- С вашего разрешения, это сказал не Чехов, а Козьма Прутков.
      - А что от этого меняется? Ваш флюс как был, так и остался при вас.
      - А ваш - при вас. И при вашем Фибоначчи.
      - Черт знает что! - вышел из себя Мате. - Так говорить об авторе знаменитой "Либер абачи"!
      - "Либер абачи", - повторил Фило. - Если не ошибаюсь, учебник арифметики?
      - Вот именно, и, смею вас заверить, замечательный, - с жаром подхватил Мате. - Среди математических книг того... простите, этого времени нет ему равных! Необычайное богатство и разнообразие задач, доказательность, оригинальные методы решений - все это сделало "Либер абачи" интересной и полезной не только для тех, кто изучает математику в практических целях, но и для настоящих ученых. Неспроста удивительная книга Фибоначчи стала источником, из которого черпали многие математики последующих столетий! Задачи и приемы решений "Либер абачи" встречаются в трудах итальянских, немецких, английских, французских, русских математиков. Их можно обнаружить даже в произведениях восемнадцатого века! А так называемые числа Фибоначчи? Да ведь им нет цены! Долгое время они оставались забытыми. Но теперь! О, теперь Фибоначчи и его числа известны всему просвещенному человечеству...
      Мате говорил так искренне, с таким увлечением, что Фило невольно растаял.
      - Хорошо, хорошо, сдаюсь. Ваш Фибоначчи - гений. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
      - Вот это верно! Мы сейчас же отправляемся на розыски.
      - Прежде надо еще войти в город, - возразил Фило, указывая куда-то направо.
      Мате повернул голову. Шагах в двухстах от них простиралась бесконечная крепостная стена. Тяжелые, обитые железом ворота были закрыты. У караульной башни прохаживались двое стражников с алебардами. Мате заметил, что маленькая сводчатая дверь башни приотворена.
      - Все в порядке, - сказал он. - Башня наверняка служит проходной. Одна минута - и мы в городе.
      -Так нас и пустят!
      - Конечно, пустят. Мы же невидимки!
      - Вы думаете, поэтическая шутка Хайяма сработает и на сей раз? А если не сработает?
      - Рискнем.
      - Э, нет! - запротестовал Фило. - Не желаю быть вздернутым на виселицу в качестве генуэзского лазутчика.
      - Почему же непременно генуэзского?
      - Следовало бы вам знать, что Генуя и Пиза - отчаянно конкурирующие морские державы. Они постоянно строят друг другу козни. Пройдет каких-нибудь шестьдесят лет, и Генуя нанесет Пизе удар, от которого ей уже никогда не оправиться. Пизанский флот будет разбит, а вскоре Генуя в союзе с другими итальянскими городами нападет на Пизу с суши...
      Мате ревниво заметил, что Фило неплохо подготовился к путешествию. Только с чего он взял, что Пиза - морская держава? Ведь она, кажется, стоит на реке Арно, а Генуэзский залив расположен в двенадцати километрах от города.
      - Так-то оно так, - сказал Фило, - но не забывайте, что сейчас, в тринадцатом веке, Арно еще судоходна - и корабли из Генуэзского залива поднимаются до самого города.
      Мате вздохнул:
      - Они-то поднимаются, а мы... Ну да ладно, сейчас что-нибудь придумаем. Видите плетеную изгородь? Ту, недалеко от стены? Подберемся к ней ползком, заляжем, а там улучим удобную минуту и - в башню!
      Фило огорченно посмотрел на свои опрятные бумажные брюки, заменившие на сей раз шорты. Бедные джинсы, за пять лет он так с ними сроднился! Но, как поется в старинной венгерской балладе, еще больше было потеряно на Могашском поле...
      Он отважно лег животом на холодную землю и, сопя от усердия, пополз. Мате сделал то же самое, и скоро они благополучно добрались до плетня, за которым раздавались грубые голоса стражников.
      - Опять всю ночь выли волки, - сказал один.
      - Совсем обнаглели, - отвечал другой. - И развелось же их! Пропасть...
      - Немудрено. Убивать-то некому...
