- Понятно. Значит, карнавал связан с временем, предшествующим великому посту. Воображаю, как торопятся наесться впрок умученные многочисленными постами прихожане!
      - Недаром они так стараются продлить это время! В некоторых европейских городах карнавалы начинаются не за неделю до великого поста, а чуть ли не на второй день Рождества.
      - А что же церковь? Неужели мирится с откровенными остатками язычества?
      - Наоборот. Но так как искоренить их не удается, довольствуется тем, что всячески старается сократить сроки карнавала, довести их до минимума.
      Тут зазвучал поблизости хриплый низкий голос:
      - Эгей, посторонись, барашек! Не видишь - волк идет...
      В ответ заблеял другой, высокий и насмешливый:
      - Вот еще! Ты хоть и волк, да какой с тебя толк? А я баран, да не так уж прост, захочу - накручу тебе, волку, хвост.
      - Пресвятые угодники, что делается! - всплеснул руками "волк", здоровенный детина в устрашающей, грубо сработанной маске. - Бараны перестали бояться волков... Не иначе как скоро конец света!
      Слова его были встречены дружным хохотом окружающих. Ободренный успехом, "волк" продолжал разыгрывать им самим придуманную сценку.
      - Сдается мне, это совсем не барашек, а жирненький, аппетитный монашек, - плотоядно пропел он, как бы предвкушая лакомую добычу.
      - А что, - отозвался кто-то, - сейчас сдерем с него шкуру и разберемся, кто он такой.
      - Правильно! - снова захохотали в толпе. - Не все ему с нас семь шкур драть.
      Несколько рук протянулось к "барашку".
      - Стойте, братцы, - отбивался тот, обхватив руками голову и защищая таким образом свою маску. - Какой я монах!
      - А это что? - возразил "волк", похлопывая его по объемистому животу. - Откуда у мирянина такое толстое брюхо?
      Он рванул "барана" за ворот. Карнавальный балахон распахнулся, обнажив набитую сеном подушку, из-под которой смешно торчали тоненькие, обтянутые полосатым трико ножки. Все кругом так и покатились со смеху!
      - Горе мне, - притворно сокрушался "волк", - да он тощий, как святые мощи. Мне его и на один зуб не хватит.
      - Выходит, волку - зубы на полку! - изощрялись зрители.
      Мате иронически усмехнулся. Похоже, служителей церкви здесь не больно-то жалуют!
      - Только ли здесь? - возразил Фило. - Корыстолюбие духовенства вызывает возмущение во всех европейских странах. Все чаще раздаются голоса, требующие церковной реформы. Ненасытная алчность и продажность священников - излюбленная мишень сатир и памфлетов. В первой части "Божественной комедии", живописуя страшные картины ада, Данте изобразил между прочим множество круглых отверстий, из которых торчат объятые пламенем ноги. Так он представлял себе кару, уготованную тем, кто при жизни продавал духовные отличия и должности.
      - Наверное, он был атеистом, ваш Данте?
      - Вовсе нет. Но особенность этой эпохи как раз в том и состоит, что церковь восстановила против себя всех: и верующих и неверующих.
      Как всегда, Фило не удалось договорить: грянули трубы.
      - На колени, на колени! - загомонили там и тут. - Их шутейные величества прибыли!
      Над площадью среди моря голов медленно плыл деревянный помост, украшенный цветами и погремушками. На помосте восседали две пестро разряженные фигуры в красных шутовских колпаках. Мате обратил внимание на особый покрой этих странных головных уборов, напоминавших лыжные шлемы. Раздвоенные наверху, они закрывали не только голову, но также плечи и шею, оставляя открытым только лицо. Длинные концы их, украшенные бубенчиками, свисали, как ослиные уши.
      - Да здравствуют их шутейные величества! Да здравствуют король и королева Глупиндии! - голосила толпа.
      Царствующие особы преувеличенно важно раскланивались, сопровождая поклоны уморительными ужимками и гримасами.
      - Благодарю тебя, мой добрый народ! - надрывался король.
