– Я ни на минуту не сомневался в этом, дочь Эдуарда Чарвика, – сухо проговорил Гильберт, вставая с кровати.

Грей смотрела, как он идет к двери, чувствуя странное разочарование. У двери он обернулся:

– На рассвете я отправляюсь в Пенфорк.

– Так скоро? – слова вырвались у Грей, прежде чем она опомнилась и прикусила язык.

Гильберт поднял брови, что заставило Грей мучительно покраснеть.

– Я не думал, что для тебя это будет слишком рано.

Она опустила голову и притворилась, что рассматривает свои розовые ногти.

– Да, действительно. Такая спешка меня удивляет, ведь ты потратил столько времени и усилий, чтобы добиться своего.

– В этом и заключается причина моего спешного возвращения в Пенфорк. Я слишком долго отсутствовал, а есть дела, не терпящие отлагательства и заслуживающие больше внимания, чем бесконечные словесные перебранки с вами, миледи.

Задетая за живое, Грей не смогла сдержать колкость, которая сама просилась на уста.

– Тогда, если ты уедешь прямо ночью, это не будет слишком скоро.

Гильберт пропустил издевку мимо ушей.

– Я поручил сэру Ланселину заботиться о тебе, – уведомил он ее. – Старайся не досаждать ему сверх меры. В качестве нового лорда Медланда у него много обязанностей по поддержанию порядка.

С этими словами Гильберт открыл дверь и собрался уйти. Расставание казалось неминуемым, и Грей не знала, когда увидит его снова, поэтому гнев ее остыл.

– Гильберт, – окликнула девушка.

– Да, Грей?

– Ты будешь навещать меня? – она не знала в точности, чего от него хочет, только испытывала жгучее желание быть с ним, не отпускать его далеко.

Гильберт находился в таком же смятении. Он не понимал, что на него нашло, хотя позднее задавал себе вопрос, как случилось, что он снова пал жертвой ее чар. Он закрыл дверь и подошел к кровати.

Когда Грей подняла на него свои светлые глаза, выдержка рыцарю отказала, и внезапно он заключил ее в объятия. Гильберт жадно прижимал к себе ее нежное тело с новыми, неведомыми ему изгибами, искал ее губы. Но стоило ему коснуться ее уст, как Грей уперлась руками ему в грудь.

– Как ты смеешь! – яростно воскликнула она с глазами, сверкающими от гнева. – Я не стану твоей любовницей.

«Господи, что это нашло на меня?» – подумал Гильберт, пораженный собственной несдержанностью. Виноваты ее глаза, понял он, молчаливая просьба, которую он уловил в глубине. Неужели он ошибся? Словно обжегшись, барон выпустил Грей из объятий и отступил к кровати. Грей натянула одеяло до подбородка.

– Прошу тебя уйти.

– Приношу свои извинения, – взял себя в руки Гильберт. – Кажется, я принял правильное решение, оставляя тебя в Медланде.

Она не ответила, а повернулась к стене и зарылась под одеяло.

Сжав челюсти, Гильберт долгим взглядом посмотрел на Грей, повернувшуюся к нему спиной, потом резко развернулся и исчез за дверью. Это правильное решение, сказал он сам себе. Она не дала бы ему покоя, возьми он ее в Пенфорк.

Выбравшись из-под одеял, Грей протерла глаза, прежде чем взглянуть на белый свет. Ничего не изменилось с тех пор, как она заснула накануне, грустно установила девушка.

Она уселась на кровати, подогнув под себя ноги. Прохладный утренний воздух коснулся обнаженных рук и ног, озноб пробежал по всему телу. Нахмурившись, Грей глянула на свою наготу, на мгновение смутилась, потом вспомнила, как оказалась голой.

Ночью она проснулась вся в поту, сбросила одеяла, но это не принесло облегчения. Некоторое время Грей ворочалась с боку на бок, потом наконец сняла рубашку. Только тогда ей удалось снова заснуть.

Накинув на плечи одеяло, она стала размышлять о разговоре с Гильбертом. Уехал ли он в Пенфорк, как собирался? Мысль о том, как он смог вывести ее из равновесия, Грей от себя отгоняла.

– На все воля Божья, – пробормотала она, убеждая себя, что должна радоваться: раз его нет поблизости, то некому и расстраивать ее.

