Катерина уже была вся в трудах и заботах. Ей пришла мысль угостить Оксану чем-нибудь необычным, чтобы поднять ей настроение. Как будто вкусная пища могла восстановить ее душевное равновесие! В холодильнике притаился солидный кусок замороженной осетрины, была найдена банка грибов.

– Пламенный привет труженикам полей. Уже пашешь? – Полуголая Яна приползла на кухню.

– Приготовлю сегодня на обед осетрину, запеченную с грибами. Как в ресторане, – ответила Катя. Она старалась не смотреть на Яну – та накинула мужскую рубашку, толстые ноги были видны до кружевных плавок, и голая грудь беззастенчиво светилась между второй и третьей незастегнутыми пуговицами. Конечно, Яна была у себя дома, но сама Катя ни за что бы не появилась перед чужим человеком в таком виде.

– О, тогда я с нетерпением буду ждать обеда. Давно хочу попробовать что-то экстравагантное. Сложно?

– Не думаю, ведь в предыстории уже есть десять лет кухонной практики. Обжарить куски осетрины, грибы, лук, уложить все вместе с картофелем на сковородку и полить соусом из сметаны. Посыпать тертым сыром, а сверху еще растопленным маслом. И в духовку. Думаю, получится не хуже, чем в вашем любимом ресторане! Тебе понравилось, как там это было приготовлено?

– Кто?

– Ну, рыба.

– Какая?

– Яна, ты еще не проснулась, наверное? Совсем не соображаешь. Я спрашиваю о том, что ты ела в ресторане вместе с Олегом Кирилловичем. Позавчера.

– Да? – удивилась Яна. Она с ногами забралась на угловой диван и теперь стала воровать из открытой консервной банки грибы, которые должны были составить веселую компанию осетрине.

– Ты сама сказала.

– Туман. Ничего не помню. Очевидно, была пьяна.

– Да не была ты пьяна. Не лезь в банку грязной вилкой!

Яна оставила грибы, спрыгнула с дивана, нырнула в холодильник, появилась с добычей: она держала коробку шоколадных конфет. Налив себе чаю и с треском разорвав прозрачную обертку, она стала методично отправлять в рот конфеты. Они были самые разнообразные – в золотой обертке, обсыпанные орехами, с ликером, с розовой помадкой, с марципановым зубчиком, с миндальной крошкой, с мармеладом… На каждую конфету уходило в среднем двадцать секунд.

Катя с завистью посмотрела на Яну, беспечно пожирающую шоколад, но пресекла желание схватить самую большую овальную конфету с рифленой спинкой и затолкать ее в рот. А потом другую – квадратную башенку с вишней, а потом вон ту, с вафельными шариками и фундуком! «Отставить! – скомандовала она себе. – Это ни к чему. Секундное удовольствие, потом три килограмма жира на бедрах. Нет, Катя, нет». И мужественно вернулась к банальной осетрине.

– Катюша, – заныла на семнадцатой конфете Яна, – у тебя нет ста долларов в долг до… ну, на месяц?

– Не смеши, откуда у меня доллары?

– Здрасьте! – встрепенулась Яна и стала загибать пальцы на руке. – Работаешь ты не на заводе, и папулька тебе регулярно платит зарплату. Так? Так. На еду тебе тратиться не надо. Так? Одежду ты не покупаешь, тебе все достается даром. Так? Куда же ты деваешь денежки? Зашиваешь в ковровое покрытие? Займи, не будь жадиной.

– Если ты закончила заполнение моей налоговой декларации, могу с радостью сообщить тебе, что отсылаю деньги родителям.

– О Боже! Какая же ты правильная! Какая вся положительная. – Яна слизнула двадцать третью конфету.

– Почему ты не попросишь у Олега Кирилловича?

– Я уже трясла папульку на этой неделе. Я, конечно, натура безнравственная, но и мне иногда свойственны проблески совестливости. О! Пойду подлижусь к Оксанке. Эта разварившаяся тефтеля, в отличие от тебя, более снисходительна к людским порокам, она может посочувствовать бедной, несчастной девочке.