      - Благодарю, мои верные подданные! - визгливо вторила королева, сильно смахивающая на переодетого колбасника.
      Но вот помост достиг середины площади и остановился. Король соскочил со своего трона, прошелся колесом по дощатой платформе и по-хозяйски оглядел свои владения.
      - Ну, дуры, дурынды и дурашечки, хорошо ли вы потрудились? Сколько напели? Много ли напрыгали?
      - Много, ваше дурацкое величество! - понеслось со всех концов. - Как кот наплакал! И как с козла молока!
      - Ха-ха-ха! - закатился король. - Вот спасибо, мои милашки, развеселили. А теперь повеселим и мы вас. Слушайте спор двух мудрецов, двух служителей Эскулапа28. Один мудрец - из княжества Болвании, другой - из графства Ослании.
      Ему отвечали бурными рукоплесканиями.
      Над подмостками выросли два длинных шеста, увенчанных поперечными перекладинами, с которых, как с вешалок, свисали длинные черные мантии. Над мантиями покачивалось что-то вроде больших воздушных шаров с грубо намалеванными на них лицами и черными квадратными шапочками на макушках.
      - Ну и головы у этих медиков, Мате! Наверное, надутые бычьи пузыри.
      - По-моему, это ученые-схоласты29 - из тех, что подсчитывают, сколько чертей умещается на острие иголки.
      Мате хотел продолжать, но тут "ученые" заговорили, и ему пришлось умолкнуть.
      - Уважаемый коллега из Болвании, - начал первый, - поделитесь со мной своей премудростью. Для начала объясните, как вы лечите воспаление хитрости?
      - О, это вопрос тонкий, - отвечал второй. - Тут все зависит от расположения небесных светил. Если болезнь началась в тот день, когда Марс и Юпитер находились на одной линии, надо дать больному чихательного порошка, и ручаюсь, что к вечеру боль в пояснице исчезнет бесследно.
      - Святой Глупиций, что он говорит? - возопил первый. - Разве так лечат сердце, ушедшее в пятки? В этом случае больному следует съесть толченую лягушку, и тогда можно не сомневаться, что колики под коленкой пройдут совершенно.
      - А что говорит по этому поводу святой Дураций? - ехидно осведомился второй. - Он говорит: никогда не знай, что делаешь, и не делай того, что знаешь.
      - Вот как! Как же тогда прикажете толковать известное латинское изречение: "Умориссими пациентес кровопускаре"?
      - Нет, вы только послушайте, что он плетет! Где это видано, чтобы зайцы брили бороды в новолуние?
      - В таком случае, уважаемый коллега из Болвании, позвольте мне заявить, что вы болван.
      - А мне, уважаемый коллега из Ослании, позвольте заявить, что вы осел.
      - А я вот возьму да как дам тебе по башке! - неожиданно рассвирепел первый, и из-под мантии его высунулась увесистая дубинка.
      - Нет, это я как дам тебе по башке, - возразил второй, тоже доставая дубинку.
      После этого "ученые" перешли от слов к делу и принялись лупить друг друга под общий хохот. Бычьи пузыри с шумом лопнули, и площадь огласилась ликующими возгласами.
      -Лопнули ученые головы! Так им и надо! Пусть другим головы не морочат!
      ДОИГРАЛИСЬ!
      - Я вижу, ученых здесь жалуют не больше, чем святош, - сказал Фило.
      Мате недоуменно поморщился. Может ли быть иначе, если наукой занимаются такие, с позволения сказать, мудрецы, как эти!
      - Очень уж вы категоричны, - запротестовал Фило. - По-вашему, все средневековые ученые - дураки, невежды и шарлатаны?
