Глава 1

Англия

Весна 1348 года

О, как он ненавидел ждать! В такие моменты его можно было сравнить с хищником, который, изнывая от нетерпения, кружит вокруг жертвы, еще не испустившей последнее дыхание. Да, словно хищный зверь, он сейчас нетерпеливо ждал смерти брата. Ждал исполнения данных некогда обещаний. Ждал исполнения своих заветных желаний.

Тяжело вздохнув и брезгливо поморщившись, Лайм резко повернулся и неторопливо зашагал в противоположный конец огромного зала. Томясь в мучительном ожидании, он проделал, этот путь уже больше дюжины раз за последнюю четверть часа. От следов его ног на каменных плитах пола появилась дорожка. Но сейчас Лайм снова двинулся мимо огромного камина, мимо деревянных столов и скамей, сдвинутых к стене. И мимо помоста со ступенями, ведущими к величественному креслу лорда, хозяина замка, которое так долго ожидало его…

Неожиданно Лайм, словно споткнувшись, резко остановился. Терпение! Нужно запастись терпением! Что такое несколько часов ожидания по сравнению с прошедшими шестью годами? Может, уже сегодня Мейнард уйдет в иной мир, и все станет на свои места. Все будет так, как должно было быть с самого начала: Лайм, незаконнорожденный сын Монтгомери Фока, займет наконец место, принадлежащее ему по праву. Место лорда Эшлингфорда, барона!

Погрузившись в раздумья, мужчина закрыл глаза. Несмотря на то, что на протяжении всех этих лет он, Лайм, нес бремя ответственности за состояние дел в поместье на своих плечах, титул принадлежал младшему сводному брату. Именно Лайм следил за расходами и доходами, занимался бумагами и управлял подданными, официально принадлежавшими Мейнарду. И кроме того, он пополнял кошелек брата, тем самым позволяя ему вести весьма и весьма расточительный и беспечный образ жизни. Но теперь все позади. Все изменится!

Лайм, про себя прочитав молитву, с облегчением вздохнул. Больше никто и никогда не сможет помешать ему! Теперь его судьба только в его собственных руках!

— Уильям! — раздался за спиной знакомый голос.

Дядя? Погруженный в размышления, мужчина не слышал шагов. Резко повернувшись, он бросил презрительный взгляд на человека, который упрямо отказывался называть его, Лайма, именем, данным матерью-ирландкой. На человека, который, принадлежа святой церкви, познал больше женщин, чем Лайм, не связанный узами обета безбрачия.

Иво стоял у ступенек, ведущих к креслу лорда. После часов, проведенных в молитвах о душе умирающего племянника, его сутана помялась, а глаза смотрели так же обвиняюще, как в час прибытия в Эшлингфорд.

— Вижу, тебя все это угнетает, — проронил святой отец. Лайм, не сводя с него сурового взгляда, нахмурился. — Я говорю об ожидании, разумеется, — поспешил добавить Иво, прекрасно понимая, что объяснения не нужны.

Он сказал чистую правду, но в его голосе прозвучала такая откровенная насмешка, что в душе Лайма всколыхнулась волна гнева. Впрочем, в этом не было ничего странного: дядя и племянник с давних пор питали друг к другу неприязнь. Иво возненавидел своего незаконнорожденного племянника с самого рождения. Священник признавал только Мейнарда.

— Что вы хотите? — спросил Лайм.

— Я пришел от Мейнарда.

Некоторое время Лайм хранил молчание, ожидая продолжения, но, так и не дождавшись, уточнил:

— Он умер?

Глаза Иво загорелись странным, загадочным огнем. Казалось, он знал некую тайну, способную полностью изменить жизнь племянника.

— Ты должен быть терпелив, сын мой. Это скоро произойдет. Всему свое время.

Подозрительность сменилась гневом.

— Тогда зачем же вы пришли? — едва сдерживая ярость, поинтересовался Лайм.

Иво неторопливо скрестил руки на груди.

— Барон отказался от исповеди и последнего причастия. Сначала он хочет поговорить с тобой. Мейнард просил тебя прийти немедленно.

