Глава 6

Андрей шарил тоскливым взглядом по окнам панельной пятиэтажки. Где-то здесь должен был скрываться Свидетель, стопроцентный Свидетель с глазами, подобными фотокамере «Самсунг» – четырехкратное увеличение, ушами-локаторами и аллергией к вольному фантазированию. Или два свидетеля попроще – один с глазами, другой с локаторами. Или десять свидетелей-поганок, связывающих следствию крылья своей невнятной противоречивой жвачкой, поющих вразнобой, как сводный хор пациентов психбольницы. Или…

Из окна первого этажа (потолок этой квартиры был полом для апартаментов убитой позавчера Вероники Соболевой) на Андрея внимательно и строго смотрела дама. «Она!» – взволнованно подумал Пряжников, холодея от смутного предчувствия удачи. Сыщик моментально восстановил в памяти список жильцов, который раздобыл для него верный помощник Валера Тимофеев, и вспомнил, что женщину из 51-й квартиры зовут Лидией Павловной Мотыгиной, 57 лет, пенсионерка, в прошлом – замдиректора центра научно-технической информации.

Дама открыла дверь и без опаски впустила нежно улыбающегося визитера в дом. В руке она держала книгу известной детективистки, используя указательный палец в качестве закладки.

– Здравствуйте, – как можно обаятельнее сказал Андрей. При его внешности это не составляло труда.

– Здравствуйте, – ответила Лидия Павловна. – Она действительно являлась дамой: прямая, спокойная, элегантно (в половине девятого утра!) одетая. – Несмотря на постбальзаковский возраст, язык не поворачивался назвать ее «бабушкой», она излучала достоинство и значительность. – Вы следователь, – определила она.

– Ну почти, – согласился Андрей, – из той же оперы. Вот мои документы,.. Нравится книга? – для затравки спросил сыщик, пытаясь спровоцировать непринужденную беседу.

– Не нравится, – отрезала женщина. – Пройдемте в комнату.

Комната свидетельствовала о том, что ее хозяйка заражена «синдромом Плюшкина» – неспособностью расставаться с ненужными вещами. Стопки пожелтевших газет подпирали потолок, банки из-под колы служили вазочками для истлевших роз, громоздились всевозможные коробки и коробочки… К радости Андрея, Лидия Павловна и свои впечатления собирала и хранила в памяти так же бережно, как оторванные пуговицы и журналы 76-го года.

Талантливой кистью, сочной палитрой, жирными мазками нарисовала Лидия Павловна портрет Вероники Соболевой, своей соседки, попирая время от времени (в угоду истине) старый принцип «о мертвых ничего, кроме хорошего». Андрей, который видел эту красивую двадцатипятилетнюю девушку уже зеленовато-ледяной, как фисташковое мороженое, к концу повествования трепетал от возбуждения. Благодаря несомненной литературной одаренности Лидии Павловны Вероника – роковая соблазнительница, черная пантера, готовая к прыжку, зеленоглазая пожирательница мужчин, коварная искусительница, неистовая богиня Эроса с манерами утонченной леди – зримо витала в воздухе, обнимала сыщика невесомыми жаркими руками и дышала ему в лицо горячо и страстно.

Андрей вытер пот со лба, поправил на бедрах цветастый платок, тряхнул монистами и, профессиональная гадалка, раскинул перед собеседницей карточный пасьянс – фотографии девушек. Его коллекция впечатляла разнообразием – брюнетки, блондинки, Афродиты и откровенные дикобразы, а из правого верхнего угла серьезно и грустно смотрела бубновая дама – Алена Дмитриева.

– Да, кажется, она здесь была первого октября, – сказала Лидия Павловна, постукивая пальцем по Алениной переносице.

– Кажется?

Лидия Павловна пригляделась:

– Ну, живьем она гораздо привлекательней. Должно быть, нефотогенична. Я еще подумала: где же прядки?

– Прядки? – озадаченно уточнил Андрей.