– А зачем тебе сто долларов?

– Долг чести. Проспорила Светке на… Впрочем, если я открою предмет нашего спора, у тебя от смущения покраснеет пупок. Ты ведь такая невинная. Хотя я считаю, моя щепетильная Кэт, что в столь почтенном возрасте давно пора стать более образованной в некоторых вопросах.

Катя молча чистила картошку. Оставшись на кухне одна, она сполоснула руки, закрыла конфетную коробку и решительным движением сунула ее в холодильник. Но в последнюю секунду притормозила, подняла крышку, наугад двумя пальцами вытянула шоколадно-вафельный шарик и затолкала его в рот.

Андрей время от времени посещал рестораны в компании друзей. Но сейчас он зашел в ресторан «Анна» по делу. Сдержанно-дорогое заведение (элегантная обстановка, меню – двадцать пять страниц плотного текста, беззастенчивые цены и тихая, фатальная влюбленность персонала в посетителей) удовлетворяло вкусы небедных клиентов, которые заходили сюда пообедать в тишине за изысканно сервированными столами.

Андрей пробыл здесь десять минут. Официантка, увидев его удостоверение, тут же рванулась к апартаментам директора, и через секунду молодой, интересный следователь наслаждался компанией шикарной сорокалетней дамы – владелицы «Анны».

Анна Витальевна обрушила на Андрея пятитонную глыбу своего концентрированного очарования, ее взгляд обволакивал, как расплавленная сталь, а голос обещал наслаждение. «Но в принципе старая, тертая жизнью баба», – мысленно подбодрил себя Андрей, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией.

– Олег Кириллович – наш постоянный клиент, – ответила Анна Витальевна, модулируя сложнейший хроматический пассаж, от которого спинной мозг Андрея задергался и стал посылать на периферию панические сигналы. – Да-да, он был у нас совсем недавно… Когда же?.. – Владелица ресторана вонзила в следователя отточенный карий взгляд. Андрей поздравил себя с тем, что его темперамент тщательно стреножен тугими американскими джинсами, иначе мадам убедилась бы в действенности своих женских чар. – Да, позавчера. Олег Кириллович посетил нас с дочерью. Я часто выхожу в зал поприветствовать постоянных клиентов, среди которых теперь надеюсь видеть и вас, Андрюша. – Анна Витальевна сбросила последнюю атомную бомбу: она приблизилась к Андрею на пятую долю микрона, оттопырила нижнюю губу, залакированную кровавой диоровской помадой, и провела по ней языком…

Андрей вышел на улицу и с благодарностью вобрал в легкие литр морозного воздуха. «Будто изнасиловали», – подумал он. Вытерев со лба испарину, Андрей направился к своей «шестерке».

– Катя! – вопила Яна, скатываясь с лестницы. Глаза у нее были как у живого карасика на разделочном столе. Она задыхалась от ужаса. – Оксанка! Оксана…

Катя с грохотом захлопнула крышку духовки и рванула наверх. У дверей Оксаниной спальни она остановилась, перевела дыхание и со страхом шагнула на порог.

С расстояния пяти метров казалось, что Оксана мирно спит, уткнувшись носом в подушку. Но уже с расстояния в один метр становилось совершенно ясно, что она мертва. На тумбочке стоял на две трети опустошенный бокал воды и валялись пупырчатые, с содранной фольгой упаковки от таблеток.

Яна заглядывала в комнату и, не решаясь войти, находилась в состоянии, предшествующем истерическому реву. Нос у нее уже покраснел, а рот искривился.

Катя взяла Оксану за руку и попыталась нащупать пульс.

– Как ты можешь ее трогать, она же мертвая! – ужаснулась Яна. И тут слезы прорвали оборону и вольными потоками устремились вниз по ее толстым щекам.

– Быстро позвони отцу на работу, пусть он приедет. Нет, сначала я позвоню в «Скорую», может быть, еще можно что-то сделать.

Кроме «Скорой», Катя набрала и номер телефона с визитной карточки, которую ей оставил Андрей.