Так как совсем недавно младший брат запретил допускать его в свою комнату, Лайм насторожился. Что еще он может сказать? Чем хочет поделиться? Судя по довольному и важному виду Иво, Мейнард приготовил для брата неприятный сюрприз.

— Хорошо, я готов следовать за вами.

Удовлетворенно кивнув головой, Иво приподнял подол сутаны и начал спускаться по лестнице.

Лайм, не двигаясь с места, провожал его взглядом и, только когда лестница опустела, пошел вслед за святым отцом. Молясь о скорейшем завершении этого неприятного дела, он быстро, перескакивая через ступеньки, сбежал вниз, миновал коридор и переступил порог спальни, в которой находился умирающий.

В следующее мгновение незаконнорожденный сын Монтгомери Фока поймал на себе взгляд Мейнарда.

— Лайм, — тихо, почти шепотом, произнес брат, — подойди ко мне.

Шагнув вперед, Лайм заметил сгорбленную фигуру женщины, сидевшей у постели умирающего. Искривленными уродливыми пальцами прижимая скомканный платок к глазам, она тихо плакала. Эмма находилась рядом с Мейнардом всю его жизнь. Сначала она была кормилицей, затем нянькой. Эта женщина знала Мейнарда лучше Анны, его матери, и несомненно любила его больше, чем мать. Однако, несмотря на безграничную преданность младшему сыну, Эмма с добротой относилась и к старшему.

Остановившись рядом с Иво, Лайм посмотрел на израненное тело брата, беспомощно распростертое на кровати. Именно он принес Мейнарда в замок и положил на эту кровать. Лайм не видел скрытых одеждой ран несчастного, так как лекарь сразу же попросил всех покинуть спальню, однако он уже знал, что барон стоял на пороге смерти.

Ключица Мейнарда выступала под неестественным углом, в левом боку образовалось углубление, свидетельствовавшее о переломе нескольких ребер. Однако жизнь покидала его тело не из-за переломов. Почти весь его живот покрывали обширные кровоподтеки. Барон умирал от внутреннего кровотечения.

— Я умираю, — прохрипел он. После выпитого накануне его язык все еще заплетался. — Но ты ведь знаешь об этом, верно?

Лайм посмотрел на еще вчера такое красивое лицо брата. Золотистые волосы Мейнарда слиплись от грязи, кожа приобрела характерную предсмертную бледность. Этот человек, с которым Лайма связывало лишь имя отца, не заслуживал ни сочувствия, ни жалости. Но Лайм неожиданно почувствовал, как в душе что-то дрогнуло.

Тем временем Мейнард, собравшись с силами, натянуто улыбнулся.

— Я думал, что это мне придется хоронить тебя, — пробормотал он. — Я надеялся тебя пережить.

Лайм вспомнил о беспечной, распутной жизни брата. Мейнард жил так, словно был уверен, что никогда не умрет.

— И тогда тебе не пришлось бы выполнять обещание, данное мне.

— А-а, ты знаешь меня слишком хорошо.

— Да, знаю.

— Ты… — Мейнард запнулся и, сморщившись от приступа боли, замолчал. К нему тут же поспешил лекарь. Однако не успел он склониться над раненым, как боль, видимо, отступила. Раненый, небрежным жестом отослав лекаря, продолжал: — Ты намерен вступить в брак?

— Да.

Лайм не солгал: он давно собирался жениться, но… Но дела поместья отнимали слишком много времени и сил. Кроме того, все эти годы его терзала мысль о том, что Мейнард может нарушить данную клятву, может жениться и произвести на свет наследника. Но теперь волей-неволей ему суждено сдержать слово. За годы, в течение которых незаконнорожденный сын Монтгомери Фока управлял делами поместья, выдавая брату-транжиру любую требуемую им сумму, судьба наконец вознаградит его правами на владение Эшлингфордом. Впрочем, не стоит торопиться и забывать о тайне, на которую намекал Иво.

— Ты собираешься жениться на ирландке? — тихо спросил Мейнард.

Пренебрежительно фыркнув, Иво покачал головой.