      - Вы не так меня поняли, - смутился Мате. - Не сомневаюсь, что были среди них люди по-настоящему талантливые и знающие. Весь вопрос в характере их познаний! Согласитесь, что наука, опирающаяся не на собственные наблюдения и выводы, а на писания отцов церкви и древние обветшалые авторитеты, немногого стоит. Ведь вместо того чтобы активно познавать мир, схоласты слепо повторяли устаревшее, к тому же значительно искаженное, "приспособленное" к священному писанию учение Аристотеля и нагромождали горы бесплодных комментариев вокруг творений какого-нибудь блаженного Августина или святого Фомы Аквинского... Впрочем, третий закон Ньютона недаром утверждает, что всякое действие порождает равное противодействие! Разум человеческий - преупрямая штука: вспомните историю пятого постулата! Чем крепче были преграды на пути к истине, тем сильнее становилась потребность преодолеть их. И тринадцатый век - как раз то время, когда возникают первые попытки раскритиковать схоластов.
      - Не зря мы, стало быть, сюда стремились, - ввернул Фило.
      - Правда, попытки эти обходились недешево, - продолжал Мате. - Роджеру Бэкону - выдающемуся английскому философу и естествоиспытателю, а заодно францисканскому монаху - они стоили десяти лет опалы и четырнадцати лет тюрьмы. И все же Бэкон, человек, открывший силу пара, предсказавший появление железных дорог, океанских пароходов и электричества, продолжал бесстрашно заявлять, что на веру принимать ничего не собирается. Он намерен подвергать сомнению любую общепризнанную истину, ибо, с его точки зрения, существуют четыре помехи к подлинному познанию: преклонение перед ложным авторитетом, пристрастие к старому и привычному, мнение невежд и гордыня мнимых мудрецов.
      - Браво! - Фило несколько раз похлопал ладонью о ладонь. - Нашего полку прибыло. Ваш Бэкон такой же враг предубеждений, как мы с вами.
      - А знаете, вы не умрете от скромности, - насмешливо заметил Мате. Кстати, о предубеждениях. Кажется, вы изволили утверждать, что в тринадцатом веке в Италии театра еще не было?
      - Ну, изволил.
      - Что же, в таком случае, мы видели сейчас? Разве это не театр?
      Фило пренебрежительно скривил губы.
      - Помилуйте, чистая самодеятельность.
      - Но неужто здесь совсем нет профессиональных актеров?
      - Отчего же! Вон один из них как раз разгуливает по натянутому канату. Жонглер.
      Действительно, между двумя столбами, вбитыми перед строящимся баптистерием, был натянут канат, по которому запросто прохаживался невысокий, похожий на балетного чертенка паренек. Его гибкую, ладную фигурку плотно облегало красное трико.
      Люди, затаив дыхание, следили за его движениями. Иногда он делал вид, что падает. Все ахали, но в последнее мгновение паренек либо повисал вниз головой, зацепившись ногой за канат, либо усаживался на него верхом, и тогда зрители награждали ловкого гимнаста щедрыми рукоплесканиями.
      Мате показалось странным, что паренька почему-то именуют жонглером: ведь он как будто ничем не жонглирует! Но Фило объяснил, что жонглер в средние века не обязательно человек, который подбрасывает и ловит несколько предметов одновременно, а попросту бродячий комедиант. Канатоходец, акробат, плясун, певец, клоун...
      - Вот так попросту! - засмеялся Мате. - Целый театральный комбайн! Как это называется у нас, в двадцатом веке? Кажется, театр одного актера. Так ведь?
      - Так, да не так, - буркнул Фило, очень, по-видимому, заинтересованный жонглером.
      - Может быть, выскажетесь подробнее? - съязвил Мате, слегка обиженный таким пренебрежением.
      - Как-нибудь в другой раз. Разве вы не видите, что я собираюсь взять автограф у этого даровитого мальчика?
      Мате только рукой махнул. Ну, не скоро теперь они попадут к Фибоначчи!
      Между тем людям надоело просто смотреть на гимнаста. Они решили вызвать его на разговор.
      - Эй, жонглер, - кричал ему снизу тот самый детина, что изображал волка, - ты почему нынче такой молчаливый?
      - С чего ты взял? - отвечал сверху тот. - Я болтаю без передышки.
      - Почему же тебя не слышно?
      - Потому, что я болтаю ногами. В толпе одобрительно захохотали.
