Фило разошелся и говорил с увлечением. Казалось, примерам его не будет конца, но Мате прервал его самым бесцеремонным образом.
      - Как вы себя чувствуете? - спросил он довольно сурово.
      Фило так растерялся, что не сразу ответил: что за странная манера перескакивать с предмета на предмет! И какая связь между его самочувствием и поэзией Хайяма?
      - Самая прямая, - заявил Мате. - Мне надоело говорить О ХАЙЯМЕ. Я хочу говорить С ХАЙЯМОМ. Хотя бы с одним из двух. И, так как вы уже отдохнули, я намерен продолжить поиски.
      С этими словами он решительно вышел из мастерской и затянул отчаяннее прежнего:
      - Хайям! Хайя-а-ам!
      Фило вздохнул и понуро поплелся следом.
      НА ПУТИ К ХАЙЯМУ
      Человек, вошедший в кофейню, был не стар, но уже и не молод.
      - Серебра у него в бороде порядочно, уж во всяком случае больше, чем в кошельке, - смекнул Хасан, окинув опытным глазом потертый халат и поношенные туфли.
      - Что подать твоей милости?
      - Самого дорогого, - сказал посетитель, сразу определив, что хозяин из шутников.
      - Самое дорогое - мудрость. Стало быть, подать тебе мудрости?
      - Ну нет, - возразил гость, опускаясь на коврик. - Как говорит поэт, в наше время доходней валять дурака, ибо мудрость сегодня в цене чеснока.
      - Складно сказано, но не про нас. У нас в народе мудрым словом дорожат по-прежнему.
      -Приятно слышать, - отозвался гость. - Но слово - серебро, молчание золото. А я ведь как будто просил самого дорогого...
      Хасан присвистнул.
      -Так вот чего тебе подавай: молчания!
      - А что? - Посетитель прищурился. - Разве молчание не по твоей части?
      - Сам видишь, - засмеялся Хасан, сверкая глазами и зубами. - Но для хорошего человека чего не сделаешь...
      И, уморительно зажав губы смуглыми пальцами, он вышел из лавки.
      Оставшись один, посетитель положил перед собой бывший с ним узелок и осторожно развязал концы тонкого шелкового платка, в котором оказалась искусно переплетенная рукопись. Полюбовавшись цветными заставками, он стал медленно ее перелистывать, любовно и придирчиво оглядывая страницы, испещренные витиеватыми буквами...
      За тонкими стенами кофейни по-прежнему галдел базар, а посетитель словно бы ничего и не слышал, поглощенный своим занятием. Губы его шевелились, беззвучно произнося какие-то слова. Вдруг что-то заставило его очнуться и прислушаться.
      - Хозяин, кто там поминает Хайяма?
      - Да вот, - с готовностью отозвался дежуривший у дверей Хасан, - ходят тут двое. Странные такие... Не удивлюсь, если узнаю, что у них не все дома.
      - В самом деле, - пробормотал посетитель. - Люди, у которых все дома, вряд ли станут разыскивать человека, которому от дома отказано.
      Он снова тщательно увязал рукопись и стал рыться в карманах.
      - Ну, прощай, - сказал он, поднимаясь и протягивая Хасану не без труда найденную монетку.
      - Это за что же? - искренне изумился тот.
      - За молчание! - улыбнулся посетитель и вышел.
      А Фило и Мате все шли и не заметили, как забрели на пыльную безлюдную улочку с невысокими глинобитными домами.
      Как известно, дома на Востоке обращены окнами во двор, и оттого улицы там похожи на узкие, глухие коридоры. Бродить по таким коридорам, наверное, не очень-то приятно, особенно после шумного и людного базара. Не удивительно, что путники примолкли и загрустили. Мате, впрочем, все еще выкрикивал иногда: "Хайям, Хайям!", но Фило давно прекратил свои поучения и шел с недовольной физиономией, мрачно вздыхая.
      Вдруг чей-то голос позади них отчетливо произнес:
      Кто здесь Хайяма звал так громогласно?
      Конечно, чужестранец - это ясно!