– Да, прядки. Сейчас девушки если носят волосы на прямой пробор, то по бокам у них болтаются такие аккуратные, прилизанные прядки, обрамляющие лоб. А у этой девушки была элементарная коса.

– А не помните время? – вкрадчиво, с замиранием спросил Андрей.

– Конечно помню, – спокойно ответила дама. – В 10.03 утра.

– Поразительная точность! Почему? – удивился сыщик, не веря такой удаче.

Лидия Павловна улыбнулась, и Андрей улыбнулся тоже, потому что услышал фразу, прозвучавшую в голове визави, но не произнесенную вслух: «Элементарно, Ватсон!»

– Я вынесла мусор, и мусорный грузовик сразу же отъехал. Значит, было ровно десять – машина приезжает каждый вторник-четверг-субботу и стоит с половины десятого до десяти. Сегодня четверг, подождите немного, и вы сможете сами убедиться в пунктуальности водителя. Я поднялась к себе – две минуты, подошла к окну – одна минута – и увидела эту девушку. – Получается десять часов три минуты.

– Гениально!

– Но если вы спросите меня, слышала ли я выстрел, здесь я помочь не в состоянии. Меня об этом уже несколько раз спрашивали. Увы! Мальчик из квартиры слева – у нас общая стена, общие электрические розетки, короче, общая жизнь – заядлый меломан. У Васи, как всегда, орала музыка, и мне приходилось подпевать, конечно.

– И что вы пели в тот момент?

– Что-то пела. Ну, Андрей, вы хотите от меня невозможного!

– Верю в ваши силы. – Да… Я увидела эту девушку, такую несчастную, бледную… Но, знаете, какую-то очень решительную. – И подумала, что ее зовут Оля. Точно, я подумала, что ее зовут Оля. Почему? Странно. Накрапывал дождик. – Да, дождик моросил, а она была без зонта. И словно плакала, но это был дождь, а не слезы… Вспомнила! Я пела: «Оле-оле, это только слезы! Оле-оле, их никак нельзя понять!» А как ее зовут на самом деле?

– Алена.

– Вот уж не подумала, что такая скромная, интеллигентная девушка сможет выстрелить в человека. Хотя… Она выглядела очень расстроенной…

На этом беседа, более плодотворная, нежели вчерашний обоюдоизматывающий разговор с Ириной, закончилась.

Андрей с секундомером в руке наблюдал приезд передвижной мусорки – и действительно, машина простояла во дворе ровно полчаса – с 9.30 до 10.

***

Бар «Моника», в котором сидел мрачный Вячеслав Матвеевич, неторопливо поглощая легкий коктейль и пристально изучая сводки с фондовых бирж в немецкой газете «Ман унд Гельд», был чрезвычайно дорогим заведением – это отпугивало от него случайные малоденежные, но шумные компании. А внешняя неброскость и аскетичность обстановки ограждали от удалых и громогласных купцов, способных оплатить здесь счет, но не способных оценить уровень полета. В результате «Монику» посещала очень обеспеченная и очень сдержанная публика, типа президента «Ойлэкспорт интернешнл». Бар славился в кругу знатоков тишиной, изысканной картой вин и высокограмотным сомелье.

Виола Батурская возникла в дверях «Моники» неожиданно для Вячеслава Матвеевича. Хотя он сам пригласил ее на свидание и ждал уже целый час, но, как всегда, появление Виолы заставило сердце Куницына биться быстрее, а газетная простыня, испещренная мелкими цифрами и исчерченная графиками, дрогнула в его руках.

Вячеслав Матвеевич три минуты поработал Штирлицем – он поедал глазами чудесное светлое лицо Виолы, так, как это делал штандартенфюрер CC на безмолвной встрече с женой в ресторанчике «Элефант», – прежде чем привлек к себе внимание.

Виола увидела Куницына и улыбнулась – радостно и скорбно одновременно. Вячеслав Матвеевич перебазировался со своим коктейлем за ее столик.

