После смерти отец Тони сильно горевал, то приходя в ярость, то чувствуя свою вину. Он чувствовал, что никогда не смог бы относиться к этому так, как его жена. Однако через несколько дней, во время похорон, он прошел через очень глубокое переживание. На какой-то миг его глаза засияли пониманием, и он сказал своей жене: «Я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь. Каким-то образом я почувствовал, что нет ничего плохого в том, что Тони умер. Я знаю, что с ним все хорошо и что он делает все, что должен делать».

В это мгновение они были так близки, как никогда раньше в этой жизни. И хотя они были опечалены утратой сына, они пережили великую радость и полноту мгновения. Они открылись единству, которое смерть не может поколебать, для которого не существует разделения, которое не зависит от тела и позволяет вместе любить и видеть саму суть того, чем мы являемся.

Третьим ребенком, которого я видел, была больная раком шестнадцатилетняя девушка, страдавшая от сильных болей. Когда я пришел, чтобы поговорить с ней, она выглядела очень радостной, поскольку скоро должна была вернуться домой. «Мой папа приедет, чтобы забрать меня на выходные домой. Я смогу на несколько дней уехать отсюда!» Мы поговорили о том, как можно облегчить ее боль, и начали заниматься медитацией на боли. Когда мы изменили ее отношение к боли и позволили ее чувству свободно парить, ее пространство немного расширилось, и она могла теперь переживать это ощущение без сопротивления и страха. Вскоре вошла няня и сказала:

– Приехал твой отец, но он сейчас внизу разговаривает с доктором Брауном.

Шарлин, которая, как и все дети, много лежавшие в больнице, прекрасно знала все отношения здесь, сразу же поняла, что что-то неладно.

– Я не поеду домой, да? – с огорчение в голосе спросила она. – Мне придется находится здесь в течение всего уикэнда!

– Да, – ответила няня и вышла из палаты. Шарлин расплакалась.

Я обратился к ней со словами:

– Сейчас, когда ты открылась физической боли, почему бы тебе не уступить и душевным страданиям? – И тогда она начала открываться своему разочарованию, разжимать хватку, которой держалась за него в уме. Она начала расслабляться и отпускать страдания подобно тому, как до этого она поступала с физической болью, и вскоре ее лицо снова озарилось светом. Она сказала, что раньше это было немыслимо для нее, что она не могла себе представить, как можно открыться разочарованию, и что, как это ни странно, открыться несчастью в каком-то смысле даже приятнее, чем осуществить изначальное желание. Ведь сейчас она чувствовала, что ее разочарование, ее страдания, ее рак и даже ухудшение состояния тела – все это приемлемо для нее.

– У меня есть теперь средство, – сказала она. И действительно, у нее теперь была точка отсчета, способ легко встретить любое переживание, отпустить сопротивление, воспользоваться даже разочарованием и страданием для того, чтобы оставаться открытой в вихре неконтролируемых событий.

Мне сказали, что через несколько недель она спокойно умерла, тихо приняв свою смерть.

Работая с умирающими детьми, я убедился, что они умирают легче, чем взрослые. Возможно, это связано с тем, что они еще не пытались контролировать мир, и поэтому у них в уме нет такого напряжения. Они более открыты к текущему положению вещей. У них еще нет устоявшихся представлений о жизни и смерти, и поэтому они меньше привязаны к званию, славе, репутации и даже телу. Возможно, многие не боятся небытия потому, что совсем недавно пришли оттуда. Я заметил, что чем меньше ребенок, тем меньше он боится смерти. Страх, который я часто нахожу у них, – это отражение ужаса их родителей.

Все свои знания о смерти дети черпают из своего непосредственного окружения. Поэтому страх родителей часто передается им.