      Свой знал бы, что в немилости Хайям,
      И времени не тратил бы напрасно!
      Друзья прямо к месту приросли: наконец-то хоть кто-нибудь, кто расскажет им про Хайяма! Мате, правда, не понял, почему этот "кто-нибудь" изъясняется стихами, - с его точки зрения, человеку нормальному такое в голову не придет. Он шепотом поделился своими опасениями с Фило, но тот и не думал удивляться: Восток - край поэтов, здесь все говорят стихами!
      Приятели обернулись и увидели, что единственный на всю улицу прохожий медленно удаляется в противоположную сторону. Еще мгновение - и спина его в потертом халате скроется за углом...
      - Подождите, куда же вы? - отчаянно завопил Мате и ринулся было следом.
      Но Фило поспешно оттащил его обратно:
      - Шш-ш! Вы что, никогда не читали "Тысячи и одной ночи" или, по крайней мере, "Старика Хоттабыча"? Да разве так обращаются к встречным на Востоке?
      Он в два прыжка нагнал уходящего (откуда только прыть взялась!), приложил руку сперва ко лбу, потом к груди и, отвесив низкий поклон, разразился следующей речью:
      - О благородный и досточтимый господин, да продлит Аллах дни твои, и да расточит он тебе милости свои, и да пребудут в доме твоем благополучие и достаток! Ты произнес имя "Хайям" - значит, ты его знаешь?
      - Странный вопрос, - резонно возразил незнакомец, - можно ли произнести имя, которого не знаешь?
      Фило смутился.
      - Прости, я неточно выразился. Я хотел спросить, знаешь ли ты Хайяма.
      - Это дело другое. Хайяма я знаю, как себя самого.
      - Даже так хорошо?!
      - Наоборот, так плохо!
      - Ты смеешься надо мной, да ниспошлет тебе Аллах веселую старость!
      - Ничуть, - отвечал встречный. - Где ты видел человека, который знает себя хорошо?
      Неожиданный ответ рассмешил друзей, но Мате не дал-таки разговору уклониться в сторону. Не в том дело, хорошо или плохо, - довольно уже и того, что незнакомец вообще знает Хайяма.
      - И даже не одного, - подхватил тот, все более оживляясь. - Я знаю Хайяма-бездельника и Хайяма-трудолюбца, Хайяма-простолюдина и Хайяма-царедворца, Хайяма-невежду и Хайяма-мудреца, Хайяма-весельчака и Хайяма-печальника...
      - Постой, постой, да будет благословен язык твой! - прервал его Фило. - У тебя слишком много Хайямов, а мы хотим видеть только двоих: Хайяма-поэта...
      - И Хайяма-математика, - поспешно ввернул Мате.
      Незнакомец сказал, что нет ничего проще: он охотно проводит их, если только они не заставят его являться в гости прежде назначенного срока и согласятся побродить с ним немного, чтобы скоротать оставшееся время.
      Фило, разумеется, рассыпался в благодарностях, обильно уснащенных цветистыми оборотами и взываниями к Аллаху. Старательность его, видимо, позабавила незнакомца.
      - Судя по всему, вы люди дальние, - заключил он с легкой усмешкой, светлоглазы да и одеты странно. А уж изъясняетесь... Ни дать ни взять иноземцы, начитавшиеся восточных сказок.
      "Вот тебе и Хоттабыч!" - подумал Мате не без злорадства.
      - Ты прав, - сказал он, искоса разглядывая нового спутника, который неторопливо шествовал между ним и Фило. - Мы действительно издалека. Дальше, как говорится, некуда!
      - Уж не с того ли света? - пошутил незнакомец.
      - Ну нет, - так же шутливо успокоил его Мате, украдкой переглянувшись с товарищем. - Тот свет - это прошлое, а мы, скорее, из будущего...
      - Выходит, вы еще не родились. Везет мне сегодня на балагуров... О, нерожденные, когда б вы знали, как худо нам, сюда бы вы не шли!
      "Опять стихи!" - подумал Мате, привычно морщась. Зато Фило так и просиял: он узнал стихотворные строки Хайяма.