Итак, теперь, судя по всему, Мейнард решил последовать примеру дяди и поиздеваться над братом. Все эти годы Лайм не считал нужным скрывать свое происхождение, предпочитая английскому имени Уильям ирландское Лайм, данное ему матерью при рождении. Однако взять в жены он хотел англичанку, так как стать хозяйкой Эшлингфорда достойна только женщина благородного происхождения.

— Нет, — сухо ответил мужчина. — Я женюсь на англичанке.

— По крайней мере за это Мейнард может быть спокоен перед смертью, — насмешливо пробормотал себе под нос Иво.

Лайм поморщился, его руки невольно сжались в кулаки. Потребовалось неимоверное усилие над собой, чтобы не наброситься на священника.

— Очень хорошо, — продолжал вполголоса Мейнард, — тебе действительно стоит разбавить горячую ирландскую кровь. — За долгие годы он научился сдерживаться в присутствии брата, но сейчас, находясь на смертном одре, решился наконец сказать то, что не дерзнул бы произнести никогда.

Ногти Лайма впились в ладонь, мышцы рук напряглись до предела. Он отчаянно пытался укротить свой нрав. Нрав ирландца, о котором знали все, о котором окружающих предупреждали его огненно-рыжие волосы.

— Я рад, что ты одобряешь мое решение, — хладнокровно парировал мужчина.

Мейнард на мгновение опустил веки, затем снова поднял их.

— Как твоя голова? — с торжествующим блеском в глазах поинтересовался он.

Лайм прекрасно помнил удар, который Мейнард нанес ему накануне вечером перед тем, как обворовал казну Эшлингфорда. Он не забыл чудовищную боль, которая, казалось, чуть не ослепила его. На затылке до сих пор осталась опухоль, которая доставляла беспокойство.

— Ничего страшного, жить буду.

Слабо улыбнувшись, Мейнард жестом подозвал его.

— Наклонись ко мне, брат. Я хочу кое-что сообщить тебе.

В этот момент Иво, беспокойно переступив с ноги на ногу, поспешно отвернулся. Однако Лайм успел заметить торжествующую улыбку на губах священника. Иво взволнованно начал теребить цепь, на которой висело распятие. Так он обычно делал, когда сгорал от нетерпения. Лайма мгновенно осенила догадка: святой отец жаждал узнать тайну.

Предчувствуя неладное, старший брат склонился над младшим.

— Ниже, — шепнул Мейнард.

От его дыхания несло винным перегаром. Лайм, стиснув зубы, выполнил просьбу брата и застыл неподвижно, готовый выслушать умирающего.

— И все-таки я отомстил тебе, ублюдок, — произнес барон охрипшим голосом. — Эшлингфорд получишь не ты, а мой сын.

Лайм медленно выпрямился. Слова брата звенели в ушах подобно гулу колоколов.

— Я имею прав на владения и титул барона больше, чем любой из твоих незаконнорожденных сыновей, произведенный на свет деревенскими женщинами, — сурово заявил он. — Если ты объявишь одного из них своим наследником, я подам королю прошение, и он мне не откажет, Мейнард. Я получу титул барона и владения отца.

— Ты думаешь, я имел в виду этих маленьких грязных щенков? — Мейнард ухмыльнулся. — Заверяю тебя, ты заблуждаешься.

Лайм вдруг ощутил, как сердце тревожно сжалось.

— Кто? — резко спросил он.

Глубоко вздохнув, Мейнард закрыл глаза.

— О, какое блаженство, — пробормотал он. — Одно из немногих наслаждений, доступных мне на этой земле.

— Говори! — приказал Лайм.

— Лайм! — с упреком взмолилась Эмма, едва сдерживая рыдания. — Твой брат при смерти, а ты…

— Он умрет еще быстрее от моей руки, если не ответит мне. Так кто же, Мейнард?

Открыв глаза, барон встретил негодующий взгляд брата.

— Мой сын рожден в законном браке.

Потрясенный подлостью Мейнарда до глубины души, Лайм невольно переспросил.