      - Твоя правда. Прежде как было? Люди охотятся, звери прячутся в норы. Нынче звери рыщут в поисках добычи, а люди забились в свои норы и боятся нос наружу высунуть.
      - Побоишься тут, когда от разбойников спасенья нет. Вот и на соседнюю деревню тоже напали.
      - Да что ты!
      - Не сойти мне с этого места. Стариков поубивали, остальных - в рабство. О скотине и не говорю: лошадей, ослов, свиней - всех угнали.
      - Этак скоро все мы с голоду перемрем, - сокрушался второй. - Некому станет ни сеять, ни жать, ни возделывать виноградники. Если крестьяне где еще и работают, так только в пригородах. Да и то под вооруженной охраной... А все проклятые раздоры!
      - Да, чего-чего, а этого добра у нас хватает. Кто только у нас не враждует! Города, провинции, семьи. Только и слышишь: осады, пожары, сражения...
      - Что ж удивляться, если и верховные-то наши владыки - Папа с императором - и те дерутся не на жизнь, а на смерть. А кто из них прав, кто виноват? Поди разберись...
      - Но-но-но! - неожиданно ожесточился первый. - Ты, может, не разберешься, а я разберусь.
      - Это почему же?
      - Потому что я чистокровный пизанец. Стало быть, гибеллин22 и сторонник императора. А твоя мать откуда родом?
      - Ну, из Болоньи, - неохотно буркнул второй.
      - Ага! Выходит, пизанец ты только наполовину. А болонцы - они все до единого гвельфы и паписты. Это уж как пить дать.
      - Ну и что? Еще неизвестно, кто лучше: Папа или император. Папа хоть христианин, а император...
      - Что - император? - горячился первый. - Ну, договаривай!
      - Антихрист он, вот что.
      - Да как ты смеешь! - зарычал первый, лязгая мечом в ножнах. Говорят, наш государь, Фридрих Второй, получил корону не от Папы, а от самого Господа Бога. А уж Бог антихриста нипочем императором не сделает.
      - Отчего же тогда твой Фридрих отлынивает от крестового похода? продолжал наступать второй. - Отчего при дворе у него в почете иудеи и сарацины23? Молчишь? То-то. И потом, антихрист - он ведь должен быть сыном дьявола и монахини. Так ведь?
      - Та-а-ак...
      - А мать императора, эта сицилийка Констанция, до того как ей выйти за короля Генриха, говорят, и была монахиней. Значит, как ни верти, а все сходится.
      Сраженный этим неопровержимым доказательством, первый не нашел, что ответить, и товарищ его, очень довольный своей победой, продолжал разглагольствовать. По его словам, гвельфы и гибеллины произошли от двух дьяволов - Гвелефа и Гибела, посланных из ада на землю, чтобы истребить человечество нескончаемыми войнами.
      Мате чуть не фыркнул, слушая эту галиматью, но Фило вовремя ущипнул его за ногу: ничего смешного! Средневековье - время бескультурья, бездорожья и разобщенности. Неудивительно, что здесь процветают самые нелепые, самые чудовищные слухи.
      От шепота его у Мате так защекотало в ухе, что он снова чуть было не фыркнул... Вдруг вдали послышалось заунывное пение. Друзья обернулись и увидели, что к крепостной стене движется нечто черное и бесформенное, какая-то стелющаяся по земле поющая туча. По мере того как туча приближалась, пение становилось все громче.
      - Смотри-ка, Фило, да это люди!
      Да, то были люди, хотя, скорее, их можно было принять за толпу призраков. Изнуренные, босые, в черных балахонах с красными крестами на груди, они шли, держа в руках ветки и зажженные свечи. Многие были опоясаны цепями или толстыми веревками, длинными концами которых время от времени наносили себе жестокие удары.
      - Мира! Мира! - пела толпа. - Господи, дай нам мира!
      - Что за изуверство! - возмутился Мате. - Зачем они калечат себя?
      - Наверное, думают, что войны посланы им в наказание за какие-то грехи, и хотят замолить свою вину перед небом.