      - Будь здесь в тысячу раз хуже, - горячо воскликнул он, - мы пришли бы сюда все равно, потому что не можем отказать себе в удовольствии познакомиться с двумя великими Хайямами!
      Услыхав это, незнакомец перестал улыбаться и даже приостановился. Так они и в самом деле разыскивают двух Хайямов?
      - Конечно, - подтвердил Мате. - Но что тебя так удивляет?
      - Право, ничего, - сказал тот, вновь обретая свою насмешливую невозмутимость. - Просто приятно знать, что людям будущего известны и стихи Хайяма-поэта и труды Хайяма-математика.
      - К сожалению, не все, - затараторил Мате, обрадовавшись возможности поговорить о любимом предмете. - Но самую ценную математическую работу Хайяма у нас знают.
      - Это какую же? - оживился незнакомец. - "Трактат о доказательствах задач алгебры и алмукабалы12"?
      - Да, да, - подтвердил Мате. - В этой работе Хайям впервые в истории математики решает уравнения третьей степени.
      - Боюсь, ты преувеличиваешь заслуги Хайяма, - сказал незнакомец. Кубическими уравнениями занимались уже несколько тысяч лет назад в Древнем Вавилоне. Некоторые виды кубических уравнений исследовали также древние греки...
      - Вот именно: некоторые! - запальчиво перебил Мате. - А Хайям исследовал все четырнадцать видов. Зачем же ты умаляешь заслуги своего соотечественника? Слушай, - глаза Мате неприязненно сузились, - уж не завистник ли ты?
      - Кто-кто, а я Хайяму не завистник, их у него и так хоть отбавляй! продекламировал незнакомец с грустной насмешкой. - Но, как сказал Платон, Сократ13 мне дорог, а истина дороже. Отдавая должное Хайяму, не следует забывать о тех, чья мудрость была ему и кормилицей, и поводырем.
      -Тогда надо бы, верно, вспомнить не только о древних греках, - заметил Мате.
      Незнакомец шутливо воздел смуглые ладони: поистине у него вырывают слова изо рта! Хайяму в самом деле было у кого поучиться и здесь, на Востоке.
      Когда-то, после завоеваний Александра Македонского, во времена владычества греков, оплотом науки стал египетский город Александрия. Позже, во времена господства арабов, новой Александрией стал Багдад14. Три столетия назад в Багдаде при дворе халифа Мамуна собрались самые светлые умы мусульманского мира. Там встретились уроженцы Средней Азии, Хорасана, персы, сирийцы, потомки вавилонских жрецов - сабии...
      Это было началом золотого века восточной науки. На ее небосклоне одно за другим засверкали десятки великих имен. Но первым из них следует назвать имя Мухаммеда ибн Мусы ал-Хорезми. Ибо это он впервые познакомил арабский Восток с индийскими цифрами и с принятой в Индии десятичной системой счисления...
      - Может быть, тебе будет интересно узнать, - прервал незнакомца Мате, - что система эта от вас, то есть с Востока, перешла и к нам, на Запад, где ее стали называть алгоритмом. В дальнейшем алгоритмом стали называть также такой способ решения однотипных задач, который подчинен единому, раз и навсегда установленному правилу. И в названии этом, если вслушаться, нетрудно угадать слегка измененное имя "ал-Хорезми".
      - Что ж, - сказал незнакомец, - он вполне заслужил такую честь. И не только потому, что ввел в наш обиход индийский счет. Благодаря ал-Хорезми возникло и еще одно слово: алгебра, от арабского "альджебр", что значит восстановление. Потому что именно ал-Хорезми был тем колоссом, который положил начало алгебре как науке. В его "Книге по расчету алгебры и алмукабалы", написанной за два столетия до рождения Хайяма, сошлись и объединились в стройное учение разрозненные сведения по алгебре, накопленные со времен Древнего Вавилона.
      -Твоей образованности может позавидовать сам Хайям, - сказал Мате, но разве ал-Хорезми решал кубические уравнения?