Стук в дверь оборвал раздумья. Не успела Грей ответить на него, как дверь распахнулась и вошла весьма симпатичная молодая женщина примерно такого же роста, как сама Грей. Через руку у нее была переброшена свежая рубашка, платье и прочие предметы туалета.

– А, миледи проснулась, – сказала женщина. Ее плутоватое личико приобрело хмурое выражение. Она закрыла дверь и прошла к кровати. Женщина пристально глянула на пятно, пометившее лицо Грей; глаза ее сужались при этом все больше, пока не превратились в щелки, придавая женщине недоверчивый вид, словно она подозревала Грей в чем-то плохом.

Вздернув подбородок, Грей, не моргнув глазом, выдержала этот изучающий взгляд.

– Закончили? – спросила она, когда стало ясно, что женщина теперь лишь просто смотрит на нее.

Губы приоткрылись в самодовольной улыбке, обнажив ряд кривоватых зубов.

– Меня зовут Мелли, – представилась женщина, гордо выпятив грудь.

По правде говоря, это запоздалое сообщение было ни к чему, так как Грей поняла, кто такая эта самоуверенная женщина, в тот момент, когда та без разрешения переступила порог.

– Сам барон Бальмейн определил меня вам в служанки, – продолжала Мелли, складывая принесенную одежду на кровать. – Но хочу, чтобы вы знали, эта работа мне совсем не по нраву.

Грей порадовалась, что многое узнала из подслушанного разговора Гильберта с сэром Ланселином. Неприязнь служанки уже не причинила слишком жгучей обиды после полученного предупреждения.

– А я леди Грей Чарвик, – представилась в свою очередь Грей. – И хочу, чтобы ты знала: мне это нравится не больше, чем тебе, может быть, даже меньше.

Большие круглые глаза Мелли округлились еще сильнее, прежде чем она сумела скрыть удивление, пренебрежительно скривив губы.

– Да, Чарвики все такие, – заявила служанка, скрестив руки на груди.

Грей изобразила на лице изумление:

– Ты знала моего брата? Мелли покачала головой:

– Нет, но…

– А тогда, значит, была хорошо знакома с Эдуардом Чарвиком, – прервала ее Грей, и улыбка появилась на ее лице при воспоминании о том, что Гильберт имеет обыкновение обрывать собеседников.

– Нет, миледи, я…

– Ну тогда скажи мне, как ты можешь судить о моей семье? – Грей была обрадована тем, с какой легкостью удалось ей во второй раз совершить столь трудный подвиг.

– Уж давно не секрет, как поступил с моей хозяйкой, леди Лизанной, ваш брат, – не осталась в долгу служанка. Для большей убедительности она выставила вперед свой маленький, остренький подбородок.

Грей не нашлась, что ответить, так как еще не знала в точности, за какой проступок король лишил Эдуарда Чарвика его владений. Мелькнула мысль, что надо бы заставить служанку пролить свет на эту тайну. Зная истину, можно было бы лучше понять враждебность Гильберта…

– И я уже слышала рассказы о том, как Филипп поступил со своей бедной женой, – продолжала Мелли. – Свернул ей шею, вот что он сделал.

Грей широко раскрыла глаза.

– Свернул?.. – когда она прошлой осенью в первый раз приехала в Медланд, то слышала разговоры о виновности Филиппа в смерти жены, но так и не узнала, как бедняжка умерла.

– Значит, мы хорошо понимаем друг друга, миледи, – сказала Мелли, наклоняясь за рубашкой Грей, сброшенной на пол. Она высоко подняла брови, но не обронила никакого замечания, стряхивая с рубашки сор от тростника.

Грей прекрасно понимала, что именно подумала Мелли, и не смогла помешать появлению пятен румянца на своих щеках. Она уже хотела дать служанке необходимые пояснения, когда настойчивое поскребывание в дверь заставило обеих обернуться.

Нахмурившись, Мелли подошла к двери и распахнула ее. Большой серый пес направился прямо к Грей.

– Ворчун! – воскликнула девушка, перебираясь на край кровати, чтобы положить голову собаки на колени. – Так ты не забыл меня, верный друг, – ворковала она, улыбаясь от радости, впервые за долгое время. – Я по тебе скучала.

– Вон! – скомандовала Мелли. Она приблизилась к кровати, но не отважилась подойти вплотную.