      - Пока ты болтаешь ногами, язык у тебя болтается зря, - продолжал подначивать "волк".
      - Не все сразу, приятель. Вот кончу болтать ногами, начну действовать языком.
      - Так ты действуешь ногами и языком только по очереди? Ну, этак всякий может. А ты попробуй-ка вместе!
      - Ишь чего захотел! - сверкнул зубами жонглер. - Так и проболтаться недолго. А мне что-то неохота болтаться на виселице. Ну, да где наша не пропадала! Рискну, спою вам новую песню!
      В руках у него непонятным образом очутился бубен, и, ловко аккомпанируя себе, он запел. Толпа с азартом ему подпевала.
      ПЕСЕНКА ЖОНГЛЕРА
      Эй, шуты и скоморохи,
      Дурачки и дуралеи,
      Вы совсем не так уж плохи,
      Многих умников мудрее!
      Плут-купец плутует тонко,
      А дурак ловчить не станет:
      Не обвесит он ребенка,
      Ротозея не обманет.
      Эй, шуты и скоморохи,
      Дурачки и дуралеи,
      Вы совсем не так уж плохи,
      Многих умников добрее!
      Губы в сале у монашка,
      С виду ж постник и смиренник.
      Дурень рад бы съесть барашка,
      Да постится век без денег.
      Эй, шуты и скоморохи,
      Дурачки и дуралеи,
      Вы совсем не так уж плохи,
      Многих умников честнее'
      В замок взят дурак для смеха.
      Он синьора забавляет,
      Только кто кому потеха,
      Кто при ком шута играет?
      Эй, шуты и скоморохи,
      Дурачки и дуралеи,
      Вы совсем не так уж плохи,
      Многих умников мудрее!
      Жонглер кончил петь, сделал сальто и с последним ударом бубна очутился на земле. Однако долго ему на ней пробыть не пришлось: восхищенные зрители подхватили его на руки и принялись качать.
      - Молодец, жонглер! - кричали ему со всех сторон. - Браво! Брависсимо!!
      Но больше всех надрывался Фило. Мате смотрел на него в высшей степени неодобрительно: можно ли так неистовствовать!
      - Немудрено! - оправдывался тот. - Ведь это талант! Понимаете, настоящий талант...
      - Я понимаю только одно, - сказал Мате, тревожно оглядываясь, - из-за ваших воплей на нас обратили внимание.
      - Этого только недоставало!
      Фило повернул голову и обмер: на него уставилась ощеренная волчья пасть.
      - Поглядите-ка на них! - сказал "волк". - Я таких ряженых сроду не видывал. Эй, красавчики, вы кем нарядились?
      Фило растерянно покосился на Мате: что отвечать? Но тот знал это не лучше его самого.
      - Э, да они никак немые, - издевательски продолжал "волк". - Сейчас мы им языки поразвяжем.
      - Стойте! - вмешался "барашек", который тоже оказался рядом. - Уж не генуэзцы ли к нам пожаловали?
      - Генуэзцы, генуэзцы! - зашумели кругом. - Больше некому! Эй, баран, беги скорее за стражей, а уж мы их покуда покараулим, голубчиков.
      "Беда! - решил Мате. - Надо спасаться"
      - Погодите, друзья! - отчаянно закричал он. - Какие мы генуэзцы? Мы ученые!
      Фило схватился за голову. Что он говорит! Ну, теперь они пропали окончательно...
      - Ах, вот оно что, они ученые! - злорадно загалдели обступившие их чудища. - Откуда же? Уж не из Ослании ли? А может быть, из Болвании?
      - Да что там разбираться, - рассудил "волк", - качай их, обсыпай мелом! Да погуще - пусть знают нашу щедрость!
      Спустя мгновение бедных путешественников было не узнать. Выбеленные с ног до головы, они походили на мельников или на снежного человека, если только таковой существует. Но тут, на их счастье, снова запел жонглер, и все невольно обернулись в его сторону. Передышка была короткой, и все же она решила исход дела.
      - Бежим! - шепнул Мате.