      - Нет, - отвечал незнакомец. - Он нашел общее правило составления и решения уравнений первой и второй степени. Что же до кубических уравнений, то ими у нас занялись лишь сто лет спустя, после того как были переведены на арабский язык исследования Архимеда о шаре и цилиндре и сочинение Аполлония.
      Услыхав про Аполлония, Фило, которому давно надоело молчать, взыграл, как цирковая лошадь при звуках знакомой музыки. Насколько ему известно, сказал он тоном знатока, Аполлоний написал трактат о конических сечениях. Но при чем здесь кубические уравнения? Ведь уравнения - это же алгебра, а конические сечения - геометрия!
      Мате просто из себя вышел: неужели этот взрослый младенец до сих пор не знает, что алгебраические задачи можно решать и геометрическим способом?
      - Конечно, - поддержал его незнакомец. - В некоторых случаях такой способ куда короче и удобнее. Древние греки, например, щедро им пользовались. Обратился к коническим сечениям и Хайям, когда столкнулся с кубическими уравнениями.
      -Ты так хорошо знаешь математику... Наверное, Хайям-ученый тебе все-таки ближе, чем Хайям-поэт, - с надеждой предположил Мате.
      Но незнакомец сказал, что оба дороги ему совершенно одинаково. Тем более что и между собой они ладят отлично. Ведь они друзья и даже однолетки! Когда Хайям-поэт пишет стихи, Хайям-математик нередко чертит свои математические доказательства на полях его рукописи. А однажды стихотворные строки одного обнаружились в геометрическом трактате другого.
      - Ты читал геометрический трактат Хайяма? - взволнованно перебил его Мате. - Тот самый трактат, где исследуется пятый постулат Эвклидa15?
      Незнакомец снисходительно улыбнулся: мог ли не читать его он, постоянный переписчик Хайяма? Это сочинение называется "Комментарии к трудностям во введениях книги Эвклида". Оно состоит из трех частей. В первой речь идет о пятом постулате Эвклида. В двух последующих Хайям излагает учение о числе и числовых отношениях.
      Фило ревниво заметал, что есть здесь кое-кто, не только не читавший геометрического трактата Хайяма но и ничего не знающий о пятом постулате Эвклида.
      - Кажется, нас с тобой справедливо упрекнули в невежливости, обратился незнакомец к Мате. - Но говорить о пятом постулате Эвклида на ходу... Пожалуй, это не слишком удобно.
      - Так не сделать ли нам небольшой привал? - быстро нашелся Фило, всегда готовый отдохнуть и подкрепиться.
      - Отчего бы и нет, - согласился незнакомец, взглянув на солнце, времени у нас еще довольно.
      КАМЕНЬ ПРЕТКНОВЕНИЯ
      Они шли в это время зеленым, окаймленным садами и виноградниками пригородом. Незнакомец сказал, что неподалеку есть подходящее место для отдыха, и вскоре все они очутились в тенистой роще на берегу небольшого ручья.
      Фило сейчас же распотрошил свой рюкзак, куда успел-таки тайком от Мате засунуть с дюжину купленных на базаре лепешек. Они оказались как нельзя кстати, особенно незнакомцу, который, кажется, сильно проголодался и устал.
      Поев и утолив жажду необычайно вкусной водой из ручья, компания растянулась на траве и примолкла. Мате краешком глаза подметил, как бережно подложил незнакомец полу халата под свою обвязанную платком ношу. Но Фило было не до наблюдений. Щурясь на солнечные просветы в листве, слушая бормотание воды, он и сам бормотал какие-то стихи и, казалось, забыл обо всем на свете:
      Немного хлеба, свежая вода
      И тень... Скажи, но для чего тогда
      Блистательные гордые султаны,
      Зачем рабы и нищие тогда?
      Как ни тихо он говорил, незнакомец все же расслышал сказанное. Мате видел, как насторожились его глаза, до тех пор задумчивые и рассеянные. А Фило все читал...
      Траву, что так душиста и нежна,
      Которой гладь ручья окаймлена.