      - Бедняги! Видно, крепко их допекло... Смотрите, среди них дети?!
      Лицо Мате исказилось от жалости, и Фило впервые подумалось, что у этого язвительного человека доброе и легко ранимое сердце.
      Тем временем в крепости тоже заметили бичующихся и стали готовиться к встрече. На верхнюю площадку зубчатой стены высыпали солдаты. Холодным сумрачным блеском заиграли на свету металлические каски и нагрудники.
      Когда солдаты построились в длинную шеренгу, на стене появился человек с жестким, словно высеченным из камня лицом.
      - Наверное, военачальник, - шепнул Фило, - доспехи у него побогаче, чем у других.
      Человек подошел к самому краю стены и негромко спросил, обращаясь к толпе:
      - Эй, вы, зачем пожаловали?
      Слова его, тяжелые и отрывистые, казались такими же каменными, как он сам.
      Из толпы, которая успела уже почти вплотную приблизиться к воротам, выступил старик с безумными, запавшими глазами.
      - Впусти нас в город! - истошно закричал он, простирая руки. - Пусть жители Пизы присоединят свои голоса к нашим. Может быть, тогда Господь услышит нас и ниспошлет нам мир.
      - Впусти нас, впусти! - завыла толпа.
      - Назад! - зычно скомандовал человек на стене. - Поворачивайте, пока я не приказал забросать вас камнями. В Милане для острастки таких, как вы, воздвигли шестьсот виселиц. Мы, пизанцы, милосерднее: мы подросту перебьем вас, как сусликов.
      Но не так-то легко напугать людей, доведенных до крайности. Обезумевшая толпа ринулась к воротам, исступленно молотя по ним кулаками, в кровь разбивая лбы о кованое железо. Самое примечательное, что никто из этих ослепленных отчаянием страдальцев и не подумал воспользоваться открытой дверью караулки. Не то - наши приятели!
      - Теперь или никогда! - сказал Фило. - В башне сейчас наверняка никого нет: гарнизон наверху. Все внимание сосредоточено на толпе.
      - Уйти, ничего не сделав для этих несчастных? - заколебался Мате.
      - Но что мы можем? Позвонить по телефону в двадцатое столетие и вызвать наряд московской милиции?
      - Ваша правда, - мрачно согласился Мате.
      Они покинули свое укрытие и ползком добрались до двери. Как и предполагал Фило, караулка, напоминавшая внутренность круглого каменного колодца, была пуста. На грубых дощатых столах в беспорядке валялись игральные кости, опрокинутые второпях глиняные кружки... А вот и дверь в город!
      Фило потянул на себя массивное позеленевшее кольцо. Тяжелая, обитая железом створка со скрипом поехала внутрь.
      - Добро пожаловать в Пизу, Мате!
      Они вышли из башни, и сейчас же по ту сторону стены послышались вопли и стоны вперемешку со звуками, похожими на дробный топот копыт. Это солдаты обстреливали безоружную толпу камнями.
      УТРЕННЯЯ ПРОГУЛКА
      Они шли по извилистым, отороченным узкими галерейками улочкам, мимо пустынных покуда торговых рядов с запертыми лавками и надменных, обособленных кварталов пизанской знати. Город только еще просыпался, распахивая ставни и скрежеща отодвигаемыми засовами.
      Где-то на втором этаже отворилось забранное узорной решеткой оконце, оттуда выглянула одутловатая физиономия в надвинутом на уши ночном колпаке. Потом физиономия исчезла. Вместо нее в окне появилась деревянная лохань, и на середину улицы хлынули помои. Фило и Мате едва успели отскочить.
      - Что за свинство! - негодовал Мате. - Не понимаю, куда смотрит санитарная инспекция?
      Фило снисходительно пожал плечами. Ничего не поделаешь, средневековье! Жаль, что они не захватили зонтов...
      Появились первые прохожие. Пришпоривая богато убранного коня, в туче пыли проскакал нетерпеливый всадник. Перья на его шляпе вскипали, как мыльная пена.