— Законнорожденный?

Упиваясь впечатлением, которое произвели его слова, умирающий рассмеялся. Но в следующее мгновение его торжествующий смех сменился удушающим приступом кашля. Спазм усиливался с каждой секундой, и вскоре на смертельно-бледном лице Мейнарда заалели капельки крови.

— Как видишь, — задыхаясь, с трудом выговорил он, — ты не получишь ни-че-го. Шесть лет твоей жизни потрачены зря. Но я, конечно, благодарен тебе за каждый из них, брат.

Лайм, казалось, окаменел. Ничего?! Значит, Мейнард тайком от всех женился и дал жизнь мальчику, законнорожденному ребенку, которому достанется все, что по праву должно принадлежать ему, Лайму? В мгновение ока безудержная ярость охватила его. Волна гнева захлестнула все его тело. Руки невольно сжались в кулаки, сердце заныло. Горячая ирландская кровь бурлила, заглушая голос рассудка. Мужчина желал сейчас только одного: убить и Мейнарда, и Иво.

Как такое могло случиться? Почему он ничего не знал о женитьбе брата? Но ведь Лайм действительно не слышал сообщения о предстоящей свадьбе брата, по крайней мере в пределах Эшлингфорда и поблизости об этом не было известно.

И все же оставалась тонкая ниточка надежды. Лайм встрепенулся. Согласно церковным законам, о предстоящем вступлении в брак мужчины и женщины из разных приходов следовало публично сообщать в обоих приходах. А если имена новобрачных не оглашались, брак Мейнарда может быть признан недействительным, а его сын — незаконнорожденным. Однако в следующее мгновение Лайма осенила страшная догадка, оборвавшая и эту последнюю ниточку надежды: Мейнард, несомненно, сумел купить разрешение на брак без предварительного извещения. Мужчина мрачно усмехнулся. Подобная лицензия стоила недешево, и деньги на нее Мейнард взял, судя по всему, у него, Лайма.

Решив, что и Иво замешан в этом деле, Лайм порывисто повернулся к священнику.

— Вы знали?

Святой отец выглядел растерянным. Его лицо от гнева покрылось красными пятнами, которые медленно распространялись и на шею. Значит, священник не знал. На протяжении многих лет Иво считал себя доверенным лицом Мейнарда, чем очень гордился. Но, видимо, племянник жестоко обидел его, не только не доверив тайну, но, что еще хуже, не прибегнув к его помощи.

— Тебя удивило, что я сделал это сам, без посторонней помощи, не правда ли? — поинтересовался ослабшим голосом Мейнард.

Лайм с нескрываемой ненавистью взглянул на брата.

Барон усмехнулся, с его губ сорвался мучительный хрип.

— Видишь, я не так глуп, как ты думал, брат. Конечно, ты можешь остаться в Эшлингфорде и служить моему сыну так же, как служил мне.

Лайм вздрогнул, словно от удара.

— Где золото, которое ты украл у меня вчера вечером? — с трудом сдерживая ярость, прорычал он.

Мейнард перевел взгляд на Иво, затем снова посмотрел на брата.

— Украл? — переспросил он. — У тебя? Как хозяин Эшлингфорда я лишь взял то, что принадлежит мне.

Усилием воли пытаясь обуздать свой горячий ирландский нрав, Лайм повторил вопрос:

— Где оно?

Нахмурившись, умирающий осторожно провел дрожащей рукой по груди.

— Считай, что… оно пропало.

Лайм не сомневался, что Иво знает, где находится золото. Оставаться рядом с Мейнардом было бессмысленно. Кроме того, мужчина боялся потерять остатки самообладания и обрушить всю силу гнева на умирающего. Надменно вскинув голову, он повернулся и решительно зашагал к двери.

— Его зовут Оливер, — сказал ему вслед Мейнард.

Незаконнорожденный сын Монтгомери Фока резко остановился, но не оглянулся.

— Оливер Фок, — продолжал Мейнард с явным удовольствием. — В конце лета ему исполнится три года.

Громко вздохнув, Лайм спросил:

— И кто твоя жена?