      И друзья изо всех сил пустились наутек.
      В ЯМЕ
      Фило и Мате бежали, петляя по переулкам, то и дело спотыкаясь и подбадривая друг друга. Как сквозь сон, долетали до них сзади крики и улюлюканье. Но постепенно они затихли, и на пустынной, захолустной улочке беглецы рискнули, наконец, отдышаться.
      - Фу-у-у! - в изнеможении выдохнул Фило, обтирая лицо платком. - Ну и заварушка! Никогда не испытывал ничего подобного.
      - А все ваши неуместные восторги, - упрекнул его Мате.
      - Вы тоже хороши, - добродушно отозвался Фило. - И дернула вас нелегкая сболтнуть, что мы ученые...
      Мате вынужден был сознаться, что это не самый умный поступок в его жизни. Зато средневековый карнавал раскрылся ему во всей красе.
      - И как, нравится? - иронически поинтересовался Фило, выколачивая из себя тучи белой пыли.
      - В общем, неплохо. Только не все понятно. Что, например, означает это чрезмерное прославление шутов и дураков? Послушать вашего жонглера, так дураки - соль земли. А что говорит Омар Хайям? Он говорит: "Водясь с глупцом, не оберешься срама".
      Фило предостерегающе поднял палец.
      - Осторожно, предубеждение! Дурак дураку рознь. Иной раз люди, которых считают дураками, на поверку оказываются честными, храбрыми, готовыми рисковать жизнью за доброе дело и к тому же вовсе не глупыми. Заметьте: дураками их называют не такие же, как они, простодушные и самоотверженные, а злыдни, живущие по закону: все для себя и ничего для других.
      - А ведь верно, - раздумчиво произнес Мате. - Вот и в народных сказках герой сплошь да рядом сперва дурачок, а под конец - добрый молодец. Возьмите нашего русского Иванушку-дурачка...
      Фило нашел, что пример отличный, но тут же заметил, что их можно привести куда больше. Шут, дурак, безумец - эти образы постоянно встречаются не только в устном народном творчестве, но и в прославленных произведениях литературы. Иные литературные герои совершенно сознательно придуриваются или надевают на себя маску безумца. Вот хоть бравый солдат Швейк. Кто он? Идиот, как называет его поручик Лукач, или умница?
      - Ни то, ни другое, - сказал Мате. - Швейк - умница, прикидывающийся идиотом. Это дает ему возможность излагать свои мысли без оглядки на Бога и короля. Способ, вполне подходящий для персонажа комического.
      -Только ли для комического? - возразил Фило. - Безумцем прикидывается и трагический Гамлет30. А для чего? Не для того ли, чтобы противопоставить свое ложное безумие ложной мудрости Полония и подлости Клавдия?
      -Ложное безумие против ложной мудрости... - задумчиво повторил Мате, медленно бредя куда глаза глядят рядом со своим товарищем. - Но ведь именно это мы только что видели на карнавале!
      Фило удовлетворенно вздохнул, как учитель, который незаметно подвел ученика к верному выводу. Дошло наконец! Между прочим, пора бы уж Мате знать, что карнавал в средние века играл совершенно особую роль в жизни народа.
      - Почему же особую? - удивился тот.
      Фило нетерпеливо повел плечами.
      - Сразу видно, что вы никогда не были средневековым человеком. Да ведь он совершенно задавлен сословными и религиозными предрассудками! Карнавал единственное место, где он не чувствует себя скованным. Только здесь в полной мере прорываются наружу его юмор, изобретательность, естественное стремление к свободе, радости... Чувство собственного достоинства, наконец.
      - Иначе говоря, карнавал для средневекового человека - что-то вроде отдушины?
      - Вот-вот. Единственная возможность побыть самим собой, хотя бы и под маской.
      - Как говорится, смех - дело серьезное, - пошутил Мате.