      Мате вынужден был признать, что всадник выглядит весьма эффектно. Впрочем, их, вероятно, ждут зрелища более живописные. Выезд императора, например...
      Фило посмотрел на друга с покровительственной усмешкой. Вряд ли Фридрих Второй находится в Пизе! Скорей всего, блаженствует в своей любезной Сицилии.
      - Почему же в Сицилии? - удивился Мате. - Ведь он, кажется, король Германии?
      - Германию он унаследовал от отца, Генриха Шестого Гогенштауфена, а Сицилию - от матери, принцессы Констанции.
      - А, это от той, что была до замужества монахиней, - вспомнил Мате.
      - Фи, фи и в третий раз фи! Охота вам повторять россказни невежественного солдата. Может, скажете еще, что Фридрих - антихрист?
      - Ну нет! - засмеялся Мате. - Это небось измышления папистов? Представляю себе, как он им насолил...
      - Так насолил, что через два года его даже отлучат от церкви.
      - В таком случае, ваш Фридрих - личность незаурядная.
      - Смеетесь? А он, между прочим, и в самом деле человек недюжинный. Я бы даже сказал, необычайный. Император-филоматик. Обладатель замечательной библиотеки. Знаток многих языков. Сочинитель книг об охоте и по уходу за лошадьми. Автор нескольких песен. При дворе его собираются знаменитые ученые разных вероисповеданий и национальностей, и нет науки, которой бы он не интересовался. А в тысяча двести двадцать четвертом... виноват, в прошлом году он даже основал университет в Неаполе.
      - Что?! - изумился Мате. - Фридрих основал университет? Значит, он непременно пригласил туда Фибоначчи!
      - С чего вы взяли? - холодно осадил его Фило.
      - Нелепый вопрос. Не мог столь просвещенный монарх обойти такого выдающегося ученого.
      - Как знать! У императоров своя логика. А уж Фридрих... Самая противоречивая и самая загадочная фигура средневековья! Вытеснил, например, арабов из Сицилии, а сам как ни в чем не бывало переписывается с арабскими философами и предоставляет сарацинам самые высокие должности при сицилийском дворе. Как это понимать?
      - Широкая натура.
      - А то, что он, отъявленный атеист и откровенный враг церкви, преследует еретиков в Римской империи?
      - Это уж черт знает что!
      - По-нашему - черт знает что, а с точки зрения самого Фридриха разумный политический ход. Как видите, принципиальностью здесь и не пахнет. И все-таки человек этот обладал такими достоинствами, что их признавали даже враги. Ярый ненавистник Фридриха, известный средневековый летописец, францисканский монах Салимбене, уж на что не жалел на него черной краски, а под конец все же не мог не сказать, что тот был учтив, веселого нрава, шутлив, обворожителен и весьма даровит.
      - Обаяние таланта, - философски изрек Мате.
      - Или талант обаяния. Не случайно Фридрих - герой многочисленных хроник, преданий, рассказов, легенд. Между прочим, одна из них утверждает, что Фридрих не умер, а скрылся в горе Кифгейзер и вернется, как только восстановится слава древней Римской империи.
      - Постойте, - встрепенулся Мате, - что-то в этом роде я уже слышал, только не о Фридрихе Втором, а о Фридрихе Барбароссе24.
      - Да, да, - важно закивал Фило, - очень любопытный случай. С течением времени эта легенда перенеслась с внука на деда. Не больно справедливо, но тут уж ничего не...
      Он не докончил. В соседнем переулке послышались крики и звон клинков. Друзья опасливо выглянули из-за угла: два длиннокудрых молодых человека в бархатных безрукавках дрались на шпагах. Лица их раскраснелись, в глазах пылала жгучая ненависть. Они скрежетали зубами и осыпали друг друга яростными оскорблениями.
      По обе стороны дерущихся двумя враждебными стайками расположились их приятели, такие же юнцы. Они с интересом следили за поединком и разжигали страсти желчными шутками.
      - Клянусь решетом Эратосфена, где-то я уже это видел, - шепнул Мате.