— Леди Джослин из… — очередной приступ кашля заставил раненого замолчать.

Лайм нетерпеливо ждал.

— Из Розмура, — закончил наконец Мейнард.

Теперь Лайм понял, почему он ничего не слышал о женитьбе брата. Розмур находился далеко на юге, так что сообщение о заключении брака, если, разумеется, оно было сделано, могло и не достичь пределов Эшлингфорда. Особенно, если Мейнард не хотел этого.

Не желая слышать подробности, мужчина направился к двери.

— Разве ты не хочешь увидеть, как я умру? — насмешливо поинтересовался Мейнард, но снова его прервал приступ кашля.

Оглянувшись, Лайм бросил пренебрежительный взгляд на изуродованное тело брата.

— Ты уже мертв, — сказал он и зашагал по коридору к лестнице.

— Ах, ты, ублюдок… — простонал Мейнард. Остальные слова утонули в громком женском плаче.

Лайм старался не обращать внимания на звуки, раздававшиеся за спиной, старался не думать о том, что там, в спальне, умирает его брат, однако ему так и не удалось остаться равнодушным. Остановившись перед лестницей, мужчина склонил голову на грудь и судорожно сжал кулаки. Нет, он не позволит себе думать об этом человеке, которого когда-то очень любил и который в детстве обожал его как старшего брата и друга. Он заставит, себя помнить только того Мейнарда, которого знал последние несколько лет. И никогда не будет скорбеть по нему. Никогда!

Преследуемый эхом предсмертных стонов Мейнарда, Лайм спустился по лестнице и прошел через огромный зал. Однако у выхода он остановился и невольно оглянулся. Взгляд Лайма помимо воли устремился к величественному креслу с изящной резной спинкой. Только законный владелец Эшлингфорда имел право садиться на него. Это кресло ждало его, старшего сына барона Монтгомери Фока, больше шести лет. Но ожидание, увы, еще не закончилось.

Лайм чувствовал себя обманутым и оскорбленным. Почти ощущая во рту горечь разочарования и обиды, он вышел из башни. Стоял мрачный, серый весенний день. Прохладный сырой ветер ударил ему в лицо. С тоской оглядывая внутренний двор и мощные стены замка, Лайм не сразу заметил группу людей, стоящих у основания ступеней, ведущих к главной башне. Приглушенный шепот заставил его очнуться от мрачных раздумий о том, что должно было быть и что было.

— Барон скончался, — сообщил он, понимая, что даже если Мейнард еще жив в настоящий момент, то умрет с минуты на минуту.

Шепот мгновенно перешел в оглушительный гул, сопровождаемый громкими выкриками. Но это не свидетельствовало о горе и скорби собравшихся здесь людей по умершему хозяину. Хотя в жилах Лайма и текла ирландская кровь, которая бесчисленное количество раз давала о себе знать на протяжении первых двадцати лет его жизни, подданные Эшлингфорда хранили верность именно ему. И именно его, а не расточительного, взбалмошного и распутного барона считали своим господином.

Лайм тяжело вздохнул. Нет, его борьба за титул барона еще не закончена. Эшлингфорд будет принадлежать ему! Это судьба. Ребенок, произведенный на свет Мейнардом со злым умыслом, не получит Эшлингфорда так просто.

Спускаясь по лестнице, мужчина на ходу смотрел на подданных, которые почтительно расступились, пропуская его вперед. Со всех сторон к нему устремились вопросительные взгляды, однако Лайм старательно избегал их. Скоро, очень скоро и они узнают о предсмертных словах Мейнарда.

Незаконнорожденный сын барона уверенной поступью прошел по двору. Несколько мужчин следовали за ним по пятам. Осведомившись о лошадях и провизии, однако не говоря о своих намерениях, он направился к кузнице.

— Сэр Лайм! — неожиданно раздался знакомый голос. — Что за суматоха?

Лайм заставил себя перестать думать о случившемся. Порывисто повернувшись, он пристально взглянул на человека, который въехал во двор верхом на боевом коне, ведя за собой лошадь Лайма.