Приехавший через двадцать минут Олег Кириллович принял на грудь мокрую, цвета свекольного отвара дочь. Яна заливалась слезами, удивляя Катю, не подозревавшую в ней подобной чувствительности. Сама Катерина ощущала в груди странную пустоту, а слезы словно остановились на полпути к глазам и заморозились. Она не могла плакать, но ее не оставляло чувство, что каждая минута прибавляет к ее возрасту год жизни, – она ощущала, что взрослеет и отвердевает в этом неожиданном несчастье. За месяцы, проведенные в доме Бергов, одинокая, неприкаянная Оксана стала ей действительно дорога.

Олег Кириллович прижимал к себе вздрагивающую Яну и прятал лицо в ее волосах. Он тоже переживал один из худших моментов своей жизни.

Тело Оксаны увезли, врачи на месте констатировали смерть.

Появился Андрей. Не снимая длинного черного пальто с плечами как у регбиста, он поднялся наверх, насобирал, должно быть, улик, потом прошел в зал уселся на диван и вопросительно оглядел трагически-молчаливую группу, которая встретила его неприязненными взглядами. «Кретин, – подумал Андрей, – надо быть сдержаннее. Наверное, я вчера перегнул палку, живописуя мучения Мирославского. Красотка не выдержала мук совести и заглотила упаковку снотворного, которой при экономном расходовании хватило бы на год».

– Вы довели мою жену до нервного срыва, – глухо сказал Олег Кириллович. – Вы, видимо, не пожалели красок, описывая смерть Мирославского, она почувствовала себя виновной в этом. Я считаю, что вы вели себя неэтично, и буду апеллировать к вашему начальству. Вы ответите мне за смерть жены.

«Резво, – мысленно приподнял в удивлении правую бровь Андрей, – однако».

– Так она призналась вам, что встречалась с Мирославским?

– Катя, отведи, пожалуйста, Яну наверх.

Олег Кириллович наконец-то отлепил от себя ярко-красную мокрицу, которая когда-то была Яной.

Она все еще судорожно всхлипывала. За шестнадцать лет Яна приобрела значительный и разнообразный жизненный опыт, специализируясь в категории «удовольствия», а с настоящей трагедией столкнулась впервые. Она прожила пять лет рядом с Оксаной, хотя и не питая к ней нежных чувств, и смерть мачехи подействовала на нее как электрошок.

– Оксана призналась мне, что несколько раз встретилась с Мирославским, он упорно добивался ее расположения. Не понимаю, как человек с таким моральным обликом может входить в правительственную элиту.

– Не смешите, – перебил Андрей, – вы не наивный мальчик, чтобы удивляться существующему положению вещей. Если депутатам Госдумы позволительно драться и таскать друг друга за волосы, не смущаясь телекамер, то почему заместителю министра не обратить внимание на очень красивую, я бы сказал, удивительно красивую женщину?

Олег Кириллович сник. Выглядел он сейчас старым и несчастным, лоск и холеность вмиг улетучились, остались осунувшееся лицо, черные круги под глазами.

– Как бы то ни было, но неделю назад их связь закончилась, так и не начавшись. Оксана отказала ему.

– Так она все-таки сказала вам, что была в машине Мирославского?

Олег Кириллович промолчал. Он уже заметно нервничал. Андрей поднялся с дивана.

– Прекрасно. Значит, мы будем беседовать с вами в другой обстановке.

Олег недовольно передернулся. Наглый тип, мерзкий ищейка.

За дверью комнаты послышался звон, легкие торопливые шаги прошуршали по лестнице, и через минуту в комнату осторожно заглянула Катя.

– Олег Кириллович, – тихо сказала она, участливо поглядывая на психующего хозяина дома, – вам пакет принесли с уведомлением, я расписалась в получении. Вот.

Олег Кириллович невидящим взглядом посмотрел на Катерину. Что ей надо?

– Вот пакет принесли, что-то срочное.