      - Не иначе как в трагедии Шекспира "Ромео и Джульетта", - разрешил его сомнения Фило. - Правда, действие ее происходит в Вероне, но, как видите, свои Монтекки и Капулетти имеются и в других итальянских городах.
      Бой разгорался. Теперь уже дрались несколько пар, а вскоре побоище и вовсе стало всеобщим.
      - Что делается! - волновался Мате. - Этак они перебьют друг друга по-настоящему... Я разниму их!
      - Да вы что? - Фило даже побледнел от испуга. - От вас же мокрое место останется!
      Но в Мате точно бес вселился. Он выхватил из рюкзака логарифмическую линейку и, отчаянно размахивая ею, устремился вперед. Фило ухватил его сзади за пояс и потянул изо всех сил обратно. Мате неистово отбрыкивался. Еще немного - и число дерущихся стало бы на одну пару больше...
      Но тут в переулке появился человек в коричневой рясе, с волосами, подстриженными кружком, и выбритой макушкой.
      - Во имя Господа нашего и пресвятой церкви, - закричал он, раскинув руки в широких рукавах, - остановитесь!
      В пылу драки его не сразу расслышали. Тогда он закричал опять, прибавив к прежним словам новые: под страхом отлучения. Видимо, добавление оказалось внушительным. Противники опустили шпаги и стояли, тяжело дыша, обмениваясь исподтишка злобными взглядами.
      - Нечестивцы! - обрушился на них монах. - Разве вы забыли, что сегодня суббота? Мало вам трех дней недели, отведенных церковью для подобных забав? Детям таких почтенных фамилий следует знать, что поединки разрешены от среды до пятницы. Дождитесь положенного срока - и бейтесь на здоровье. А сейчас ступайте с миром и благодарите Бога, что я не донес на вас епископу.
      Мате просто из себя вышел, услыхав эту речь. Каково! Убийство в субботу - грех, а убийство в пятницу - милая шутка, разрешенная законом. Можно ли представить себе что-нибудь более дикое?
      Юные пизанцы тоже были сильно раздосадованы, но совсем по иной причине.
      - Старая лиса, - сквозь зубы проворчал один из них, глядя вслед уходящему монаху. - Пусть скажет спасибо, что мы до сих пор не выставили его епископа из нашего города.
      - Дай срок - выставим! - пригрозил другой. - Не для того Пиза добилась права называться вольным городом, чтобы подчиняться папскому ставленнику.
      - Что выдумал, - возмущался третий, - драться только от среды до пятницы... А если у меня семь пятниц на неделе?
      Оба враждующих стана громко захохотали.
      - Хорошо сказано, Уберти. - произнес тот юноша, что грозился прогнать епископа. - Что его слушать! Пойдем сейчас к крепостной стене и додеремся без помехи. Если только эти презренные трусы не собираются показать нам пятки...
      - Эй, ты, замолчи, - вспылил кто-то из враждебной партии, - не то заткну тебе глотку здесь, на месте.
      - Потерпи, Андреа, - остановил его другой. - Заткнешь ему глотку там, у стены.
      И, воинственно потрясая шпагами, компания удалилась.
      Мате утер рукавом влажный лоб. Жутко! И откуда столько ненависти?
      - "Ужасный век, ужасные сердца", - процитировал Фило и тут же пояснил: - Пушкин, "Скупой рыцарь".
      НА СОБОРНОЙ ПЛОЩАДИ
      Они пошли дальше и скоро очутились на большой площади.
      - А, наконец-то! Знаменитая Соборная площадь! - торжественно провозгласил Фило. - Тут сосредоточены здания, составляющие гордость пизанцев.
      Мате скептически хмыкнул. Нашли чем гордиться! Один-единственный собор...
      - Добавьте, единственный в своем роде, - поддел его Фило. - Настоящая романская базилика25. Ее воздвигли в честь победы пизанцев над сарацинами при Палермо. Конечно, где-нибудь в семнадцатом веке, когда здание восстановят после пожара, оно станет куда привлекательнее. Его украсят мозаики и фрески лучших итальянских художников, массивные бронзовые двери, покрытые искусным рельефным орнаментом...