Слабо улыбнувшись, сэр Джон спешился и передал поводья конюхам.

Из-за стремительно развивающихся событий Лайм совсем забыл о том, что пригласил рыцаря, являющегося его вассалом и владельцем замка Данс, в Эшлигфорд для обсуждения кое-каких дел. Но сейчас все, что так сильно волновало его еще вчера, казалось неважным. Послав слуг в кузницу с приказом наточить и почистить перед дорогой оружие, он подошел к сэру Джону, который ждал его, нетерпеливо теребя перчатки.

— Похоже, вы собрались в дорогу, — неуверенно заметил рыцарь. — Но нам же необходимо обсудить… — Заметив мрачное лицо Лайма, он запнулся и замолчал. — Что-нибудь случилось?

— Мейнард мертв.

Сэр Джон застыл от изумления, растерянно уронив перчатку.

— Мертв? Господи, Лайм, почему?

— Вчера вечером он вместе с лошадью свалился в овраг.

— Но разве такое возможно? Он ведь искусный наездник.

Лайм выразительно выгнул бровь.

Рыцарь понял его без слов. В следующую секунду на его лице отразилось то отвращение, которое он всегда питал к барону.

— Значит, он был как обычно пьян.

Лайм молча кивнул в знак согласия.

— Кто его нашел? Ты?

— Нет, он сам выбрался из оврага и добрался до замка.

С хладнокровием, словно речь шла о лошади, Джон спросил:

— Надеюсь, он умер быстро?

Усилием воли Лайм отогнал мысль о брате, чье израненное тело лежало сейчас в спальне.

— Медленно. Слишком медленно.

Многозначительно кивнув головой, сэр Джон сочувствующе улыбнулся и, снова сосредоточенно уставившись на перчатки, сказал:

— Ну, что же, наконец-то с этим покончено. Эшлингфорд теперь твой, Лайм. Жду — не дождусь, когда смогу называть тебя лордом.

Рыцарь принадлежал к числу тех немногих людей, которым Лайм безгранично доверял. Только одному человеку он доверял больше, чем Джону — сэру Хью, управляющему. Но сейчас, не совсем еще оправившись от потрясения, Лайм не хотел делиться своими чувствами ни с кем. Только не сейчас. Может быть потом, позднее, когда он все осмыслит и успокоится.

— Нет, Эшлингфорд мне не принадлежит. Пока не принадлежит.

— Я не совсем понимаю.

— Мейнард оставил замок сыну, рожденному в законном браке.

У рыцаря от удивления округлились глаза.

— Не может быть! Ты ведь не мог не знать о его женитьбе! Оглашение…

— Оглашение имен вступающих в брак было совершено в Розмуре, где он и венчался. Или не было совершено совсем.

— Видимо, он купил разрешение, — пробормотал Джон. — Но это не меняет дела. Мы же все знали об обещании, которое он дал тебе. Он…

Лайм нетерпеливо перебил рыцаря:

— Примерно через час я отправляюсь на юг. Ты едешь со мной?

— Конечно. Но что ты собираешься делать?

Действительно, что он, незаконнорожденный сын Монтгомери Фока, собирался делать?

— Я собираюсь вернуть то, что должно принадлежать мне по праву.

Лайм резко повернулся и зашагал прочь.

— Уильям!

Натянув поводья, Лайм остановил коня перед подъемным мостом. Дюжина верных рыцарей, которые выразили желание сопровождать его в пути, последовали его примеру и тоже оглянулись.

Лошадь, на которой восседал Иво — а это именно он окликнул Лайма — была слишком хороша для безобидного и миролюбивого священника. Меч, покачивающийся на его бедре, в той же степени, что и боевой конь, не соответствовал его сану. Но именно таким всегда знал Лайм Иво. Достигнув сорока девяти лет, этот некогда красивый мужчина продолжал идти по жизни с именем Бога на губах, корыстью в мыслях и жадностью в сердце. Он был и оставался священником только по положению.

Тщательно скрывая раздражение и гнев, Лайм спросил:

— Разве вам не нужно заняться погребением?