– Нет, – сказала Грей. – Он может остаться.

– Но, миледи, это не положено.

Грей посмотрела в широко раскрытые глаза женщины.

– Он останется, – твердо заявила она, предоставляя Мелли протестовать сколько угодно.

Служанка недовольно скривила губы.

– Барону Бальмейну это не понравится, – проворчала она.

– Мне все равно, понравится это барону или нет, – отрезала Грей. – Собака останется.

Как бы поддерживая свою хозяйку, Ворчун грозно гавкнул, а затем громко зарычал с ворчливыми интонациями, чему и был обязан своим прозвищем. Кипя от возмущения, Мелли круто повернулась и прошла к двери, с треском ее захлопнув. Потом, что-то бормоча себе под нос – Грей не стала вникать в смысл недовольной тирады, – сложила рубашку и повесила ее на спинку стула.

– А когда должен появиться ребенок, миледи? – спросила служанка как бы мимоходом.

Прямота вопроса застала Грей врасплох, и она испуганно вскинула глаза на Мелли.

Служанка развела руками, насмешливо извиняясь.

– Все об этом знают, – сообщила она. – У барона Бальмейна не было других причин для общения с Чарвиками, хотя странно, что первым делом он связался с вами.

Спасительный гнев помог преодолеть замешательство.

– Где он? – спросила она, спуская ноги на колючий тростник.

Ворчун неохотно сел на пол, уставившись на хозяйку глазами, полными обожания.

– Уехал, – заявила Мелли, подходя к Грей. Ее взгляд скользнул по спокойно сидевшей неподалеку собаке. – Поднялся до рассвета и ускакал.

Сердце сжалось от боли, но Грей притворилась, что ее очень интересует Ворчун. «Все к лучшему», – подумала она, лаская влажную морду пса.

– Наряды не слишком хороши, – выразила свое мнение Мелли, раскладывая одежду, предназначенную для Грей. – Но тут уж ничего не поделаешь, подождем, пока не привезут ткани, за которыми послал барон.

Грей удивилась:

– Он заказал для меня ткани?

– Да, – Мелли передернула плечами. – Сегодня утром он сказал управляющему, чтобы тот сделал это срочно. У нас с вами будет много дел, когда ткани доставят. Вы ведь умеете шить, да?

Грей кивнула:

– Да, это я умею.

Мелли хихикнула, что-то ей показалось смешным.

– Ну ладно, – сказала она, поворачиваясь к своей новой хозяйке с рубашкой в руках. – Поднимите руки.

С самого детства никто не помогал Грей одеваться, и ей показалось, что поздно вновь приобретать такую привычку. А главное, неудобно было обнажаться перед этой женщиной.

– Я могу одеться сама, – сказала она, протягивая руку за одеждой.

Нахмурившись, Мелли отдернула руку, в которой держала рубашку.

– И скажете барону, что я не выполняю своих обязанностей.

– Уверяю тебя, он ничего от меня об этом не услышит, – Грей снова потянулась за рубашкой, но служанка еще дальше отвела руку.

– Не беспокойтесь, миледи, – резко ответила Мелли. – Я не против того, чтобы оказать вам такую услугу. Кроме того, мне придется увидеть гораздо больше, когда я буду помогать вам мыться. А теперь – поднимите руки, если, конечно, не хотите продолжать пререкания вместо того, чтобы быстренько одеться.

Конца препираниям видно не было, и Грей выпустила из рук одеяло. К счастью, рубашка была надета без промедления.

– Поздней весной, может быть, в начале лета, – предположила Мелли, оглядывая фигуру Грей.

Та поняла, что она имеет в виду появление младенца, так как ее тело уже приобрело округлые формы. Возмущение вспыхнуло неожиданно.

– Это тебя не касается, – отрезала Грей, протягивая руку за нижней юбкой.

Мелли, казалось, с удовольствием предоставила своей новой хозяйке самой закончить одевание. С преувеличенной осторожностью она обогнула спокойно взиравшую на них собаку и стала застилать постель.

– Леди Лизанна тоже ждет ребенка, – сообщила служанка.

Руки Грей, зашнуровывавшей платье, замерли. Почему-то ей стало обидно, что Гильберт не рассказал о беременности сестры, особенно учитывая предстоящее ему самому отцовство.

Она затянула шнурки.