      Но меня, по правде говоря, больше интересуют архитектурные памятники в первозданном виде.
      - Что значит - в первозданном? Надеюсь, не в строительных лесах?
      - Ничего не имею против. - Фило указал на забранную лесами постройку. - Вот это, например, будущий баптистерий, иначе говоря - крестильня. Разве не интересно смотреть на нее сейчас, когда она еще не закончена, и думать о том, что лет через пятьдесят здесь возникнет беломраморный трехъярусный храм с грушевидным куполом, великолепными порталами и замечательной мраморной кафедрой?
      - Не знаю, не знаю, - с сомнением пробормотал Мате. - Мое воображение устроено по-другому. Оно отыскивает закономерности в заданном ряду чисел. Ему ничего не стоит подметить в хаосе линий и поверхностей такие взаимосвязи, которые остаются скрытыми для неопытного глаза. Но что оно может провидеть в таком, с позволения сказать, обрубке, как этот?
      Длинный палец Мате уперся в другое, окруженное лесами, здание, находившееся справа от собора.
      - Держу пари, что вы сейчас же возьмете свои слова обратно, загадочно произнес Фило.
      - Не советую, проиграете.
      - А если я скажу, что перед вами всемирно известная падающая пизанская башня?
      - Возможно ли! - закричал Мате. - Так это она! Наклонная колокольня, кампанилла! Начата в 1174 году архитекторами Бонанном и Вильгельмом из Инсбрука, закончена в 1350-м, имеет 8 ярусов, высота 54,5 метра, в результате осевшего грунта дала отклонение от вертикали на 4,3 метра, которое, несмотря на искусственные укрепления, продолжает неуклонно увеличиваться... Уф!
      - Как это на вас похоже, - упрекнул его Фило, - ничего не знать о баптистерии и все - о пизанской башне!
      - Так уж я устроен...
      - Да, да, запоминаете только то, что вам интересно. Но чем пленила вас пизанская башня?
      - Странный вы человек! Здание падает более семисот лет и все никак не упадет... Разве тут не над чем подумать? Кроме того, с пизанской башней связано интереснейшее открытие Галилея...
      - Не иначе как Галилей стоял на вершине колокольня, у него закружилась голова, и он воскликнул: "А все-таки она вертится!" - сострил Фило.
      Мате презрительно улыбнулся. Вот она, сила предубеждения! Люди, черпающие сведения о науке из исторических анекдотов, видят единственную заслугу Галилея в том, что он подтвердил правильность учения Коперника. Но вряд ли это удалось бы ему, не будь его научные интересы так бесконечно многообразны! Пытливый ум Галилея стремится постичь и тайну приливов и отливов, и законы полета снарядов, и секреты прочности разного рода сооружений... Да, да, Галилей - один из родоначальников учения о прочности, именуемого у нас сопротивлением материалов. Он же заложил фундамент науки о движении - механики...
      - И все это - на пизанской башне? - продолжал иронизировать Фило.
      - Не паясничайте, - приструнил его Мате. - С пизанской башней связан открытый Галилеем закон свободного падения тел. Надо вам знать, что Галилей внимательно изучал поведение падающих предметов и установил, что, по мере приближения к земле, скорость их падения равномерно возрастает. Затем ему, естественно, захотелось выяснить, как изменяется ускорение в зависимости от веса падающего тела. Легенда гласит, что для этого он якобы поднялся на пизанскую башню и стал бросать оттуда предметы разного веса. И тут он заметил, что все сброшенные им предметы достигают земли за одно и то же время, независимо от тяжести. Стало быть, решил Галилей, все они падают на землю с одинаковым и притом постоянным ускорением...
      - 9,81 метра на секунду квадрат, - отчеканил Фило. - Это и я знаю!
      Мате одобрительно на него покосился. Слава Аллаху, кое-что из школьного курса Фило все-таки вынес! Тот иронически хмыкнул.
      - Вынес, да не понял. По-вашему, если я одновременно брошу с одной и той же высоты листок из блокнота и рюкзак, то земли они достигнут вместе?