– О, как это я тебя не заметила, Слава? Извини, я опоздала, – удрученно покачала головой Виола. – Колесо спустило.

– И ты сама его меняла?

– Конечно не сама. Представь меня с домкратом.

– Не представляю.

Вячеслав Матвеевич взял нежную руку Виолы и, потеснив губами прозрачный шифоновый рукав, поцеловал запястье.

– Просто остановила автомобиль и три минуты взирала на проколотое колесо в беспомощной растерянности.

– И скольких пламенных идальго поработила твоя несовместимость с домкратом и гаечным ключом?

– Четыре типа сразу вызвались помочь. Среди прочих – советник французского посольства.

– Ему ты и доверила колесо?

– Нет, я выбрала двадцатилетнего зеленоглазого юношу, а советнику и двум другим неудачникам пришлось со вздохами удалиться, и…

– И?

– Слава… Глеб мертв!

Вячеслав Матвеевич вернул Виоле ее руку, которую он трепетно удерживал в своей ладони на протяжении всего диалога, и хмуро уставился в пустой бокал. Глеб мертв, и осознание этого жуткого факта являлось трагическим фоном их якобы непринужденной беседы.

– Что теперь? Как? – тревожно говорила Виола, заглядывая в потемневшие глаза Куницына. – Так внезапно… Мне позвонили…. И ведь… Официально я все еще была женой Глеба… До его смерти… Теперь похороны… Я не знаю, не знаю, как это устраивать!

Панический блеск в глазах собеседницы и угроза надвигающейся женской истерики не испугали мужественного президента «Ойлэкспорта». Перед лицом грядущих похорон Виола была так же беспомощна, как и в случае с проколотой шиной, и жаждала покровительства. Вячеслав Матвеевич был готов выступить в роли защитника и утешителя.

– Не думай ни о чем, не волнуйся. Я обо всем позабочусь. Ты официально все еще была женой Глеба, хотя вы и не жили вместе. А я – официально – все еще его верный друг.

– Почему «официально», Слава? – удивилась Виола. – Ты действительно его единственный и настоящий друг.

– Да, – кивнул Куницын с горькой усмешкой. – И теперь таковым останусь навсегда. Из-за смерти Глеба. Чтобы сохранить дружбу, одному из нас нужно было умереть.

– Я тебя не понимаю. Ты говоришь загадками, – вздохнула Виола. Ее душевные силы были подорваны осмыслением предстоящих жизненных изменений, и вникать в переживания Куницына она не могла.

Несчастная вдова банкира достала из сумки зеркальце и придирчиво осмотрела лицо. Несмотря на расстроенные чувства, все ингредиенты внешности и макияжа оставались безупречными и в полной боевой готовности. Виола удовлетворенно захлопнула косметичку и поймала влюбленно-изучающий взгляд Куницына.

– Значит, ты все берешь на себя, Слава?

– Да. Беру.

– И мне ни о чем не волноваться?

– Да. Ни о чем.

– С тобой всегда так спокойно и надежно. Твои чувства ко мне еще не… не девальвировались? – улыбнулась Виола, взяв в руки «Ман унд Гельд». – О, какая скучная газета, сплошные цифры, цифры, цифры. И как ты ее читаешь? К тому же на немецком?

– Приходится.

– И Глеб тоже постоянно читал нечто подобное.

– Я знаю, что он читал.

– Да, Славочка, последнее время ты видел его чаще, чем я. И наши встречи, надо признать, не приносили радости ни мне, ни ему. Бог мой, Слава, буквально пару дней назад я так сильно разозлилась на Глеба, что нашла его рубашку и изрезала ее щипчиками для ногтей. Было непросто.

– Не представляю тебя в ярости. – Куницын смотрел на Виолу влюбленным взглядом, взглядом, в лучах которого женщина начинает сиять теплым светом, как золотой червонец.

– Да, изрезала. А сейчас… Все время думаю о том, что его нет, и не могу поверить. Только что он был жив. Куда все исчезло? Глаза, улыбка, голос – куда это все исчезло? Я не понимаю… Такая внезапная смерть.