Олег взял пакет и кивнул Кате, чтобы шла. Возникшую паузу он снова использовал для нападения на следователя:

– После вашего ухода на Оксану больно было смотреть. Знайте, что ее смерть останется на вашей совести…

Олег Кириллович стал нервно вскрывать увесистый, плотный конверт. Толстая бумага не поддавалась. Внезапно струя разноцветных фотографий вырвалась из его рук, и красочные снимки веером рассыпались по ковру. Андрей с интересом наблюдал за Олегом. Взгляд, мельком брошенный на фотографии, заставил его присвистнуть, нагнуться и поднять одну из них. На снимке, очевидно сделанном сквозь окно, веселая, красивая и абсолютно счастливая Оксана протягивала руку через стол, на котором стояли открытая бутылка шампанского и разрезанный торт в виде розового сердца, и ее кисть пряталась в огромной лапе Мирославского. В другой руке она держала фужер и чокалась им со своим визави. Мирославский плотоядно улыбался.

Андрей перевел взгляд с фотографии на Олега. Сейчас он мог сравниться с египетским сфинксом. Лицо его окаменело и приобрело оттенок осенней свинцовой тучи, глаза сузились и сверкнули злобой и гневом.

«Пора линять, – подумал Андрей. – Бегом, пока разъяренный и обманутый муж не начнет крушить мебель своими ветвистыми рогами».

Катю мучили сомнения. Она прекрасно помнила, что произошло в день гибели Мирославского. Оксана сказала, что утром встречалась с шантажистом. Но почему же она пришла только вечером, пролила сок на пол? Неужели в тот день она нашла способ связаться с Мирославским и встретилась с ним? Получается, Катя обманула следователя, дала ложные показания. О Боже… Теперь и ее могут посадить в тюрьму?

Андрей спускался вниз по лестнице, когда услышал, что его догоняют.

Крошке-домработнице явно жилось неплохо. Она была в норковой шубе и в дорогих сапогах. Сколько же ей лет? Четырнадцать – пятнадцать?

– Андрей, мне надо поговорить с вами! Они вместе вышли на улицу.

– Я наврала, когда вы меня расспрашивали, – призналась Катя.

– Спасибо, что призналась.

Андрей отметил про себя, как одежда меняет женщину. В домашнем наряде – длинная разноцветная футболка и лосины – она выглядела прехорошеньким младенцем. А сейчас представляла собой юную аристократку, породистую и изысканную. Аристократичная домработница, усмехнулся сыщик.

– В тот день Оксана пришла поздно вечером, и она была ужасно расстроенна и взволнованна. И попросила меня, в случае чего, сказать Олегу Кирилловичу, что она весь день провела дома. Что мне теперь делать?

– Да уж не знаю, милая, что теперь с тобой будет, – ласково улыбнулся Андрей. – Тюрьмы не избежать. Давай-ка сядем в машину и нарежем пару кругов по микрорайону, а то ты простудишь свою чудесную голову и из нее улетучатся все немецкие слова.

Катя кивнула. Она подошла к машине и подождала, пока Андрей откроет для нее дверцу. «Почему она домработница? Такая внешность…»

– Сколько тебе лет? – спросил Андрей, мучаясь с зажиганием. «Шестерка» успела продрогнуть и не желала заводиться, очевидно мечтая, чтобы хозяин согрел ее собственным телом.

– Восемнадцать.

– Я думал, четырнадцать.

– Старение, так же как и накапливание знаний, происходит не постепенно, а скачкообразно, – серьезно ответила Катюша. – Можно месяц зубрить иностранный язык и не чувствовать прогресса, а потом в три дня вознестись на новую высоту. И с возрастом, наверное, то же самое. Некоторые женщины до тридцати лет производят впечатление девочек, а потом внезапно превращаются в дам бальзаковского возраста.

«Ясно тебе, Андрюха? – подумал сыщик, не ожидавший столь подробного ответа на свой вопрос. – Вот тебе и маленькая девочка».

Автомобиль тронулся с места.

– Расскажи мне про Оксану.

