12. Наблюдать из сердца

Уму очень трудно раскрыть собственную работу. Ум думает, и, думая о том, что происходит, мы не раскрываем истины. Если бы думание приводило нас к истине, все мы к настоящему времени были бы великими мудрецами, потому что наше думание сделало все, на что мы способны; мы продумали все по поводу того, кто мы такие, что мы делаем, как надо это сделать.

Связанность и заблуждения ума яснее всего видны, когда на них смотрят из сердца. Сердце не наклеивает ярлыков, не манипулирует ими; оно просто дозволяет. Оно предлагает то терпеливое, неосуждающее, свободное от привязанности приятие каждого помысла, которое приносит истину. Когда мы отмечаем содержание ума, исходя из теплого простора сердца, нас не захлестывают попытки ума подменить реальность, изменить ее внешность своими постоянными комментариями и рассуждениями. Сердце принимает все это гораздо легче и проще. Когда мы пытаемся ударить умом об ум, он в еще большей степени создает то же самое. Думающий ум превращает в думание целый мир.

Мы привыкли к попыткам контролировать мир умом, контролировать себя своим умом. Но мы не в состоянии контролировать себя умом и все же оставаться целостными. Кто хоть когда-нибудь попал в ум умом? Мы просто пугаемся и сердимся в душе; мы подавили самих себя. Мы перестали выказывать страх или одиночество, но этим одиночества не прогонишь. Это просто сделает боль сокрытой и не столь доступной для того, чтобы мы отпустили ее.

Если же мы наблюдаем из сердца, из этой открытости, – тогда мы наблюдаем из пространства сострадания, которое признаёт ум естественным процессом и даже не судит ни гнева, ни ревности, ни зависти. У него нет корысти в том, чем мы представляемся самим себе или миру. Оно способно услышать любой возможный урок данного момента. В сердце есть место всему.

Те, у кого существует некоторый конфликт между практикой, которая как будто в основном занята работой с умом, как это бывает при медитации внимательности, и практикой, которая кажется занятой по преимуществу работой с сердцем, такой как медитация преданности, обнаружат, что когда мы глубоко переживаем то, что происходит в данный момент, мы осознаем работу целой Вселенной. Тогда мы видим, что «сердце» и «ум» – это термины, удобные для употребления; но они могут оказаться ограничителями нашего понимания, если превратятся в понятия, усиливающие расчлененность ума. Когда ум отбрасывает понятия, он представляет собой не что иное, как сердце. Тогда нет ни сердца, ни ума; тогда существует только наше пространное, естественное бытие.

13. Постепенное пробуждение

Есть образ, полезный для понимания процесса пробуждения; это – плод на дереве. Медленно, медленно зреет он, день за днем, пока наконец не созреет в не упадет с дерева.

Когда мы постепенно пробуждаемся, мы замечаем созревание некоторых качеств ума. Мы можем, например, отметить, что чувство никчемности, недоверия к себе уменьшается, что мы переживаем более глубокий уровень бытия, который не имеет такой тесной связи с запутанностью, повседневной житейской мелодрамы. Мы отмечаем, что множество отрицательных чувств, таких как страх и сомнение, с которыми мы долгое время отождествляли себя, утрачивают свое преобладание по мере того, как ум развивает более широкое осознавание.

Вступив в медитацию внимательности, один приятель, который провел несколько лет в занятиях практикой преданного почитания, сказал мне: «Думаю, мой путь изменился». Единственным ответом, который кажется подходящим для этого случая, был бы такой: путь не меняется; путь всегда лежит в сердце, а меняются только методы.