Приблизившись, Иво остановился рядом с племянником.

— Нужно, — выдавил из себя священник. — Но, так же как и ты, я не могу отложить поездку в Розмур.

Только теперь Лайм заметил покрасневшие глаза Иво. Видимо, священник искренне оплакивал умершего Мейнарда.

— Ну что же, воля ваша. Если вы так хотите, то поезжайте.

— Непременно отправлюсь, но только с тобой. — Губы Иво искривились в горькой усмешке.

Поведение священника удивило Лайма. Почему Иво не бросился на поиски денег, спрятанных где-то Мейнардом? Так как дело касалось довольно большой суммы — она составляла солидную долю казны Эшлингфорда — это могло означать только одно: золото спрятали так надежно, что оно могло и подождать.

— Но я не нуждаюсь в услугах священника, — заявил Лайм.

— А я их и не предлагаю, — спокойно парировал Иво. Драгоценные камни, богато украшавшие распятие на его груди, ярко засверкали в солнечных лучах.

«О, Господи Всемогущий, — мысленно взмолился Лайм, — дай мне силы сохранить терпение!»

Рыцарь готов был вот-вот дать волю чувствам. Только присутствие подданных, которые больше смерти боялись пролить хоть каплю святой крови, сдерживало его. По праву или нет, он все еще оставался их господином.

— Я не нуждаюсь в ваших услугах, — повторил Лайм.

— Ты же направляешься в Розмур, не так ли?

— Да.

Иво склонил голову набок.

— Значит, я тебе нужен.

— Позвольте спросить, зачем?

— Для того чтобы обеспечить безопасность наследника Эшлингфорда и проследить, чтобы он добрался до замка живым.

Живым?! В душе Лайма всколыхнулась буря негодования. Разве он мог пойти на убийство ради того, чтобы получить то, что и так уже принадлежало ему? Хотя Иво прямо и не упрекнул племянника в злом умысле, в его голосе прозвучало обвинение.

— А вы думаете, что мальчик может не доехать сюда живым? — возмущенно спросил рыцарь.

— В дороге с детьми часто случаются неприятности, — воздев руки к небесам, уклончиво ответил священник. — Поэтому я должен позаботиться о том, чтобы с ним ничего подобного не произошло.

— Так как я не собираюсь брать его с собой в дорогу, могу заверить, что ваша тревога необоснованна, дядюшка, — заявил Лайм обманчиво спокойным голосом. — Я направляюсь в Розмур лишь с одной целью: убедиться в существовании этого ребенка и в законности брака Мейнарда.

— А что ты будешь делать потом?

— Вы задаете слишком много вопросов, дорогой дядюшка.

— Ты собираешься отправиться в Лондон к королю и заявить свои права на титул барона и замок?

Лайм не посчитал нужным ответить на вопрос Иво.

— Оставайтесь здесь и займитесь похоронами своего любимого племянника. Ребенку ничего не угрожает.

Иво мрачно усмехнулся.

— И все же я предпочту убедиться в этом лично.

Надменно вскинув голову, он тронул коня с места и двинулся по мосту.

Лайму безумно хотелось догнать святого отца, стащить с лошади и запереть в одной из дальних комнат башни до своего возвращения. Однако осознавая, что за подобную вольность ему придется нести ответ перед церковью, он сдержал порыв. Пусть, пусть старый черт тоже едет в Розмур. Скоро он пожалеет о своем упрямстве. Пришпорив коня, Лайм приказал:

— Вперед!

Глава 2

— Осторожно, не трогай!

— Почему?

— Видишь шипы? Они очень острые.

— Ух, ты!

— Если дотронешься пальцем, то уколешься и будет больно.

— А почему?

— Потому что… — Джослин вздохнула. — Ах, Оливер, я ведь тебе уже говорила.

— Скажи еще раз.

Женщина ласково похлопала пальцем по носу любопытного малыша.

— Нет, не скажу, молодой человек. Иди, поиграй немного один. У меня есть дела.

Обиженно шмыгнув носом и надувшись, мальчик повернулся и побрел по саду.

