«К последнему, пятому типу тасентов относятся объекты, которые в данное время не действуют на органы чувств или действуют настолько слабо, что живые организмы их не ощущают. Они называются лансами (Лн). Еще совсем недавно, когда не было сберкасс, люди прятали в землю свои денежные сбережения. Во время войн в землю закапывались не только деньги, но и ценные вещи, и документы, и оружие, и даже продукты питания. Если враг их не обнаруживал, их можно было считать отличными лансами.
      Часто люди получают травмы и даже гибнут при игнорировании правил безопасного труда. Причина их одна: опасные ситуации не обнаруживались своевременно, т. е. были лансами.
      Революционеры капиталистических стран вынуждены соблюдать конспирацию, т. е. скрывать свою деятельность от полицейских и судебных органов. Партизаны вынуждены прятаться в лесах, чтобы иметь возможность отдохнуть и хорошо продумать новый поход. Их базы все время должны быть лансами по отношению к врагам».
 

* * *

      Конечно, только партизаны могут спасти мир. Он всегда хотел быть партизаном, и теперь наконец мечта осуществлялась.
 

* * *

      Наутро 2-го мая он играл в футбол во дворе. Он пошел за сигаретами, а мужики в хоккейной коробке, как и положено воскресным утром, пинали мяч. Воскресенья-то не было, но они всегда играли во второй выходной — или в воскресенье или на второй день праздников. В первый, наверное, пили. Он постоял возле коробки, посмотрел, а у них то ли выбыл кто-то или с самого начала были неровные составы, его вдруг и зазвали. Поскольку за сигаретами он пошел в затрапезе, да еще и в кроссовках, то ничего не мешало вступить в процесс.
      Зрелище должно быть неплохим, если глядеть из космоса: практически квадратный глубокий двор, стены дома высокие, с башенками и финтифлюшками, 11 этажей по 4 метра этаж — почти 50 метров высотой. Двор заполнен зеленеющими, хотя и не на полную мощность деревьями. В центре этого пространства — площадка, на которой гоняют мяч — на хоккейные ворота — мужики, семь мужиков на семь. На игроках одной из команд для различения голубые безрукавки с черной надписью: О., когда играл, помнил, что там написано, а через час после игры вспомнить уже не мог. Букв пять, на «К» начинается, латинскими буквами. Незнакомое слово.
      Его поставили сзади, чтобы не особо мельтешил. Тем более ему надо было разобраться, кто тут на что способен. Некоторые играли весьма мягко, даже аристократически. Кажется, в дом селили и каких-то важных спортсменов, так что, возможно, это они и были — кто не спился. То есть и эти, разумеется, пили, судя по их лицам, но навыки сохранили. А сам он когда-то он играл за факультет, а потом в институте тоже иной раз, по молодости, но все это было уже давно. Одышка от непривычной беготни все время толкала его мысли к Калошину: он бегал, задыхался и ощущал, что все эти люди, несомненно, являются для него мевлинами.
      Тут он закономерно получил мячом в морду, что вызвало последствия: их лансы начинали становится для него имцактами, а в некоторых случаях он даже понимал и некоторые вимтасы («На упаковочных коробках, в которых перевозят телевизоры, радиоприемники и многие другие товары, черной краской нарисованы или напечатаны стрела, зонт и бокал. Все эти рисунки изображают реальные объекты. И все они являются знаками. Направление стрелки указывает грузчикам, где у коробки верх, а где — низ. Зонт предупреждает о том, что содержимое коробки боится дождя (сырости). Бокал говорит, что в коробке лежат стеклянные изделия, боящиеся ударов. Все перечисленные объекты называются вимтасами (Вм). Вимтасы могут быть не только зрительными. Партизан-разведчик может передать своему товарищу какую-либо информацию, воспроизводя своими органами речи свист летящей бомбы, пыхтенье неподвижно стоящего паровоза, еле слышную стрельбу из пулемета, скрип старой телеги, гудение летящего самолета и т. п.»)
      К концу игры он освоился, даже пару раз сбегал вперед и даже попал в штангу — там, скорее, было мимо, чем внутрь, но этим плотным звуком он гордился до вечера.
 