      - И весьма! Неспроста образ шута занимает такое важное место как раз в самом нешуточном литературном жанре - в трагедии. Возьмем знаменитых шутов Шекспира. Какого глубокого смысла полны подчас их дурашливые песенки и дерзкие остроты! Сыграть шекспировского шута - значит, прежде всего, сыграть роль философскую. А это не всякому под силу. Тут недолго и провалиться. Вот, помню, шел спектакль...
      Фило пустился в театральные воспоминания и говорил, говорил, пока не ощутил какую-то непривычную пустоту рядом. Он обернулся - Мате исчез!
      - Мате! - встревоженно позвал он, сразу почувствовав себя беззащитным и затерянным. - Мате, где вы?
      Ноги у него подкашивались, он готов был заплакать от нестерпимого одиночества, как вдруг - о радость! - откуда-то снизу послышался глухой голос:
      - Я здесь!
      - Где это - здесь?
      - В яме. Я провалился.
      - В прямом смысле слова?! - ахнул Фило, заглядывая в темное отверстие, зияющее посреди тупичка, куда они невзначай забрели.
      -Уж конечно не в переносном, - отозвался Мате. - Я ведь не играю шекспировского шута.
      Фило в отчаянии заломил руки. Он еще шутит!
      - Какие там шутки! - вспылил Мате. - Человек провалился в глубокое средневековье, к тому же кто-то дергает его за штанину, а вы... Чем глупости болтать, помогли бы мне лучше выбраться отсюда.
      - Сейчас, сейчас, - засуетился Фило, неловко топчась на краю ямы. Дайте-ка руку! Так... Теперь подтянитесь. Еще немножко... Ай! Что вы делаете? Зачем вы втащили меня в эту дыру?
      - Спросите у меня что-нибудь полегче, - покаянно пробормотал Мате, помогая товарищу подняться после падения.
      - Проклятая полнота! - причитал Фило. - Если уж я не смог вытащить из ямы вас, так представляете себе, кто же вытянет из ямы меня?! Ничего не поделаешь, придется нам с вами немедленно сесть на диету.
      - На что сесть? - не расслышал Мате.
      - На диету. В восемь часов утра - стакан сырой воды. В десять - тертое яблоко. В двенадцать - немного сырой капусты и так далее и тому подобное. Ничего мучного. Ничего жирного. Ничего сладкого. Иначе торчать нам здесь до тех пор, пока не явится какой-нибудь чемпион по поднятию тяжестей.
      - Ой! Ой-ой-ой! - вскрикнул Мате.
      - В чем дело? - спросил Фило. - Вам не нравится моя диета? Могу предложить другую. В восемь утра - чашка чая без сахара. В десять - сырое яйцо...
      - Да отвяжитесь вы со своей диетой! Кто-то пребольно ущипнул меня за ногу.
      - Ox!-в свою очередь вскрикнул Фило. - И меня тоже.
      - Безобразие! - негодовал Мате. - И какой дурак выкопал эту яму? Ну, попадись он мне только - уж я ему покажу!
      - Боюсь, что этот дурак - я, - донеслось сверху, и в яму заглянула чья-то голова в широкополой войлочной шляпе. Потом голова исчезла, и вместо нее появилась лестница.
      Мате так ей обрадовался, что, выбравшись на свет Божий, сразу же забыл о своей угрозе.
      - Клянусь решетом Эратосфена, вы добрый человек, - сказал он, горячо пожимая руку мужчине лет пятидесяти, плотному, несколько медлительному, в холщовой, до колен складчатой блузе, делавшей его похожим на садовника.
      - Что вы! - сконфузился тот. - Я всего-навсего сын доброго человека. Меня так и зовут. Сын Добряка.
      - Оригинальное имя. - Мате неловко кашлянул. - А я вот назвал вас... в общем, не слишком-то вежливо.
      - Полноте, - спокойно возразил Сын Добряка. - Я не в обиде. Иногда я и сам себя так называю...
      "А он, оказывается, с причудами! - подумал Фило, исподволь вглядываясь в лицо незнакомца. - Какие, однако, интересные у него глаза! Близко посаженные, пристальные и в то же время рассеянные. Глаза человека, поглощенного своими мыслями..."