— Не забудь взять свой совок, — крикнула ему вслед Джослин.

Подобрав игрушку, Оливер понес ее в конец обнесенного высоким деревянным забором сада, туда, где еще несколько минут назад самозабвенно играл, оставляя после себя ямы и кучки земли. Он намеренно громко, чтобы услышала мать, вздохнул, уселся и принялся рыться в земле. Если его одежда и тело в некоторых местах совершенно случайно до сих пор оставались чистыми, то теперь мальчуган вывозит в грязи и их.

Джослин не могла сдержать улыбку. Она безумно любила этого малыша, испачкавшегося в земле от золотоволосой макушки до кончиков крохотных пальчиков ног. Вид беспечно играющего сына наполнил ее сердце радостью. Тихонько напевая, женщина вернулась к розовому кусту, который пересаживала до того, как Оливер начал задавать ей свои бесконечные вопросы. Джослин снова принялась за работу, но, не успев как следует засыпать корни роз землей, услышала странные звуки, доносившиеся издалека. Опустившись на колени, она прислушалась. Нет, слух не обманул ее: звуки становились все отчетливее и распространялись не только по воздуху, но и по земле.

Женщина ощутила легкую вибрацию под коленями. В мгновение ока ее осенила догадка. Лошади?! Но кто мог нестись к деревне с такой скоростью? Даже ее отец, хозяин Розмура, не позволял себе ничего подобного. Вряд ли нашелся бы человек, посмевший обвинить его в нарушении правил. Но, возможно, случилось что-то непредвиденное, что заставило отца поспешно вернуться из Лондона, куда он уехал три дня назад.

Джослин встала и замерла.

— Мама, что это?

Оглянувшись, она увидела, что и Оливер, поднявшись с земли, прислушивается к лошадиному топоту.

— Ничего. Оставайся там.

— Я пойду с тобой.

— Нет, я сейчас вернусь.

— Но я хочу…

— Оставайся на месте, — строго повторила она.

Мальчик обиженно сложил губы, всем своим видом давая понять, что вот-вот заплачет. Однако мать осталась непреклонной и решительным жестом указала на дальний угол сада.

Надеясь, что Оливер не ослушается (а именно это он постоянно делал с тех пор, как ему исполнилось два года), Джослин торопливо вышла из сада и направилась к крыльцу дома. Заслонив глаза ладонью от солнца, она вглядывалась вдаль, но видела лишь мирно раскинувшуюся внизу деревню и жителей, которые вышли на улицу, чтобы узнать, что случилось. Женщина слышала и перешептывания выбежавших из дому слуг.

Решив, что отец и его люди возвращаются с плохими новостями, Джослин приподняла юбки и торопливо зашагала по зеленой, еще не просохшей после вчерашнего дождя траве. Но не прошла она и четверти пути, как впереди показались всадники. Миновав деревню, они свернули на ведущую к господскому дому дорогу.

Женщина оцепенела. Хотя рыцари находились еще довольно далеко, она заметила, что отца среди них нет. Зато в свете солнечных лучей отчетливо выделялся высокий, гораздо выше, чем Гемфри Рейнард, всадник, возглавляющий отряд. Его голову венчала копна огненно-рыжих волос.

О, Господи! Он приехал.

Несколько мгновений, которые тянулись целую вечность, Джослин стояла, словно пораженная молнией. Ноги, казалось, вросли в землю, будто корни деревьев. Мысли путались в голове. Очнувшись наконец от оцепенения, она ощутила, как ее сердце заледенело от ужаса. Молодая мать думала сейчас только об одном. Сын! Ее сын.

Женщина резко повернулась и, подгоняемая страхом, бросилась бежать к саду. Быстрее! Быстрее! Только бы успеть! Она должна во что бы то ни стало найти Оливера первой. Найти и спрятать в надежном месте, пока еще не поздно. О, Боже, как она жалела о том, что мальчик не ослушался ее, как обычно делал, и не последовал за ней! Из сада к господскому дому вела только одна дорога, поэтому Джослин предстояло забрать сына и этим же путем вернуться обратно.