      С презреньем не топчи, - а вдруг из праха
      Божественной красы взошла она?
      - Я вижу, стихи Хайяма милей твоему сердцу, чем пятый постулат Эвклида, - сказал незнакомец неожиданно резко, но от Мате и на сей раз не укрылось, что он растроган и досадует на себя за это.
      Верный рыцарь приличий, Фило воспринял его замечание как намек и мужественно приготовился выслушать лекцию, на которую сам же напросился. Он, правда, попытался облегчить свою участь, попросив не посвящать его в сложные доказательства. Пусть ему объяснят самую суть - с него и этого довольно!
      - Поистине мир полон противоречий, - развел руками незнакомец. - Ты заранее собираешься принять на веру все, что тебе скажут, тогда как суть как раз в том и состоит, что пятый постулат на веру принимать не желают... Впрочем, дело это и впрямь до того непростое, что мне ничего не остается, как выполнить твою просьбу.
      Он устроился поудобнее и начал свой рассказ с того, что всякая сформировавшаяся наука, в особенности наука точная, похожа на прекрасное, совершенное здание, сложенное из хорошо отшлифованных и плотно пригнанных друг к другу каменных плит. Но не всегда, однако, здание было зданием. Было время, когда вместо него существовали всего лишь разрозненные, необработанные, разбросанные по всему свету камни. Сначала их было немного, но постепенно число их возрастало, а вместе с тем возрастала и потребность собрать эти камни воедино, объединить их в прочную соразмерную постройку.
      Камень, как известно, добывают в каменоломнях. В обычных каменоломнях работают большей частью рабы и узники, нередко немощные телом, темные разумом. В каменоломнях науки трудятся могучие духом, дерзкие и свободные мыслью.
      И все-таки не всякий, кому удается добыть и обтесать свой камень в науке, способен возвести из многих камней, добытых другими, безупречное строение. Для этого нужно быть не только каменотесом, но и зодчим человеком, который заранее представляет себе все здание в целом и знает, каким образом уложить камни так, чтобы каждый из них стал надежной опорой другому.
      К таким зодчим принадлежит упомянутый уже Мухаммед ал-Хорезми. К таким зодчим относится и древний грек Аполлоний Пергский, который собрал, изучил, заново продумал все, что касается конических сечений, и создал свою собственную теорию.
      Но самым, пожалуй, великим среди всех великих зодчих науки был Эвклид: он воздвиг монументальное здание геометрии, которое доныне остается непревзойденным образцом математической логики. Все накопленные до него богатства геометрии Эвклид объединил в могучую систему, где каждая теорема служит опорой последующей.
      Он был не первым, кто брался за это дело. Подобную же работу пытался совершить Гиппократ Хиосский, живший за двести лет до Эвклида. Потом попытку его продолжил Леон, затем Тевдий из Магнезии и, наконец, сам Аристотель! Но лишь Эвклиду оказалось под силу довести неслыханный труд до конца...
      - Как и всякое здание, - продолжал незнакомец, - геометрия Эвклида покоится на фундаменте. Это пять постулатов, девять аксиом и двадцать три начальных определения. Первый постулат гласит...
      Услыхав столь многообещающее начало, Фило просто в ужас пришел. Неужто на голову его хотят обрушить такое обилие новых сведений сразу? Увы, увы и в третий раз увы, ему этого не вынести! Ведь он, если уж говорить по совести, даже не знает, какая разница между постулатом и аксиомой...
      - Разница, в сущности, невелика, - сказал незнакомец. - И то и другое - положения, вытекающие из нашего опыта и принимаемые на веру без доказательств по той причине, что доказать их невозможно.
      - Действительно, - подтвердил Мате, - разница настолько несущественна, что у нас - я хочу сказать, в наших краях, - постулаты попросту причисляются к аксиомам.
      - Ну, приравнять постулаты Эвклида к аксиомам - дело нехитрое, возразил незнакомец. - Куда сложнее уравнять их между собой. Очень уж они неравноправны! Первые четыре постулата совершенно надежны и вполне могут быть приняты без доказательств. Зато пятый...