      - Всенепременно, но... только в том случае, если будут падать в безвоздушном пространстве. В обычных условиях падающему телу оказывает сопротивление воздух. И сопротивление его тем больше, чем больше поверхность тела. Плотно скомканный листок бумаги будет падать быстрее, чем несмятый. Но тот же скомканный листок и гиря упадут почти одновременно, потому что разность сопротивлений воздуха в этом случае очень невелика.
      - Удивительно, - задумчиво произнес Фило, - вот вы говорите, и я все понимаю. Отчего же не понимал раньше? Я думаю, тут дело тоже в сопротивлении. Только не воздуха, а лени. Вернее, сопротивлени... Послушайте, - спросил он вдруг весьма непоследовательно, - а стихов Галилей, случайно, не писал?
      - Дудки, - отрезал Мате, - с некоторых пор я на такие вопросы без справочника не отвечаю!
      Он пошуровал в рюкзаке, достал очередной фолиант и передал его Фило. Тот моментально нашел главу о Галилее и стал ее жадно просматривать.
      - Э, Мате, - внезапно сказал он, - оказывается, открытия Галилея связаны не только с пизанской башней, но и с пизанским собором. Это уж вам забывать не к лицу!
      - Да, да, - виновато засуетился тот, - припоминаю. Именно здесь, девятнадцати лет от роду, наблюдая за тем, как раскачивается соборная люстра, Галилей открыл закон качания маятника. Он установил, что время, за которое маятник совершает один размах, зависит только от длины маятника и от ускорения силы тяжести, но никак не от угла отклонения от вертикали.
      - Это что! - продолжал изумляться Фило. - Он еще изобретатель первоклассный. Придумал особый циркуль, облегчающий военные расчеты, - это раз. Водяные весы для определения количества ценного металла в сплавах два. Подзорную трубу - три...
      - Положим, подзорная труба, хоть и очень несовершенная, существовала уже в 1590 году, а Галилей узнал о ней только в 1609-м, - возразил Мате. Но за десять месяцев он добился того, что она стала увеличивать предметы в тридцать два раза.
      - Ага! - азартно выкрикнул Фило. - Значит, все-таки изобрел, и даже не подзорную трубу, а телескоп.
      - Экий вы, однако, спорщик! Ну да, Галилей изобрел телескоп и увидел небо совершенно по-новому. Млечный Путь - эта сплошная белесая дорожка распался на множество отдельных звезд. Поверхность Луны, которая, согласно учению Аристотеля, должна была быть идеально гладкой, оказалась неровной, покрытой горами и впадинами (совсем как Земля!), а на Солнце - подумать только, на самом безупречном из светил! - обнаружились какие-то пятна, да еще все время перемещающиеся, из чего следовало, что оно вращается вокруг своей оси... В общем, телескоп стал главным подспорьем Галилея в борьбе против старого представления о строении мира. С помощью телескопа он открыл спутники Юпитера, изучал фазы Венеры, наблюдал Сатурн... Но если мы будем так безответственно отвлекаться, не видать нам Фибоначчи как своих ушей.
      - Вот и отлично! - неожиданно обрадовался Фило. - Отправимся к Галилею. О нем тут такое написано... Автор замечательных научных диалогов. Выдающийся литературный критик. Одареннейший музыкант. А самое главное ему принадлежит сатирическое стихотворение в терцинах26 и даже набросок комедии... Чистокровный филоматик! Кстати, отсюда до него не так уж далеко: каких-нибудь четыре столетия с хвостиком.
      Лицо у Мате стало прямо-таки железобетонным. Он сухо поклонился: Фило может отправляться куда угодно, а он не из тех, кто меняет свои маршруты без веских оснований.
      - Эгоист! - попрекнул его Фило. - Вам-то автограф обеспечен, а я? Что здесь должен делать я?
      - Ну, за объектом дело не станет. Найдите какого-нибудь барда.
      - На бардов, к вашему сведению, надо охотиться в Ирландии или в Шотландии. А во Франции и в Италии средневековые странствующие певцы и поэты называются трубадурами и менестрелями.
      - Так найдите трубадура.