Катя сидела, уткнувшись носом в пушистый воротник, и внимательно разглядывала свои руки. Потом она вздохнула:

– Кажется, я ее любила. Она была очень добрая, хотя какая-то бесполезная.

– Бесполезная? – удивился Андрей.

– Ну да. Как же объяснить? Она целыми днями ничего не делала – слонялась из комнаты в комнату, читала какие-то глупые детективы, листала журналы. Ее целью было дождаться прихода Олега Кирилловича. А так как он приходил очень уставший и обращал на нее мало внимания, то получалось, что цель не оправдывала средства – нельзя убивать время, истреблять жизнь день за днем. Может, я несправедлива? Ведь я сужу со своей позиции. Я привыкла ни минуты не тратить впустую. Я не смогла бы пролежать три часа на диване, мне было бы ужасно жаль своей жизни.

– Конечно, если проводить день в трудах, чужая праздность раздражает.

– Нет, Оксана раздражала меня, только когда начинала путаться под ногами. Я очень хорошо к ней относилась. Но она меня удивляла. Она имела возможность путешествовать по всему миру, изучать любые науки, могла заниматься любым видом спорта, ну что еще? А ее абсолютно ничего не интересовало. Наверное, есть женщины, которые рождаются только для любви. Она просто сидела дома, вялая и инертная, и ждала мужа. Но такую никчемность могло оправдать лишь сильное чувство, тотальная влюбленность, когда она бы и дышать не могла в отсутствие Олега Кирилловича. Но если она обратила внимание на того, другого мужчину, то, значит, и любовь была не особенно сильной?

– Она посвящала тебя в свои тайны?

– Думаю, она рассказывала мне процентов шестьдесят.

– А ты, значит, считала ее внутренне никчемной?

– Это не влияло на мое отношение к Оксане.

– Бесполезность – не очень уж большой грех для такой красивой женщины.

– Не знаю. Я думаю, на шестом году совместной жизни одной красотой не удержишь возле себя мужчину. Ведь и Мирославский тоже оставил Оксану. Ну, в общем, я совсем плохо разбираюсь в жизни. Я думала, что если женщина живет на содержании у мужчины, только если она не воспитывает его детей, то надо быть исключительно интересной и сильной личностью, чтобы удержать и сохранить его любовь. Надо, по крайней мере, иметь другие цели в жизни, кроме ожидания его возвращения с работы.

– Женщину любят… это уж как получится. Если любовь исчезла, даже уникальная личность, помесь Элизабет Тэйлор, Чиччолины и Софьи Ковалевской, не сможет удержать мужчину. А какую-нибудь безмозглую кочерыжку, от которой пользы как от карликового пуделя, будут любить всю жизнь просто так, не за достоинства или красоту…

– Значит, я ничего не понимаю в жизни. Я догадывалась. Только вы не подумайте, что я в чем-то осуждаю Оксану. Тем более сейчас, когда она… Я никогда не решилась бы на такое… как она… Я так люблю жизнь.

Последнюю фразу Катя произносила уже шепотом, так как слезы наконец-то добрались до конечной цели, из льдинок, замерзших в груди, превратились в горячие соленые потоки, устремившиеся на воротник шубы.

– Вот, хотела рассказать вам, какая Оксана была хорошая, а получилось наоборот. Она была несчастной женщиной.

Катя начала шмыгать носом, тереть глаза, сопеть, хлюпать – и все это под одобрительным взглядом Андрея Пряжникова. Как любой мужчина, он не очень выносил женские слезы, но эта малышка даже в слезах, с красным носом и мокрыми щеками была удивительно мила и приятна детективу.

Полковник Скворцов проводил время в дружеской беседе с генералом. Шеф Анатолий Федорович находился не в особенно благожелательном расположении духа, и поэтому ненормативная лексика, горячим поклонником которой он являлся, обычно рассеянная по его пространным высказываниям в виде многочисленных островков, теперь приобретала очертания материка и стремилась поглотить остатки человеческой речи.