* * *

      После игры он был вознагражден забытыми чувствами: уставший, пыльный и забегавшийся, пьет газировку. В подъезде была прохлада, чуть сырая, а в квартире было пусто, по ней гуляли сквозняки, из окна пахло свежей листвой и, едва слышно, все той же черемухой. Мышцы сначала приятно побаливали, а вскоре пришли и усталость, и расслабленность, и истома. Он прилег, соскользнул в дремоту.
 

* * *

      На 3-е мая у него был запланирован поход в те лефортовские углы, где он когда-то с троюродным братом пил пиво, а иногда и портвейн. Он хотел отыскать небольшой стадион возле общежитий, окруженный тополями, которые в сессии начинали распространять пух. Он точно помнил, что счастье тогда было, и было оно — там. И значит, это место является точкой счастья внутри его мозга. Теперь следовало его посетить.
 

* * *

      Троллейбус, как и прежде, ходил от Красных ворот по Новой Басманной до Разгуляя, потом — по Доброслободской, сворачивал на ул. Радио с ее диковатыми знакомыми корпусами авиационного назначения, далее — мост через Яузу, слева Лефортовский парк, к которому в глубине подползал механический крот, внизу проделывали Лефортовский тоннель — от Проломной заставы к Спартаковской площади. К этому дню была пройдена примерно его пятая часть (весь тоннель — 2210 метров). «Насколько уверенно чувствуют себя в забое с такой техникой московские строители? Как реагирует поверхность на шаги огромного механизма под землей?» Про это и другое рассказывал в газете «Московская правда» начальник Управления строительства лефортовских тоннелей Николай Васильев.
      «Этот проходческий щит, купленный в Германии, мы называем лодкой, — сообщал Васильев — потому что внешне он похож на подводную лодку. Но если ее длина около ста метров, то щит покороче — 62 метра вместе с технологическими тележками. А вот толщина корпуса, диаметр соответствуют подводной лодке. Образно щит можно сравнить с обычной пятиэтажкой. Это более наглядно для читателей. Надо представить себе, что под землей двигается пятиэтажное здание…
      На пути были и водонасыщенные пески, и супеси с примесью глины, и свалки, которые остались, говорят, от строительства еще Юлием Гужоном сталелитейного цеха на территории завода „Серп и молот“. А сколько нам встретилось брошенных коммуникаций! … Мы прошли под Проломной заставой, где было очень много коммуникаций, под бензоколонкой, сквером…
      Впереди забоя — старинное здание Алексеевского военного училища, памятник истории… Думаю, что непосредственно под Лефортовским парком мы пройдем спокойно. А вот в районе Яузы, где все набережные старые, будет сложнее. Под Яузой щит пройдет на глубине примерно 15–18 метров от дна реки… Проходка начиналась на глубине 8 метров. Сейчас над забоем — 22–23 метра. Щит будет продолжать опускаться, пока не достигнет 35 метров. На такой глубине комплекс пройдет под Лефортовским парком. А дальше начнется постепенный подъем…»
 