      Он выразительно умолк, и вялое равнодушие Фило сразу же сменилось жадным любопытством.
      - Ну, - нетерпеливо понукал он, - что же ты запнулся? Договаривай.
      - Потому и запнулся, что пятый постулат, вместо того чтобы исполнять обязанности краеугольного камня, предпочел превратиться в камень преткновения, - с усмешкой пояснил незнакомец. - Это так называемый постулат о параллельных, утверждающий, что если при пересечении двух прямых третьей внутренние односторонние углы меньше двух прямых, то они пересекутся по ту сторону, где сумма этих углов меньше.
      - Положим, у нас этот постулат излагается короче, - снова вмешался Мате. - Через точку, лежащую вне прямой, в той же плоскости можно провести только одну прямую, параллельную первой.
      - Тоже неплохо, - согласился незнакомец. - Постулат о параллельных нередко излагают по-разному. Хайям, например, заменяет его другим, равнозначным утверждением: два перпендикуляра к одной прямой не могут ни сходиться, ни расходиться. Но, к сожалению, утверждение это столь же неубедительно, как и формулировка Эвклида...
      - Не понимаю, что тут неубедительного? - недоумевал Фило. - Ведь даже мне ясно, что через точку, лежащую в той же плоскости, что и прямая, можно провести только одну параллельную.
      На свободном от травы клочке земли он веточкой начертил прямую, поставил точку и провел через нее параллельную, как ему казалось, линию.
      Мате оглядел чертеж скептически: почему, собственно, Фило думает, что нарисовал параллельную?
      - Как - почему? Да ведь сразу видно!
      - А если линия все же чуть-чуть отклоняется?
      - Ну, чуть-чуть не считается, - добродушно отмахнулся Фило.
      - Вы так думаете? Но если продлить вашу чуть-чуть неточную параллель, то рано или поздно она все-таки пересечется с прямой.
      - А я возьму и проведу точную. С помощью линейки и угольника. Она-то уж наверняка не пересечется.
      - Как знать! Еле заметная ошибка и тут вполне вероятна. Но, предположим, чертеж правилен, - как вы это проверите? Как узнаете, что ваши прямые не пересекутся?
      - Продолжу их.
      - До каких пор?
      - Хоть до Самарканда.
      - А если они сговорились пересечься за Самаркандом?
      - Но они вообще не должны пересекаться!
      - А как вы в этом все-таки убедитесь? Ведь если даже предположить, что они действительно никогда не пересекутся, то практически удостовериться в этом невозможно. Ну, до Самарканда вы, допустим, кое-как доползли (хоть по прямой это и невыполнимо), но как вы доберетесь до бесконечности?
      - Да-а-а! - обескураженно протянул Фило. - Пожалуй, о проверке придется забыть. Послушайте, но если этот постулат нельзя принять на веру, то какой же он постулат? Его самого надо доказывать.
      - Именно этим безуспешно занимаются ученые вот уже полторы тысячи лет, - сказал незнакомец.
      Фило капризно передернул плечами: неужели так трудно доказать то, что, собственно говоря, само собой разумеется?
      - А ты сам подумай, - предложил незнакомец. - Геометрия Эвклида - ряд теорем, опирающихся друг на друга. Все вместе они опираются на аксиомы. Но ведь пятый постулат - тоже одна из аксиом, то есть сам по себе опора. На что же опираться при его доказательстве?
      - На другие аксиомы, - не растерялся Фило.
      - При чем же здесь другие аксиомы? - возразил незнакомец. - Ведь пятый постулат никак с ними не связан! Аксиомы вообще независимы друг от друга.
      - Выходит, опираться вроде бы не на что?
      - То-то и оно. И вот почему ученые нередко доказывали пятый постулат, опираясь на другое, равнозначное ему утверждение, иначе говоря, пытались установить справедливость пятого постулата с помощью того же пятого постулата, только выраженного в другой форме...
      - Черт знает что! Заколдованный круг какой-то, - подосадовал Фило.
      Незнакомец как бы вскользь заметил, что друг его, Хайям-математик, обнаружил немало таких подмен.