Для полковника Скворцова всегда являлось причиной глубоких раздумий, как удается начальнику удерживаться в границах дозволенного во время выступлений по телевизору. Пару раз он не сдержался, и на следующий день все газеты зашлись в неистовом веселье, публикуя на первых страницах над фотографией Анатолия Федоровича крупный лозунг, где фигурировали три жирные точки – название места, куда генерал послал российских демократов. Имиджмейкер босса, не в силах бороться с наклонностями подопечного, пытался использовать врожденную страсть Анатолия Федоровича материть всех и вся в качестве признака его особой близости к народу. Хотя и «народ» шеф материл так же изобретательно и искусно, как и все прочее.

– Ну, Эдя, уработала, значит… – Генерал с трудом преодолел четыре приличных слова в начале фразы, а дальше его раскатистая речь привычно забурлила, закипела, вспенилась – перевести на нормальный язык все это колоритное, словесное безобразие можно было следующим образом: значит, уничтожила ужасным способом невыносимая женщина нашего тоже не очень хорошего Дениса Сергеевича? Сколько раз я предупреждал его не менять так часто женщин. Пропал мужчина в расцвете сил. Посмотреть на эту ужасную женщину, что ли?

– Отравилась она, я же говорил, Анатолий Федорович, – почтительно добавил полковник Скворцов свое объяснение к густому сиропу из сочных выражений. В целом, надо было отдать Анатолию Федоровичу должное, его экспрессивная лексика была неординарна, он не просто употреблял стандартные подзаборные фразы, он душевно и вдумчиво работал с языком.

– Отравилась? (Ей повезло, что она отравилась. Официальная версия – гололед? Хорошо. Незачем волновать людишек описаниями сексуальной жизни лидеров.)

– Да, списали все на гололед. Не справился с управлением. В этот день по городу были сплошные аварии.

Зазвонил телефон. Генерал поднял трубку, и его лицо разгладилось, а голос с басового регистра моментально уехал вверх, к сладкому нежному тенору. Полковник Скворцов едва не рассмеялся – грозный начальник ворковал. Он говорил с дочерью.

– Что, моя лапочка? Да, конечно, как и договорились. Снова? Да я разнесу твою, то есть я хотел сказать, что с твоей школой, да, да, колледжем, я разберусь. Не волнуйся, зайчонок. Угу. Угу. Целую. Кладу трубочку, пока! – Анатолий Федорович оторвался от телефона и вернулся к прежним интонациям: – Кожаный плащ у дочки (украли). Мы, Эдик, ловим (бандитов), а нас самих (обворовывают). Колледж называется. Ну ладно, иди трудись. Новые факты всплывут – сразу ко мне. Кто у тебя в этом деле?

– Андрей Пряжников, очень способный парень.

– Такой высокий красавчик?

– Да, симпатичный.

– Небось тоже (активно интересуется женским полом)? Ладно. Гуд лак, как говорит моя дочь. Если появятся новые факты… (Скользкое) дело, скользкое.

Катя была удивлена, увидев на похоронах Оксаны Берг такое количество заплаканных лиц. Почему же при жизни про нее никто не вспоминал? Почему она была так одинока, если на кладбище приехало столько молодых женщин, выражавших искреннее огорчение безвременной смертью подруги? Слезы были не притворными и приносили женщинам настоящее удовлетворение: живая Оксана внушала зависть своей красотой и богатством. Потребовалось умереть, чтобы вернуть расположение подруг. Мертвым не завидуют.

Яна эти дни рыдала не переставая и добилась желаемого результата: ее нос увеличился вдвое, а глаза приобрели экстравагантные фантомасовские очертания. Олег Кириллович стоял в пальто нараспашку, небритый и без галстука. Земля была усыпана цветами, и люди вдавливали в грязь нежные тонкие лепестки. «Как Оксана, – подумала Катерина, вытирая слезы, глотая морозный воздух и наблюдая за бутоном розы, сминаемой в третий раз чьим-то каблуком, – сама вдавила себя в грязь и сама не выдержала».