* * *

      Задумавшись о том, как снизу трудится щит, он пропустил остановку на углу Красноказарменной и Лефортовского вала (пятиэтажный дом теперь проползал примерно под этим перекрестком), доехав до МЭИ с его громадными колоннами. А общежития были возле Лефортовского вала, куда ему и пришлось возвращаться. По дороге стоял газетный киоск изумительного красного цвета с надписью «Пресса. Лефортово».
      Свернув с Красноказарменной на Лефортовский, он обнаружил вокруг дремоту и мягкую пустоту. В этом московском углу улицы и перекрестки выглядят ровно так, какими нарисованы улицы и перекрестки в учебниках по правилам вождения: пустые и стерильные. И теперь машин тут не было, разве что появится какая-нибудь, как иллюстрация к теме правого поворота. Дома построены в начале 50-х, может и раньше, тоже будто из учебников.
      Булочная тут была, пахнущая, как всегда пахли булочные в Москве. А он сюда не заезжал — сосчитал накануне — двадцать лет. Даже пропустил щель, в которую надо было свернуть, чтобы выйти к общежитиям и тому стадиону.
      Стадион был возле небольшого спортивного манежа, тоже как с картинки из старинных школьных учебников по обществоведению: с белыми колонами, на тему удовлетворения физических потребностей советского человека и заботы государства о них. Колонны поддерживали портик, там можно было пережидать, если вдруг начинался дождь. А напротив был стадион, овал беговой дорожки, неполных размеров, явно не 400 метров, а 250, от силы — 300. Важен был не стадион, но все как-то вместе. Начало лета, теплые сумерки, тополя, шелестящие вокруг — место было уединенным, шумящая от хмеля голова и даже непривычная сигарета, тогда в Москве продавались сигареты «Фемина», длинные, без фильтра, с золотым мундштуком. На темно-красной квадратной пачке нарисована дама в шляпке. Не то чтобы не крепкие, но сладкие. Югославские, румынские, чешские? А в сумме все это равнялось небольшому раю. Почему-то именно здесь, не на Ленгорах, где ему было бы роднее. В том и дело, что чужое, тайное место.
      Теперь он плутал по мэишным общежитским закоулкам. Но они в самом деле запутанные, ничего особенно-то и не изменилось. Красные какие-то большие корпуса, ряд приземистых пятиэтажек, рядком, друг за другом, блеклых бежевых цветов. Тут где-то и был хитрый поворот к манежу, промахнул мимо, дошел до конца рядов общежитий — никогда там раньше не был. Переходы, связывавшие корпуса на уровне вторых этажей, теперь были изукрашены разной живописью. На одном пролете черной краской написано: «Москва, Москва! Люблю тебя как сын, как русский, — сильно, пламенно и нежно!» с подписью «А. С. Пушкин», хотя вроде это Лермонтов.
      Пошел назад, обнаружив, что медучреждение, которое в прошлом маячило сбоку от стадиона, было детским психоневрологическим диспансером. Отыскалась наконец правильная щель, далее — какие-то голые площадки, которых вроде не было, и вот манеж, такой же желто-белый. Но стадиона не было. То есть какие-то его куски угадывались, но эта территория стала автостоянкой. Деревья были вырублены, одна машина гнусавила сигнализацией. Когда все это произошло — год назад, пять лет, пятнадцать?
 

* * *

      И он, не выкурив печальной сигареты, поплелся обратно. Вышел на Лефортовский вал, подумал, а не зайти ли еще и на Земляной, раз уж получился день потерь, но и так уже было паскудно, так что свернул направо и, мимо стадиона по имени «Энергия», пошел куда глаза глядят, добравшись до ул. Солдатской, сел на трамвай и доехал до станции метро «Авиамоторная», что вовсе не улучшило его настроения, потому что нет на свете ничего отвратительней окрестностей станции метро «Авиамоторная».
 

* * *

      Дома, хлопнув грамм сто, он подумал: как странно. Вот у него еще утром было счастье, а его, оказывается, уже давно нет. Как же так, ведь еще утром было? Выпил еще сто грамм. Чтобы, по крайней мере, не замечать, как город снаружи, за окнами скреплен с городом внутри головы, все их точки сцеплены проводами, будто удлинившимися волосами. Получалось, что проблема в том, что они перестали отвечать друг другу. Внутри было вовсе не то, что снаружи. И он, как некий message, не узнавал мозг, куда был заброшен, как партизан. А по всем этим проводам продолжали, перенося неведомые смыслы, пробегать шелестения, шорохи. Они не читались, словно он оказался за границей, где вся реклама — разноцветными иероглифами и узнать можно только Coca-Cola или Nescafe. Влил в себя еще грамм сто. Надо куда-нибудь уехать. Жена, помнится, говорила про Петербург. Почему нет? Заказать гостиницу где-нибудь на «Парке Победы», «Россия» там, что ли? Не очень дорого и не далеко. Заказать заранее, а то каникулы начнутся, белые ночи. Надо разорвать связь, хотя бы на неделю. Или прямо завтра поехать? На день? Заснул.
 