– И когда же ждут появления ребенка? – спросила она, надеясь, что вопрос звучит непринужденно.

– Ранней весной, миледи, – сообщение сопровождалось прочувствованным вздохом. – Как бы мне хотелось быть с нею в это трудное время.

Грей повернулась, чтобы взглянуть на служанку.

– А почему ты не сможешь? Уголки губ Мелли опустились.

– Я надеялась, что поеду к ней, как только погода улучшится, но барон решил, что будет лучше, если я побуду с вами, миледи.

Несмотря на свое удрученное состояние, Грей не могла не посочувствовать служанке.

– Тогда я понимаю, почему ты с такой неохотой согласилась прислуживать мне. Извини, что тебе пришлось выполнять такие обязанности.

Мелли пожала плечами.

– У вас есть головная повязка? – спросила она, резко меняя тему разговора и разглядывая лицо и волосы Грей, в беспорядке разметавшиеся по плечам.

Грей напряженно застыла.

– Нет, я не ношу повязку.

– Гм, – Мелли вгляделась в лицо хозяйки более пристально. – Было бы очень кстати, если бы вы прикрыли это пятно, – размышляла служанка, не обращая внимания на то, что Грей залилась румянцем. – Нам бы тогда не пришлось возиться с волосами. Знаете, я не очень ловко управляюсь с ними. Леди Лизанна не слишком часто поручала мне прически…

– Мне не понадобится головная повязка, – Грей отчеканила каждое слово.

Брови Мелли взлетели вверх.

– Как пожелаете, миледи, – пробормотала она. Стараясь взять себя в руки, Грей повернулась спиной к служанке и принялась натягивать плотные чулки. Да, мысленно призналась она самой себе, Гильберт прав. Есть у меня коготки.

Целую лигу[2] отмахали они, прежде чем Гильберт натянул поводья.

– Проклятье! – выругался он, удивляя свой отряд. Без лишних разговоров барон повернул коня обратно.

На всем обратном пути до Медланда он ругал себя за слабость, посылал проклятия небесам, и если бы Господь мог слышать его в громыхании копыт, то, несомненно, покарал бы на месте.

Черт бы побрал ее сердитые глаза, ее колдовской рот, ее изящный носик. Будь проклят изгиб ее шеи, ее теплые бедра, крепкие груди. Будь проклята ее наивность, ее обман…

Она оплела его неодолимыми чарами, сила которых не ослабела после того, как она оттолкнула его этой ночью. Нет, он все больше хотел обладать ею. Хоть и попытался удовлетворить страсть с непривередливой служанкой, но не преуспел в этом и в предрассветной мгле опять пришел в комнату Грей. Он удивился, обнаружив, что она спит нагая; лунный свет, проникавший в окно, освещал округлости ее тела, тела будущей матери.

Гильберт не смог сдержать желания положить руку на живот Грей. Она пошевелилась от его прикосновения, но не проснулась. Усевшись на край кровати, он так и не отнял своей руки, а остался в комнате, удивляясь трепетным движениям своего ребенка в чреве матери, пока – слишком быстро – не наступил рассвет. Только тогда Гильберт вышел из комнаты.

Нет, он не мог оставить ее. Не мог вернуться без нее в Пенфорк.

Ланселин, которого предупредили о приближении всадников, встретил Гильберта на подъемном мосту.

– Молчи! Ничего не говори! – потребовал барон, проезжая мимо рыцаря.

С понимающей улыбкой на лице Ланселин молча проследовал за своим лордом в замок. У главной башни Гильберт торопливо спешился и поднялся по ступенькам в холл.

Ланселин придержал его коня, ожидая появления барона. Тот не замедлил снова выскочить на крыльцо.

– Где она? – требовательно спросил он, шагая через две ступеньки. – Ей-богу, если ты позволил ей улизнуть…

Ланселин посмотрел на барона Бальмейна и сделал недовольную гримасу при виде блуждающего взгляда, растрепанных волос и краски гнева, поднимавшейся от шеи к лицу.

– В часовне, милорд, – сказал он.

– Ланселин! – прорычал Гильберт.

Тот всегда помнил, что ходит по тонкой кромке, отделяющей положение друга от положения вассала. Вот и сейчас он поднял руки ладонями кверху.

– Но я лишь повиновался вашим указаниям, милорд.