Остались холмик, устланный цветами и хвойными ветками, и черная, в грязном снежном месиве, земля вокруг. Сдержанно-оживленная толпа потянулась через могилы с крестами, оградками и постаментами, укрытыми белоснежным покрывалом, к автобусам и иномаркам, припаркованным в конце аллеи. Катя окликнула Андрея, который, пробираясь к выходу, приглушенно разговаривал со своим знакомым.

– Андрей, вы не могли бы меня подбросить? – Катя хотела отправиться к Татьяне Васильевне.

– Конечно, идем.

Катя пристроилась в арьергарде, пока не увидела Олега Кирилловича, который озирался, явно кого-то высматривая. Он похудел за эти дни, и если и раньше не радовал глаз излишней пухлостью, то сейчас совсем напоминал жертву Бухенвальда. Увидев Катю, он двинулся к ней.

– Ты куда?

– Я поеду к тете. Меня подвезут.

Олег Кириллович метнул на Андрея, все еще беседовавшего с другом, злой взгляд.

– Катя, а потом ты вернешься?

Катя смутилась. Она хотела остаться у Татьяны Васильевны и вообще не возвращаться в дом Бергов.

– Ты же не оставишь нас сейчас? – Олег Кириллович с надеждой заглянул в глаза и положил руку на плечо Катерины. – Пожалуйста, не уходи. Янка в затяжной истерике, что мне с ней делать?

– Хорошо, – согласилась Катя. – Я тогда съезжу, а потом вернусь на автобусе.

Олег Кириллович сунул руку в карман, вытащил несколько сложенных пополам купюр и вложил их в Катину ладонь.

– Возьми такси, ладно?

Катя потерянно кивнула и направилась к машине Андрея.

– Ты представляешь, когда я уже собрал шикарное досье и поставил заключительную точку, человек, чью политическую карьеру я должен был разрушить своим материалом, попадает в автокатастрофу! – говорил Максим Колотое, друг Андрея со студенческой поры, открывая банку пива. Он сидел на переднем сиденье «шестерки» и собирался подзаправиться – его любовь к пиву расцветала буйным цветом в летнюю жару, но и в остальные, более прохладные, времена года не ослабевала. Андрей в зеркало поглядывал на Катю, которая молча вытирала слезы.

– Угораздило же Мирославского так не вовремя отдать концы! Представь, познакомился в Краснотрубинске с занимательным немцем. Макс Шнайдер. Приехал разнюхивать насчет краснотрубинского промышленного комплекса, который выставили на инвестиционный конкурс. Для иностранцев это сладкая ягодка. Уникальный хромовый рудник. При разумном использовании можно за год нажить миллионы долларов.

Катя перестала наконец-то плакать и прислушалась: говорили про ее родной Краснотрубинск.

– Шнайдер – тертый калач, он уже не одну сделку проворачивал в России. Он быстро выяснил, кто у нас заправляет приватизационными процессами, состыковался с кем-то из наших шустрых русских бизнесменов и через него вышел на Мирославского. Мирославский получил от «Юмата хром корпорейшн», которую представлял Шнайдер, скромные подарочки – недвижимость в Испании и круглую сумму, переведенную на его счет в иностранный банк. Шнайдер пришел на конкурс радостный, как первоклассница, но получил по носу: несмотря на то, что его «Юмата» предложила на сорок миллионов больше соперника, предприятия все же достались некой «Тимманз индастриэл компани», Америка. Что за ерунда? Наводим справочки – ох, нелегкое это занятие, Андрюша, сам знаешь. Но я прорываю в земле ирригационный канал глубиной в четыре метра и обнаруживаю, что владельцем «Тимманз индастриэл компани», зарегистрированной в оффшорной зоне в Панаме, является Эндрю Тимманз. Вот так вот. – Максим победно уставился на Андрея.

– Ну и что?

Максим держал паузу, многозначительно улыбаясь.

– Не томи. В нос дам.

– Ах, Андрюша, ты всегда чудовищно прямолинеен. В нос! – Максим поправил очки в тонкой желтой оправе. – Так и быть, скажу. Тебе, и больше никому.