* * *

      Наутро 4 мая он никак не мог понять, какого черта его все время заносит в Китай-город. Да кому ж не известно, что пересадочный узел станций «Китай-города» занимает первое место в московском метрополитене: например, в 1999 году в сутки через китайгородские станции и переходные системы проходили 300 800 пассажиров (на втором месте «Лубянка»-«Кузнецкий мост», 254 100 человек). Видимо, его интуитивно привлекали плотные массовые флюиды, потому что хотелось побыть на людях. Но почему это происходило с похмелья? Впрочем, почему нет? Должно же у человека быть место, куда можно пойти с похмелья. Тем более он знал: из всех этих 300 799 пассажиров никто не осудит его, 300 800-го.
      Колокольня церкви возле Дома металлурга все еще не упала, прочие окрестности выглядели и того бодрей. Пошел искать еду, все эти дни дома не готовил, разве что покупал пряники к чаю. По Лубянскому проезду стоял все тот же ряд заведений, штуки четыре. Китайский ресторан с малиновым половиком перед входом. Он был из чего-то синтетического, и в нем были прострижены до основания — чуть более блеклого, как бы даже и желтого — буквы, которыми было написано что-то по-китайски, а также слово «велкам» по-английски, шрифтом, каким пишут Coca-Cola. Рядом тяжелая распивочная «Аист», на ремонте, там что-то сваривали; рядом с ней еще какой-то подвал, тоже закрытый, на стекле надпись «ООО Ассоль Лтд»; ну и «Китайский летчик».
      В «Летчике», поскольку был день, да еще длинные праздники, было пусто. Все как-то нараспашку, пустынно, но хорошо. Сидели какие-то студенты, ментально близкие О. Так, видимо, все и устроено на свете: кому куда уместно зайти, тот туда и заходит. Все, в общем, будут там, где им положено.
      Пока несли еду, снова читал Калошина. Стены клуба были преимущественно зелеными, густо-зелеными и салатово-зелеными, а поверхности барьеров, сидений и столбиков (тут были барьеры и столбики) вполне китайско-красными. Похмелье стояло ровно в той стадии, когда глаза сделались особенно выпуклыми, отчего сочетание алого и зеленого их приятно раздражает.
      «Комплекс из трех унионтов разных типов называется антерцетом и обозначается символом Ац. Например, художник обратил внимание на плывущий по реке плот с натянутой белой палаткой. Владелец плота вошел в палатку, и художник его больше не видел. По отношению к его рецепторам река в это время была мевлином, плот и палатка — сипактами, хозяин плота — лансом. Обозначив эти объекты тасентоведческими символами, получаем формулу Мл + Сп + Лн (или Ац #3).
      Комплексы из унионтов четырех различных типов называются анквартетами. Существует только пять разновидностей анквартетов. Пример анквартета #3. Вдали от поселка, на берегу ручья, сидело трое парней. Один негромко играл на гитаре, второй что-то оживленно рассказывал, третий сидел молча, слушал. Несмолкаемый плеск ручья был по отношению к этим парням мевлином, звуки гитары — сипактами, слова рассказчика — динактами, а слабый шум часов, лежавших в кармане гитариста, — лансом (тиканье часов никто из них не слышал).
      Комплекс, образованный из унионтов всех пяти типов, называется анфюнетом. Его символ — Аф, полная формула Мл + Сп + Ит + Дт + Лн. Пример. Аквалангист спустился в морскую воду с левого борта нового большого теплохода. Вода для аквалангиста — мевлин, борт теплохода — сипакт, сделанный кем-то рисунок рыбы (на днище) — имцакт, ватерлиния — динакт, а большая акула, плававшая по кругу возле правого борта, — ланс.