– Тогда повинуйся и этому, – велел Гильберт, – сотри эту дурацкую улыбку с лица.

Недовольно урча, он прошествовал мимо рыцаря и, припадая на больную ногу, вернулся во внешний двор.

Со дня своего столкновения с Грей он не заходил в часовню. Живые воспоминания о том разговоре заставили его помедлить, прежде чем войти.

Боже, как он был тогда жесток! Гильберт провел по лицу загрубевшей рукой, словно стирая воспоминания, ранящие, как острый клинок. Если бы можно было исправить хоть что-то из роковых ошибок того дня…

Все было как и в прошлый раз, когда он впервые вошел в часовню. Грей стояла на коленях у алтаря, но, конечно, на ней не было белого одеяния монахини.

Предпочитая свет тени, Гильберт не стал закрывать за собой дверь. Он не понимал, почему часовни должны быть обязательно промозглыми и мрачными. Ведь говорят же, что небеса лучезарны и открыты.

Прихрамывая, рыцарь прошел по центральному проходу, прислушиваясь к латинским молитвам, которые приглушенным голосом произносила Грей.

«Почему она не обернулась?» – задавался вопросом Гильберт. Ведь, конечно, она понимала, что в часовню кто-то вошел. Нахмурившись, он остановился рядом с ней и, когда Грей ничем не подтвердила, что заметила присутствие постороннего, сам нехотя опустился на скамеечку для молитв. Его нога касалась ее колена, он смотрел на ее склоненную голову и удивлялся странным словам, слетавшим с ее губ.

Обычно Гильберт не отличался большим терпением, но сейчас поймал себя на мысли, что безропотно ждет, не прерывая молитв, как бы ему этого ни хотелось.

Когда, в конце концов, Грей перекрестилась и взглянула на Гильберта, на лице ее отразилось изумление. Побледнев, она резко повернулась в его сторону.

Встревоженный Гильберт обнял ее, прижал к себе.

– Грей…

– Ты вернулся, – прошептала она, глядя на него снизу вверх большими настороженными глазами.

– С тобой все в порядке? Что случилось?

– Ты вернулся, – повторила Грей, щеки ее снова порозовели, на губах появилась улыбка.

Все хорошо. Вздохнув, Гильберт отвел прядь волос с ее глаз.

– Да, я вернулся за тобой.

– За мной? Но почему?

– Я забираю тебя в Пенфорк.

Улыбка Грей поблекла, потом исчезла. Недоверчиво моргая, она отстранилась от него.

– Я не понимаю.

Он хотел, чтобы улыбка снова вернулась на лицо Грей и, поглаживая ее подбородок, посмотрел в недоверчивые глаза.

– Ты должна быть там.

Грей ждала и молилась, чтобы Гильберт Бальмейн произнес слова, которые ей так хотелось услышать – слова, которые нашли отклик в ее сердце и разуме, когда она глянула на него и увидела, что непримиримый барон Бальмейн стоит рядом с нею на коленях. Борясь с собой изо всех сил, она любила его. Любила этого гиганта, хотя у него редко находилось для нее доброе слово.

– В качестве твоей жены? – отважилась спросить она.

Гильберт отодвинулся.

– Я хочу, чтобы мой сын родился в Пенфорке, – сказал он.

Грей сжалась, как будто ее ударили. Конечно, он вернулся не за ней, а за своим ребенком. Какая глупость с ее стороны думать, будто он когда-нибудь сможет чувствовать что-то, кроме ненависти к одной из Чарвиков. Сможет ли он забыть, что их ребенок принадлежит и ей тоже, презренной дочери Эдуарда Чарвика? Примечательно, что не гнев, а печаль можно было услышать в этих его словах.

– Ты помолишься со мной? – спросила Грей. Гильберт быстро поднялся с колен.

– Нет, – ответил он и повернулся, собираясь уходить. – Я подожду тебя снаружи.

Грей обернулась и, не вставая со скамейки, проводила его взглядом.

– Гильберт, – окликнула она рыцаря, когда тот уже стоял на пороге.

Он снова повернулся к ней. Яркий дневной свет у него за спиной не позволял разглядеть лицо.

– Да?

– Я поеду с тобой, – сказала Грей, – но пока ты не признаешь это дитя, я не лягу с тобой в постель.

Гильберт сжал кулаки:

– Я не просил тебя об этом.

– Пока еще не просил.