Мой друг сказал, что он не желает метода, который предлагает лишь постепенное пробуждение; ему хотелось огромной вспышки – и чтобы со всем раз и навсегда разделаться. Это напомнило мне историю про одного дзэнского монаха, который много лет очень усердно занимался практикой, чтобы достичь просветления. Он работал и работал ради просветления; и вот однажды, копая землю в монастырском саду, он подбросил лопатой в воздух камешек; камень ударился о бамбуковый ствол в садовой ограде, и послышался пустой, щелкающий звук. Когда монах услышал этот звук, его понимание природы вещей стало таким глубоким, что он в тот самый миг сделался просветленным. Так вот, что же это было – внезапное ли пробуждение или плод постепенного? Несомненно, он до того много раз бросал камни лопатой, много раз попадал ими в ствол бамбука; но сейчас он дозрел. Те мгновенья, которые возникали раньше, обусловливают степень, до которой мы оказываемся способны усвоить глубину каждого последующего мгновенья. Любое мгновенье могло бы дать нам просветление, если бы мы увидели его тотальность, его сложность, его простоту. Но, похоже, необходимо некоторое время, прежде чем мы достаточно очистим свои внешние чувства и свою обусловленность, освободимся от образцов и восприятий, чтобы просто слышать, просто видеть, воспринимать достаточно глубоко, и смочь понять способ бытия вещей.

Таким образом, постепенное пробуждение не так уж и отличается от внезапного. Рамакришна пользовался образом свежесорванного ореха. Когда его оболочка была еще зеленой, мы могли бы сбить его камнем и с трудом расколоть; но когда орех созрел, для того, чтобы его скорлупа раскололась, хватит и легкого удара. Таково и постепенное пробуждение, в котором мы все принимаем участие: это созревание, так чтобы скорлупа могла отпасть и освободить нас от нашего неведенья, от нашего воображаемого «я» и его неустанного позирования, открыть нас для прямого переживания ума-мудрости.

Аналог этому процессу пробуждения и роста можно найти в тибетском классическом искусстве в форме мандалы. Хотя мандалы представляют собой сложные круговые картины, их можно также рассматривать, как изображения трехмерных лабиринтов. По мере того, как мы продвигаемся к центру мандалы, мы также поднимаемся вверх. Поскольку мы обычно мыслим в двух измерениях, мы думаем, что нам достаточно просто прыгнуть в центр, и это будет внезапным пробуждением. Мы не видим трехмерного пространства, постепенного подъема, созревания, которое происходит сразу повсюду.

Часто, когда мы становимся лицом к лицу с какой-то возникающей вновь и вновь проблемой, мы думаем, что вообще в каком-то смысле дурачим себя, рассуждая о каком бы то ни было пробуждении. «Я по-прежнему не могу наладить взаимоотношения с родителями», или: «Я не в состоянии вымыть посуду, ничего не разбив», или: «Не могу бросить курить», – или что-нибудь еще. Мы воображаем, что продолжаем спать, как спали всегда – «вот я нахожусь в таком же трудном положении, в такой же тягости, в таких же запутанных условиях; ответа нет». Мы не узнаём того, что выросло; а это не что иное, как осознавание своего затруднительного положения.

Прежде мы просто терялись в своей проблеме; теперь мы осознаём, что нам надо с ней работать. Это и есть пробуждение. Когда мы не знаем, что погрязли в проблеме, из нее нет выхода. А когда мы осознаем тот факт, что захвачены проблемой, мы уже освобождаемся. По мере того, как мы начинаем доверять себе и переживать это постепенное пробуждение, – не измеряя и не взвешивая его, не пытаясь пробовать его на вкус, но просто видя его таким, каково оно есть без какого-либо подсчета, – оно терпеливо придает нашим ногам устойчивость на пути.

Практика очень сильно напоминает танец на туго натянутом канате: это равновесие энергий, осознавание, сосредоточенность, приведение в равновесие того, что соответствует данному моменту. В момент забвения мы падаем с этого туго натянутого каната, но только с тем, чтобы приземлиться на другом канате, тоже туго натянутом. Мы падаем каждое мгновенье. И оказывается, что существует только один момент, и этот момент – теперь. В своем пробуждении мы начинаем переживать тотальность данного момента.

Один из последних великих китайских наставников медитации дожил до ста двадцати лет; он умер в пятидесятых годах. В ходе своего учения он потратил десять лет на единственный аспект практики – на то, чтобы обходить кругом горы, что составило один вид практики; и еще десять лет на работу с мантрой в качестве другого вида. Когда он лет семидесяти начал учить, он говорил о терпенье «долготерпеливого ума». По его словам, нам так надо заниматься практикой, словно бы для завершения своей работы у нас было еще много жизней, по крайней мере, девяносто девять, – и при этом не терять понапрасну ни единого мига. Иными словами, у нас целая жизнь, чтобы выполнить работу: но мы не должны попустить, чтобы хоть одно мгновенье этой жизни прошло незамеченным.