      - Напрасный труд. В тринадцатом веке в Италии не было еще по-настоящему самобытных поэтов. Хорошо бы, конечно, взять автограф у великого Данте27, но, во-первых, он флорентиец, а не пизанец, а во-вторых, появится на свет только в конце этого столетия.
      -Тогда отыщите знаменитого актера.
      - Час от часу не легче! Здесь и театра-то нет.
      - Как, - вскинулся Мате, - театра тоже нет? Ну, знаете, это уже безобразие.
      - Вам-то что! - поддразнил его Фило. - Для вас искусство - дело десятое.
      - Не десятое, а второстепенное.
      - Допустим. Но вы ведь сами только что убедились, что второстепенным оно кажется лишь до тех пор, пока существует. А стоит ему исчезнуть - и вы вдруг понимаете, что ваш духовный мир безнадежно оскудел и померк. Теперь он напоминает небо, где на месте прекрасных созвездий зияют безобразные дыры.
      Мате невольно поежился. Брр! Картина не из приятных. Но вдруг ухо его уловило какие-то отдаленные звуки.
      - Что это, Фило? Как будто музыка...
      Фило прислушался. В самом деле!
      -Ура, музыка! - закричал Мате. - А вы говорите - дыры...
      Но Фило не разделял его восторга.
      - Погодите радоваться, - сказал он озабоченно. Кажется, мы угодили на карнавал.
      КАРНАВАЛ
      Издевательски верещали трещотки, надсадно сипели дудки, насмешливым хохотком заливались бубенцы. Карнавальное шествие хлынуло на город, как прорвавшая плотину река, и быстро разливалось по улицам, смывая с них остатки сонной утренней одури.
      Впереди на высоченных ходулях шел зазывала в остроконечном дурацком колпаке. Другой колпак, только с отрезанным концом, служил ему рупором.
      - Эй, горожане-е-е-е! - гулко кричал он, прижимая рупор к губам и поворачивая голову из стороны в сторону. - На Соборную площа-а-а-адь! Все, кто скачет на одной ноге, ходит на двух, ковыляет на трех, ползает на четырех, - на карнааа-а-а-ал!
      - На кар-на-вал!!! - вторила толпа.
      - Король и башмачник, толстосум и побирушка, глазастый и подслеповатый, холостой и женатый, нынче все равны! Все поют, пляшут и дурачатся на карнавале-е-е!
      - На кар-на-ва-ле!! - снова подхватили сотни голосов.
      Мате испуганно схватил Фило за руку. В такой толчее недолго и потерять друг друга! В жизни он не видывал стольких чудищ сразу...
      - Вылитый сон Татьяны, - сказал Фило, сейчас же вспомнив подходящее место из "Онегина". - "Один в рогах с собачьей мордой, другой с петушьей головой, здесь ведьма с козьей бородой, там остов чопорный и гордый... Вот череп на гусиной шее вертится в красном колпаке, вот мельница вприсядку пляшет и крыльями трещит и машет; лай, хохот, пенье, свист и хлоп, людская молвь и конский топ!"
      - Точнее не скажешь, - похвалил Мате, втайне досадуя на себя за небрежение к великому поэту. - Но у меня из ума не выходит то первое шествие. Какой странный контраст!
      - Две стороны одной медали, - пожал плечами Фило. - Там - мрачный религиозный фанатизм, тут - бесшабашное языческое веселье.
      - Язычество во времена засилья католической церкви? - удивился Мате. Возможно ли это?
      - Как видите. То, что вы наблюдаете сейчас, ведет начало от языческих празднеств, знаменующих переход от зимы к весне. У древних греков они назывались дионисиями в честь бога Диониса, у римлян - сатурналиями... В общем, у каждого народа - по-своему. А на Руси - масленицей. Масленая неделя предшествовала великому посту и сопровождалась всевозможными играми, состязаниями, ярмарками и, разумеется, обильной едой. Да, между прочим, известно вам, что означает слово "карнавал"? Нет? Так имейте в виду, что по-итальянски "карне" - "мясо", а "вале" - "прощай". В общем, "прощай, мясо"!