– Да вот еще пушистой фрикадельке на заднем сиденье, которая обильно увлажняет воздух в салоне. Эндрю Тимманз, гражданин Америки, женат на Айрис Тимманз. Фамилия жены. А настоящее имя…

– Ну?

– Настоящее его имя – Андрей Мирославский.

Старший сын покойного Дениса Сергеича Мирославского. Представляешь?

– Класс, – восхитился Андрей. – Значит, он обул и Шнайдера, и японцев, а сам продал Краснотрубинск собственному сыну?

– Точно. И уже через полгода начал бы подпольно стричь дивиденды, если бы не получил по мозгам за такие непристойные махинации.

– В смысле?

– Конечно, его смерть – это месть со стороны обутого Шнайдера.

– Да брось, – махнул рукой Андрей. – Он гнал по гололеду, а этого делать нельзя.

– Не падай мне на уши, милый друг, – улыбнулся Максим. – Официальная версия меня не интересует. Я уверен, что с Мирославским расплатились за его корыстолюбие.

«А на самом деле с ним расквиталась обиженная, несчастная женщина», – грустно подумала Катерина и посмотрела в зеркало на Андрея. Андрей дружески подмигнул.

Черепахой, одеревеневшей от инъекции успокоительного, проползла неделя. Потом еще одна. Олег Кириллович, как и прежде, чуть свет уходил на работу, но кофе ему теперь готовила и тосты жарила Катерина.

Яна, оправившись после истерик, возобновила привычный образ жизни, но была какой-то печальной и повзрослевшей и предавалась оргиям без обычного огня.

Сама Катя находилась на перепутье. Олег Кириллович не возобновлял разговора о работе референта, а заботы домработницы все больше и больше угнетали своей монотонностью. Она уже немного говорила по-немецки, занимаясь языком параллельно домашним делам – когда стирала, мыла, убирала, гладила. Яна собиралась ехать к маме в Америку, и Катя думала о том, что, если Олег Кириллович так и не возьмет ее в «Омегу-инвест», оставаться в доме Бергов после отбытия Яны будет неудобно. Значит, надо искать что-то новое.

Однажды, как это уже было один раз, она схватила телефонную трубку одновременно с Яной и, не положив ее обратно, услышала разговор с каким-то парнем.

– Привет, это я.

– Что тебе нужно? – сухо осведомилась Яна.

Какой неприветливый тон! – удивился парень. – Я, между прочим, извел на твою мачеху пленки на триста долларов, а взамен не получил даже дырочки от диафрагмы.

– Это твои проблемы.

– Да неужто? Хоть скажи мне, как были восприняты фотографии, которые я вам послал? Произвели впечатление на твоего папашу? Твоя мачеха оказалась удивительной жадиной, я всего-то попросил у нее три тысячи долларов – скинул за красоту. А она заартачилась: нет денег. Что за разговоры, продай лишнюю шубу, и будут.

– Слушай, отстань. Считай это своей творческой неудачей.

– Да? А кто оплатит мои расходы?

– Слушай, ну отстань, отстань, отстань от меня!!! – закричала Яна. – Мне так плохо! Понимаешь, она умерла! И ты, гад, к этому причастен! И я тоже!

– Как «умерла»? – ошарашенно спросил другой конец провода.

– Так! Проглотила килограмм таблеток, словно это был арахис в шоколаде, и умерла! И поэтому ты мне, гад, больше не звони! – Яна бросила трубку. Но не успела она устроиться на диване и снова предаться слезам, как в комнату влетела разъяренная Катерина, схватила ее за плечи и начала трясти.

– Как ты могла, как ты могла так поступить с Оксаной! – кричала Катя. – Твой приятель шантажировал ее!

Неожиданно для себя Катя размахнулась и залепила Яне сочную пощечину. Та мягко повалилась на диван и заревела в голос.

– Катенька, только папе не говори, – выла она, оставляя на кремовой обивке следы помады и румян, – я идиотка, я не думала, что все так обернется, мне так плохо теперь! Я виновата в ее смерти! О-о-о!