Когда мы начинаем работать над собой, у нас появляется склонность осуждать некоторые качества ума или, пожалуй, чувство, что мы достигаем не столь многого, сколько, по нашим представлениям, могли бы. Вначале необходимо много усилий для развития устойчивой сосредоточенности, для того, чтобы приобрести большее осознавание; но есть и усилие другого рода, которое может замедлить наш прогресс, поскольку создает ожидание; а ожидание противоположно терпенью. Ожидание ждет, чтобы что-то произошло; и такое ожидание не будет терпеливым. Истинное терпенье сохраняется в виде свободной от вожделения открытости по отношению ко всему, что приходит в следующий момент. Это спокойная решимость присутствовать, позволить осознаванию появиться, когда ему вздумается.

По мере того, как старание созревает в терпеливую решимость посвятить свою энергию практике, не хватаясь при этом за результаты, понемногу раскрывается целая Вселенная.

14. Западня лжепросветления

Иногда мы настолько заняты медитацией, что не в состоянии увидеть истину. Мы так переполнены искусными средствами, способами завоевать свет, что всеми своими делами препятствуем проявлению своей естественной мудрости. Просветление – это синоним способности просто присутствовать, находиться в настоящем моменте без какой-либо привязанности к другому месту; вся наша жизнь находится именно здесь, именно сейчас.

Мы просиживаем в медитации час; но какую часть этого часа мы отсиживаем? Сколько времени мы тратим на думание о том, как сидеть, вместо того, чтобы просто сидеть?

Сколько времени мы оказываемся затерянными в думающем уме? Просто сидеть, просто быть бывает часто трудновато. Большую часть своей жизни нас тянет находиться где-то в другом месте, в планах и замыслах.

Может быть, для того, чтобы мы смогли успешно продолжать свою работу, нужно убрать с пути все искусные средства и все ответы на любые вопросы. Искусные средства не дадут нам достаточной ясности для того, чтобы освободиться от мысли, что это сделает кто-то или что-то вне нас; а получится это только из постижения главного: то, чего мы ищем, уже находится здесь. Даже блуждающий ум, если мы наблюдаем его, не желая видеть его иным, содержит ключ к великой мудрости, потому что являет собой в точности то, что мы такое, – и именно в это время. Нам нет нужды быть кем-то другим.

Переживая данное мгновенье, мы знаем истину; и эта истина применима и полезна только в это самое мгновенье. И мы не держимся за нее, потому что эта истина и есть истина того момента; в какое-то другое время она может стать препятствием. Потому также и методы могут быть истинными только на мгновенье; это орудия, которыми пользуются и затем откладывают их в сторону. Методы могут быть средствами преодоления обусловленности – или же они могут стать просто дополнительным бременем. Методы подобны колючке, которую берут, чтобы вытащить другую колючку; а когда заноза вынута, обе выбрасываются. Все методы, все глубокие ответы на все глубокие вопросы суть отражения момента, которые надо увидеть и от которых надо в конце концов освободиться.

Мы можем сохранять преданность какой-то единственной практике, не проявляя неподвижность, не впадая в предрассудки. Доверяя внутреннему ощущению того, что нужно, мы можем сохранить глубокие взаимоотношения с источником, который ищем. Доверие к природе Будды, к сердцу Христову, к самой сути любой линии преемственности, которой мы следуем, даже позволяет нам иногда допускать ошибки. Наша пагубная склонность всегда быть «правыми» оказывается большой преградой для истины. Она удерживает нас от того рода открытости, которая приходит благодаря доверию к своей природной мудрости.

Дзэнский наставник Судзуки Роси говорил о «просветлении до просветления», которое представляет собой такое состояние ума, когда налицо внимательность, когда нет вожделения к тому, чтобы вещи были каким-то образом иначе, чем они есть. Это просто виденье настоящего момента, терпеливое и прямое.