      Конечно, все это было правдой: всегда должна быть акула, которая кружит возле правого борта, когда сам ты — с левого. Хотелось верить, что отыщется и рисунок рыбы на днище, сделанный кем-то. Например, владельцем плота, который вошел в палатку, и его навсегда не стало. Принесли пиво, тут был странный выбор, зачем ему теперь нефильтрованный францисканер? Теперь в нем не было тонкости различения.
      Подошли музыканты, начали шуршать и звякать на небольшой сцене — настраивались. Один был мужиком средних лет, лысым в черных очках, вторым — женщина в чем-то смутно блестящем, в тяжелых башмаках с толстыми квадратными каблуками. Еще два человека: один местный, заведовал он, что ли, клубным звуком и всеми проводами, а второй, видимо, переводчик, потому что мужчина и женщина переговаривались по-немецки. Они убрали со сцены не нужные им ударные, воткнули свой ящик, распутывали провода. Дама была Триксой Арнольд, а мужик — Ильей Комаровым, басистом из „Не Ждали“, вместе они были проектом „Les Halmas“, но О. об этом ничего не знал. Щавелевые щи и свинина под грибным соусом были неплохи. Кофе был ужасен, но в Москве с ним всегда проблемы.
      „Хищная птица несет в своих когтях пойманную рыбу. По отношению к органам чувств птицы ее добыча является сипактом. По отношению к матросам проплывающего неподалеку судна эта рыба является мевлином (как и сама птица). А по отношению к дождевым червям, ползающим в толще прибрежной земли, эта рыба есть ланс. Формула этого тасента (рыбы) такая: ‹Мл II Сп II Лн›. Она состоит из символов трех различных унионтов, разделенных вертикальными черточками. На обоих ее концах стоят угловые скобки. Подчеркнем: символов в формуле — три, но обозначают они лишь один объект. Когда один объект по отношению к двум или более реципиентам является унионтами двух или более типов, он называется бенутом (Бн). Следует заметить, что реципиенты могут и не подозревать о том, что кто-то из людей проанализировал ощущаемый ими объект и признал его бенутом. Делают такие тасентоведческие анализы только в случаях большой надобности“.
      Конечно, такая надобность у него присутствовала. Калошин (существовал ли он реально?) был молодцом: мир, как лего, в горячечном энтузиазме собирался из различных покемонов каждую секунду. А манипулирующий был сам включен в свои манипуляции, изнутри которых казалось, что и он прозрачен, и вся схема прозрачна, так что ни он, ни схема не видны, но весь этот пузырь был со стороны смутным, темно-серым облаком, окутавшим больного.
      Дожидаясь расчета, он рисовал и нарисовал птичку — на каком-то объявлении, листовке оранжевого цвета, лежавшей на столе. Может, ее нельзя было пачкать, но как-то сама нарисовалась. Птичка была в профиль, похожа на ворону. Уходя, забрал ее с собой, так что имелась конкретная выгода: теперь у него была еще и птичка. Вот такими были его накопления. Птичка получилась вовсе не хищной.
      Чего-то ему все-таки хотелось, но желание не распознавалось. Какой-то коммуникационный сбой. Но что, например, мы знаем о чувствах засорившегося водостока? Приятно ли это ему или как? Болезненно или радостно дребезжат трамваи? Какие карты сознания используются при коммерческом взаимодействии? Что кого надувает собой, как воздушный шар?
 