      - Да, - сказал Мате, - Хайям очень интересно критикует ошибки своих предшественников, но это не помешало ему совершить подобную же подмену в своем собственном доказательстве пятого постулата.
      - Ничего не поделаешь, - отвечал незнакомец. - Поэт сказал: "Что видно на другом, то на себе не видно. Дурные стороны видней со стороны". Впрочем, у меня есть основания догадываться, что впоследствии Хайям разочаровался в своем доказательстве.
      - Я вижу, вся эта история вообще сводится к сплошным ошибкам и разочарованиям, - мрачно подытожил Фило.
      - История еще не окончена! - многозначительно возразил Мате. - Так что не торопитесь со спорными выводами. Бесспорно пока что только одно: непостижимое упорство, с каким человеческая мысль силится сдвинуть с места этот роковой, преграждающий ей дорогу камень.
      - Да, да, - подхватил незнакомец. - Кто только не занимался этим вопросом! Начать с того, что пятый постулат пытался доказать сам Эвклид и, лишь отчаявшись в успехе, включил его в число аксиом. Потом над ним размышляли великий грек Архимед и сириец Посидоний, знаменитый александриец Птолемей, византийцы Аганис и Прокл, а затем ученик их Дамаский, а затем и его ученик - Симпликий... А что началось у нас, в странах ислама, после того как знаменитый труд Эвклида "Начала" перевели на арабский язык! Я мог бы перечислить не менее тридцати обстоятельных исследований, посвященных этой проблеме.
      Фило покосился на него с боязливым удивлением: и откуда только такая осведомленность! Но незнакомец сказал, что удивляться нечему: ведь он переписчик! Через его руки проходят сотни рукописей. Одно только пятикнижие Ибн Сины он переписывал несколько раз... Кстати, Ибн Сина тоже один из тех, кто доказывал пятый постулат...
      - Кажется, в начале нынешнего века этим занимался и ваш замечательный ученый Абу Али ибн ал-Хайсам, - вспомнил Мате.
      - Совершенно верно, - подтвердил незнакомец. - Доказательство ал-Хайсама опровергает Хайям в своем геометрическом трактате. Оно построено на четырехугольнике...
      Мате кивнул. Да, да, его так и называют - четырехугольником Хайсама. А еще - четырехугольником Ламберта.
      Незнакомец нахмурился: при чем здесь Ламберт? Он такого не знает.
      - Ламберт? Гм... - Мате замялся. - Ламберт - немецкий ученый, который доказывал пятый постулат тем же способом, что и ал-Хайсам.
      Незнакомец посмотрел на Мате с холодным недоумением.
      - Не понимаю, зачем понадобилось твоему Ламберту присваивать чужое доказательство?
      - Почему ты думаешь, что он его присвоил? А если он ничего не знал об ал-Хайсаме?
      - Если он не знал об ал-Хайсаме, значит, он невежда.
      - Очень уж ты суров, - сказал Мате. - Есть ведь на свете страны, до которых труды ваших математиков не доходят, а между тем наука развивается там своим чередом. И проблема пятого постулата волнует тамошних ученых не меньше, чем здешних. Удивительно ли, что, перебирая способы доказательств, они повторяют путь, кем-то уже пройденный?
      Лицо незнакомца омрачилось: если так, это обидно!
      - Еще бы не обидно! - воскликнул Мате. - Ведь слава первооткрывателей при этом нередко достается другим.
      - Слава, - повторил незнакомец с гордым пренебрежением. - Хайям-поэт сказал бы: "На что мне слава - под самым ухом барабанный гром?" Не то обидно, что умалена чья-то слава, а то, что людям приходится тратить силы ума и души на то, что уже сделано.
      Мате растроганно шмыгнул носом. По его мнению, благородней не мог бы рассуждать и сам Хайям. Кстати, не забыть сказать ему при встрече, что примерно такая же история произошла и с его, Хайяма, собственным доказательством. Был такой итальянский математик, Иероним Саккери, так он доказывал пятый постулат почти тем же способом, что и Хайям, ничего о Хайяме не зная.