Когда мы для достижения ясности применяем некоторый метод, мы часто работаем в понятиях просветленного или непросветленного ума. Но тогда мы все еще отделены от своей целостности, все еще не находимся внутри данного момента. Просветление не есть просветление; просветление – это слово. Одним из явлений, которые являются для нас преградой для достижения этого просветления, чем бы оно ни было, может стать наш голод по тому, чем мы воображаем просветление. Просветление может стать величайшей причиной страдания, потому что оно остается предметом нашего сильнейшего желания. Это наше величайшее «пребывание в другом месте», наш величайший вакуум. Просветление – это свобода; помысел о просветлении – это темница. Истина существует в данный момент. Если мы находимся где-то в другом месте, ищем что-то за пределами данного момента, мы находимся в тюрьме.

Когда-то я полагал, что высочайшие переживания представляют собой признак достижения. У меня появилось некоторое новое переживание; затем несколько позже возникло еще другое прозрение, и я подумал: «Ага, так вот она, награда! Теперь уже близко!» Затем еще одно мимолетное переживание, а за ним – переживание интенсивного света… и каждый раз возникала мысль: «О, вот оно происходит!» Далее появились – мир «непревзойденной мудрости», затем «меня совсем нет, нигде нет», далее еще одно переживание и еще одно, и я все говорил: «Ну, брат, теперь оно уже недалеко!» Возникали новые и новые переживания. Тогда я начал понимать, как представлял дело: появится еще несколько дюжин переживаний – и все будет сделано, все будет кончено, останется чистое сознание в течение двадцати четырех часов в сутки. Но, оказывается, существуют целые сотни так называемых «наивысших переживаний». И все они – всего лишь переживания.

Один мой друг побывал в Индии; там учитель медитации поднял много шуму из-за нескольких его необычайных переживаний. Но вот он вернулся в Соединенные Штаты и вскоре по возвращении отправился с визитом к хорошо известному корейскому дзэнскому наставнику. Тот спросил его, как идет практика. С некоторой гордостью посетитель рассказывал о множестве своих замечательных видений, о глубине отдельных мгновений в медитации. Корейский мастер оглядел комнату, немного обождал и спросил: «И где же эти переживания теперь?»

Ценность глубинных переживаний – в очищении, в проникновении в то, что есть, в то, что происходит в данный момент. А привязанность к какому-нибудь переживанию, как к достижению или завоеванной истине, отвлекает внимание от реальности следующего мгновенья.

Так как же мы можем работать для достижения просветления без привязанности, без желания? К несчастью, в английском языке мы пользуемся словом «желание» для обозначения двух весьма различных психических установок. Есть «желание», жаждущее просветления, пожалуй, стремящееся к удовлетворению в более легкой жизни, и есть «желание», чтобы все живые существа были свободны от страдания, чтобы мир пребывал в мире. Может существовать желание очищения, которое по сути своей является «мотивацией» к завершенности. Это – свобода рук, скорее готовность принять, нежели стремление стать первым в своем квартале и загнать в угол вселенскую мудрость. Желание свободы, когда оно является мотивом для нашего естественного состояния, есть великая радость. Желание быть свободными от вещей, каковы они есть, оказывается великим страданием.

Никто из желающих быть просветленными никогда не станет просветленным, так как то, от чего следует просветлиться, это тот самый некто, желающий быть просветленным. Желание быть просветленным подобно «я», которое хочет присутствовать на собственных похоронах. Воображаемая личность, пытаясь обладать просветлением, не понимает, что она совершает самоубийство, потому что это будет отпадением того отдельного «я», которое делает возможными переживания нашей универсальной природы.

Это постепенное просветление; но даже зная это, мы можем временами отмечать укусы нашей обусловленности в какой-нибудь момент глубокого мира или чистого прозрения, что сильно напоминает рыбу, которая выпрыгивает из воды, чтобы поймать жука. Мы можем убеждать себя не стремиться к высочайшему переживанию, потому что знаем, что оно представляет собой всего лишь часть преходящего зрелища; тем не менее иногда мы отмечаем, как обусловленный ум жаждет стать чем-то иным, нежели то, что он есть. Но именно только это страстное желание, это постоянное становление заставляет ум казаться непросветленным. Когда же нигде не осталось вожделения, дело сделано; тогда налицо – первоначальный ум, сущность ума – уже чистый, уже сияющий ум. Когда мы переживаем это состояние хотя бы в течение тысячной доли секунды, оно останавливает весь мир и позволяет нам освободиться от какой-либо надобности быть где-то, кроме совершенства данного момента.