Имеется классическое психологическое описание отношения к смерти «среднего ребенка». Говорят, что до двух лет у детей нет вообще никакого представления о смерти. Она просто не существует. Для них это еще одно бессмысленное сотрясение воздуха. Между двумя и четырьмя годами у них, по-видимому, развивается представление о том, что умирают не навсегда. «Мой дедушка умер; когда он приедет к нам снова?» «Моя собачка умерла», – однако ребенок продолжает оставлять пищу для Тузика. Умирают не навсегда. Каждый уходит и приходит. Но когда дети взрослеют и достигают школьного возраста, они много разговаривают, обмениваются идеями, учатся и становятся общественными существами. Они уже знают, что нужно делать со своим естеством для того, чтобы стать приемлемой частью мира. Они уже стали окультуренными. Они начинают разделять традиционные взгляды, которые заимствуют прежде всего у родителей. В эти ранние школьные годы часто можно видеть, что ребенок относится к смерти как к чему-то внешнему. Смерть с косой. Смерть придет и заберет вас.

Дети растут дальше, и в средней школе они осознают себя важной частью мира. И тогда смерть рассматривается ими как исчезновение, словно ваш свет кто-то тушит. Теперь смерть – это абсолют, который сметает все. Это чувство постепенно развивается, – у подростков оно становится значительным страхом смерти. Интересно, что чем старше ребенок, тем большее неудобство он чувствует по отношению к смерти. Очевидно, что чем старше он становится, тем дальше он отходит от истины. Изначальная вера ребенка в то, что смерти не существует, что это всего лишь еще один момент жизни, гораздо ближе к истине. Создается впечатление, что чем больше времени человек проводит в теле, тем больше он считает, что тело – это единственная реальность, и его потеря равносильна потере жизни. По всей вероятности, чем меньше ребенок, тем теснее его контакт с бессмертием и тем меньше боязнь перемен.

Поскольку дети обладают большей верой и более тесным контактом с бессмертием, смерть им не кажется проблемой. Кажется, что самой большой проблемой умирающих детей является страдание, которое они причиняют своим родителям. Ребенок нередко чувствует себя виновным за то, что создает такой дискомфорт. Мы, взрослые, увлекаясь эгоцентрическими отношениями, иногда забываем, что забота о наших близких проявляется двояко. Мы забываем, как наши дети привязываются к нам, как они переживают за нас. Хотя они могут быть непослушными и делать то, что мы им запрещаем, по существу, они очень заботятся о счастье своих родителей. Я видел, как дети умирали, в значительной мере приняв смерть (хотя, конечно, они не любят физических неудобств). Больше всего неприятностей им доставляло горе их родителей. Я видел, как дети цепляются за тело и пытаются выжить не для себя, а для того, чтобы облегчить страдания близких.

Одна наша знакомая, которой сейчас уже за тридцать, в десять лет лежала в палате для смертельно больных детей, которым делали открытые операции на сердце. Она рассказывала: «Все ребята знали, что их ждет. Но относились они к этому очень легко. Страха почти не было. Было довольно весело. Кроме тех дней, когда приходили родители и приносили с собой беспокойство и страх. Это на некоторое время омрачало обстановку. Все мы знали, что можем умереть. Я помню даже одного мальчика, который выглядел настолько здоровым, словно у него только сломана нога. Всем казалось, что он попал к нам случайно. Но он сказал, что скоро умрет, и действительно умер через две недели».

Самой маленькой из серьезно больных детей, которых я видел, была девочка пятнадцати месяцев, которая умирала от невробластомы – рака, который начался еще в утробе. Это генетически программируемая мина замедленного действия, развивающаяся после рождения и лишающая ребенка возможности жить в теле, в которое он вселился совсем недавно. В течение восьми месяцев Сара проходила лечение в больнице. Я заметил, что пока рядом с ней был только я, она лежала в кроватке довольно спокойно. Казалось, что она о чем-то задумалась. Но как только в палату входили ее родители, ребенок сразу же становился возбужденным и беспокойным, отражая их замешательство. Родители, видя его смятение, уходили в больничное кафе с еще большей тяжестью на сердце. «О, мой ребенок так расстроен тем, что происходит». Поскольку они не знали, как ребенок ведет себя без них, они видели только отражение в нем своих чувств. Они никогда не видели, как хорошо девочке, когда она остается одна.