* * *

      Вообще-то, в „Летчике“ он мог оказаться именно потому, что если мозг Маяковского в тазу несли на Б. Якиманку пешком, то лучшего маршрута не найти: по Лубянскому проезду мимо Политехнического музея, ЦК ВЛКСМ и памятника героям Плевны. За Маросейку, вниз под горку, как раз мимо „Летчика“, с тазом на вытянутых руках, направо в переход, то есть, конечно, просто в сторону Китайгородского проезда — какой тогда подземный переход. По Варварке до Москворецкого моста, срезая угол, гостиницу „Россия“ тогда еще тоже не поставили. Через Большой Москворецкий мост, через Балчуг на Ордынку, по 3-му Кадашевскому в Лаврушинский, мимо Третьяковки по Большому Толмачевской на Старомонетный, в щель, выводящую на Полянку возле памятника Димитрову, на Большую Якиманку, налево, почти пришли.
      Был и другой маршрут, по Большому Каменному мосту, но он, кажется, длиннее. К тому же тогда, срезая углы, пришлось бы пройти через Красную площадь с тазом с мозгом в руках, а там уже лежал Ленин с пустой головой, этот мозг уже был на Якиманке, в чем был неуместный стилистический повтор. А к Солянке по Лубянскому проезду, под горку, легко и быстро.
      Несомненно, он жил внутри самого большого приключения своей жизни.
 

* * *

      К ночи он снова поехал в город: ночь была на воскресенье, Пасха. Не то чтобы на службу, а пройтись по городу, который не спит. Доехал на троллейбусе до бульваров, до „Художественного“ пошел к Никитским воротам. Проходя мимо какой-то подворотни, увидел внутри мерцающий, перемещающийся свет: во дворе шел крестный ход. Присоединился, люди еще прошли дворами, свернули направо, вышли на Никитский бульвар, двинулись по проезжей части. Это был крестный ход от той церкви, что ближе к Мерзляковскому. Внутрь церкви было не попасть, она маленькая. Он перешел Никитскую и зашел в Большое Вознесение — тоже не столько на службу, сколько знакомых встретить. Но свечу купил и в „Христос воскресе — воистину воскресе!“ участвовал. Знакомых не встретил, пошел обратно к „Арбатской“ по бульвару, уже и каштаны распускались, так все эти дни было тепло, перешел на ту сторону, где Домжур. У конца домжуровского забора два каких-то человека вели себя странно: один сидел на мостовой, устанавливая фотоаппарат на низеньком штативе, а другой просто стоял рядом, отгонял, наверное, машины. Что тут ночью фотографировать? А есть что: там же во дворе громадное дерево, за оградой. Его ствол чуть ли не на треть выпирал сквозь ограду, а корни — чуть ли не до верха решетки. Громадное, старое, вяз, кажется. Почему-то раньше его не замечал.
      Но сегодня тут и запах был странный. Пахло подвальной сыростью, откуда? А, вот… раньше тут была стена — чуть правее, где за забором Домжура начиналась автостоянка, перед круглосуточным магазином-стекляшкой. На въезде на стоянку была будка смотрителя, теперь ее не было, но одной будкой дело не ограничилось, вся стоянка была завалена горами кирпича, среди которых торчали два экскаватора. Мышами пахло, сырыми тряпками, подвалом. Сильно разворотили, запах окутал весь квартал. Что-то тут раньше стояло, что загораживало это дерево. Щит какой-то?
 

* * *

      Ведь может существовать заговор красного или синего цвета. Цветов в смысле: они себя тайно продвигают, вон их сколько на государственных флагах, а розовый или коричневый там редки. Или заговор бубликов и ватрушек, осуществляющих тайное в неизвестном нам пространстве. Суть их заговора проста, рогалики заставляют людей их производить. Они же не просили, чтобы их изобрели, но раз уж возникла новая сущность, то она хочет быть всегда. Тут неважно, что рогалики съедают: их сущности это не больно, как человеку ногти подстричь; главное, чтобы продолжали выпекать, в этом продолжение их существования. А сколько сущностей не убедили людей в том, что их жизнь нужно продолжать… Так что это очевидный успех рогаликов — как съеденных, так и тех, которые еще будут выпечены: им удалось убедить людей в своей насущности. Неплохо также держатся карандаши и гвозди, а вот дирижабли не могут себя отстоять даже в варианте рекламоносителей.
 