Все мы знаем больше того, что считаем известным. Мудрость доступна нам более, чем мы это понимаем. Мы не доверяем своему виденью, потому что полагаем, что мы не просветлены. Один мой друг говаривал: «Только выйди и притворись, что ты просветлен. Если ты будешь продолжать в том же духе… ну, кто знает?..» Вместо этого мы притворяемся непросветленными.

Но «непросветленный» или «просветленный» – оба эти выражения всего лишь слова, всего лишь помыслы. Когда мы наблюдаем ум, мы видим, как мелок помысел, потому что движение его лежит большей частью в области слов. Но на более глубоком уровне внутри ума есть движение, которое можно почувствовать, когда мы более не полагаемся на слова, когда просто переживаем. На этом уровне мы переживаем побуждение, которое почти можно было бы назвать «ностальгией по Богу», экстатической жаждой прийти домой, вернуться к источнику, быть завершенными. Это необусловленная бесконечность по ту сторону ума, чистое, недифференцированное бытие.

15. Вещество ума

Слово «ум» употребляется во многих различных случаях. Его основное значение – механизм восприятия. Когда мы говорим об «уме», мы обычно имеем в виду думающий рассудочный ум, ум внутреннего диалога, ум как «я есмь», ум как это. Однако этот ум представляет собой только часть гораздо большего разума, далеко превосходящего то, что мы называем интеллектом.

Ум интуитивной мудрости – это ум более глубокого уровня бытия. В нормальных условиях мы чувствуем себя только думающим умом – и относимся к нему с незаслуженным вниманием, вкладываем в него все содержание реальности. Но все содержание реальности не воспринимается на думающем уровне ума. Всегда у нас есть еще тонкая подпитка из ума-мудрости, которую мы называем интуицией. Мы переживаем более глубокое познание. Если рассудочный ум не имеет ярлыка для более тонкой вести, он склонен не доверять ей; он отвергает то, на что не может наклеить ярлык. Однако рассудочный ум неспособен разбить по разрядам всё, потому что сам он – это не всё.

Прозрения, возникающие в уме мудрости, часто переживаются в виде внезапных, бессловесных пониманий того, какими являются вещи. Этот уровень ума не так зависим от того вида «познания», который улавливает реальность в понятия и слова. Он просто может переживать бытие. Иногда во время уединенной прогулки по лесу я пребывал только в своем ежемгновенном переживании бытия. Когда мои ноги касались земли, переживание касания было всей реальностью. Когда глаза обращались к дереву, существовало только виденье – это была вся реальность. Пенье птицы – просто слушанье. Аромат кедра – просто обоняние. Трудно описать точность этого переживания, его кристальную чистоту. В это мгновенье все вырисовывалось в виде силуэтов. Даже помысел: «Ах, смотри, вот в этот миг все вырисовывается в виде силуэтов!» – был еще одним помыслом в ясности этого момента. Каждая вещь была в точности такой, какова она есть. Она существовала только в данный момент прямого восприятия, она не зависела от прошлого, не нуждалась в опоре или контексте, – что не означает, что она существовала вне памяти, – она не зависела от памяти или какого-либо рода мысли для интерпретации настоящего; она и не опиралась на следующее мгновенье. Не было никакого желания, чтобы вещи существовали как-то по-иному. Подобные переживания очень трудно описывать словами, потому что они происходят на таких уровнях, где языка нет.

Когда мы постепенно освобождаемся от нашей полнейшей зависимости от рассудочного ума, мы освобождаемся и от знания о том, как надо медитировать, – и тогда мы просто медитируем. Конечно, рассудочный ум говорит нам: «Все это правильно, я буду освобождаться от рассудочного ума, но мне надо знать, как это сделать. Пожалуйста, научите ум этого уровня медитировать, так чтобы он смог выйти за пределы самого себя». И вот этот ум впитывает наставления и действует наподобие хорошего слуги: «Прекрасно, я буду наблюдать дыхание, чтобы развить сосредоточенность».