Разговаривая с родителями впоследствии, я почувствовал разногласие и ссору между ними. Муж взял отпуск с работы на несколько недель, чтобы побыть вместе со своей дочерью, но поскольку болезнь дочери могла продлиться еще некоторое время, он чувствовал, что должен вернуться на работу. У его жены начиналась истерика, когда она понимала, что должна будет «остаться одна с бедной Сарой». Напряжение и возмущение нарастали. Жена считала, что ее муж бессердечен, поскольку хочет вернуться на работу. Он видел, что она не понимает, как сильно он страдает и как важно ему вернуться в знакомое окружение. Их дочь умирала, а вместе с ней и их отношения.

Продолжая наш разговор, вскоре мы убедились, что, каким бы ужасным ни представлялось им то, что случилось с Сарой, оно не было неестественным. Это была данность, которую они не могли по своему желанию устранить. Перед ними был выбор: уступить страху и раздражению – и тем самым усилить болезненность переживания для всех участвующих сторон, или же полностью войти в него с любовью, заботой и взаимной расположенностью, которые помогли бы преодолеть разделенность, нередко рождающуюся в трудную минуту. Каким-то образом они увидели, что это не просто бедствие, которое выпало на их долю, но и закономерный этап развития Сары и их тоже. Они поняли, что у них есть возможность такого отношения к происходящему, о котором до сих пор они даже не подозревали. Отец ребенка сказал: «Знаете, я молюсь, чтобы с девочкой было все в порядке и чтобы нам с женой было дано понимание, почему все случилось именно так, но на мои молитвы никто не отвечает». Когда он говорил, я чувствовал, что, возможно, если бы его жена стала на колени рядом с ним, когда он молится, в это мгновение на его молитву ответили бы.

Процент разводов среди пар с одним ребенком, который умер, очень высок. Возможно, это объясняется тем, что они не открываются горю друг друга, не принимают текущего мгновения и не пускают друг друга в свое сердце. Родители должны помогать друг другу открыться страданию, принять его и позволить сердцу раскрыться, стать ранимым и чувствительным к истине. Смерть ребенка дает возможность достичь глубокого понимания, заботы и любви.

Оказалось, что родители Сары дошли уже до последней черты и были готовы на все, даже на то, чтобы открыться своим страхам и ожиданиям. В последующие недели Сара стала заметно спокойнее, поскольку со стороны родителей она не чувствовала больше такого сильного страха. Любовь, которую ее родители могли разделить с ней, позволила ей стать спокойной и умереть с умиротворенностью на лице.

Знание о том, что привязанность работает в обоих направлениях и что дети также стремятся защитить своих близких, не означает, что родители должны скрывать свои эмоции, чтобы не смущать больных детей. Это значит, что они должны отпустить все разделяющие их барьеры, разделить страдание открыто и с любовью, поработать вместе для того, чтобы принять данность текущего мгновения. Мост между известным и неизвестным – всегда любовь.

Знакомая медсестра ухаживала за шестилетним мальчиком, который находился в глубокой коме в течение шести месяцев. Его отсоединили от системы поддержки жизни, от которой зависело существование его тела, но он не умирал. Вместо этого он оставался неподвижным, хотя вес тела уменьшился до девяноста фунтов. Это была упрямая горстка плоти, которая уже не могла жить, но и не желала умирать. Родители не могли на него смотреть и прекратили посещать его. Никто не мог понять, почему Марк живет и на чем держится в нем жизнь.

Однажды сестра провела всю свою смену с Марком. Хотя его тело было таким же безжизненным, когда она говорила с ним, она каким-то образом знала, что он ее слышит. Она не могла рационально объяснить это, но все же доверяла своему сердцу. Вначале она хотела растереть ему кремом тело, но затем решила смазать кремом его руки. Потом она взяла его на руки и начала разговаривать с ним: «Посмотри на это тело. Оно не сможет больше служить тебе. Тебе не стоит больше за него держаться. Зачем ты цепляешься за него? Почему бы тебе не отпустить его?» Затем Элизабет включила музыку и рассказала ему свою любимую историю о куколке и бабочке, сказав, что ему пришло время покинуть это тело и стать бабочкой. Разговаривая с Марком, моя знакомая чувствовала, что он ее слышит. Она начала петь для него и все время говорила, что если он отпустит тело, все будет хорошо. К концу дня у нее возникло интуитивное понимание того, что, возможно, источник проблемы не в том, что ему не позволяют умереть, а в том, что он беспокоится о своих родителях. Его привязанность к ним была такой сильной, что он нуждался не только в разрешении умереть, но и в знании, что им после этого тоже будет хорошо.