– Смерть всегда внезапна, даже если ты сам спускаешь курок.

– Да…

Виола удрученно замолчала, но через секунду уже приободрилась и заговорила вновь:

– Как твой бизнес?

– Стабильно.

– Богатеешь день ото дня?

– Разумеется.

– Кстати, ты хотел меня видеть. Я совсем забыла спросить. Ты зачем-то хотел меня видеть?

– Подумал, что сейчас тебе нужна моя помощь.

– Милый! А почему не заехал прямо ко мне домой?

– Вчера вечером тебя не было дома.

Виола почему-то смутилась:

– Ах, точно. Я… Я была так расстроена… Слава, милый, я так привыкла всегда знать, что ты рядом, что ты в любую минуту готов поддержать меня. Я не представляю, как бы я без тебя…

Нежный взгляд Куницына обволакивал Виолу.

– А знаешь, что я сделаю? – обрадованно встрепенулась она. – Я подвезу тебя до офиса на своей машине. Согласен? Твой водитель пусть едет следом. Согласен, милый?

Куницын кивнул.

***

Муниципальная поликлиника, где у Алены Дмитриевой была карточка по месту жительства, словно только что перенесла разрушительное землетрясение. Стены в зазубринах и подтеках, неровный пол и скамейки с изрезанным дерматином, унылые группы людей – первые жертвы октябрьского гриппа, тусклый желтый свет голых ламп – все это угнетало.

Регистраторша беспрекословно выдала Андрею карточку, и сыщик вмиг убедился, что, кроме бедного гардероба и некоммуникабельного характера, других проблем у Алены Дмитриевой не было. Воспалением почек здесь так же не пахло, как жареным мясом в столовой для бедных. Медосмотр и флюорографию Алена проходила шесть месяцев назад и продемонстрировала отличные весо-ростовые показания, прекрасное состояние всевозможных слизистых оболочек, стопроцентное зрение и здоровые легкие. Неудовлетворенный, Андрей так и не понял, зачем девушке понадобилось исчезнуть с работы второго сентября якобы для лечения пиелонефрита.

Глава 7

Газета «Выстрел в упор» конечно же не обошла молчанием смерть банкира Глеба Батурского. Макс Колотов блистал осведомленностью и проницательностью, строил громоздкие предположения, кому было необходимо устранение Батурского, генерального директора банка «Гарант», тонко намекал, что ведется журналистское расследование, и в результате «выжал» из гибели банкира целых двести строк на первую полосу, а не сто, как собирался, хотя для информирования читателей вполне хватило бы и тридцати.

– А зачем было писать, что убийца неудачно попытался инсценировать самоубийство? – хмуро спросил Андрей. – И вообще, к чему такое многословие, все эти подробности?

– Не переживай, друг, – патетически вскричал Максим. – Информировать людей – моя святая обязанность. Я не могу скрывать от населения факты, которыми владею. Ну не плачь, Эндрю! Ведь не я же один превратил смерть банкира в источник гонорара – все газетчики уделили этому внимание.

– Другие меня не волнуют – я не знаю, откуда они берут информацию. Но ты меня разрабатываешь, как плодоносное месторождение, как бесперебойный источник секретных фактов, и тут же пускаешь их по рукам. Это непорядочно!

– Прости, друг! Я непорядочный тип. Но согласись, иногда моя болтливость тебе помогает. Вспомни случай с Катериной: свидетельница опознала преступника только потому, что читала газету «Выстрел в упор». Не сердись!

– Ладно, живи. На вот оцени по десятибалльной шкале. – Андрей достал фотографию Алены Дмитриевой и протянул ее Максу.

– Кто она? – оживился Максим. – Главная подозреваемая? Или девочка, которая наконец-то удостоилась чести быть приглашенной в твою холостяцкую постель?

– Не скажу.

– Ну… Для убийцы Глеба Батурского – пойдет. – Для кровати… Тоже пойдет. Семь баллов. Хоботок великоват, а так вполне ничего. Только необходимо истребить налет мышиности.