«А что же мне делать, когда ум блуждает? – А-а-а, я продолжаю возвращаться к дыханию, верно? – Все правильно, делай это. – А что будет, если у меня заболит нога? – Правильно. – А что делать теперь, когда энергия вышла из равновесия? – О, это неплохая мысль! – Кстати, а что такое просветление? – О-о – ох, извини, спасибо!»

Ученье идет все дальше и дальше. Вот для чего хорош рассудочный ум: собрать и применять некоторые технические знания и уменья – как водить автомобиль, как пользоваться картой, как читать книгу, как перевязывать раны, как уметь медитировать. Такой уровень ума полезен для ученья и для приложения этого ученья ради выживания среди сложностей этого мира. Это хорошее орудие, хороший слуга. Но слишком часто он превращается в ужасного хозяина.

Как хозяин, он делается чем-то таким, что пытается овладеть нами при помощи навязывания ярлыков, при помощи мыслей о каком-то объекте вместо его прямого переживания. Это ум как эго, ум как «я есмь». Он создает отдельную Вселенную с обусловленной задней мыслью, которая говорит: «Я вижу, я вкушаю, я касаюсь». Но это просто жизнь, которая вкушает, касается, которая есть. «Я» представляет собой вымысел, результат стремления мыслящего существа ума втянуть себя в центр, как если бы оно имело некоторое прочное, устойчивое и неизменное ядро. Где же это ядро? Где же центр ума? Мы кажемся безграничными, простором, свободным от ограничений; поэтому там нет никакого центра.

Нет ни одного места, о котором нам можно было бы сказать: «Это я». Потому что «это я» – просто еще один проходящий помысел. Хотя «я» представляет собой удобное средство повествования о внутренней перемене, где же можно увидеть это «я» в любом другом месте? Но рассудочный ум говорит: «Даже несмотря на то, что ты не можешь найти прочное отдельное „я“, оно все-таки есть». Рассудок часто бывает безрассуден.

Когда люди начинают видеть относительность думающего ума, они говорят: «Убейте ум, ум – это мой враг». Но это говорит сам думающий ум. Не делайте «ум» врагом. Ум и есть медитация.

Когда мы видим, как приходят и уходят помыслы, как приходят и уходят чувства, как приходят и уходят ощущения и воспоминания, когда мы наблюдаем их таким умом, который не пытается овладеть чем-нибудь, не пробует наклеить на все ярлыки, – мы открыты для понимания; и это по-настоящему все, что нам нужно делать. Ум окажется сосредоточен весьма открытым способом. Ему не надо будет быть твердым или жестким.

Нет надобности пользоваться умом, чтобы проанализировать тот факт, где мы находимся. Просто признайте это. Анализирование спрашивает: «Кто такой я сейчас? Что заставило все получиться именно таким? Как все это пришло сюда?» Иногда мы даже пытаемся отследить свои последние мысли, чтобы установить, как ум попал туда, где сейчас находится. Это интересное занятие; однако здесь просто еще новые помыслы. Фактически именно этот интересный материал удерживает нас так долго в движении по кругу этой бесконечной карусели.

Есть такое древнее китайское проклятье: «Чтоб тебе родиться в интересное время!» Если мы родились в интересное время, наше внимание может быть отвлечено, и мы никогда не возьмемся за подлинную работу по раскрытию своей естественной мудрости. Затеряться в формах ума за пределами самих себя – это проклятье. Мы все кружимся и кружимся в этом мире, наблюдая за всеми происходящими в нем мелодрамами, за всеми формами, которые проецирует ум, но которые он редко признает за сновидения, каковы они суть. Действительно, вся Вселенная – это ум. Для того, чтобы признать его формой, нужно, чтобы он возник в том процессе, который мы называем умом. Без этого обусловленного думающего ума вещи суть всего лишь то, что они есть, без комментариев или оценки; это просто чистая «бытность» без всяких ярлыков, без «я», привязанного к их «познанию».

Но по ту сторону всех этих форм и сновидений думающего ума пребывает некое универсальное качество, сущность ума, совершенно чистая и свободная от кармических накоплений.

Это и есть ум – но до того, как думание раздробляет его на миллиарды представлений и предпочтений; это – чистое, открытое пространство без предпочтений или отвращения. Пожалуй, можно описать его единственное качество: это «таковость», открытость, где возникает всякая форма.