* * *

      Калошин очень любил партизан. „Обычно вимтасы находятся в окружении других тасентов. И мы можем взять для анализа не только вимтасы, но и группы, состоящие из етасов и вимтасов. Такие группы-комплексы именуются хориалами. Приведем примеры хориалов. На окне здания, мимо которого мы идем, нарисованы очки. Мы догадываемся, что в этом здании ремонтируются или продаются оптические приборы. Окно и очки мы можем обозначить формулой Сп + Вм. Партизан закопал в землю коробку патронов. Чтобы легче было ее разыскать, он на растущей рядом березе куском древесного угля нарисовал автомат. Березу, рисунок и спрятанную коробку мы обозначим так: Мл + Лн + Вм.
      Комплекс из вимтаса и юритина (Вм + Бн) называется найвиюром и обозначается символом Нв. Пример. Партизан на городской улице передал встретившемуся товарищу (положил ему на ладонь) одну монету и бронзовую игрушку, изображающую носорога, и сказал: „Это гостинцы твоему малышу“. На самом же деле эта игрушка была вимтасом. Тот, кому она вручена, должен немедленно явиться к командиру партизанского отряда. Для часовых, расставленных вокруг партизанской базы, этот носорог был паролем. Монету в этом примере можно заменить непогашенной почтовой маркой, облигацией, еще не использованным проездным билетом с изображением якоря или самолета и т. д.“.
      Кто ж на свете не партизан, на самом-то деле? Славно, что на переходе с „Белорусской-кольцевой“ на „Белорусскую-радиальную“ стоит партизанская троица, где духом святым выставлена толстожопая девица с автоматом ППШ. В мире есть лишь два способа развлечься за его счет — либо его разбирать на части, либо нарисовать на свой вкус. А вот Калошин был таким могучим, что совместил оба подхода и навсегда стал партизаном, развязав с мирозданием личную войну. Жаль, что о нем ничего не известно, могло же случиться так, что он — победил.
 

* * *

      Есть ли теперь люди, которые думают обо всем сразу? А иначе все развалится, потому что никто не думает обо всем сразу. Они должны сидеть в темных избах, поедать соленые огурцы, заедая их черным хлебом, пить воду и думать, думать о том, как все устроено.
      О. в детстве не сомневался, что такие люди есть, но считал, что есть еще и люди, которые производят длинные эксперименты. Закапывают, скажем, что-то в землю. А через 50 лет смотрят, что получилось. Не затем, что это вдруг да превратится в золото, хотя может и превратиться, а для определения законов природы. Вдруг в длинном времени все не так, как в обычном?
      Вот если бы он сам в 4-м классе, когда об этом думал, закопал бы во дворе на Черногрязской бабочку-лимонницу, вдруг бы она теперь сделалась изумрудом? Или превратилась бы в плоский бронзовый жетон, на котором написано слово, произнеся которое, воссоединишься с собой, находящимся в какой-то дальней, безысходной, ссылке?
 