После окончания смены, сестра позвонила родителям и попросила их встретиться с ней в саду возле больницы. Она рассказала им о своих чувствах в этот день.

Через два часа мать Марка позвонила ей. Она сказала: «Мы зашли в комнату, поставили музыку, которую вы оставили там, и дежурная сестра посадила Марка мне на руки. Я сказала ему: „Знаешь, миленький, если ты умрешь, с тобой все будет хорошо – и с нами тоже. Нам будет хорошо, если ты отпустишь тело и умрешь“. В этот момент он сделал глубокий вдох и умер у меня на руках».

Мы не должны забывать, насколько сострадательными бывают дети. Нам следует показать им, что мы, большие, взрослые люди, которые все знают, можем не только страдать, но мы можем работать со своими страданиями и вместе с ними учимся жить и любить.

У меня есть друг по прозвищу Вейви-Грейви, который часто на добровольных началах появляется в роли шута перед детьми, умирающими в больницах Сан-Франциско. Он занимается этим уже несколько лет. Он рассказывал мне, что говорит умирающим детям что-то такое: «Посмотри на это тело. Ты видишь, что оно стало почти ненужным. У него не хватает силы, чтобы ездить на велосипеде. Оно не может играть с мячом. Оно не может выйти на улицу и побегать с ребятами. Фактически, оно не может даже ходить в школу. Когда твое тело умрет, будет очень здорово. И ты, возможно, увидишь свет. Если свет будет слева, иди налево. Если свет будет справа, иди направо. Вот все, что тебе нужно помнить».

Он говорит, что дети не так сильно увлечены мелодрамой. Дети не так сильно опутаны представлениями о смерти. И когда ребенок плачет, он легонько снимает слезинку со щеки и подносит ее к своим губам. Если вы желаете работать с умирающими детьми, очень хорошо, если вы можете пробовать на вкус их слезы, если вы можете любить их в страдании и замешательстве, которым они окружены. Он тоже убедился в том, что страдания многих детей заимствованы ими от родителей. «Вам ничего не нужно делать, вам нужно только разделить с ними их принятие смерти и не усиливать страх и беспокойство, навеянные родителями».

Смерть ребенка – это огонь в уме. Ум не прекращает изобретать возможности, которым не суждено воплотиться в жизнь, не прекращает мечтать о чудесном исцелении и новейших возможностях нашей медицины. Если мы позволим этому огню гореть более сострадательно, горе нашего ума, фантазии и душевная тревога постепенно начинают уходить и ребенок еще глубже войдет в наше сердце. Мы можем использовать свое смятение для того, чтобы открыться более полно, чтобы как можно глубже войти в это последнее общение. И тогда, как сказал Рабиндранат Тагор в своем стихотворении «Конец», «Когда придет тетушка с подарком и спросит: „Где наш малыш, сестра?“, – мать тихо скажет ей: „Он в зрачках моих глаз. Он в моем сердце и в моей душе“.

Вопрос: Я слышала, что пребывание с ребенком в последние дни его жизни способствует открытию сердца? Но что вы скажете о тех родителях, чьи дети умирают во сне?

Ответ: Некоторым родителям суждено проводить с больными детьми месяцы и годы. У них есть возможность открыться для своей потери. Между тем десять тысяч младенцев ежегодно без видимых причин умирают во сне. Те, кто утром находит в кроватке своего ребенка бездыханным, часто терзают себя иррациональным страхом и чувством вины, которые приходят на ум, когда они понимают, что уже поздно что-то изменить. Я вспоминаю стихотворение З.Дж. Кеннеди «Памяти ребенка, который прожил одну минуту», заканчивающееся словами: «Я все же удивляюсь, как, вопреки нашей логике, в течение мгновения так много успело проявиться в таком маленьком».