Она существует сама по себе; ее существование не зависит ни от каких условий. Это чистая сущность, и ее прямое восприятие оставляет нас с пониманием, что осознавание просто есть; что мы не есть какой-то объект из содержания ума; что за пределами ума существует нечто иное, нежели то, что постижимо умом; что любая мысль о «я», или о теле, или об уме, вообще любая мысль – это не то, что мы. Именно это некоторые дзэнские традиции называют Единым Умом, общим всем существам. Это неограниченная реальность; и вся она существует внутри каждого из нас. Далеко за пределами относительных фактов пространства и времени существует Пра-ум – ум до думания, ум до того, как Вселенная приобретает форму.

16. Руководство-инструкция по медитации любящей доброты

Усядьтесь удобно, так, чтобы смогли просидеть некоторое время; без напряжения или скованности; просто расслабьтесь в своем теле.

Пусть дыхание приходит и уходит само.

Теперь размышляйте о том, как гнев ощутим для вас, как он переживается. Размышляйте о том огне внутри тела и ума, который есть гнев. Размышляйте о разделении, которое он вызывает, об отъединении, одинокости и боли.

Гнев приходит из боли и возвращается к боли.

Чаще всего гнев хочет повредить своему объекту, человеку или предмету, на который он направлен.

Почувствуйте его в теле, в уме; почувствуйте этот вихрь, это страдание. Сердце замкнуто, закрыто от мира броней, отъединено.

Размышляйте о болезненности, о разделении, которое есть гнев, зависть, ревность.

Прочувствуйте напряжение, одинокость, отделенность гнева, его огонь. Будда уподоблял гнев подбиранию горящего уголька голыми руками с намерением бросить его в другого человека; все это время мы сами опалены, обожжены гневом.

Теперь размышляйте о его противоположности, о качествах тепла и терпенья, которые раскрывают для нас пространство, где мы можем существовать, можем расцветать. О том, как гнев отпадает, как развязываются узлы, как они растворяются в этой открытости тепла и терпенья.

С каждым дыханием вдыхайте тепло, выдыхайте терпенье. Вдыхается тепло; с выдохом медленно выходит терпенье. Тепло и терпенье. Тепло питает вас, кормит вас, взращивает вас. Терпенье дает всему этому место, открывает простор. Почувствуйте, как огонь гасится этой открытостью сердца. Исчезла всякая броня. Тепло и просторно.

Теперь пусть эта теплота и это терпение положат начало прощенью. Размышляйте сперва о тех, кто мог причинить вам боль в прошлом случайно или преднамеренно. Пошлите им прощенье. Сделайте это легко. Не напрягаясь или отталкивая. Пусть эти старые завесы ожесточения отпадут.

Нарисуйте в уме образ человека, когда-то причинившего вам боль, скажите себе молча: «Я прощаю каждого, кто в прошлом намеренно или ненамеренно, мыслью, речью или делом причинил мне боль». Простите их как можно полнее.

Если где-то все еще остается ожесточение, примите также и его; пусть оно рассеется по мере того, как растет прощенье. Разрешите себе прощать. Освободитесь от гордости, которая держится за ожесточение: «Я-де вас прощаю». Просто освободитесь от всего.

Сила прощенья так велика. У нее есть место, чтобы простить.

Теперь – о тех, кому вы могли причинить боль. Попросите у них прощенья. Не с чувством вины, а с пониманием того факта, что мы спотыкаемся, что мы все бываем незрячи. Освободитесь и от самоосуждения.

И молча скажите про себя в точности так, как вы это чувствуете: «У всех, кому я намеренно или ненамеренно причинил боль своими мыслями, речью или действием, – у всех у них я прошу прощенья».

Пусть отпадет всякая жестокость, которая стесняет сердце.

Разрешите себе принять прощенье. Стеснение в груди, в теле, в уме – это всего лишь противодействие. Пусть оно уйдет. Освободитесь от своей обиды за себя. Простите себя. Скажите себе: «Я прощаю тебя».

Оставьте себе место в своем сердце. «Прощаю себя за всю причиненную боль, даже за те вещи, которых не хотел сделать».

Пользуясь своим собственным именем, скажите себе: «Я прощаю тебя».