– Чего? – не понял Андрей.

– Невыразительная девочка. Бледная. Пресная. – В целом, Эндрю, она хорошенькая. Глаза красивые, голубые. Васильковые. Когда ты меня с ней познакомишь?

– Не скоро, думаю. Твоя всеядность меня шокирует.

Андрей спрятал фотографию, с загадочным видом достал из своей кожаной папки ворох бумаг и торжествующе помахал ими.

– Что это? Что это? – засуетился Макс.

– Дамский дневник. Найден в квартире подозреваемой. Дневник Алены Дмитриевой, чьи отпечатки украшают пистолет, вынутый из рук мертвого Глеба Батурского, – коварно улыбнулся Андрей. Он знал, как можно отомстить Максу за его несдержанность.

– Дай мне почитать! – завопил журналист, пытаясь уцепиться за бумаги, но Андрей ловко увернулся. – Милый Андрюшечка, пожалуйста! Не будь таким жестоким!

Сыщик был неумолим. Стенания заинтригованного Макса разбивались о гранитную стену. В конце концов, несчастный, с подорванным здоровьем, Максим был выдворен из квартиры, а Андрей комфортно устроился на диване, вооружившись двумя литрами кипятка и килограммом чайных пакетиков, и погрузился в чтение найденного дневника.

Разрозненные, перемешанные страницы могли заключать в себе ответ на вопрос, зачем Алене понадобилось убивать директора банка и Веронику Соболеву. Но кроме того, девичий дневник, хранилище разнообразных тайн и интимных описаний, представлял увлекательное чтиво для аскета, который уже год, словно консервированный огурчик, мариновался в своей любви к определенной женщине (Катерине!), добровольно отгородившись от всевозможных соблазнов и общаясь с прекрасным полом только по служебной необходимости.

Дневник Алены. "…Конечно, говорит, что я должна согласиться. Ольга не знает, как страстно я хотела бы изменить свою жизнь, стать другой, такой же раскованной, общительной, веселой, красивой, как она, тогда и предложение ВМ я приняла бы без колебаний. Но даже если я сейчас внезапно изменюсь, на тридцать сантиметров укорочу юбку, куплю тонну косметики, стану участвовать в шумных вечеринках – это не будет моим настоящим лицом, это будет всего лишь маска. На самом деле я останусь все той же закомплексованной, серой, непривлекательной девицей.

Как мне хочется поехать в Токио! На целых две недели. Совершенно ясно, в качестве кого меня приглашает туда ВМ. Ольга, конечно, тоже едет, но она со своим Романом. У нее совсем другое положение: во-первых, Роман не женат, и он ее парень, возможно, собирается жениться на Ольге. Во-вторых, она блестяще знает английский и немецкий и оказывает ему помощь в переговорах (почему я не послушалась Ольгу, когда она звала меня поступать в иняз? Проклятый филологический. Бездарная профессия училки у необразованных, грубых, ограниченных детей. Их учить – это бесплодный, изнурительный труд, это такая же бездарная работа, как наполнение бочки Данаид!).

