предположения: один из нас безусловно является подозреваемым в том, что он либо шпион Змей, либо агент политической полиции Пауков, либо — в чем можно быть уверенным после того, что выкинул Брюс? — член секретного Комитета общественной безопасности Меняющихся Миров, либо участник революционного антипаучьего подполья, или же это заговор непосредственно против нас. И с тех пор, как украли Хранитель, никто и словом не обмолвился о трещине, которая пролегла между сторонниками Эриха и Брюса.

Можно было бы подумать, что это проявление прекрасной групповой солидарности, когда все различия во мнениях отступают перед лицом опасности, но что касается меня, я-то знала, что это не так.

Кому так сильно захотелось сбежать, что он интровертировал Станцию, отрезав все возможные контакты с космосом в обоих направлениях, рискуя при этом вообще никогда не вернуться в космос?

Отвлекаясь от того, что произошло с тех пор, как появился Брюс и все перебаламутил, мне казалось, что самый серьезный мотив был у Дока. Он знал, что Сид не будет покрывать его до скончания века, и что у Пауков наказания за уклонение от выполнения долга покруче, чем просто «взвод, залпом — пли!», как нам напомнил Эрих. Однако Док неподвижно валялся на полу перед стойкой бара с того времени, как Брюс вспрыгнул на нее, хотя я, конечно, не могу сказать, что я все время за ним следила.

Бур? Бур сказал, что он устал от Станции, и сказал это тогда, когда его голос шел в зачет, так что вряд ли он стал бы закрывать себя на Станции, быть может, навсегда, не говоря уже о том, чтобы закрыть там же Брюса с девчонкой, к которой он испытывал нежные чувства.

Сид любит реальность, неважно, меняется она или нет, все до последней пылинки, а особенно он любит людей — больше, чем кто-либо из тех, кого я знала. Это большой ребенок с широко открытыми глазами, который норовит схватить все, что попадается ему под руки и засунуть в рот — трудно представить себе, что он вдруг решил отрезать себя от космоса.

Мод, Каби, Марк и два внеземлянина? Ни у кого из них, насколько я могла себе представить, не было мотива, хотя то, что Севенси — из очень отдаленного будущего, могло связывать его с этой идеей о Поздних Космиках; да еще вроде бы что-то завязывалось между критянкой и римлянином, из-за чего они могли бы пожелать интровертироваться совместно…

«Придерживайся фактов, Грета», — напомнила я себе со вздохом. Итак, оставались Эрих, Брюс, Лили и я сама.

И я подумала — Эрих… в этом что-то есть. У маленького коменданта нервная система койота и храбрость дикого кота, и если бы он решил, что для окончательной победы над Брюсом ему нужно запереться с ним вместе, то он бы это сделал, не задумываясь ни на секунду.

Но даже перед тем, как Эрих начал отплясывать на бомбе, он постоянно прерывал Брюса своими выкриками из толпы. Правда, могло так случиться, что между своими выкриками он тихонечко отступил назад, интровертировал Хранитель и… да, вот в этом-то и есть основная проблема.

Если бы виновной была я, то это значило бы, что я свихнулась и вот вам наилучшее объяснение всего, что случилось. Бр-р-р!

Мотивы Брюса казались столь очевидными, особенно смертельная (или бессмертная?) опасность, которой он подвергал себя своим подстрекательством к мятежу. Было только досадно, что он все время был на виду, возвышаясь на баре. Конечно, если Хранитель был интровертирован до того, как Брюс вскочил на бар, мы все бы заметили мигающий голубой индикатор. Я-то наверняка заметила бы, когда оглядывалась на девушек-призраков — если, конечно, он работает так, как объяснял Сид, а он сказал, что никогда не видел этого в натуре — только читал в инструкции. О Боже!

Но Брюсу и не нужно было бы этим заниматься (я уверена, так мне хором сказали бы все мужчины на Станции), потому что у него есть Лили, которая сделала бы эту работу за него, а она имела такую возможность точно так же, как и любой из нас. Лично я отношусь очень сдержанно к этой теории «женщина-безропотно-подчиняется-мужчине-от-которого-она-без-ума», но приходится признать, что в этом случае есть о чем поговорить. Поэтому мне казалось совершенно естественным, когда, не сговариваясь, мы все решили, что результаты поисков ни Брюса, ни Лили мы не принимаем во внимание.

Все это мы продумали и остался только вариант с таинственным незнакомцем, который каким-то образом проник в Дверь (как он умудрился это сделать, не используя Хранитель?) или же какой-то невообразимый тайник, может даже вне самой Пустоты. Я знаю, что последний вариант исключается — ничего нельзя выбросить за пределы ничего — но если вам захочется подобрать пример чего-нибудь не весьма приятного, специально созданного для того, чтобы совершенно вас запутать, то это именно Пустота — туманная, мутно вспененная, серая слизь…

«Постой-ка секундочку, — сказала я себе, — и сосредоточься на этом. Ведь это же должно было броситься тебе в глаза с самого начала».

Что бы ни появилось из Пустоты, или, если быть точнее применительно к нашему случаю, кто бы ни прокрался из нашей толпы к Хранителю, Брюс должен был видеть. Он видел Хранитель поверх наших голов все время, и, что бы там ни происходило, он это видел.

Эрих мог бы и не видеть, даже после того, как влез на бомбу, потому что он был занят своим актерством и большую часть времени стоял лицом к Брюсу, создавая образ народного трибуна.

Но Брюс должен был видеть — если только он не был столь увлечен тем, что говорил…

Нет, братцы, Демон — всегда актер, неважно, насколько он верит в то, что произносит, и никогда еще не существовало актера, который не заметил бы мгновенно, что кто-то из публики вдруг начинает разгуливать во время спектакля.