      - Добрейший Сын Добряка, - сказал он, - не объясните ли, для чего вам понадобилась эта яма?
      - Яма? - переспросил тот, словно просыпаясь. - Ах, яма... Я вырыл ее для кроликов.
      Мате засмеялся. Так вот кто обглодал его джинсы!
      Сын Добряка окинул Мате своим пристально-рассеянным взглядом, как бы желая выяснить, что именно тот называет джинсами, и тут только заметил следы мела на непривычной для него одежде. Он сочувственно улыбнулся: синьоры, конечно, с карнавала! В таком случае, не пожелают ли они зайти к нему, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок?
      Синьоры, разумеется, пожелали и без лишних слов последовали за своим гостеприимным спасителем.
      Вдруг под ноги Мате подвернулось что-то мягкое. Одновременно раздался отчаянный визг, и долговязый математик отскочил как ужаленный.
      - Не беспокойтесь, - сказал хозяин, - это всего-навсего кролик.
      - Опять кролик? - опешил Мате. - Разводите вы их, что ли?
      Сын Добряка помолчал, точно сам еще не выяснил, разводит он кроликов или не разводит.
      - Ну нет, - сказал он наконец, неуверенно усмехнувшись, - по-моему, они сами развелись. Года два назад нам подарили пару кроликов. Дети мои не захотели с ними расставаться и... В общем, сами видите, что из этого получилось.
      - Ясно, - кивнул Мате. - Говорят, кролики разводятся очень быстро.
      Тут снова раздался визг. На этот раз на кролика наткнулся Фило.
      - Странная порода, - проворчал он, - кролики-самоубийцы. Так и кидаются под ноги!
      - Просто они не научились еще бояться людей, - возразил Сын Добряка. Наверное, потому, что у меня их никто не обижает.
      - Вы что-нибудь понимаете? - шепотом спросил Мате у Фило.
      - Только то, что мы уже находимся в его владениях и, значит, отдых не за горами.
      Фило не ошибся. Сын Добряка подвел их к небольшому, приветливому на вид дому и, распахнув дверь, пригласил внутрь.
      НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ
      Их отвели в небольшую комнату с голыми, чисто выбеленными стенами, высоко прорезанным окошком и каменным полом. Здесь, по очереди поливая друг друга водой из кувшина, они смыли с себя следы карнавальной переделки и кое-как привели в порядок свою одежду.
      После этого, освеженные и преисполненные любопытства, они очутились в другом, на сей раз довольно обширном помещении, где по стенам тянулись массивные резные полки, сплошь уставленные великолепными художественными изделиями.
      У Фило глаза разбежались. Чего здесь только нет! Чеканные медные блюда, сплошь испещренные восточными письменами и замысловатыми рисунками, длинногорлые серебряные кунганы31, бронзовые и мраморные светильники, статуэтки из терракоты и слоновой кости... О, да тут редкости со всех концов света! Вот эта собака из черного камня - конечно же, египетский бог Анубис...
      - Я и в самом деле привез ее из Египта, - подтвердил хозяин, польщенный вниманием к его коллекции. - А эту вазу - из Греции.
      Фило с видом знатока осмотрел красноватый сосуд, опоясанный черным орнаментом. До чего красив! А тот кувшин, очевидно, из Сирии... Стало быть, Сын Добряка и в Сирии бывал?
      - Приходилось, - односложно отвечал тот.
      - Я вижу, легче назвать страну, где вы не были, нежели перечислить те, в которых вы были, - любезно заметил Фило, тщетно гадая, кем же может быть этот застенчивый увалень, в доме которого собраны такие удивительные вещи.
      Сын Добряка счел комплимент гостя несколько преувеличенным, признался, однако, что путешествовал и впрямь порядочно. Особенно по Востоку. Отец, видите ли, хотел сделать из него образованного, сведущего в торговом деле купца. А для купца важнее всего хорошо считать. Вот старый Добряк и отослал своего сына в чужие края - изучать счет.
      - Выходит, мы с вами родственники, - покровительственно обронил Мате. - Вы - бухгалтер, я - математик.