      - Хорошо бы с ним потолковать! - сказал незнакомец. - Но почему ты говоришь о Саккери - был? Разве он успел уже умереть?
      - Боюсь, что он не успел еще родиться, - неосторожно сболтнул Мате.
      Фило, с тревогой следивший за этим опасным разговором, потихоньку толкнул приятеля локтем: дескать, не забывайтесь! Но Мате надоело играть в прятки.
      - Не тыкайте меня в бок, Фило, - заявил он во всеуслышание. - Пора нашему новому другу узнать правду. Я не шутил, когда сказал, что мы люди из будущего, - обратился он к незнакомцу. - Но ты человек сведущий и мудрый: ты все поймешь правильно. И если хватило воображения у нас, чтобы перенестись из двадцатого столетия в далекое прошлое, неужели не хватит его у тебя, чтобы перенестись в далекое грядущее?
      Фило очень обрадовался, когда увидел, что провожатый их не хлопнулся после этого в обморок и не впал в буйное помешательство. Напротив, он с достоинством поблагодарил Мате за оказанное ему доверие.
      - Теперь мне все ясно, - сказал он просто. - Ламберт и Саккери европейские ученые, которым предстоит жить в...
      - ...семнадцатом и восемнадцатом столетиях, - подсказал Мате.
      Вот когда незнакомец вышел наконец из себя!
      - Не может быть! - воскликнул он в страшном волнении. - Неужели с этой болячкой, с этим нарывом на теле науки не будет покончено даже в восемнадцатом веке?!
      - Немного терпения, - обнадежил его Мате. - С ним будет покончено в девятнадцатом.
      - Благодарение небу! - с чувством произнес незнакомец. - Но кто же это совершит? Я хочу знать имя человека, который избавит мир от этого проклятого камня.
      На лице у Мате появилась лукавая усмешка.
      - Рад бы тебе помочь, но не знаю, с какого имени начать.
      - Как? - прошептал незнакомец, потеряв голос от изумления. - Так их сразу несколько? Ты, верно, смеешься надо мной?
      - Вовсе нет! Идеи носятся в воздухе. Есть у нас такое крылатое выражение, - пояснил Мате, заметив вопросительный взгляд незнакомца. - В науке нередко бывает, что одна и та же идея приходит в голову одновременно нескольким людям.
      - Ты обязательно должен рассказать, как все это произошло.
      - А мы не опоздаем к нашим Хайямам? - забеспокоился Фило.
      - Совсем забыл! - встрепенулся незнакомец. - Пожалуй, нам действительно пора идти. Но, надеюсь, друг твой не откажется рассказать свою историю по дороге?
      Фило слабо улыбнулся.
      - Не беспокойся. Мой друг может рассказывать в любом положении. Даже стоя на голове...
      ПЕРЕВЕРНУТЫЕ ЧАСЫ
      Они покинули рощу и снова зашагали рядом со своим провожатым.
      - Когда я думаю об истории пятого постулата, - начал Мате, - мне почему-то всегда представляются песочные часы. Сначала верхняя колбочка их полна песка, но постепенно, песчинка за песчинкой, содержимое колбочки тает, и вот уже в ней не остается ничего, кроме пустоты. Все исчерпано, ждать больше нечего. Разве что попробовать перевернуть часы и заставить песчинки вытекать в обратном порядке. Как раз в таком состоянии находилась проблема пятого постулата к началу девятнадцатого века. Все способы доказательств были давно исчерпаны и забракованы. Настало время перевернуть часы, и переворот этот почти одновременно и независимо друг от друга совершили сразу три человека. Все они много размышляли над пятым постулатом, все пытались его доказать, все поняли, что доказать его невозможно, и все пришли к одному и тому же выводу: если нельзя доказать, что через точку, лежащую в одной плоскости с прямой, можно провести только одну, не пересекающуюся с ней прямую, почему не предположить обратное? Почему не заменить пятый постулат другим утверждением, что через такую точку можно провести сколько угодно прямых, не пересекающихся с заданной?