* * *

      Утром 6 мая в подъезде было обнаружено сообщение от инициативной группы по борьбе со строительством торгового центра в сквере, напротив школы #1232. Сообщение несло оптимизм. Указывалось, что на 29 апреля под письмом протеста подписались уже 1337 человек, но сбор подписей продолжается. Была осуществлена жалоба на решение Дорогомиловской управы о строительстве (значит, прежний ксерокс решения по строительству принадлежал не Мосгордуме, а лишь местной управе). 26 апреля жалоба была отправлена депутату Герасимову Е. В. в Мосгордуму, а 30 апреля — префекту ЗАО Кирюшину. Был осуществлен и переход на федеральный уровень, а именно подготовлен материал для запроса депутату Госдумы Баранникову А. Е., который жил в этом же, то есть #30/32, доме, квартира не указана. Депутат, как легко выяснить, занимался в Думе такими проблемами, как закон о СМИ, в частности „Об иностранном участии в средствах массовой информации“. Кроме того, согласно прессе, депутат Госдумы Александр Баранников намеревался „убедить министра здравоохранения, премьера и президента страны в том, что остановить эпидемию ВИЧ-инфекции можно, лишь разрешив наркоманам легально приобретать так называемые заместительные препараты“.
      Был также снят сюжет для телевидения с депутатом Герасимовым и детьми из школы, который должен был появиться 11 мая по ТВЦ, в 11 утра. Еще в клубе „Современник“ было проведено собрание жильцов домов #30/32, 24,26 и 35/30 — с противоположной стороны Кутузовского. На собрании было выражено недоверие пред. домкома Шулениной по пунктам: самоуправство при решении вопроса о застройке сквера, в связи с застройкой набережной Т. Шевченко, „определения трассы третьего автомобильного кольца“, по случаю сдачи в аренду и продажи помещения на первом этаже подъезда #9 для кафе-ресторана (где ж он там был?) и устройства возле подъезда #10 автомобильной стоянки путем вырубки деревьев. Участие г-жи Шулениной в планировке трассы ТТК вызывало некоторые сомнения, зато гражданское общество в пределах домов #30/32, 24,26 и 35/30 по Кутузовскому пр-ту явно сформировалось. А сформировавшись, немедленно учредило новый домком в составе 14 человек.
      К этому времени внутренности двора уже заполнились листьями, разошедшимися в отведенный им природой масштаб. После заката, а теперь это бывало уже к десяти вечера, двор освещался фонарями, светящими как бы в абажурах листвы: как на черно-белой фотографии, завиражированной сепией мягко-коричневого оттенка. Учитывая гипсовые вазы, ограждения и белые шары, блестевшие, поскольку их покрасили на субботнике в конце апреля и теперь стало видно — вот тут еще и шары, пространство двора казалось одним из городских переходов из жизни в смерть или наоборот. Через такие пространства все и ходят, но, конечно, живущие там ничего этого не замечают. Вид был немного старомодным, то есть фактически вечным. Конечно, по углам двора уже сидели компании, достаточно тут тихие, пили преимущественно пиво. Им было счастье.
      Однажды О. даже слышал песню „Есть в старом парке черный пруд, там лилии цветут, там лилии цветут, цветут…“ Или в графском парке. Наверное, это были здешние театральные, фоменковские.
 

* * *

      В этот день он и нашел Калошина, поискав в „Яндексе“ на слово „тасенты“. „Тасентоведческая классификация“ располагалась по адресу: http://tasentovedenie. narod. ru/index. htm, где выяснилось, что Калошин существует: „Филолог Владимир Павлович Калошин предлагает вашему вниманию свою оригинальную тасентоведческую классификацию. Она предназначена для классификации всех реальных объектов, с ее помощью может осуществляться, например, поиск книг в библиотеке или информации в интернете“.
      Даже выяснилось, что это за брошюрка, с которой он не расставался: „Памятка публикуется на основе издания 1972 года, перепечатанного по заказу Института высшей нервной деятельности и нейрофизиологии АН СССР от 3 мая 1983 года; автором в интернет-версию внесены лишь незначительные изменения“. Это издание он и прибрал к рукам на институтской вахте. Двадцать лет прошло, да.
 

* * *

      Тогда, двадцать лет назад, Арбат был еще нормальной улицей, с троллейбусами. Толкучей улицей был, с зоомагазином с цыплятами по пять, кажется, копеек и многими букинистическими лавками. Нет, не вспомнишь, в каком году его стали превращать в пешеходный. А что он вообще помнил самого старого московского? Кафетерий или молочная столовая это называлось, — прямо напротив памятника Пушкину, да. Еще робота на ВДНХ показывали — что-то большое, блестящее, ходило туда-сюда. Круговое кино там же, панорамное, что ли. Зеленая лампочка у такси — ну, они долго продержались. Троллейбусы закругленные, сине-желтые, с кожаными, сильно проваливающимся сиденьями. Но и они еще в 70-е ходили. Темная, недостроенная станция метро за „Октябрьской“, если от центра — „Шаболовка“, впоследствии. Но она долго стояла темная и красивая, как шахта.