      - Вы математик?!
      Сын Добряка выронил черненый серебряный кубок, который показывал Фило, и уставился на Мате с самым растерянным и счастливым выражением. Потом, не говоря ни слова, бросился вон из комнаты и вернулся, подталкивая перед собой миловидную белокурую девочку лет десяти и смуглого мальчика лет двенадцати.
      - Лаура, Филиппо, угадайте, кого я привел? - радостно кричал он.
      Флегматичности его как не бывало!
      При виде странных незнакомцев дети смутились было, но потом понемногу освоились и отвечали, что это, наверное, жонглеры с карнавала.
      Фило прямо-таки раздулся от гордости. Подумать только, их приняли за артистов! Но он недолго пребывал в этом милом для него звании. Сын Добряка присвоил ему другое, куда менее подходящее, во всеуслышание объявив, что в гости к ним пожаловали математики.
      Видно, он хорошо знал вкусы своих детей: Лаура и Филиппе бросились ему на шею, лепеча что-то о том, какой он добрый, и спрашивая, могут ли они задать этим синьорам свою любимую задачу.
      - Конечно, можете, - подтвердил отец, сияя, - и чем скорее, тем лучше... Но не прежде все-таки, чем вы их хорошенько накормите.
      Мате, который, как ни странно, тоже иногда испытывал голод, признался, что это было бы очень кстати. Фило, по обыкновению незаметно, дернул его за рукав ("Где вас воспитывали?"), но, когда на столе появилось большое дымящееся блюдо и в комнате восхитительно запахло жареным мясом, он и сам позабыл о приличиях.
      - Боже мой, какое жаркое! - стонал он, облизываясь и раздувая ноздри. - Могу поклясться, что это из кролика.
      - Не угадали, из барашка! - тоненько пропела Лаура, поглядывая на брата смеющимися глазами.
      - Ммм, до чего вкусно! - мычал толстяк, хрустя аппетитно поджаренной корочкой.
      - Не хотите ли еще? - радушно предложил хозяин.
      - Не откажусь. Но почему же все-таки не из кролика?
      - Мы наших кроликов не едим, - с вызовом в голосе сказал Филиппо.
      - А вы не боитесь, что они в конце концов съедят вас?
      Сын Добряка, словно оправдываясь, развел руками. Что делать, кролик для них как бы священное животное.
      - Странно, - еще более удивился Фило. - Я знаю священную индийскую корову, священного египетского быка, но священные итальянские кролики...
      - Нет, нет, - нетерпеливо перебил хозяин - Священны они только в нашем доме.
      - Но почему?
      По-видимому, Сын Добряка только и дожидался этого вопроса.
      - Хотите узнать? - быстро спросил он. - Тогда решите нашу задачу.
      Фило с сожалением отодвинул недоеденное жаркое, глядя на друга умоляющими глазами. Ему очень не хотелось обнаружить перед Сыном Добряка свое невежество. Мате ободряюще подмигнул ему - дескать, положитесь на меня! - и принял позу внимательного слушателя.
      Сын Добряка счел это за молчаливое согласие и тотчас изложил условие задачи: ровно двадцать месяцев назад в доме у него появилась пара прелестных новорожденных крольчат. Требуется сосчитать, сколько кроликов у него сейчас.
      Мате недоуменно фыркнул. Хозяин, разумеется, шутит? Но нет. Сын Добряка не шутил. Надо только учесть, сказал он, что кролики его разводятся следующим образом: в первый месяц своей жизни они всегда бездетны. Новая пара очаровательных малюток появляется в конце второго месяца. А уж затем длинноухие парочки прибавляются ежемесячно.
      - Ага! - профессорским тоном произнес Мате. - Тогда, пожалуй, можно попробовать. Значит, в первый месяц была одна пара кроликов. Во второй тоже одна. На третий месяц кроликов стало уже две пары. В четвертый тоже оставалось две...
      - Нет, нет, - поправил его Филиппе, - вы забыли, что теперь крольчата появляются уже каждый месяц.