А ВМ женат. Ольга сразу предупредила меня, чтобы я не питала иллюзий. Боится, что я влюблюсь в него (по ее словам, он очень даже ничего, несмотря на возраст) и буду потом страдать. Значит, меня приглашают в роли постельной принадлежности. Какая гадость! Чтобы первый раз в жизни выбраться за границу, я должна унизиться до роли проститутки. Хотя нет, я себя обманываю. Конечно, мне хочется съездить в Японию, но еще больше мне хочется провести две недели в обществе интересного мужчины (обаятельного, остроумного и очень крутого, говорит Ольга). Это будет моим первым опытом. А если при встрече я ему не понравлюсь? О, кошмарная ситуация! Оля сказала, что ВМ видел меня, когда мы с ней заходили в офис (ей нужно было о чем-то поговорить с Романом, а я, деревенщина, так неуютно чувствовала себя в шикарных апартаментах, что не видела ничего вокруг и абсолютно не помню, какой из себя ВМ!). Якобы я ему понравилась, и он попросил Романа через Ольгу пригласить меня в эту поездку. Да уж! Оля оберегает мое самолюбие, а на самом деле, не сомневаюсь, все было иначе. Роман хотел, как всегда, взять в командировку свою подружку и, чтобы это не выглядело неуважением к начальнику, предложил ВМ «чистую, нетронутую девчонку» (это Ольга обо мне так отзывается). Услужливый Рома подсунул меня шефу. А я возьму и откажусь! Или не понравлюсь ВМ. Но ведь уже понравилась! Разве я могу кому-то нравиться? Носатая, ротастая, блеклая, тощая. Если все-таки нашелся человек, которому я понравилась, и это, к удивлению, не всеядный донжуан, не алкоголик-дегенерат, а солидный, образованный, богатый мужчина, то зачем мне отказываться? Так и просижу со своей долгоиграющей нетронутостью до 80 лет. Может быть, я окажусь особенной женщиной, доставлю ВМ исключительное удовольствие, он бросит свою жену (детей у них нет!), и я стану гранд-дамой! Так, совсем заболталась! Только что переживала, что из меня пытаются сделать проститутку, а уже собираюсь затянуть аркан на шее ВМ. Удручающая непоследовательность. Сохранить гордость и порядочность и не ехать? И, как прежде, ходить в школу, муштровать детишек, выть вечерами от одиночества, ждать зарплаты… Или рискнуть, окунуться в незнакомую жизнь, провести две недели в Токио – отели, бары, рестораны, – и пусть я потом снова буду вставать в шесть утра и страдать от выходок моих пятиклассников, но вдруг после этой поездки я стану совсем иной? Конечно, вавилонскую блудницу ВМ из меня за две недели не сделает, но хоть какую-то раскованность я приобрету. Или отказаться? Ведь первый мужчина должен быть…"

– Елки-палки! – возмутился Андрей. – Но как же так?!

Страница закончилась, а следующая начиналась с другого эпизода. Такое безобразие несказанно рассердило сыщика, страстного аккуратиста во всем (кроме собственного автомобиля). По мнению Андрея, дневник должен был представлять собой собрание белоснежных, строго пронумерованных и прошитых страниц, где каждая запись имела бы точную дату (и, наверное, было бы совсем чудесно для сыщика, если бы автор на полях отмечал полные имена и адреса лиц, упоминаемых в повествовании). Сам Пряжников на заре юности тоже завел себе дневник – его дневник конечно же был безупречен в плане каллиграфии и хронологии, но, к сожалению, содержал всего одну фразу: «12.04.84 г. Сегодня я встал в половине восьмого и позавтракал яичницей с двумя помидорами…» На этом записи обрывались.

Алена, несомненно, и не задумывалась, сколько претензий она вызовет у детектива, решившего прочесть ее творение.

«…И не собираются выдавать. Меня пока спасает моя заначка, которую я, предусмотрительный суслик, сделала из отпускных, и запасы крупы, вермишели и чая. Хорошо, Иринка не позволила мне тогда истратить все деньги на ерунду. Как она выкручивается, я не представляю, мужу тоже полгода не платят зарплату. Двое детей, Машке всего пять месяцев. Ирку кормит грудью, а ест один суп из кубиков, ужасно. Вчера принесла им яблок и пакет с печеньем (Ольгин), Ира меня отругала, что я трачу деньги на них, а сама голодаю…»

Андрей рыдал. Ему хотелось прыгнуть в машину и мчаться к Алениной сестре – оказывать срочную материальную помощь. Но вместо этого взял календарик и принялся подсчитывать. «Так-с, детей уже три штуки, Машке около двух лет. Предположим, ровно два года. Значит, она родилась в октябре 95-го. Плюс пять месяцев – получается февраль 96-го. Трудно было поставить дату?»